Монреальский синдром

42

Перед ним расстилалась дорога: длинная, однообразная, бесконечная. Шарко только что проехал Лион и теперь двигался прямо на юг, к Марселю. Окно было открыто, радио орало во всю мочь, мобильник лежал на уровне руля.

— Хуже всего то, что я не знаю, чем ему помочь. Поговорить с Катей? Нет, это ничего не решит. У меня ощущение, что я толку воду в ступе.

— Что значит «толку воду в ступе»?

Шарко посмотрел направо, на место пассажира.

— Что значит? То же, что «носить воду в решете», «тратить силы впустую», «топтаться на месте»… В общем, сизифов труд — то, чем я сейчас занимаюсь.

Эжени забавлялась своими локонами, накручивая прядку волос на палец, распуская и снова накручивая, и при этом продолжала его допрашивать:

— Послушай, а ты сам-то заметил, как Люси похожа на Сюзанну?

Шарко судорожно сглотнул. Да уж, эта девчонка совершенно непредсказуема. Он пожал плечами:

— По-моему, она похожа на Сюзанну не больше, чем банка твоего соуса на паровоз.

— Я хотела сказать: в твоих глазах. Это тебе кажется, будто она похожа на Сюзанну. И даже твоему каменному сердцу так кажется. Я-то знаю… Там, внутри, горячо — в твоем сердце.

— Ты бредишь.

— Ну конечно, я брежу! Я! Ты неравнодушен к ней, к Люси, и потому хочешь ее защитить. А Канада — это далеко.

Завибрировал мобильник комиссара.

— Мне-то самой очень нравится Люси. Надеюсь, вы будете вместе.

— Ты совсем с ума сошла, малышка.

Он взял трубку. Звонил один из его ответственных источников, работавший в Главном управлении внутренней разведки.

— Ну что — добыл информацию?

— А ты как думаешь? Сейчас Легионом командует полковник по имени Бертран Шатель. Ну и послужной список у этого парня — закачаешься!

— Давай дальше.

— Легионер-профессионал, служил в самых что ни на есть знаменитых войсковых соединениях. Если коротко: командовал Вторым парашютно-десантным полком Легиона по время событий в Ливане, потом в Афганистане. Затем сменил курс — и вот он уже главный инструктор в гвианском аду, здесь он ввел новые программы тренировок, формировал элиту из элит. Можно подумать, ему чем круче гайки завернуты, тем приятнее. Парней, попавших под его начало, он гонял так, что не позавидуешь, зато вправлял им мозги до полной боеготовности. Снова оказавшись во Франции, провел три года во внешней разведке, то бишь в Главном управлении внешней безопасности, после чего вернулся к своей первой любви, командуя поочередно Первым иностранным полком в Обани, Четвертым иностранным полком в Кастельнодари и, наконец, два года назад встал во главе Группировки по привлечению солдат в Иностранный легион.

Одно из мест работы полковника Шарко тут же взял на заметку: Главное управление внешней безопасности. Прямо в точку…

— Значит, был легионером, потом вдруг перешел в секретную службу, а потом назад. С чего бы такой поворот в карьере?

— Может, ты думаешь, что все это написано на бумаге черным по белому? Вот уж нет! Все, что я тебе сообщил, нарыто в папках с грифом «совершенно секретно». Бертран этот знаком со многими шишками, и большей частью эти шишки работают в Консультативной комиссии по секретам национальной обороны. Мы с тобой залезли в слишком высокие сферы, Шарк, а в высоких сферах полным-полно черных ящиков. И если ты эти ящички откроешь, сразу увидишь, что каждый из них — ящик Пандоры. Не знаю, что ты собираешься делать с этой информацией, но точно знаю: человек, о котором мы говорим, недоступен и неуязвим.

— А вот это мое дело. Он сейчас в Обани?

— Я справлялся, говорят, да. Один звонок под чужим именем — и все в порядке.

— Гениально! Спасибо, Папи!

— Кстати, я тебе не звонил, ты же понимаешь! Не знаю и знать не хочу, какой херней ты занимаешься. Но тем не менее будь осторожен, приятель!

Шарко положил телефон на место, мстительно глянул направо. Слава богу, Эжени исчезла.

