Море житейское

ДАР СВЯТОЙ ГОРЕ

Благочестивые благотворители, рабы Божии Александр Борисович, Димитрий Гаврильевич, Николай Николаевич, Валерий Михайлович по благословению священноначалия заказали большую по размеру икону -«Всех святых в земле Российской просиявших» и в почетном и молитвенном сопровождении священников: отцов Геннадия, Георгия, Евгения, Петра, Сергия привезли ее в дар Афонской Святой горе. И, опять же по благословению, икона была доставлена в скит Ксилургу, скит Пресвятой Богородицы.

Почему в Ксилургу? Именно здесь было первое поселение русских монахов на Афоне. А скоро исполняется тысячелетие со времени начала этого пребывания. Слово «ксилургу» в переводе с греческого означает «древоделы». Это объяснимо - русские, приходящие из лесов матушки Руси, были искусными древоделами, плотниками, столярами. Много иконостасов, стоящих в храмах Святой горы, сработано русскими умельцами.

Здесь самый древний из сохранившихся православных храмов. Здесь кажется - рядом с тобою стоят все те, чьи останки сохранились в скитской костнице.

Но надо рассказать все по порядку.

* * *

В четыре утра собрались в Домодедово. Были уже там и иконы - в огромных, из толстой фанеры, футлярах. Одна, «Всех святых», в дар, вторую - образ святителя Николая Зарайского-Корсунского, везли, чтобы приложить к святыням Афона и повезти дальше, на Корфу и даже в Бари, в Италию, к мощам самого святого.

Познакомились, пошли оформляться. Аэропорт - такое огромное, растянутое пространство, что мы очень долго преодолевали его, будто шли пешком в Грецию. Потом процедуры досмотра, то есть просвечивание, обыскивание, проверка паспортов. Дело привычное, но с нами такой груз и такое количество священников, что внимание к себе мы, конечно, привлекали. Наконец, попали в помещение перед выходом на поле, названное жутким летным словом: накопитель. Накопились, погрузились в огромный автобус. Автобус так долго ехал, будто уже в нем, а не пешком мы двинулись на Балканы.

Рядом с самолетом наш автобус показался крошечным. Да, теперь уже все в этом мире подчеркивает малость человека. Но человек же сам сделал такую махину, которая заглатывает три сотни человек, еще многие тонны груза, и легко взлетает и несется выше облаков.

А в самолете мы огляделись и ахнули: а где Валерий Михайлович, а где Миша? Кинулись к старшей стюардессе. Успокоила - сейчас будут. И точно - входят. А оказалось у них все очень непросто. И искушение было, на грани срыва всего нашего путешествия. Дело в том, что Миша участвовал в работе поисковых отрядов на Кольском полуострове, на месте боев. Они свершали великое и скорбное дело - предавали земле останки бойцов. Но там же находили не только стреляные гильзы, но и целые патроны, гранаты, снаряды. Минеры обеззараживают снаряды, мины и гранаты, а на россыпи патронов и внимания не обращают. А Миша - обыкновенный мальчишка, взял на память пулеметный патрон. Все мы были мальчишками и этот поступок Миши мы все очень понимаем. И патрон этот Миша, как память о боях, всегда носил с собой. Тоже понятно. А на контроле аппараты запищали. Что это? Ручка? Сувенир? Патрон? Тут прапорщик-таможенник обрадовался случаю проявить бдительность. Да это же хранение и провоз огнестрельного оружия, да это же до восьми лет лишения свободы! Несовершеннолетний сын? Родитель сядет.

«Стою, молюсь, - рассказывал Валерий Михайлович, - молюсь святителю Николаю. Появляется офицер. Ему прапорщик: так и так. Он смотрит на Мишу, спрашивает: сколько лет. “Кругом марш! На посадку!” Это были такие минуты, такие! Вот когда чувствуешь силу молитвы».

* * *

Слава Богу, полетели. Рассвет в небе наступает быстрее, чем на земле. Безсонная московская ночь и усталость сморили, и очнулись мы уже в Г ре-ции. Но сразу никуда не могли уехать и были в аэропорту, в таможне, еще пять часов. Придирались к необычному грузу, ко всему, к печатям и бумагам. И ходили по пространству таможни очень не спеша, им-то было некуда спешить. Нам же, на удушающей жаре, без воды и еды, было прискорбно. Но мы - люди православные, любое препятствие воспринимаем как заслуженное искушение, и оттого нам всех легче переносить страдания.

В конце тягостных процедур был еще момент. Уже продели в края футляра проволочки, уже запломбировали, уже понесли. И одна проволочка оторвалась. Но хорошо, что при таможенниках оторвалась. Сменили, понесли к автобусу.

Водитель говорил по-русски:

- Меня в Москве считали грузином, в Грузии я - грек, а в Греции -русский.

- А сам ты кем себя ощущаешь?

Он, бросив руль, развел руками. Наверное, цыган - настолько он беззаботен был к управлению, приучив автобус к самостоятельности, как верного коня. Мы лихо неслись сквозь золотое и зеленое пространство. Девушка-гид щебетала о Греции. Конечно, у них, гидов, уклон всегда в античность. Олимп, Зевс, Гефест, Афродиты всякие, Ариадны да Пенелопы. Прометей. Направо, через залив, горы Олимпа. Вспомнил юношескую строчку: «Мои кастальские ключи текут из-под сосны». Начитанный был, мечтал напиться из кастальских ключей, которые где-то здесь. Да, чуть подальше и налево - родина Аристотеля. Вспомнил я, как ночевал в отеле «Аристотель» в Уранополисе и на ночь глядя вздумал пойти искупаться. Море сверху казалось так близко, но на деле оказалось далеко, да еще для сокращения пути продирался напрямик. Стемнело быстро, как темнеет на юге. Упал и исцарапался, но до воды добрался. И влез. И добавочно поранил ногу, и все эти царапины и ушибы свидетельствовали об одном - пошел к морю без благословения.

Надеялся я и сейчас свершить омовение у причала. Батюшки благословляли и сами собирались сделать заплыв. В Уранополисе около причала, у древней сторожевой башни, есть крохотный пляжик. Тем более мы уже все равно опоздали на паром, и время для купания было. Но наши благодетели, измученные таможней, более не захотели ждать и наняли два быстроходных катера. Мы внесли на них иконы.

Катера понеслись. Так рвануло ветром, так резко упал дождь, что мы забились в крохотные каютки. Катера перегнали величественный паром «Достойно есть» и тряслись по волнам, как будто на телеге по булыжной мостовой. Снизу поддавало, по крыше колотило, и вдруг даже и забарабанило. Что такое? Оказалось - град. Море вокруг кипело. А я-то хотел братьям показать причалы Констамонита и Зографа, монастыри Дохиар и Ксенофонт. Где там! Только в водяном тумане, в брызгах от волн пронесся слева родной каждому православному сердцу русский Пантелеимонов монастырь. И совсем вскоре - главный причал Афона - Дафни. Тут и солнце засияло, и наступила благословенная тишь. И жара смягчилась последождевой прохладой. И таможня причала не стала придираться, а просто шлепнула свои добавочные печати на наши заштемпелеванные бумаги.

- Здесь таможня украинская, - шутит отец Геннадий из Херсоне-са. - Таможня - та можно.

Тут и монах знакомый, тут и машины, встречающие нас, тут и недальняя дорога к месту жительства, в келлию святого мученика Модеста Иерусалимского. Внесли иконы, открыли, поставили в приемной, она же библиотека, напротив входа в храм. Подходят монахи, крестятся, любуются, спрашивают, освящены ли иконы.

- Да, - Валерий Михайлович рассказывает об освящении икон в храме на Бутовском полигоне. - Это специально, по благословению афонских монахов. Икона «Всех святых в земле Российской просиявших» и храм на полигоне тоже «Всех святых». Там захоронения более трехсот святых новомучеников. А на нашей иконе пятьсот девятнадцать ликов святых. В том числе много святых нового времени, двадцатого века.

- Вот участь женщины - иконописца, - говорит Валерий Михайлович, - написала икону для Афона и больше никогда ее не увидит.

Икону рассматривают, прикладываются к ней и единодушно одобряют.

- Кому вы ее подарите?

- Святой горе.

- А именно?

- Как настоятель благословит.

Настоятель, отец Авраамий, будет завтра. А у нас начинается монастырская жизнь.

Для начала необходимо сказать о святом Модесте, чьей памяти посвящена келлия. Он жил в тяжелое время нашествия персов на Палестину. Начало VII века. В Палестину вторгается персидский царь Хозрой, топчет земли христиан. Иудеи вступают с ним в союз, выкупают у персов пленных христиан, но не для освобождения, а для того, чтобы убивать. Именно тогда были уничтожены почти все монахи Лавры Саввы Освященного. Патриарх Иерусалимский Захария был уведен в плен. А святой Модест был тогда настоятелем монастыря святого Феодосия. Это недалеко от Лавры.

Модест безбоязненно вошел в Лавру, в которой еще дымилась кровь жертв. Он собирал тела убиенных, и предавал их земле. Доныне паломники поклоняются усыпальницам Модеста. Не опасаясь злобы иудеев, святой Модест восстанавливал Голгофский и Вифлеемский храмы. Был фактически местоблюстителем Патриаршего престола. Патриарх Захария посылал ему из персидского плена письма. Через четырнадцать лет византийский император Ираклий победил царя Хозроя и Захария вернулся из плена и был еще какое-то время на патриаршем престоле. А по его кончине Иерусалимским Патриархом стал святой Модест. Он прожил почти сто лет и оставил по себе благодарную память своим богоугодным жительством.

Мы размещаемся по келлиям, идем в храм на молебен с акафистом. Потом ужин, повечерие. Все такое знакомое и такое радостное. Только и боишься, что не хватит сил выстоять. Но, слава Богу, ноги пока держат. Устают, конечно, но есть для облегчения их участи стасидия - кресло с высокими подлокотниками, в нем и стоять можно, и сидеть, и полусидеть.

Монашеские молитвы незабываемы. Они понятнее и четче. Основательнее. Может, так кажется, но то, что они неспешны, вдумчивы - несомненно. Наверное, и скорее всего, так оттого, что для нас, светских, храм -место временное, где мы молимся, причащаемся и бежим в свою жизнь. А для монаха храм - его дом, молитва - его жизнь.

На службе впервые ощутил, как сошлись удары сердца и повторение сорок раз молитвы «Господи, помилуй». Так благодатно. А ведь у монахов Иисусова молитва неусыпаема. И другие молитвы просто добавляют ее. И как мне, грешному, приучить себя к непрерывности взывания к Господу? Конечно, трудно. А вот здесь - легко. Здесь «время благоприятное, здесь время спасения». Счастье молитвы - душевное взросление, отрешение. Хорошо бы, если бы такое было «иже на всякое время, на всякий час», как читается во всех часах молебнов.

* * *

Ночь в маленьком храме. Весь его объем заполнен звуками молитв, чтением и пением. Чтение доходчивое, пение согласное. Лампады, свечи.

Окно чернеет. Вдруг, очнувшись, вижу, что окно светлеет и в нем тихо колышутся ветви кипарисов. «Всю настоящего жития нощь прейти».

Всю ночь слышен колыбельный шум моря. Не утерпел, хоть и грешно, на минутку вышел под звезды. Они всегда здесь яркие и крупные. Смотрел в сторону России. Так был рад, что вновь на Святой горе, и старался не думать, что это не надолго.

Но как сказать об этой жизни тем, кто ее не понимает, не поймет? Тогда, может быть, вот так сказать: « Понимаешь ли ты, что твоя жизнь полностью зависит от молитв монахов? Полностью!» Да, так. Мы сразу пропадем, если монахи перестанут молить Бога за грешный мир.

Святые отцы постоянно напоминали, особенно мирянам, светским, то есть нам, о необходимости «возгревать» святость в душе, а где, как не в монастыре, она возгревается? Для того и надо ездить, ходить в монастыри хотя бы ненадолго. Здесь мы облекаемся «во оружие света» и отсюда, вооруженные, опять уходим во враждебную тьму современности.

Тяжелеет голова, затекают ноги, дремлется. Надо встряхнуться, надо взять себя за шиворот. Прогоняют дремоту поклоны, особенно земные. «Не спи, душа, конец приближается!» Сколько тебе осталось? Год, два? Десять? Все равно все это мгновение. Успей спастись! Молись, но не воображай, что спасешься. Но и не унывай: Бог милостив. Помни преподобного Си-луана, он ходил этими дорогами. «Держи ум во аде», бойся Бога. Молись! Это же лучшие часы твоей жизни - такие молитвенные ночи Афона.

* * *

Свежее утро. «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим». И согласное незабываемое славословие, к которому присоединились и наши батюшки: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим...»

Рассвет. Изумрудная чистота моря.

Во дворе монастыря много кошек, не сосчитать, далеко за двадцать. Они охраняют от змей. Кошки пасутся около кухни. Некоторые сильно раскормлены и явно не змеиным мясом, а добротой поваров. Тут же доброжелательный к нам, но суровый к кошачьему стаду пес Мухтар. Он прыгает на парапет, у которого мы любуемся на море, и нас приветствует. Ходит по парапету на уровне голов и усердно машет хвостом, как веером. Тут кругом война в животном мире. Шакалы не прочь покушать кошек, как и лисы. Мыши давно съедены. Ястребы тоже убавляют кошачье потомство. Но, сказали монахи, когда пес с кошками, ястребы не пикируют. Интересно, что взрослые кошки боятся Мухтара, а котята вовсю на него шипят и машут лапкой.

Завтрак. Чтение житий на сей день. Два отрока завтракают с нами: Вася из Ярославля и Олег из Питера. Ученики школы Афониады. Трудно, но держатся. Греческий, латынь, английский. «Английский-то зачем?» Мы уже вышли из трапезной, стоим под утренним солнышком афонского сентября. Только замечаем, что отроки как-то переминаются и явно куда-то стремятся. Оказывается, получили благословение на рыбную ловлю. «И ловите?» - «О, большущих!» Убегают.

В группе четыре человека собираются пойти на вершину Афона. Отец Геннадий, не отговаривая их, рассказывает, как в прошлом году он поднимался, и уже поднялись на полторы тысячи метров, как гора «завыла», вой стал нарастать все сильнее и вдруг лопнул, как струна, и стало тихо.

- Что это было?

- Не знаю, - отвечает отец Геннадий.

Но отцы отец Петр и отец Сергий настроены решительно.

- Пойдем, послушаем.

* * *

Нам поданы два микроавтобуса. Один из келлии святого Модеста, другой за деньги. Начинаются наши поездки-посещения афонских монастырей. Водитель нам попался опять интернационального склада. Знает языков пять-шесть. Ну как знает, постольку поскольку требует работа. «Здесь такой-то монастырь, до него ехать столько-то, это стоит такую-то сумму в евро, а в долларах столько». Но русских паломников больше всего на Святой Горе, поэтому и знание русского у водителя (его зовут Николай) лучше. Видимо, он молдаванин. То ли из Липецка... Его не поймешь.

- Бежали в двухтысячном из Молдавии. Сорок три человека. Шли три недели, скрывались в лесах. Шли ночами, шли горными тропами гуськом. Никого не потеряли. Ели копченое сало, я его с тех пор ненавижу. Проводникам отдали по две тысячи.

- Рублей?

- Если бы. Был я и в Португалии, везде. Колено пухло, лекарства очень дорогие, не помогли, думал, что ногу отнимать. Приехал сюда, молился, воду пил, за полтора месяца прошло.

Дороги Афона, конечно, сильно улучшаются. Хорошо это или плохо, тут два мнения. Конечно, непрерывно везутся по ним строительные материалы, туда-сюда ездят рабочие, послушники. Но нарушается молитвенная тишина. Рев «камаза» - это не тихое цоканье копыт ослика по камням. Только опять же - строиться-то надо. Ведь века и века проходят, строения ветшают, жизнь продолжается, надо думать о будущих насельниках. Не оставлять же им разрушенные обители. Так что и дороги нужны.

Но так хочется молитвенной тишины. Ее ищут, к ней уходят. Два знакомых моих монаха, о которых спросил, оказывается, ушли по благословению в уединенные каливки. Конечно, их не найти. И зачем? И что им скажешь, когда они скажут: «Оставайся».

Водитель очень досадует на привычку русских что-то обязательно приобрести на память.

- Эти лавки все время забирают. И что в них? Приехал, зашел, приложился, и дальше. И больше объедем.

Но у нас главное не лавки. Мы еще не только сами прикладываемся к святыням монастырей, но и вносим в них икону святителя Николая. Монахи - греки, и те, кто в это время находятся в монастыре, благоговейно прикладываются, произнося новое для некоторых слово: Зарайский - Корсунский.

* * *

Когда потом вспоминаешь афонские монастыри, тем более те, в которых был всего раз или два, то впечатления накладываются друг на друга, и путаешься: это в каком монастыре весь двор не мощеный, а весь зеленый от ковра густой крепкой травы? А в каком дорожки краснокоричневые, как коврики, и по краям пунктирами цветные камешки? А где монах вынес складной столик и на него поставил длинный ящик с частицами мощей, вначале сам их облобызав? Где? Да по большому счету это и неважно. Важно, что были, что молились, что прикладывались, что в это время тем, за кого молились, становилось легче. А крепче всего наши молитвы за любимое Отечество. Главное - мы на Афоне, в центре вселенской молитвы ко Господу и Божией Матери.

Конечно, особо помнятся Ильинский и Андреевский, бывшие, а даст Бог и будущие, русские скиты. В них же все совершенно русское - архитектура, колокола, иконы. В Ильинском скиту, во весь простенок, икона батюшки нашего любимого Серафима Саровского, вся в драгоценном окладе. «Дар надворного советника Константина Андреевича Патина. 27 окт. 1913 г.». Иконостас из Одессы. Монах: «Иконы писаны в Киеве. Все ваше. Мы храним». Хранить помогают и мощные кованые двери. Недалеко от них - источник животворной воды. И ковшик из белого металла. Из таких, только уменьшенных, запивают причастие.

Источники везде. И везде пьем и умываемся. И никак не напьемся. Даже дивно.

В Андреевском скиту размещена школа Афониада. Баскетбольные и волейбольные площадки. Во дворе стало гораздо чище, прибранней. Ухожена и могилка первого строителя архимандрита Виссариона (Толмачева)

* * *

День проходит. Русскоговорящий шофер оказался весьма коварным. Утром просил по двадцать евро с человека, а привез - говорит: платите по тридцать. Но он не виноват: это не сам он такой жадный, это у него хозяин такой.

- Говорите с ним. Я что, я человек маленький, у меня одно - баранка круглая. Расчеты с ним. Он только по-русски не понимает, по-английски говорит.

Но и у нас такие знатоки есть. Димитрий Гаврилович поговорил. Потом, улыбаясь, перевел:

- У него присказка: друг мой, друг мой. Я говорю: если я друг, что ж ты друга грабишь?

