Монголия в XIII–XIV веках

1. Народ «метрополии»

При рассмотрении положения Монголии в XIII–XIV вв. прежде всего необходимо хотя бы слегка коснуться общих сведений об этой стране, ее населении и территории. В период правления династии Юань монголы по-прежнему обитали на широких просторах, как и во время существования объединенного монгольского государства.

После создания империи Юань монгольскими завоевателями монгольское государство превратилось в нечто вроде «метрополии», управляющей остальными чужими странами, составляющими империю. В империю Юань помимо Монголии еще входили такие завоеванные восточные страны, как Китай, Бирма, Тибет, Аннам, Корея и другие. Хотя, таким образом, была создана империя Юань с центром в Китае, состоящая из многих восточных стран, монгольские хаганы и аристократы рассматривали всю державу как Монгольскую империю. В тот период абсолютное большинство трудящихся Монголии жили в своей родной стране. Лишь немногочисленные нояны-феодалы захватывали чужие земли и хозяйничали там.

Серьезно искажают прошлое монголов те историки, которые пишут, будто в эпоху Юань «то, что в литературе называется монгольской династией, было китайской, а то, что называется китайской династией, было монгольской», и что «история монголов была китайской историей, а история Китая — монгольской».

В период Юань по-китайски монгольская династия называлась «го-чао» («правящая династия»), а монголы — «го-чао жэнь» (букв, «люди правящей династии»). Эти выражения соответственно означают «настоящая (ныне правящая) династия» и «народ метрополии» или «народ правящей династии». Иными словами, в этих выражениях содержится смысл «метрополия» и «народ метрополии». Маньчжуры также называли свою династию «го-чао» («правящая династия»). Поэтому, когда в китайских источниках многократно встречается выражение «го-чао», каждый раз надо различать, что оно обозначает — Монголию эпохи Юань или маньчжурскую династию Цин.

В исторических сочинениях эпохи Юань встречаются этнонимы «мэн-гу жэнь» («монгол») и особенно часто «да-да» («татар»). В период Юань китайцы, уничижая монголов, в большинстве случаев называли их татарами. За употребляемым ими названием «татар» скрывался смысл «дикий», «грубый». Например, в китайских книгах часто употребляются выражения «татарская угроза», «татарский гнет», «перебьем всех татар!», «изгоним татар!» и др. Этноним «татар», широко распространенный в китайском народе в эпоху Юань, обозначал не кочевников из татарских родов, а всех монголов.

В «Юань ши» и других средневековых исторических трудах встречаются сведения о «татарском государстве». Например, в «Юань ши» сказано о внуке Хубилая Гаммале: «В 29-м году Чжи-юань (1291) [император], передавая ему звание Цзиньского князя, приказал охранять Северный край и пожаловал ему печать Цзиньского князя на управление Четырьмя ордами Чингиса и территорией татарского государства». Здесь выражение «татарское государство» означает «монгольское государство», т. е. тогдашнюю Монголию с центром в Каракоруме.

Иными словами, в ту эпоху по старой традиции называли представителей монгольских родов татаро-монголами. Они, по-видимому, представляли собой «сорок тем монголов», зарегистрированных в исторических трудах.

Кстати сказать, в эпоху Юань, как правило, любой наследник до наследования престола обучался методам ханствования, ведая делами, относящимися к собственно Монголии, имея резиденцию в Каракоруме. Судя по всему, монгольские хаганы и нояны понимали важность неприятия обычаев высокоразвитой завоеванной страны и сохранения своей самобытности.

В китайских источниках, в которых монголы упоминаются под общим названием «мэн-да» (татаро-монголы), к тому же делается различие между разными группами монголов — восточные монголы, ойрат-монголы, урянхайцы и т. д.

Хотя в XIII–XIV вв. вся Монголия по линии административной и территориальной имела общее название «Лин-бэй дэн-чу син-чжун-шу-шэн» — букв, «провинция к северу от перевала (Хинганского) и других мест» — с центром в Каракоруме, она делилась на внутреннюю территорию, непосредственно подчиненную великому хану, и Ойрат-монголию, предназначенную для разведения стад государственного скота. Кроме того, еще существовали территории, где проживали урянхай-монголы, или бурхан-халдунские монголы.

Политический центр всех монголов по-прежнему находился в самой Монголии с главным городом Каракорумом, являвшимся символом монгольской государственности. Монголия в то время простиралась к северу от Хинганского перевала и включала основные части Северной, Южной и Западной Монголии позднейшего времени. Иначе говоря, Монголия представляла собой территорию «татарского государства», о котором говорилось выше.

Ученые разных стран уделяли много внимания исследованию вопроса о Восточной Монголии во второй половине XIII–XV вв. Те земли, которые назывались Восточной Монголией, с древнейших времен составляли основную часть монгольской территории. Но в тот период Восточная Монголия не охватывала всей монгольской территории. Японский ученый Янай Ватари в своей книге «Исследования по истории монголов»[154] тщательно исследовал указанную тему и составил карту страны.

Янай Ватари писал: «Существует много различных мнений относительно Восточной Монголии… Она составляла четыре современных восточных хошуна Южной Монголии, Чахар, Шилин-гол, Хухэ-Хото, Халун-гол, Кулун-буйир и большую часть территории Цэцэн-ханского аймака Северной Монголии»[155]. Однако в тот период вся территория Тушету-ханского и Цэцэн-ханского аймаков входила в состав Восточной Монголии. В целом Восточная Монголия периода Юань охватывала большую часть территории современной МНР, а также половину Автономного района Внутренняя Монголия КНР.

Рашид-ад-Дин писал о территории, которой управлял Гам-мала: «Своему старшему брату Камале он (Тэмур-хаган. — Ч. Д.) выдал полную долю из унаследованного от отца имущества, послал его в Каракорум, в пределах которого находятся юрты и страны Чингис-хана, и подчинил ему войска той страны. Областями Кара-Корум… (пропуск в русском переводе, которым мы пользуемся. — Ч. Д.), Онон, Керулен, Кем-Кемджиют, Селенга, Баялык, до границ киргизов и великого заповедника Чингис-хана, называемого Бурхан-Халдун, всеми он ведает, и он охраняет великие станы Чингис-хана, которые по-прежнему находятся там»[156]. Во второй половине XIII и в XIV в. родственники знати и ноянов и крепостные хаганов и ноянов проживали в южных районах Монголии, расположенных ближе к столице Ханбалгасун. Эти районы относились к столичной провинции, называвшейся по-китайски «фу-ли»[157], и являлись внутренними хаганскими владениями, непосредственно подчиненными центральному правительству. Основу их составляли пастбища для хиганских стад, окруженные ивовыми рощами, выросшими на песках. Следуя традиции, маньчжуры также превратили их в пастбища для скота императоров.

Начиная со времен Чингис-хана ойрат-монголы, названные «государственными крепостными», или «четыре ойрата», также проживали в Алтайских горах. Хотя в тот период ойрат-монголы, так же как и все другие монголы, подчинялись наследнику престола «царевичу великого хана» (хуан-тай-цзы), но они, живя на окраинах, возможно, не находились в ведении князя по происхождению (цзинь-вана), сидевшего в Каракоруме и управлявшего основной территорией собственно Монголии вплоть до Великой китайской стены.

Не существует точных данных об административной системе ойратов того времени. Мы имеем лишь разрозненные сведения о них. Так, по материалам источников, во второй половине XIII в. ойрат-монголы были слабы, но, живя на пастбищах государственных стад, постепенно усилились. В конце эпохи Юань они стремились к отделению от империи. Во время смуты Хайду они подверглись большому разорению[158].

На территории ойратов выпасались стада верблюдов, лошадей, крупного рогатого скота и овец[159]. Каждым из стад четырех видов скота распоряжался хаганский родственник (цинь-ван)"Пастухи этих стад, «четыре тумена ойратов», постепенно получили название «дорбэн ойирад» — «четыре ойрата»[160]. В книге «История четырех элетов» сказано: «С тех пор как появились, "четыре ойрата" были младшими племенами, которыми управляли хаганы из подлинного рода Чингиса. Впоследствии, в конце Великой монгольской династии Юань, они стали называться племенами Арудая. В этот период они сделали попытку выйти из-под управления династии Юань»[161].

Б. Я. Владимирцов доказал, что распространенное в литературе понятие «четыре ойрата» подразумевает не племенной союз, а четыре племени[162]. Рашид-ад-Дин также сообщал, что ойратские племена в древности были многочисленны и имели много ответвлений, каждое из которых носило свое название и размещалось отдельно на определенной отведенной ему территории[163]. Ойраты входили в состав монгольской империи, подчиненной великому хану.

Мнения некоторых историков о том, что они первоначально были тюрками и омонголились после присоединения их к Монголии Чингисом, представляют собой недоразумение.

Во второй половине XIII в. урянхайцы, за исключением немногих урянхай-монголов, живших в районе Бурхан-Халдуна, занимали обширную территорию в междуречье Эрчис и Хара. В источниках сообщается, что они жили богато[164]. Вероятно, имеются в виду не все урянхайцы, а лишь немногочисленные семьи урянхай-монголов, несших службу по охране «золотых» зернохранилищ юаньских императоров. Из урянхайцев, подчинявшихся монгольскому хагану в ту эпоху, постепенно выделилась отличная от них тюркоязычная часть.

Рашид-ад-Дин подразделял урянхайцев на урянхай-монголов и лесных урянхайцев. Урянхай-монголы обитали в степях и занимались скотоводством[165].