Он приглушил радио, которое стало действовать ему на нервы. За окном долины сменялись горами, реки равнинами… Баланс, Монтелимар, Авиньон. Вот и Прованс. Столбик термометра лез, наверное, все выше и выше, потому что солнце сквозь ветровое стекло припекало сильнее некуда. В горле у него пересохло, но не от жажды, а из-за Энебель… Эжени была права. Эта блондиночка перевернула весь его изношенный организм. Жгло в груди, в животе. Все было напряжено до предела, и ему от этого было плохо. Плохо, потому что в сердце у него нет места никому, кроме Сюзанны. Плохо, потому что он на пятнадцать лет старше Люси, и, снова и снова глядя на себя ее глазами, он ясно видит все свои слабости, пороки, несовершенства, все, что разрушало его самого и разрушило его семью. Слишком отдавался работе, почти не бывал дома, единственное, к чему стремился, — преследовать зло, истинное зло, пока не припрут к стенке, измученного, сломленного… Из этой работы не выберешься. И нет этому конца, и нет никакого удовлетворения от нее.

День уже клонился к вечеру. Восемь часов в дороге, восемь часов раздумий — в том числе и о плане атаки.

Чистое самоубийство, Шарко это сознавал.

Не важно, все равно он давно умер. И так часто умирал.

Он уже свернул с Солнечного шоссе, проехал с полсотни километров по А52 и дальше — руководствуясь стрелкой с надписью «Обань», по трассе А501, вдоль которой выстроились здания Главного командования Иностранного легиона и центра приема рекрутов. Длинные белые дома, напоминающие корабли, безупречные линии, строгая военная архитектура. Несколько минут спустя он выехал на дорогу местного значения, потом на дорожку, ведущую к будке постового, охранявшейся дежурным капралом. Белое кепи, красные эполеты, парадная форма Легиона во всей красе. Шарко протянул часовому свое трехцветное служебное удостоверение и сказал:

— Комиссар Шарко из Центрального управления по борьбе с преступлениями против личности. Мне хотелось бы встретиться с полковником Бертраном Шателем.

Полное название его конторы всегда производило сильное впечатление. Шарко в двух словах объяснил, что охотится на преступника-рецидивиста, который, скорее всего, не так давно вступил в Легион по подложным документам. Впечатление лучше было еще усилить, и комиссар добавил, что на счету разыскиваемого преступника насилие и пытки. Часовой попросил его подождать и скрылся за дверью будки. Когда он вышел и показал, где припарковаться, Шарко понял: партия выиграна.

— Вот гостевая парковка, позади вас, можете поставить там машину. Полковник вас примет. Сейчас сюда придет младший лейтенант и проводит вас к нему. Но прежде мне надо забрать у вас служебное оружие.

Комиссар сдал пистолет.

Вскоре он уже молча, зажав под мышкой папку с резинками, следовал за младшим лейтенантом. Внутри, на чистенькой стене ограды, сверкал золотом знаменитый девиз: «Legio patria nostra».[28] Колонны солдат всех национальностей — поляки, колумбийцы, русские — маршировали на плацу под военные песни. Другие, одетые в синие тренировочные костюмы с белыми майками, чуть в стороне пытались одолеть тренировочные лестницы: скорее, скорее, скорее. Во взгляде у любого из этих парней читался страх. Новобранцы…

Готовность идти до конца, экстремизм — чудовищно! Эти не достигшие еще и тридцати братья по оружию с бритыми черепами и стальными глазами не остановятся ни перед чем, они готовы умереть за трехцветное знамя прямо здесь, в любую минуту.

Внимание Шарко внезапно привлекло одноэтажное строение, на фасаде которого виднелась табличка: «Группа информации и коммуникации, ГИИК». Комиссар ускорил шаг, догнал своего провожатого:

— Скажите… а что тут-то делают, в этой самой ГИИК?

— Это подразделение связей с общественностью, по существу — пиар-группа. Сюда поступают многочисленные вопросы, здесь организуют репортажи о Легионе. Производственный отдел группы обеспечивает рекламу Легиона во Франции и за ее пределами.

— А отдел видеопродукции там тоже есть? Такой, где создавались бы и монтировались фильмы для военнослужащих?

