Мой сводный тиран

Глава 12

Глеб

Она так сильно трясется и сжимает мою кофту руками, что мне кажется, ткань треснет и разойдется по швам. Я и сам неспокоен и то и дело просматриваю назад, где валяется парень, которого я вырубил одним ударом. Он уже начинает приходить в себя и подниматься, озираясь по сторонам. Руки чешутся снова ему врезать и бить до тех пор, пока мозги не встанут на место, благо моя рассудительность и рациональность в этот момент находятся на месте и я всего лишь наблюдаю. Сесть в тюрьму из-за какого-то урода не хочется, как бы ни тянуло проучить его.

Больше сейчас меня волнует не он, тем более что его дружки благополучно свалили, а Марина. Она, кажется, даже не дышит и все сильнее вжимается в меня, закрывая лицо и прижимаясь щекой к груди. Я не знаю, сколько мы стоим так, но мне хочется задержать мгновение и не отпускать ее как можно дольше. Запомнить этот момент и отразить его в памяти, чтобы потом, как одержимому, воскрешать его снова и снова.

И никакие доводы, что она виновата в нашем разрыве, сейчас не действуют. Ее волосы разметались по моей груди, кофта пропиталась влагой ее слез, и это самое офигительное, что я испытывал за последние долбаные три года.

Так хочется вернуть все назад!

Сказать: “Эй, Мариш, давай забудем и начнем все сначала”.

Видимо, внутри меня живет мелкий злопамятный старикашка, потому что он упорно твердит: “Ага, забудем, начнем, ты опять, как дурак, поверишь в то, что она только с тобой. Влюбишься, потеряешься в ней, а потом снова узнаешь правду”.

Я отправляю его в нокаут и опускаю голову, касаясь губами ее шелковых волос. От них исходит приятный запах знакомого мне яблочного шампуня и ее самой, отчего меня ведет так, что хочется выбросить все из головы, получить чертову машину времени и вернуться на три года назад. Насрать на всё, что тогда было, не думать о журналистах, не быть принципиальным и не идти на поводу у отца, который серьезно поговорил тогда со мной. Просто взять ее хрупкую ладошку, которая всегда так идеально дополняла мою, и увести. Не ждать в Америке, а забрать в тот же день, как она дала согласие.

Градус неловкости между нами повышается, когда Марина убирает руки с моих плеч, разжимает пальцы и отстраняется. Отходит всего на шаг, а я физически чувствую ее отсутствие: в месте, где она прижималась ко мне щекой, становится холодно, спину обдувает ветром. Ее касаний больше нет.

— Извини. — Марина опускает взгляд вниз и обнимает себя за плечи руками.

Ее щеки покрываются румянцем, она отводит взгляд в сторону, стараясь не смотреть на меня.

— А куда делся тот парень? — растерянно спрашивает, заглядывая за мою спину.

И правда, урода там больше нет. Я лишь пожимаю плечами. Он ушел, а я даже не заметил.

— Где ты оставил машину?

— Припарковал у обочины. — Достаю из кармана ключи и демонстрирую Марине. — Решил, что если просто выйду, то водители мне не простят.

Я пытаюсь шутить, но Марине совсем не смешно. Она будто борется с собой, что-то хочет сказать и не знает как. То украдкой посматривает на меня, то снова отводит взгляд.

— Я могу с тобой поехать? — спрашивает так, будто переживает, что я откажу.

— Что за вопросы, Марина. Пойдем.

Я пропускаю ее вперед, чтобы она не боялась и находилась в поле моего зрения. Сам иду сзади, осматриваю окрестности и не понимаю, как она могла выйти из машины. Неужели всерьез думала, что здесь можно безопасно ходить? Что тут нет отморозков вроде тех, что встретились ей? А если бы я не пошел?

Эти и другие мысли терзают мою голову, пока мы идем к машине. Марина так и не отпустила свои плечи, обнимает себя и шагает вперед. Пробка, кажется, рассосалась. Машины спокойно проезжают мимо, поэтому я снимаю блокировку с двери и жду, пока Марина сядет на переднее сиденье. Выжидаю несколько минут, перевожу дыхание и даю себе установку на то, что все прошло. Пять минут назад было просто временное помешательство, желание спроецировать то, что было когда-то, и вернуть то чувство первой любви.

— Ты чего сбежала-то? — спрашиваю, едва усаживаюсь на водительское кресло.

