Москва 80

Подписка о неразглашении

Штаб по проведению Олимпиады проводил свои оперативные совещания по четвергам. Анатолий Петрович Грибин в штабе представлял интересы Второго Главного Управления (контрразведка) КГБ. Из-за своей постоянной занятости он часто пропускал заседания, отправляя туда своего заместителя, но сегодня его присутствие было необходимо. На текущем совещании утверждались городские маршруты спортивных трасс, и Грибин красным карандашом должен был отметить на карте те места, где олимпийцам лучше свернуть в сторону. И хотя изначально эти маршруты уже были согласованы с органами, в них постоянно вносились коррективы. Вот и сегодня Грибин предложил перенести место старта 100-километровой велогонки с Кутузовского проспекта на 1-й километр Можайского шоссе, ближе к кольцевой дороге. Представитель телевидения в штабе сразу запротестовал:

— Да Вы что? Мы специально к Триумфальной арке привязывали этот старт. Если мы перенесём его на МКАД, у нас картинки с Триумфальной аркой ни в одной трансляции не будет. Москва — это европейский город с великой историей. Мир должен видеть Триумфальную арку.

Телевизионщика поддержал представитель Гришина — первого секретаря московского городского комитета партии:

— Анатолий Петрович, — обратился он к Грибину — а я поддерживаю нашего телевизионного товарища. Триумфальная арка — это ведь важный символ победы нашего народа. Она обращена к западу как напоминание всем, кто посягал раньше или думает это сделать в будущем. Предлагаю — оставить.

Выслушивая все возражения, Грибин понимающе кивал головой, создавая видимость коллегиальности принимаемых решений. На самом деле, решение уже было принято, и никакие протесты не принимались в расчёт. Территория, прилегающая к Поклонной горе, находилась в чувствительной близости от расположенного в Филях объекта «Аквариум». От Триумфальной арки до пустыря с невзрачной сталинской пятиэтажкой было всего полтора километра, и второй Главк не мог не учитывать возможные схемы подъезда к месту старта велогонки зарубежных гостей. Грибин прекрасно знал всех этих «заблудившихся» в Москве «туристов» и вообще не желал их видеть в районе станции метро Фили. Он помнил, как лет пять назад за каменной стеной «Аквариума» припарковал свою машину болгарский дипломат. Как потом выяснилось, такое необычное место парковки, на пустыре, вдали от жилого массива, он выбрал специально, чтобы не светить свою машину с дипномерами, поскольку направлялся к любовнице. Когда голубое Volvo болгарина простояло у стены больше часа, было принято решение об её эвакуации. Ребята Грибина полностью разобрали машину, но никаких средств электронного перехвата в ней не обнаружили. Пришлось тогда этому болгарину всё оформлять как угон автомобиля.

— Хорошо, — сказал руководитель штаба. — Старт гонки мы переносим на 1-й километр Можайского шоссе.

Больше на этом совещании Грибину делать было нечего, но он решил остаться. С людьми ему было легче. Возвращаться в свой кабинет, к своим мыслям, он не хотел.

А мысли были страшные. Четвёртый день в Большом Доме стояла зловещая тишина. О случившемся никто не говорил вслух, что только усиливало всеобщее ощущение тревоги. Сам Грибин не спал уже третьи сутки. С того самого рокового понедельника 19 мая, когда к шести часам вечера стало окончательно ясно, что Шадрин исчез. Всю ночь на вторник он не сомкнул глаз. И на среду тоже. Не спал он и сегодня. Держался только на таблетках.

Ему — опытному контрразведчику — не надо было напрягать память, чтобы признаться себе в очевидном — в Москве провал такого масштаба происходит впервые. Петров сбежал в Канберре, Дерябин в Вене, Голицин в Хельсинки, Носенко в Женеве, Левченко в Тегеране — все, кого мог вспомнить Грибин, перешли на сторону противника с позиций заграничных резидентур. Но чтобы такое случилось в Москве, в центральном аппарате, по крайней мере, после войны, — таких случаев он припомнить не мог.

В Москве! У него, у Грибина под носом!

Похоже, таблетка перестала действовать, поскольку его мысли опять пошли по мрачному кругу.

