Молот Тора

Глава 9

Осеннее пересечение Северной Атлантики подобно пребыванию на скучной опере, если, конечно, вы не оккупировали частную ложу с очаровательной дамой. Выдержать такое плавание можно, но тянется оно утомительно медленно и неспокойно, причем всем пассажирам приходится маяться от безделья. Первые три дня я провалялся, страдая от морской болезни, а потом до самого прибытия в Нью-Йорк просто тупо тосковал в сырости и холоде все ужасные десять недель сменяющих друг друга штормов. На палубах постоянно поблескивала зеленоватая вода, корабельная обшивка угрожающе стонала и потрескивала, а в потолке над пыточным ложем, называемым моей койкой, образовалась изрядная течь. Однажды утром, высунув голову на верхнюю палубу, я увидел, что верхушки мачт почти скрылись за снежной завесой, а все выбленки обледенели, и мне вдруг так отчаянно захотелось найти хоть какое-то занятие, что я вызвался помочь коку очистить от плесени остатки овощей.

— Поглядели на море, месье Гейдж?

— Поглядел. Оно выглядит не радостнее, чем вчера.

— Oui.[7] Именно поэтому я с удовольствием хлопочу около моих горячих печей.

Бладхаммер пребывал в своей стихии, с раздувающейся, как парус, бородой он кружил по палубе с видом древнего скандинавского берсеркера,[8] готового помериться неукротимой и дикой силой с приобщенными к цивилизации людьми. Защищаясь от штормового ветра, он нахлобучил по самый нос потрепанную фетровую шляпу с широкими полями и завернулся в плащ, точно в индейское покрывало. Ему, так же как и мне, не терпелось добраться до Америки, но он откровенно любовался недоступной моему пониманию красотой вздымающихся за бортом серых валов, хотя после парочки солнечных дней — когда гребни волн посверкивали изумрудным светом, а по грозовому небосводу раскидывалась огромная радуга — мне пришлось признать, что океан, подобно пустыне, обладает своеобразным очарованием. Над нашим судном порой зависали здоровенные птицы и, раскинув крылья, дрейфовали в воздушных потоках, а однажды, прибежав на призывный крик матроса, мы увидели за бортом могучую серую спину исполинского левиафана, и выброшенный им туманный фонтан овеял нас запахами рыбы и океанских глубин.

— По верованиям моих предков, наша земля окружена бесконечным океаном, а его обвивает гигантский морской змей, — сообщил нам Магнус. — И когда змей покрепче кусает себя за хвост, океанские воды вздымаются и обрушиваются на землю всесокрушающим потопом.

— Если океан бесконечен, то как можно его обвить?

Учитывая изрядное количество богов и богинь, жутко попортивших мне кровь, я пристрастился к теологии и находил удовольствие, выискивая в божественных учениях логические несуразности.

— Мир наш сотворен из костей и зубов застывшего исполина, и его кровь заполнила озера.

Вот так все и шло. Долгими темными вечерами в недрах нашего брига Магнус рассказывал мне такие странные истории, что я чувствовал, будто соскальзываю с корабля современности. Он заполнил наш досуг такими именами, как Тор, Асгард, Локи, Биврест, Имир, Скади, Фулла и Сурт. Я плохо разбирался в скандинавской мифологии, но мне всегда нравились разнообразные древние легенды, а он рассказывал их умело, рокочущим басом, причем ритмичное изложение этих саг на редкость удачно гармонировало с качкой и разворотами нашего парусника. Прошлое обычно кажется проще, чем запутанное и сложное настоящее, а Магнус, оказавшийся заядлым мечтателем, блуждал по тропам воображаемого древнего мира, подобно троллю с душой ребенка. Порой его циклопический синий глаз сверкал огнем, он порывисто подавался вперед и жестикулировал с такой живостью, словно сражался в сабельном бою.

С легкой руки нашего капитана моего здоровенного попутчика прозвали Одином, и когда я наконец поинтересовался происхождением этого прозвища, моряк глянул на меня с удивлением.

— Из-за внешности, разумеется. Трудно не признать его сходства с верховным богом.

— Верховным богом?

— Ну да, их одноглазый Один вроде как норвежский Зевс, и он странствовал по миру в широкополой шляпе и разлетающемся плаще, жадно впитывая новые знания, к коим имел неутолимую жажду. А вы сами разве не заметили их сходства?

— Я просто подумал, что он не одобряет новомодных веяний в одежде.

— Ваш друг большой оригинал, месье. Но его оригинальность весьма впечатляюща.

