Моряки Гора

Глава 33 Утро в Брундизиуме

Тарларионовый жир потрескивал, горя в низко подвешенных лампах. Снаружи уже доносились утренние звуки, перестук колес телег по брусчатке, крики мужчин, окликающих друг друга.

Потом звякнул рельс, возвещая о наступлении пятого ан.

«Морской Слин» — таверна маленькая, не особенно известная. Даже в Брундизиуме немногие знали о ее существовании. Ну разве что среди завсегдатаев южных пирсов это место пользовалось популярностью. И вот, так случилось, что именно в эту таверну заглянул этот странный незнакомец, изможденный, усталый, в засаленной матросской кепке и в обносках, которые иначе как тряпками не назовешь, заглянул и одарил нас интересной, хотя и совершенно неправдоподобной историей.

Его накормили и угостили пагой, что, конечно, было достаточной платой за его рассказ.

— Ты — лгун, — заявил владелец таверны незнакомцу.

— Он просто выдумал все это, чтобы выманить паги и дармовой еды, — поддержал другой товарищ. — Умно, ничего не скажешь.

— Никогда не верьте морякам, — засмеялся третий.

Незнакомец улыбнулся, словно признавая, что его раскусили.

— Умный парень! — усмехнулся четвертый.

Мужчина молчал, не показывая обиды или оскорбленного достоинства. Комментарии собравшихся вокруг маленького стола звучали как добродушные шутки. Это не были язвительные насмешки, призванные унизить или оскорбить собеседника. Скорее это был способ сообщить, что слушатели были не из тех, кто готом принять на веру любую байку, тем более такую абсурдную, дикую и невероятную. Мужчины как бы намекали ему, что он имел дело с осведомленными, проницательными товарищами, а не совсем уж с легковерными дураками.

Лично я ясно видел, что незнакомец и не ожидал, что ему поверят, и его нисколько не беспокоило понимание того, что ему не поверили.

— У тебя есть, где остановиться? — спросил его я.

— Весь Брундизиум, — хмыкнул рассказчик.

— А деньги у тебя на еду найдутся? — не отставал я.

— Я в этом не нуждаюсь, — отмахнулся странный мужчина. — Мусорные баки всегда под рукой.

— Тебе нет нужды конкурировать с причальными уртами, — сказал я. — Я дам тебе бит-тарск.

— За что? — поинтересовался он.

— За то, что услышал твою историю, — сказал я.

— За это мне уже заплатили, — улыбнулся незнакомец, обводя взглядом стол.

— Правда ли, что Ты — лгун? — спросил я.

— Все может быть, — пожал он плечами.

— И существуют ли Кэбот, Терсит, Альциноя и другие? — не отставал я.

— Все может быть, — повторил мужчина.

Сбоку от стола тихонько прозвенели рабские колокольчики, закрепленные шнуром, на левой лодыжке девушки. Ее позвали к столу вчера вечером, чтобы подать паги этому странному незнакомцу. А он приказал ей показать себя, сняв желтый камиск скроенный из тонкой, липнущей к телу реповой ткани. Позже он потребовал связать ей руки и ноги, что и было сделано помощником тавернера, так что слушать историю ей пришлось как беспомощной, связанной по рукам и ногам, стоящей на коленях, нагой рабыне. Таким путем женщина хорошо информируется, что она — невольница. Позже, уже ночью, он разрешил ей лечь рядом со столом, но по-прежнему оставаясь со связанными за спиной руками и скрещенными лодыжками. Она, так же как и мы, была зачарована рассказанной историей. А когда в ней упоминались рабыни, ее дыхание ускорялось, она немного наклонялась вперед, словно это могло помочь ей яснее ощутить чувства женщин таких же как она, только находившихся страшно далеко отсюда. И как далеко-далеко должна была казаться ее прежняя реальность, прежняя действительность этой маленькой, соблазнительной темноволосой варварки, притягивавшей взгляды своими упругими грудями, узкой талией, заманчивыми бедрами, тонкими руками и стройными ногами, от ее нынешней реальности, в которой она лежала связанной на полу таверны у стола настоящих рабовладельцев. Хотя она, по утверждению тавернера, недолго пробыла в ошейнике, рабские огни уже прочно поселились в ее теле, и одного этого его замечания хватило, чтобы вызвать в ней беспокойство и возбуждение, столь знакомые обитателям ошейника.

— Разве эта варварка не привлекательна? — спросил я незнакомца.

— А Ты подними ее, — предложил он, — левой рукой под колени, а правой за спину.