— Да, конечно. Репортажи, пропагандистские фильмы и фильмы в честь каких-либо событий, к памятным датам.

— И что же, легионеры сами снимают такие фильмы?

— Съемочные группы формируются из личного состава в Генштабе, входят в них в основном офицеры и унтер-офицеры пехотных полков. Будут еще вопросы?

— Нет, спасибо.

Шарко подумал об убийцах реставратора фильмов Клода Пуанье. Один из них был военным кинематографистом, и он наверняка скрывается здесь, в тепле и холе, носит свои армейские ботинки, живет в одном из этих больших домов… Вставших на места кусочков пазла становится все больше и больше.

Они приблизились к зданиям 1-го полка Иностранного легиона. Именно здесь располагалось командование, соответственно — и главный военачальник. Носитель абсолютной власти. У Шарко пересохло в горле, вспотели ладони. При встрече с кровавым убийцей он куда меньше трепыхался бы, чем перед этим увешанным орденами и медалями полковником, большая часть жизни которого была отдана служению родине. Верный своему делу полицейский глубоко уважал военных и их самопожертвование.

Они прошли по длинным коридорам, где шаги заглушались ковровыми дорожками, провожатый Шарко трижды постучал в одну из дверей и встал по стойке «смирно» в ожидании ответа.

— Вольно! Заходите!

Впустив комиссара и, в полном соответствии с уставом, развернувшись кругом, младший лейтенант удалился. Шарко остался наедине с полковником. Тот подписывал какие-то бумаги. Полицейский рассмотрел хозяина кабинета и решил, что они примерно ровесники, да и комплекцией схожи, разве что полковник чуть похудее и, наверное, выше на несколько сантиметров. Безукоризненная стрижка — седой ежик — подчеркивала эвклидову геометрию лица. Темный мундир, слева на груди нечто вроде беджика с надписью «полковник Шатель».

— Прошу вас подождать еще несколько секунд, — произнес полковник, подняв на посетителя холодные голубые глаза, и снова занялся своими бумагами. Никакой видимой реакции.

Комиссар задумался: если полковник замешан в деле, если он отслеживает информацию после обнаружения тел под Граваншоном, он наверняка должен знать Шарко в лицо и представлять себе, кто он такой. Следовательно, это полное безразличие Шателя — признак того, что он подготовился к визиту после звонка капрала или попросту не узнал гостя?

Воспользовавшись тем, что полковник сосредоточился на документах, Шарко хорошенько осмотрелся. Над большим окном, выходившим на плац, плакат с семью статьями «Кодекса легионера». На стенах кабинета — бесчисленные памятные таблички и фотографии, где полковник в разные годы представлен один или среди своих подчиненных. Охряные земли и пыль Афганистана, разрушенные дома Бейрута, «зеленый ад» амазонских джунглей… От этих лиц с суровыми чертами, от этих пальцев, сжимавших штурмовые винтовки, исходило ощущение скрытой силы. Еще бы, ведь на этих снимках нельзя и увидеть ничего, кроме войны, схваток, смерти, объединявшей людей, которые только и чувствовали себя на своем месте, что по колено в крови.

Полковник наконец-то покончил с бумагами, сложил их в стопку и отодвинул ее на край стола, по которому все было разложено аккуратнее некуда. Кроме полковничьего кресла, сесть было негде: в таких кабинетах всем, кроме хозяина, положено стоять навытяжку.

— Завидую самому себе, вспоминая о тех годах, когда и не подозревал, что бывает столько бумажек. Можно посмотреть ваши документы?

— Разумеется.

Шарко протянул полковнику удостоверение. Тот, досконально изучив карточку, вернул ее хозяину. Пальцы у Шателя были толстые, ногти ухоженные. Скорее всего, он — так же, как и сам комиссар, — давно уже не выходил на поле боя.

— Если я правильно понял, вы ищете в наших рядах человека, совершившего несколько убийств. И приехали один, чтобы его арестовать?

Голос низкий, монотонный, хрипловатый. Если он притворяется — у него незаурядные актерские данные.