Вновь стоим на молитве. Меня и Валерия Михайловича ставят читать часы. Моя торопливость во всем меня подводит. Так волновался и торопился при чтении, что больше не доверяли. Думаю, это неизлечимо. Я уже анализировал свою торопливость при выступлениях. Видимо, от той простой мысли, что что я такого скажу, чего бы кто-то не знал. Скорее протараторить, скорее замолчать. Лучше других слушать. Но молитва не выступление.

Стоять уже легче. Помню, в один из первых приездов стоял на повечерии, и, казалось, так долго стоял, так измучился, сил не было, решил -Бог простит - уйти. Вспомнил это сейчас с улыбкой: «Бог простит», как же, какой смелый, за Бога решил, простит. И потихоньку пошел. В храме как раз гасили свечи, получилось, что я уходил под покровом темноты, украдкой. И вдруг из этой самой темноты раздался голос: «Да вы что? Да вы куда? Сейчас же шестопсалмие!» И вернулся устыженный, и дальше стоял и молился. Господь дал сил. Так и не знаю, чей это вразумляющий голос прозвучал тогда.

Причастился. Как и собратья. Теплоту здесь наливают сами. Может, и нехорошо, но запил раз и не удержался, еще наполнил крохотную чашечку.

* * *

Наступивший так радостно второй день так же радостно и продолжился. Вновь выехали. Главное событие - Ксилургу. Старые знакомые - отец Симон, отец Павлин, отец Евлогий. Костница приведена в порядок. Чисто меж храмами, в храмах тоже выметено. Чудотворная икона «Глюкофилусса» («Сладкое лобзание»). И вот, такое ощущение, что будто бы и не уезжал, но, с другой стороны, возрождение скита идет без моего участия.

Ксилургу, повторю, первый русский монастырь на Афоне. Впервые упоминается в акте 1030 года, то есть скоро великая дата - тысячелетие пребывания русских монахов на Афоне. Позднее в описи имущества монастыря перечисляются сорок девять русских книг («Библиа русика»), также названы «русская золотая епитрахиль... русский плат (энхирий)... русский сосуд. русская шапка.» В акте 1169 года Ксилургу прямо называется «обителью русских». Этот акт очень важно упомянуть оттого, что именно этим актом «русской монашеской общине Ксилургу по просьбе ее настоятеля Лаврентия был передан на все последующие времена пришедший в упадок м-рь Солунянина, возникший в конце десятого века и освященный во имя вмч. Пантелеимона», и получивший наименование «обитель руссов», то есть нынешний русский монастырь на берегу моря. Выписки я сделал из четвертого тома Православной энциклопедии, из раздела «Русские иноки на Афоне в XI-XII веках».

Также есть основательный труд приснопамятного архимандрита Иннокентия (Просвирнина), могила которого в Новоспасском монастыре, труд «Афон и Русская Церковь». В нем не извлечения из документов, а документы целиком. Читать их целебно и для ума и для души. Вот, например, описывается несчастное состояние обители Фессалоникийской (то есть нынешнего Пантелеимонова монастыря), далее цитата: «распадение ее стен и жилищ. Да и то, что еще в ней кажется стоящим, предвещает совершенное падение и исчезновение. Поелику же в таком положении мы нашли ее, хорошо и Богоугодно присудили отдать ее сказанному честнейшему монаху господину Лаврентию, кафигумену обители Руссов, и его монахам с тем, чтобы она возстановлена была ими, обстроена наподобие крепости, возблестела и украсилась, и населилась немалым числом людей, работающим Богу и молящихся о державней-шем Святом царе нашем, скажу просто, - чтобы стала опять, как была сначала, и - лучше того». А о покушающихся на собственность русских сказано, что «жребий их да будет с предателем Иудой и с вопиявшими: возьми, возьми, распни Сына Божия!» Крепко сказано. Русские монахи и в самом деле подняли монастырь из руин, свершили его твердыней духа и он, как сказано, «возблестел и украсился» И об обители Ксилургу в том же акте заявлено Лаврентию: «Будь же и ее господином и владыкой, монах Лаврентий, и поступай с нею, как захочешь, никем не тревожимый и безпокоимый. Тот же, кто, сомневаясь в чем-нибудь, захотел бы причинить безпокойство или убыток, или хищение, да будет повинен выше-писанным клятвам и отлучен от Святыя и Единосущныя Троицы». Акт скреплен подписями настоятелей всех афонских монастырей. То есть с XII века оба монастыря навеки закреплены за посланцами Святой Русской Православной Церкви. Плюс к этому обитель «нагорный Руссик». А Устав Святой горы не знает «земной давности».

По документам не счесть сведений о том, что славяне, сербы, болгары, русские были насельниками также и многих греческих обителей: преподобного Григория, Кастамонита, Кутлумуша, Филофея, преподобного Ксенофонта, Ксиропотаме и других.

Да и есть ли нужда доказывать всегдашнее русское присутствие на Святой горе, когда само название Ксилургу говорит о том, что тут подвизались «древоделы», то есть искусные мастера плотницкого и столярного ремесел. Деревянное узорочье царских врат, иконостасов, окладов икон в храмах Святой горы свидетельствует о присутствии здесь русских мастеровых лучше летописей.

* * *

День этот был прямо-таки подарен нам. И вершина Святой горы была к нам любезна, не скрывалась за облаками, а светилась золотой вершиной на голубом небе. А еще этот день был днем благословения - передать икону «Всех святых в земле Российской просиявших» в дар не просто Святой горе, а именно в Ксилургу. Это символично - русские святые приходят к русским монахам.

Видел я, как собратья возрадовались такому благословению, настолько всем по душе пришелся скит. Какое же здесь богоданное место, монахи какие.

И вот - свершается дарение иконы, прибытие ее на постоянное место присутствия на Святой горе. Кажется, даже и машина, чувствуя торжественность миссии, едет аккуратно и бережно.

Вдруг в машине женский голос. Надо же. Но это очень к месту, так как это православные песнопения. Пронзительные, как раз пришедшиеся к моменту:

Так, молча, и ехали. Думаю, каждый молился. Приехали. С пением тропарей вносим икону в храм. Место для нее будто было предусмотрено специально - справа от входа. Рядом иконы «Спаситель», «Успение» точно такого размера, будто ждали радостного соседства с посланницей из России.

Игумен отец Симон облачается, выносит мощевики. Зажигаются высокие свечи. Разжигается кадило.

- Зовите братию!

А братии всего ничего. Собрались.

- Молимся, отцы!

До слез трогательно свершается молебен. Наши батюшки один другого лучше: голоса чистые, чтение вразумительное. И как спасительно и обнадеживающе звучит повтор: «Бог Господь и явися нам, благословен Грядый во имя Господне!» От ладанного дыма, от бликов света свечей, от молитв и пения ожило пространство храма, он на глазах раздвинулся, полегчал, посветлел. В конце молебна мощное, единоустное, единодушное возглашение многолетия и благоденствия и во всем благого поспе-шения земле Российской, народу православному.

Как же хорошо, что отныне в этом месте, где были первые русские монахи на Афоне, будет икона русских святых. Она вся светящаяся, глаз не оторвешь. Пятьсот девятнадцать ликов изображено на ней, и все узнаваемы.

Не хочется уезжать. Выходим на солнышко, идем в костницу, поем в ней «Вечную память», читаем вразумляющую умы надпись: «Мы были такими, как вы, вы будете такими, как все мы». Видимо, эта надпись и произошла на Афоне и разошлась потом по всем российским кладбищам. Но вот не очень-то вразумляемся. А ведь будем - недолго ждать - как все умершие.

Потом посещаем храм, освященный во славу святого Иоанна Рыль-ского, и поднимаемся в верхний, первоучителей словенских Кирилла и Мефодия. Конечно, здания ждут рабочих рук. Дай Бог, чтобы появление иконы ускорило их возрождение.

Составляем надпись, которую благодетели обещают вырезать на медной пластинке:

Сия икона принесена в дар скиту Ксилургу в ознаменование 1000-летия русского монашества на Святой горе Афон от благодарных паломников земли Российской.

Рождество Пресвятой Богородицы. 2009 год от Боговоплощения

К морю! Древним путем, который тысячекратно проделывали русские монахи - от Ксилургу к теперешнему Пантелеимонову монастырю.

Только мы-то не пешком идем, а сидим-посиживаем в машине да валимся друг на друга на крутых поворотах. Шофер новый, языков не знает.

Грустно заехать на час туда, где жил и был счастлив неделю. Все то же, тот же датчанин Георгий в архондарике (приемном помещении), так же приветлив, так же медленно и с акцентом говорит. Димитрий Гаври-льевич общается с ним на английском, помогает готовить чай и кофе. Пересказывает нам:

- Я спросил, можно ли спросить, почему он здесь? Он говорит: конечно. Он и там, на родине, был верующим. Но говорит: католики и протестанты, они тут - показал на голову - а православие здесь -показал на сердце.

Тихо. Часы отдыха. Накануне всю ночь служба. Но есть и знакомые. Отец Кирион и, конечно, неутомимый отец Исидор, открывающий просторы монастырской лавки, и тот же отец Алимпий, предлагающий подать записки с поминовением родных и близких и в награду открывающий святая святых монастыря - комнату с мощами ветхозаветных и новозаветных святых. Их имена легко прочесть в описаниях монастыря, достаточно заметить, что эта комната вверху, она большая, светлая и в ней вдоль трех стен застекленные ящики, в которых мощи. Пророки, апостолы, великомученики, священномученики... Медленно, благоговейно проходим, прикладываемся. Ощущение, что пришли к высшему начальству Вселенной, к полководцам воинства Христова, а уж для них-то души наши как на стеклышке. И будто отчитываемся пред ними, и получаем новые задания, и наполняемся новых сил для их свершения.

Во дворе скиталец из Тобольска, Валера. Денег не просит, пришел за хлебом. Отец Георгий дает ему заранее приготовленный пакет с едой.

Вообще на Святой горе, куда бы ни заехал, так отрадно и молитвенно, что не хочется уезжать. Из любого монастыря, скита, келлии. Да даже любое место магнитно. Вот, например, просто вышли на минутку из машины, на наше счастье что-то застучало в моторе, и шоферу надо заглянуть под капот, вышли и замерли. И что объяснять - это Афон, это Святая гора. А это вид на Ильинский скит. Вид настолько хрестоматийный, вошедший во все книги и издания об Афоне, что без него Афон непредставим. Да, кстати, и без любого места. И без этой природы, подаренной Господом, и без этих рукосотворенных строений, увенчанных православными крестами.

Машины ждут нас у причала (арсаны) монастыря. Там, за стрелами агавы, источник. Это был первый мой афонский источник, потом были десятки. В монастыре, напротив архондарика, был и есть родник. Только он тогда просто вытекал, а сейчас облагорожен мрамором и освящен крестом.

До Ксенофонта дотряслись на машине. А в нем все закрыто. Ждать? Нет, решаем пока посетить монастырь Дохиар. Он не так далеко, тоже на берегу. Если ехать, это очень кругом, дольше будет, решаем пешком. Решили и уговариваем Николая Николаевича остаться. Он сильно хромает, попадал в аварию. «Ждите в Ксенофонте». Нет, Николай Николаевич решительно отвергает уговоры, и наши отцы его благословляют на пешее странствие.

А оно и не для хромых весьма нелегкое. Тропа будто испытывает нас на прочность: то кинется в гору, то заставляет продираться сквозь заросли, то резко падает под обрыв. Под ногами то крупные камни, то острые осколки, то мелкий галешник. О змеях уже и не думаешь, хотя невольно вспоминаются рассказы о них. Недавно, например, отец Кенсо-рин спускался по лестнице, а параллельно по перилам сползала шестиметровая гадина. Хорошо, отец Кенсорин легок на ногу.

Когда тропа, сама уставшая от своих выкрутасов, отдыхает и нам дает отдохнуть, то сердце открывается для музыки прибрежных близких волн, для золота и изумруда горных склонов, для взгляда на морские дали, когда невольно расправляются плечи и легкие требуют глубокого вдоха.

В Дохиаре привратник - пес размером с нашего Мухтара, но с характером явно не мухтарским. Надо его к нам на выучку. Внутри отрадно, прохладно. Стены монастыря все в зелени, а еще среди зелени развешены клетки певчих птиц. Канарейки поют, приветствуют, будто извиняются за облаявшего нас пса.

Святыня монастыря - икона «Скоропослушница», вся в золоте. «Русская икона», - объясняет монах. Показывает образ святой и праведной

Анны: «Бабушка Христа». Валерий Михайлович дарит ему, как и везде по нашему пути, образочек преподобного Серафима Саровского. Монах благоговейно целует его.

Обратный путь. Николай Николаевич задает темп. В грудах листьев груды грецких орехов.

* * *

Понимаем, что после такого долгого дня вернемся очень поздно, и, так как целый день без еды, то заезжаем в Карею, берем что-то на ужин. А, оказывается, нас не забыли, ждали и зовут перед ночной службой на ужин. Монашеская трапеза, чай, заваренный травами Афона, и монашеский горький коричневый мед возвращают силы.

Снова молитвенное стояние в стасидиях. После краткий сон, утренние молитвы и новая поездка. А до этого прощание с братьями, которые идут на вершину Афона. Отец Авраамий благословил и как следует снарядил экспедицию. Спальные мешки, термоса, сухие пайки. Вначале отец Петр не собирался, но отец Сергий решительно заявил, что пойдет, и отец Петр весело сказал: «Как же так, я же благочинный, как же я не пойду?» Идет и Андрей Васильевич, глава администрации Зарайска. Мне немного стыдно, что я не с ними. Но успокаиваю себя, что, даст Бог, в следующий раз. Да и обуви нет, а обувь - главное в восхождении. Да и впереди поездки по северо-восточному берегу Афона, а там я не бывал.

Тем более прямо с утра едем в Великую Лавру святого Афанасия. Дорога радостная, звучат в машине песнопения, даже и не заметили, как быстро доехали. Размеры Лавры меня поразили. Я считал наш Пантелеи-монов монастырь самым крупным на полуострове, но с Лаврой не сравнишь. Действительно, Великая. Из нее особенно хорошо видно вершину Афона. Вот куда будут взбираться два дня наши товарищи.

Огромная чаша во дворе под кипарисом святого Афанасия. Чашу эту облюбовал султан турецкий и велел привезти ее в Константинополь, то есть уже в Стамбул. Султан возжелал принимать в ней ванны. Один монах, желая предотвратить такое кощунство, решил лучше разбить чашу кувалдой. Не разбил, но трещина получилась. Султан повесил монаха на кипарисе, но чаша была спасена. Ее охраняет трогательный мраморный львеночек.

Храм X века. Много святынь. Икона «Экономисса» в память о спасении монахов от голода Божией Матерью. Редчайшие иконы. «Иконописец - святая Феодора, - объясняет монах. - Феодора - это как ваш Андрей Рублев».

Мощи святого Афанасия хотели раскопать, как и положено на Афоне, через три года, но из могилы вышел огонь. Значит, нельзя трогать. Надгробие над ними в прямом смысле завалено золотом: кольцами, часами. Еще и в 1700 году патриарх Сильвестр хотел взять частицу мощей, но вновь вышел огонь.

Святой Афанасий - хранитель Афона, основатели Ватопеда, Ивера - его ученики.

На обратном пути заехали на источник святого Афанасия. Он там, где уходящего из монастыря святого Афанасия встретила Царица Небесная. А уходил он просто от отчаяния: нечем стало жить, братия роптала. Божия Матерь повелела ударить в скалу посохом. Хлынула мощная струя воды и льется доныне уже тысячу лет.

* * *

Северо-восточный берег более обдуваемый ветрами, море здесь безпокойное, но красота все та же, афонская, то есть неописуемая. За день побывали мы еще в четырех монастырях. Вечером вспоминали, и даже самим не верилось: в четырех. Будто время растянулось. Вроде и не спешили. Все вспоминалось: и то, как в Каракале угощали крупными сладкими сливами, как в Филофее все, у кого были фотопринадлежности, схватились за них: дивная, прямо-таки тропическая цветущая зелень возвышалась над изумрудным ковром, застелившим весь монастырский двор. Пышные кусты роз по метру и более украшали двор. И каждый куст был на одном стебле. А запахи! Только, думаю, высоким специалистам парфюмерии было бы под силу различить их благоухающие букеты. Лаванду, магнолию, медуницу и чабрец я различил. Стояли мы совершенно замершие. Интересно, что, если и была у кого усталость, то она прошла от этой красоты и этого благоухания. Вдобавок негромко и мелодично заговорили колокола. Прошел монах со сверкающими и гремящими кадилами и золотым блюдом и скрылся в розово-красном храме. Повеяло ладаном.

При выходе растут мощные смоковницы, но плоды высоко, не достать. Хорошо птичкам. Порхают стада бабочек.

И вот - место, где на берег Афона вышла Божия Матерь. Иверский монастырь. Надкладезная часовня на берегу, уровень воды в ней на полтора метра ниже уровня моря, и диво - вода пресная, даже сладкая.

Мы везде возили с собой, вносили в храмы икону святителя Николая Зарайского. Трепетно, тихо прикоснулись мы им к иконе Иверской Божией Матери - Вратарнице. Список с нее, исполненный на Святой горе, можно видеть в Иверской часовне при входе на Красную площадь. И представить, что часовни не было семьдесят лет, невозможно. Она была всегда. И всегда был Афон. И его благословляющие знаки внимания к России.

В монастырской лавке монах говорит: «Псков, Печоры - браво, прима!» Он был там. Ловко торгует, ведет счет. Вдруг звуки колотушки в деревянное било. Монах решительно говорит: «Аут, аут! Баста! Финиш!» И прекращает торговлю. Идет на молебен. Хотя и ненадолго, идем и мы.

* * *

Путь в Ставроникиту, монастырь Святого Креста. Вдоль дороги к главным воротам длинные каменные колоды с водой, в которой золотые рыбки. Их тут на сотни сказок о рыбаке и рыбке. Хорошо, что у моря не сидят старухи у разбитых корыт, не гоняют туда-сюда стариков.

У источника умылся, напился, сел под иконой «Живоносный источник» и показалось, что гудит в голове. И немудрено, решил я, такой нескончаемый день, под солнцем, в тесной машине. Гудит в голове и гудит. А потом гляжу, да это же пчелы! Не одни мы пить хотим. И так их много! Вот вы где - авторши знаменитого монашеского каштанового горького меда! Да, этот мед незабываем. Он стоит на столах в трапезной в келлии, так сказать, на открытом доступе, но много его не съешь. И не могу объяснить, отчего. Пчелы и по мне обильно ползали, только какой с меня взяток? Но хоть не кусали.

Знаменитая икона монастыря - «Никола с ракушкой». Икона пролежала на дне моря пятьсот лет. Достали рыбаки, принесли в монастырь. Стали отдирать от иконы раковину и полилась из-под нее кровь. Из раковины византийский Патриарх сделал панагию и подарил ее русскому Патриарху Иову, тому, кого в Смутное время сменил священномуче-ник Ермоген.