Четырнадцать лет во втором главке он возглавлял Первый отдел (США, Великобритания). У него на глазах в Москве полностью сменилось четыре состава резидентуры ЦРУ. Его фотография висела в советском отделе Лэнгли, — ей пугали всех направляющихся в Москву оперативников. За все годы его работы на этом посту ни американцы, ни англичане не смогли провести в Москве ни одной сколько-нибудь значимой, острой операции. Об эффективности работы Грибина говорило даже то, что на все оперативные контакты со своими источниками ЦРУ предпочитало выходить за рубежом. Москва была надёжно прикрыта мощным контрразведывательным режимом.

Девять московских оперативников ЦРУ находились под круглосуточным наблюдением — 24 часа в сутки, семь дней в неделю, все четырнадцать лет. 117 оставшихся сотрудников посольства находились под выборочным наблюдением, время от времени. Несмотря на всё могущество КГБ, 2-й Главк просто физически не мог взять под круглосуточное наблюдение 126 человек, учитывая, что большинство из этих людей занималось обычными ежедневными делами. Если бы речь шла об ограниченном отрезке времени, Комитет мог взять под колпак и 500 человек, но держать в постоянном рабочем режиме такое огромное число сотрудников было совершенно неэффективно.

Грибин отвлёкся от своих тяжёлых мыслей и вернулся к реальности. На совещании уже обсуждали график прибытия в Москву комсомольских бригад для срочных облицовочных работ в подтрибунных помещениях различных спортивных объектов. Представитель московского горкома ВЛКСМ рапортовал о прибывающих в столицу комсомольских отрядах из Саратова, Куйбышева, Свердловска…

Прищурив глаза, Грибин сделал вид, что внимательно рассматривает снятые очки в своих руках. Трёхдневная бессонница дала о себе знать, — его стало клонить в дрёму. Но даже в этом полусонном состоянии мысли в его уставшей голове не давали ему покоя.

Ему было пятьдесят семь лет, тридцать из которых он отдал КГБ. После успешного проведения Олимпиады — а это было лишь вопросом времени — осенью, аккурат к ноябрьским праздникам, полковнику Грибину должны были присвоить очередное звание.

Теперь мечты о генеральских погонах, как и вся его предыдущая служба, обнулялись. Это было жестоко и несправедливо.

Грибин вспомнил, что на пять вечера у него назначена встреча со следователем. Он посмотрел на часы и сразу поднялся из-за стола.

— Прошу прощения, я должен покинуть Вас.

Спускаясь по лестнице нового спортивного комплекса «Дружба», где проходили совещания штаба, он пытался проанализировать, почему предстоящая встреча со следователем впервые за эти три дня хоть как-то улучшила его подавленное состояние.

«Потому что следователь прокуратуры — это уголовное дело, а не домыслы, не намёки и не фантастические версии всемогущества западных спецслужб» — сам себе ответил Грибин.

«Меня ещё никто не снял. Оценка исчезновению Шадрина ещё не дана. Доклад Андропову через четыре дня, а к понедельнику я смогу взять ситуацию под свой контроль» — взбодрил себя Грибин.

Семья Шадрина могла попасть в аварию, их могли убить, похитить инопланетяне, они могли, в конце концов, просто провалиться сквозь землю — тысячи причин полностью реабилитировали Грибина.

И только одна стоила ему головы.

«Вот я и вошёл в загадочный мир КГБ», — с иронией подумал про себя Жечков, открывая облупившуюся дверь невзрачной двухэтажки на Кузнецком мосту.

В фойе здания его встретили стальные турникеты и пограничники у дверей и в бюро пропусков. Стоявший на входе лейтенант, сразу преградив путь, спросил Жечкова:

— Вы по какому вопросу?

— У меня назначена встреча на пять часов.

Лейтенант молча указал Жечкову на бюро пропусков. Наклонившись к узкому окошку, за которым тоже сидел лейтенант, Жечков ещё раз повторил цель своего визита.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

Выписав данные паспорта, пограничник поднял взгляд на Жечкова.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Жечков Геннадий Викторович, следователь прокуратуры России.

— С кем у Вас назначена встреча? — снова переспросил лейтенант.

— С Федосеевым. Имя и отчества, к сожалению, не знаю.

Лейтенант набрал номер внутреннего телефона и коротко доложил:

— Здесь Жечков, следователь.

— Ждите, сейчас за Вами спустятся, — повесив трубку, сказал он.

Один из стоящих у входа офицеров указал Жечкову на небольшой диванчик в углу:

— Вы можете присесть.

Но не успел он сесть на диван, как за ним в фойе спустился Грибин и первым протянул ему руку:

— Федосеев, — представился Грибин.