Я сделал, как он просил и даже повернул ее так, чтобы он мог рассмотреть ее во всех подробностях удерживаемую таким способом.

Обычно, конечно, рабынь так не держат, но это можно сделать, чтобы лучше ее показать. Чаще рабыню закидывают на левое плечо животом вниз и головой назад, примерно так же как могли бы поступить с любым другим товаром, вроде мешка са-тарны или чего-либо подобного. Свободная женщина, удерживаемая таким способом, может сделать немногое, разве что извиваться и бесполезно молотить своими маленькими кулачками по спине того, кто ее несет. Безусловно, маловероятно, чтобы свободную женщину несли так, если только не в направлении рабских загонов.

Варварка, то бросала испуганный взгляд вниз и назад на него, то беспомощно и также испугано смотрела на меня, на того, кто держал ее на руках.

— Да, — согласился он. — Она не лишена привлекательности.

Сделав это признание, мужчина указал на место на полу около стола и сказал:

— Поставь ее на колени вон там.

И маленькая варварка-кейджера снова оказалась на коленях.

— Насколько я понимаю, — обратился незнакомец к рабыне, — тебя еще никак не назвали.

— Да, Господин, — подтвердила та. — Меня еще не назвали.

Иногда владелец не торопится с названием рабыни, все же придумывание клички для рабыни, как и для любого другого животного, это повод для полета мысли. Безусловно, как и любому другому животным, невольнице можно отказать в имени, или изменить его, по желанию или прихоти владельца.

— Ты — пага-рабыня, — сказал рассказчик.

— Да, Господин, — кивнула варварка.

— Я так понимаю, все это сильно отличается, — заметил он обводя рукой зал таверны, — от твоей прежней реальности.

— Да, Господин, — согласилась она, — я была той, кого у нас называют студентом, выпускницей факультета определенных классических языков, греческого и латинского, языков вам незнакомых.

По его виду я заключил, что незнакомец действительно не понял, о чем шла речь.

— Это примерно как у нас изучать старогореанский, — решил прояснить я ему этот момент.

Девушка удивленно уставилась на меня.

— Вы знаете о таких вещах? — нетерпеливо спросила она.

— Немного, — ответил я.

— Он — Писец, — объяснил ей незнакомец. — Ты могла бы догадаться об этом по цвету его одежд.

— Так Вы знаете о Земле! — воскликнула варварка.

— Я знаком со вторым знанием, — сказал я. — В настоящее время, языки, о которых Ты упомянула, в том мире используются очень немногими, если таковые вообще есть.

— Нет, — вздохнула она.

— Почему Ты интересовалась ими? — полюбопытствовал я.

Безусловно, мой вопрос был скорее проверкой, чем чем-либо еще. Мне просто стало интересно установить глубину ее ума и, следовательно, ценность. Обычно мы надеемся в кейджере найти такие качества. К покупке рабыни следует подходить с заботой, нельзя без осмотрительности подбирать для себя собственность.

— Они прекрасны, — улыбнулась она, — и они говорят о далеких, иных, волнующих мирах. О мирам, во многом отличающихся от моего прежнего, естественных и красивых.

Я был доволен услышанным ответом.

Разве такая не выглядела бы замечательно, лежа перед вами связанной по рукам и ногам? Разве кому-то не было бы приятно видеть такую распростертой перед ним на животе, чувствовать ее губы прижимающиеся к его ногам?

— Уверен, Ты заметила, — сказал я, — что в гореанском можно встретить немало слов из тех языков, наряду со словам из многих других языков.

— Да, Господин, — кивнула девушка.

— Она кажется мне весьма умной, — заметил незнакомец.

— Я тоже так думаю, — согласился я.