* * *

«Наступил уже час пробудиться нам от сна». Это из Писания. Сказал к тому, что тексты из Писания, из богослужебных книг, благодаря молитвам, поселились в нас, в душе, в памяти, но молчат, задавленные хлопотами дня. А здесь, когда молишься, прикладываешься к святыням, спасительные тексты возникают из памяти слуха и зрения. «В скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны... в усердии не ослабевайте». Это и есть то самое «возгревание» молитвенного состояния души. «Духа не угашайте». То есть слова, «сложенные в сердца», должны в нас не просто жить, но и влиять на мысли и поступки. А пока «бедный я человек. не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». И все равно - «ночь прошла, а день приблизился: итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света». Афонского света.

О, как трудно «не угашать» духа. Жизнь там, в России, продолжается. Дела наши без нас не делаются, родным там без нас трудно. В непрерывной связи с Москвой отрок Михаил, сын Валерия Михайловича. И у взрослых сотовые телефоны звенят и пищат постоянно. Сотоварищи мои - люди деловые, они продолжают кем-то и чем-то руководить. Впервые вижу не просто новых русских, а православных русских деловых людей. Искренность их в молитве изумительна, тяга к святыням сердечная, вера просто детская, то есть самая крепкая.

И уже вот-вот все полетит в прошлое: и это солнечное сияние, и эти тихие теплые благостные дни. Они были счастьем, которое потом надо будет оправдать.

Когда едешь, летишь, идешь по морю на Афон, то не надо говорить: поехал, например, на пять дней, нет, ты едешь не на дни, а на дни и ночи Афона. Здесь другое время. Дни - труды, ночи - молитвы.

* * *

Вернулись наши паломники. Измучились, с трудом шагают, загорелые, радостные. «Ну, выла гора?» - «Выла. Но не гора, а шакалы». Служили на вершине литургию. Рассвет встречали. Весь Афон виден. Шутят: «Вас сверху видели. Ползаете как муравьи». Отец Сергий одаривает драгоценным подарком - камешками мрамора с самой вершины от самого древнего Креста у храма Преображения.

Еще говорят, что видели близкий к Афону греческий остров Лемнос. Это очень скорбное и значительное место для русских. Лагерь русских беженцев Галлиполи, который напротив Константинополя, все-таки известен, а Лемнос, на котором тысячи русских могил, в том числе и женщин, и детей, никто почти не знает. На нем жили и умирали беженцы из России. Цивилизованные французы и англичане делали все, чтобы русские умирали быстрее. Бог всем судья.

* * *

Читаем правило ко причастию. Завтра уезжать, надо увезти главное благословение Афона - причастие Крови и Тела Христовых в афонском храме.

Но вначале вечерняя, переходящая в ночь, молитва. С пяти утра ранняя.

Причащаемся. Братство во Христе выше любого другого. Роднее людей не бывает.

Провожает братия монастыря. Послушник Валерий отдает насовсем оттиск из редкой книги позапрошлого века о змеях на Афоне. Тайком выношу кусочки сыра и кормлю вначале Мухтара, потом кошек. Есть нахальные, есть и забитые. Не лезут, наоборот отходят, надеясь, что и до них долетит лакомый продукт.

* * *

Все мгновенно проносится - дорога до Дафни, каждый поворот которой знаком, обилечивание, суета встречи прибывшего парома «Пантократор», вот и нам пора. Крестимся - дай Бог не последний раз на земле Афона - и входим на палубу. Вот и поплыли назад берега, вот там, вверху, монастырь Ксиропотам, а вот и наш родной Пантелеимонов, мелькнула знакомая дорога к Старому Русику, к мельнице преподобного Силуана, пошла дальше к Ксенофонту, к Дохиару. Да, тут мы отважно продирались через кручи, как то там канарейки, подобрел ли пес-охранник?

И вот вроде сюда мы принеслись моментально на быстроходном катере, а кажется, что паром утаскивает нас к Уранополису еще быстрее катера. Дельфины дают концерты, усиливая будущую тоску по святым берегам, чайки внаглую пикируют, осматривая пассажиров, что ж они не обратят внимания? А нам не до них, мы до слез в глазах, таясь друг от друга, вглядываемся в вершину Святой горы, прощаемся со счастьем Богом данной недели. И звучит в душе и сердце: «Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли - для Господа живем; умираем ли - для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, - всегда Господни». (Рим. 14, 8).

Как-то там, в Ксилургу, наша икона, наши святые, в земле Российской просиявшие? Сияют и на Афоне.

Встреча с Пенелопами

Можно владеть домами, землей, машинами, банками, чем угодно, но никакое земное богатство не сравнится с богатством душевным. Душа моя владеет такой движимостью и недвижимостью, такими ценностями, что богаче меня только Царь Небесный. Я владею Россией, Святой землей, Ближним Востоком, Египтом... Как так? А так. Захват новых пространств очень прост - надо их полюбить, и они уже навсегда твои. Вот теперь и Греция и Италия навсегда мои. Я их видел, прошел, полюбил, спрятал в сердце. А сердце - это такой сейф, который никто не вскроет, который я с собой ношу и унесу в вечность.

Так устроен православный человек: полюбив кого-то или чего-то, он уже считает себя обязанным отблагодарить за вызванную любовь, любовь не безответную, а взаимную. Ведь главное в любви наших народов друг к другу, а что там политики - Бог с ними. Помню, в один из приездов нас сопровождала худенькая порывистая гречанка Александра. А тогда только что Греция вступила в блок НАТО. Свидетельствую, что видел множество самодельных плакатов, надписей на стенах, которые все протестовали против этого вступления. Александра тысячу раз извинялась за свое правительство. «Русские и греки - это, это... - она крепко сплетала пальцы рук и крестилась этим сплетением. - Вот! - кричала она радостно, вот, - показывая на очередные надписи: «НАТО - убийца!», «НАТО - долой из Греции!»

Примерно так думалось и вспоминалось, когда автобус повлек нас из Уранополиса в Салоники. Неслись зеленые обочины, деревья с плодами, черепичные крыши греческих домов, храмы, вдали плыли силуэты гор и предгорий. Мелькали памятники погибшим в виде крохотных часовенок, иногда с горящей лампадкой внутри, иногда обветшавшие, сиротливые, как опустевший скворечник.

А в Салониках нас, как странствующих Одиссеев, ждали верные Пенелопы. Дружным хором сообщили они, что все мы очень и очень просветленные, что они за нас молились, сэмэски наши читали друг другу по телефону. Как не спали всю ночь в аэропорту. Как уже вместе обедали, были и по магазинам. Все очень дорого. Они уже были размещены в паломнической гостинице вблизи собора великомученика Димитрия Со-лунского, куда повели и нас. Всем мужьям пришлось расстаться со своими скромными одеяниями и переодеться в новые, привезенные женами. И на ужине в прибрежном ресторане, недалеко от памятника Аристотелю, мы все были очень нарядны и торжественны. Мужья рассказывали о Святой горе, о том, как они помнили и Россию, и свои семьи, как были на ночных службах. Жены слушали, охали и ахали, ловя каждое слово о том месте планеты, на которое им никогда не ступить. Особенно мы старались порадовать Елену Александровну, иконописицу, рассказывая про скит Ксилургу, где отныне стала находиться икона «Всех святых в земле Российстей просиявших».

- Вернемся в Москву, сделаем увеличенный фотоснимок иконы, обрамим и вам подарим, - утешал Валерий Михайлович.

Другая половина разговоров была о предстоящем и очень непростом паломничестве по святым местам Греции. В Москве, когда мы собирались у карты Балканского полуострова и следили за указкой отца Геннадия, путешествие представлялось простым, сейчас же, когда оно завтра начиналось, казалось весьма сложным. Мы же еще дерзали достичь и Корфу и Игуменицы, и переехать на пароме в Италию, а там в Бари. Страшиться было чего: называлась цифра - две с половиной тысячи километров по Восточной, Южной и Центральной Греции до западного побережья. Представить это под силу было только отцу Геннадию, священнику из Херсонеса. Он и бывал, и живал здесь, владел греческим. Но и он, водя рукой по карте, иногда задумывался. Но тут же взбадривался:

- От чего-то и откажемся.

- Нет-нет, - говорили мы хором, - не надо ни от чего отказываться.

Сейчас отец Геннадий, используя паузы между греческим салатом,

греческими маслинами, которые орошали греческим вином, сообщал необходимые для паломников сведения:

- В Греции девяносто восемь процентов населения греки. Православие исповедует девяносто пять процентов. Это данные свежей переписи. Атеистами заявили себя две десятых доли процента. Греция теперь -малая часть той Византии, что была до разделения церквей. Первым апостолом с проповедью христианства здесь был, именно здесь, - отец Геннадий широко повел рукой, включая в размах и сушу, и море, и береговые огни, - был апостол Павел. Известны его три посещения Фессалоники. Проповедовал он и в Афинах, вспомните Дионисия Ареопагита, также в Коринфе, Филиппах. Апостол Андрей Первозванный закончил жизнь мученической смертью в Патрах. В Греции, если можно так выразиться, самое большое число монастырей на единицу площади. Знаменитые Метеоры, Эвбея, Халкидики, гора Стагмата, пещера Мегас Спилео, монастырь главного святого Греции Иоанна Русского, - все мы должны посетить.

Возвращались по вечернему городу, шли мимо раскопок, крестились на ярко освещенные храмы. Умилялись выставленным в часовенках иконам и горящим около них лампадам. Видели, как молятся у них или торопливо ставят свечу прохожие.

- Видите, - указывал отец Геннадий, - как много молодежи.

- У нас тоже все больше и больше, - защищали мы Россию. - У них же не было насильственного отлучения от церкви.

У церкви великого святого Григория Паламы сделали остановку. Целая неделя Великого поста посвящена его памяти. Совсем отроком увлек он в православие и мать, и братьев, и сестер. Рассказать о всех его трудах, подвигах, страданиях просто невозможно. Интересно, что совсем молодым он уже был славен в Константинополе своей ученостью и даже делал при дворе императора Андроника доклад об Аристотеле. Афонский инок, церковный писатель, Фессалоникийский архиепископ, победитель ереси Варлаама (она заключалась в отрицании нетварного Фаворского света, в хуле на Иисуса Христа), много перестрадавший, он был и остается примером преданности всей жизни служению Христу и людям. Он даже фруктовым деревьям возвращал плодовитость, исцелял неисцельно больных, возвращал зрение. И всегда бежал от почестей. Любимое его проживание было в тесных кельях, в затворе. Однажды решил совсем удалиться от мира. И вот, после долгой молитвы представилось ему, что в руках у него чистейшее питье - молоко, которое превращается в благоуханное вино. И светозарный юноша предстал перед ним: «Почему ты не передаешь это питье другим? Ведь это неиссякающий дар Божий» - «Но кому я передам его?» - «Иди в мир». От святого осталось более семидесяти сочинений. В день памяти святителя Иоанна Златоустаго Григорий Палама сказал (было ему 63 года): «Друг мой призывает меня». И скончался со словами: «В горняя, в горняя!»

У гостиницы пожелали друг другу спокойной ночи.

- С Димитрием Гаврильевичем, - сказал отец Геннадий, - он владеет английским - берем утром напрокат два джипа и вперед, и с песней.

- С молитвой, - добавил самый старший из священников отец Сергий.

Утро

Греция называется колыбелью культуры человечества. Но колыбелей полно в этом мире. Колыбель восточной культуры - Китай. А Египет чем не колыбель? И Индия. Это Соединенные штаты не колыбель, а интернат, созданный авантюристами Европы, которым культура только мешала наживаться. А наша Россия - величайшая колыбель нравственности. Разве не справедливо считать нравственную чистоту культурой? Да даже и чистота физическая. Например, славяне античности знали бани. Конечно, не римские, не турецкие термы, а зачем? Баня для чистоты, а не для разврата, не для подготовки заговора о свержении власти. Славянские мужчины и женщины могли мыться и вместе, ибо для мужчины женщиной была только единственная, жена, остальные сестры. Как и для женщины, единственный на всю жизнь мужчина был только муж. Умирал или погибал он, вдова и не помышляла о другом замужестве.

Такой неожиданный краткий разговор вспыхнул, когда мы выкарабкались из городских коридоров, все время затыкаемых скоплениями машин, на широкое, вольное шоссе и когда отец Геннадий, сидящий за рулем, расправил плечи и обратил наше и без того уже восхищенное внимание на просторы за окнами. Озаглавил их так:

- Эллада! Колыбель европейской цивилизации.

Женщины схватились за фотоаппараты.

Итак, мы едем. На юг, на остров Эвбея, к его святыням. Выехали позднее предполагаемого времени, но зато утром побывали у мощей святого великомученика Димитрия Солунского. Паломничество к другим святым отложили на возвращение. Помолились на дорогу, поставили свечи. Едет нас много: пять священников и три супружеских пары, одна с сыном Мишей. То есть получается вроде бы двенадцать, но отец Петр едет с матушкой Галиной, уже тринадцать, и еще Елена Александровна, иконописица, всего четырнадцать. Числа все библейские: двенадцать апостолов, а тринадцать - это Иисус Христос и ученики, четырнадцать -это четырнадцать колен Израилевых. То есть в дороге во всем хочется видеть добрые знаки. Самый же добрый то, что в передней машине помещена икона святителя Николая Зарайского. А мы при ней. Святитель Николай - любимый святой православной Руси. Помню, сказал одной старухе, что святитель Николай - грек, она рассердилась даже:

- Да ты что? Он же из Можайска.

- Нет, - могла бы тут же возразить другая, - он из Зарайска.

Я же, как вятский уроженец, вполне бы претендовал на то, что святой Николай родом из села Великорецкого, есть и образ такой, Никола Велико-рецкий. И к месту обретения этого образа вот уже шестьсот тридцать лет каждый год свершается знаменитый Великорецкий Крестный ход. Год от года он все полноводнее, течет как река по вятским просторам в начале июня. Святитель разный на иконах - и летний, лик в обрамлении седых волос, и зимний, в шапочке. Пишется с домиком, и с церковью в руках, и с мечом, ограждающим от зла. Зарайский - назидающий и просвещающий. Правой рукой святитель благословляет, в левой держит Священное Писание. Одеяние белое с крестами, золотой омофор.

Тут к месту будет сказать о том, что в Коломне, соседней с Зарайском, есть храм Николая Гостиного, имя которому дал Зарайский образ. Есть два предания: одно - «Повесть о Николе Заразском», другое - благочестивая легенда, записанная в начале XIX века. Оба предания сходятся в главном: опасностям Зарайск подвергался много раз. Жители, спасая святой образ от набега крымских татар, унесли его в Коломну в 1512 году. Там он и был как бы в гостях. От него происходили многие чудеса. Когда образ вернули в Зарайск, оставили в Коломне список иконы, а храм получил название Николы Гостиного.

Другое предание относится ко временам Смутного времени. Вот выписка из сочинения краеведа Н. Иванчина-Писарева: «Вот изъяснение названия храма Николы Гостиного: всем русским известны подвиги князя Пожарского и избежание его от ножа убийцы, подосланного Заруцким, но не все знают, что он приписывал и успех, и спасение свое заступлению святителя Николая

Через его чудотворную икону Зарайскую. Усердие его к этой древней корсунской иконе еще во время его воеводства заставило его пещись о сохранении ее от огня и меча литовцев и мятежников, и он препроводил ее в Коломну, где она гостила внутри крепости. Когда буря мятежной брани затихла, тогда икона была возвращена Зарайску, а в Коломне остался список».

В нашей машине едут сразу три батюшки: отец Сергий, отец Георгий и, за рулем, отец Геннадий. Впереди, рядом с ним, как штурман, Александр Борисович. Он и в самом деле с картой. Бодро говорит на поворотах: «Справа и сзади чисто, впереди и слева туман». Кроме того, Александр Борисович с какой-то сверхдорогой фототехникой. Он без жены, поэтому свободен в выборе кадров. Сзади сидим мы втроем: Елена, Надежда и аз многогрешный. Конечно, тесновато, но разве это искушение, просто малое неудобство. Тем более быстро привыкаем и едем, как будто так и надо. В передней машине, она побольше, тоже семеро: три супружеские пары: отец Петр с матушкой, Димитрий Гаврильевич с Галиной Георгиевной, Валерий Михайлович с Ириной Александровной и, как уже замечено, с сыном Мишей. Он едет совершенно счастливым, ему мама привезла ноутбук, и Греция сейчас летит мимо него, ибо его внимание нырнуло в переписку. «Плохо без тебя», - пишут ему одноклассницы.

Несемся постоянно по сто сорок - сто пятьдесят километров в час, иногда идем под двести. Машина не мчится, а плывет.

- Не туман впереди и слева, а Олимп, - сообщает отец Геннадий. -Олимп подо мною, стою в вышине.

- Один, совсем один, - поддерживает отец Георгий.

Олимп! Гора поэтических мечтаний юности! Жадно читал о ней, мечтал напиться из кастальских родников, текущих у ее подножия. Сказать ли батюшкам отроческую строчку: «Мои кастальские ключи текут из-под сосны»? Промолчу. Да, благодаря Олимпу, даже и не мечтая, что увижу его, и, утешая себя, писал: «Наш северный лотос - кувшинка, наш виноград - рябина, наши моря - озера, наша пальма - сосна». Вспомнились лекции по «античке», ссоры и склоки богов Олимпа, войны из-за того, что кто-то кому-то, но не тому-то, подарил яблоко. В нем, может быть, отголосок яблока из райского сада. От соблазна к ссорам и войнам. Но вообще уже знаю, что таких Олимпов античность наплодила множество. Всем же хотелось, чтоб боги жили у них. А гор тут хватает. Напротив Константинополя, в Малой Азии, тоже есть Олимп.

Чаще всего в машине воцаряется молчание, идет внутренняя молитва. Елена вычитывает свои длиннейшие правила, Надежда - пяточис-ленные молитвы. Перебирает четки отец Сергий. Но, видно, плоховато ему, температурит, простыл на Афоне, на горе Преображения. Несет свои страдания мужественно, старается, чтобы о нем не заботились. Но разве утаишь недомогание от внимания женщин? На совместной остановке в небольшом городке Галина Георгиевна и Ирина Александровна сразу понимают его состояние и решительно гонят своих мужей в аптеку, приказывая набрать и таблеток и сиропов. Мужья возвращаются с лекарствами, потрясенные ценами на них. Отец Сергий начинает лечиться. Из солидарности к нему и от того, что появились средства исцеления, и мой организм решает напомнить о себе, дает сбои, я тоже начинаю кашлять и прикладываюсь к пузырьку.

День

Ни одно место под солнцем не забыто Господом, уж тем более Греция. Да так можно о любом месте сказать. Доказательство: везде, где бывал я, слышал такую притчу, которую рассказывали сербы, болгары, грузины, осетины, буряты, молдаване, монголы... в общем все. Вот она: Господь делил землю, раздавал ее народам, а болгарин (чех, поляк, молдаванин, бурят.) опоздал. Варианты опоздания: заработался, проспал, заблудился. Приходит к Господу, просит прощения. «Что с тобой делать, - говорит Господь, - хороший ты человек, вот тебе земля, бери, для Себя оставлял».