— Очень приятно, Жечков.

— Поднимемся ко мне, — по-дружески увлекая его за локоть, Грибин повел Жечкова в свой кабинет.

Кабинет показался Жечкову обычным. Таким же, как и в прокуратуре.

«Даже портрета Дзержинского нет», — удивился Жечков.

— Вы, наверное, уже знаете, по какому поводу мы к Вам обратились? — начал Грибин.

— В общих чертах.

— Случай, на самом деле, чрезвычайный. Пропала сразу целая семья — отец, мать и их пятилетняя дочь.

— У нас каждый год пропадают тысячи людей, но при чём здесь Ваша служба? — удивился Жечков.

— Пропала семья нашего сотрудника.

— Тогда причём здесь я?

— Как причём? Разве поиск пропавших людей не прерогатива органов правопорядка?

— Простых людей да, но не сотрудников КГБ.

— Супруга Шадрина… — начал было Грибин, но тут же запнулся.

Затем продолжил:

— Пропала семья Шадриных. Супруга и пятилетняя дочь нашего сотрудника ни имеют к ведомству никакого отношения. Они такие же простые советские люди, как и все.

Грибин достал из своего сейфа три фотографии и разложил их на столе.

— Вы первый, кто видит эти фотографии. Они даже в розыск пока не пошли.

Жечков взглянул на снимки.

С фотографий на него смотрели молодой красивый парень в форме майора, симпатичная, даже красивая брюнетка жена и милая дочь.

— Сколько ему лет? — удивляясь майорским погонам Шадрина, спросил Жечков.

— Тридцать четыре.

«Мой ровесник», — отметил про себя Жечков.

— В прошлую субботу, семнадцатого мая, в десять утра, на своей машине они выехали на дачу к друзьям, но так и не приехали туда.

— Пропали вместе с машиной?

Грибин очень внимательно взглянул на Жечкова, словно, хотел ему сказать что-то важное, но ответил коротко:

— Да.

— Точное время их выезда чем-то подтверждается?

— В девять тридцать утра Шадрин по телефону докладывал дежурному, что выезжает с семьёй на дачу в Тучково.

— А откуда Вы знаете, что он звонил из дома?

Вместо ответа Грибин извлёк из сейфа лист бумаги и положил его на стол перед Жечковым.

— Давайте вначале закончим с формальностями, если Вы, конечно, не даёте себе отвод.

Жечков знал, что там написано и прочитал это, скорее, для порядка:

«ПОДПИСКА О НЕРАЗГЛАШЕНИИ СВЕДЕНИЙ, СОСТАВЛЯЮЩИХ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ТАЙНУ».

Убедившись в отсутствии дополнительных обязательств, Жечков уверенно черканул большую букву Ж с закорючкой в трёх полях документа.

— Шадрин звонил из своей квартиры, — ответил, наконец, Грибин. Это подтверждено нашими техническими средствами.

— Я могу взять эти фотографии? — спросил Жечков.

— Завтра, завтра. Вы всё получите завтра.

Грибин забрал фотографии со стола, положил их обратно в сейф и неожиданно спросил:

— Вы любите пельмени с коньяком?

— Что? — не понял вопроса Жечков.

— Если Вы не против, я предлагаю продолжить наш разговор в неформальной обстановке. К тому же, я страшно проголодался.

Грибин повёл его по длинным коридорам куда-то в глубь здания, и Жечков сразу понял, что движутся они в противоположную от известного ему входа сторону. Когда они вышли из здания и прошли сквозь внутренний двор, то оказались уже на улице Петровка, а Жечков точно помнил, что входил в дом с улицы Кузнецкий мост.

«Обычные кагэбешные штучки», — решил он.

Выйдя на тротуар Петровки, Жечков сразу обратил внимание на припаркованную там чёрную «Волгу» с двумя антеннами на крыше, но к его удивлению, они прошли мимо неё.

— Тут рядом, — сказал Грибин, предлагая пройтись пешком.

Жечков «спиной почувствовал», как «Волга» бесшумно тронулась с места и начала медленно плестись за ними.

В «Пельменной» было очень неуютно, можно даже сказать, мерзко. Бледно освещённый небольшой зал, жирный, немытый пол и всего пять или шесть высоких стоек с небольшими круглыми столешницами, за которыми уже выпивали какие-то местные завсегдатаи.

