Молдавские сказки

ДОЧЬ СТАРУХИ И ДОЧЬ СТАРИКА

Жили-были старик со старухой; и была у старика дочка, и у старухи тоже дочка. Старухина дочь была некрасива, ленива, заносчива и зла, но, будучи "маминой дочкой", пыжилась и кривлялась, как ворона в клетке, предоставив всю работу стариковой дочке. А старикова дочь была красива, прилежна, послушна и сердцем добра. Господь наделил ее всеми дарами. Но добрая девушка должна была сносить обиды и от сводной сестры и от мачехи. Счастье еще, что была она работящей и терпеливой, а иначе вовсе б ей не сдобровать.

Старикова дочь туда, старикова дочь сюда, и в лес ее по хворост, и на мельницу с мешком на спине, словом — во все стороны, хоть разорвись. День-деньской не присядет, не успеет с одной стороны прийти, как уже в другую гонят. Да еще баба с дочкой своей ненаглядной все ворчат да брюзжат, не угодишь на них. Для бабы была старикова дочка бельмом в глазу, а своя — душистым базиликом, — на икону вешать.

По вечерам, когда отправлялись девушки вдвоем на посиделки в деревню, старикова дочь не терялась, полное решето веретен напрядала, а старухина дочка с превеликим трудом — веретено-другое. Когда же возвращались они поздно ночью домой, то старухина дочка — шмыг через перелаз и берет у стариковой дочки решето с веретенами, — подержать, пока и та не перелезет. Берет, хитрюга, — и во всю прыть домой к старику и старухе рассказать, что это она веретена напряла. Напрасно уверяла старикова дочь, что все веретена ее руками напрядены: баба со своей дочкой тотчас же на нее набрасывались и хоть убей — на своем поставят. По воскресеньям, по праздникам старухина дочка ходила расфуфыренная да приглаженная, словно ей голову телята облизали. Ни одного жока, ни одной клаки[23] не пропускала старухина дочка, а стариковой дочке строго настрого запрещалось все это. А когда домой приходил старик, то язык у старухи молол пуще мельницы: что, дескать, дочь его непослушна, и распущена, и ленива, и дурная трава она… и одно, и другое, и пусть он ее из дому прогонит, служить отправит, куда хочет, но только в дому ее больше держать нельзя, ибо может она и ее дочку испортить.

Старик, будучи раззявой или как уж его назвать, смотрел ей в рот, и что она говорила, то и было свято. Может, и хотелось ему поспорить, но уже запела курица у него в дому, и не было больше у петуха никакой власти; попробовал бы он полезть на рожон, крепко благословили бы его баба с дочкой. Однажды, когда уж вовсе невтерпеж стало от старухиных речей, подозвал он дочку свою и сказал:

— Доченька милая, все мне говорит твоя мать, что не слушаешься ты ее, что дерзкая ты и норовистая и что оставаться тебе больше в моем дому невозможно; вот я и думаю — ступай-ка ты, куда бог надоумит, чтобы не было больше раздора в семье из-за тебя. Но вот тебе мой наказ отцовский: куда ни пойдешь, будь послушна, кротка и прилежна; потому у меня в дому еще жилось тебе как жилось: что ни говори — под родительским крылышком! А ведь на чужбине господь его знает, с какими людьми повстречаешься. Не станут они от тебя терпеть, сколько мы терпели.

Бедная девушка, видя, что баба со своей дочкой во бы то ни стало хотят прогнать ее, поцеловала руку у отца и со слезами пошла, куда глаза глядят, покинув родительский дом без всякой надежды вернуться. Шла она, шла по дороге, пока не встретилась ей собачонка, больная, несчастная и такая худая, что хоть ребра у нее считай. Как увидела она девушку, говорит ей:

— Девушка пригожая, добрая, пожалей ты меня и выходи, а я тебе тоже когда-нибудь пригожусь.

Пожалела ее девушка, взяла на руки, вымыла и выходила. А потом продолжала свой путь, радуясь от души, что могла доброе дело сделать. Много не прошла, видит — развесистая груша, вся в цвету, а гусениц на ней видимо-невидимо. И говорит та груша девушке:

— Девушка пригожая, добрая, выходи ты меня и от гусениц избавь, а уж я тебе тоже когда-нибудь пригожусь.

