Москва и Орда

Глава девятая
Обретение суверенитета: Иван Васильевич (1462–1505)

Василий Васильевич умер 27 марта 1462 г., и на престол вступил его сын Иван Васильевич (р. 1440)^{844}. В Ермолинской летописи это событие подано как вокняжение Ивана «на столѣ отца своего на великомъ княжении в Володимери и на великом княжении в Новѣгородѣ Великомъ и Нижнем, и на всей Русской земли»^{845}. По убедительному предположению В. Д. Назарова, здесь отобразился факт ханской санкции на вокняжение Ивана, так как с перечисленных территориально-политических единиц шел в Орду особый выход^{846}. Автор полагает, что ярлык был получен в 1462 г. и явился своеобразным ответом на ярлык 1461 г. крымского хана Хаджи-Гирея польскому королю и великому князю Литовскому Казимиру IV, в котором среди подвластных последнему городов назван был и Великий Новгород (на сюзеренитет над которым Казимир претендовал)^{847}. Однако такая связь необязательна: Новгород издревле считался «отчиной» верховных правителей Северо-Восточной Руси и для получения на него ярлыка не нужно было ждать проявления претензий со стороны Литвы. Отец Ивана, Василий II, получил ярлык от Улуг-Мухаммеда еще при жизни своего отца. После того как он окончательно вернул себе великокняжеский стол, Василий Васильевич проявил большую заботу о закреплении права на наследование за своим старшим сыном: начиная с докончания Василия с Иваном Васильевичем Суздальским, датируемого от 15 декабря 1448 г., до 22 июля 1449 г.^{848}Иван именуется, как и отец, «великим князем», то есть считается соправителем. Трудно предполагать, что Василий при этом проигнорировал возможность подстраховаться, получив (по примеру своего отца) для сына ярлык из Орды.

Начало именования Ивана Васильевича «великим князем» совпадает по времени с разрывом даннических отношений с Ордой Сеид-Ахмета (см. гл. 8). Можно предположить, что именно в 1448 г. были приняты принципиальные решения: дань, которую собирались отправить Сеид-Ахмету (и в которую отказался внести свою долю Дмитрий Шемяка), была присовокуплена к дани, посылаемой в Орду Кичи-Мухаммеда, став платой за ярлык на имя Ивана Васильевича.

Сразу же после вокняжения Ивана происходит примечательное изменение в формулировке пункта об отношениях с Ордой в договорных грамотах князей московского дома. Со времени завещания Дмитрия Донского (1389) в нем применялись слова «А переменить Богь Орду» — в этом случае предполагалось, что не будет выплачиваться выход. Эта формулировка сохранялась (как в духовных, так и в договорных грамотах) и при Василии Дмитриевиче, и при Василии Васильевиче^{849}. Лишь однажды — в договоре Василия Васильевича с Михаилом Андреевичем, князем Верейским и Белозерским, датируемом не позднее 1445 г., применяется иная формула: «А коли яз, князь велики, в Орду не дам, и мнѣ у тебя не взята»^{850}. Но в позднейших докончаниях Василия Васильевича и в его духовной продолжала применяться формула «А переменить Богь Орду»^{851}. С началом же княжения Ивана Васильевича (и в течение всего его правления) применяется именно та, не привившаяся при Василии II, оговорка^{852}: «А коли яз, князь велики, выхода в Орду не дам, и мне у тебе (удельного князя. — А. Г.) не взяти»^{853}. Таким образом, возможность неуплаты выхода теперь связывается не с «переменой» Орды, а только с волей великого князя. Первой грамотой такого рода является докончание Ивана Васильевича с тем же Михаилом Андреевичем, заключенное до 13 сентября 1464 г.^{854}, то есть в первые два года правления нового великого князя. Есть основания полагать, что возможность не платить дань была тогда реализована на практике.

В 1465 г. «поиде безбожный царь Махмуть на Рускую землю со всею Ордою и бысть на Доноу; Божиею же милостию и пречистые Матери прииде на него царь Азигирей (крымский хан Хаджи-Гирей. — А. Г.) и би его и Орду взя, и начата воеватися промежъ себе. И тако Богь избави Рускоую землю оть поганыхъ»^{855}. Очевидно, что целью несостоявшего-ся похода было Московское великое княжество: если бы поход направлялся на Рязанскую землю, это было бы отмечено (как в сообщении о походе Махмуда 1460 г.), а русские территории, входившие в состав Великого княжества Литовского, летописцы Северо-Восточной Руси «Русской землей» не называли.

Таким образом, впервые после похода Тохтамыша на Москву двинулся «сам царь» — правящий хан Орды. Очевидно, что для этого нужны были весьма веские причины. Полагаю, что неявка Ивана к Махмуду за ярлыком, если и могла быть одним из поводов (Василий Васильевич в свое время тоже долго не ехал, но у него был ярлык от того же хана, который продолжал править, Улуг-Мухаммеда, а у Ивана — не от Махмуда, а от его отца — Кичи-Мухаммеда), то не причиной. Скорее всего, после событий 1459–1460 гг. (смерть Кичи-Мухаммеда, неудачный поход Махмуда на Рязань) в течение нескольких лет не выплачивалась дань; возможно, это было связано с начавшимся соперничеством Махмуда с братом Ахматом^{856}, то есть с наметившимся расколом Большой Орды: в Москве ждали, чем окончится эта борьба.

Вмешательство крымского хана сорвало планы Махмуда^{857}. Хан Большой Орды потерпел крупное поражение; очевидно, на некоторое время правителем Большой Орды стал считаться Хаджи-Гирей^{858}. Слова «начата воеватися промежъ себе», возможно, подразумевают и вмешательство в борьбу за престол Ахмата. К апрелю 1466 г., судя по письму к турецкому султану, Махмуд восстановил свое верховенство^{859}; но позже, когда Афанасий Никитин в начале своего путешествия в Индию спускался по Волге, Касым, сын Махмуда, был «царевичем» особого Астраханского ханства^{860}; следовательно, Махмуд к этому времени был вытеснен Ахматом в Астрахань. Начало путешествия Никитина обычно датируется тем же 1466 г., но возможно, что оно имело место двумя годами позже^{861}. Следовательно, Ахмат возглавил Большую Орду, во всяком случае, не позднее 1468 г. Очевидно, после этого выход какое-то время выплачивался, так как окончательное прекращение его поступления произошло в 1472 г. (см. об этом ниже). Возможно, выход вновь стал платиться после двух военных акций татар Большой Орды — нападений на Рязанскую землю и на волость Беспуту (на правом берегу Оки, между Серпуховом и Каширой) в 1468 г.^{862} В это время в разгаре был конфликт с Казанским ханством^{863}, и Иван III мог в такой ситуации пойти на возобновление выплаты выхода, чтобы обеспечить нейтралитет Большой Орды и безопасность южных границ.