В «Тайной истории монголов» говорится, что один из предков монголов, Добун-мэргэн, взял в жены урянхайскую девушку и что некоторые полководцы Чингис-хана происходили из урянхай-монгольских родов. Из всего этого следует, что урянхайцы, по-видимому, по происхождению состояли как из тюрков, так и из монголов. Ныне в МНР большинство монголоязычных, так же как и тюркоязычных, урянхайцев, как известно, настаивают на том, что они монгольского происхождения. Среди них широко распространены древние предания об их монгольском происхождении.

В источниках встречаются упоминания о переписях населения Монголии, проведенных при Огодэй-хагане и Монкэ-хагане. Однако до сих пор не найдены данные, из которых можно было хотя бы приблизительно вывести общую численность населения страны. В «Юань ши» и некоторых других источниках содержатся точные сведения о том, что китайского населения в ту эпоху было 13 с лишним млн. семей и около 60 млн. едоков[166]. Что касается монголов, то ничего конкретного о них не говорится, если не считать попадающихся кое-где весьма неопределенных сообщений. По-видимому, это связано с тем, что в тот период монголы держали в тайне свою численность. В подтверждение можно привести еще одно историческое свидетельство. Литератор периода правления Хубилай-хагана Яо Суй писал в этой связи: «Когда хаган спросил, почему так мало монголов, чиновник ответил ему: "Я, ничтожный, ныне слабо знаю положение дел старых времен Чингис-хана. Как мне кажется, в старое время, когда их было много, они действовали большими силами, а когда же их было мало — малыми". Хаган сказал: "Неверно! Их никогда не было мало! Поэтому они и одерживали победы"!»[167].

Когда в исторических трудах[168] сообщается о том, что во второй половине XIII в. было «40 тем монголов» и «4 тьмы ойратов», то это означает, что насчитывалось 40 тыс. семей монголов и 4 тыс. семей ойратов — всего 44 тыс. семей монголов. Такое сообщение в целом представляется достоверным. Б. Я. Владимирцов писал: «Не следует забывать также того, что обозначение числовое отоков и туманов с течением времени могло перестать соответствовать действительности, и у нас в распоряжении много примеров, свидетельствующих о том, как старые названия с числовыми показателями отоков или туманов жили даже тогда, когда всем было ясно и очевидно несоответствие с действительностью. Возьмем название Döcin Monggol. Все хорошо знали, что сорока туманов монгольских давно уже не существует, тем не менее название это употребляется еще в XVII в.»[169]. А когда Саган Сэчэн и многие другие историки, основываясь на китайских источниках, пишут о том, что «из этих 40 тем 6 тем возвратились на родину, а 34 остались в Китае», это является не столько результатом обоснованного историческими фактами исследования, сколько легендой.

После падения династии Юань Монголия разделилась на две основные части — Восточную и Западную. Другими словами, осталось всего шесть восточных и четыре западных тьмы монголов или ойратов — в общей сложности десять тем[170]. Следовательно, численность монголов сократилась на 34 тьмы. Хотя сведения о сокращении численности собственно монголов сомнительны, но изложенные выше данные все же позволяют заключить, что сократилась численность именно тех монгольских семей, которые проживали в своих старых кочевьях в самой Монголии.

Резкое сокращение числа семей и лиц, проживавших в Монголии, непосредственно связано с тем, что в результате захватнической политики монгольских завоевателей были загублены жизни многих воинов и было переселено много семей в чужие страны.

По китайским источникам, лишь в Центральном Китае проживало несколько десятков тысяч семей монголов. В Юньнани и других южных провинциях Китая также находилось не менее 10 тыс. семей. Это показывает, что многие монголы переселялись даже во внутренние районы Китая. Хотя сообщения некоторых китайских источников о том, что в период правления династии Юань в каждой китайской семье проживал монгол с целью надзора, сильно преувеличены, но они являются лишним подтверждением того, что в это время немало монголов находилось в Китае.

Большое число монголов перекочевало в чужие страны и осело там в ходе захватнических войн монгольских завоевателей. Некоторые из семей, переселившихся в чужие страны, не смогли возвратиться на родину и приняли образ жизни и язык чужой страны. Другие, возвращаясь на родину, в пути пострадали от бедствий военной поры. Несомненно, во время войны погибало немало людей.

После установления династии Мин правительство принимало меры к тому, чтобы не отпускать на родину монголов, проживавших на китайской территории, силой задержать их там, где они жили. Семьи, которые откочевывали на родину невзирая на запрет минского правительства, останавливались в пути солдатами и истреблялись поголовно[171]. Император династии Мин Чжу Юаньчжан издал указ о запрещении возвращения монголов на родину, который был кодифицирован. В кодексе Минской династии говорится: «Нельзя допускать возвращения монголов на родину. Пусть они создают семьи с китайцами. Пусть они не создают семьи со [своими] монголами! В случае нарушения и муж и жена обращаются в рабство»[172]. Проводившаяся китайскими феодалами политика насильственной ассимиляции преследовала цель уменьшить население Монголии и ослабить монголов.

В «Мин ши» встречаются некоторые сведения, показывающие численность монгольских семей, перекочевавших в Китай и осевших там. Например, там сказано: «Десять тем и семь тысяч семей, переселившихся с Северной стороны хребта[173], осели в районе Пекина и сеяли хлеб».

И далее: «Три тьмы и пять тысяч семей, переселившихся с Северной стороны хребта, осели во внутренних районах».

«Три тьмы и пять тысяч семей, перекочевавших из Гоби, сеяли хлеб в районе Пекина»[174].

В ту эпоху термин тумэн («тьма») не служил точным выражением «10 тысяч». Это была единица так называемой военноадминистративной десятичной системы, установленной в период создания единого монгольского государства. Иногда она называлась «государственной тьмой»[175]. Поэтому в то время «тьма» не ограничивалась 10 тыс. семей, а могла насчитывать их больше.

В целом на основании сопоставления различных фактов можно предположить, что в тот период насчитывалось свыше 2 млн. монголов. Во всяком случае, очевидно, их было не менее этого числа.

Так, русский ученый И. Захаров[176] и советский исследователь С. Л. Тихвинский[177] в своих работах привели сведения, говорящие о том, что в эпоху Юаньской империи численность монголов, возможно, составляла 2 млн. 500 тыс.

Г. Ф. Шурманн пишет о том, что крепостные феодалов в Юаньской империи составляли ровно половину населения, т. е. свыше 900 тыс. дворов[178], правда, это относится к численности не только монгольского населения.

Советский ученый, специалист по истории монголов рассматриваемого периода Н. Ц. Мункуев писал: «В конце XIII — начале XIV в. в собственно Монголии жило 834 000, а во всей империи 1 390 000 монголов»[179]. Этот вывод основан на тщательном исследовании источников.

Нередко встречается оценка численности монголов в эпоху Чингис-хана в 1 млн.[180].

Вообще в XIII–XIV вв. в связи с необходимостью хранить в тайне численность армии не оглашалась также численность монгольского населения. Поэтому трудно точно установить и общую численность монголов в тот период. Но, как бы там ни было, численность монголов во всей империи в эпоху Юань, по-видимому, составляла около 2 млн., если при подсчете опираться на основные сведения о «сорока и четырех тьмах», или «сорока тьмах монголов» и «четырех тьмах ойратов», а также изучать в сравнительном плане число монголов, переселявшихся в разное время из Монголии в чужие страны, численный состав монгольской армии того времени, число семей крепостных монгольских феодалов, обслуживающего персонала ямских станций и другие подобные данные.

Основным видом жилища у народа «метрополии» по-прежнему оставалась монгольская юрта. Эволюция монгольской юрты была подробно изучена монгольскими и иностранными учеными и о ней написаны книги и статьи. В последнее время опубликована работа Д. Майдара «Монголии архитектур ба хот бай-гуулалт» («Монгольская архитектура и градостроительство»), в которой коротко и ясно рассказано о происхождении и развитии монгольской юрты и опубликовано много интересных и редких иллюстраций[181].

О монгольской юрте можно найти немало сведений в источниках XIII–XIV вв. Наиболее подробно описали ее Плано Карпини и В. Рубрук в период существования единого монгольского государства и Марко Поло при Юанях. Согласно путевым запискам Марко Поло, монгольская юрта в тот период не претерпела особых изменений по сравнению с предшествующим временем. В китайских источниках сообщения о монгольской юрте также встречаются изредка и то лишь в общем виде.

Плано Карпини писал о монгольской юрте: «Ставки у них круглые, изготовленные наподобие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. Наверху же в середине ставки имеется круглое окно, откуда попадает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком, двери сделаны также из войлока. Некоторые ставки велики, а некоторые небольшие, сообразно достоинству и скудости людей»[182].

Судя по приведенному описанию, монгольская юрта XIII–XIV вв. по своему устройству в основном не отличалась от юрты, использовавшейся до последнего времени. Произошли изменения только в ее форме.

Во внешнем виде юрты наблюдались изменения, хотя и небольшие, и в период Юань. У хаганов и ноянов появилось много роскошно украшенных ставок и теремов больших размеров. Монгольская юрта проделала путь до Ханбалгасуна вслед за монгольскими завоевателями.

