Москва 80

Открытка из Выборга

В субботу, 23 мая сразу после полудня в подъезд дома, где проживали родители Шадрина, с портфелем в руке вошёл невзрачный мужчина в дешёвом сером костюме отечественного покроя. Поднявшись на пролёт между третьим и четвёртым этажом, он столкнулся с женщиной, спускавшейся по лестнице.

— Простите, а Николаевы в какой квартире живут? — спросил мужчина у спускавшейся женщины.

— Николаевы на первом этаже живут, — не оборачиваясь, ответила она.

— А какая у них квартира?

— Двадцать седьмая.

— Спасибо большое. Двадцать седьмая, значит, — незнакомец быстро взглянул на висящие перед ним почтовые ящики и вслед за женщиной спустился по лестнице.

Через несколько минут этот мужчина с портфелем вышел из дома и, пройдя мимо нескольких однотипных многоэтажек, свернул за угол, где его ожидала неприметная белая «Волга» с водителем за рулём. Нырнув на переднее сиденье машины, мужчина быстро извлёк из бардачка телефонную трубку и, нажав несколько кнопок на самом аппарате, доложил:

— Сапфир, приём. Двести пятый на связи.

— Сапфир слушает. Двести пятый.

— Паустовского восемь. Сигнал снят, почта изъята. Подтверждаю.

— Двести пятый. Принято.

В своём большом кабинете на Лубянке Грибин снял трубку одного из четырёх стоящих у него на столе телефонов.

— Получили, значит? Хорошо проверили? Лады.

Повесив трубку, Грибин откинулся в кресле и стал продумывать дальнейшие шаги.

Сегодня утром в почтовый ящик пожилых родителей Шадрина была брошена открытка со штампом почтового отделения города Выборга, на котором была проставлена дата 19.05.1980. Написанная почерком пропавшего Шадрина, она была изготовлена настолько профессионально, что могла выдержать любую экспертизу. Текст на оборотной стороне открытки был коротким:

«Дорогие мама и папа! Со мной всё в порядке. Не беспокойтесь. Виктор»

Грибин нажал кнопку аппарата селекторной связи и попросил секретаря соединить его со следователем Жечковым.

Когда по громкой связи из селектора послышался голос Жечкова, Грибин наклонился к микрофону.

— Геннадий Викторович, здравствуйте. Это Федосеев.

— Да, я Вас слушаю.

— Я Вас не отвлекаю?

— Нет, конечно.

— Всё-таки, сегодня суббота, — извинился Грибин. Но вот какое дело. Вы с родителями Шадрина ещё не встречались?

— Я вчера хотел с ними поговорить, но мне сказали, что с ними сейчас работают «соседи».

— Ну, извините. Но не забывайте, что они работают и на Вас. Мы же договорились, что оперативное обеспечение за нами.

— Это, конечно, здорово, но время-то идёт, — посетовал Жечков.

— Согласен. Поэтому предлагаю следующее: я договорился с Шадриным-старшим о встрече сегодня в районе трёх и хочу, чтобы Вы тоже присутствовали.

— Встреча у Вас или у них в доме?

— Нет, нет, на квартире у них. Они пожилые люди, зачем их гонять?

— Паустовского, восемь? — уточнил Жечков.

— Можете не записывать. За Вами пришлют машину, и с сегодняшнего дня она в Вашем полном распоряжении.

— Спасибо.

— До встречи.

Грибин положил трубку, встал из-за стола и задумчиво прошёлся по кабинету, из окна которого открывался панорамный вид на полупустую в этот субботний день площадь Дзержинского.

Перед тем как вызвать служебную машину, он ещё раз проанализировал логику поведения родителей Шадрина и снова пришёл к выводу, что вариант с немногословным текстом открытки был выбран им правильно.

Водитель бордовой радиофицированной «двадцать четвёртой» «Волги» — приветливый молодой человек лет тридцати — уже ждал Жечкова у подъезда его дома.

— Будем знакомы, Юрий, — первым протянул он руку для знакомства.

— Очень приятно, Геннадий.