Летом 1472 г. Ахмат совершил свой первый поход против Ивана III.

Согласно великокняжескому своду, хан пошел на Русь «со многими силами», «со всею Ордою», будучи «подговорен королем»^{864}, то есть Казимиром IV. Другой летописный источник указывает, что Ахмат двинулся «со всеми силами своими», оставив дома только «старыхъ, и болныхъ, и малыхъ дѣтеи», и подошел к московским владениям с «литовского рубежа»^{865}, то есть с территории, принадлежавшей Великому княжеству Литовскому (владения которого тогда включали верхнее течение Оки). 29 июля хан подошел к городу Алексину на правом берегу Оки. На следующий день татарам удалось сжечь упорно сопротивлявшийся город. Но их попытка переправиться на левый берег реки была отбита подоспевшими московскими войсками. В ночь на 1 августа Ахмат поспешно отступил («побеже») и в шесть дней достиг своих зимних становищ^{866}. Летописцы 70-х гг. XV в. связывают отход хана со страхом перед русскими войсками, вид которых описывается в выражениях, напоминающих поэтическую образность «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище»: «И се и сам царь прииде на берегь и видѣвъ многые полкы великого князя, аки море колеблющися, доспѣси же на них бяху чисты велми, яко сребро блистающи, и въоружены зело, и начат от брега отступати по малу в нощи той, страх и трепет нападе на нь»^{867}; «и бѣ видѣти татаромъ велми страшно, такоже и самому царю, множество воа русского. А лучися тогды день солнечный: якоже море колиблющеся или яко езеро синѣющися, все в голыхъ доспѣсех и в шеломцѣхъ сь аловци»^{868}. Причиной не самого отступления, но его небывалой поспешности великокняжеская летопись называет распространившуюся в татарском войске смертельную болезнь^{869}.

Из летописных рассказов следует, что поход хана был крупномасштабным предприятием и целью его была Москва. Результат конфликта оценивался великокняжеской летописью как «победа» и «избавление»: «Сице бысть милосердие Господа нашего Исуса Христа на нас грешных, и толика победа на противных сыроядець… избави Господь род христиански от нахожениа безбожных Агаренъ… и раззидошася кииждо въ свояси, благодаряше Господа Бога, подавшего имъ победу бес крове на безбожных Агарянъ»^{870}.

Чем был вызван гнев хана, заставивший его организовать столь крупный поход? В 1471 г. отряд вятчан, спустившись по Каме и Волге, разорил Сарай — главный город Орды^{871}. Но был ли этот набег согласован с Москвой — неясно. Вятская земля была тогда еще относительно самостоятельным образованием; в 1469 г. вятчане, будучи связаны договором с казанским ханом, сохранили нейтралитет в московско-казанской войне, несмотря на настойчивые требования Ивана III присоединиться к его войскам^{872}. В то же время нет оснований не доверять летописным указаниям на роль короля Казимира в инициировании похода Ахмата. Еще в 1470 г. Казимир прислал к хану своего посла, татарина Кирея Кривого, с предложением заключить военный союз против Ивана III. Ахмат год продержал Кирея у себя, не давая ответа. Возможно, хан просто не видел причин нападать на выполняющего свои обязанности вассала. Нов 1471 г. Кирей вернулся в Польшу «со царевым послом»^{873}.

Вероятно, дипломатические усилия Казимира были во многом связаны с его развернувшейся в это время борьбой с Москвой за сюзеренитет над Новгородом Великим. Немного позже, в 1472 г., Казимир получил от крымского хана Мен-гли-Гирея ярлык, в котором (как и в ярлыке Хаджи-Гирея 1461 г.) помимо реально принадлежавших Великому княжеству Литовскому русских земель королю жаловался и Новгород^{874}. Скорее всего, в 1470–1471 гг. Казимир добивался от Ахмата, помимо военного союза против Москвы, того же — признания его прав на Новгород. Ярлыки, выданные крымскими ханами, более способствовали самоутверждению Гиреев в борьбе с Большой Ордой за «наследие» былой единой ордынской державы, чем имели реальную политическую значимость. Иное дело, если бы Новгород был пожалован Казимиру не крымским ханом, а ханом Большой Орды — это являлось бы волей правителя, традиционно признававшегося в Москве сюзереном. Ахмат после колебаний пошел, вероятно, навстречу этому желанию короля; на его решение мог повлиять набег вятчан на Сарай. Татарское посольство выехало в Польшу не позже начала июля 1471 г., так как в Кракове оно пребывало в августе^{875}. Именно в то время, пока «царев посол» находился в пути, Иван III нанес поражение войскам Новгородской республики (битва на Шелони 14 июля) и заключил мир на своих условиях^{876}; в момент отправки посольства Ахмат знать об этом, естественно, не мог (равно как и великий князь, отправляясь в поход, о решении хана поддержать претензии короля). Из-за собственного промедления хан оказался, таким образом, в довольно нелепом положении — его воля в отношении Новгорода оказывалась пустым звуком. Казимир, видимо, успел подчеркнуть факт своеволия московского князя, и тогда Ахмат решился на военный поход с целью наказания вассала. Иван III, вернувшись из-под Новгорода (а может быть, еще до Шелонского похода), не забыл о том, чтобы подстраховаться со стороны Орды: в 1472 г. в войске хана находился великокняжеский посол Григорий Волнин^{877}. Но это не смогло изменить намерений Ахмата.