Во время торжеств монгольские хаганы воздвигали такие крупные ставки, как «Великая золотая орда» и «Золотой терем»[183]. Роскошных ставок и оград было много в летней резиденции монгольских хаганов в Шанду и ее окрестностях. «Золотой терем» вмещал несколько сот, а иногда и несколько тысяч человек и представлял собой большую разукрашенную войлочную юрту-орду. Плано Карпини писал, что в такой юрте-орде вмещалось около 2 тыс. человек.

Монгольская юрта на повозках, широко использовавшаяся в период существования монгольского единого государства, оставалась прежней по внешнему виду. В. Рубрук, лично видевший юрты на повозках, писал: «Утром мы встретили повозки Скатая, нагруженные домами, и мне казалось, что навстречу мне двигается большой город»[184]. Но такие юрты встречались все реже в период Юань.

Как сообщают источники, в ту эпоху монголы ставили свои юрты непременно дверью на юго-восток, на северо-восточной стороне стелили постель хозяина[185]. По существовавшему обычаю гости (мужчины) садились по западной, а женщины по восточной стороне юрты.

В то время юрта состояла из стены, унь (жердь, поддерживающая первый круг), дымника, турги (войлочные стенки), верхнего войлочного покрытия, покрывала-дымника, волосяных веревок, опоясывающих юрту, и других обычных конструкций. Монголы в большинстве случаев катали войлок из овечьей шерсти и покрывали им свои юрты, но в некоторых районах — шкурами домашних животных и диких зверей. Зажигали огонь под тулгой (таган). Тулга, по-видимому, был не с четырьмя, а с тремя ножками. Во всяком случае, в народных преданиях часто упоминается о «трех каменных опорах тулги».

Монголы катали из шерсти войлок отличного качества, покрывали им свои юрты, делали матрацы, шили обувь и головные уборы. Путешественники наблюдали, как в XIV в. монголы изготовляли из шерсти водонепроницаемый черный войлок. Из шкур домашних животных они делали сбрую, бурдюки и тонкие ремни для связывания каркаса юрты, нитками из сухожилий шили обувь и одежду. Из дерева они изготовляли различного рода повозки, каркас юрты, бадьи, кувшины, сундуки, ящики, деревянные детали седла и многие другие изделия, необходимые в повседневной жизни. Монголы ковали прекрасное оружие из железа.

Лесные народы были искусными охотниками. Для охоты они умело мастерили лыжи из дерева или костей животных. Рашид-ад-Дин в своем «Сборнике летописей» пишет о том, как лесные урянхайцы и некоторые монголы изготовляли лыжи и передвигались на них[186].

Основную пищу монголов составляли мясо и молочные продукты. Мясо они употребляли в пищу, обрабатывая его разными способами. На зиму они заготовляли мясо впрок поздней осенью, когда скот в теле; для хранения летом мясо вялили — делали борца. Способ приготовления борца в то время был довольно сложным. О монгольском борца сообщается в источниках, о нем рассказывается в путевых записках Пэн Дая, В. Рубрука и Плано Карпини. В ту эпоху монголы строго соблюдали обычаи и правила, связанные с убоем скота, приготовлением мяса, преподнесением определенных кусков духам и людям в зависимости от положения. Например, монгольский полководец Баян, сановник Байджу и князь — ханский родственник Гаммала, очень ценившие мясо, чрезвычайно строго придерживались этих обычаев и правил. В разных местах страны крупный рогатый скот забивали по-разному. Так, существовал обычай производить убой мелкого скота путем протыкания диафрагмы.

Монголы кроме мяса изготовляли молочные продукты самыми различными способами. «Чаган идэгэ», букв, «белая пища», т. е. все, что приготовляется из молока, считалась самым предпочтительным и почетным продуктом питания. В частности, летом монголы употребляли в пищу главным образом продукты из молока и только иногда-борцу[187]. Судя по источникам, в тот период монголы приготовляли из молока айрак, тарак (род простокваши), арул, хурут (род сушеного творога), сливочное и топленое масло, сыр и тому подобные, похожие на нынешние изделия[188]. В источниках той эпохи имеется подробное описание содержания монголами кобылиц и приготовления кумыса из кобыльего молока. В них также встречаются рассказы о том, как они деревянной мутовкой взбивали кислое молоко и получали айрак и масло. В. Рубрук наблюдал, как монголы снимали пенку с кипяченого коровьего молока и, еще раз прокипятив, замораживали в овечьем рубце. Сквашенное снятое молоко они кипятили и делали из него арца (род кислого творога), а также сушили на солнце из кипяченого кислого молока арул и хурут для употребления в пищу зимой[189]. Очевидно, в XIII–XIV вв. монголы употребляли много кумыса. В китайских источниках того периода отмечается, что монголы любят кислое кобылье молоко, что пьют его главным образом на празднествах; на чествовании или на различных торжествах они разбрызгивают коровье молоко и пьют кумыс. Монгольские хаганы также любили пить кумыс. Между прочим, интересно отметить, что те люди, которые доили вороных (хара) кобылиц, впоследствии составили род харачин.

Монголы изготовляли одежду главным образом из продуктов животноводства. Но в ту эпоху среди монголов широко распространилось шитье одежды из различных тканей, привезенных из чужих стран. Когда в источниках сообщается о монголах, которые носили отличные дэли (халаты) и одежду из шелка и хлопчатобумажных тканей, привозимых из Китая, Индии, Кореи, Руси, Булгара, Венгрии и других восточных и западных стран[190], то речь идет прежде всего о хаганах, ноянах, полководцах и вообще представителях господствующего класса — людях богатых. Совершенно очевидно, что простолюдины далеко не всегда могли пользоваться этим. Они носили одежду, сшитую главным образом из шкур овец, коз, собак, грубых и толстых хлопчатобумажных тканей, грубой шерсти, войлока и тому подобных материалов. Зажиточные монголы шили себе доху из шкур волков и лисиц, а бедные — из шкур собак и коз. Как отмечали Пэн Дая, Сюй Тин и В. Рубрук, замужние монголки носили высокую шапку — богтаг[191]. Монгольская обувь отличалась толстой подошвой и острым носком. Обувь монгольского воина также оканчивалась острым, как копье, носком, которым он мог нанести удар противнику. Дэли у них были с длинными рукавами, с разрезом спереди.

В XIII–XIV вв. женщины кроме выполнения всей домашней работы пасли скот и ухаживали за ним. Это было связано с тем, что большинство мужчин отправлялись в военные походы.

Вообще у монголов, имевших трудовые традиции, существовало четкое разделение труда между мужчиной и женщиной.

Чаган-сара (Белый месяц), Новый год, у всех монголов был великим праздником. Как сообщают источники, в течение этого месяца все монголы, и мужчины и женщины, носили белую одежду, несмотря на зимнее время, больше питались «белой пищей», т. е. молочными продуктами, а также мясом, встречались с родственниками и знакомыми и устраивали пиры. На пирах монголы плясали, пели и играли на музыкальных инструментах. На пиршествах у хаганов и ноянов устраивалось особенно много забав, и они заканчивались тремя видами мужских состязаний (борьба, скачки и стрельба из лука). Так как ниже особо будут рассмотрены вопросы общественных отношений и экономического положения монголов, то здесь только коротко рассказано о народе «метрополии».

2. Административная система у монголов

В начале XIII–XIV вв. не было внесено сколько-нибудь значительных изменений в административную систему Монголии по сравнению с периодом существования единого монгольского государства. Хубилай-хаган произвел в ней отдельные мелкие преобразования. Главная причина этих преобразований заключалась в том, что он, став великим ханом всей монгольской империи Юань, одновременно должен был управлять и собственно Монголией. Кроме того, когда центр империи был перенесен в Китай и надо было непосредственно управлять и этой страной, появилась насущная необходимость приспособиться к местной административной системе. Но громоздкий китайский государственный аппарат использовался только для управления Китаем, в монгольской административной системе из него нашло применение очень немногое.

Существовавшие в период единого монгольского государства джаргучи (судья), джахирагчи (распорядитель), даругачи (уполномоченный), элчи (посол), чэрби (начальник) и другие, основные должности по-прежнему оставались в Монголии… Сохранилась и система тем, тысяч и сотен, которые теперь подразделялись на высшие, средние и низшие. Но такие новые государственные должности, как цзун-ба (главнохватающий), тань-я (подавляющий) и другие, появились впервые и были заимствованы из Китая.

Вопросы административной системы Юань были исследованы в какой-то мере академиком Ш. Нацагдоржем, доктором Н. Ишджамцом и кандидатом наук Д. Гонгором[192].

Во главе монгольской империи стоял монгольский великий хан. Он же одновременно осуществлял верховную власть над собственно Монголией. За великим ханом следовали хатуны, царевич — наследник престола, царевичи и князья-ханские родственники.

Внося изменения в административную систему собственно Монголии, Хубилай-хаган[193] прежде всего назначил царевича-наследника престола (хуан тай-цзы)[194] с золотой печатью на управление всей Монголией. Иными словами, начиная с периода правления Хубилай-хагана власть принца была расширена, его функции четко определены. Назначение заранее принца крови — наследника престола, с одной стороны, явилось мерой предосторожности против борьбы за престол, с другой — имело целью заставить будущего хагана управлять государственными делами собственно Монголии. Хубилай стал великим ханом империи Юань, а царевич-наследник престола — ханом, ведавшим делами всей Монголии. Этот порядок, установленный Хубилаем, сохранялся в силе до конца династии Юань.