Безусловно, высокий интеллект, а иногда и очень высокий, не редкость среди кейджер варварского происхождения, поскольку рабовладельцы предпочитают, чтобы их рабыни обладали таким качеством. Не думаю, что найдется много мужчин, желающих владеть глупой рабыней. У умной рабыни больше шансов пережить обучение, а будучи обученной, уйти по лучшей цене. Также, она, очень вероятно, будет значительно чувствительнее к своему положению, будет намного быстрее схватывать, что от нее ожидают, будет преданной и рьяной в обслуживании интересов, привычек и удовольствий своего хозяина, чего не стоит ожидать от менее умной женщины. Она также склонна быть уязвимее и сексуально отзывчивее, своих более простых сестер. Зато как легко в такой мягкой, податливой, приятно сложенной, живой собственности, пораженной и упивающейся своей недавно раскрытой глубокой и радикальной женственностью, которую ей более не позволено подавлять или отрицать, зажечь рабские огни. И насколько беспомощной она станет, насколько зависима будет от мужчин, как глубоко в собственности окажется, стоит только им разгореться в ее животе. И с того момента, как они запылают, она уже ни за что не согласится обменять свой ошейник на мелочный обман, на отрицание и фальсификацию своей самой глубинной, самой женской сущности, на предательство своей собственной природы, на отказ от своего истинного «Я», на инертность и фригидность свободы. Она нашла себя и счастлива. Какой уверенной она теперь себя ощущает, наконец-то найдя себя, став той, кем она всегда хотела быть и всегда была. Не об этой ли жизни она мечтала втайне от всех? И разве теперь не эта жизнь наложена на нее так же надежно, как ее ошейник, как ее цепи? Она настороженно внимательна к своему господину, поскольку боится его плети, но она еще и отчаянно изобретательна, поскольку она желает понравиться ему, сделать приятное, чтобы он был ею доволен. Она счастлива, если он ею доволен. А как только она изучит гореанский, ее высокий интеллект сослужит ей хорошую службу, помогая радовать хозяина своими лирическими способностями, умением выражать свои чувства и мысли, даря ему возможность насладиться радостями интеллектуального общения и товарищеских отношений, хотя при этом она может быть голой и прикованной цепью к его рабскому кольцу. В неволе многие такие женщины изучают свою красоту, свой пол и природу, свое значение и идентичность. Они узнают, что они не мужчины, а женщины, и они довольны этим и цельны.

— Многие часто связывают интеллект женщины с интенсивностью рабских огней горящих в ней, — заметил незнакомец.

— Это верно, — согласился я.

Известно, что самая умная рабыня зачастую и самая беспомощная в руках мужчины. Очень часто интеллект, живость ума и чувств, чувствительность и воображение идут рука об руку с неконтролируемой неотвратимой отзывчивостью. Чем умнее женщина, тем быстрее она постигает то, что с ней происходит, и признает свою женскую уязвимость, свою беззащитность, бессилие сопротивляться неизбежным экстазам, которые ее заставят пережить, ставя ее на то место, которое женщине предназначено природой, превращая в задыхающуюся, просящую, умоляющую рабыню. И тогда, в своем уме и в своем сердце, она сдается, поскольку сознает, что будет, и должна, и хочет с радостью принять и признать себя рабыней своего господина. Отныне она пришла к самой себе.

В природе существует два пола, и они не то же самое.

— Дотронься до нее, — попросил незнакомец.

— Ай! — дернувшись, вскрикнула рабыня.

— Видели? — довольно усмехнулся владелец таверны.

Всем все было ясно без слов.

— Во время своих исследований, — сказал я рабыне, — несомненно, Ты узнала много различных аспектов, касавшихся жизни в тех мирах, о которых Ты упомянула, как об иных, далеких и волнующих. Ты сказала, что те миры, во многих отношениях очень отличались от того, который Ты знала, что те миры во многом были более естественными и красивыми.

— Да, Господин, — подтвердила она.

— Возможно, там было что-то, — предположил я, — что привлекло твое внимание к этим мирам.

— Конечно, Господин, — признала варварка.

— Знала ли Ты, что в тех мирах существовало рабство?

— Разумеется, — кивнула она.

— А о том, что в неволе было много женщин?

— Да, Господин.

— А Ты когда-нибудь представляла себя рабыней?

Девушка замялась, но затем набралась духу и призналась:

— Да, Господин.

— Ты назвала себя студенткой, — припомнил я.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Дотронься до нее, — снова попросил незнакомец.

— Оуу! — закричала варварка.

— Гляньте, как она прижимается к его руке, — прокомментировал один из завсегдатаев.

— Точно, — хмыкнул другой.

Из глаз рабыни брызнули слезы, и она попыталась отстраниться, насколько это было возможно в ее положении.

— Не расстраивайся, — успокоил я девушку. — Неспособность сопротивляться, желание прикосновений и ласк, беспомощная реакция на это, является признаком живости и здоровья.

— Да, Господин, — прошептала она.

— К тому же это улучшит твою цену, — добавил другой мужчина.

— Занимаясь своими исследованиями, — продолжил я, — готов поспорить, Ты не ожидала такой судьбы, что однажды Ты обнаружишь себя рабыней в далеком мире, о котором Ты, возможно, что-то слышала, но не верила в его существование.

— Я думала, что он существует только в книгах, — прошептала варварка.

— Но теперь-то Ты думаешь по-другому, — улыбнулся я.

