Монреальский синдром

58

Монографию Джеймса Петерсона можно было заказать, но хотелось получить ее как можно скорее, а ни в одном книжном магазине из тех, куда они заходили, книги не оказалось. Наконец какой-то сообразительный продавец, поинтересовавшись, о чем книга, и прочитав аннотацию, посоветовал им обратиться на медицинский факультет Монреальского университета, точнее, на кафедру неврологии. Мало того, книготорговец сам позвонил на кафедру, выяснил, что лучше всего проконсультироваться у профессора Жана Бассо, потом передал трубку Шарко, и тот договорился с профессором о встрече через несколько часов. К тому времени Бассо успеет пролистать и восстановить в памяти книжку, которая действительно у него есть и которую он когда-то читал.

В такси Люси и Шарко почти не разговаривали: не находилось слов, слишком близко ко всем этим гнусностям пришлось подойти обоим. Им довелось соприкоснуться с тьмой, окутавшей когда-то эту страну, ее науку, ее религию, с тьмой, которая просочилась в самые тайные уголки сознания моральных уродов, все это проделывавших. Люси думала о своей семье, о своих девочках, которых старалась воспитывать в чистоте, с надеждой, что они будут жить в нормальном мире. Как же ей хотелось в это верить… В конце концов лица ее малышек вернулись к ней, она перестала видеть вместо них лица Алисы Тонкен и Лидии Окар — несчастных, которые ни о чем не просили и которым не оставили ни малейшего шанса. Сейчас Люси чувствовала себя беспомощной, как никогда, и ужасно боялась ошибиться.

Они приехали.

Университетские корпуса, центральный — с высоченной башней, располагались между восточным склоном Мон-Руаяль и кампусом, опустевшие на время каникул строения которого исчезали где-то вдали. Пожалуй, самое сильное впечатление производила тут именно пустота, воцарившаяся летом. Никого из пятидесяти с лишним тысяч студентов, никого на улицах, никого в кафе, спортивных залах, библиотеках, магазинах. Все закрыто, заперто. Ощущение города-призрака, где лишь изредка можно встретить кого-то из ученых, служащих управления или рабочих-ремонтников.

Они вышли из машины перед зданием Политехнической школы, отличавшимся оригинальным дизайном, и у первого же встречного спросили дорогу. Спрашивали и дальше — у всех, кто попадался на пути. С грехом пополам установили, что корпус, где их ждет профессор, носит имя Поля Демаре.

Выяснилось, что этот корпус находится совсем в другом месте, и добрались они до цели только после того, как, спустившись в подземелье, связывавшее между собой университетские здания, одолели еще не меньше километра коридоров. И вот наконец их провожают в кабинет профессора Жана Бассо, заведующего лабораторией, которая занимается исследованиями центральной нервной системы.

Профессору было на вид лет пятьдесят, и он слегка смахивал на Эйнштейна. Шарко снова — теперь уже в двух словах — объяснил, зачем они пришли: нужна информация о книге Джеймса Петерсона «Воздействие на мозг и свобода духа».

— Конечно-конечно, я прекрасно ее знаю, да и кто же мог пропустить такую работу о мозге! Автор был выдающимся ученым, к несчастью слишком рано прекратившим свои изыскания.

— Не знаете, почему прекратившим?

— Нет, это мне неизвестно…

Шарко чуть не выпалил: «Зато нам известно… Он продолжил свои, как вы говорите, изыскания неподалеку отсюда, он сделал своими подопытными кроликами детей, он участвовал в секретной программе ЦРУ вместе с сумасшедшим режиссером по имени Жак Лакомб!»

Но вместо всего этого спросил:

— А что с ним стало дальше, вам известно?

— Нет, совсем неизвестно. Меня интересовала только научная деятельность этого человека, а его частная жизнь… увольте…

Бассо вынул из ящика толстую — страниц четыреста — книгу в черно-зеленой обложке с той самой фотографией: бык напротив человека. Книжка выглядела потрепанной, страницы пожелтели, углы загнуты.

— Попробую коротко объяснить вам, в чем тут суть. Начну вот с чего. Для ученых того времени наша голова, наш мозг были, grosso modo,[36] чем-то вроде громадного черного ящика — не поймешь, что там делается внутри. И Петерсон, человек чрезвычайно одаренный, заинтересовался одной из фундаментальных проблем неврологии: тем, что происходит от того мгновения, когда информация попадает в орган чувств, например в глаз (он видит красный огонь светофора), до того мгновения, как полученная информация сказывается на поведении (человек жмет на педаль тормоза). Какие механизмы в пресловутом черном ящике приводятся в действие для того, чтобы превратить звук или, допустим, запах в поведенческую реакцию. Основной принцип, которому следует Петерсон в своей работе, это принцип tabula rasa.[37] Согласно этому принципу, мозг новорожденного — словно чистая дощечка, на которой впоследствии, по мере того как ребенок станет набираться опыта, будут появляться записи, и благодаря этому будут развиваться те или иные зоны мозга, ответственные за разные органы чувств. Если опять-таки коротко, воспоминания, эмоциональные реакции, моторика, слова, мысли, словом, все, из чего слагается индивидуальность, ведет свое происхождение из окружающего мира, то есть в начале пути индивидуума все это существует вне его. В подтверждение своей теории Петерсон провел множество опытов с животными. Обезьян, например, он от рождения лишал некоторых чувств, а кошек непрерывно визуально стимулировал. В первом случае мозг не развивался, а в случае избыточных ощущений мозг достигал веса выше среднего. Вот вам и убедительное доказательство того, что структура мозга формируется по мере поступления в него чувственных переживаний. Когда читаешь эту книгу, не можешь не ощутить, насколько увлекала Петерсона проблема взаимодействия чувства и мозга.