По правилу, введенному Хубилай-хаганом, царевич, которому предстояло наследовать хаганский престол, должен был управлять государственными делами всей Монголии, но жить в Каракоруме и воспитывать в себе хаганские качества и командовать армией.

В эпоху Юань главные силы монгольской армии постоянно расквартировывались в районе Каракорума, т. е. большой контингент войск находился вблизи столицы. Благодаря этому Монголия с центром в Каракоруме всегда держала наготове военную силу для защиты своей территории. Организация армии не претерпела особых изменений по сравнению с временем существования единого монгольского государства.

При возведении очередного хагана представители знати съезжались в Каракорум, Шанду или Ханбалгасун, и там проводились торжества. Так как столицы Шанду и Ханбалгасун были основаны Хубилаем, полагалось устраивать торжества по случаю возведения хагана на престол в одном из этих городов. Внук Хубилая Гаммала и другие втайне были против такого порядка, считая, что торжества должны совершаться в Каракоруме. Сын Гаммалы Есун-Тэмур по наставлению отца занял престол, устроив торжества в Каракоруме.

Лицом, ведающим государственными делами собственно Монголии и стоящим по положению на ранг ниже царевича-наследника престола, был цзиньский князь, или князь хаганского происхождения, назначенный из-числа царевичей. Китайский историк Юй Баян пишет: «В эпоху Юань царевич, постоянно живший в Каракоруме, становился цинь-ваном. После Юань термин цинь-ван превратился в джинонг»[195]. Но цинь-ван, о котором говорит Юй Баян, не цзинь-ван периода Юань, эти термины выражают два различных понятия. Принц крови не был цзинь-ваном.

По «Юань ши», цзинь-ван (князь государства хаганского происхождения) должен был быть только один. «Цзинь» означает «начало, происхождение». В Китае устанавливались такие династии, как Западная Цзинь, Восточная Цзинь и Поздняя Цзинь. Они рассматривались как династии, наследовавшие друг другу согласно своему происхождению. Этим объясняется то, что в эпоху Юань одновременно был только один цзиньский князь, управлявший собственно Монголией. Поэтому «цзинь-ван» (букв, «цзиньский князь») в переводе на монгольский — «князь по происхождению» или «князь по происхождению, правящий государством».

«Цинь-ван» означает «князь-хаганский родственник». Танский император выделял удел родному младшему брату или родному сыну и присваивал ему титул цинь-вана. Эта практика продолжалась в эпоху Сун, Юань и Мин, а при династии Цин титул этот был повышен. Вопреки мнению Юй Баяна надо полагать, что не цинь-ван (князь-хаганский родственник), а цзинь-ван (князь государства, хаганского происхождения) со временем превратилось в монг. джинонг — «соправитель хана из числа царевичей». В эпоху Юань было много лиц с титулом цинь-ван; в «Юань ши» отмечается, что таких крупных князей насчитывалось 45[196].

В эпоху Юань цинь-ван, или князь-хаганский родственник, управлял монгольской территорией, остававшейся вне ведения цзинь-вана, или «правящего князя по происхождению», и некоторыми землями в Китае и других завоеванных странах.

Хубилай прежде всего отправил младшего сына Номухана управлять собственно Монголией. В Монголии он жил в построенных им дворцах, имея под своей властью много семей ал-бату[197]. Из Китая он получал ежегодно 1000 кусков шелковых тканей — «долю» (хуби), пожалованную хаганом-отцом[198]. Однако вскоре он умер и в Каракорум направился третий сын Хубилая, Джингим[199], для управления государственными делами Монголии. Но в связи с его кончиной по пути в Хашин (Тангут) принцем крови-наследником престола, или хуан-тай-цзы, был назначен внук Хубилая Тэмур[200], а цзинь-ваном, или правящим князем по происхождению, — Гаммала[201] для управления собственно монгольской территорией.

О деяниях Гаммалы в качестве цзинь-вана в «Юань ши» содержится несколько подробных сообщений. Там сказано: «Добрый отец Гаммала, вы по положению цзинь-вана управляли Четырьмя великими орду Чингис-хана и всей территорией государства, где ступали копыта коней [наших] воинов, и совершили десять тысяч подвигов. Удостоим же вас титула императора!»[202]. И далее: «Хотя цзинь-ван Гаммала, отдавая государству много сил, водворял мир и порядок в Северном крае, в это же время там по воле бурхана уничтожались ценности, которых не счесть»[203].

Хубилай-хаган по-прежнему придавал важное значение своей гвардии.

12 тыс. гвардейцев, военная организация которых не менялась, охраняли хаганские дворцы. 3 тыс. человек сменялись каждые три дня и ночи. Но численность гвардейских частей была сокращена на 800 человек при Кулуг-хагане (1307–1311) и Буянту-хагане (1311–1320) и на 700 человек при Иринджинбале (1332).

При Хубилай-хагане территория вокруг Каракорума была переименована в Юаньчан лу[204]. Но в «Юань ши» отмечается, что она так называлась еще при Чингис-хане, в 1210 г. В 1-м году Чжун-тун (1260)[205] администрация лу была переведена в Дасин, а в Каракоруме созданы управление наведения порядка (сюань-вэй-сы) и главное управление (цзун-гуань-фу). Впоследствии главное управление было переведено в район южных отрогов Алтайских гор, а в Каракоруме оставлено только управление наведения порядка.

Однако в 1290 г., когда князья подняли мятеж и выступили против правительства, а вслед за ними взбунтовались черби (начальники) каракорумского управления наведения порядка, в городе снова было создано главное управление[206]. Из сказанного видно, что главное управление было органом, который ведал в основном военными делами.

Эти сообщения, содержащиеся в «Юань ши», целиком относятся к структуре центрального правительства; что касается терминологии, то перевод ее иногда малопонятен. Он был сделан нашим предшественником Дандой и прочно вошел в литературу, поэтому оставляем его без изменений.

Хотя в «Юань ши» отмечается, что в монгольских кочевьях созданы местные подразделения центральных органов, административные единицы лу (дорога), фу (область), чжоу (округ) и сянь (уезд)[207], но это сообщение не подтверждается ни одним фактом из других источников. По нашему мнению, возможно, первоначально возникло намерение распространить китайские государственные порядки на Монголию, но оно так и не было выполнено.

В период правления Тэмур-хагана[208] скончался Гаммала, который все время был цзинь-ваном. В 1297 г. сын Гаммалы Есун-Тэмур наследовал должность цзинь-вана[209]. В этот период Хай-сан, принц крови, который был наследником престола, прожил в Монголии более десяти лет.

В источниках сообщается, что Тэмур-хаган будто бы приложил много усилий к тому, чтобы избавить население района Каракорума от бедствий. Главная причина тяжелого положения Монголии того времени заключалась в том, что на монгольской территории с центром в Каракоруме шли войны в течение более чем 40 лет, пока не закончилась борьба между Ариг-Богом, Хубилаем, Хайду и другими феодалами. Вместе с тем сильно уменьшилось поголовье стад из-за стихийных бедствий и ухудшения пастьбы и охраны скота вследствие сокращения численности мужчин, которые выполняли эту работу. В связи со всем этим усилилось недовольство аратов условиями жизни. Поэтому Тэмур-хаган, возможно, принял некоторые меры, чтобы как-то облегчить их тяжелое положение.

В «Юань ши» встречается много сообщений о том, что Тэмур-хаган выделял для Монголии товары и бумажные деньги в больших количествах[210]. Там же говорится, что в 1307 г. в Каракоруме был создан «подвижный великий императорский секретариат» (син-чжун-шу-шэн)[211]. Кроме этой меры, при Тэмур-хагане не было произведено никаких других особых изменений в административной системе Монголии, которая оставалась почти такой же, как и при Хубилай-хагане. Только в сообщении «Юань ши» о создании «подвижного великого императорского секретариата» впервые появляются сведения о «шэн» (впоследствии «провинция»). В тот период термин «шэн» употреблялся в различных значениях. Поэтому его также можно переводить как «ведомство» или «правительство». В «Юань ши» сказано: «В 11-м году Да-дэ был создан подвижный великий императорский секретариат Каракорума и других мест… [Император], назначив Дархана[212] левым министром и упразднив Каракорумское управление наведения порядка (сюань-вэй-сы) и главное управление, учредил резиденцию главного даругачи Каракорума»[213].

В период правления Хайсан-кулуга[214] Есун-Тэмур продолжал выполнять функции цзинь-вана. При нем особо важную роль в управлении Монголией играл ноян Харахасун. Как говорится в «Юань ши», «Хайсан-Кулуг-хаган, сильно опасаясь за Монголию как за важный стратегический район в Северном крае, послал туда левого министра Центрального правительства Харахасуна для наведения порядка и спокойствия»[215]. Во 2-м году Чжи-да (1309)[216] подвижный великий императорский секретариат (син-чжун-шу-шэн) Каракорума был упразднен и создан подвижный верховный императорский секретариат (син-шан-шу-шэн). В 4-м году Чжи-да (1311) был ликвидирован второй орган и восстановлен первый — подвижный великий императорский секретариат Каракорума и других мест[217].

По сведениям «Юань ши» и других китайских источников, после прибытия в Монголию Харахасун покупал крупный рогатый скот и лошадей на бумажные деньги и шелковые ткани и раздавал скот обнищавшим монголам, заново налаживал сообщения по ямским трактам и организовал подвоз зерна, восстанавливал заброшенные оросительные каналы и заставлял монголов сеять хлеб, а там, где были условия, — ловить рыбу, организовывал другую подобную работу по поддержанию жизненного уровня населения. Кроме того, расширились посевы в Чин-хай-балгасуне, и оттуда стали получать более 200 тыс. мешков зерна в год[218]. В результате таких энергичных мер, принятых Харахасуном, «государство перестало опасаться за Северные земли»[219]; «на северной территории были водворены порядок и спокойствие»[220].

