Москва 80

Зачем мертвецу фотографии?

— Все ли передовики у нас на «доске почёта»? Никого не упустили? — спросил Грибин заместителя руководителя 9-го Управления генерала Сарычева, кивнув в сторону шутливой кумачовой доски на стене с фотографиями оперативников ЦРУ.

— Все здесь. Все девять субчиков. Вот они где все у меня, — показав сжатый кулак, ответил Сарычев.

Грибин лучше других знал, что технический персонал американского посольства в качестве вспомогательной силы резидентуры ранее не привлекался. Но теперь, при новом руководителе, все могло поменяться. Этот безумец мог поставить под удар кого угодно, не взирая на отсутствие у них дипломатических паспортов. В случае провала их ожидала не гуманная высылка из страны, а реальный тюремный срок. Готов ли новый резидент играть судьбами людей?

— У них же не у всех дипломатические паспорта, верно? — думая о чём-то о своём, спросил Грибин.

— Дипломатический статус имеют только сотрудники госдепартамента, а также их контрактники.

Беседу Грибина с Сарычевым прервала первая из бригад наружного наблюдения, прибывшая в условленный срок на собеседование.

— Здравствуйте, товарищи, — обратился к ним Грибин и после того, как все разместились за столом, продолжил:

— Кто может что-то добавить к нашей «доске почёта»? — спросил Грибин, указывая на фотографии улыбающихся янки.

— Эти рожи я уже видеть не могу, — пошутил один из наружников.

— Это понятно, а может такое быть, что какой-то рожи здесь не хватает?

— Эти установленные точно. А по остальным пока нет подтверждения, мы не можем делать выводы, — ответил руководитель бригады.

— Хорошо, спрошу по-другому. Были какие-то подозрительные действия со стороны чистых, скажем так, сотрудников посольства. И все ли отражено в рапортах?

Руководитель группы покраснел и заёрзал на стуле:

— Нам нечего скрывать. Давайте поднимем все рапорты и сверим их с перемещением всех сотрудников посольства.

— Что значит «давайте»? Я должен рапорты все проверять? Я вас пригласил, чтобы вы вспомнили какие-то необъяснимые поступки ваших подопечных, нестандартные ситуации, может быть, какие-то странности в их поведении. Было такое?

— Конечно, куда ж без этого! Но это все отражено в отчётах.

— Вы можете гарантировать, что за все время вашего дежурства объект ни на минуту не уходил от вашего наблюдения?

— О каком промежутке времени мы говорим?

— Скажем, полгода: с декабря прошлого года по май этого.

— Три или четыре инцидента были, когда им удавалось оторваться. Первый, вы помните, это когда они вместо выпрыгнувшего человека манекен на переднее сидение усадили.

— Помню, как же…

— Второй и третий случаи были связаны с форс-мажором: в одном машина сломалась, а в другом она попала в ДТП. По всем случаям было проведено расследование, виновные получили по заслугам.

— Ну, хорошо, это то, что касается оперсостава посольства, а остальные?

— А что остальные?

— С ними не было инцидентов?

— Если только мелкие, незначительные.

— Например?

— В основном, это касается нарушения ими установленного регламента работы с нашим УПДК.

— И что же они нарушают?

— Как правило, это связано с их выездом из страны и возвращением. Они должны своевременно извещать Управление МИДа о дате своего отъезда и времени возвращения.

По мере того, как бригадир продолжал говорить Грибин стал всё больше терять интерес к беседе с ним. Дослушивал и задавал ему уточняющие вопросы он только из уважения.

— То есть они забывают известить наш МИД или как?

— Ну, да. Как это было с Качерисом с ихним. Прибыл на три дня раньше заявленного срока и не сообщил об этом.

Грибин сначала спокойно воспринял эти слова, но затем встрепенулся так, словно получил обухом по голове:

— Ещё раз! Прибыл на три дня раньше и не известил об этом?

— Ну да.

— Значит, по вашим талмудам он числился за границей, а не самом деле бегал в Москве?

— Именно так! Поэтому я и говорю, что по взаимодействию с УПДК надо как-то вопрос решать.