Жечков сел на переднее сидение, хотя знал, что для начальника это не солидно. Своей машины у него ещё не было, но он уже готовился к тому, что в скором времени тоже станет участником московского автомобильного движения. Поэтому он всегда предпочитал сидеть впереди, у самого лобового стекла, — так он лучше чувствовал дорогу и даже мысленно рулил.

— Паустовского, восемь, — в первый раз распорядился машиной Жечков.

— Я знаю, — ответил Юрий.

«Это они хорошо с машиной придумали. Теперь я постоянно буду у них под колпаком», — успел подумать Жечков, прежде чем «Волга» быстро рванула с места.

Жечков знал, что дорога от Беляево до Ясенево займёт не больше пятнадцати минут, и он не успеет как следует мысленно потренироваться вождению. Но первый урок от своего водителя он получил на улице Островитянова, когда выбежавшая из кустов прямо под колёса собака заставила Юрия выдать все его профессиональные навыки. «Волга» резко затормозила и одновременно увильнула в сторону. Не пристёгнутый Жечков ударился головой об лобовое стекло.

— Сильно приложились? Извините, — сказал Юрий.

— Ерунда. Собака то жива?

— Да вон бежит, — глядя в зеркало заднего вида, ответил Юрий.

«Чёрная собака, бросившаяся под колёса — это плохой знак, — подумал Жечков. Но, с другой стороны, ведь мы её не раздавили. Это — хороший знак».

Но больше всего в этом маленьком инциденте его удивила реакция его нового водителя. Он не выругался матом, как любой другой шофер на его месте, а исполнив на дороге сложный и очень опасный манёвр, не проявил после этого никаких эмоций. Это выглядело так, словно, этот Юра заранее знал, что кто-то на дороге будет постоянно подбрасывать ему под колёса собак, а его работа только в том и заключается, чтобы парировать эту опасность.

В своих фантазиях Жечков был не так уж и далёк от истины. Три года назад Юрий в качестве водителя обслуживал официальный кортеж прибывшего с официальным визитом в СССР Президента Франции Валери Жискар Де’Эстена. Во время поездки Де’Эстена в Бородино Юрий вёл вторую машину кортежа, шедшую прямо перед лимузином с президентским штандартом на крыле. В самом центре Можайска, на левом повороте под колёса его ЗИЛа, вдруг, бросилась собака. Тогда он ушёл от наезда резким манёвром с ускорением, а шедшая за ним машина номер один, наоборот, притормозила, чтобы пропустить можайскую дворнягу. Предельно осторожное поведение водителей по отношению к бездомной собаке объяснялось вовсе не любовью к животным, — просто, на собаке могла быть взрывчатка.

Первое, что удивило Жечкова, когда вместе с Федосеевым он вошёл в квартиру, было полное спокойствие родителей Шадрина. «Люди, неделю назад потерявшие сына и родную внучку, так себя не ведут», — подумал Жечков, присаживаясь на предложенный хозяевами диван. «С другой стороны, — рассуждал он — поведение некоторых людей может быть совершенно непредсказуемыми. Возможно, спокойствие Шадриных является одной из форм защитной реакции психики».

— Чтобы не дёргать Вас два раза, мы решили прийти к Вам вдвоём. Геннадий из прокуратуры, — представил Жечкова Федосеев/Грибин — ну а со мной Вы уже знакомы.

Отец Шадрина пожал Жечкову руку и окинул его оценивающим взглядом.

У Жечкова в голове уже вторые сутки были отложены вопросы, которые он хотел бы задать родителям Шадрина, поэтому он начал первым.

— Когда Вы в последний раз видели Виктора?

— 9 мая он приходил к нам, поздравлял меня с праздником.

— С подарками?

— Что?

— Он приходил с подарками?

— Бутылку коньяка принёс.

— Как он был одет?

— Ну, как? Обычно. В куртке.

— В какой куртке, Вы можете вспомнить?

— Я не помню.

«А следователь-то не промах», — мысленно отметил Грибин.

— Вы не заметили чего-то необычного в его поведении?

— Да нет, нормальный был, как всегда.

— Вы тоже ничего не заметили? — Жечков быстро перевёл взгляд на мать Шадрина.

— Нет.