В период правления Аюрбарибады — Буянту-хагана[221], как сообщает «Юань ши», были внесены некоторые серьезные изменения в административную систему Монголии. Монгольские районы с центром в Каракоруме были переименованы в Лин-бэй дэн чу син-чжун-шу-шэн — «подвижный великий императорский секретариат Линбэя и других мест», Однако эти сведения не совсем точные. Указанное название административной единицы, возможно, является результатом произвольного отношения составителей «Юань ши» к фактам. В других, кроме «Юань ши», китайских источниках указанный термин попадается редко, а встречается только название «Линбэй» — «За хребтом». Кроме того, в «Юань ши» сказано: «Лу Хэлинь (Корум) было переименовано в лу Хэнин»[222]; «В 1-м году Хуан-цин[223] (1312) изменено название Линбэй дэн чу син-чжун-шу-шэн»; «Главное управление лу Хэлинь было переименовано в главное управление лу Хэнин»[224]. Найти объяснения, почему Хэлинь переименовалось в Хэнин, нам не удалось. Согласно «Большому китайскому географическому словарю» и другим китайским источникам, Хэлинь и Хэнин — названия, относящиеся к одному и тому же пункту. Других более ясных объяснений не существует. Поэтому указанные два названия представляют собой разные формы одного термина.

Буянту-хаган сократил штаты провинциальных правительств син-чжун-шу-шэн в самом Китае и ликвидировал там должности министров, но штат правительства Каракорума оставил в неприкосновенности. Только в связи с тем, что военно-пахотные-поля в Чинхай-балгасу не перешли в ведение Каракорума, ямские станции на территории Монголии были подчинены палате сообщений тун-чжэн-юань, находившейся в Шанду[225].

По сообщениям «Юань ши» и других источников, Буянту-хаган освободил население Монголии от налогов и повинностей, на два года и запретил винокурение[226]. Кроме того, в источниках встречаются сведения о том, что он будто бы принял там такие меры, как возвращение беглецов в свои племена[227].

В 1316 г. Буянту-хаган сделал своего сына Шидэбалу наследником престола. В то время Есун-Тэмур по-прежнему прилагал усилия к тому, чтобы навести порядок в управлении Монголией. В правление Тэмур-хагана население Монголии было освобождено от налогов и повинностей на два года, и властям в Каракоруме ежегодно выдавались бумажные деньги и шелковые ткани в больших количествах. Кроме того, Тэмур-хаган также передал в ведение Каракорума сбор государственного зернового налога. Все эти меры проводились исключительно по инициативе цзинь-вана Есун-Тэмура[228].

В период правления Шидэбалы-Гэгэн-хагана[229] не произошло никаких изменений в административной системе Монголии.

Во времена Гэгэн-хагана Есун-Тэмур продолжал состоять цзинь-ваном. Гэгэн-хаган, который намечал свои планы наведения порядка в управлении страной вместе со своим талантливым министром Байджу, был отравлен. В «Юань ши» отмечается, что Гэгэн-хаган создавал запасы зерна в Каракоруме, привозил монголам предметы одежды и продовольствие, раздавал им бумажные деньги, доставлял на монгольские ямские станции лошадей и быков, категорически запретил винокурение, сократил убой скота для придворной кухни и принял ряд других мер[230].

Что касается мероприятий Есун-Тэмура[231] в области административной структуры Монголии в течение четырех лет его ханствования, то известно, что он назначил своего сына Бадима-йргэлбу[232] цзинь-ваном и отправил его в Монголию, а также преобразовал каракорумское управление наведения порядка в княжеское правление[233]. Выше упоминалось о том, что Есун-Тэмур, состоявший цзинь-ваном в Монголии на протяжении многих лет, неоднократно оказывал услуги великим хаганам и проявил немало усердия, чтобы навести порядок в Монголии. О том, кто стал цзинь-ваном вслед за Бадима-Иргэлбу, нет сведений, но после Есун-Тэмура появился орган, который был полномочен решать вопросы, относящиеся к Каракоруму. В некоторых источниках отмечается, что чиновники княжеского правления занимались этими делами. Возможно, с тех пор княжеское правление стало выполнять функции цзинь-вана.

После Есун-Тэмура престол один за другим занимали Туг-Тэмур[234] (1328), Хошила[235] (1329) и Ириджинбал[236] (1332), каждый в течение короткого времени. В этот период борьба между представителями феодальной знати за хаганский престол дошла до предела, резко ухудшились условия жизни народа, и повсюду начались повстанческие движения. В такой обстановке монгольские хаганы не столько заботились о стране, сколько о том, как бы вырваться живыми из лап своих коварных сановников, боровшихся за власть между собой. Однако в «Юань ши» содержатся некоторые сведения о событиях, имевших место при Хошила-хагане. По вступлении на престол Хошила сразу пришел к выводу, что подобает серьезно решать вопросы, относящиеся к своей стране, ибо это та территория, на которой пустило корни государство Чингис-хана, что надо посылать в Каракорум на службу таких решительных в государственных делах чиновников, как Эл-Тэмур[237], и т. д. Однако он вскоре умер, так и не успев ничего сделать.

Тогон-Тэмур[238], самый последний юаньский император, сидел на троне в течение 35 лет. В период его правления в области административной системы Монголии почти никаких мероприятий не было проведено.

Вообще в биографии Тогон-Тэмура в «Юань ши» содержится много фальсификаций.

В правление Тогон-Тэмура некоторые китайские чиновники уходили в бега, лишь бы не служить династии. Хотя Тогон-Тэмур и отдавал распоряжения монгольским семьям, жившим в южных районах Китая, переселяться на север, на родину, но большинство их перехватывалось китайскими повстанческими армиями и не могло уйти за пределы Китая.

Тогон-Тэмур-хаган ежегодно посылал личных своих представителей в Шанду и дальше, в Каракорум, чтобы успешнее налаживать управление этими территориями. Это было связано с началом внутренних беспорядков в стране, когда уже трудно было удержаться на троне императора династии Юань. Он прибегал к таким мерам, поняв, что монгольским феодалам, которые, оставив родные места, ринулись на чужую территорию, в конечном счете негде найти прибежище, кроме как на своей родине.

Таковы политика монгольских хаганов эпохи Юань и соответствующие ей меры в области административной системы собственно Монголии. Из сказанного очевидно, что вся империя Юань справедливо рассматривается как монгольское государство, где власть принадлежала монгольским завоевателям, а собственно Монголия составляла ее главную часть — ту основу, на которой было воздвигнуто все здание империи. Верховный правитель ее Хубилай как великий хан законно требовал подчинения себе и западных улусов Джочи и Чагатая.

Хотя в тот период некоторые китайские государственные порядки оказывали заметное влияние на монгольскую административную систему, но это не значило, что весь государственный строй Монголии был копией китайского и что первый уподоблялся второму.

Монгольские племена, создавшие свое государство две тысячи лет назад, среди всех кочевников обрели наиболее развитую государственность. В период существования единого государства Чингис-хана эти государственные институты по своему развитию были не ниже таких учреждений соседнего Китая. Поэтому в период Юань монгольские хаганы осуществляли административное руководство собственно Монголией, продолжая дальнейшее развитие форм государственности, имевших место в период единого монгольского государства Чингис-хана.

3. Установление правовых норм

При создании любого государства в классовом обществе закономерно устанавливается право, защищающее интересы господствующего класса. И в каждом государстве, возникавшем в Монголии с древнейших времен, существовало свое право. Монгольское право имеет длительную историю и свои специфические особенности. Как известно, для выяснения истинного характера государства в классовом обществе очень важно изучить право соответствующего периода. Исследование условий и истории возникновения права, хода его развития помогает ознакомлению с прошедшими эпохами истории народа.

Иностранные исследователи, изучавшие право эпохи Юань, рассматривали его как точную копию китайского и почти не обращали внимания на то, что в него входят значительные элементы монгольского права. Это происходило из-за отсутствия тщательного сравнительного изучения внутреннего содержания монгольского и китайского права и их правовых традиций.

В частности, очень важно исследовать влияние древнего монгольского права на правовые нормы второй половины XIII в. и в XIV в., а также элементы правовых традиций, входящих в них, и другие вопросы.

Для изучения истории монголов данного периода, особенно политической надстройки и форм внеэкономического принуждения, памятники права того периода имеют особое значение. Они содержат весьма ценные сведения, которых не дают «Юань ши» и другие источники.

В нашей стране пока еще не создано значительных исследований, специально посвященных изучению монгольского права эпохи Юань. Восполнить этот пробел — безотлагательная задача монгольских правоведов и ученых.

Перечислим работы монгольских ученых, освещающие правовые проблемы. Так, X. Пэрлээ были опубликованы отдельные параграфы «Тайной истории монголов», касающиеся «Великой ясы» Чингис-хана[239]. В работе С. Джалан-Аджава о «Халха джи-руме» был рассмотрен вопрос о «Великой ясе» на основании материалов исследования В. А. Рязановского. О других сторонах монгольского права XIII–XIV вв. он упомянул лишь вскользь[240]. В книге общего характера «Монголын эрт эдугээгийн хууль цаазны туухийн сэдэв дэвтэр» («Тезисы по истории древнего и современного монгольского права») авторы тем не менее сочли возможным специально сказать о монгольском праве второй половины XIII–XIV вв.[241].