— Да, Господин, — вздохнула она. — Я, голая и связанная, стою на коленях перед сильными мужчинами в таверне Брундизиума. На мне ошейник. Теперь я думаю совсем по-другому.

Многие из жителей моего мира, конечно, не воспринимали ее мир, Землю, как другую планету. Они полагали, что это название некого далекого места на Горе, в котором обитают хорошенькие варварки, неграмотные, и как ни странно даже неспособные говорить на общем языке, но очень подходящие для рынков. Должно же быть у такого товара некое место происхождения.

— Возможно, — усмехнулся я, — моя прекрасная студентка, как Ты себя называешь, твоя теперешняя реальность, не так уж сильно отличается от того, что Ты иногда представляла себе на Земле, когда воображала себя рабыней в том или ином из древних миров.

— Вы правы, Господин, — призналась девушка, слегка ерзая, — но теперь это реально.

Я нашел ее весьма красивой. Но какая женщина не была бы таковой, будучи голой и связанной?

— Господин, — прошептала варварка, — я думаю, что Вы понимаете меня!

— Возможно, — кивнул я, — самую малость.

Каким жалобным показался мне ее взгляд!

— Я так долго ждала того, кто смог бы меня понять! — всхлипнула рабыня, глядя на меня сквозь слезы, стоявшие в ее глазах. — Вы первый, кто сделал это в этом мире!

— Он посвящен во второе знание, — пояснил незнакомец. — Посмотри на его одежды. Он же Писец.

— Возможно, Ты хотела бы быть рабыней у одного хозяина?

Она склонилась вперед и, заплакав, произнесла:

— О да! Да, Господин! Я хочу одного хозяина, одного господина!

Это весьма обычное дело среди рабынь. Фактически, это — общая мечта всех общественных рабынь, рабынь таверн, борделей, девок из прачечных, кухонь и мануфактур. Все они жаждут стать рабыней частного хозяина. И конечно, мечтания эти выходят далеко за пределы того, чтобы быть просто рабыней в его хозяйстве. Например, сады удовольствий какого-нибудь богатея зачастую полны страданий, горя и жалоб. Да, он, конечно, частный владелец, но рабыни у него зачастую могут быть немногим больше чем одним из украшений, призванных увеличить красоту его сада, наряду с разноцветной травой, постриженными кустами, цветочными клумбами, экзотическими деревьями и необычными фруктами. Возможно, лишь иногда и не больше чем двум или трем самым привилегированным рабыням может повезти быть вызванной к рабскому кольцу их господину. Более того, зачастую он может еще арендовать рабынь из специальных домов, чтобы ублажать его гостей пением, танцами и игрой на калике, или сопровождать флейтами розлив вина и нарезание мяса. Фактически, снабжение и охрана таких садов часто управляется независимыми компаниями, в которых работают профессионалы своего дела, в результате, не исключено, что в его садах будет несколько девушек, которых он лично никогда в глаза не видел.

— Вы так смотрите на меня, Господин, — заметила девушка. — Не может ли быть так, что я смогла бы завоевать расположение в глазах Господина.

Я же, глядя на нее, размышлял о том, думала ли она когда-нибудь, будучи студенткой, независимо от того, что это могло бы означать в ее мире, что однажды ей придется стоять на коленях перед мужчиной, голой и связанной рабыней и говорить такие слова.

Конечно, она была настоящей красавицей, и к тому же явно очень умной женщиной, а ее окружение, насколько я понял, хотя и земное, было в некотором роде, сродни моей касте. Кроме того, она произвела на меня впечатление девушки, готовой уже скоро начать, в муках своих потребности, простираться на животе и пресмыкаться, умоляя о ласке рабовладельца. Судя по объяснениям владельца таверны, она уже начала чувствовать разгорающиеся в ее животе рабские огни. Разумеется, на это указывала ее реакция на мои прикосновения. Не к моей ли руке прижимался ее живот, совершенно по рабски просительно, пока она, внезапно, осознав то, что делая это, выдавала свои потребности и жажду, не отпрянула со слезами стыда?