Во всем здесь Божие присутствие: неустающий от восторгов взгляд следит, как плавно переходят равнины в предгория, как украшают их дела рук человеческих: плантации винограда, фруктовых деревьев, орошаемые зеленые поля овощных культур, и всюду, несмотря на осень, цветение трав и кустарников. Далее светло-серые и коричневые склоны гор, исцарапанные мелкими и глубокими ложбинами. Можно себе представить, как несутся по ним весенние потоки с вершин оттаивающих гор, как рокочут растревоженные камни, подобно шуму мельничных жерновов.

Да, Греция. Греческие священники крестили Русь, слава Богу. Именно их призвал в Киев святой равноапостольный князь Владимир. Именно от них приняла веру православную его бабка, святая равноапостольная Ольга. И всегда Россия благодатно окормлялась, так сказать, кадрами Второго Рима. При Екатерине были призваны греки для заселения южнорусских степей, и тогда многие греческие фамилии обрусели и стали нам родными. Келлия святого Патриарха Иерусалимского Модеста выпустила книгу об архиепископе Чебоксарском и Чувашском Николае. Его фамилия Феодо-сьев, а это от грека Феодосиса, священника, его предка.

* * *

Рынок надгробий. Странное ощущение испытываешь, когда ходишь по нему. Вроде и не по аллеям кладбища идешь, но уж, конечно, и не среди парковых скульптур. Еще где-то живут люди, которым уже вот этот ангелочек из белого мрамора готов обозначать место упокоения. «Покойся, милый прах, до утренней звезды» напишут на постаменте. Или проще, от имени усопшего: «Я дома, вы еще в гостях».

Последнее очень нам подходит, мы тут дважды в гостях: и на земле у Господа и в Греции, у греков.

Переправа

И машины летят, и день летит, и пространство пролетает, часов пять в пути, и вот мы уже у паромной переправы. Стоит у причала гигантский паром с начертанной по борту надписью «Эвбея. Агиос Иоанн Русский». Агиос - святой. Обогнавшие нас на последних перед переправой километрах сотоварищи сообщают, что есть еще целый час до отхода парома. Час при наших темпах - это подарок. Решаем нырнуть в Эгейское море. Повезет, так дня через три нырнем в Ионическое.

Немного отъезжаем и находим: пляж не пляж, но песочек, деревца, все очень прилично. Чьи-то палатки. Море чистейшее. В нем булькают-ся несколько семейств. Все подрумяненные, подкопченные солнышком. Взирают на нас, бледнолицых северян, с любопытством. Но северяне отважно и мощно заплывают дальше всех. Взирают теперь уже с уважением. Так-то. Не всегда загар - знак мужества, мужество наше в наших ледяных крещенских купелях, в долгих зимах, в сшибающих с ног снежных вихрях.

Но уже пора на паром.

* * *

Паром. Сколько же он тащит? Состава два, наверное, товарных поездов. Глядим сверху на грузовую палубу и не можем определить, где наши джипы? Такими они нам казались большими, а тут, среди многотонных, длинных и высоких рефрижераторов, фур, самосвалов крошечки легковушек и точки мотоциклов.

Неутомимые отцы Петр и Евгений пошли в капитанскую рубку управлять паромом. Остальной коллектив на безпривязном содержании. Кто пьет кофе, кто переводит «на цифру» виды берегов и морских далей, кто, как я, ходит по необъятному пространству палубы.

Боже ж ты мой, как же курят греки. И увы, увы, и гречанки. А как хлещут кофе! А как хохочут! Ни одного печального лица. Нет проблем? Или так друг перед другом, оставив на время поездки все проблемы?

Трещит от порывов ветра шелковая ткань греческого красивого флага. Выстраданный, цвета морской волны, греческий крест царствует на Средиземноморье.

О, великая, многострадальная Греция! Кто только не зарился на твои красоты, кто только не посягал на твою веру православную! Тысяча четыреста островов в Греции, и нет ни одного, не орошенного кровью мучеников. Море, здесь везде море. И отсюда эти дивные слова о поминовении всех «и сущих в море далече». И отсюда эта здравица: «За тех, кто в море!», вошедшая во все застолья с участием моряков и рыбаков. Она вторая по счету перед тостом за женщин. Греки вообще, в отличие от других, делят людей не только на живых и усопших, а еще и на тех, кто в море.

Знавала Греция и счастливые эпохи. Нет, не античность, а времена после раннего христианства. Что античность! Да, Акрополь, Афины, театр, ристалища, олимпиады. Но в эту античность не поместилось христианство, и среди мраморных статуй живыми сжигали христиан, а на аренах амфитеатров специально изморенные голодом хищники терзали на потеху публике мужчин и женщин, стариков и детей, души которых возносились ко Христу. Славянское язычество оказалось более приветливым к единобожию. Духи лесов и болот не посмели войти в церковь и не сопротивлялись ей, остались жить, так сказать, у себя, а затем спокойно вошли в сказки, дали сюжеты фильмам и мультфильмам и стали даже очень симпатичными лешими, бабами-ягами, русалками.

Счастливые века, завоеванные страданиями первых христиан, продолжались вплоть до времен иконоборчества. Оно возникло во время греческого императора Михаила в начале IX века. Благочестивый император и не помышлял о том, что один из его патрициев, Лев, прозванный Армянином, займет его место. Не только займет, но и возглавит гонения иконоборцев на христиан.

Коротко сказать, было так: болгары через земли греков всегда рвались к Средиземному морю. Выхода к Черному им не хватало. В одной из схваток преимущество греческих войск было очевидным. Но кто мог знать, что подкупленные Львом Армянином военачальники внезапно дадут приказ отходить. Болгары думали, что это какой-то маневр, военная хитрость, потом осмелели, начали преследовать греков и поражать их. И войско, и народ сочли царя трусливым, малодушным. Этому способствовал Лев, который распускал такие слухи. Уже прямо в народе называли Михаила изменником. Войско отказалось исполнять приказы Михаила и провозгласило императором Льва. Ну все как у нас перед Гражданской войной. Благочестивый император, несмотря на уговоры приближенных, не захотел противодействовать Льву, заявляя, что не желает, чтобы была пролита хоть капля христианской крови. Более того, он послал Льву царскую корону и порфиру - царствуй. И что? С пышностью воссел Лев на византийский трон, тут же заточил Михаила и его супругу в тюрьму, а их сыновей приказал оскопить, то есть чтобы и речи не шло о наследственной власти. А дальше - дальше годы и годы гонений на христиан, названные эпохой иконоборчества. Иконы Лев Армянин ненавидел как нынешние баптисты, доселе устраивающие их сожжения.

Восстановила иконопочитание в середине IX века благочестивая царица Феодора. Гречанка.

Римляне, турки, венецианцы, болгары, самозванцы Европы - каталонцы, все топтали сапогами и копытами Грецию. Византия то усиливала на Балканах свое командное присутствие, то оно ослабевало. Что говорить, даже норманны отметились, завидуя византийской шелковой монополии. Делая набеги с подвластной им Сицилии, норманны грабили греческие побережья. Византийцы изгнали их в конце XII века, но жадная Европа поняла, что берега Балкан уязвимы, и вскоре началось нашествие крестоносцев и торговых городов. Богатеи Венеции, в основном еврейские купцы, нанимали войска, любящие пограбить, и захватывали греческие пространства. В 1204 году пал Константинополь, на его месте создалась Латинская империя. А дальше? Королевства сменяли королевства, острова переходили из рук в руки, как и морские порты крупных островов. Особенно страдала Церковь Православная. Облагаемая со всех сторон данью, она иногда и рада была откупиться, но захватчикам и этого было мало, особенно католикам и османам, они посягали и на православную душу греков. Михаил 8-й Палеолог изгнал латинян из Константинополя (1261), но уже впереди маячило турецкое иго. И если бы Русь не задержала нашествие татаро-монголов, то что бы осталось от Греции?

И что говорить об Эвбее, когда все кровавые волны захватчиков прокатились по нему. От тех времен на острове осталась и сохранилась доныне главная святыня Г реции - мощи святого Иоанна Русского.

Уроки на палубе

Вернулись наши рулевые. Довольные. Поуправляли этой громадиной. Смеются: «Чуть на мель не посадили».

Отец Геннадий занимается с нами греческим:

- Евхаристо - спасибо, отсюда наше евхаристия - благодарение. Каламара - доброе утро, паракало - пожалуйста, библио - книга, охи-охи -это не вздохи, а отрицание: нет-нет, а вот интересное слово: мера. Это по-гречески день. День - мера, а малая его часть - лепто, это минута, вспомните евангельскую лепту. Микро - мало, макро - много. Дека - десять. Отсюда декада. Это про нас. Декада паломничества по святым местам.

Рассказывает, как греки спасали мощи святого Иоанна Русского. Они были с ними в Малой Азии, нынешней Турции. Возвращали мощи святого тайно. Поместили в ящик, сверху закрыли разными вещами, опустили ящик в трюм. А по небрежности перевернули, да и торопились: ночь. Святой оказался лицом вниз. И корабль не может отойти. И понять ничего никто не может, что случилось? Стали молиться, уже светает. А ящик-то перевернут. Вынесли на палубу, отслужили молебен, и корабль сам пошел.

Вообще в Греции такой сонм святых, что только, может быть, Святая земля да Россия сравнимы с Грецией. Именно сюда устремлялись апостолы, здесь лилась их проповедь на благодатную почву греческих сердец, здесь души страдальцев за веру Христову возносились к престолу Божию. Имена же их Ты, Господи, знаешь. А нам уже не узнать всех, не посетить все места их подвигов. Но утешение в том, что они - наши, записаны в наших святцах, мы их поминаем в ежедневных молитвах.

Слово «Эллада» сразу приводит на память Луку Элладского, святого, рожденного на острове Эгина, а Эгина - это еще и святой нашего времени Нектарий Эгинский. У нас его знают, выходят книги его поучений, вышел именной календарь. А Лука Элладский известен мало. Избранный Богом, он с детства служил Ему. Не ел мяса. Родители сварили рыбу вместе с мясом и дали ему. Он отказался от такой рыбы. Работал в поле, все отдавал нищим. Шел сеять пшеницу, отдал ее почти всю. А урожай у него вырос больше, чем у других. Оживил однажды убитого охотниками оленя. Когда встретил на берегу моря двух старцев, идущих в Иерусалим, и ему нечем было угостить их, то по его молитве на берег выпрыгнули две большие рыбы. Однажды его ужалила в ногу ядовитая ехидна. Он взял ее в руки: «Мы - создания единого Бога, и ты мне не вреди, и я тебе не буду вредить, пойдем каждый своей дорогой». Исцелял больных, обличал нечестивых. Это я извлек из его жития, но где его мощи, там не указано. Может, оттого, что он завещал его не хоронить, а отнести его тело в лесную чащу и выбросить. Вот и кажется, что где-то ночами стоит над этим местом светящийся столп от земли до неба.

Греческая церковь, оповещает нас отец Геннадий, была в составе Константинопольского патриархата, но после восстания против турецкого ига в 1821 году объявила себя независимой, но в обществе было недовольство таким решением иерархов. Поэтому после революции 1843 года начались переговоры с Константинопольским Патриархом и, по общему согласию, Греческой Церковью стал управлять Постоянный синод. Долгое время она сильно зависела от государства, и ею более управлял министр религий, нежели епископат. Сейчас отношения, так сказать, паритетные. Об этом нам можно и не знать, наше дело - хотя бы немного обогатиться тем богатством, которое и в Греции и у нас называется святостью.

Эвбея

Уже Эвбея. На берега не наглядеться - к ним жмутся нарядные суденышки, на берегах аккуратные домики, часовенки меж ними как часовые. Доносит ароматным запахом какой-то лечебной сгоревшей травы. Будто было какое жертвоприношение. Сверху видим, как Димитрий Гаврильевич машет нам с нижней палубы, велит спускаться. Уже ошвартовались, уже ревут дизеля тяжелых машин.

Движемся к монастырю Давида Эвбейского. Едем и едем. Немыслимые повороты, зигзаги. То слева скалы, справа пропасть, то наоборот. То туман, то облака. Виды какие, какие виды! Леса на склонах гор. Неожиданным кажется обилие сосен. Ну как тут прицелиться, как снять все ближнее и дальнее? Водители созваниваются. Остановка для съемки.

- Не разгуливаться! - сурово замечает отец Геннадий.

Отец Сергий не выходит, старается, пока спокойно, подремать. А такие кругом запахи, такие кругом фруктовые деревья. И чьи они? Никаких селений и близко нет. Решаем, что фрукты Божьи, а так как и мы - Божье достояние, то фрукты можем попробовать. Огромные сливы, но на вкус травянистые, а вот персики мелкие, но до чего сочны и сладки! Слабый ветерок приносит ароматы кадильного дыма. Неужели монастырь, уже доехали? Нет, это ладанный запах смолистых деревьев.

Приказ: по коням! Мчимся далее. Шоссе как картинка. Обочины побелены и четкими линиями зовут в перспективу пространства. Деревья по обочинам обведены белыми кружочками. И - никого. Лисы, что ли, шоссе подметают. Вон, мелькнула одна.

Влево, вверх, повороты, повороты, все! Стоянка. Тяжелые древние монастырские надежные врата. Пятнадцатый век. Два раза монастырь уничтожался. Первый раз турки, второй - землетрясение. Во дворе источник. Благословляющая бронзовая длань, льющаяся светлая вода. Оставленные у источника костыли.

Давид Эвбейский совсем малышом разговаривал с Иоанном Крестителем. Поздно вечером родители услышали голоса из комнаты сына. Вошли. Сын, показывая на икону святого, сказал, что он говорил с Иоанном и что тот ушел в икону. Никакой другой жизни, кроме монашеской, Давид не представлял. Его называли старцем... в двадцатилетнем возрасте. Уйдя в горы в поисках уединения, Давид молился Богу, чтобы узнать, где остановиться. И однажды, когда он стоял на молитве, из скалы забил источник. Как раз тот, который осеняет сейчас бронзовая рука. Тут и остановился. Светильник Давида не остался под спудом, стали к нему притекать ищущие спасения. Стали строиться. В поисках средств Давид ходил по Румынии, Молдавии и, что радостно сказать, по России. То есть русские пожертвования лежат в основе монастыря.

Здороваемся. Монах сурово кивает в ответ на наше «каломера». Оказывается, поздновато приехали. Но видит батюшек:

- А, русские? Русские? Снимать можно, только без вспышек.

В храме у мощей святого Давида Эвбейского глубокое блюдо с маслом. Рядом ложечка. И вот - диво дивное: только что была дорога, скорость, разговоры, а в тишине храма все замерло, все благолепно. Обходим иконы, прикладываемся, сдаем записки.

- Понимаем русский, понимаем, пишите русскими буквами, - говорит монах.

Уходит, возвращается, приносит бутылочки. Батюшек, им всегда привилегия, вводит в алтарь. Служим краткий молебен. Паломники греки подтягиваются на звуки молитвы, останавливаются. Серьезны и внимательны. И как-то уже приходится мириться с тем, что женщины у них сплошь простоволосые.

У монаха еще подарок, он раздает ватки, которые пропитало миро от мощей, и ловко эти ватки заворачивает в кусочки фольги. И, окончательно нас полюбив, открывает мощи святого Давида, к которым мы благоговейно прикладываемся.

Выходим в тенистый двор. Никто не решается прервать это тихое состояние душевной радости. Идем вновь к источнику, к его благословляющей руке.

Вновь дорога. Когда целый день в машине, и когда понимаешь, что еще, самое малое, неделю будешь жить в ней, то уже и в нее садишься как на рабочее место. Хорошо ехать в молитвенном состоянии. Оно было с утра, было и днем, но посещение монастыря это состояние, как говорят святые отцы, «возгрело». Да, именно так, надо возгревать свой внутренний настрой на молитву. Враг спасения ввергает в разговоры, в рассеянность, отвлекает красотами, а когда сердце полно впечатлениями от жития святого, то и голова очищается от суеты. Тревожно за отца Сергия, но он уверяет, что ему после монастыря гораздо лучше.

Как хорошо, особенно в дороге, когда все за тебя решают, а ты живешь в послушании. Тут главное не высказывать никаких своих желаний.

Хочется тебе есть? Мало ли чего тебе хочется. Придет время - накормят. Придет время - спать уложат.

К великому святому

Конечно, все проголодались, ведь с утра только слабый чаек в Салониках, но надо двигаться к монастырю святого Иоанна Русского, надо успеть до закрытия. Ну, может, по дороге еще встретим фруктовые деревья, поедим. Но как их заметить - летим, просто летим. И время не замечаем, и вдруг - огромный образ святого. Иоанн Русский! Прекрасный храм, много людей. Площадь кипит торговлей и застольями. Запахи жареного и пареного. Водителям, как всегда, труднее нас, им надо припарковаться, а это сейчас во всем мире проблема. Тем более в таких местах. Нас высаживают, мы идем в храм. Вначале кажется темно и шумновато, но вот - прорезаются в полумраке многочисленные подсвечники с кострами горящих свечей на каждом, а небольшой шум это не шум, а молитвы. Очередь к открытым мощам. Они немного пострадали в пожаре, может от этого лик святого немного скрыт золотой полумаской.

Русский солдат. Раненым в битве с турками попал в плен. Куплен хозяином-мусульманином, который требовал у Иоанна перехода в ислам. Иоанн отвечал: «Я пленник твой, я работаю на тебя, но вере христианской не изменю, это вера моих отцов и дедов». Все вынес страдалец - побои, истязания, голод и холод. Жил в конюшне. Работал старательно, и хозяин стал замечать, что его кони, его домашний скот не знает падежа, плодовит, урожаи на его полях обильнее любых других, и понимает, что тут все дело в русском пленнике. Перестает угнетать его, даже предлагает улучшить жилье, но Иоанн отказывается. В каморке при конюшне никто не мешает ему молиться. К нему приходят с просьбами помолиться за родных и близких, он никому не отказывает. Мулла недоволен авторитетом Иоанна, но хозяин за него заступается. Происходит случай, небывалый доселе в тех местах. Хозяин свершал хадж - паломничество мусульман в Мекку и Медину, а жена его позвала гостей, приготовила вкусный плов и сказала: «Такой плов очень любит мой муж. Как бы он рад был покушать его». Иоанн прислуживал за столом и сказал: «С вашего позволения я передам это блюдо с пловом хозяину». Гости засмеялись. Иоанн взял блюдо, вышел с ним, помолился и блюдо, исчезнув из его рук, в тот же миг оказалось в Мекке, в руках хозяина. Хозяин узнал его, ибо на блюде было семейное клеймо. Он вернул его домой, где понял, что Бог пленника Иоанна всемогущ.

После прикладывания к мощам разошлись по пространству храма. Вновь собрались на паперти, храня в душе благодарное состояние прикосновения к святыне.