Зам руководителя 9-го Управления понял, что с этого момента он должен вступить в бой и защитить своих ребят:

— УПДК подаёт нам ежедневную сводку о планируемых и подтверждённых перемещениях сотрудников посольств. На основании этих справок мы отмечаем работников посольств как временно выбывших. До момента их возвращения, разумеется, — уточнил Сарычев.

Грибин хотел со всей силы ударить кулаком по столу, но в последний момент затормозил движение руку и неестественно мягко положил её на стол:

— То есть все держалось на совести самих работников посольств? Так, что ли?

— Мы, конечно, не полностью полагались на эти справки МИДа и перепроверяли, но вы же понимаете, они мотаются туда-сюда каждый выходной, — пытался оправдываться генерал Сарычев.

— Давайте поподробнее про этого, как вы его там назвали?

— Майкл Качерис.

— Кто он такой?

— Архивариус посольства.

— Выкладывайте все!

— Если позволите, я его представлю, — предложил Сарычев.

— Да, пожалуйста, — согласился Грибин.

— Выпускник Йельского университета, 32 года, три года работал в адвокатской конторе помощником, потом заключил контракт с госдепартаментом на два года работы в Москве. Прибыл сюда в декабре 1978. Его проверяли по линии внешней разведки. Контактов с ЦРУ на территории США предположительно не выявлено. Что не удивительно. В ходе наблюдения выявил себя как неуравновешенная эксцентричная личность, склонная к конфликтам и громким публичным истерикам.

В качестве подтверждения оценки своего руководителя бригадир «наружников» выложил перед Грибиным рапорт наружного наблюдения от 23 декабря 1979 года со следующей фабулой.

Днём, 23 декабря 1979 г., во время празднования Рождества с оставшимися в Москве сотрудниками американского посольства, проходившего в офисе 206 западного крыла здания, Качерис вступил в словесную перепалку с одним из дипломатов, после чего возникла короткая потасовка, в результате которой Качерису разбили нос, и он залил кровью коридор посольства, чем испортил вечеринку. После обращения за медицинской помощью к врачу посольства Качерис принял ещё дозу спиртного и вернулся к своим обидчикам, которые продолжали празднование в другой части здания. Угрожая «всех сдать в КГБ», Качерис стал поочерёдно оскорблять каждого, включая женщин. За это он был ещё раз избит, на этот раз основательно, и выкинут из здания во внутренний дворик. Затем в состоянии сильного алкогольного опьянения Качерис сел за руль своего автомобиля и попытался выехать в город, но был остановлен охранявшими здания морскими пехотинцами. Военные пытались отговорить Качериса от поездки на автомобиле в таком состоянии, но тот был непреклонен. Чуть ли не протаранив пехотинцев, он выехал на Садовое кольцо и буквально через 100 метров перед входом в тоннель врезался в разделительный бордюр, после чего его машину отбросило в сторону, и она столкнулась с двумя проезжавшими мимо автомобилями. Качерис попытался скрыться с места совершения ДТП, но был пойман пострадавшими водителями. В 22.00 он был доставлен в 12 отделение милиции, где он отказался предъявить документы и назвать своё имя. В 23.15 в отделение приехал посол США и под свою ответственность забрал Качериса.

Дальше Грибин читал по диагонали: лишён права управлять автомобилем на территории СССР, возмещение ущерба в размере 3523 рубля…

— И что, после всего случившегося никаких мер по отношению к этому Качерису не было принято? Ни посол, ни госдеп не ходатайствовали об его отзыве из Москвы?

— Насколько нам известно, они решили не портить ему биографию и отправить домой сразу по истечению контракта, в августе 1980-го, — ответил Немечек.

— То есть в Москве ему всего месяц остался?

— Да.

— Вы наблюдали этого человека в течение двух лет. Какое у вас сложилось личное — меня интересует именно личное — впечатление? — спросил Грибин у бригадира.

— Клоун. Просто клоун, если одним словом.

— Клоун? — переспросил Грибин.

— Цирк шапито. Бегает по утрам с пехотинцами в своих клоунских трусах в крупный жёлтый горошек…

Для пущей убедительности по ходу своего рассказа бригадир достал из досье фотографию Качериса и протянул ею Грибину.