Девушка, будучи работящей, старательно очистила грушу от сухих веток и гусениц и дальше пошла хозяина себе искать. Идет она по дороге, идет, видит — колодец заброшенный, весь в иле. Говорит ей колодец:

— Девушка пригожая, добрая, очисть меня, а уж я тебе когда-нибудь пригожусь.

Очистила девушка колодец и пошла дальше. Идет она, идет, видит — печь перед ней немазанная, вот-вот развалится. И говорит ей та печь:

— Девушка пригожая, добрая, обмажь ты меня, сделай милость, а уж я тебе тоже когда-нибудь пригожусь.

Девушка, которая знала, что от работы руки не валятся, засучила рукава, замесила глину и так обмазала печь, что любо-дорого посмотреть. Потом руки от глины чисто вымыла и снова пустилась в путь.

Шла она дни и ночи напролет и, неведомо как, заплуталась. Однако, не теряя надежды на бога, продолжала путь, пока в одно утро, блуждая по темному лесу, не вышла на чудесную поляну. И видит она на той поляне избушку под тенью раскидистых ив. Подошла она к избушке, а навстречу ей старуха выходит и говорит ласково так:

— Чего тебе надобно в этих местах, дитя мое, и кто ты такая?

— Кто я, бабушка? Я бедная девушка, без отца, без матери можно сказать. Господь бог знает, сколько натерпелась я с той поры, как матушка моя родимая глаза навеки закрыла! Ищу я хозяина; никого тут не знаючи, с места на место идучи, заблудилась я. Но, видно, сам бог направил меня к твоему дому. Прошу, приюти меня!

— Бедная девушка! — сказала старуха. — Поистине, сам господь направил тебя ко мне, избавив от опасностей. Я святая Пятница. Послужи мне сегодня и, поверь, — завтра не уйдешь от меня с пустыми руками.

— Хорошо, матушка, но скажи, что мне делать-то.

— Ребятишек моих умывать, которые спят теперь, и кормить их; еду мне готовить, чтобы она, когда из церкви приду, не была ни холодна, ни горяча, а как раз впору.

Сказала и отправилась в церковь, а девушка рукава засучила и за работу. Перво-наперво воду для мытья готовит; потом во двор выходит в давай ребят скликать:

— Ребятки, ребятки, ребятки! Бегите к маме, она вас умоет!

А когда посмотрела, что видит? Наполнился двор, и лес загудел от множества змей и всяческих тварей больших и малых; но девушка, твердо веруя и надеясь на бога, не оробела; взяла их одного за другим, умыла и привела в порядок как нельзя лучше. Потом принялась стряпать, а когда вернулась святая Пятница из церкви и увидела, что ребятишки чисто вымыты и вся работа сделана на славу, сердце ее исполнилось радости: отобедав, велела она девушке взобраться на чердак и выбрать себе там любой сундук в награду; но не открывать его, пока не вернется к отцу. Поднялась девушка на чердак, видит множество сундуков — одни постарей да поплоше, другие поновей да покрасивей. Не будучи жадной, выбирает она себе самый старый и некрасивый из всех. Когда сошла она с чердака, маленько нахмурилась святая Пятница, но, нечего делать, дает ей свое благословенье. А та взвалила себе сундук на спину и с радостью пустилась в обратный путь к отцовскому дому той же дорогой, которой пришла. И видит она по дороге ту самую печь, ею обмазанную — полным-полна та печь пышными, румяными пирогами. Поела девушка пирогов досыта, еще и в дорогу прихватила несколько и опять идет. Немного подальше — вот и колодец, ею чищенный, а теперь до самых краев полный воды, чистой и прозрачной, как слеза, студеной, как лед. А на срубе — два серебряных кубка, из которых напилась она и жажду утолила. Прихватила кубки с собой и дальше пошла. Идет она, идет и видит то дерево, ею выхоженное, а теперь грушами усыпанное, желтыми, как воск, и сладкими, как мед. Как завидела груша девушку, склонила ветви свои, и наелась она груш, да еще и в дорогу с собой прихватила, сколько понадобилось. Отправилась она дальше, и встречается ей в пути знакомая собачонка, но уже теперь здоровая и красивая, а на шее у нее ожерелье из золотых монет, которое и отдает она девушке в благодарность за то, что исцелила ее от болезни. Дальше идет девушка и приходит, наконец, в родительский дом. Как завидел ее старик, слезами наполнились глаза его и радостью — сердце. А дочь достает ожерелье и серебряные кубки и отдает отцу, а когда открыли они вдвоем сундук, то вышли из него бесчисленные табуны лошадей, стада коров и отары овец, так что на месте помолодел старик при виде такого богатства! А баба сидела, как ошпаренная, и с досады не знала, что ей делать. Собралась тогда с духом старухина дочка и говорит:

— Ничего, матушка, не всех еще богатств лишилась земля. Пойду и еще больше тебе принесу.