Люси сочла возможным вмешаться:

— Профессор, вам известно что-нибудь о синдроме Е?

— Первый раз слышу.

— А о ментальной контаминации?

— Что вы имеете в виду?

— Распространение агрессивности, склонности к насилию путем воздействия на органы чувств. Человеку показывают изображения и дают слушать звуки такой силы и жестокости, что у него меняется структура мозга, и он начинает действовать агрессивно, изменяя при этом и поведение тех, кто находится рядом с ним.

Люси сама удивилась тому, что сказала. Хотя это ведь, в конце концов, самое существенное в их поиске.

Профессор почесал подбородок.

— Агрессия распространяется подобно инфекции? Начиная от отдельного пациента — назовем его «пациент зеро» — и при участии тех, кто с ним соседствует? Интересная теория, но…

Он подумал, прежде чем продолжить. И им показалось, он разволновался.

— Должен признаться, никогда не слыхал ни о чем подобном. Но об этом стоит подумать. Надо будет заняться вашей теорией. Кстати, и Петерсон, возможно, разрабатывал что-то такое — его ведь действительно больше всего интересовали зоны мозга, отвечающие за насилие. Да-да, в опытах с обезьянами это ясно просматривается.

Посетители быстро переглянулись.

— Что за опыты с обезьянами?

— Опыты, в которых он показывал: для обезьян с повреждениями в области центра Брока и миндалины мозжечка было характерно ненормальное поведение в стае, такая травма приводила к неспособности контролировать ярость и фрустрацию. Петерсон дошел до того, что натравливал таких обезьян на тигров. Кроме того, он обнаружил, что у животных, агрессивных от природы, зона миндалины мозжечка значительно меньше, чем у спокойных. Как будто склонность к агрессии сокращает эту зону, будто этот участок атрофируется. Но он так и не нашел объяснения такой атрофии.

Постепенно французы начали понимать, чем занимался Петерсон, и оценили важность его открытий. В понимании самой сути синдрома Е они тоже с каждой секундой продвигались вперед. Слушая профессора, Люси медленно листала книгу. Бросались в глаза старые черно-белые фотографии. Кошки с десятками электродов на черепе. Обезьяны с какими-то закрепленными на голове коробками. И наконец, Петерсон перед быком — тот самый снимок, который был использован для обложки.

Люси показала его профессору:

— Что означает этот снимок?

— Впечатляюще, правда? Петерсон ведь еще и одним из первых стал заниматься глубинной стимуляцией мозга! Иными словами, добиваться с помощью воздействия на мозг электрическими импульсами перемен в поведении.

Шарко почувствовал, что его захлестнула горячая волна. Глубинная стимуляция мозга… Этот термин, кажется, мелькнул в протоколе вскрытия граваншонских трупов… или когда они говорили с судмедэкспертом? Под кожей Мухаммеда Абана, в районе ключицы, нашли крошечный кусочек зеленого пластика, и было высказано предположение, что одним из возможных объяснений его наличия может быть применение в терапии хронической стимуляции глубинных структур головного мозга… Да, так!

— Объясните, пожалуйста, подробнее, — попросил он севшим голосом.

— Гальвани, год тысяча семьсот девяносто первый: мышцы лягушки сокращаются при стимуляции их электричеством. Эксперимент был повторен Вольтой в тысяча восьмисотом году, затем Дюбуа-Реймоном в тысяча восемьсот сорок восьмом. Перенесемся еще на двадцать лет вперед: в тысяча восемьсот семидесятом году немец Фрич и швейцарец Хитциг, исследуя первыми в мире локализацию функций в мозгу, заметили, что электростимуляция мозга погруженной в наркотический сон собаки заставляет ее совершать непроизвольные движения телом и лапами. Следующий прыжок — в год тысяча девятьсот тридцать второй. Этот опыт сильно повлиял на Петерсона: стимуляция разных зон мозга кошки, не подвергнутой анестезии, приводила к естественным эмоциональным реакциям и действиям животного — кошка то мяукала, то мурлыкала, то злобно шипела.

Господи, какой ужас… Люси мгновенно представила себе, как Петерсон вскрывает в своей лаборатории череп кошки, чтобы добраться до ее мозга, — бодрствующей, живой!