Вечер, утро, новый день

У отца Геннадия везде или все знакомые или все ему везде знакомо. Так как сегодня не пост, не среда, не пятница, он говорит о каких-то необыкновенных шашлыках из крохотных кубиков мяса. Да, в его знакомом ресторане, на веранде с видом на храм, есть такое блюдо. Ждать обед приятно. Несут воду, несут, конечно, греческие салаты и соусы, и хлеб, греческий хлеб. Им одним можно вдоволь наобедаться. Уже и наужинаться, ибо пора и о ночлеге думать. Отец Геннадий волюнтаристски решает, что после застолья надо еще проехать энное количество километров, чтобы ночевать в городе Фивы, оттуда ближе к Халкиде, к переправе на материк. Оказывается, он уже позвонил в Фивы, заказал гостиницу. Но эти Фивы, конечно, не египетские Фивы, просто совпадение. Там Фиваида, здесь Эвбея. И Халкида не та, где был Халкидонский собор.

В сумерках, сквозь редкие огни придорожных таверен, добираемся до ночлега. Здесь размещают мужчин и женщин порознь. Так удобнее для оплаты. Мне даже хорошо, ибо кашляю сильно, и жена и сама бы не спала и меня бы лечила. А тут все-таки засыпаю на дополнительно внесенной в номер кровати. Перед этим, конечно, чокнувшись с отцом Сергием пузырьками с сиропом. Вспоминаем монаха, который лечился только тем, что говорил своей хвори: «Ну, смотри, вот возьму и умру, кого ты будешь мучить? У трупа болезней нет». И хворь отступала. Так что, успокоя себя тем, что труп не кашляет, спим. А так как кашляем и во сне, значит, живые. Между нами поместили отца Евгения, который слышит нашу перекличку.

Утро. Стерильные улицы, вымытые плиты перед магазинами, зеркала витрин, красотки и красавцы на рекламных щитах. Здесь рекламы все-таки поменьше, чем у нас, и не так она хамовато назойлива.

На завтраке говорю Наде о монашеском отношении к организму.

- Не знаю, как у монахов, но тебе организм кашлем дает понять, что так относиться к Божьему творению нельзя.

Наш путь на самую верхотуру Эвбея. На гору Сагмата, это в переводе седло: со стороны глядя, она походит на седло, на ней горный монастырь Преображения Господня. Дорога вверх трудная, асфальт старый, по краям дороги никаких ограждений. Как бы мы ехали по ней вчера вечером, как задумывалось ранее? Вдобавок вчера и настоятеля, отца Нектария, не было. О нем мы наслышаны, хочется увидеть. Говорят, он так носится по этим дорогам, что машина на гололедице крутится как в цирке на триста шестьдесят градусов.

Какие просторы во все стороны света, какие дивные цветы и кустарники вокруг. Женщины ахают: какие дивные крокусы всюду, лиловые, белые, голубые. Маленькие елочки. На гранатовых деревцах уже нет листьев, но большущие гранаты. Поодаль, еще выше, новый храм. А в главном идет служба. Тихонько входим, долго тихонько стоим, тихонько выходим.

В начале создания обители пришел сюда монах Климент, называемый ныне Климентом Сагматинским. В 1106 году император Алексей Комнин даровал обители Крест с мощами трехсот (!) святых. Было братии сто человек. Сейчас два. Да еще наши студенты: Володя, Семен, Григорий. Учатся в Афинах, а так они из России. Володя из Севастополя. Приезжать сюда любят, помогают и по хозяйству, и в службе. И сейчас быстро успевают приготовить кому чай, кому кофе, угощают и фруктами. Рассказывают о богословском факультете, на котором учатся. «К нам меньше желающих, чем на юридический и медицинский». - «Ну да, там доходнее. Учением довольны?» - «Хорошо, дают знания, и латынь, и греческий, но сильна светскость в вузе, обмирщенность. Курят даже. Не все все-таки». - «А вас гречанки не захороводили?» Смеются: «Нет, наши лучше». Какие тут трудности? Да никаких. Вот вода привозная, да зимой заметает, снег метра два толщиной.

А вот и сам хозяин. Оказывается, он вернулся под утро, прилег, его не хотели будить, но сам встал и пришел к нам. Так ласково и приветливо обнимает каждого, так от души благословляет, что мы все веселеем и чувствуем себя давно с ним знакомыми. Это оттого еще, что отец Нектарий очень любит Россию, много раз у нас бывал. И бывал не просто, а шел по следам святителя Луки Войно-Ясенецкого Крымского. И Сибирь, и Архангельск, и Соловки, и Симферополь. И Средняя Азия. Даже по Енисею прошел от Красноярска до Норильска. Отметает наши восхищенные возгласы. «Я же не под конвоем, какая тут трудность. Не на “черном вороне”, на нормальных машинах. С молитвой. Помощь святителя везде ощущал». С большой благодарностью вспоминает встречи на Русской земле. Ведет в созданный им мемориальный музей Крымского святителя. Музеем и не назовешь, это храм молитвы и памяти. Да, такого у нас нет, это нам даже и в упрек. Здесь частица мощей, гроба, часть святительской рясы. Также подлинные вещи святителя, редкие фотографии, описание фронтовых ранений, рисунки - руководства по хирургии. «Много бывает у нас паломников, ведем сюда. Люди поражаются, что столько выдержал человек. Была правнучка Татьяна».

Отец Нектарий выносит для поклонения главную святыню, которой награждена обитель - Крест императора с мощами. Крест весь в сиянии драгоценных камней. Но это сияние говорит не о драгоценности украшения, а о святости. Триста святых. Это в голове не укладывается. Но дай Бог, чтоб уложилось в душе.

Говорим о Керчи. В ней, в древнейшем храме Крыма, Предтеченском, крестили святителя Луку. Ныне там строится храм с престолом в его честь.

Идем в новый, трехсвятительский храм. Престол во имя святых Серафима, Иоанна и Климента. Батюшки, сами постоянные строители новых храмов и реставраторы разрушенных, знакомятся со стройкой с полным знанием дела.

Тут так хорошо, что вот было бы так, чтобы время остановилось и дало нам еще и еще отрадного здесь пребывания. Но нет средь нас Иисуса Навина, некому остановить солнце. А оно уже очень высоко.

На прощание отец Нектарий дарит нам свою книгу «Возвращение». Она на русском языке. Ну, как ни грустно, надо ехать.

И опять отдаемся опасному движению, молясь и уповая на мастерство водителей. Сияет солнце, сверкает внизу, отражая его, озеро пресной воды. Путь в Афины, в столицу античности, на материк. Ждем, что скоро опять паром. Мы же на Эвбею прибыли на пароме. Но нет никакого парома. Несемся и несемся. Длинная эстакада, по бокам канаты. Мелькнула внизу вода. Отец Геннадий сообщает

- Вот вам и паром, не будет парома, проспали чудо строительства. Это же один из самых длинных мостов в мире. Тут были такие споры, конкурсы, чей проект взять? По-моему, французы победили.

И снова дорога, и снова молитвы. Ну и, конечно, не можем наговориться о монастыре отца Нектария.

Нас сопровождает Володя. Его благословил отец Нектарий. И это очень спасительно для нас, ибо Володя ездил тут многократно и знает, где лучше проехать, чтобы быстрее доехать.

Афины

При въезде в Афины вывеска «Русико пирожки». Так и написано русскими буквами. Чуть дальше - «Галушки». Не хватает белорусской бульбы, и было б полное представительство братьев-славян. Володя указывает еще на одну смешную рекламу: дюжий парубок в расшитой косоворотке с банковской карточкой в руке. Надпись: «Чи можу я отримати за свои гроши? Доллар чи гривна?»

Начались такие пробки, каких не было в Салониках, нет и в Москве. По бокам улицы тесные тротуары, потоки людей. Поджав ноги, на ступеньках магазинов нищие, как детали архитектуры. Среди тысяч машин толпы людей и тысячи мотоциклов, от огромных тяжеловесов с закрытыми колясками до несерьезных мопедов. Машины сигналят, люди чего-то кричат - и друг другу и в мобильники. Женщина в годах, глядя в зеркальце, на ходу наводит красоту, подкрашивается, ее крепко прижали, она хоть бы что, встряхнулась и опять красится, опять видит только себя. Впереди долго мешается, так сказать, под ногами, красный «ягуар», за рулем в «ягуаре» бабушка, а на заднем стекле надпись на английском языке: «Я тоже еду».

Впереди виден Парфенон, Акрополь. Елена вспоминает студенчество:

- Отмывала, - это такой термин, то есть пространственное, объемное изображение, - Парфенон. Строгий такой, интересно. А по русской тематике деревянное зодчество Каргополя.

Дальше - пешеходные места. Еле-еле находим местечко машине. Другое местечко находим на другой улице. Эту местечковость просят крепко запомнить наши водители. Тут мы обязательно растеряемся. То есть не растеряемся, мы люди смелые, но потеряться можем, так что чтоб вернулись к стоянке. Прощаемся с Володей. Завтра он вернется к отцу Нектарию, счастливый.

Бог мне судья, не люблю Афин. Сразу вспоминаются страницы, читанные о них. Афины, замечает Константин Леонтьев, погубила демагогия. То есть проболтали государство. А Спарта, завоевав Афины, ибо была спартанской и зрелищ особо не любила, заразилась болезнями Афин и тоже провалилась в черные дыры истории. Тут издевались над христианами. Тут же ставили прославленную классику античной драмы. И там и там были зрители. А драмы были соответственные: полюбила любовника, а дети мешают любить его, детей убила. Старый стал отец, давай выгоним. Нужен престол, давай царя отравим. Драматург Сенека, кстати, был наставником... Нерона. Очень многому интеллигент античности научил монарха античности. Тот, например, обедал при свете живых факелов. Живые факелы - это заживо сжигаемые привязанные к столбам меж пиршественных столов христиане.

Конечно, были и Сократ, и Платон, и Аристотель. Они могут быть даже названы светскими предтечами христианства, ибо исповедовали единобожие. Может быть, они даже и пророка Исаию читали. Аристотель, кстати, был наставником Александра Македонского. Да ведь и Македонский окончил жизнь безславно. Хотя то, что все Средиземноморье к началу новой эры говорило на греческом, это, конечно, его заслуга.

Новые времена начинались Дионисием Ареопагитом и проповедями апостола Павла, потом и других. Именно Дионисий почувствовал момент Крестного подвига Христа, когда содрогнулся мир во время Распятия. Здесь рушились идолы язычества. То, что в музеях выставлены безносые и безрукие скульптуры, вовсе не говорит о варварстве древних жителей. Ценили прекрасное, но не такое. Эта античная эротика будила не лучшие чувства. Когда Петр заполнил Летний сад антиками, весь Петербург недовольно гудел, и пришлось ставить в саду специальную охрану. Христиане разбивали статуи богов, и правильно делали. Эти «боги» и сами рушились, устрашаясь молитв святых.

Знаменитую афинскую безбожную философию, эти «афинейские плетения» посрамили святые. Но и то надо сказать, что посрамленные, например, великомученицей Екатериной, философы начинали веровать во Христа и за это бывали убиваемы.

Аналогия России и погибшей Византии, которой сейчас многие увлечены, справедлива в двух случаях: в денежном вопросе и в отношении зрелищ. Да и то: русский не еврей, не араб, не турок, не грек. Накопив, он может и наплевать на богатство, он не венецианский купец, в нем все равно, в глубинах сердца, есть понимание ничтожности богатства перед спасением души. А вот зрелища, особенно комические, даже страшнее жадности, они изнуряют умственное и нервное состояние, низводят человека до биоробота с инстинктами. И все равно Россия - не Византия, зрелища и деньги нас не погубят, лишь бы от Бога не отступиться, а остальное переживем.

По обочинам тротуаров сидят веселые негры, теперь их надо называть афроевропейцы. Им хорошо на солнце, предки у них жили на экваторе, а нам тяжело. Кричат: «Земляк, камрад!» - и схватывают с доски перед собой комочек какой-то массы и шлепают его на свободное место доски. Комочек вдруг из лепешки быстро превращается в какую-то фигурку. Это превращение изумляет детей и они тормозят родителей около негров.

- Чем бы дитя не тешилось, - говорит один из нас, а другой заканчивает:

- Лишь бы не вешалось.

Мост над наземной линией метро. То и дело гремит предупреждающий колокол и проносится короткий поезд.

Неохота мне идти по этой безбожной античности, бывал я тут, знаю все. Вон храм императора Адриана, потом его переделали в христианский храм, сейчас, наверное, демократический музей. Тут еще слева вверху тоже музеище, а там как пойдут всякие Дианы, да Афродиты, да Минервы. Одно отрадно - кондиционеры, вентиляция. Продвигаемся. Народу все гуще. Кто-то ушел вперед, кто-то отстал. Я зазевался, где жена? Нет жены. Да, хорошо для воспоминаний: потерял жену на пути к Акрополю. Меня окликает Димитрий Гаврильевич. Он дарит мне такой нарядный блокнот и такую при нем богатую авторучку, что нет сил отказаться. Загружаю Димитрия Гаврильевича просьбой, увидев мою жену, сказать ей, что я ее ищу. То же самое, в отношении своей жены, Галины Георгиевны, просит и он. Говорю ему, что если посмотреть с вершины холма на юг, то можно увидеть остров Эгину, где подвизался великий святой нового времени Нектарий Эгинский.

Нахожу тень, сочиняю афоризм, что лучше плохо быть в тени, чем хорошо на солнце, раскрываю сверкнувшие белые страницы блокнота, и... и напарываюсь на невеселое событие. Из-за угла на приличном мотоцикле выезжает парень и притормаживает около голосующего ему другого парня. Третий парень выскакивает сзади, сшибает мотоциклиста с седла, прыгает в седло, напарник пристраивается сзади и они уносятся, оставив на земле упавшего хозяина, лишенного своей движимости. Интересно, что у него сразу находятся свидетели и кто-то уже телефонит в полицию.

Встречаю жену, идем искать стоянку. Узнаю стоимость билета на посещение остатков античности.

- Сколько? Двенадцать евро? С делегации? С человека?! За зрелище развалин и статуй с отбитыми носами? Ну, господа-товарищи!

- Но едут же. Ты же видишь, какой наплыв.

- Это безбожные язычники нового времени.

Интересный разговор прерывает событие, которое происходит от нас в десяти метрах. Несколько подростков нападают на негра, бьют его, он отмахивается, ему бегут помочь другие негры, но и к парням спешит под-

крепление. Свистки полиции, три полицейских с дубинками. Лупят и тех и других. Негров лупят сильнее. Парни убегают. Полицейские хватают негра, защелкивают наручники. Но тут мужчина в годах вмешивается и горячо отстаивает негра. Он готов идти в полицию, он оборачивается, он призывает в свидетели тех, кто видел, что первые начали драку не негры. Полицейские снимают наручники с негра и, погрозив ему дубинкой, идут далее. К мужчине подходят женщины и начинается дискуссия.

За что, спрошу, любить Афины? Отвечаю: за Дионисия Ареопагита. Да, пожалуй, и только.

В Великую Лавру

Выдираемся из духоты и тесноты Афин долго, и отец Геннадий, занимая время с пользой, кратко рассказывает о знамении Креста над Афинами в 1925 году. Именно тогда Греческая Церковь с подачи Патриарха Мелетия (Метаксакиса) перешла на новый стиль. Патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский не поддержали Мелетия. Русского Патриарха тогда не было, был Местоблюститель, но, к чести русских иерархов, они также не поддержали Мелетия. Хотя на них давили большевики. Первое давление выдержал Патриах священномуче-ник Тихон, от следующих отбился будущий Патриарх Сергий (Страго-родский). Так вот, 14-го сентября, в церковное новолетие, верующие в огромном количестве собрались у церкви Иоанна Богослова в Афинах и протестовали против нововведения. Стояли стеной, не расходились. Их оцепила полиция. Молящиеся защищали священников, которых хотели арестовать. Внезапно в небе засиял огромный восьмиконечный Крест, который осветил и церковь, и молящихся. Есть множество снимков этого Креста. Люди упали на колени: «Господи, помилуй!». Объятые страхом полицейские не смели войти в храм. Мало того - трое из полицейских потом приняли монашество. Явление Креста было невозможно объявить выдумкой, и Мелетий в своем обращении пытался объяснить явление тем, что Крест был послан для мирного урегулирования отношений меж полицией и старостильниками. Но всем было ясно, что Господь четко дал понять, на чьей Он стороне. Афонские монахи, собравшись в монастыре Ватопед, резко осудили новостильников.

Заправка. Наш внедорожник рад любому бензину, но заправщица, дородная тетка в широких цветных брюках, льет самый дорогой и льет под горлышко. Прямо насильно, не спрашивая, каким заправить. Оказалось -болгарка. Мало того, она самовольно проверила давление в шинах и настырно набросилась на протирку стекол.

- Смиримся, - хладнокровно произносит Александр Борисович и достает бумажник.

Коринф по дороге, и опять столько можно сказать о Коринфе, начиная с посланий к коринфянам, и, конечно, хорошо их вспомнить на местах, где их зачитывали первым христианам. Может быть, вот эти камни помнят великие слова апостола о любви? Открываю Новый Завет, читаю из Первого послания коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я - ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею - нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится... Достигайте любви» (1 Кор. 13, 4-8).

- Еще зачитайте оттуда же, - советует батюшка, - очень впечатляет, это назидание помню наизусть: «Разве не знаете, что вы - храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, а этот храм - вы». Глава три, стих шестнадцать - семнадцать. Можете проверить. Да, вот тут, тут зачитывали это послание, передавали из рук в руки, читали вслух. Назидались и исполняли, и шли за Христа на мучения.

Батюшка замолкает. Тут мы ныряем в тоннель, затем ненадолго выехав на солнышко, ныряем в следующий. Только и увидели по дороге прямо и левее гору Коринф, похожую на Фавор. Вообще, утешая, говорю, что от того Коринфа ничего не осталось, только коринфские колонны. Да и их немного. Я был в Коринфе. А колонны, они везде колонны. Спешим в Патры, к ночлегу. Очень сильно нас тормознули Афины. На остановке Димитрий Гаврильевич дарит нам диск: мужской монашеский хор исполняет русские народные песни. И вот - до боли сердечной откликается в душе песня: «Ой ты, степь широкая, степь раздольная». Будто вся Россия с нами едет по Греции.

Коринф. В горы

В Коринфе была замучена малоизвестная нам святая Еликонида. Она родом из Салоник. Во времена гонений на христиан публично заявила о исповедовании Христа. Ее заставляли принести жертвы языческим богам, объявляли волшебницей. Уговаривали: «Ты такая молодая, красивая, богатая, образованная». Она сказала, что принесет жертвы, просила оставить ее одну в храме. И пока язычники ликовали, она разбила статуи Аполлона, Венеры, Минервы, разбила и Асклепия, языческого покровителя врачевания. Еликониду бросали и в раскаленную печь, и травили голодными львами, но и пламя угасало, и львы лизали ей ноги. Ее приговорили к усекновению мечем. Она радостно говорила, когда ее вели на казнь, что счастлива присоединиться к Пречистой Приснодеве Марии, к святым Марфе и Марии, Марии Египетской, к святой Елисавете, к первомученице Фекле, ко всем женам и девам, служившим Христу. Когда ее усекли, из раны вместо крови вытекло молоко, что было знамением чистоты святой мученицы Еликониды.