Ей, конечно, стоило преподать нелепость стыда для девицы ее статуса, как и то, что рабыне это не позволено. Если ничто иное, то пусть плеть научит ее этому. Никакой снисходительности, никакого легкомысленного отношения нельзя разрешать себе в отношениях с рабынями. Что позволено по отношению к свободным женщинам, не приемлемо с кейджерами. Рабыня — животное, и должна быть такой же дикой, открытой, свободной, открытой для желаний и сексуальности как и любое другое животное. В каком патологическом мире она должна была родиться и вырасти, думал я, что стыдилась своего здоровья, жизненности и женственности. Каким и чьим целям могло служить в таком мире, спрашивал я себя, провоцирование таких подозрений, конфликтов и противоречий, что одна часть тела восставала против другой, одна часть ума воевала с другой? Как больно или безумно общество, которое могло бы искать пользу в таких противоречиях и предательствах! Почему бы тогда не приучить ее и к другим предательствам? Почему нельзя научить ее бояться того, что диктует ей ее же собственная наследственность, спрятанная в ее генах? Тогда давайте уже заставим ее пугаться движения крошечных частиц в ее прекрасном теле, стыдиться биения сердца, циркуляции крови.

Рабыня не должна стыдиться своих потребностей, единственное чего она по-настоящему должна бояться, это того, что ее хозяин будет не удовлетворен ею.

Да, с первого взгляда было ясно, что рабские огни уже начали разгораться в соблазнительном животике стоявшей передо мной рабыни. А как только она затрясется и закричит в рабском оргазме, беспомощная в веревках или цепях, она будет навсегда испорчена для свободы. Да и могла ли свобода предложить женщине что-то, что могло бы сравниться с нежностью ее господина?

— Разве владелец смотрит на меня без желания? — вдруг спросила варварка. — И разве в глазах господина, когда он смотрит на рабыню, не вспыхивает желание?

Я промолчал, задаваясь вопросом, смотрели ли на нее когда-либо в ее прежнем мире, одетую и свободную, с жаждой, с мыслями о том, чтобы раздеть, связать, взять на поводок. И думала ли она сама когда-либо о себе как о той женщине, на которую могли бы однажды начать смотреть подобным образом, и которую могли бы купить или продать?

И я решил, что да, все же она представляла себя рабыней.

— Купите меня, Господин! — внезапно попросила она. — Я прошу вас купить меня!

Тем самым, эта варварка непоправимо, признала себя тем, что можно было купить, то есть рабыней.

— Три серебряных тарска, — тут же заявил владелец таверны. — И ни бит-тарском меньше!

Незнакомец даже закашлялся смехом. Любому было ясно, что эта рабыня даже не начинала стоить так много. Она была варваркой с необычным акцентом, простой паговой девкой, причем из самой низкой таверны, практически не обученной, еще плохо знакомой со своим ошейником, только начинающей ощущать жар рабских огней, в тисках которых, возможно, уже в течение ближайших дней, она окажется совершенно беспомощной. Само собой, девушка была красива, впрочем, не будь она таковой, никому в голову не пришло бы порабощать ее, но я не думал, что она была той, кого первым делом выбирало большинство клиентов таверны. Я подозревал, что тавернер, найдя ее на припортовом рынке, едва ли заплатил за нее больше четверти серебряного тарска. Но я не сомневался, что даже сейчас за нее можно было бы выручить серебряный тарск, возможно, полтора, но не два и, тем более, не три. Но сам я не мог собрать даже серебряного тарска. Конечно, я мог бы расстаться с бит-тарском в низкой таверне, такой как «Морской Слин», мог бы позволить себе стаканчик паги, вместе с которой, если бы я захотел мог бы выбрать ее для использования.

— У меня нет при себе даже серебряного тарска, — развел я руками.

— Сейчас только утро, — хмыкнул владелец таверны.

Мы с трудом поднялись на ноги, затекшие за ночь.

— Благодарю, — сказал я незнакомцу, — за твой необычный рассказ.

На это он лишь усмехнулся.

Я бросил взгляд на стол, в который вонзились два болта, выпущенные Ассасинами, пробив доску, разбросав по полу щепки, когда незнакомец выставил его между собой и их арбалетами.

— Почему, дружище, — поинтересовался я, — тебя разыскивали парни из черной касты?

— Наверняка, они просто обознались, — хмыкнул он.

— А может, — предположил я, — У Тиртая, хотевшего вознаградить тебя за попытку противостоять дезертирству, на борту большого корабля были коллеги или агенты.

— Но тогда, — усмехнулся незнакомец, — мой рассказ был бы правдив.

— И где же сейчас находится этот корабль? — полюбопытствовал я.

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Терсит безумен, а у корабля теперь есть глаза, и он может видеть свой путь. Перед ним раскинулась необъятная Тасса, манящая его сотней горизонтов. Есть берега, которых он еще не видел. Меня и нескольких других, пожелавших вернуться к цивилизации, высадили на берег Дафны, одного из Дальних островов, откуда мы добирались до материка каждый сам по себе, кто как мог.