— Мы пока еще на стадии, когда нет обвиняемых, но есть подозреваемый. И, по данным видеокамеры наблюдения, машина этого подозреваемого замечена в двадцати километрах от Обани, на платном шоссе А52, а дальше, на А50, никаких следов ее не обнаружено. Стало быть, тот, кого мы ищем, застрял где-то между двумя этими дорогами.

— Вы уже нашли упомянутую машину?

— Нет, но ищем ее.

Полковник Шатель вооружился мышкой, подвигал ее, затем набрал что-то (видимо, пароль) на клавиатуре компьютера.

— Вам, вероятно, известно, что мы не принимаем в свои части ни насильников, ни убийц — словом, никого, кто совершил в прошлом тяжкие преступления?

— Этот человек, скорее всего, использовал чужие документы.

— Такое маловероятно. Скажите мне его имя.

Шарко поймал взгляд полковника, всмотрелся в его глаза настолько глубоко, насколько мог. Здесь, в этих глазах, совсем-совсем скоро он, если повезет, поймает лучик узнавания, способный коренным образом изменить ход расследования. Комиссар открыл папку, достал оттуда фотографию формата А4, положил ее на стол, изображением вниз.

— Там все написано…

Бертран Шатель взял в руки снимок, перевернул.

На снимке был Мухаммед Абан при жизни. Крупный план лица.

Бертран Шатель должен хоть как-то отреагировать. Но нет, ни малейшей реакции, выражение лица нисколько не изменилось.

Шарко стиснул зубы. Этого не может быть! Комиссар почувствовал, что начинает колебаться, но постарался не показать этого и продолжал гнуть свою линию:

— Тут вот, под фотографией, написано, что этот молодой человек должен был предстать перед вашими вербовщиками под именем Хакима Абана.

Командующий Иностранным легионом подвинул снимок к посетителю.

— К сожалению, я никогда не видел этого молодого человека.

Не дрогнули губы, не дрогнул голос, не задрожали пальцы. Шарко, забирая фотографию, нахмурился:

— Полагаю, вы не знакомитесь лично с каждым из новобранцев, вступающих в Легион? Честно говоря, я надеялся, что вы наберете его имя на компьютере… как вы и собирались сделать до того, как я показал вам снимок.

Пауза. Слишком долго он молчит, подумал Шарко. Тем не менее Шатель не потерял ни своей величественной осанки, ни выправки, ни контроля над собой. Чертово панцирное!

— Здесь не может ничего произойти без того, чтобы я об этом узнал или я это увидел. Но если так вам будет спокойнее…

Полковник набрал имя и фамилию предполагаемого легионера и развернул монитор так, чтобы Шарко стал виден экран.

— Как видите, ничего.

— Не было необходимости показывать — я верю вам на слово.

Шатель твердой рукой повернул к себе монитор.

— У меня много работы. Младший лейтенант Браше проводит вас к выходу. Желаю успеха в погоне за беглецом.

Комиссар колебался. Не мог же он уйти вот так, ни в чем толком не уверившись. В тот момент, когда Шатель взялся за телефон, чтобы вызвать ему провожатого, Шарко наклонился над столом и, схватив полковника за руку, вынудил того положить трубку. На этот раз он понимал, что переходит границы, что рискует дать новый поворот событиям.

— Понятия не имею, откуда вы узнали о моем намерении приехать сюда, но вам меня не провести, и я не собираюсь уходить ни с чем.

— Немедленно уберите руку.

Шарко приблизил лицо к лицу полковника так, что между ними осталось не больше десяти сантиметров. Теперь — никаких колебаний, он пойдет напролом, поставит на карту все.

— Синдром Е… Я в курсе. Зачем бы в противном случае я, черт возьми, к вам приехал?

На этот раз Шатель выдал себя, не смог скрыть изумления: он отвел глаза, под кожей четко обозначились височные кости, на лбу, несмотря на обеспеченную кондиционером прохладу кабинета, выступил пот. Ладонь полковника лежала на телефонной трубке, но лежала неподвижно.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— О нет, вы все прекрасно понимаете! А вот чего я совершенно не понимаю, так это того, как вам удалось и бровью не повести, когда вы увидели Абана. Даже у такого человека, как вы, самоконтроль не бывает настолько жестким. Как вы это смогли, как вы…

Шарко зажмурился.