— В его разговоре Вы не заметили чего-то странного, несвойственного ему?

— Не заметили, нет.

— После этого он к Вам ещё приходил?

— Нет, не … После чего? — запутался отец Шадрина.

Молча наблюдавший диалог Грибин ещё раз про себя оценил способности Жечкова к размазыванию заранее подготовленных оппонентом позиций.

В какой-то момент Грибин перестал следить за ходом этого диалога и углубился в свои размышления. Он понял, что с брошенной в почтовый ящик Шадриных открыткой совершил грубую, непростительную ошибку. Шадрин-старший — полковник штаба ракетных войск стратегического назначения, один из разработчиков передвижного ракетного комплекса СС-20 и носитель государственных секретов с 1967 года — не такой дурак, чтобы принять эту открытку за чистую монету. Он не мог не знать, что с момента исчезновения его сына вся входящая почта находится под контролем КГБ, и она просто технически не может попасть ему первой в руки. Как он, Грибин, не учёл этого очевидного факта? Проверочное мероприятие с открыткой имело бы смысл только в том случае, если бы она не имела никаких штемпелей и попала бы к родителям Шадрина каким-то не почтовым образом. Тогда по реакции родителей можно было бы судить о их степени вовлеченности в планы своего сына. Но сейчас об этой осечке было уже поздно жалеть. Оставался вопрос — почему Шадрин-старший молчит об открытке? Если он расценивает её как провокацию КГБ, то обязательно вернёт её обратно изготовителям, чтобы не навлекать на себя подозрения в игре на стороне сбежавшего сына. А если он умолчит об открытке, что это будет значить? Вот сейчас и проверим, — подумал Грибин.

Жечков к этому времени задал все свои вопросы и передал эстафету Грибину. У Грибина к родителям Шадрина был всего один вопрос, но вопрос этот был на миллион.

— А сколько полных лет было Маше? — спросил он Шадрина о внучке.

Шадрин-старший резко вскинул голову и раздражённо переспросил:

— Почему «было»?

Жечков сразу оценил уровень созданной Федосеевым психологической ловушки. Спонтанная реакция отца Шадрина на умышленно поставленный в прошедшее время глагол красноречиво свидетельствовала, о том, что по каким-то, одному ему ведомым причинам, он уверен, что с семьёй сына ничего не случилось и все живы и здоровы. В этом уже был хоть какой-то результат долгой и бессмысленной беседы.

Уже в дверях, когда Жечков с Грибиным прощались с хозяевами, Шадрин-старший вынес из комнаты «проверочную» открытку и протянул её гостям.

— Вот это я хотел Вам передать.

— А что это? — спросил Грибин.

— Эту открытку мне сегодня подбросили в ящик.

— Подбросили?

— Сын не мог её написать.

Грибин прочитал свой же текст на открытке и спросил:

— Почему?

— Потому что он не предатель.

— Это почерк Виктора?

— Да, но писал не он.

Грибин сделал вид, что придаёт этой открытке большое значение.

— Почему Вы сразу не сообщили об открытке?

— Какая разница. Теперь она у Вас.

— Мы её отправим на экспертизу и позже Вам сообщим результаты.

— Мне и без экспертизы всё ясно.

Грибин окончательно убедился, что Шадрин-старший прочитал всю комбинацию КГБ. «Может, мне, действительно, пора на пенсию», — без жалости к самому себе подумал он.

Прежде, чем окончательно покинуть квартиру, Грибин спросил:

— Кто же, по-вашему, её написал?

Шадрин-старший равнодушно пожал плечами..

Грибин открыл дверь и, стоя уже в проёме, оглянулся и очень тихим, не для посторонних, голосом сказал:

— Иван Алексеевич, Вы же понимаете, если подтвердятся худшие опасения по поводу Виктора, — худшие для нас, не знаю, как для Вас — то всей Вашей карьере придёт конец?

— Конечно, я же не мальчик.

— До свидания.