В общем, я внимательно выслушал мифы, рассказанные современным двойником Одина. Лесной северный народ, как оказалось, имел вздорных и сварливых могучих богов, пировавших с погибшими героями в райских кущах, в так называемой Валгалле, где они отдыхали от многочисленных пакостей, кои учинили простым смертным. Ежедневно эти геройские викинги развлекались, рубя друг друга на куски, а потом ко времени вечерней трапезы воскресали, дабы повеселиться на очередном пьяном пиршестве. Магнус очень живо описывал древнюю космогонию с обитающими в небесных чертогах богами, радужными мостами и священным для скандинавов, соединяющим девять миров деревом Иггдрасиль; на вершине этого исполинского ясеня восседал мудрый орел, а его корни глодал дракон Нидхёгг в компании со змеями. Это напомнило мне о змеином боге Апопе из египетских мифов. Под одним из корней мирового древа находился Хель, адское царство мертвых, где правила одноименная свирепая богиня, изгнанная туда Одином. Палаты ее, называемые Мокрая Морось, находятся за отвесной кручей, Скалой Разрушения, и там чудовищная Хель повелевает людьми, умершими от болезней или от старости, и потчует их блюдом под названием Голод, помогая себе ножом под названием Истощение.

В средней части ствола Иггдрасиля располагался Мидгард, человеческий мир, в который порой спускались боги, распространяя в нем разные несчастья и небесные артефакты. Ближе к кроне находился Асгард, что-то вроде норвежских небес.

— Хель? — переспросил я. — Вы имеете в виду, что это нечто вроде древнегреческого Гадеса, английского hell или христианского ада? Неужели викинги почитали Библию?

— Нет, это христиане почитали древние мифы. Новые религии многое заимствуют у своих предшественниц. Разве вы не знаете, что Один пожертвовал один глаз, дабы припасть к источнику мудрости, и по собственному почину, ради обретения сокровенных знаний, провисел девять дней распятым на Иггдрасиле, подобно Христу? С мучительным криком пронзил он себе бок копьем.

— Пожертвовал глазом? Вы имеете в виду, что он, как и вы, носил глазную повязку?

— Он-то как раз не скрывал своей ужасной пустой глазницы.

С легкой усмешкой Магнус сдернул повязку, предъявив мне уродливый шрам. На месте глаза зияла воронка размером с мой большой палец.

— А что случилось с вашим глазом?

— Мне тоже пришлось обменять глаз на знания. Я потерял его в тайных архивах Копенгагена, где изучал историю моего народа и древних рыцарей-тамплиеров. Клинок стражника застал меня врасплох, и лицо мне заливала кровь, но я лихо сражался, прокладывая мечом путь на свободу. Хорошо еще, что боль не помешала мне сосредоточиться, и когда я выскочил на скользкий берег, то нырнул в море, скрывшись от пальбы преследователей. Вам также доводилось убегать от погони, конечно, но, вероятно, вы более искусный воин, раз избежали ранений. По-видимому, у вас не так много шрамов.

Просто, предвидя жестокую схватку, я предпочитал сдаваться или отступать, хотя излишняя откровенность мне была явно не выгодна. Поэтому я решил сменить тему.

— Рассказывая о верованиях древних египтян, моя подруга Астиза, так же как вы, богохульствовала, утверждая, что христиане позаимствовали лучшие идеи от язычников. Отвергать эту чепуху все равно что пытаться затоптать горящую траву. Вряд ли вы, Магнус, будете утверждать, что именно у живущих на севере древних скандинавов зародилась идея ада. Особенно учитывая, какое там должно быть пекло.

— Адские подземелья бывают и холодными, как наш Нильфхейм. Более того, такая идея универсальна — подобно многим библейским притчам, она отразилась во всех временах и культурах. Именно поэтому библейские истории поражают нас своим правдоподобием. В Библии сказано о Потопе, а у скандинавов повествуется о первичном хаосе Гинунгагапе и морских наводнениях, затопляющих весь земной мир. В Библии описан апокалипсис, а у скандинавов — Рагнарёк, гибель богов, завершающая последнюю войну между богами и гигантами. Более молодые религии есть развитие древних. Это не ересь, Итан, а признание древнейшего происхождения корней религии. Осознав, как глубоко они уходят, мы постигнем истину.

— Откуда вы знаете все это? Уж не принадлежите ли вы к роду друидических жрецов?

— Скорее уж я мечтатель, любящий свою родину, да вдобавок добровольный исследователь тайн нашей истории, того давнего прошлого, где хранятся утраченные ключи от врат в светлое будущее.

— Но мы ведь живем в просвещенный век. Пятнадцать лет назад французский астроном граф де Корли выдвинул версию об обрушившихся на Землю осколках кометы; именно они стали прообразом описанных в Библии катастроф и чудес.

— И это вам кажется более вероятным, чем Иггдрасиль или Асгард? Ваше просвещение всего лишь очередной современный миф, подпитывающийся истоками древнего мирового бытия. Все верно, мы забыли многое из того, что когда-то знали наши предки; можно подумать, что по нашим головам нанесли удар, выбивший из них жизненно важные воспоминания. Рыцари-тамплиеры приоткрыли завесу, скрывающую путь к истине. И я тоже вступил на этот путь, а вы явились, чтобы помочь мне.

— Явился? Скорее уж вы и ваши безумные датчане вынудили меня к этому.

— Наше присутствие здесь, на этом просмоленном паруснике, было предопределено!

— Кем?

— Хороший вопрос, именно на него нам и надо найти ответ.