Когда начались военные действия, великий князь действовал достаточно решительно; во всяком случае, прямых данных о его колебаниях (в отличие от 1480 г.) мы не имеем. Но по-видимому, какие-то разногласия в окружении Ивана имели место. Архиепископ Вассиан Рыло в своем «Послании на Угру» писал: «Прииде же убо въ слухы нашя, яко прежний твои развратници не престают, шепчуще въ ухо твое льстивыя словеса, и совещают ти не противитися сопостатом, но отступите»^{878} (выделено мной. — А. Г.). В этих словах можно видеть свидетельство того, что приближенные, советовавшие великому князю в 1480 г. не биться с ханом, уже когда-то прежде выступали с аналогичными предложениями. Сходная ситуация была только в 1472 г.

Результаты войны в Москве расценили как успех. Причем они получили даже более высокую оценку, чем итоги конфликта 1480 г.: тогда происшедшее расценили как «избавление»^{879}, а в отношении событий 1472 г. говорилось не только об «избавлении», но о «победе»^{880}. По-видимому, последствием этой победы было прекращение уплаты выхода.

В Вологодско-Пермской летописи (ее первая редакция датируется 1499 г.) говорится, что Ахмат в ходе переговоров, имевших место во время «стояния на Угре», заявлял следующее: «пришол яз Ивана дѣля, а за его неправду, что ко мнѣ не идет, а мнѣ челом не бьет, а выхода мнѣ не дает девятой год»^{881}. Данное сообщение было подвергнуто сомнению В. Д. Назаровым, который пишет по его поводу: «Это, конечно, неточно. Выход… регулярно шел в Орду с начала 70-х годов XV века». Основанием для такого вывода являются летописные сообщения об обмене Ивана III и Ахмата посольствами в середине 70-х гг. Дань перестали платить, по мнению В. Д. Назарова, в 1479 г. Аргументом в пользу такой датировки выступает известие другого летописного рассказа о событиях 1480 г. (дошедшего в составе Львовской и Софийской II летописей XVI в., но восходящего к концу 80-х гт. XV в.), согласно которому москвичи упрекали Ивана III: «Егда ты, государь князь великий, над нами княжишь в кротости и в тихости, тогда нас много в безлепице продаешь, а нынеча сам разгневив царя, выходу ему не платив, нас выдаешь царю и татаром»^{882}.

На мой взгляд, для такого построения оснований нет. В приведенном летописном сообщении сопоставляются период мира (когда великий князь княжит «в кротости и в тихости») с «нынешним» военным временем, то есть «нынеча» в данном контексте относится к словам «нас выдаешь царю и татаром», а не к деепричастным оборотам «сам разгневив царя, выходу ему не платив»; последние представляют собой пояснение, что Иван сам виноват в сложившейся «ныне» ситуации, а не указание, что именно «нынеча» не выплачен выход (при расстановке запятых, в средневековом тексте отсутствующих, одну из них следует ставить после слова «нынеча»). Далее, В. Д. Назаров не попытался объяснить, чем вызвана столь существенная (девятый год неуплаты выхода вместо второго) «неточность» Вологодско-Пермской летописи. Данная летопись относится к числу созданных современниками событий 70-х гг., и достоверность ее рассказа о событиях 1480 г. в той части, где повествуется про переговоры Ахмата с Иваном, сомнений не вызывает^{883}.

Обмен с Ордой посольствами не может автоматически свидетельствовать о выплате выхода: к примеру, в 1480 г., когда Ахмат пребывал на Угре (и возможность откупиться выходом напрашивалась, тем более что в Москве серьезно колебались по поводу способности противостоять хану), к нему был отправлен посол Иван Товарков с дарами, но не с выходом^{884}. Известия о посольствах середины 70-х гг. не содержат ни прямых, ни косвенных данных о выплате выхода; напротив, некоторые содержащиеся в них детали говорят скорее в пользу обратного^{885}. 7 июля 1474 г. вместе с послом Ахмата в Москву вернулся посол Ивана III Никифор Басенков^{886}. По-видимому, он был отправлен в Орду в 1473 г. и стал первым послом, побывавшим там после конфликта 1472 г. В рассказе о «стоянии на Угре» Софийской II и Львовской летописей про посольство Басенкова вспоминается следующее: «Тъй бо Микыфоръ был в Орд!» и многу алафу (дары. — А. Г.) татаромъ дасть отъ себе; того ради любляше его царь и князи его»^{887}. Известно, что дары, в том числе и подаваемые послами «от себя», строго регламентировались в Москве перед отправкой посольства^{888}; следовательно, Басенкову было предписано произвести особо щедрые раздачи, которые надолго запомнились хану и его окружению. Если думать, что он при этом отвозил еще и выход, такая щедрость выглядит не вполне логично: в ситуации, когда военный успех был на стороне Москвы, отправка на следующий год выхода выглядит максимальной уступкой, и добавлять к нему еще и особо многочисленные дары было бы излишне. Можно, правда, допустить, что дополнительные подарки призваны были заставить хана не гневаться за оказанное ему военное сопротивление. Но если в 70-е гг. XV в. в Москве сохранялась столь высокая степень пиетета к правителю Большой Орды (летописные рассказы о войне 1472 г., как было видно, обнаруживают совсем иное), то что могло побудить отказаться от уплаты выхода в 1479 г., когда Орда временно усилилась (Ахмату удалось привести в зависимость Астраханское ханство^{889})? Вероятнее предположить, что богатые дары хану и его приближенным, привезенные посольством Басенкова, должны были сгладить факт неуплаты выхода (за 1471 и 1472 гг.). Вместе с Басенковым в Москву прибыл посол Ахмата Кара-Кучюк, «а с ним множество татаръ пословых было 6 сот, коих кормили, а гостей с коньми и со иным товаром было 3 тысячи и двѣстѣ, а коней продажных было с ними боле 40 тысяч, и иного товару много»^{890}. Относительная многочисленность официального посольства и невиданная — его «торговой части» производят впечатление сочетания демонстрации силы и одновременно расположения. 19 августа того же года Иван III отпустил Кара-Кучюка вместе с новым своим послом Дмитрием Лазаревым^{891}. Получил ли Ахматов посол выход? Очень сомнительно. 21 октября 1475 г. Лазарев «прибежал из Орды»^{892}, следовательно, отношения начали вновь обостряться; возможно, дело в том, что Лазареву уже не удалось, подобно Басенкову, задобрить хана одними подарками и он оказался в таком положении, что вынужден был бежать. 11 июля 1476 г. в Москву прибыл посол Ахмата Бочюка, «зовя великого князя ко царю в Орду, а с ним татаринов 50, а гостей с ним с конми и с товаром всякым с полшеста ста»^{893}.