Грибин и Жечков уже спускались по лестнице, когда Шадрина, вдруг, прорвало:

— Когда Виктору было лет четырнадцать, он спросил у меня, чем я, на самом деле, занимаюсь в армии? И тогда я ему сказал: «Сынок, обещай мне, что ты никогда больше не будешь задавать мне этого вопроса». Он спросил: «Почему?». «Потому что, — сказал я — если ты, действительно, не будешь ничего знать о моей работе, тебе не придётся лгать, когда, не дай Бог, кто-то станет допытываться обо мне».

— Надеюсь, Виктор понял Вас тогда, — спускаясь по пролёту лестницы, ответил Грибин.

Выйдя из подъезда, Грибин и Жечков шли к своим служебным «Волгам» в полном молчании. Первым его нарушил Жечков:

— Что это за открытка?

— Забудь.

— Но это же очень важно для расследования. Вне зависимости, кто её послал, она даёт нам нить.

— Ничего она нам не даёт

— Что в ней написано?

Грибин достал из внутреннего кармана плаща открытку и «прочёл» Жечкову:

— «Федоссев — старый дурак», — вот что в ней написано.

После этого он разорвал открытку надвое и положил обрывки в карман.

— Надеюсь, я не испортил Вам субботы, — извинился Грибин.

— Напротив, это была очень полезная беседа.

— И что Вы из неё вынесли?

— Об исчезновении сына Шадрин знает больше, чем мы.

— Ты считаешь, он ведёт нечестную игру?

— По всей видимости, да.

Грибин нырнул на заднее сиденье своей «Волги», даже не попрощавшись с Жечковым.

Всю дорогу до площади Дзержинского он думал о своей ошибке с открыткой. Во всей этой неудавшейся комбинации он исходил из одного, простого предположения. Если за исчезновением Шадрина стоит измена, он обязан был каким-то образом попрощаться со своими родителями. Он не мог не понимать, что исчезает навсегда и никогда в этой жизни больше не увидит ни отца, ни матери. В этом предположении Грибин не сомневался. Пусть не открыто, пусть намёком, — он должен был их предупредить. Почему же его отец молчит об этом? У Грибина тоже был сын, и тоже работал в КГБ. И он поставил себя на место старшего Шадрина. Как бы он сам себя повёл, окажись его сын под подозрением в измене? К своему стыду, Грибин был вынужден самому себе признался, что в подобной ситуации он тоже не стал бы топить своего сына.

Не стал бы топить своего сына…

В отличии от Грибина, Геннадий решил на оставшуюся часть этого субботнего дня совсем выбросить Шадрина из своей головы. Вечером, вместе с женой Тамарой они планировали пойти на концерт в новой, только что отстроенной Олимпийской деревне. Билеты на этот престижный, закрытый концерт не продавались. Попасть на него можно было только по специальным пригласительным открыткам, которые на входе ещё дополнительно сверялись со списками. Жечков получил эти открытки, можно сказать, по блату от знакомого директора магазина, который, в свою очередь, хотел «иметь связи» в прокуратуре. Поскольку ничего криминального в этом не было, Геннадий принял этот подарок, и теперь они с Тамарой с нетерпением ждали, как вечером они впервые вживую увидят настоящих звёзд советской эстрады.

Этот концерт называли «пробником»: оргкомитет Олимпиады проверял техническую готовность зала на 500 мест к проведению мероприятий культурно-развлекательной программы для зарубежных спортсменов, а так же отрабатывалась техника телевизионной трансляции. Таким образом, сами того не зная, Геннадий и Тамара оказались счастливыми зрителями звёздного концерта.

У дверей нового концертного зала выстроилась длинная очередь с вожделенными пригласительными билетами в руках. На входе каждый зритель называл свою фамилию, а контролёр, сверив её со списком приглашённых, уже надписывал на билете номера ряда и места в зале. Невольно прислушиваясь к звучавшим в очереди разговорам, Геннадий и Тамара не верили своим ушам. На концерте должны были выступать Дмитрий Гнатюк, София Ротару, «Самоцветы», Тынис Мяги, Валерий Леонтьев, Роза Рымбаева… Было такое впечатление, словно этим вечером в Олимпийскую деревню вызвали всю советскую эстраду. Но главным, о чём то и дело шептались зрители, было, конечно же, ожидаемое всеми выступление Аллы Пугачёвой.