— Жучки…

Он выпрямился, сжал руками голову.

— Черт, черт, черт! Вы проникли в мою квартиру и наставили там микрофонов!

Шатель поднялся, опираясь на кулаки, наклонился над столом и стал похож на гориллу.

— Гарантирую, вы сильно пожалеете о том, что явились сюда. Ожидайте внезапного и бесславного конца вашей карьеры.

Шарко улыбнулся — акула акулой — и снова пошел в атаку.

— Я стою тут перед вами один, никто не знает, что я поехал в Обань. И вам это уже известно. Кроме того, может быть, вам станет спокойнее, если я добавлю, что пока не ведется никакого расследования, в котором упоминался бы Иностранный легион. И пока все убеждены: Мухаммед Абан — ну, или Хаким Абан, называйте его, как вам угодно, — никогда не бывал на этой территории.

— Вы совершенно ненормальный, то, что вы несете, ни с чем не сообразно.

— Да, я настолько ненормален, что сейчас потребую у вас денег, полковник Шатель, много денег… Чтобы уйти в отставку и жить дальше безбедно. Да-да, очень много… Но это капля в море, если сравнивать с тем, сколько стоит секретная информация из фондов Главного управления внешней безопасности. Вы думаете, мне нравится месить дерьмо, думаете, хочется месить его и дальше?

Комиссар не дал собеседнику и рта раскрыть, действовать надо было быстро: он вытащил из своей папки лист бумаги и пришлепнул его ладонью перед Шателем:

— Вот доказательство моей искренности.

Полковник удостоил бумагу взглядом:

— Координаты GPS-навигатора? Что это значит?

— Если вы или ваши «друзья» отправитесь в Египет, именно в этом месте вы обнаружите останки одного каирского стукача, некоего Атефа Абд эль-Ааля. Хотя, может быть, вы и об этом уже знаете? Передайте эту бумагу французским или египетским властям — и меня до конца моих дней упекут в тюрьму.

Застывшее лицо полковника стало совсем уж бетонным. Шарко опять наклонился к нему, на этот раз вполне довольный:

— Ладно, я тогда тоже забуду историю с жучками в моей квартире. Вот видите, полковник, мы можем доверять друг другу.

Шарко отступил к двери.

— Нет необходимости меня провожать, я знаю, где выход. Позвоню вам через несколько дней. И — просто совет: лучше бы со мной ничего не случилось, потому что я принял меры на этот случай.

Он глянул на плакат со статьями «Кодекса легионера»:

— Хорошо бы вам это перечитать…

Окончательно повернулся спиной к полковнику и вышел в коридор.

Его никто не провожал.

Проходя мимо тренирующихся и готовых к убийству солдат с холодным оружием у пояса, он подумал: «А не подписал ли я себе смертный приговор? Только что я подставился, я сам натравил на себя легионеров, а возможно, и секретные службы». Еще подумал, что не ошибся, считая это дело очень сложным и тяжелым: в нем замешаны крутые люди, более чем крутые…

Он на полной скорости выехал на шоссе А6. Стер тыльной стороной ладони слезы, выступившие на глазах. Он столько рассказал Энебель, открыл ей свои слабые места, свои незажившие раны, он сделал это, потому что она точно такая же, как он сам, потому что между ними вдруг возникло доверие. Он обнажил перед ней шрамы на своей психике.

А это слушали другие уши, чужие. Шателя, его шпионов…

Теперь ему казалось, что он голый, что он предан, он почти стыдился себя.

Семь часов спустя он вошел в свою квартиру и первым делом обыскал ее всю сверху донизу. Нашел четыре жучка: один — в патроне галогенной лампы, еще три — в термостатах батарей отопления. Обычные миниатюрные жучки, такие использует любая служба полиции. Никаких сомнений в том, что он не обнаружит здесь ни единого отпечатка и вообще ничего. Ни малейшего следа.

В бешенстве он швырнул жучки на пол.

А Эжени растоптала их.

Отныне надежность пистолета в наплечной кобуре и трех замков на двери в квартиру казалась ему попросту иллюзией, и какой чудовищной иллюзией.