Вызова великого князя Московского в Орду не было с 1382 г. Если выход исправно поступал, какая была нужда в таком шаге? Предполагать, что вызов свидетельствовал о стремлении выдать Ивану ярлык на великое княжение из рук хана в Орде, как это происходило с его предшественниками^{894}, нет достаточных оснований. Во-первых, тогда надо допускать, что Ахмат очень поздно спохватился — ведь он занимал престол Большой Орды уже как минимум восемь лет. Во-вторых, ни Василий I, ни Василий II, вступая на престол, лично за ярлыком не ездили (в 1431–1432 гг. Василий II совершил визит в Орду по своей воле, а не по вызову). Наконец, у Ивана имелся ярлык, выданный отцом Ахмата Кичи-Мухаммедом. Смена хана также давно не считалась основанием для личного визита великого князя в Орду — Василий II не ездил туда после того, как место Улуг-Мухаммеда занял Кичи-Мухаммед (1437), да и Василий I после 1412 г. не совершал визитов, хотя, помимо ставленников Едигея, позже Джелал-ад-дина и Керим-Берди на престол вступали и «законные» ханы Кибяк, Джаббар-Верди и Улуг-Мухаммед. Очевидно, что для вызова великого князя в Орду должен был быть более серьезный повод. Как раз в 1476 г. Ахмат начинает активные действия, направленные на восстановление Орды в ее старых пределах: в этом году он захватил Крымское ханство, посадив там своего ставленника, позже возглавил коалицию (с сибирским ханом, Казахской и Ногайской Ордами), разбившую узбекского хана Шейх-Хайдара и привел в зависимость своего племянника — астраханского хана^{895}. Требование, предъявленное Ивану III, стоит в этом ряду акций, направленных на реставрацию власти Орды в регионах, вышедших из-под ее влияния. Оно понятно только в случае, если Московское великое княжество относилось к их числу, и бессмысленно, если считать, что с него регулярно шел выход, так как это было бы бесспорным свидетельством признания ханской власти.

Таким образом, подвергать сомнению прямое известие Вологодско-Пермской летописи нет оснований и следует признать, что ко времени похода Ахмата выход не выплачивался девятый год. Это хронологическое указание может иметь два толкования. Если летопись точно воспроизводит слова хана, нужно полагать, что речь идет о девятом годе по принятому в Орде мусульманскому календарю. В этом случае поход Ахмата приходится на 885 г. хиджры, начавшийся в марте 1480 г. Поскольку выход выплачивался за прошлый, а не текущий год, «девятым» годом неуплаты следует считать 884 г. хиджры, а первым, следовательно, — 876-й, приходящийся на 19 июня 1471 — 7 июня 1472 г. Но возможно, что слова Ахмата подаются уже в «русской редакции» — летописцу было известно, что хан обвинял Ивана III в длительной неуплате дани, а количество лет он назвал, исходя из своего знания о времени прекращения выплат. В этом случае речь идет о принятом тогда на Руси сентябрьском стиле летосчисления. Начало похода Ахмата относится к 6688 г. Следовательно, девятым годом неуплаты будет 6687-й, а первым — 6679-й, приходящийся на сентябрь 1470 — август 1471 г. Сопоставление обоих вариантов позволяет прийти к заключению, что самый поздний срок отправки в Большую Орду последнего до событий 1480 г. выхода — 1471 г. (выплата за 6678 г., закончившийся 31 августа 1470 г.)^{896}. Таким образом, не поход Ахмата был вызван неуплатой выхода^{897} (так как летом 1472 г., когда хан выступил в поход, делать вывод о неуплате за 1471 г. было еще рано, да и однолетние задержки выплат случались, по-видимому, нередко и не вызывали немедленной реакции), а наоборот — начало неуплаты было следствием неудачи хана.

Другим событием, последовавшим за конфликтом 1472 г., стало начало сношений с Крымским ханством. Первые дипломатические контакты с Крымом датируются концом 1472–1473 г.^{898} Зимой 1473–1474 гг. в Москву приехал посол хана Менгли-Гирея Хаджи-Баба (Ази-баба) с предложением установить отношения «братьев и друзей»^{899} (то есть равных партнеров); хан отказывался от претензий на взимание дани и иных платежей. В марте 1474 г. в Крым отправился посол Никита Беклемишев с поручением заключить договор, в котором специально оговаривался этот отказ («а пошлинам даражскимъ и инымъ пошлинамъ всѣмъ никоторымъ не быти»^{900}) и предусматривался военный союз: «а другу другомъ быти, а недругу недругомъ быти». Если бы Менгли-Гирей захотел вписать в этот пункт обязательство помочь ему в случае нападения Ахмата, послу поручалось соглашаться на это^{901}только при соблюдении двух условий: если одновременно будут вписаны обязательства об аналогичной помощи Менгли-Гирея в случае похода Ахмата на Ивана III и о совместных действиях против короля Казимира в случае возникновения войны между ними и Иваном. Если бы хан потребовал в качестве условия союза полного разрыва Москвой дипломатических отношений с его врагом Ахматом, послу предписывалось говорить следующее: «Осподарю моему пословъ своихъ къ Ахмату царю какъ не посылати? или его посломъ къ моему государю как не ходити? Осподаря моего отчина съ нимъ на одномъ полѣ, а кочюеть подотѣ отчину осподаря моего ежелѣтъ; ино тому не мощно быть, чтобы межи ихъ посломъ не ходити»^{902}. Аналогичный наказ был дан в марте 1475 г. следующему послу — Алексею Старкову. Камнем преткновения в переговорах стало нежелание крымского хана порывать сложившиеся у него дружественные отношения с Казимиром^{903}.

В 1476 г. войска Ахмата дважды вторгались на Крымский полуостров, и хан Большой Орды сумел посадить на престол Крымского ханства своего ставленника Джанибека (по-видимому, он приходился Ахмату племянником)^{904}. Вопрос о союзе с Крымом против Ахмата оказался временно снят с повестки дня^{905}. Но когда в конце 1478 г. Менгли-Гирей с турецкой помощью вернул себе власть^{906}, он сразу же возобновил переговоры с Москвой^{907}, и отправившийся в Крым в апреле 1480 г. посол князь Иван Звенец заключил союзный договор, в котором были поименованы оба «вопчих недруга» — Ахмат и Казимир. При этом московская сторона по-прежнему не соглашалась отказаться посылать к Ахмату послов^{908}.