Полный перевод на монгольский язык «Юань дянь-чжан» («Установления династии Юань») с кратким введением исследовательского характера был сделан Алтан-Баганой[242].

Н. Ишджамц и Ч. Далай в 1-й главе 3-го раздела первой части 1-го тома трехтомной истории МНР уделили внимание классовому характеру права эпохи Юань, коснувшись многих вопросов, относящихся к теме. Однако целиком содержание темы им не удалось раскрыть[243]. Поэтому ниже продолжим и дополним исследование темы рассмотрением еще некоторых вопросов.

Создав единое монгольское государство, Чингис-хан сразу же обнародовал законы «Великая яса», в которых кодифицировались обычаи, существовавшие в монгольском обществе. Естественно, если бы в Монголии ранее не имелось никаких правовых традиций, было бы очень трудно разработать за короткий срок всеобъемлющие законы. Персидский историк Джувейни писал, что в «Великой нее» Чингис-хан по своему разумению установил закон для каждого предприятия и для каждого дела — правило, а также определил наказание для каждого преступления. Взяв управление новым государством в свои руки, он превратил изданные им законы в инструмент для дальнейшего угнетения и эксплуатации трудящихся масс.

Юаньские хаганы, стремясь определить свою государственную политику и удержать власть, активно и в короткое время создали свое право.

«Великая яса» Чингис-хана служила основой для управления народом завоеванной страны со стороны юаньских хаганов и создания соответствующего права, но в ней содержались элементы, которые не отвечали условиям внутренней жизни Китая. После завоевания Северного Китая Хубилай изучал древние китайские сочинения по праву и другие китайские книги, переведенные на монгольский язык с помощью китайских ученых. Особенно его интересовали танские законы. Тогда уже он понял, что нельзя управлять китайским народом с помощью «Великой ясы», составленной, в соответствии с обычаями и моральными нормами монголов. Следовательно, еще до восшествия на хаганский престол Хубилай уже дал поручение китайским чиновникам Яо Шу и другим разработать право для управления Китаем. Поэтому сразу же после вступления Хубилая на трон в течение небольшого периода были опубликованы многочисленные кодексы.

Автор периода правления Хубилай-хагана Сюй Хэн писал: «У монголов не было иного выхода, как воспользоваться китайскими правилами и законами, поскольку монгольское государство возникло в пустыне Гоби и его первоначальные правила и законы не подходили для Китая»[244].

Первоначальные законы Хубилай-хагана представлены в составленном ученым Яо Шу сборнике «Чжан-дин тяо-гэ» («Установленные в ходе бесед кодифицированные правила»); в этом кодексе, написанном в 1262 г., специально трактовались вопросы управления населением Северного Китая. Вслед за этим в 1264 г. были опубликованы «Синь-дин тяо-гэ» («Вновь установленные кодифицированные правила») в 8-м году Чжи-юань (1271), «Шан-шу-шэн цзоу-дин тяо-гэ» («Доложенные императору шан-шу-шэном и утвержденные кодифицированные правила») в 28-м году Чжи-юань (1291), «Чжи-юань синь-гэ» («Новые правила периода правления Чжи-юань») и другие кодексы.

В период правления Тэмур-хагана был издан кодекс «Да-дэ люй-лин» («Законы и распоряжения периода правления Да-дэ»), хотя до периода правления Гэгэн-хагана (1320–1323) появилось очень много различных законов, но юаньские правоведы все же так и не смогли составить полного свода законов.

Что касается более полных собраний законов, появившихся в период Юань, то к ним относятся «Да-юань тун-чжи» («Общие законы великой династии Юань»), «Юань дянь-чжан» («Установления династии Юань»)[245] и «Цзин-ши да-дянь» («Великие установления по управлению миром»).

По-видимому, большую роль в создании кодексов «Да-юань тун-чжи» и «Юань дянь-чжан» сыграл монгольский чиновник Байджу[246]. Следует сказать, что в то время он занимал должность джаргучи — «судьи» со специальной миссией контроля за соблюдением «Великой ясы» Чингис-хана. Байджу, потомок Мухали, находился на хорошем счету у Гэгэн-хагана и участвовал в решении государственных дел. Гэгэн-хаган, ценивший превыше всего «Великую ясу», созвал монгольских ноянов, хорошо знавших ее правила, и вынес законодательные установления династии Юань на их обсуждение. Байджу дал возможность собравшимся понять значение Ясы и ответить на вопрос: «Почему не соблюдались старые законы в государственных и любых других делах?»[247]. Судя по всему, среди монголов по-прежнему было велико влияние «Великой ясы».

При тщательном изучении содержания «Юань дянь-чжана» оказывается, что составители его не ограничивались только заимствованием древних китайских государственных и правовых институтов и традиций, а сохраняли многое из монгольских государственных и правовых институтов и традиций. Почти одну треть среди установлений занимали доклады императору, императорские указы и другие официальные документы, первоначально написанные на монгольском языке. Из содержащихся там документов можно извлечь помимо сведений о государстве, праве и истории множество других сведений, вплоть до формы и композиции монгольских художественных произведений XIII–XIV вв.

Часть документов, переведенных с монгольского на китайский язык, по содержанию и стилю сильно отличается от докладов императору, императорских указов и других официальных бумаг, написанных на литературном китайском языке. Переводы с монгольского сделаны в основном на чисто разговорный китайский язык, и монгольские предложения списаны почти без нарушения порядка слов. В случае, если переводчики не смогли соответствующим образом перевести на китайский язык отдельные монгольские слова и термины, они выписывали их в китайской транскрипции. При этом некоторые элементы «Великой ясы» Чингис-хана попали в сборник законодательных актов. Например, цитаты из «Джаса», или «Джасаг», т. е. «Великой ясы» Чингис-хана, по довольно многим вопросам приведены в докладах императору, императорских указах и других официальных документах, первоначально написанных на монгольском языке.

Практика, по которой, согласно «Юань дянь-чжан», только монголы назначались главными чиновниками в министерствах и провинциальных правительствах в Китае и административных органах на территории расселения монгольских племен, оставалась без изменений до конца правления династии Юань. Порядок управления подвластными государствами, входящими в империю, был приведен в соответствие с юридической нормой. В «Юань дянь-чжан» указано юридическое правило, по которому вопрос о наказании близких родственников хагана обсуждают совместно министры и нояны — хаганские родственники.

В рассматриваемых законах содержится также много материалов о монгольских ямских станциях, налогах на скот, положении крепостных, бумажных деньгах, охоте на зверя, организации армии, монгольских школах и других предметах, являющихся ценными сведениями для изучения истории монголов.

Как показывают приведенные выше данные, «Великая яса» Чингис-хана в период Юань по-прежнему сохраняла свое значение, народы собственно Монголии и покоренных стран управлялись в соответствии с этим кодексом.

Японский ученый Таяма Сигеру писал: «В эпоху Юань Великая яса Чингис-хана, как и прежде, имела влияние; ее содержание распространялось среди населения посредством устной традиции, и соблюдались ее положения»[248]. Как сообщается в «Юань ши», когда в юаньский период выносился смертный приговор и конфисковалось имущество монгола, обвинение и приговор базировались на факте совершения основного преступления в нарушение «Великой ясы».

Монгольское право носило откровенно классовый характер. Законы этого периода защищали интересы прежде всего представителей монгольской знати, их подручных — уйгурских и тюркских ноянов и чиновников и богатых купцов, учитывали также интересы китайских землевладельцев. Юаньское право было направлено против народов покоренных стран, особенно против китайского народа. В «Тун-чжи тяо-гэ» («Кодифицированные правила из Всеобщих законов») и «Юань дянь-чжан» содержится очень много статей, направленных против китайцев, подобно следующим: «Поздно в сумерки и рано на заре запрещается передвижение китайцев»[249]; «китайцам ставится клеймо на левом плече после совершения первого преступления, на правом плече — после второго и на шее — после третьего»[250]; «в тюрьмах китайцы сами отвечают за свое пропитание»[251]; «китайцам не разрешается иметь при себе не только оружия, но и рогаток, из которых стреляют воробьев»[252]; «если монгол побьет китайца, то не разрешается взыскивать с него»[253]; «рынки и базары, где соберется много народу, следует закрывать»[254] и др. В «Юань дянь-чжан» было выражено особенно большое опасение по поводу обучения китайцев военному делу, не случайно там содержалась специальная рубрика «Запрещение китайцам обучаться приемам применения палки и копья». Судя по всему, законодательство династии Юань главным образом было направлено на сохранение сил кочевых племен, против оседлых народов, а именно: пробив китайского народа, составлявшего большинство населения империи, на укрепление власти над ним, его угнетение и эксплуатацию.

Сколько бы ни встречалось в законодательстве той эпохи статей и разделов, предоставляющих монголам льготы и привилегии, очевидно, что они преследовали цель защиты интересов исключительно господствующего класса — верхушки монгольского общества, но не монгольского народа.