— Устала слушать, чего не должна делать, — кажется, к Марине возвращается ее прежнее состояние, потому что она начинает язвить.

И снова проверяет свой телефон.

К дому родителей мы доезжаем за десять минут. Мила, видимо, переволновалась, потому что, едва мы заезжаем на территорию дома и выходим из машины, она тут же выбегает нам навстречу и крепко обнимает дочь.

— Вы так долго! — говорит она. — Я заволновалась.

— Пробки, мам, — нежным тоном произносит Марина и улыбается так, что глубоко внутри что-то сжимается.

Появляется вдруг бредовое желание увидеть, как она так же улыбается мне. Искренне, нежно, с любовью. Самому себе не признаюсь, но хочется, чтобы она обратила на меня внимание так же, как когда-то. Мы ведь были счастливы вместе. То недолгое время, пока еще не знали, что наши родители решили завести отношения не в шутку, а в действительности.

Пока мы стоим, небо заволакивает тучами, что свидетельствует о скорой грозе. Я собираюсь ехать, но Мила не отпускает, берет меня под руку и просит пересидеть непогоду. Пытаюсь спорить, говорю, что отлично вожу машину, но она настаивает:

— Глеб, ну куда ты поедешь? Тем более Давид тебя ждет. Ты же поговорить хотел?

Точно! Я ведь сюда ехал с отцом поговорить.

— Да, точно, побуду.

Мы заходим в дом, и я тут же направляюсь к папе. Во-первых, разговор действительно важный, а во-вторых, я не буду видеть Марину. В последние несколько часов у меня с ней передоз общения, поэтому нам лучше не видеться. Так спокойнее.

— Ну как там, Глеб? — отец волнуется о своей компании, и я прекрасно его понимаю. Не каждый раз свое детище приходится отдавать сыну, который только-только окончил обучение.

— Да как, пап… с кадрами нужно что-то решать. Я тут, пока в офисе был, понял, что многие ничем не занимаются. Это ударяет по бюджету — раз, не приносит результата — два. Ну и у меня есть сомнения насчет некоторых сотрудников.

— Конкретнее.

— Насчет их работоспособности и умений. Думаю, если мы уволим тех, кто не работает, и привлечем новых, креативных людей, компания пойдет в гору.

— Да, — отец соглашается. — Когда Марина пришла, все значительно лучше стало. Она, можно сказать, вдохнула вторую жизнь в компанию. У тебя есть предположения, как определить тех, кто не справляется?

— Пап, ты лучше знаешь людей, подскажешь?

Отец мотает головой. Я его понимаю. Ему трудно свыкнуться с мыслью, что придется сказать, на кого обратить внимание.

— Прости, нет. Решишь уволить кого-то — пожалуйста, но сам говорить кого не стану. Мы с ними не один год проработали.

Пока мы с отцом разговариваем, меня не покидает чувство, что все с ним или слишком плохо, или… об этом я не хочу даже думать и начинаю присматриваться к папе сильнее. Впечатление, что он… играет? Вот вроде бы разговариваем хорошо, как потом он начинает и говорить медленнее, и вспоминать то, что три минуты назад говорил. И так периодами. Я начинаю сомневаться, что болезнь есть в принципе, а потому уточняю:

— Ты у доктора давно был?

— Да сегодня же!

— И что сказали?

Отец заминается. То ли говорить не хочет, то ли не знает что.

— Анализы сдавал, — комментирует он. — Давай потише. А лучше вообще эту тему здесь не поднимать. Не хочу, чтобы Мила услышала.

— А документы какие-то по обследованиям есть?

— Да, все в больнице. Домой я ничего не беру, вдруг Мила увидит.

Соглашаюсь и решаю, что мои подозрения неоправданны. У отца действительно проблемы со здоровьем, возможно, даже гораздо серьезнее, чем он говорит.

— Мальчики, мы ужин приготовили. — Мила заходит в кабинет через час.

На улице все так же гремит гром и идет дождь. Ливень разошелся не на шутку и, кажется, вовсе не собирается заканчиваться. Я делаю попытку уехать, но мне, конечно, никто не дает. Как и Марине. Мы сидим, стараясь не буравить друг друга взглядами. Мне звонит София, а Марине ее кошак облезлый. И мы практически одновременно сообщаем, что остаемся у родителей из-за непогоды.

В одном доме.

В соседних комнатах.

На всю ночь.