Таким образом, московские правящие круги в переговорах с Крымским ханством, имевших место до событий 1480 г., хотя и не желали резко рвать связи с Большой Ордой, тем не менее соглашались заключить военный союз против нее в случае соблюдения обоюдно выгодных условий. При этом в посольских документах нет намека на зависимое положение Москвы относительно Большой Орды: необходимость обмена послами с Ахматом объясняется близким соседством и традицией^{909}. В свою очередь, стремление крымской стороны заполучить в лице Москвы союзника против Ахмата свидетельствует, что последнего в Крыму не рассматривали как сюзерена московского князя. Поскольку факт многолетней зависимости Руси от Орды для правящих кругов Крымского ханства не мог быть секретом, следует полагать, что во время предварительных контактов (то есть в конце 1472–1473 гг.) московская сторона дала понять, что отношений такого рода более не признает. Это — еще одно последствие московско-ордынского конфликта 1472 г.

Началом 1473 г. датируется изменение в формулировке пункта об отношениях с Ордой в договорных грамотах. До этого времени в них (и в духовных) термин «Орда» употреблялся исключительно в единственном числе^{910}. Множественное число — «Орды» — впервые появляется в договоре Ивана III с его братом, волоцким князем Борисом Васильевичем, заключенном 13 февраля 1473 г.

Официально утвержденный текст, грамота Ивана Борису: «А Орды (в грамотах предшествующего времени в данном месте «Орда». — А. Г.), брате, вѣдати и знати нам, великим князем. А тобѣ Орды не знати… А коли, брате, яз в Орды не дам, и мне у тобя не взяти»; грамота Бориса Ивану: «А Орды, господине, вѣдати и знати вам, великим князем. А мн% Орды не знати… А коли, господине, князь велики, ты в Орды не дашь, и тебѣ у меня не взята»^{911}.

Правленый список с официально утвержденного текста, грамота Ивана Борису: «А Орды, брате, вѣдати и знати нам, великим князем. А тобѣ Орды не знати… А коли, брате, яз в Орды не дам, и мнѣ у тобя не взяти»^{912}.

В официально утвержденных текстах наблюдается чередование единственного числа в слове «Орда» с множественным; в правленом списке единственное число устранено. В следующем по времени документе — докончании Ивана III с другим своим братом, углицким князем Андреем Васильевичем (14 сентября 1473 г.), единственное число «проскальзывает» лишь однажды (в семи сохранившихся экземплярах договора)^{913}. В более поздних грамотах (исключая те, где пункт об отношениях с Ордой дословно повторяет сказанное в договорах тех же князей, заключенных до 1473 г.^{914}) употребляется только множественное число^{915}. Данные факты имеют одно возможное объяснение: в феврале и в меньшей степени — в сентябре 1473 г. для писцов великокняжеской канцелярии множественное число в слове «Орда» было еще внове и они иногда по привычке проставляли единственное.

По мнению П. Н. Павлова, появление в 1473 г. множественного числа в слове «Орда» было связано с началом дипломатических отношений с Крымским ханством, в результате чего Орд, с которыми поддерживался контакт, стало две; Казанское же ханство, отношения с которым начались гораздо раньше (в 40-е гг.), «Ордой» не именовалось^{916}. Но во-первых, еще в 40-е гг. XV в. московские князья имели контакты с двумя Ордами — Кичи-Мухаммеда и Сеид-Ахмета^{917} (последняя распалась, напомним, во второй половине 50-х гг.). Во-вторых, задолго до 1473 г. были установлены контакты с Ногайской Ордой^{918}. Наконец, нет оснований считать, что Казанское ханство не включалось в число «Орд». В духовной грамоте Ивана III и в докончаниях его сыновей Василия и Юрия 1504 и 1531 гг. платежи в Крым, Астрахань, Казань и «Царевичев городок» (Касимов) обобщенно именуются «выходы ординские»; из договоров Василия с Юрием прямо следует, что нижеперечисленные образования являются «Ордами»: «А тобѣ Ордъ не знати. А въ выходы ти в ординские, и в Крым, и в Асторохань, и в Казань, и во Царевичов городок…»^{919}. Поэтому и в духовной брата Ивана III, вологодского князя Андрея Васильевича, во фразе «что за меня в Орды давал, и в Казань, и в Городок царевичю» (на которую ссылается П. Н. Павлов как на свидетельство того, что Казань не считалась «Ордой») Казань и Городок следует понимать не как дополнение к «Ордам», а (аналогично грамотам 1504 и 1531 гг.) как раскрытие понятия «Орды» для данного конкретного случая^{920}: Андрей задолжал брату именно по выплатам в Казань и касимовскому хану.

Таким образом, традиция контактов с несколькими «Ордами» насчитывала к началу 70-х гг. три десятилетия, но изменение единственного числа на множественное в договорных грамотах произошло только в начале 1473 г. Очевидно, причина здесь в ином: до этого времени употребление единственного числа было следствием особого отношения к ханам Большой Орды — сюзеренам московских князей; несмотря на фактический распад ордынской державы, в Москве продолжали признавать ее формальное единство под главенством этого правителя^{921}. В феврале же 1473 г. Большая Орда была приравнена к другим ханствам.

Польский хронист Ян Длугош, умерший в мае 1480 г. (то есть до событий на Угре), под 1479 г. поместил (в связи с темой отношений Польско-Литовского государства с Москвой) панегирическую характеристику Ивана III. Начинается она с утверждения, что московский князь, «свергнув варварское иго, освободился со всеми своими княжествами и землями, и иго рабства, которое на всю Московию в течение долгого времени… давило, сбросил» (excusso ivigo barbare, vendicaverat se in libertatem cum omnibus suis principatibus et terris, et iugum servitutis, quo Universa Moskwa a temporibus diutumis… premebatur, rejecit)^{922}. Таким образом, еще до событий 1480 г. в Польше существовало представление, что Иван III покончил с властью Орды. Источником такого впечатления могла быть информация, почерпнутая в ходе дипломатических контактов Польско-Литовского государства с Москвой (которые в 70-е гг. поддерживались постоянно^{923}).