Все придорожные склоны в рекламных щитах, закрывающих перспективу. Это даже может быть символом времени - взгляды специально натыкаются на близкую выгоду и не простираются вдаль.

Еще надо заметить, что едем мы по древнему Ахейскому княжеству. Ахейцы также упоминаются в древних источниках, например, в «Илиаде», и в религиозных. Едем мы по полуострову Пелопонесс. Сразу вспоминается почти тридцатилетняя Пелопонесская война, в которой победила Спарта.

А вообще Эллада в древнем и раннехристианском мире звалась Ил-лириком. В Писании говорится о распространении христианской веры «от Иерусалима до Иллирика».

Наш путь в горы. Поднимаемся так быстро, будто взлетаем. Ощутимо закладывает уши. По сторонам страшное зрелище обгоревшего леса. Видимо, был пожар, подгорело снизу, потом почернели стволы, умерли ветви. Из второй машины звонят - потек тосол, надо останавливаться. Как раз таверна, отцы благословляют обедать. Обсуждаем, что заказать. Пятница. Значит, рыба. Отец Геннадий толкует с хозяйкой. Для нее такой большой заезд - целое событие. В день три-четыре человека, тут прямо свадьба. Придется подождать. Ну, хотя бы очнемся от тесноты и движения.

Тихо. Вдруг в тишине колокольчики. Да такие разные. И резкие, и мелодичные. Это пасутся козы. Впереди, на той стороне ущелья, над горами огромный Крест. Туда и едем. Мегалос Лавра, Великая Лавра. Официально: Мегас Спилео.

Обед спокойный, тихий. Вроде и отцу Сергию полегче. Хвалит женщин за выдержку и терпение, за мужественное перенесение дорожных тягот. «Вот на Афоне не слышно ни ссор, ни шумных разговоров, почему? Женщин там нет. Отсюда вывод: в делегации у женщин афонский характер».

Наши мастера справились с утечкой и приглашают рассаживаться по местам. Опять начались зигзаги. Резко вниз и резко вверх. Отвлекая от напряжения, отец Геннадий рассказывает о занятиях по вождению в грузинской школе:

- Инструктор говорит ученику: Едешь по горной дороге. Слева скалы, справа пропасть, впереди на дороге старуха и девушка. Кого будешь давить? - Старуху. - Почему? - Старуха уже пожила, хватит, а девушка молодая. - Тормоз надо давить, тормоз.

На нашей дороге и пропасти, и скалы, но навстречу ни девушек, ни старух, поэтому отец Геннадий давит в основном на газ. Скоро ли доберемся?

Да, если мы по проделанной в горах дороге так долго и трудно добираемся, как же тогда монахи? Умели они уходить от мира. Еще же надо было и отстоять у нечистой силы место проживания. Слово «мегалос» -великая - относится не только к лавре, но и к пещере, с которой и началась Лавра. Огромная пещера, в которой жил огромный змей. В пещеру безстрашно вошли два монаха, Феодор и Симеон, и с ними святая Ефросиния. На иконе она пишется с козочкой. Они несли с собою икону Божией Матери. Змей вышел навстречу, а от иконы засиял такой невиданный на земле свет, что змей сразу погиб.

Над пещерой выстроены церкви, но вначале идем в пещеру. При входе источник, в него льется струя и как-то очень музыкально поет, падая в водоем. Рядом кованая кружка на серебряной цепочке. После такой дороги пьем воду и никак не напьемся. Рассматриваем объемную панораму происшедшего тогда события - огромного змея, монахов, Ефросинию и сияющую икону Божией Матери. Белая козочка испуганно жмется к ногам Ефросинии. Змей разинул зубастую пасть. Тут даже изображение его, его размеры устрашают, а каково было им тогда? И какую духовную силу надо было иметь, чтобы пойти на битву, имея одно оружие - веру православную!

Поднимаемся в верхние храмы, а там все, как всегда - молимся, батюшки служат. Ставим свечки, оставляем записки. Выходим на паперть. А она здесь так вознесена над пространством, что прямо летишь вслед за взглядом, которому не во что упереться, он тает в небе. И представляется, как выходили монахи на рассвете после ночной службы, как им легко и радостно вздыхалось в этом приближенном к Богу месте. Кто-то вздыхал и вспоминал родных, которые там, внизу, кто-то уже отрешенно молился о последнем часе на этой земле. Да, нельзя, нельзя, говорят святые отцы слишком любить земные красоты. Они все равно многократно меньше того, что приготовил Господь любящим Его.

Надо ехать. Надо, хотя не хочется уезжать. Так душевно, так спокойно. Спускаемся к машинам. Внизу еще один источник. И вот интересно, вроде бы уже пили и пили из первого источника, но и из этого пьем и не напьемся. Идем вдоль склона горы, на вершине которой Крест. Хочется назвать склон стеной, до того он вертикален и выглажен дождями и ветрами. И как только там устанавливали Крест? Он так вознесен над пространством, так прочно царствует над ним, что становится спокойно.

По-прежнему в ущельи, хорошо слышные, звякают колокольчики. Будто козочки нас приветствуют и желают доброй дороги. Машины заводятся, колокольчики умолкают. То есть для нас умолкают, глохнут в шуме моторов.

Патры

Дождь приветствует паломников в богоспасаемом граде святого Первозванного апостола Андрея. Я бывал в Патрах, но приезжали сразу в храм и сразу уезжали, а сейчас поздно, едем на ночлег, и я изумляюсь громадности города. Длинная набережная, широкие улицы. На площади многолюдный митинг, много красных знамен, гремят усиленные звукотехникой речи ораторов. Наш отель где-то тут, но движение перекрыто. Диву даешься, как наши водители с их штурманами ориентируются в незнакомых местах. Крутимся вокруг митинга, решаем вначале самое трудное - парковку, потом ищем отель. Он рядом. К нашей радости, на улице святителя Николая.

- Это нас святитель Никола Зарайский всюду ведет, - радостно замечает Валерий Михайлович.

На ночь мы не оставляем икону святителя в машине, приносим с собой.

Отель скромный, но чистенький, уютный. Крики чем-то недовольных, чего-то от кого-то требующих слышны и здесь. Пока крутились на машине, я заметил церковь, она рядом, и когда разместились, в нее сходил. В храме никого. Хотя идет служба. Две женщины сидят на стульях. И сюда доносятся шум митингующих. Да, их там явно побольше, чем молящихся.

Да это и у нас так: приучили демократы требовать улучшения условий жизни от партий и правительств, а не просить у Бога. Ну тогда и митингуйте.

Море за решеткой

Раннее утро. Темно. И вверху темно. О, где вы, чистые звезды Афона? Пойду умыться к морю. Да, до моря дошел, а не умоешься. Огромные , в три метра, не меньше, ограждения. Это против иммигрантов. Когда отправляются паромы в Италию, пакистанцы и другие несчастные осаждают их, прячутся в трюмах, на палубе. Их отлавливают, они стараются проникнуть на следующий. Отсюда и эти стальные изгороди. Шел и шел вдоль них. Ну не весь же берег окован. Да, нашел проход. Ворота охраняемые, но охранник махнул - можно. Встал на колени уже перед Ионическим морем, умылся. Радостно плеснула вдруг волна, а вроде было совсем тихо. И так легко дышится! Это и от вчерашнего дождя, и от морского воздуха, и от того, что никто не кричит.

Вернулся. По-прежнему рано, но машины уже снуют по узким улочкам, как кровяные тельца по сосудам. Угловой ресторанчик с гордым названием «Эверест» вершиной упирается в рекламу мужского одеколона, а подножие завалено мусором, «Эверест» как бы вырастает из него и стремится ввысь, где гордые запахи побритого мужчины. В мусоре копошится бездомный, а рядом, обнявшись, покачиваются в танце парень и девушка.

Вдруг обнаруживаю, что заблудился. Я же долго шел вдоль забора, значит, надо обратно к морю и обратно вдоль забора до нашей улицы. Хожу, хожу, опять вышел к «Эвересту». Мусора и бездомного уже нет, а парочка спит на скамье.

Святой, Первозванный

Храм святого Первозванного апостола Андрея - один из самых больших в Греции. И построен уже в наше время. Вокруг него просторно, но машинам все равно некуда приткнуться. Ездим вокруг, обзор храма со всех сторон. Удары колокола зовут к службе. Но опять же, и священники на месте, и свечи продают, и записки принимают, но молящихся нет. А около церкви есть. И много. Это цыгане, то есть цыганки с цыганятами. Кстати, и одеты очень хорошо, и явно не изможденные, но требуют нахраписто. Наши сердобольные женщины все им готовы отдать. Матушка Галина даже разворачивает припасенные на обед в дороге пакеты и цыганята летят к ней как голуби на брошенную горсть зерна. Идет священник, гонит цыганят, они подскакивают к нему, складывают ладошки, просят благословения. Поневоле он благословляет. Они и думают, что благословил продолжать требовать... Тут я задумался. Что они требуют? Подаяние? Но подаяние не требуют, это даяние, его дают, и милостыню тоже не требуют, милостыню ждут. Между тем наши отцы благословляют наших женщин перестать общение с этим требовательным племенем.

- Аут! Финиш! Баста! Гоу ту скул! - сурово говорим мы.

Вспоминаю, как лет десять назад был здесь с Фондом святого Андрея и как мы совместно с греками служили у мощей святого. Акафист пели по очереди. Незабываемое. Думаю, что тогдашние голоса остались здесь и поселились под этим, похожим на небо, куполом.

А вот источник закрыт. Подходит мужчина, обещает достать ключ, но это будет стоить, называет сумму. Нет, не надо. И не из-за денег - оттого, что всюду, во всем православном мире источники безплатны. Они Божии, они истекают по Его воле, по молитвам святых.

К святому Спиридону

Елена постоянно молится или негромко поет духовные песнопения. Просим петь громче. Очень впечатляет, когда машина, как пуля сквозь ствол, летит внутри округлого тоннеля. Вместе поем «Царица моя Преблагая», «О, Всепетая Мати». Как-то при молитвах пролетаемое пространство пролетает еще быстрее. Часто, как канарейка, чирикает мобильник отца Геннадия. Да, достается ему. Как и отцу Петру. И хотя в любое время их готовы сменить за рулем Александр Борисович и Дмитрий Гаврильевич, основная нагрузка на них. Они в постоянных переговорах.

Так как торопимся, то около рукотворного чуда - Коринфского канала - нет остановки. Это, конечно, дивно - в граните и мраморе просеченный для прохода кораблей канал, который сделал Пелопонесс не полуостровом, а островом.

В тринадцать тридцать на паром в Игуменице, и в пятнадцать ноль-ноль уже на Корфу. Вот скорости нынешних паломников.

При подходе к острову поражаемся видами доселе неприступной мощной крепости. Как ее брали русские чудо-богатыри под командованием ныне причисленного к лику святых адмирала Ушакова, не представить. Да, такие богатыри, закаленные еще незадолго до этого штурмом Измаила, легко могли взять и Константинополь. И очень понимаешь теперь и Леонтьева, и Тютчева, и Достоевского, очень желавших вернуть православие на Босфор. И тот и другой полководцы, не знавшие поражений, были совсем рядом со Стамбулом и очень надеялись водрузить Крест над Софией. Тогдашние придворные либералы помешали. Да, было бы в мире две православные империи, не сошел бы мир с ума.

У святого Спиридона

Машины наши втискиваются в две щели на стоянке у моря. Выходим. Берем с собой икону и движемся всей группой по улицам Корфу. Идем к храму святого Спиридона, епископа Тримифунтского. На пароме кто-то сказал, что здесь на улице скажи громко: «Спиридон», - и мужчины, и юноши, и мальчики откликнутся. Это как у нас в Сибири Иннокентии, крещеные по имени святителя Иннокентия. Мы вызываем у кого любопытство, у кого уважительное внимание. Две жизнерадостные итальянки: «Русо? Браво, русо, брависсимо! Браво, русо пилигримы!»

Ближе к храму русо пилигримов останавливают, много желающих приложиться к иконе святителя Николая. Думаю, все знают о дружбе этих святителей и об их совместном стоянии против ереси Ария на Первом Вселенском соборе.

В храме проносим икону, устанавливаем у царских врат. Священник говорит, что откроют мощи для доступа через полчаса. Пока покупаем иконочки, маслице. Слабая, в чем душа, старушка спрашивает: «Русски человек? Русски ортодокс? - показывает на себя: - Ортодокс грек! - И тут же с гордостью: - Македония! Кирие елейсон!»

Открыли!

Святой Спиридон Тримифунтский неустанно ходит по всему миру. Его башмаки изнашиваются и их меняют на новые, а изношенные отдают, как великую святыню, в какую-либо епархию. За ними огромная очередь. Есть обувь святителя и у нас, в храме Святых отцев семи Вселенских соборов в Свято-Даниловом монастыре. Чудеса святого неисчислимы. Вместе со святителем Николаем он воевал за веру православную, помогал бедным, спасал в несчастьях. Простой пастух, он посрамлял измышления философов. Объяснял сим высокоумным мужам троичность Бога просто: брал сухую глину. Чтобы ее превратить в горшок, нужны еще две части - вода и огонь для обжига. Без их единства ничего не будет. Но и сами по себе они действенны. Или солнце: круглое, как без-конечность, от него идут лучи, они несут свет и тепло. То есть тут три ипостаси, а все это одно солнце. Или вода. Испаряется в пар - это вода, замерзает в лед - это тоже вода. То есть она и разная, но одна.

Конечно, благодаря нашей иконе для нас открывают мощи святителя. Голова его немного повернута. Это священники объясняют тем, что святого Спиридона при входе во дворец, где был собор, грубо остановил охранник, тогдашний омоновец, даже ударил по щеке. Святой смиренно подставил для удара другую.

Есть рассказ о подлинном случае, происшедшем здесь. Рассказ этот повторяет Гоголь: один англичанин не поверил, что это нетленные мощи и что они сохраняют температуру человеческого тела, сказал, что это восковая фигура. Святитель повернулся к англичанину спиной.

Прикладываемся к расшитым башмакам святого Спиридона. Для нас нет сомнений, что он ходит по дорогам России.

Мы собираемся уходить. Взяли свою икону, стоим с нею перед алтарем, перед мощами святителя, и запели величание. Вначале святому Спиридону, потом святителю Николаю. С этим пением выходим и спускаемся по ступеням. Очень много желающих приложиться к иконе. Группа наших туристов. Увы, почти все женщины в брюках. Но ведь прикладываются, ведь что-то же испытывают.

Вспоминаю свой приезд сюда лет десять назад. Причащался у мощей. Как же милостив ко мне Господь, что вновь привел к святому Спиридону. Дай Бог доброго здравия нашим благодетелям!

Еще идем в храм святой Феодоры, царицы, как раз она вернула иконопочитание в мирскую и церковную жизнь. В храме сегодня будет венчание.

Подготовка к нему заметна во всем: выстилают ступени полотнищами, по сторонам этой белой дороги расставляют букеты цветов, в храме на амвоне столики, под ними что-то возвышенное, укрытое легкой газовой тканью. В храме столы, на них графины, бокалы, в хрустальных вазах фрукты.

Возникла проблема

Относим икону в машину. Оказывается, проблема с билетами в Италию. Нам же надо обязательно в Бари, к мощам Святителя Николая.

Наши отцы и наши благодетели начинают думать, нам дают время пройтись по ущелью улочек, по торговым рядам. Но все очень дорого даже в сравнении с Афинами. Садимся за столики уличного ресторана на площади, читаем меню, правую его сторону. Ого! Ну и цены, тут любой аппетит пропадет. Мужественные женщины говорят, что надо просто хлеба купить и воды, и все. Другое решение: выехать за город. Побеждает третье: раз уж сели, вставать не будем. Да и встать нет сил.

Вся площадь в звуках вынесенных из кафе и ресторанов телевизоров. Идет футбол. Мужчина за крайним столиком так жадно смотрит, что не замечает, что перед ним в тарелке и что он так судорожно поглощает. К мужчине торопливо подбегает официант, спрашивает, прилипает секунды на три-четыре к экрану и опять бежит к посетителям. Ему удивительна наша индифферентность к происходящему на экране. Из кухни по временам выскакивает полная курящая женщина в футболке. И она -яростный болельщик. Тушит сигарету в пепельнице на нашем столике, смотрит за матчем, восклицает горестно или радостно, снова закуривает и убегает к котлам.

Принесли кальмары. Да уж, не с моими зубами есть туловища этих чудовищ. Вспоминаю Сицилию, ведь там, в морском ресторане, такие морепродукты сырыми ел. Жизнь идет.

К чаю женщина в футболке приготовила сладкие блинчики: она в свежие блины, закрученные вороночкой, налила жидкого шоколада. Вот попробуй такую сладость скушать культурно. Не буду. Откинулся на спинку.

На небе первые звездочки, вокруг праздное движение, магнитно управляемое экраном. Вот образ мира - рядом с храмом великого святого футбол, и нет ничего важнее для всей оживленной площади.

Закончили обед. Как не хватает настоятельского колокольчика, чтобы встать для благодарственной молитвы. Нам еще предлагают посмотреть витрины и просят продвигаться к машинам. Мы и не замечаем, что исчезают отец Геннадий, Димитрий Гаврильевич и Александр Борисович. Но чуем, что с ними не пропадем, Валерий Михайлович уверенно говорит, что мы со святителем, он нас ведет, и положимся на его заступничество. Елена предлагает петь «Кресту Твоему покланяемся, Владыко!» Поем. Вышли к морю. Кланяемся и крестимся у памятника святому праведному воину Феодору Ушакову, освободившему остров Керкиру от турок.

Бегут к нам от машин наши мужчины. Они свершили невероятное -взяли билеты на паром до Игуменицы - раз, от Игуменицы до Бари - два, и от Бари обратно в Игуменицы - три, и четыре: оформили визы в Италию. Но паром уходит через две минуты, вот что! Ждать не будут, хотя Димитрий Гаврильевич, непонятно как узнавший телефон охраны порта, что-то им говорит в мобильник. Прыгаем в машины как десантники, машины несутся, отец Геннадий впереди и отец Петр, верный ведомый, чуть сзади. Идем крыло в крыло. Крестимся.

Как мы успели, непонятно. Только с Божьей помощью. Внеслись на территорию порта, промчались вдоль причалов к своему парому. Полицейские, вот новость - аплодируют нам, ждали нас - показывают на пальцах - только одну минуту.

От святителя к святителю

На палубе отец Геннадий садится на стул, просит кофе, за ним побежали, принесли, но отец Геннадий уже уснул. Кофе выпивает отец Петр. Димитрий Гаврильевич рассказывает, что им и самим не верилось в то, что удастся сегодня пойти в Италию:

- И компьютер у них зависал, и порт отказывал: регистрация кончилась, но вот - мы здесь.

- Иначе быть не могло, - говорит Валерий Михайлович, - нас ведет святитель Николай Зарайский.

Да, нашим поводырям такие достаются нагрузки, что удивительно, как они их выносят, да еще остаются веселыми, приветливыми. Такая сегодня была гонка, и уже такие версты позади!