Отправилась она в путь, со злости рвет и мечет. Идет она, идет той же дорогой, которой и старикова дочка шла, и тоже встречается с больной собачонкой; попадается ей и груша, покрытая гусеницами, и колодец, заиленный, высохший и брошенный, и печь немазанная, готовая развалиться; когда же просили ее — и собачка, и груша, и колодец, и печь — помочь им, то отвечала она всем с насмешкой и злобой:

— Как бы не так! Стану я ручки свои холеные, маменькины и папенькины, ради вас пачкать! Много ли было у вас таких слуг, как я?

И все они, зная, что скорее от бесплодной коровы молоко получишь, чем добьешься услуги от ленивой и балованной дочки, оставляли ее идти своим путем и не просили больше помощи. И все шла она дальше, пока тоже не добралась до святой Пятницы. Но и здесь повела себя неприветливо, грубо и неумно. Вместо того, чтобы, по примеру стариковой дочки, наготовить вкусных блюд и вымыть детишек святой Пятницы, она всех их так ошпарила, что стали они кричать и метаться вне себя от зуда и боли. А еду задымила, высушила, сожгла — хоть в рот не бери… Когда вернулась святая Пятница из церкви, за голову схватилась, видя, что делается дома. Но, будучи кроткой и терпеливой, не стала святая Пятница пререкаться с неразумной и ленивой девчонкой, а послала ее на чердак выбрать себе сундук, который ей по вкусу придется, а после идти на все четыре стороны. Забралась девушка на чердак и забрала самый новый, самый красивый сундук, ибо любила она брать побольше, получше, да покрасивее, добрую службу служить не любила. Сошла она с чердака со своим сундуком и уже не идет к святой Пятнице прощаться и благословения просить, а уходит восвояси, как из пустого дома, и идет себе все вперед, да вперед: так спешит, что пятки сверкают, боится, как бы не раздумала святая Пятница, не пустилась за ней в погоню, чтобы настигнуть и сундук отобрать. Когда же добралась она до той печи, то увидела чудесные пироги в ней! Протянула за ними руку, чтобы голод утолить, а огонь ее жжет, не пускает. То же и у колодца. Серебряные-то кубки, правда, стояли на своем месте и сам колодец был полон воды до краев; но когда захотела она схватить кубок, чтобы воды набрать, тут же пошли они оба ко дну, вода в колодце тотчас же иссякла, и нечем было ей жажду утолить! А что до груши, то, слов нет, плодов на ней было полным-полно, словно лопатой набросано, но не подумайте, что хоть одну грушу она отведала. Потому что стало то дерево вдруг в тысячу раз выше, чем было до того, ветками в облака уперлось. Так что… ковыряй у себя в зубах, старухина дочка! Снова она пустилась в дорогу, и опять повстречалась ей та собачонка; а на шее у нее ожерелье из золотых монет; но когда потянулась девушка за ним, укусила ее собачонка так, что чуть пальца не оторвала, а к ожерелью не подпустила. Кусала теперь девушка свои пальцы холеные, маменькины и папенькины, со стыда и досады, но нечего было делать. Наконец-то, с большим трудом, добралась она домой к своей матери, но и тут не пошло им богатство впрок: когда открыли они сундук, выползло из него множество змей и на месте пожрали и старуху и дочку с потрохами, словно никогда их и не было, а после бесследно исчезли вместе с сундуком.

А старик, оставшись без бабы, зажил припеваючи, владея несметным богатством, и дочку свою выдал за человека доброго и работящего. Пели теперь петухи на вереях ворот, на крыльце и повсюду[24], а куры уж не смели по-петушиному петь в доме у старика, — а то не видать бы им долгой жизни. Вот только остался старик лысым да сутулым, оттого что не в меру оглаживала его баба по голове да кочергой по спине пытала — испеклась ли лепешка.