В целом оказывается, что после конфликта 1472 г. имели место серьезные перемены в отношении к Большой Орде. Они отразились в следующем: 1) перестал выплачиваться выход (последняя выплата — в 1471 г.; очевидно, этот выход привез посол Григорий Волнин); 2) в отношениях с третьими странами Московское великое княжество стало, во-первых, считать для себя возможным (не позже марта 1474 г.) заключить военный союз против хана Большой Орды, во-вторых, по-видимому, заявлять о ликвидации зависимости от нее (в сношениях с Польско-Литовским государством и Крымским ханством); 3) в документах, регулирующих внутриполитические отношения, Большая Орда была приравнена к другим татарским ханствам.

К этому же времени, то есть к первой половине — середине 70-х гг., относятся и примечательные явления в общественной мысли. Во-первых, в русском летописании появляются уничижительные эпитеты по отношению к ордынским ханам (чего прежде не допускалось). Махмуд в сообщениях о его походе на Переяславль-Рязанский 1460 г. и о несостоявшемся походе на Русь 1465 г. именуется «безбожным»^{924}; это определение было внесено в текст не позже начала 70-х гг. (которым, по-видимому, датируется общий источник содержащих его летописей^{925}). Ахмат в рассказе о его походе на Русь 1472 г., читающемся в летописях, восходящих к великокняжескому своду 1477 г.^{926}, именуется «злочестивым»^{927}. Во-вторых, в летописании 70-х гг. начинают активно прилагаться уничижительные эпитеты («безбожный», «окаянный») к основателю Золотой Орды — Батыю: они выступают в виде вставок в древние тексты о взятии Киева в 1240 г. и об убиении в Орде князя Михаила Черниговского в 1246 г.^{928} Тогда же получила известность составленная Пахомием Сербом так называемая «Повесть о убиении Батыя», в которой утверждалось, что Батый потерпел поражение в Венгрии от православного короля Владислава и был им убит; в этом произведении наблюдается особенно высокая концентрация негативных характеристик Батыя («злочестивый», «злоименитый», «мучитель», «злейший», «губительный», «окаянный», «законопреступный», «лукавнейший», «безбожный»)^{929}. В 1472 г. было создано Житие Ионы, архиепископа Новгородского^{930}. В нем упоминаются пророчества Ионы, якобы сулившего в начале 60-х гг. великому князю Василию II, а после его смерти — Ивану III, что именно в княжение Ивана Васильевича произойдет освобождение Руси от власти ордынских царей: ««Наипаче же свободу сынови твоему от ординьских царей приати от Бога испрошу»… О сем пророчествѣ святителя старца услади князь и возвѣселися зѣло о обещании свободы сынови своему отъ ординьских царей, вѣдыи непогрѣшателное словесъ его… Святителя же тезоименная молитися свѣщаста о прошении князя, еже приати свободу отъ мучительства ординьских царей и татаръ…»^{931}. «По преставлении же великого князя Василиа сынъ его Иванъ княжениа хоругви приемъ, абие посылаеть ко блаженному Ионѣ архиепископу в Великий Новъград, моля его молитвовати за нь ко всесилному Богови, яко же преже обещася, въ еже утвердите княжение его и възвысити десницу его надъ врагы и во всемъ поспешитися. Еще же и освобожения и мучительства оть ординских царей и татаръ. Архиепископъ же Иона… заповѣда не истязати ему дани и по изведении Орды на братии его. И яко Господь не презрит скорбящих слез и молитвъ многих, и имѣ же вѣсть судбами, проженет Орду, точию самъ да честиво поживет и тихима очима власть свою правите»^{932}. В Житии, таким образом, впервые прямо говорится не только о возможности освобождения от ордынской власти, но и о желании великих князей (Василия II и Ивана III) освободиться и выражается убеждение, что это произойдет непременно в княжение Ивана III: Орда будет «проженена» (то есть прогнана) или «изведена».

В отличие от других названных выше произведений начала — середины 70-х гг., датируемых приблизительно, Житие Ионы имеет точный датирующий признак: «И второму лѣту уже исходящу по успении его»^{933}. Поскольку Иона умер в начале ноября 6979 сентябрьского, то есть 1470 г.^{934}, эти слова указывают на конец 6980 сентябрьского года, то есть на лето 1472 г. — время столкновения с Ахматом.

Создается впечатление, что именно в начале — середине 70-х гг. происходит «идеологическое осмысление» необходимости обретения независимости от Орды^{935}, в окружении Ивана III складывается группировка, ратующая за непризнание ханского сюзеренитета, и ее мнение, судя по названным выше политическим шагам Москвы, оказывается преобладающим.

Очевидно, военный успех лета 1472 г. привел к серьезному решению — перестать признавать зависимость от Орды. Датируется такое решение промежутком времени от 1 августа 1472 г. (отступление Ахмата) до 13 февраля 1473 г. (дата договора Ивана III с Борисом Волоцким). Датировка может быть несколько сужена, если признавать достоверным свидетельство С. Герберштейна о роли в ликвидации атрибутов зависимости второй жены Ивана III, племянницы последнего византийского императора Софьи (Зои) Палеолог. Герберштейн (дважды — в 1517 и 1526 гг. — побывавший в России в качестве посла германского императора и австрийского эрцгерцога), рассказав об успешной деятельности Ивана III, писал: «Впрочем, как он ни был могущественен, а все же вынужден был повиноваться татарам. Когда прибывали татарские послы, он выходил к ним за город навстречу и стоя выслушивал их сидящих. Его гречанка-супруга так негодовала на это, что повторяла ежедневно, что вышла замуж за раба татар, а потому, чтобы оставить когда-нибудь этот рабский обычай, она уговорила мужа притворяться при прибытии татар больным»^{936}; далее автор рассказывает, что жена Ивана через своих послов уговорила «царицу татар» отдать ей татарское подворье в Кремле^{937}.