Он держал перед глазами снимок не то дегенерата, не то больного церебральным параличом Качериса, в то время как бригадир добавлял к этому портрету все новые и новые убийственные штрихи:

— … Охранники над ним смеются, представляют его прохожим московским девушкам как страшного парня, но с большой ялдой, а ему хоть бы что. Темп пробежки он поддерживать не может, пехотинцы уходят от него в отрыв, а он, запыхавшись, прекращает бег и возвращается в посольство один, в своих смешных трусах. У меня такое впечатление, что ему определённо нравится роль всеобщего посмешища.

— Однако, этот клоун на целых три дня, — сделав ударение на слове «три», прервал бригадира Грибин — исчез из поля вашего зрения?

— Как мы уже говорили, здесь все шло от не проработанности механизмов взаимодействия с МИДом.

— Куда и зачем он уезжал?

Хорошо подготовившись к встрече, бригадир извлёк из папки рапорт от 19 февраля.

— Качерис вылетал 12 февраля прямым рейсом в Гамбург, обратные билеты в Москву были заказаны на 15 февраля. По имеющейся у нас информации в Гамбурге он должен был встретиться со своей бывшей подругой по университету, возможно, любовницей, которая находилась в ФРГ в служебной командировке.

— Так…, - Грибин с нетерпением ждал продолжения.

Бригадир вопросительно взглянул на своего руководителя, будто спрашивая его разрешения, и тот решил, что с этого места продолжать будет он сам.

— Прилетев в Гамбург, Качерис купил билет на ближайший московский рейс Люфтганзы и в 18.00 этого же дня вернулся обратно, — скороговоркой произнёс генерал Сарычев.

— В Москву? 12 февраля в шесть часов вечера?

— Да.

— А вы его поехали встречать в аэропорт только 15 февраля?

Сарычев неохотно кивнул головой.

— Таким образом, на целых три дня он получил полную оперативную свободу. А вы говорите — клоун…

— Товарищ генерал… — в сердцах начал было бригадир.

— Что? — грубо оборвал его Грибин.

— Если Качерис — неустановленный оперативный сотрудник, то я — балерина.

— Слышишь, как твои соколы зоркие заговорили, — обратился Грибин к Сарычеву. Ловлю тебя на слове, — повернулся он к бригадиру. Если установим Качериса как сотрудника ЦРУ, ты у меня пачку балетную наденешь и станцуешь в моем кабинете.

— Не станцую.

— Посмотрим. Все свободны.

Бригадир вместе со своими «наружниками» дружно встали из-за стола и покинули комнату. Вслед за ними поднялся и заместитель «девятки».

— Зря вы так. Антонов наш старейший «наружник», легенда, можно сказать. А вы ему «пачку балетную наденешь», — уже на выходе сказал Сарычев.

— Ну, извинись перед ним за меня.

— Нет, это уж вы сами.

Грибин ещё раз бросил взгляд на «доску почёта». Затем подошёл к ней поближе и сбоку от общей группы приколол десятую по счету фотографию Качериса.

— Что, блять, Майкл, играть со мною вздумал? — зло выругался Грибин, глядя на ущербное лицо архивариуса.

Жечков даже не мог припомнить, когда в последний раз он так сильно напивался. Внешне все было культурно: на кухне, с закуской, в компании с женой. Однако, рюмка за рюмкой нарезался он капитально. Оставшись один на кухне потным, жарким июльским вечером, он мысленно формулировал письмо или текст речи, которые должен и обязан был высказать «Федосееву».

Во-первых, хотелось сказать, что ему очень жаль, что он вообще ввязался в эту мутную, полную интриг историю. По его мнению, пропажей старшего офицера КГБ, пусть даже и с семьёй, должна заниматься контрразведка и только она, а привлечение к этому делу прокуратуры носит показной, декоративный характер.

Во-вторых, Жечков хотел заявить, что он умывает руки. Параллельно с расследованием исчезновения семьи Шадриных ему удалось пресечь преступную деятельность опасной банды. Однако, привязывать эпизоды разбоев Сунгоркина-Самохина к делу Шадриных он не намерен, поскольку у него нет для этого оснований.