— А Ты, значит, решил перебраться в Брундизиум?

— Тот, кто сидит за веслом, — усмехнулся мой собеседник, — не выбирает курс.

— Но, похоже, тебя преследовали, — заметил я.

— По-видимому, — согласился он.

— У Тиртая длинные руки, — заключил я.

— Все же не достаточно длинные, — пожал плечами незнакомец. — Этой ночью Тасса получила двоих из черной касты.

— А я верю твоей истории, — признался я, вызвав смех нескольких завсегдатаев.

— Тогда Ты — дурак, — усмехнулся незнакомец. — Если бы эту историю рассказали мне, я бы ни за что в нее не поверил. А почему поверил Ты?

— Правильно, верно, — добродушно засмеялись мужчины вокруг меня.

— Верни рабыню в ее конуру, — велел тавернер своему помощнику.

Варварка жалобно посмотрела на меня и чуть заметно дернулась. Ее губы сложились в слово «Господин».

Я промолчал. С чего бы это свободному мужчине снисходить до признания кейджеры?

Рабыню освободили от веревок и подняли на ноги.

— Ох, — простонала она, раскачиваясь на нетвердых ногах.

Довольно трудно стоять, после того как твои лодыжки были скрещены и связаны в течение нескольких анов. Зазвенели колокольчики, привязанные к ее левой щиколотке. Затем ее, все еще неустойчиво стоявшую на ногах и растирающую запястья, помощник тавернера взял за волосы, согнул в стандартное ведомое положение, и поволок к дальней стене таверны, где через пару мгновений скрылся за тяжелыми, расшитыми разноцветным бисером занавесками. Спустя еще пару инов я услышал как колокольчики звякнули в последний раз, и сразу после этого в зал донесся удар закрытой крепкой металлической двери.

— Я смотрю, эта рабыня привлекла твое внимание, — сказал я незнакомцу.

— Конечно, — не стал отрицать он. — Что в этом удивительного?

Тогда я вложил бит-тарск в его руку и пояснил:

— Это на ее использование.

— За мою историю? — уточнил мужчина.

— Конечно, — кивнул я.

— Это лишнее, — отмахнулся он.

— Почему же? — поинтересовался я.

— Она не Альциноя, — вздохнул незнакомец.

— Понимаю, — кивнул я.

— Оставь деньги себе, — сказал он, протягивая мне монету, — заплати за нее и используй ее сам.

— Я не хочу делить ее с другими, — признался я. — Я не хочу платить за ее использование. Я хочу владеть ей единолично, всей ей.

— Ты видел ее прежде? — поинтересовался мой собеседник.

— Конечно, — кивнул я, — она показалась мне небезынтересной, но никогда я не видел ее такой, как этой ночью.

— Она весьма красива, — признал он.

— Но никогда она не была настолько красивой, как этой ночью, — добавил я.

— И очевидно, что эта бессмысленная шлюха, никчемная девка, — хмыкнул незнакомец, — хочет видеть тебя своим господином.

— А я хочу иметь ее своей рабыней, — сказал я.

— Эта варварка — настоящая рабыня, — заключил он. — Она скоро станет горячей и беспомощной.

— Я тоже прочитал это в ней, — заметил я.

— Она уже сейчас на самом краю, — сообщил незнакомец. — Ты ведь заметил, ее реакцию на твое прикосновение?

— Так Ты Именно поэтому, попросил меня прикоснуться к ней рукой владельца? — уточнил я.

— Да, — кивнул он, — причем дважды. Сначала, чтобы она сама поняла, что она собой представляет, а потом, чтобы и Ты смог безошибочно рассмотреть, кем она является.

— Рабыней, — подытожил я.

— Вот именно, — улыбнулся мужчина.

— Понятно, — улыбнулся я в ответ.

— Есть в этом некое волшебство, — сказал он. — Не странно ли, что рабыня, привезенная из неописуемого далеко, смогла найти своего господина в новом мире, о существовании которого даже не подозревала, в мире совершенно отличающемся от ее собственного, в котором она должна стоять на коленях и носить ошейник, а господин смог найти свою рабыню, в доставленной из страшно далекого, непонятого нормальным людям мира.

— То есть, Ты не отрицаешь существования такого мира, иного мира, — заключил я, — в котором ее нашли, и из которого привезли сюда.

— Я подозреваю о его существовании, — уточнил мой собеседник.

Я на мгновение задумался о мужчинах и женщинах, о господах и рабынях. Произнесенное слово, пойманный взгляд. Сколь таинственны такие моменты, думал я. Только что не было ничего, а уже в следующее мгновение есть все. Кому дано понять такие вещи?