Согласно законам, если простолюдин — харачу (букв, «чернь») совершал преступление, то его сажали в тюрьму наравне со всеми. Правда, в «Юань дянь-чжан» помимо прочего было сказано: «Китайцам и уйгурам запрещается покупать детей монголов и обращать их в рабство»; «те, которые покупают монголов и перепродают в другие страны, относятся к правонарушителям 1-й категории»[255]; «если монгол сидит в тюрьме, то ему выдается продовольствие»[256]; «если ямщицкая семья скрывается, то наказывается сурово, а если изгнана — легко»[257]. Однако и наличие подобных статей в юаньских документах не освобождало рядовых монголов от привлечения к ответственности за свои действия наравне со всеми.

Кроме того, что законы династии Юань сами по себе носили жестокий и несправедливый характер, особенно в отношении китайцев, их извращение, бесчинство и произвол чиновников, представителей господствующего класса, особенно завоевателей, делали еще тяжелее жизнь народа.

В данном параграфе показана лишь общая картина развития права. Специальное изучение законов представляет большой интерес.

В следующих главах и параграфах мы еще неоднократно вернемся к этому.

4. Внешняя политика монголов

Монголы уже в глубокой древности установили политические, экономические и культурные связи с другими странами. Особенно на широкой основе Монголия, основным занятием населения которой было животноводство, поддерживала отношения с Китаем и другими земледельческими странами, откуда она получала необходимые продукты земледелия и товары. Причинами постоянных войн и больших и малых грабительских набегов, которые совершались между Китаем и Монголией, были вторжения, организуемые господствующей верхушкой монгольского общества, позарившейся на богатства и редкие товары Китая, и традиционная политика господствующих классов Китая, направленная на то, чтобы, внося яблоко раздора между монголами, ослабить их силы и подчинить их своей власти. В зависимости от этого политические отношения между двумя странами принимали тот или иной характер.

Вместе с тем постоянно была велика потребность в торговле между Китаем и Монголией имеющимися и у той и у другой стороны продуктами хозяйства. По этой причине в истории обеих стран равноправная торговля между ними являлась жизненно важным вопросом, который всегда стоял остро.

С одной стороны, Монголия — страна, богатая скотом и продуктами животноводства, вызывала интерес иностранных купцов. С другой — Китай — страна, производящая в изобилии зерно, муку, ткани и другие товары широкого потребления, была заинтересована в продаже их в другие страны, в закупке скота.

Здесь необходимо обратить внимание еще на один вопрос. Если бы мы при рассмотрении монголо-китайских отношений стали особо выделять Китай как оседлую великую нацию с древней культурой, искажая действительную историю монголо-китайских связей и реальное положение вещей, или стали бы считать, что войны начинали только монголы и что они жили грабежом богатств Китая, то мы оказались бы в плену политических расчетов, которые преследовались в исторических трудах китайскими династиями-завоевателями.

В первом томе трехтомной «Истории МНР» подробно рассказано о широком развитии внешних сношений Монголии в XIII–XIV вв. В последний период существования монгольской империи вся деятельность правительства в области внешних сношений перестала касаться только собственно Монголии и направляться из единого центра, находящегося в Монголии, и вообще отличалась тем, что она, как правило, осуществлялась вне Монголии. Причиной этому послужило то обстоятельство, что монгольские завоеватели во главе с Хубилаем, переместив столицу из Каракорума в Китай, создали свой политический центр в чужой стране. Тем не менее монгольские хаганы, господствовавшие в чужих странах, в течение многих лет твердо придерживались внешнеполитических и дипломатических принципов, которые применялись со времен Чингис-хана, и лично руководили внешними связями.

Империя Юань поддерживала широкие связи со многими странами мира. Хотя династия Юань контролировала ряд стран Восточной и Центральной Азии, которые были объединены в результате завоеваний, но государственная власть в них находилась в руках монголов и «метрополией» была Монголия. Поэтому вся деятельность в области внешних сношений в этих странах была неразрывно связана с историей монголов.

Империя Юань поддерживала связи не только со странами Средней Азии, где господствовали другие монгольские ханы и нояны, но и со многими странами Европы. Следует отметить, что эти связи осуществлялись главным образом по линии торговой и религиозной. Чтобы еще более укрепить свое господство в странах Востока и увеличить доходы, юаньские императоры и монгольская феодальная знать всячески покровительствовали деятельности богатых купцов в империи и поддерживали широкие торговые отношения с многими странами мира. В то время персидские, бухарские, сирийские, уйгурские, арабские и еврейские купцы стекались в Ханбалгасун и другие крупные города империи и вели торговлю. Как сообщают источники того времени, в Ханбалгасуне было специально построено три гостиницы французскими, немецкими и другими европейскими купцами и там всегда царило оживление.

Внешняя политика юаньских императоров по отношению к странам Запада направлялась главным образом против мусульманской религии. Они устраивали пиры в честь христианских послов и оказывали им содействие. Монгольские великие ханы придавали важное значение заключению союза с европейскими христианскими странами, особенно с Папой Римским, и неоднократно направляли туда послов.

В 1260 г. двум послам, прибывшим из стран христианской (католической) религии под видом купцов, Хубилай дал аудиенцию и очень интересовался положением в Европе. Хубилай-хаган в Ханбалгасуне устроил пир в их честь, предоставил отдых на некоторое время и, снабдив их золотыми пай-цзы, отправил обратно в качестве монгольских послов в сопровождении монгольского чиновника Коготана. Он также вручил им важное письмо, написанное на имя Папы Римского, приказав строго хранить его и доставить по адресу. В письме Хубилая выражалось пожелание, чтобы к нему прислали 100 сообразительных и умных представителей христианской веры, сведущих в «семи науках» — в «художественном слове, логике, пении, математике, астрологии, музыке и географии».

Кроме того, Хубилай наказывал послам заехать в Иерусалим и привезти масло из лампадки у мощей Христа[258]. Главной задачей послов Хубилая было заключить союз с Папой Римским и, проникнув в Иерусалим — святыню мусульманской религии под видом паломников, разведать положение в городе.

В то время монгольские феодалы во главе с Хубилаем выполняли дипломатические задачи, чрезвычайно ловко используя непрекращающуюся вражду между мусульманами и христианами.

Папа Римский принял монгольских послов Хубилая с большими почестями, устроил прием в их честь и повел с ними переговоры. Он отправил их обратно в сопровождении образованных монахов Никколо Виценского и Гильома Триполийского.

Папские послы имели с собой верительные грамоты и особое письмо для вручения монгольскому великому хану. Но эти послы вернулись с полпути и не попали на аудиенцию к Хубилай-хагану.

Только братья Николо, Маффео и Марко Поло, продолжая их путь, достигли Ханбалгасуна и передали Хубилаю грамоту и письмо. В развитии дипломатических отношений между монголами и Европой им принадлежит немалая роль. Молодой Марко Поло и два его брата, прожив 16 лет при дворе монгольского хагана, сделались приближенными Хубилая, которым он очень доверял. За это время молодой Марко Поло изучил монгольский язык и письменность, приблизился к хагану и стал его доверенным чиновником. Он назначался монгольским послом в Индию и другие южные страны, свободно разъезжал по китайским провинциям и городам.

Имеются сообщения, что Марко Поло совершал путешествия по южным районам Монголии, однако из них неясно, побывал ли он в Каракоруме. Судя по его путевым заметкам, он был в курсе не только политических вопросов, относящихся к управлению империей, но и дел, составлявших военную тайну. Например, Марко Поло были известны тайные намерения монголов, даже планы вторжения в Японию и другие восточные страны. Через много лет на обратном пути из Дайду на родину Марко Поло задержался на некоторое время при дворе монгольского хана в Персии и обсуждал с Аргун-ханом поручения, полученные им от Хубилая. Можно думать, что Марко Поло тогда непременно должен был встретиться с Рашид-ад-Дином. Именно в этот период Рашид-ад-Дин, живя при дворе Аргун-хана, занимался составлением «Сборника летописей». Во многих случаях он повторяет в своей работе события, описанные в путевых заметках Марко Поло.

Как отмечается в источниках, когда Николо, Маффео и Марко Поло собирались уезжать на родину в Италию, Хубилай устраивал пиршества в их честь, ежедневно встречался с ними, говорил подолгу на разные темы и тяжело расставался с ними в день проводов. Перед отъездом Хубилай пожаловал им две золотые пай-цзы с изображением кречета, которыми пользовались полномочные его дипломатические представители, и одну простую золотую пай-цзы. Это было выражением самого высокого доверия братьям Поло, какое Хубилай впервые оказывал иностранцам.

Из послов, которых Хубилай отправлял на Запад, выделялись своей деятельностью христианские монахи уйгуры Раббан Саума и Марк. Хубилай выдал им золотые пай-цзы как чрезвычайным послам и отправил в Иерусалим под видом паломников[259]. Основная задача и этих монгольских послов Хубилая была та же самая — собрать сведения о стране.

По прибытии в государство иль-ханов в Персии Раббан Саума и Марк были приняты пышно как личные представители монгольского хагана, а начитанный в христианских канонах Марк даже был возведен в сан архиепископа Багдада. Это, возможно, было предусмотрено поручением Хубилая. Назначив монгольским послом Раббан Саума, владевшего многими европейскими языками, Хубилай наряду с подарками Папе Римскому, а также королям Византии, Франции и Англии передал с ним особые секретные послания.