Темно на верхней палубе. Уходят вдаль огни Корфу-Керкиры. Помогите нам, святые Спиридоне и Феодора, жить дальше, бороться с кощунниками нового времени, с новыми иконоборцами.

Луна, зарождение которой мы видели на Афоне, уже вовсю сияет, окрепла, расширилась, разгулялась над водной гладью. Серебрится под луной белая пена волн, зародившихся от быстрого движения парома. Паром-то паром, но здесь они носятся как торпедные катера.

Жена, решив, что прохлада и ветер позднего вечера не полезны мне, уводит с палубы. Да мы уже и прибыли. В Игуменицу, в порт, откуда уходили на Корфу. А сейчас нам надо сверхсрочно перебираться в международный морской порт, это примерно как из Быково в Шереметьево.

И опять резкая гонка, опять молимся за водителей. Как отец Геннадий ориентируется в поворотах и разворотах, въездах и выездах, нам никогда не понять. Отец Петр не отстает ни на метр. Диво дивное. Причалы. Как отец Геннадий несется именно к нашему, опять же не понять. Порт огромен, здесь и грузовые машины огромнее. Целый город фургонов, фур, рефрижераторов, двухэтажных автобусов. Все заглатывает ненасытное чрево паромов.

А наш уже наглотался, опять мы последние.

- Последние будут первыми, - говорит Миша.

- Да, - подтверждает отец Евгений, - утром, при выезде.

Но рано радовались: нет на бумагах с визами каких-то штампов. Отец Геннадий говорит охранникам что-то по-гречески, Димирий Гав-рильевич говорит таможенникам что-то по-английски. Их начальник выхватывает из его рук наши паспорта и они скрываются внутри.

- Поем: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко!» - решительно говорит Елена.

Стоим и не на суше и не на пароме - на широченных стальных сходнях - и поем. Поем тропари и величания святым Николаю и Спиридону. На паром прорывается возбужденный мужчина с двумя сумками, держит в зубах какие-то бумаги, мычит. Здоровенный охранник хладнокровно смотрит на бумаги и хладнокровно выталкивает мужчину обратно на причал.

Гудок. Портовые рабочие сгоняют нас со сходен. Неужели остаемся?

- Русские? - спрашивает вдруг здоровенный охранник.

- Да! - хором отвечаем мы. - Да!

Он делает широкий приглашающий жест. Машины наши с места в карьер, на большой скорости, влетают внутрь парома, за ними сыплемся мы. Навстречу Димитрий Гаврильевич, который, как победным флагом, машет каким-то документом.

Еще одно испытание - у нас нет места в каютах, только палубные билеты. Что же делать: таких палубных здесь многие сотни, чем мы лучше? Находим два столика, три-четыре стула - ничего, жить можно. Отец Сергий садится, достает пузырек с лекарством, поднимает его, приветствует нас, произносит: «За Италию!» - и выпивает.

- Вива Италия! - поддерживаем мы.

Напряжение спало, нервная разрядка наступила. Мы с отцом Евгением отчего-то говорим о демагогах и софистах античности. Видимо, зазвучали в нас отголоски Афин. Софисты потом стали схоластами средневековья, а потом юристами.

- Один сын крестьян учился в школе софистов, приехал домой. Родители рады, приготовили куриц. Он важничает: «Хотите, я вам докажу, что здесь не две курицы, а три?» - «Докажи». Он с помощью демагогии доказывает. Отец говорит: «Да, сынок, ты доказал нам, что здесь три курицы. Мы с матерью возьмем двух первых, а ты свою третью».

Это рассказывает отец Евгений. Я поддерживаю его рассказом тоже о софистах, когда один критянин сказал, что все критяне лжецы. Но если он сам критянин, значит, и он лжец. То есть он сказал неправду, значит, критяне не лжецы. А если они не лжецы, то получается, что этот критянин сказал правду, то есть то, что все критяне лжецы. Но устали уже слушатели, и разбирать такую софистику мудрено.

Появляются Димитрий Гаврильевич и Александр Борисович. Конечно, мы уже не сомневаемся в их способностях - через пять минут мы размещены в каютах. Без окон, без дверей, но тут все такие. Димитрий Гаврильевич по-моряцки учит выстукивать сигнал СОС.

- Нет, - говорят женщины, - не запомним: если что, мы просто закричим.

Италия

- «Покрывало ночи поднято, и воссиял свет Божий над тварью; явление утра пробуждает спящих. Свет Твой, Господи, да озарит сердца наши!» - торжественно произносит отец Сергий.

Рассвет, Италия. Сотовые пищат, на экранчиках в них почему-то позывные Албании. Проверка паспортов. Опять же и тут отношение к нам самое доброжелательное. Грацие, сеньоры.

Ехать сто километров. Тут больше ограничений на дорогах. По сторонам ни одной церкви. То ли дело Греция, там постоянно они тебя встречают, постоянно крестишься.

Долго ли, коротко ли, въезжаем в Бари. Я-то был тут только у храма, привезли из аэропорта и увезли в аэропорт, а оказывается, город большущий. Заплутали. Вокзал. Отец Геннадий как-то объясняется с итальянским таксистом, тот велит ехать за ним. Но на повороте машет нам ехать прямо, сам увиливает влево. Едем, едем, а куда едем? Полицейские. И они не понимают, чего мы хотим. Мы хотим приехать в представительство Русской Православной Церкви в Бари.

Едем дальше. Надо же - опять тот же вокзал. Мужчины скрываются внутри, нам разрешено выйти. Сквер у вокзала. Женщина в красных брюках ведет огромного пса. Пес вдруг резко садится и молча смотрит на нас. Женщина дергает его за поводок, командует встать. Псу хоть бы что. Подергав и покричав, женщина садится на скамью рядом с ним и закуривает.

Нашим поводырям внутри сделали ксерокопию с карты города и указали стрелками, куда ехать.

Снова успели

Опять же, Бог милостив, сколь ни плутали, а не опоздали к началу службы в русском Никольском храме при представительстве Русской Православной Церкви. Храм большой, красивый. Архитектура храма, роспись, иконы делают это место очень русским. Скульптура святителя Николая. Автор Вячеслав Клыков. В Бари есть и другая скульптура святителя, автор Зураб Церетели. Она там, где мощи. Скульптуры очень разные. Обсуждаем. Клыковская нравится нам больше. Перед нею рука невольно поднимается для крестного знамения.

Несем икону. Во дворе много русских. Прикладываются к иконе. Стоим с иконой у скульптуры. Встретились Можайский и Зарайский образы. Мужчина-итальянец спрашивает, не надо ли нам в чем «помоччи».

В храме читаются часы, идет исповедь. Наши батюшки включаются в церковное служение. Часы читает женщина. По-русски, но с заметным акцентом. Очередь выстраивается к отцу Петру. Еще бы - такой высокий, такой красивый, а исповедницы все итальянки да грузинки. За ящиком на выбор много разнообразных и разноцветных свечей. Много нарядных деточек. «Мама, вот эту купи». Грузинка Лали в расшитой узорами шапочке: «Тоскую по родине, но как вернуться, там такое сейчас».

Каждение. Храм наполняется запахом ладана, очень напоминающим афонский. Позвякивают колокольцы кадила.

Оказывается, есть проблема - сегодня у мощей служат католики, нас не пустят.

- Прорвемся, - говорит Валерий Михайлович.

- Будет скандалли, а надо дипломатти, - замечает на это итальянец.

Литургия. Малый вход. В открытых царских вратах, в алтаре, видна

наша икона. Стоит у престола. Кадят и в алтаре. Икона - будто парящая в голубых облаках ладанного дыма. Выносится Евангелие. Его чтение слушают стоя на коленях. Звучит русский язык, затем греческий, затем итальянский, затем латынь. Женщина носит по храму малыша в кружевных пеленках, прикладывает подряд ко всем иконам. За ними ходит муж и отец, старательно их снимает на кинокамеру. Малыш весело прыгает, поворачивается во все стороны. Хотя он и отвлекает от службы, но все им любуются. Еще одно дите, девочка, неутомимо бегает по всему пространству храма, дергает даже некоторых за одежду. Но дети нисколько не мешают ходу службы. Более того, уставшие и задремавшие взбадриваются.

Высокая итальянка в сиреневой кофточке следит за литургией по книжечке, иногда старается подпевать. Видимо, по переводу с русского. Раба Божия Надежда, вспомнив свой московский храм и труды в нем, и тут пригодилась, ухаживает за подсвечниками. Здесь свечкам дают догорать до конца, до самого корешка. Юноша и девушка, сразу понятно, что жених и невеста, так они нежны друг ко другу, враз ставят у иконы Божией Матери тоненькие свечки и глядят, какая сгорит раньше. То одна опережает, то другая. Догорают враз.

Ко Кресту. Благословляет молодой батюшка, выпускник Московской духовной академии. Благословляет ехать с нами послушника Игоря, чтоб нам больше не плутать.

К мощам!

Игорь за рулем. Это то же самое, что отец Геннадий. Несемся, Игорь рассказывает о храме, о себе, ведет репортаж о дороге:

- Тут прямо, тут еще прямо, тут маленький нюанс, налево, на круг, на набережную, тут близко.

У входа во двор храма наяривает на гармошке мужчина в годах. Мелодия родной «Катюши» очень подходит к воскресному дню. Уже солнце высоко, тепло. Много нарядных людей.

Спешим к мощам. Вверху служат католики. Сидя слушают громко читаемые в микрофон тексты. Спускаемся со своей иконой.

Но тут то, чего и опасались, - пускают за стальную решетку только священников с иконой, да матушку, да Валерия Михайловича. Что ж, горько, обидно, но все же мы не где-то, а рядом с мощами. Батюшки выходят, начинаем читать акафист святителю Николаю. Сверху слышна громкая католическая служба.

Да, разом вспомнилось, как в первый приезд просто чудом попал к святителю. Тогда вообще был огромный наплыв молящихся - из Москвы два самолета, из Киева один, мы, человек сто, прилетели из Корфу, да и туристов, и зевак богато - Никола Зимний. Еще вдобавок мы и опоздали. Самолету не дали сесть в Бари, развернули, велели лететь обратно на аэродром в Корфу. К чему-то придрались в визах. Стали читать акафисты святым Спиридону и Николаю. И когда дочитали, именно в эту минуту пришло разрешение на взлет. Опять в воздух, опять в Бари. Бегом на автобус, ехали с молитвой. Автобус некуда было поставить, добирались по набережной пешком. Даже и двор весь был запружен людьми. Давка - не подойти. А мы готовились к причастию, не ели ничего, прошли исповедь. Но смирились, что ж делать.

И вот смиренно стоял я у храма, и вдруг женщина в черном платье и белом платке именно меня попросила помочь им внести в храм икону. Оказывается, они привезли икону из Почаева, чтобы освятить ее на мощах Чудотворца. А мужчин среди них нет, они уже нашли одного, и вот избрали еще меня. Сердце мое возликовало: слава Богу, не до конца прогневался Господь на меня за мои грехи, допускает к святому. Конечно, с иконой пропустили. Мы ее внесли даже в алтарь, поставили у стальной решетки. И я уже, перекрестясь, стал уходить, как митрополит Герман велел стоять возле него. Так что я даже и причастился в алтаре и приложился к мощам. То есть мне ли сейчас сетовать на то, что сейчас не попал.

Сейчас, именно на девятом икосе, в котором говорится о невозможности говорящих и пишущих выразить Божие величие, загремели над храмом колокола. Они лучше нас знают, как славить Бога и служителей Его.

Выбрали ресторан с комплексным обедом, то есть чтобы и побыстрее и подешевле. Туда нас привез Игорь. Но обедать с нами не садится, прощается. Спрашивает официантку:

- Говорите по-русски?

- Си, сеньор. Ложка, вилка, мьясо, риба, тарьелка, мидии, чай, кофе, щет, русски говорю?

- Этого хватит. - Игорь уходит, спокойный за нас.

Меж столиков бродит смуглый азиат и как-то уж очень назойливо навязывает розы. Скромные, на коротком стебле, три евро штука. Отец Петр не выдерживает, покупает у него розы по числу женщин и вручает их.

А все-таки грустно. Подбадривая, отцы говорят, что устроят нам пляж, и мы едем на него. Вход свободен, купающихся нет, холодно в конце сентября для итальянцев. А для нас в самый раз. Находим и место. Много черных водорослей на берегу. Вода теплая, но в воду не тянет. Мы же в Бари, мы же скоро уедем, может, больше и не побывать.

А! Да какое сейчас нам купание? Общее решение: давайте в храм вернемся. И весело бежим в машины. И все получается замечательно. Нас - всех! - пропускают к мощам, мы прикладываемся, выходим, становимся у решетки и служим молебен. И снова акафист, но уже не читаем, поем. И в храме прибывает и прибывает людей. И русские, и грузинка Лали с подругами, и греки - их-то уже сразу узнаем - и наш добрый итальянец. Так вдохновенно служат батюшки, что не хочется, чтобы молебен заканчивался. У многих слезы на глазах. Святитель отче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим!

Дежурный католик торопливо зажигает лампады. Отрадные, умилительные минуты. При выходе слева икона как панно - братание монахов, надпись внизу. Даже есть и по-русски: «С Крестом, Евангелием и плугом сотворили Европу христианскую». Но кто монахи, кого представляют, не понимаю, а спросить уже некого, все пошли наверх.

Свободное время. Разбрелись. Жена уселась на скамье у берега, я пошел бродить по каменным коридорам улочек, читая таблички, например: «Санта Тереза дела дона». Хорошо знать латинские буквы. Но тут и русские есть: вывеска: «Трактиръ». Но не стал заходить, не утерпел, побежал в храм, к мощам. Во дворе многие встречные суют в руки фотоизображения папы. При выходе увидел целый ворох таких изображений на ступенях.

У мощей никого.

Опять на паром

Ждать долго до парома, три часа. Приехали на причал. Томимся в машинах. Спасает хор Сретенского монастыря. Над шумом погрузки и выгрузки, в сумерках: «Ой, загрустил казак по дому...», «Ой, златая рожь, ой, кудрявый лен, расскажи, как я в Россию влюблен», и «Не для меня цветут цветы, не для меня Дон разольется», но тут мы не согласны с тем, что «не для меня придет Пасха», да и ударение смещено. Пасха будет для всех.

Наши женщины получили наконец-то доступ к своим вещам. Все чего-то разворачивают и сворачивают, укладывают и выкладывают. Молнии на сумках то трещат, то заедают. Михаил и отсюда наладил связь с Москвой.

Отхожу подальше от огней причалов. Луна так полна, так сияет, что не верится, что она так же сияет сейчас и в России. Неужели ее света хватает на столько пространства!

Паром приходит с опозданием. В Москве полночь, тут два часа новых суток. Но разве это мучения? Все перекрывает радость дня.

А у нас-то только входные билеты, посадочные, без мест. Что ж, с одной стороны, дело привычное, с другой - очень надеемся на средства и таланты наших заботников. А пока зрим на эмигрантов и иммигрантов. Мексиканцы, пакистанцы, арабы, всех много, все смуглые, все веселые, все с детьми. Таборы тут и там. Еда, курение, хохот. Посматривают на нас. Женщинам нашим жутковато. Ходил по палубе. Теснота. Люди в креслах и у кресел. И спят и не спят, кто как. Храпит негр, ему подхрапывает негритенок. По телевизору за ночь крутят серий сорок какого-то фильма. Пассажирки смотрят с интересом, это про них. Посмотрел немного. Красавица-смуглянка из одной из азиатских стран ищет работу в одной из европейских. Вот она в судомойке, вот хозяин заметил, знаки внимания, но она - нет, я не такая, вот она на улице, вот моет машины, вот ей улыбнулся проезжий корнет.

В буфете спросил чаю, говорю: спасибо, мне буфетчица отвечает по-русски: пожалуйста. Прошу салфетки, молчит. Повторяю просьбу, отворачивается. И неожиданно и зло говорит вдруг:

- Салфетки? Это у вас там салфетки. А здесь надо греческие слова знать! Привыкли командовать! - И тут же, хотя я и не спрашиваю: -Украинка я, вот кто я.

- Очень приятно познакомиться, - отвечаю, - а я москаль незалежний, незаможний, самостийный.

Оставляю невыпитый чай и ухожу. Ругаю себя, надо было мягче. Но и обидно же: все бывшие в Союзе народы, кроме, может, белорусов, терпят лишения, страдания, и все им кляты москали жить не дают. Да уж, не вспоивши, не вскормивши, врага не наживешь.

Есть в жизни счастье - мы в каютах. Ни окон, ни дверей, переборки - фанера, но все же каюты на четверых. А в других человек по десять-двадцать, хотя они тоже на четверых.

Залезаю на второй ярус, зацепляю ногой лестницу, она падает со страшным грохотом. Утром женщины говорили, что подумали, вдруг авария.

Хочется выйти на палубу, полюбоваться морем и луной над ним, но сил нет. Надеюсь, что луна может осветить и сон, спешу в него. Бормочу молитвы: «Неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?»

Горная Греция

Здравствуй, Греция дорогая, давно не виделись! При подходе остров, похожий на ежика, и большая землечерпалка - значит, неглубоко. Удачно и быстро покидаем паром и сразу покидаем и Игуменицу. Понеслись на восток, через горную Грецию. Впереди ее сердцевина - Метеоры.

А что такое горная Греция? Горная Греция - это туннели. Туннели по два, по пять, по десять и больше километров. Но как они просторны, как освещены, как чисто в них. Пролетаем их как снаряды в пушечном стволе.

Туннели сменяют автобаны, вокруг красоты гор. Но, странное дело, и от красот можно устать. Или уже наступает какой-то момент исчерпанности сил внимания? Но нет же, нельзя так, ведь все это будет вспоминаться, ведь радость - это парение в горних высях.

А вот тут у нас искушение. И отец Сергий объясняет его тем, что мы на верном пути. Проще говоря, у нас кончился бензин, запасов нет. Александр Борисович сверяется с картой - заправка километрах в пятнадцати. Шоссе пустынно. Батюшки-водители созвонились, решают - мы ждем, а они едут за горючим.

Вышли на обочину. Ограждение такое серьезное, что по травке не погуляешь. Слышно, как отец Геннадий говорит по телефону и... смеется. Оказывается, и в той машине бензин кончился. Тоже встали, тоже заглохли. Весело. А еще веселей, что связь прекратилась. Мимо с ревом, просекая воздух, летят торпеды трайлеров. От удара воздушных струй даже и машину покачивает. Но если отец Петр как-то заправится, то как он развернется, тут же нет разворота, автобан разделен пополам высокими перилами.

Стоим, молимся. Молитва ведет нас. Говорим, что икона Святителя в той машине, Святитель не оставит. И верим в это, и вера наша вскоре оправдывается. Долго ли, коротко ли, видим впереди машину, которая несется к нам. задним ходом. Да, это они, это отец Петр с малой канистрой. Много мы видывали чудес, но то, что они рассказали, добавляет веры во всемогущество Божие. У них кончился бензин, когда дорога почти незаметно пошла под уклон, и они километров десять до заправки ехали с неработающим мотором. А потом - разворота нет - неслись задним ходом.