«Как жалобно, как рьяно, — думал я — эта девушка просила ее купить! И как прекрасно смотрелся бы на шее этой рабыни мой ошейник!»

— И как же Ты предпочел бы ее держать? — поинтересовался незнакомец.

— Именно так, как ее следует держать, — ответил я, — абсолютно и тотально, без малейших оговорок и послаблений, без уступок и компромиссов, как полную рабыню. А как еще?

— А как насчет цепей и плети? — спросил он.

— Само собой, — кивнул я.

— Превосходно, — поддержал меня незнакомец.

— Ну что ж, благородные товарищи, — обратился к нам владелец таверны. — Уже утро. Прошу освободить помещение.

Мы все вместе двинулись к двери.

Некоторые из нас, слушавших этой ночью историю незнакомца, тепло прощались с ним.

— Но Ты — лгун из лгунов, — усмехнулся один из нас.

— А Ты сам-то поверил бы в свою истории? — осведомился другой.

— Нет, конечно, — улыбнулся незнакомец, — если бы услышал ее от кого-то другого.

— А если бы услышал ее от самого себя? — засмеялся третий.

— Скорее всего тоже нет, — развел руками рассказчик.

— Желаю тебе всего хорошего, дружище, — пожелали ему многие их нас.

Думаю, что завсегдатаи были довольны услышанной историей, но лишь немногие, если таковые были вообще, отнеслись серьезно к его рассказам о Конце Мира, огромном корабле, безумном Терсите, тарнсмэне Тэрле Кэботе и разыскиваемой всем Гором беглянке Талене из Ара.

Кто вообще мог поверить в такие небылицы? Тем более, рассказанные отставшим от корабля моряком, бродягой, скитальцем, изможденным и грязным, без бит-тарска в кошельке.

— На выход, парни! До встречи! — попрощался тавернер, и закрыл за нами дверь.

За нашими спинами проскрежетал запор.

Наконец, мы с незнакомцем остались на улице перед таверной одни.

— Пойдем со мной, — предложил я ему. — Я накормлю тебя завтраком.

— Мусорные баки всегда под рукой, — пожал он плечами.

— Я работаю в администрации капитана порта, — сообщил я, — на высоких причалах, занимаюсь регистрацией больших судов, заходящих в доки.

— Немногие из доков сейчас заняты, — заметил мужчина, — не тот сезон.

— Зато работы немного, — хмыкнул я.

Он уже начал отворачиваться, но я остановил его.

— Пойдем со мной, — повторил я. — Деньги тебе не помешают, а я мог бы помочь тебе с работой на день. Можно найти что-нибудь, если не в самих доках, то на высоких пирсах или на складах.

Мужчина окинул меня пристальным взглядом на меня, и я почувствовал, что меня проверяют.

— Оставь мусорные баки уртам, — сказал я.

— Вообще-то я с Коса, — напомнил он.

— Здесь тебе будут рады больше, чем в Аре, — успокоил я.

— А в Аре, значит, сейчас опасно? — осведомился косианец.

— Там на троне снова сидит Марленус, — развел я руками.

И тогда мы вдвоем пошли вдоль берега, направляясь к так называемым высоким пирсам, тем, которые могли, благодаря глубинам, высоте причалов, различным погрузочным устройствам и близости к складам, обслуживать круглые суда. Именно в том районе располагалась контора капитана порта, где я и работал в службе регистрации.

— Я слышу звон, — заметил незнакомец. — С чего бы это в такую рань бить в рельс?

— Не обращай внимания, — отмахнулся я. Это на высоких пирсах.

— Это что, тревога? — насторожился мой товарищ.

— Нет, — успокоил его я, — это сигнал заходе в доки нового корабля, несомненно, пришло круглое судно.

О военных галерах не объявляли, как и о мелкосидящих суденышках, обычно швартовавшихся у низких пирсов. Когда новое круглое судно становится в док, то о его прибытии обычно объявляют ударом в сигнальный рельс. Услышав такой сигнал, на пирс устремлялись те у кого имеется бизнес в порту, а также те кто надеялся найти работу, да и просто зеваки и любопытные. Здесь можно было встретить и обитавшее в доках отребье, надеющееся поднять монету. Если бы было не такое раннее утро, то на причалы из пага-таверн могли прислать девок-зазывал, чтобы те рекламировали заведения своих хозяев. Часто в доках отираются мальчишки в рваных туниках, которым нравится смотреть на большие корабли с надеждой однажды изучить морскую торговлю на практике.