Полная чепуха, конечно, но я полагал, однако, что наш океанский вояж позволил ему выговориться, а мне отдохнуть. К тому времени когда мы расстались с Полиной на прибрежной дороге, я походил на выжатый лимон; одну ногу мне свела судорога, а душу встревожило прибытие отряда французских драгун, посланных на мои поиски после нападения на нанятый мной экипаж. Всадники догнали нас вскоре после того, как мы проехали пару миль по окольному пути к Бретани. В отчаянной спешке я стал натягивать ботинки, надеясь сбежать до того, как нас догонят предполагаемые мстители генерала Леклерка, но вдруг поравнявшийся с каретой лейтенант отсалютовал мне через дверь, словно я был в эполетах. Он вручил мне конверт.

— Вам привет от первого консула, сэр. Вы ускользнули до того, как он издал приказ, — пояснил посланец, осмотрительно не замечая Полину.

— Какой приказ?

Неужели меня опять упекут в тюрьму Тампль как закоренелого греховодника, спутавшегося с консульской сестрой? Или попросту расстреляют в ближайшей роще?

Но нет, слава богу, это мирное распоряжение, написанное скорописью Наполеона, предписывало мне отбыть в Америку, дождавшись на побережье последних инструкций.

— Так вы не собираетесь арестовать меня? — произнес я вызывающим тоном, поскольку не привык к благосклонностям судьбы.

— Нам приказано обеспечить вашу дальнейшую поездку на почтовой карете и эскортировать Полину Бонапарт обратно в Париж, — отрапортовал военный с непроницаемым выражением лица. — Мы должны позаботиться о том, чтобы никто из вас не сбился с пути.

— Вы очень любезны, лейтенант, — проворковала Полина, смущенно покрасневшая по меньшей мере для приличия.

— За заботу благодарите вашего брата.

В очередной раз Наполеон показал, что ничто не ускользает от его внимания. Мне предписывалось быстро отплыть в Америку, а Полине — вернуться домой. Честно говоря, расставание с этой дамой подоспело на редкость своевременно. Не скажу, что, удовлетворив страсть, я испытал угрызения совести из-за своего легкомысленного поведения. Победа над Бонапартом посредством соблазнения его сестры не принесла мне чувства радостного отмщения за причиненные мне раньше страдания. В очередной раз я усомнился в том, научили ли меня хоть чему-нибудь мои полные опасностей приключения. Наверное, мне попросту недоступна благоразумная и добропорядочная жизнь. Как поучительно говаривал старина Бен: «Властелин тот, кто властвует над своими страстями, и раб тот, кто им потакает». Бонапарт в основном думал о будущем, я жил настоящим, а Бладхаммер — прошлым.

Вот так я, усталый и помилованный, вместе с Магнусом спустился на грешную землю и, уходя, неловко отсалютовал драгунам. Мой новый попутчик пошатывался, в дороге он усиленно согревался бутылкой аквавита,[9] тайком унесенной им из Морфонтена, приятно удивив меня хитроумной предприимчивостью. Мы помахали на прощание укатившей в Париж Полине, а на рассвете сели в дилижанс и в итоге прибыли на побережье как пара бездельных бродяг. Наш общий скудный багаж состоял из моей винтовки и томагавка и Магнусова чехла с картой, поэтому мы привлекли почти такое же внимание, как цыганский цирк, хотя в морские порты стекаются разные чудаки, и никто особо не стал к нам привязываться, когда мы предъявили достаточно франков. Ходили слухи, что бретонский повстанец Жорж Кадудаль[10] вернулся из Англии во Францию, собираясь устроить заговор против Наполеона, и тайная полиция в худшем случае могла принять нас за людей, сочувствующих Бурбонам. В общем, нас быстро оставили в покое.

Мы нашли бриг на Нью-Йорк, который дожидался временного снятия английской блокады и благоприятной погоды. Ветреный осенний сезон был идеальным для нашего плавания.

В Гавре мое решение убраться на время из Франции укрепилось благодаря получению дальнейших указаний и сотни отчеканенных в Мексике серебряных американских долларов от самого Талейрана, министра иностранных дел Франции. Он также сообщил мне, что американские эмиссары отправили письмо моему правительству с уведомлением о моем прибытии. И добавил, что Франция особо заинтересована в выполнении моей миссии. В письме Талейран написал следующее:

Слухи о тайных любовных свиданиях распространялись во Франции почти с такой же скоростью, как сведения о тайных выгодных сделках в бостонском порту, и интерес к нашему с Полиной уединению, безусловно, будет соперничать в светских сплетнях с моей причастностью к огненной феерии. Так что лучше всего поскорее поднять паруса.

Луизиана вновь перешла к Франции? Я смутно помнил из моего знакомства со старыми американскими газетами, что Испания грозилась закрыть Новый Орлеан для американского плавания по Миссисипи, отрезав тем самым единственный на юго-западе выход к морю. Если Наполеону удалось как-то вынудить испанцев опять отдать Франции Новый Орлеан, то наши две республики действительно могут прийти к выгодным торговым соглашениям, почти в самом центре которых буду стоять лично я. Это дельце пахло большими деньгами!

От меня требовалось лишь поддерживать дружеские отношения со всеми заинтересованными сторонами.