Главная задача монгольского посла заключалась в личной встрече с правителями европейских стран и переговорах с ними о заключении союза. Чрезвычайный посол монголов, Раббан Саума, снабженный грамотой об особых полномочиях, побывал в Константинополе, Риме, Париже и Лондоне, встретился с царем Византии П. Андроникусом, Папой Римским Николасом IV, королем Франции Филиппом IV и королем Англии Эдуардом I, вручил грамоты и подарки и возвратился, с честью выполнив свою миссию. Французский и английский короли отправили с ним ответные послания, обещая заключить военный союз против Иерусалима, и подарки. Папа Римский назначил архиепископа Багдада Марка патриархом всех христиан на Востоке и вручил соответствующую грамоту. Из всего этого очевидно, что глава католической церкви поощрял и поддерживал деятельность монгольских хаганов, пытаясь направлять силы завоевателей в сторону своих противников.

Хотя Раббан Сауме и Марку и не суждено было снова вернуться в Ханбалгасун, но они, живя в государстве иль-ханов, энергично помогали развитию дипломатических отношений между монголами и странами Европы.

В правление Тогон-Тэмура, или точнее в августе 1342 г., в Ханбалгасун прибыл чрезвычайный посол Папы Римского Джон с миссией в 32 человека[260]. Тогон-Тэмур дал торжественную аудиенцию папским послам в своем летнем дворце в Шанду[261]. Папский посол доставил ему ценные подарки, в том числе «небесного аргамака». Известна картина, на которой художник изобразил хагана верхом на «небесном аргамаке»[262]. Историк И. Ракевильц писал, что эта картина хранилась в императорской коллекции в летнем дворце маньчжурских императоров еще в начале XIX в. и, возможно, сгорела в 1860 г., когда дворец был сожжен солдатами англо-французской армии, захватившей Пекин[263].

Тогон-Тэмур-хаган содержал послов с великим почетом и проводил их с подарками для Папы — золотом, серебром, шелковыми тканями, вышитой золотом одеждой, драгоценными камнями, жемчужинами, благовониями, мускусом и другими предметами[264].

При Юанях представители государства иль-ханов непосредственно ведали внешними отношениями монголов и играли роль посредников.

Отношения монголов с большими и малыми странами принимали широкие масштабы. Для того чтобы подчинить себе Тибет, Аннам, Бирму, Кохинхину и другие страны, монгольские правители прежде всего завязывали с ними политические, экономические и религиозные связи. Это сыграло значительную роль в завоевании этих стран, роль, не меньшую, чем оружие.

Хотя притязания монголов в отношении такой страны Азии, как Япония, не покорившейся завоевателям, не имели успеха, ей принадлежит особое место в истории монголо-японских отношений.

Для развития контактов с Японией Хубилай-хаган использовал географическую близость к этой стране корейского государства, представители которого лучше других знали язык, письменность, нравы и обычаи японцев. Когда монгольский посол отправлялся в Японию, проводниками и переводчиками ему служили корейцы, а в чрезвычайных случаях даже сам корейский король играл роль посредника в монголо-японских отношениях.

Вначале Хубилай-хаган надеялся подчинить Японию дипломатическим путем. С этой целью он в 1266 г. впервые направил туда посла[265]. Посол монгольского великого хана в сопровождении корейца Хам Пуга прибыл на один из японских островов и потребовал личной встречи с императором, но японцы не допустили посольство в столицу и согласились лишь передать письмо Хубилая. В письме на имя императора Японии Хубилай потребовал немедленно прислать к нему послов с данью и признать себя вассальным государством. В заключение он угрожал, что будет объявлена война Японии, если она не последует предписанному. Получив ультиматум от посла монгольского великого хана, японский император Камэяма сильно перепугался. Он немедленно созвал крупных придворных сановников. Состоялось совещание, на котором долго обсуждался этот вопрос. Из многочисленных предложений, вносившихся на совете, приемлемым казалось одно: «Не дадим на требование никакого ответа. Будем молчать!» Император принял этот совет.

Монгольский посол пробыл в Японии около полугода, но так и не добился ответа. Вернувшись домой, он подробно изложил Хубилаю весь ход событий. Одновременно с письмом Хубилай-хагана корейский король также отправил послание на имя японского императора, в котором советовал ему поскорее вернуть на родину прибывшего с мирными намерениями посла могущественнейшего во всей вселенной монгольского хагана и наладить дружественные отношения с монголами. Однако японский император не выразил согласия. Тогда Хубилай решил перейти к политике захвата Японии военной силой. Но дипломатические связи монголов с Японией пока не прерывались.

Хубилай-хаган в 1281 г. в первый раз отправил 10-тысячную армию под командованием монгольского полководца Алахана для вторжения в Японию[266]. Опорной базой войны с Японией служила Корея. Военные суда Хубилая по пути в Японию, попав в сильный шторм, потерпели крушение и затонули. Остались в живых только три солдата. Военный флот монгольских хаганов неоднократно пытался вторгнуться в Японию. Хаганы направили в страну шесть посольств, не имевших, однако, успеха.

Монгольский хаган направил послов в островные владения Явы и Суматры, которые стали вассальными государствами, платящими «дань». В 1281–1282 гг. послы с многочисленных островов Южных морей посетили Китай, побывали на аудиенции у монгольского хагана империи Юань, преподнесли дань ценными товарами, обещали быть «честными и преданными вассалами»[267].

Из приведенных выше фактов явствует, что во второй половине XIII и в XIV в. монголы поддерживали широкие дипломатические и экономические отношения со многими странами. Иностранные послы и путешественники в своих путевых записках подробно описали внешние сношения монголов того времени, что очень ценно для наших исследований. Как показывает действительность, монголы отнюдь не выдвигали на первый план разбой и войну, они знали все тонкости внешних сношений и понимали важность соблюдения этикета в международных отношениях. Такая постановка вопроса никоим образом не является оправданием разрушительных захватнических войн монгольских завоевателей. Неправы те феодальные и буржуазные сочинители, которые изображали монголов как людей диких и грубых, нисколько не смысливших в законах дипломатии и от природы готовых только совершать набеги и разбой.

Таким образом, в своей дипломатической деятельности во второй половине XIII и в XIV в. монголы, отправляя полномочных послов с пай-цзы и особой печатью, принимая у себя иностранных послов в соответствии со своими обычаями и правилами, осуществляя политическую и военную разведку в чужих странах и заключая различные соглашения, умели совершать все эти акции в соответствии с нормами международных отношений того времени. В Монголии практиковались своеобразные правила, приемы и обычаи дипломатии. Это наиболее четко выявилось еще в период существования единого монгольского государства. Поскольку лишь сам хаган обладал верховным правом ведать сношениями с другими странами, то все дипломатические акции совершались только от имени хагана. При хагане состоял особый бичегэчи (битикчи) — человек, хорошо разбиравшийся во всех тонкостях внешних сношений. В письмах, отправляемых в другие страны, в большинстве случаев начало было написано по-монгольски уйгурскими буквами или квадратным алфавитом., а остальная часть — на языке той страны, куда отправлялось письмо, в конце хаган ставил свою подпись, затем прикладывалась государственная печать.

В тот период следовали правилам времен единого монгольского государства, по которым важнейшие вопросы внешних отношений— войны и мира — обсуждались и решались на курилтае знати и ноянов. На обсуждение специального совещания ноянов ставились вопросы об объявлении войны Японии, отправке послов на Яву и Суматру, завоевании Вьетнама и др. Китайские чиновники не допускались на эти совещания.

Послы, отправлявшиеся в далекие страны, обладали особым талантом. В. Рубрук писал, что монгольские послы пользовались золотыми, серебряными, бронзовыми и деревянными пай-цзы в зависимости от должности и чина. Золотые пай-цзы по размеру были «по ширине с ладонь и по длине с пол-локтя»[268] и на них писались хаганские указы. Посол с такой золотой пай-цзы мог требовать все, что захочет, и чтобы все выполнялось без промедления[269]. О таких же особых правах монгольского посла с золотой пай-цзы имеются сведения в тибетских работах[270]. В тех населенных пунктах, через которые проезжали монгольские послы — дипломатические представители, местные чиновники встречали и провожали их с большими почестями, сажали на самое почетное место независимо от чинов и рангов, давали охрану; в городах, куда прибывали эти послы, чиновники ожидали их у ворот, при этом встречающие били в барабаны, играли на духовых инструментах, стояли со знаменами и флагами и т. д.

Посол выучивал наизусть все поручение хагана и тем самым как бы засекречивал его. Это идет от традиционной монгольской практики «ду бариул» — «передавать песню». Правила приема послов из чужих стран, прибывающих в Монголию, также были своеобразными и сопровождались соблюдением этикета. Специальное ведомство ямских станций отвечало за жизнь послов, прибывших из других стран, и определяло их на постой всех в одном месте. Неприкосновенность прав иностранных послов уважалась и охранялась всеми способами. Существовал обычай проявлять о них заботу и оказывать им помощь в пути. Прием иностранных послов монгольскими хаганами обставлялся пышно. Это должно было продемонстрировать и утвердить в других странах представление о величии и мощи монгольских хаганов, называвших себя «далай-йин хаган» — «величайшие хаганы».

Но после того как монгольская империя распалась на ряд государств, каждое из них стало проводить свою внешнюю политику.

В заключение необходимо отметить, что хотя во второй половине XIII и в XIV в. внешние отношения монголов продолжались и развивались, они были тесно связаны с захватнической политикой монгольских завоевателей, стремившихся к овладению чужими землями, и в конечном счете служили интересам класса монгольских феодалов, жаждавших еще большего обогащения за счет эксплуатации других народов.