Появление в зале Грибина и Жечкова сразу привлекло внимание местной публики. Вальяжный, похожий на большого начальника Грибин, да ещё в своём модном бежевом плаще выглядел в этой пельменной явлением инородным. Жечков, хотя и был в демократичной ветровке, тоже походил на молодого карьериста при своём начальнике.

Как и все обычные посетители Грибин подошёл к стопке коричневых пластиковых подносов. Один он передал Жечкову, другой взял себе.

То, что подносы не мылись, а просто протирались жирной тряпкой, Жечков почувствовал сразу, как только взял его в руку.

Когда он впервые оказался в Москве, коллеги его сразу проинструктировали, в каких точках общепита «есть нельзя». С тех пор он вместе с женой брезговал питаться в заведениях типа этой пельменной.

— Две порции, пожалуйста. И два чистых стаканчика, если можно, — попросил Грибин у раздатчицы.

Та оценивающе взглянула на солидного мужчину и, всем своим видом показывая, что делает для него исключение, подала два чистых гранёных стакана, но всё-таки упрекнула:

— Вообще-то у нас это не полагается.

Свободных мест за стоячими столиками не было, и они встали у окна, разложившись на широком подоконнике.

Грибин извлёк из внутреннего кармана плаща плоскую бутылку дагестанского коньяка, быстро плеснул в стаканы по 100 грамм и, словно поймав Жечкова на нехороших мыслях, сказал:

— Не надо отрываться от народа. Жизнь такая штука, может вознести до небес, а потом зубами об землю. Время от времени я люблю здесь бывать. Знаешь, помогает. Чтобы не забываться, откуда мы все вышли.

Грибин поднял стакан, чтобы чокнуться.

«А если это провокация?» — подумал Жечков и ответил:

— Я вообще-то не пью.

— Пейте. Вас давно уже проверили.

Вначале Жечкову даже показалось, что ему это послышалось, но нет — этот «Федосеев», действительно, читал его мысли.

— Я, кстати, хорошо знаю Вашего дядю, Перетурина Игоря Владимировича.

— Васильевича.

— Да, да.

Жечков внутренне напрягся. «Если этот „Федосеев“ навёл обо мне справки и подготовился к разговору, то что он от меня хочет? Завербовать? Зачем?» — думал Жечков, ковыряя вилкой, но не притрагиваясь к пельменям в тарелке.

— Где Вы живёте в Москве? — спросил Грибин.

— Вы знаете моего дядю и не знаете, где я живу?

Грибин снова наполнил стаканы.

— Не обижайтесь. Я, действительно, не успел глянуть Ваш адрес.

— В Беляево.

— В Беляево?! Совсем рядом от дома, где жил Шадрин.

Словно вспомнив о чём-то неприятном, Грибин опустил голову и погрустнел.

— А Вы как считаете, что могло случиться с Шадриными в дороге? — внезапно спросил он.

— Что угодно.

— Например?

— Их могли убить из-за машины. Они могли попасть под другую машину, и виновник забрал трупы с места аварии. В ссоре один из супругов мог убить другого или всю семью и теперь скрывается. Они могли съехать в лес у утонуть вместе с машиной в болоте. Их могли похитить, чтобы потребовать выкуп.

— Многие Ваши версии мне даже не приходили в голову.

— Версий намного больше, но все они сводятся к трём — семейная, криминальная или несчастный случай. Если он, конечно, не сбежал.

— Что Вы имеете ввиду под словом «сбежал»?

— Вы понимаете, о чём я говорю.

— Зачем ему бежать? Тем более, с семьёй?

— Это не моё дело, разбирайтесь с этим сами.

— Не кипятитесь. Я просил уточнения только потому, что мне интересен Ваш взгляд на это дело.

В пельменной стало шумно, поскольку нелегально выпивающие за столами заговорили на повышенных тонах. Жечкову хотелось поскорее выйти отсюда на свежий воздух, и он терпел это место только из-за прихоти Федосеева.

— Вам здесь не нравится? — опять угадал «Федосеев».

— Терпимо.

— Я не спал и не ел трое суток, — признался ему Грибин. И знаете, вот захотелось, вдруг, простых горячих пельменей. Надеюсь, сегодня мне удастся поспать.

— Простите, — осторожно начал Жечков. — Мы с Вами общаемся уже два часа, а я до сих пор не знаю, собственно, кто вы. Я имею ввиду процессуально в этом деле?

— Я?

Грибин погонял вилкой по тарелке последний пельмень и, криво усмехнувшись, добавил:

Я — жертва.