Это известие, приписывающее Софье Палеолог инициирующую роль в ликвидации атрибутов зависимости от Орды, обычно расценивается как не соответствующее действительности^{938}. Однако очень вероятно, что Герберштейн почерпнул приведенные сведения из своих бесед с Юрием Дмитриевичем Траханиотом, приехавшим в Москву в свите Софьи (его отец Дмитрий Траханиот возглавлял делегацию)^{939}; если это так, есть основания полагать, что заданным свидетельством могут стоять реальные факты (хотя и в расцвеченном виде)^{940}. Поскольку Софья прибыла в Москву 12 ноября 1472 г.^{941}, уклонение Ивана от выполнения принятого при встрече ордынских послов ритуала может быть связано с посольствами от Ахмата 1474 и 1476 гг.^{942} (позже известны только посольства от хана Большой Орды 1487 и зимы 1501–1502 гг.)^{943}.

Если допустить достоверность сведений Герберштейна, временной промежуток принятия решения о непризнании зависимости сужается до трех месяцев — от 12 ноября 1472 г. до 13 февраля 1473 г. Не исключено, что именно в конце 1472 г. в Москву прибыло посольство от Ахмата, ритуал приема которого шокировал новую великую княгиню. После этого под влиянием сторонников активного противодействия Орде (чье мнение, отобразившееся в памятниках литературы начала 70-х гг., во время похода Ахмата летом 1472 г. пересилило советы «развратников», упоминаемых Вассианом) Иван III принял решение отказаться от соблюдения атрибутов зависимости^{944}. Возможно, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что действия хана в Москве были расценены как несправедливые, предпринятые при отсутствии какой-либо вины со стороны великого князя (новгородский поход московская сторона не могла рассматривать в качестве таковой, поскольку Новгород издавна считался «отчиной» великих князей и Орда всегда это признавала): а по тогдашним представлениям, если сюзерен чинит «неправду» и «обиду», отношения с ним могут быть разорваны^{945}. Отныне Москва перестала выплачивать дань и стала заявлять о своей независимости в отношениях с третьими странами. Стремление Менгли-Гирея к союзу с Москвой против Большой Орды и известие Длугоша о свержении Иваном III «ига» свидетельствуют, что независимый статус Московской Руси был официально признан Крымским ханством и фактически осознавался в Польско-Литовском государстве.

В то же время Иван III не стремился обострять отношений с ханом. Успех посольства Басенкова 1473–1474 гг. свидетельствует, что ему не было предписано делать резкие заявления; наоборот, богатыми дарами посол должен был по возможности компенсировать неуплату выхода за 1471 и 1472 гг. Но когда выход не поступил и со следующим посольством (во главе с Лазаревым), обстановка стала накаляться. А в 1476 г., когда шел уже пятый год неуплаты, последовало требование Ахмата великому князю лично явиться в Орду. Его невыполнение привело к разрыву отношений, и тогда хан принял решение восстановить порушенный порядок силой.

В 1477–1478 гг. он был занят военными действиями в Средней Азии, 1479 г. ушел на переговоры с Литвой об антимосковском союзе^{946}. Наконец, в 1480 г. хан подготовился к масштабному походу^{947}.

Ситуация осложнялась возможностью одновременного выступления Казимира и тем, что дело происходило во время конфликта Ивана III с братьями — Борисом Волоцким и Андреем Углицким. На сей раз хан обошел окский рубеж с запада и вышел к левому притоку Оки Угре, двигаясь по литовским владениям. Однако расчет на соединение с Казимиром не оправдался^{948}, а московские войска успели занять оборону. Попытки татар переправиться через Угру были неудачны. Тем временем мятежные братья примирились с Иваном. Великий князь 30 сентября приехал с театра военных действий в Москву, где пребывал около двух недель. В его окружении возникли разногласия: часть приближенных в сложившейся ситуации выступила за признание власти хана^{949}. Активный сторонник решительных действий против Орды архиепископ Вассиан в эти дни пишет свое знаменитое послание Ивану III, в котором отобразились как особенности политической ситуации, так и ее восприятие современниками.

Обосновывая необходимость активных действий, Вассиан обращается к истории. Вначале он приводит аналогию между нынешними событиями и происходившими в 1380 г., призывая Ивана последовать примеру Дмитрия Донского, мужественно отразившего Мамая. Затем Вассиан переходит к рассуждениям по поводу главного пункта разногласий — права на сопротивление «царю»: «Аще ли еще любопришася и глаголеши, яко: «Под клятвою есмы от прародителей, — еже не поднимати рукы противу царя, то како аз могу клятву разорите и съпротив царя стати», — послушай убо, боголюбивыи царю, аще клятва по нужи бывает, прощати о таковых и разрешат нам повелѣно есть, иже прощаем, и разрешаем, и благословляем, яко же святейший митрополит, тако же и мы, и весь боголюбивыи събор, — не яко на царя, но яко на разбойника, и хищника, и богоборца. Тем же луче бе солгавшу живот получите, нежели истинствовавшу погибнути, еже сети пущати тех в землю на разрушение и потребление всему христьанству и святых церквей запустение и осквернение. И не подобитися окаанному оному Ироду, иже не хоте клятвы преступите и погибе. И се убо который пророк пророчествова, или апостол который, или святитель, научи сему богостудному и скверному самому называющуся царю повиноватися тебе, великому Русских стран христьанскому царю! Но точию нашего ради согрешениа и неисправления к Богу, паче же отчааниа, и еже не уповати на Бога, попусти Богъ на преже тебе прародителей твоих и на всю землю нашю окааного Батыа, иже пришед разбойнически и поплени всю землю нашу и поработи, и воцарися над нами, а не царь сый, ни от рода царьска»^{950}.