— …Эксперименты с бодрствующими, не находящимися под наркозом животными стали огромным шагом вперед, благодаря им ученые осознали, что электричество лежит в основе не только моторики живого существа, но и его эмоций. И именно Петерсон создал метод стимуляции глубинных структур головного мозга. Знаете, как это делается? В мозг имплантируют… то есть внедряют в него электроды, связанные со специальным прибором, который позволяет посылать в нужную зону электрические импульсы. Большая «коробка», которую вы видите на голове обезьяны, мадемуазель, на самом деле — эквивалент распределительного щита. Переключая на нем крошечные металлические рубильнички, возбуждали разные участки мозга и, соответственно, вызывали ту или иную реакцию. Конечно, в то время аппаратура была громоздкой, сама система приводила к увечьям, но ведь все работало!

М-да, поучительно, в высшей степени поучительно… Шарко представил себе серию переключателей, которые в зависимости от их положения и от того, какой именно приведут в действие, провоцируют у подопытного сон, гнев или двигательную активность… А что произойдет, если включить все «рубильнички» сразу? Что чувствовали кошки, когда мяукали, сами того не желая? Должно быть, ужасу и жестокости этих экспериментов не было предела…

А профессор тем временем продолжал говорить, открывая им правду — настолько же чудовищную, насколько реальную.

— …Петерсон с точки зрения психологии характера был явным демонстрантом: ему необходимо было производить впечатление. Если говорить об эксперименте с быком, то он попросту вживил электроды в двигательную зону коры головного мозга животного. Коробка находилась вне поля зрения фотографа, а пульт управления Петерсон спрятал в руке, так что его тоже не было видно. Когда ученый нажимал на кнопку, электрический ток как бы парализовывал группу нервных клеток в коре больших полушарий, и животное лишалось возможности сдвинуться с места. И все это мгновенно — вроде как стоп-кадр в кинофильме.

Шарко обхватил голову руками. Конечно, он знал — благодаря своей шизофрении, благодаря сеансам в Сальпетриер, — что ученые на многое способны, но чтобы на такое…

Жан Бассо заметил его волнение и улыбнулся:

— Что, верится с трудом, да? Тем не менее это было, и было полвека назад. Сегодня стимуляция глубинных структур головного мозга, DBS,[38] стала популярной процедурой, почти обиходной. Техника миниатюризировалась. Под кожу в области ключицы имплантируется нейростимулятор, который генерирует сигналы строго определенной частоты и амплитуды, направляя их по тонким изолированным проводам, коннекторам, к вживленным в мозг пациента электродам… Пациенту выдается специальный пульт — портативное устройство, которое позволяет ему самостоятельно включать и выключать нейростимулятор тогда, когда это необходимо, проверять уровень заряда батарейки, изменять параметры стимуляции (амплитуду, частоту и ширину импульса) в пределах, заданных врачом… Таким образом удается безопасно и эффективно подавлять симптомы болезни Паркинсона, эссенциального тремора, невроза навязчивых состояний, дистонии, в скором времени, очевидно, так будут лечить депрессии, нарушения сна. Уже разрабатываются новые стандарты.

Шарко все пытался отогнать кошмарную мысль, которая постепенно разрасталась в его голове, но никак не мог избавиться от нее. Нет, такого не может быть, это просто уму непостижимо! И все-таки он решился спросить:

— Как вы думаете, а можно делать нечто подобное с агрессивностью? Я имею в виду: включать ее у кого-то и выключать по собственной воле с помощью… с помощью обычного пульта.

Естественно, он думал о «пациенте зеро». О человеке — спусковом механизме, способном спровоцировать бойню, которую можно было бы держать под контролем чисто научными методами, — это ведь куда удобнее, чем полагаться на случай.

— Конечно. Страшно это говорить, но электричество всегда сильнее воли и сознания. С помощью стимулятора можно остановить сердце, заставить пациента спать или бодрствовать, вспоминать или забывать. Тут неисчислимое количество возможностей. Главная трудность — вживить электроды именно туда, куда надо, чтобы импульсы шли только в нужном направлении. С одной стороны, длинные электроды протыкают мозг чисто физически, стало быть, проходят через зоны, ответственные за движение, речь, память, с этим нужно считаться, иначе могут возникнуть проблемы, с которыми мы еще не научились справляться. А с другой стороны, и это важнее всего, надо в каждом случае правильно выбрать зону, предназначенную для стимуляции. Если взять, скажем, ту, что отвечает за агрессивность, склонность к насилию (это мозговая миндалина), то она чрезвычайно мала, к тому же многофункциональна и взаимодействует с другими участками, весьма чувствительными. Чуть отклонишься, пусть всего на долю миллиметра, и вот уже твой пациент теряет память, начинает бредить или его парализует. Вот почему разработка стандартов, которые позволили бы сделать терапию массовой, требует огромных денег и долгого времени. В нейрохирургии ошибаться нельзя. У нее чрезвычайно много возможностей, порой кажется, что это чистая магия. Но опасностей она таит в себе столько же… Это сразу и рай и ад для человеческого мозга… Вот, наверное, и все, что я могу сказать об этой книге.

Шарко захлопнул книгу и положил ее на стол перед профессором. Вопросов у полицейских не осталось, они поблагодарили, распрощались с Жаном Бассо и вышли, ощущая, что собственные их мозги вот-вот взорвутся.