— И что, сигнал всегда такой энергичный? — поинтересовался незнакомец.

— Нет, — ответил я. — Признаться, я сам не до конца понимаю, что там происходит.

Звон разносился по порту, наверное даже долетал до городских стен. Это предлагало напряженность или волнение сигнальщика.

— Похоже, что это, все-таки, тревога, — предположил мой товарищ.

— Нет, — не согласился я. — Звук другой, тон, частота ударов. Это не набат.

— Но этот звук совсем не похож на простое объявление, — покачал головой незнакомец.

— Мне тоже так кажется, — вынужден был признать я.

— Что, действительно происходит что-то необычное? — осведомился он.

— Очевидно, — кивнул я. — Давай-ка поспешим!

— Хо! — кричали мужчины, пробегавшие мимо нас из доков, спеша в город. — Странный корабль! Странный корабль!

Другие люди наоборот бежали из города к высоким пирсам, среди них мелькало множество мальчишек, на бегу обменивавшихся друг с другом комментариями.

Большинство окон было открыто, и из них выглядывали горожане, смотревшие в сторону моря. Я заметил людей даже на крышах, многие указывали на высокие пирсы.

В быстро собиравшейся толпе нас с моим спутником толкали со всех сторон. Один раз он поймал меня за руку, удержав от падения. Я видел даже двух свободных женщины, присоединившихся к толпе.

Краем уха я услышал, как какой-то мужчина бросил своей рабыне:

— Пойди, посмотри, что там происходит! А потом быстро возвращайся и расскажи мне!

— Да, Господин, — обрадовано воскликнула босоногая девушка в легкой тунике и метнулась к докам.

— Никогда не видел ничего подобного! — сказал какой-то горожанин, стоявший на карнизе, глядя на бухту из-под ладони.

— А может там корабль Терсита? — спросил я незнакомца, хотя он, конечно, был не в лучшем положении по сравнению со мной, так что видеть мог не больше моего.

— Я так не думаю, — ответил он. — Сомневаюсь, что Терсит рискнул бы вести его восточнее Дальних островов, приближаться к Косу и Тиросу, и уж было бы совершенным безумием с его стороны привести его в Брундизиум. К тому же я не думаю, что он мог бы подойти к причалу учитывая его размеры. Это же не обычное круглое судно. Ему либо придется встать на якорь в четверти пасанга от берега либо искать гавань необычной глубины.

— Что же тогда это за корабль? — спросил я его на ходу.

— Ай-и-и! — воскликнул незнакомец, когда мы, перевалив через небольшой холм, увидели внизу пирсы и пораженно замерли.

Вокруг в таком же изумлении стояли мужчины.

— Никогда не видел такого корабля, — прошептал я.

— Зато я видел, — довольно хмыкнул незнакомец.

— Он огромен, — поразился я. — Как он смог подойти к пирсу?

— У него не такая большая осадка, как это может показаться, — пояснил мой новый знакомый. — Он может заходить в реки. Остойчивость в открытом море обеспечивается опускаемым килем.

Люди вокруг нас указывали на корабль и обменивались удивленными возгласами. Мимо нас в сторону причалов продолжали нестись мальчишки.

У корабля были высокий ют и четыре мачты. Самым необычным мне показались большие, странные паруса, высокие и прямоугольные, ребристые, разделенные на горизонтальные секции.

— Значит, это, — сказал я, поворачиваясь к незнакомцу, — и есть корабль прибывший с Конца Мира.

— Точно, — ответил он.

— Как же это могло произойти? — спросил я.

— Терсит показал путь, — улыбнулся мужчина. — Он доказал, что такое путешествие возможно. Для тех кто живет на том конце мира, это мы — Конец Мира. Тот, кто может пройти с востока на запад, точно так же может повторить такой рейс с запада на восток. Терсит своим путешествием изменил мир. Благодаря ему люди никогда не будут думать о мире так же как прежде.

— Тебе знакомы такие корабли, — заключил я.

— Да, — подтвердил он, — я много раз видел их в Море Вьюнов, но немногие из них были такими большими.

— Странный корабль, но красивый, — признал я.

— Я узнаю его обводы и раскраску, — сказал мужчина.

— Ты видел это судно прежде? — уточнил я.

— Да, — кивнул он, — недолго. У причала, у подножия огороженной стенами тропы, в закрытой бухте.

Я окинул его пристальным взглядом.

— Это один из трех кораблей сегуна, лорда Темму, — пояснил он, — или, по крайней мере, был им раньше.