В-третьих…. А в-третьих, Жечков хотел предъявить «Федосееву» доказательства измены Жечкова, но у него их не было. Как оказалось, вся его предыдущая работа была ориентирована на обеление Шадриных, хотя с самого первого посещения его квартиры ему как следователю было ясно, что тот просто сбежал из Союза. Так какого черта продолжать этот спектакль?

Водка крепко ударила по голове, и Жечков решил передумать все на трезвую голову, не принимая скоропалительных решений. Ночью он провалился даже не в сон, а какую-то чёрную дыру, в которой он против обыкновения даже храпел.

Утром, не смотря на тяжёлое похмелье, прямо в туалете Жечкова озарила гениальная мысль. Если Шадрин вместе с семьёй бежал из СССР, значит он, прекрасно понимая, что никогда больше не сможет сюда вернуться, по идее, должен был каким-то образом сохранить памятные семейные реликвии. Возможно, семейный фотоальбом. И пока он, Жечков окончательно не разругался с КГБ и остаётся руководителем следственной группы, он сегодня же сориентирует всю свою бригаду и подчинённые ему региональные органы дознания на поиск фотолаборатории, которой, по его мнению, обязан был воспользоваться Шадрин перед побегом. Сентиментальность — вот что погубит опытного математика-шифровальщика, — загадал про себя Жечков. И отправил во все оперативные отделения внутренних дел московской и сопредельных областей фотографию Шадрина, указав в телефонограмме на необходимость проверки всех фотоателье на предмет посещения их этим господином.

Когда после обеда похмелье отступило, Жечков с удовольствием отведал живительного ленинградского рассольника, и его утренняя идея с фотоателье показалась ему теперь излишне авантюрной и несерьёзной. Но отступать было поздно. Что сделано, — то сделано.

В первой половине следующего дня в штаб Жечкова позвонили из посёлка Уваровка Можайского района и сообщили, что фотограф местного ателье как будто помнит человека из ориентировки.

— Как будто или помнит? — взволнованно спросил у подмосковного оперативника подошедший к телефону Жечков.

— Он утверждает, что копировал фотографии из фотоальбома очень похожему человеку.

— Он помнит, когда это было?

— Говорит, что в апреле, до майских праздников.

— Держите крепко этого фотографа. Я выезжаю.

Через два с половиной часа водитель Юра припарковал «Волгу» у неприметного трёхэтажного здания в 140 километрах от Москвы. Несмотря на отсутствие вывески внутри строения, которое оказалось местным Домом Быта, располагалось небольшое фотоателье. Жечков вышел из машины и к своему удивлению перед порогом этого дома почувствовал некое подобие страха. Ему показалось, что его опять ждёт фиаско. Стоило ли для этого так далеко ехать?

Фотографом оказался старый армянин.

— Вы могли бы вспомнить фотографии, которые вы переснимали для этого человека? — задал свой первый вопрос Жечков.

— Это обычные семейные фотографии. Сюжетно они типовые, у всех они одинаковые. Точно я могу вспомнить, только если мне вновь покажут эти снимки.

— Тогда вы их точно вспомните?

— Ну, конечно. Я же с каждой фоткой подолгу вожусь, она зрительно отпечатывается в голове.

Жечков положил на стол фотоальбом Шадрина.

Фотограф открыл первую страницу альбома и сразу вспомнил:

— Да, с этого отпечатка я снимал репродукцию

— Вы переснимали этот снимок?

— И этот, и этот, все эти снимки я копировал, — перелистывая страницы альбома, заявил фотограф.

Справившись с волнением, Жечков задал главный вопрос:

— У вас сохранились негативы?

— Все негативы я отдал заказчику.

— Так заведено или он попросил?

— В данном случае этот мужчина взял с собой все негативы. Да они мне и не нужны. Работа оплачена, я отдаю клиенту все исходники.

— То есть, негативов не осталось?

— Нет.

Увидев грустное лицо Жечкова, фотограф решил его обнадёжить:

— Если для вас это так важно, можно порыться в обрезках, — он указал на большой чёрный мешок в углу комнаты. Самих негативов там не будет, но, возможно, найдутся экспозиционные клинья.

— Что это за клинья?