Но это еще не все. Отец Петр привез не тот бензин. То есть совсем не бензин, а дизельное топливо. Будет нас буксировать? Троса нет. Связать ремни? Порвутся. Он вскакивает в кабину, как ковбой на горячего коня, и мгновенно исчезает в сиянии наступившего дня. Отец Геннадий ставит диск и прибавляет громкость. «Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые.» - конечно, тут у всех в душе возникает образ России.

Появляется и увеличивается в размерах джип отца Петра. И вот мы уже заправлены, и вот мы уже едем. Сижу и думаю, что это из-за меня такое искушение, я же не очень хотел в Метеоры. И бывал, и думал: ну что мы приехали глазеть, под ногами у монахов мешаться. Ну, скалы, ну, дивно, конечно, но есть же и фотографии. Тем более, когда Метеоры стали объектом туризма, многие монахи ушли оттуда. Это как и из Каппадокии тоже многие ушли. Чудо природы смотреть? Да не природное это, а Божие чудо - эти вознесенные непонятно какой силой скалы, эти труды по созиданию подоблачных церквей. Как сказал поэт: «Тут пятьсот метров до земли и пятьдесят до неба». То есть я каюсь в своих мыслях.

Едем. В туннелях нет связи. В Норвегии, сказал Димитрий Гаврильевич, они еще длинней.

Выезжаем из них, вздымаемся в горы. Красота во все стороны, виды дивные. Но вот интересно, глядишь кругом, но нет же такой мысли - домик бы здесь купить, жить бы тут. А в России постоянно - едешь по Вятке - Костроме - Вологде: вот лес, вот озеро - ах, тут бы жить!

Метеоры

Метеоры. Служба. Что ж делать, ходим по скалам, торгуемся с продавцами якобы старинных монет, якобы подлинных старинных вещей, в том числе колокольчиков. Хотя звук у них напоминает, пожалуй, колокольцы пасущихся коз из ущелья Мегас Спилео. Надо купить. Как хорошо будет среди зимы взять его в руки, качнуть и услышать звук, воскрешающий этот день, этот простор. Продавец - его кто-то, видимо в шутку, научил говорить - кричит:

- Сумасшедшая цена, бешеная!

- Ты еще добавь, что она нереальная и дикая, - учим мы.

Продавец записывает новые слова.

- Только ты говори это весело, чтоб понимали, что ты шутишь. А серьезно говори, что цены соответствуют мировым стандартам продажи фальшивых музейных ценностей. Кричи: «Хороший фальшак! Хороший фальшак!» Честно торгуй.

Идем по крутой и живописной лестнице в храм. Хочется же подать записочки, чтоб прочитали имена родных и близких монахи именно этого заоблачного монастыря. Вроде и закрыто, но опять же великое слово «русские» открывает тяжелые двери. У края площадки бухта тонкой прочной веревки, вверху блоки ворот. Не было же этой лестницы, она для туризма, а были вот эти корзины, эти сетки, в которых поднимали и еду, и строительные материалы, и самих монахов.

И опять дороги, которые только ночью можно проехать без страха. Таверна «Оазис». У веранды красивая, чистенькая собака. Машет хвостом всем, но для поклонения выбирает Галину Георгиевну. Умильно смотрит в глаза, ложится у ног. Такая преданность собачки вскоре вознаграждена. Но не только еда была ей нужна. Мы это понимаем, когда торопимся после краткого застолья в машины. Бедная собачка даже подскуливает, прощаясь.

Вперед, в Салоники. Уже как в дом родной. Ночные огни, городки, деревни все чаще. Врывается запах очагов, готовящегося ужина.

Конечно, тяжело, конечно, немеют спины и ноги затекают. Но спасает молитва. Тот сильней, кто духовней.

Салоники

Салоники. Вся улица в отелях. Сплошь «Рэдиссоны», «Империалы», наш - «Олимпия». Вся улица Игнатиос сплошь в потоках людей с чемоданами на колесиках. Будто какие-то богатые беженцы. Меж ними лавируют мотоциклисты. Туристы, особенно туристки, испуганно прижимают к груди сумки. Да, друзья, в Афинах вам будет пострашнее. Наш багаж по сравнению с ихним крохотен. Устраиваемся. Говорят, что недалеко до храма святого Димитрия Солунского.

Отец Сергий опять раскашлялся, да и я за компанию. Ищем аптеку. Находим. Цены такие, что я решаю кашлять дальше. Но входит Димитрий Гаврильевич, и мы с лекарством.

Все-таки, не утерпев, идем с женой в город, спрашиваем направление к храму. Спросили троих, и все греки, и все говорят по-русски. Я думал, улица Игнасисос в честь графа Игнатьева, так много сделавшего для Балкан, - нет, в русском переводе улица Центральная. Идем и еще успеваем до закрытия. В полумраке храм внутри кажется огромным. У мощей на коленях женщина. Видно сразу - горе у нее. Помоги ей, святой великомученик!

И нам есть о чем попросить.

Возвращаемся. Немного даже заплутали. Но так хорошо в прохладе теплого вечера быть в этом православном городе. Вот только бы еще поменьше сигналов машин да трескотни мотоциклов. Вот и «Олимпия», а вот и кафе, за стеклом которого семейство Шафиковых. Мама и папа вывели в свет Михаила. Удивительно - он без ноутбука. Заходим, и нам понятно, почему так - стол у них заставлен соками и сластями. Добавляем и мы своих. Такой пир будет вспоминаться. Но надо иногда и поизбыточествовать, как говаривал святитель Тихон Задонский.

Прощальное утро

Последний раз выносим и помещаем в машину икону святителя Николая, последний раз сумки и рюкзачки утрамбовываются в багажники машин.

Стоим маленькой стайкой на перекрестке улиц. Отец Николай уже успел где-то узнать, кто-то ему рассказал о решении Европейского суда по правам человека в Страсбурге о том, что он постановил убрать Распятия из классных комнат в школах, якобы их наличие нарушает право ребенка на свободу вероисповедания.

- А фотографии звезд поп-музыки, футболистов тоже убирают?

Да, что говорить, сатанизм, сменивший атеизм, более агрессивен. Греция и так получает постоянные удары по православию. У них лет тридцать назад была развязана хамская компания, призванная опорочить звание священников, и она во многом была успешной для врагов нашего спасения. Церкви пустели. Это и нам угрожает. У нас то и дело поднимаются крики о моральном облике иерархов, священников, чаще всего надуманные. Как в анекдоте: «У такого-то дочь - проститутка». -«Да нет у него дочери». - «А мне главное - сказать, пусть так думают». А легковерных полно.

Ладно, не будем о грустном. Сегодня посещаем храмы и монастыри великие: и Димитрия Солунского, и святых братьев солунских, равноапостольных Кирилла и Мефодия, монастырь Анастасии Узорешительницы и учителя Церкви Григория Паламы, и, конечно, женский монастырь Суроти, где могила старца Паисия Святогорца.

Да, такие огромные планы. Но с молитвой успеваем везде.

У места казни святого великомученика Димитрия Солунского под алтарем храма молимся, поем величание святому. Очень впечатляющая большая икона - сцена казни. Вверху покупаем образочки, святое масло от мироточивых мощей, у выхода оглядываемся и вздыхаем. Всегда, конечно, будет помнится этот замечательный просторный храм - прибежище Духа Святаго, и этот великий подвиг юноши Димитрия во имя Христа.

Едем. Всюду по обочинам дорог, на всяких, как нынче называют огромную рекламу, баннерах, на растяжках, на заборах и стенах зданий портреты кандидата в президенты. Он двух видов: первый - углублен в тяжкие мысли о судьбах страны, и второй - взгляд его устремлен вдаль - он ясно видит светлое будущее страны. Иногда его портреты вытесняют всякие афиши со всякими гастролерами, но он вновь их решительно теснит. Еще видим два митинга. Знамена зеленые, желтые, красные. Приходилось их объезжать и петлять по тесным переулкам. В одном месте отец Геннадий что-то нарушил. Велено ему выходить для объяснения с полицией. Ждем, переживаем. Отец Геннадий возвращается очень довольный:

- На козлов напал, с ними легче договориться. - Смеется и объясняет: - Полиция и милиция двух типов - козлы и бараны. Баран перед камнем упрется и стоит, а козел через него перепрыгивает.

Движемся дальше. Реклама гастролей нашей «Березки», она уже в России не растет, все по заграницам.

У храма святых равноапостольных Кирилла и Мефодия очень талантливо сделанный им памятник - в виде старинной книги с цветными заставками церковнославянских буквиц.

Особенно впечатляет могилка старца Паисия в Суроти, в женском монастыре Иоанна Богослова. Монастырь вознесен над пространством, видны и море и Салоники. А могила Паисия, этого греческого Серафима Саровского, прямо золотая от золотого песка, который сюда привозят и который отсюда разбирают. Монахиня подходит: «Калимера!», дает листочки плотной бумаги и ловко сворачивает их в воронки. Батюшки служат краткую литию. Поем: «Со святыми упокой!» Монахиня прямо прослезилась. Вообще промыслительно, что старец упокоился не на Святой горе, а в доступном для всех месте. Особенно много идет к нему женщин и детей.

В дороге, наугад открывая «Алфавит духовный» старца Паисия, читали его слова о покаянии, о скорбях, что без того и другого нет спасения. Нет скорбей у человека - Христос оставил его. Тяжело тебе, а ты подумай, что брату твоему еще тяжелее. Главное: люди страдают тем больше, чем дальше отходят от Бога. Смотрели вокруг. Вот эти дали видел он, и этот дом, а вот этот уже новодел, построен после.

К Узорешительнице Анастасии

И опять выезжаем в зной и пыль современных дорог. Выхлопные газы, шум. Но сегодня это недолго. Вот мы и в монастыре Анастасии Узорешительницы. Основан в 1113 году. Красота и прохлада во дворе, вдоль стен свисают цветущие ветви, на клумбах розы и флоксы. Внутри прохлада и спасительный запах ладана. Великая святая. Много Настенек в России, да не очень много Анастасий, думающих о заключенных в тюрьмах. А ведь сколько из-за несовершеннства и продажности судопроизводства сидит безвинно. Их навещать, о них молиться.

Сколько же она, великая страдалица, выдержала. Богатая, выдали замуж за язычника. Но сохранила девство, ссылаясь на болезни. Ходила в тюрьмы. Муж понял, что она христианка, решил завладеть ее богатством. Но вскоре утонул. Она тратила деньги на еду и одежду для заключенных. Однажды пришла и узнала, что ее знакомых казнили. Она зарыдала и тем самым выдала себя. Схватили, уговаривали, пытали. Палач ослеп, когда пытался прикоснуться к ней. Вывезли с другими заключенными на корабле, в днище которого были отверстия. Но корабль чудесным образом пристал к берегу. Все спасенные приняли крещение и были казнены. Святая Анастасия была сожжена.

У источника очередь. Монахиня, приехавшая на маленьком грузовичке, наполняет очень много больших, литров по сорок, фляг. Легко их поднимает и попытки помочь ей отсекает.

- Не мешайте другим нести свой Крест, - назидает нас один из наших батюшек.

Тихо, хорошо. Струя льется во фляги очень музыкально. Вначале громко, потом, по мере наполнения, потише. Цветут золотые цветы на бордовых стеблях.

- Отцы, отцы! - торопит отец Сергий, - отстаете.

- Любите нас - будете ждать, - говорит Александр Борисович. Ему достается больше всех. Он же еще и снимает всю дорогу.

Опять едем. Час окончания занятий в школе. По улицам бегут и идут школьники. Бедняги, как у них ноги не подкашиваются под тяжестью рюкзаков. Такие тут школьные ранцы! Явно больше, чем у наших. Так что нет предела давлению образования. Или, может, они сразу таскают враз все учебники за все классы?

Прощальный обед, прощальный взгляд на Салоники. Мы на берегу. Можно и выкупаться. Но тоже все бегом-бегом. Да, вспоминаем мы московские мечтания об отдыхе на пляжах Греции. Фактически мы не купались ни разу. Ведь это только представить - две с половиной тысячи километров проехать, десятки святых мест посетить.

Опять таможня, опять все неладно

Итак, мы в том же месте, на той же таможне, где нас в первый день мучили пять часов. Но сейчас-то? Увы, пусть не мучения, но переживания ждут нас и сегодня. Предчувствуя их, мы приехали сильно заранее. И правильно. Конечно, делегация томится, но понимает, что без иконы нам вернуться в Россию нельзя. Хотя таможенники разводят руками, придираются к любой мелочи и обещают, что все будет в порядке, что отправят грузовым рейсом, там нас известят и так далее.

Нет, все-таки отвоевываем обещание отправить икону нашим рейсом. Но заставляют сдать в багаж. Негабарит. Но это наш, российский, рейс. «Мы договоримся с экипажем». Сидят, уткнувшись в экраны, отмалчиваются. Но нельзя икону в багаж. Не можем мы с этим согласиться. Спрашиваем напрямую:

- Вы православные?

- Да, православные, но инструкция...

Димитрий Гаврильевич интересуется:

- За какое время вы оформите бумаги? Время же идет. Будет нас ждать самолет? Сколько еще будете нас держать?

- Ха, - отвечает таможенник, - разве можно спрашивать у доктора, за сколько родится ребенок.

Это диалог, переведенный нам с английского. Он нас не утешает, как и не утешает зрелище девушек в форменной одежде за барьером. Они пьют кофе, болтают по телефонам, явно неслужебно. А-ля-ля, о-ля-ля, у-ля-ля. Все как везде. День у них идет, и зарплата им идет, что им до нас. Но день и у нас идет.

- Православная же страна! - восклицаем мы.

Интересно, что все нам сочувствуют, но никто не помогает решить проблему. Кто может решить? Ищем его. Находим по телефону. Да, он решает, но ему не разрешает инструкция. Димитрий Гаврильевич предлагает купить для иконы отдельное место в самолете, и они уже соглашаются, и он уже дергается идти облегчать свои карманы, но я вспоминаю, что слышал, как пассажиры говорили, что уже не могут взять билета на этот рейс, все места проданы.

Изнутри выходит чиновник и ляпает на футляр иконы наклейки: «В багаж». Это нам как клеймо. Это же не то, что желательный штамп «В кабину».

Таможенник, понимающий по-русски, встает, уходит. Мы решаем, что он специально оставляет нас одних и хладнокровно отлепляем наклейки. Он возвращается с отверткой и пломбиром, якобы ничего не замечает и начинает развинчивать шурупы. Оказывается, надо еще проверить «вложения». Икона осмотрена. Таможенник, спасибо ему, даже перекрестился. Подбежали посмотреть и девчушки. Ставит обратно крышку, завинчивает, натягивает проволочки, пломбирует. Взяли и понесли. Тут я опять отличаюсь. С моей стороны лопается проволочка. Ну что же она такая слабенькая? Пока я угрызаюсь, таможенник в две минуты меняет проволочку.

Димитрий Гаврильевич и другой таможенник уходят, мы с Валерием Михайловичем несем вахту у иконы.

- Вот, - говорим мы, - то Греция нас не очень-то впускала, а теперь не выпускает.

Так мы объясняем свое положение. Солнце между тем ощутимо сдвинулось, ему безразличны наши дела, ему свое - напоследок перед зимой жарит асфальт и все, что по нему передвигается. Ждем, говорим, что хорошо и потерпеть. Но как же там наши жены? Молятся, конечно.

Но время уже так жмет, что надо что-то решать. Читаем «Правило веры и образ кротости». По радио вдруг говорят, в том числе и по-русски, что рейс задерживается на час. Вот именно этот час нам и нужен.

Жены наши, как мы потом узнали, не только молились, но и твердо решили: без нас не улетать.

Далее происходит вот что: час пролетает мгновенно, по радио объявляют, что посадка на рейс в Москву заканчивается. Что ж, значит, остаемся. Переделаем билеты, доплатим, не будем унывать. Но вот к нам медленно, как судьба, шагает, как статуя, как Родина-мать, огромная женщина в полицейской форме. Мы понимаем, что наступило решение нашей проблемы. Следуйте за мной, делает она знак, и шагает впереди. Да она еще и молодая, да еще и красавица. А ведь время-то уже вышло. Она невозмутимо шагает, не торопится. Но зато проводит нас сквозь все очереди. Мы идем за ней, как солдаты за танком. Интересно бы на ее мужа посмотреть. А может и мужа нет. Спросишь, а она скажет: вот ты и будешь. И не отвертишься. Возьмет, как котенка за шиворот, и на вытянутой руке отнесет в свою квартиру. А там что делать?

Ее бы, мечтаю я, сделать моделью для статуи Греции. Она прекрасна и гораздо внушительнее американской статуи свободы. Тем более та с факелом, поджигатель войны, наша будет с крестом.

Она доводит нас - нет, вначале еще не до нашего контроля, а до рентгеновской камеры для негабаритных предметов. Еле-еле, впритирочку, проходит футляр с иконой в аппарат. Проходит! Далее наша миловидная великанша степенно ведет нас уже к нашему контролю, останавливается, ослепительно улыбается, делает под козырек и уходит. Неужели сразу забудет? А мы ее успели полюбить.

Говоря о любви к ней, мы лихорадочно разуваемся, вытаскиваем ремни из брюк, сваливаем их, часы, мобильники в пластмассовую корзину, и бегом-бегом через электронный хомут. Дальше хватаем все подмышку, поднимаем икону и бегом в самолет. Тут и жены, рады, будто век не виделись. И размеров они нормальных. А в самолете, хоть и пугали нас таможенники-греки, никаких проблем. И место иконе находится, и стюардесса имеет имя Анастасия. Валерий Михайлович дарит ей образок ее небесной покровительницы.

Все! «Пристегнуть ремни, командир и экипаж приветствуют вас на борту...» и так далее. Рейс для некурящих. Очень правильно. Я так измучился, что нет сил слушать рассказ о страданиях переживавшей за меня жены. Она обижается. Ну, раз обижается, значит, все в порядке. Отключаюсь и просыпаюсь от предложения поднебесного обеда. Оказывается, я самолетный-то ремень застегнул, а свой забыл.

Обедаем, смотрим на экранчиках фотоаппаратов снимки пройденных пространств. И ведь все это мы прошли и проехали, даже не верится.

На самолетном телевизоре маршрут. Обозначилась и европейская часть России. На ней вдруг читаем: Загорск, хотя уже лет пятнадцать Сергиев Посад. Все еще прошлое цепляется за нас.

В Домодедово икону встречает зарайская машина, присланная главой города. Он не смог быть с нами в поездке по Греции и Италии, но в первой ее части был на Афоне и поднимался на вершину Святой горы.

Милые наши батюшки, будем за вас молиться, но и ваших молитв просим. Как грустно прощаться. Боже, как все пронеслось - эти почти две недели. Но как ярко они помнятся. Это именно то спрессованное время, которое потом будет разжиматься и превращаться в ленту, на которой будут светиться дороги, монастыри, города, моря, острова, встречи и, главное, то, ради чего мы и ездили, - наши молитвы за родных и близких, за себя, за Россию, за Грецию.