— Это куски плёнок, по которым я выбираю наиболее подходящую экспозицию.

— Это очень важно, — ответил Жечков.

— Тогда мне надо закрыть ателье. Искать придётся долго.

— Закрывайте, я дам вам любую справку.

Чтобы не мешать процессу поиска, Жечков вышел на улицу. На этой тихой, провинциальной улочке он, вдруг, остро почувствовал, что, наконец-то, по-настоящему наступил на хвост Шадрина. Всего пару месяцев назад тот был здесь, думая, что в эту Богом забытую Уваровку никто и никогда не придёт по его следу. А вот и пришли!

Он сел на лавочку и стал смотреть на дверь, из которой в должен был выйти фотограф-армянин. Жечкову хотелось, чтобы тот вышел с негативом в руке.

Все случилось как в хорошей сказке. Спустя какое-то время он действительно вышел на порог и победно поднял над головой небольшой кусок плёнки.

Затем, вставив негатив в фотоувеличитель, он наглядно продемонстрировал Жечкову находку. На плёнке были восемь снимков молодого Шадрина, ещё студента МВТУ, сделанных с разными значениями диафрагмы. Обращённое в негатив улыбающееся лицо Шадрина представало в спектре от самого светлого и прозрачного до чёрного и плотного.

Пока Жечков рассматривал ключевую для всего дела Шадрина улику, к Дому Быта примчались две черные «Волги» ближайшего регионального управления КГБ.

— Геннадий Викторович Жечков? — обратились к нему прибывшие сотрудники.

— Он самый. С кем имею честь беседовать?

— Пожалуйста, пройдите к нашей машине. По радиосвязи вас вызывают из Москвы, — вежливо попросил молодой человек в сером костюме.

Жечков совсем не удивился, когда услышал в трубке радиотелефона голос «Федосеева».

— Мои ребята доложили, что тебя за Можай занесло. Что ты там делаешь?

— Заканчиваю расследование

— Заканчиваешь? — удивился «Федосеев».

— Я нашёл ателье, в котором Шадрин копировал свои семейные фотографии.

— Ну и что?

— У меня на руках негативы.

— Это ничего не меняет.

— Это все меняет!

— Как юрист ты же понимаешь, что это косвенная улика?

— Как юрист я понимаю, что человек, который за 140 километрах от Москвы тайно копирует свой собственный фотоальбом, вряд ли делает это на случай собственной смерти.

— Это все вилами на воде писано.

— Замоченное белье, немытая посуда, нарочито брошенные вещи в его квартире — со всем этим антуражем Шадрин явно перестарался. Слишком уж явно он хотел продемонстрировать отсутствие приготовлений к побегу. Однако, вся эта картина — это одно большое свидетельство его подготовки к бегству, — не одном дыхании выпалил Жечков.

— Гена, Гена, давай обо всем поговорим в Москве.

— Шадрин и его семья живы, здоровы и, скорее всего, находятся за пределами СССР. Вы же это прекрасно знаете.

Жечкову показалось, что связь прервалась и он вопросительно посмотрел на хозяина машины. Тот подошёл, проверил телефон и резюмировал:

— Все в порядке. В Москве повесили трубку.

— Прекрасно, — покидая салон «Волги», сказал Жечков.

— Одну минутку, Геннадий Викторович, — окликнул его молодой человек.

— Что ещё? — недовольно огрызнулся Жечков.

— Нам сообщили из Москвы, что мы должны принять от вас на хранение важные улики по делу.

— Какие ещё улики?

— Негативы

Жечков рассмеялся в ответ. Затем извлёк из внутреннего кармана пиджака отрезок негатива.

— Это?

— Да.

За всей этой сценой загадочного противоборства спецслужб с крыльца Дома Быта наблюдал старый фотограф.

— Да забирайте за ради Бога, — Жечков отдал чекистам негатив и направился к своей «Волге».

Резко зарычав двигателями, все три машины в разные стороны выехали со двора, оставив в клубах пыли лишь фотографа на ступенях крыльца. Тот не понимал, что произошло, но ему было жаль молодого человека, который приехал из самой Москвы, с таким трудом нашёл нужные ему плёнки и теперь так легко их лишился. Сурен печально покачал головой.