По мнению Ю. Г. Алексеева, приписывание Вассианом Ивану III нежелания «поднимать руку против царя» (кстати, здесь у Вассиана дословное повторение летописного объяснения отказа Дмитрия Донского от открытого боя с Тохтамышем) является чисто литературным приемом, не имеющим реальной почвы^{951}. Но вряд ли в послании, непосредственно обращенном к великому князю, Вассиан мог бы приписывать ему мысли, которые никогда не посещали и не могли посетить его адресата. Психологический барьер, из-за которого было сложно заставить себя вести активные военные действия против «главного» татарского хана, в течение более чем двух столетий считавшегося правителем более высокого ранга, чем кто-либо из русских князей, продолжал существовать^{952}. Вассиан опровергает не вымышленный им, а реальный аргумент, который, скорее всего, высказывался напрямую группировкой «примиренцев» — «прежних развратников», советующих Ивану, по словам Вассиана, «не противитися сопостатом, но отступите»^{953}. Чтобы опровергнуть этот аргумент, духовник великого князя осуществляет резкий разрыв с традицией, признающей легитимность власти татарских ханов. Он объявляет Ахмата самозваным царем («сему богостудному и скверному самому называющуюся царю»), но не потому, что он является (подобно Мамаю) узурпатором (ханское происхождение Ахмата сомнений не вызывало), а потому, что и сам Батый, завоевавший Русь, не был царем и не был царским род, к которому он принадлежал, то есть род Чингисхана. Таким образом, чтобы подвигнуть Ивана III на активные действия, Вассиан не только объявляет его равным татарскому царю, но отказывает в царском достоинстве всем Чингисидам^{954}, то есть объявляет нелегитимными все 230 лет их сюзеренитета над Русью^{955}.

Далее Вассиан пишет о необходимости покаяния, после которого Господь «свободит и избавит» от Ахмата, и, перечислив аналогии (наказание за грехи порабощением — покаяние — избавление от «работы») из библейской истории, подчеркивает, что в случае, «аще покаемся вседушевно престати от грѣха, и возставит нам Господь тебе, государя нашего, яко же дрѣвле Моисея и Исуса и иных, свободивших Израиля. Тебе же подасть нам Господь свободителя новому Израилю, христоименитым людем, от сего окаанного, хвалящегося на ны, новаго фараона, поганого Ахмата»^{956}.

Ссылка на «порабощение» Руси Батыем и библейские параллели не позволяют согласиться с мнением, что речь у Вассиана идет о «метафорическом», а не «политическом» рабстве, о возможном порабощении в результате похода Ахмата, а не о многолетней зависимости^{957}. Но нет и оснований полагать, что Вассиан рассматривает состояние рабства («работы») как сегодняшнюю реальность. Если, приводя библейские аналогии, он говорит об «избавлении от работы», то в отношении нынешних событий — об «освобождении и избавлении» от Ахмата. Можно, конечно, считать, что Ахмат персонифицирует собой «работу». Но приводимые Вассианом параллели с Мамаем, который пытался восстановить власть над Московским великим княжеством, фактически не признаваемую Дмитрием Ивановичем с 1374 г., и с библейским фараоном, окончательное избавление от которого пришло, когда он пытался вернуть народ Израиля в египетское рабство, свидетельствуют в пользу того, что и в данном случае имеется в виду угроза восстановления отношений, фактически уже отсутствующих. Об этом говорит и именование Вассианом Ивана III «царем», а его державы — «царством»^{958}. Употребление такой терминологии было призвано подчеркнуть суверенность власти Ивана III и независимость возглавляемого им государства, внушая тем самым мысль, что претензии хана не должны порождать у великого князя сомнений на этот счет.

Вассиан явно исходил из «переходного характера» ситуации: Московская Русь фактически уже независима, но это еще по-настоящему не осознано, а нашествие Ахмата создает впечатление, что ничего не переменилось; чтобы разрушить это впечатление, необходимо действовать решительно и одержать победу над противником.

Между тем колебания великого князя были вполне реальны, более того, какое-то время он явно склонялся к позиции «примиренцев» — согласно рассказу Львовской и Софийской II летописей, «ко царю… послал Ивана Товаркова с челобитьем и з дары, прося жалованья, чтоб отступил прочь, а улусу бы своего не велел воевати»^{959} — и был готов в обмен на уход татарского войска признать, что Московское великое княжество является по-прежнему «царевым улусом» — зависимым от Орды государством. Но Ахмат не удовлетворился дарами и таким формальным признанием зависимости, требуя личного приезда великого князя. Когда стало ясно, что этого не произойдет, хан смягчил требование, предлагая прислать вместо себя сына или брата. Когда Иван не сделал и этого, Ахмат предложил прислать Никифора Басенкова^{960}. Предложение отправить посла-боярина было совсем уже мягким и неоскорбительным. Тем не менее великий князь не пошел и на это. По-видимому, за время, прошедшее с отъезда Товаркова, он поддался влиянию группировки, ратовавшей за решительный отпор хану^{961}. Возможно также, что поступили сведения о неготовности татарского войска продолжать кампанию в условиях подступавших зимних холодов^{962}.

В начале второй декады ноября Ахмат начал поспешное отступление. Отходя, хан разграбил верхнеокские владения Литвы, а отряд во главе с его сыном Муртозой пытался сделать то же с московскими волостями на правобережье Оки, но отряды братьев великого князя не позволили ему этого^{963}.

Бесславный уход хана Большой Орды с Угры подстегнул к выступлению против него недавних союзников — правителей сибирских татар и ногаев, которых не могло не беспокоить стремление Ахмата распространить свою власть на всю территорию Орды в прежних пределах. Сибирский хан Ивак и ногайские мурзы с 16 тысячами всадников переправились через Волгу и ранним утром 6 января 1481 г. вышли к большеордынскому зимовищу, расположившемуся близ Азова. Стан охранялся плохо, нападение было внезапным. Ивак и мурза Ямгурчей (правнук Едигея и двоюродный племянник Ахматова беклярибека Темира) ворвались в шатер не успевшего отойти от сна хана, и последний, кто попытался возродить былое могущество державы Джучидов, получил смертельный удар. Застигнутые врасплох гибелью Ахмата, татары Большой Орды не оказали сопротивления (сыновья хана кочевали отдельно, и при нем было, видимо, относительно немного воинов), и лагерь подвергся разгрому^{964}.

В договорах Ивана III со своими братьями Андреем Углицким и Борисом Волоцким, заключенных 2 февраля 1481 г., появляется новое изменение формулировки пункта об отношениях с Ордой — указание размера выплат в 1000 рублей^{965}. Эта сумма много уступает размеру выхода, собираемого с территории Московского великого княжества в первой трети XV в., — 7000 рублей^{966}. Поэтому представляется справедливым мнение, что включение упоминания о тысячерублевом размере выхода связано с событиями 1480 г.^{967}: после поражения Ахмата (причем еще до получения вестей, во всяком случае надежных, о его гибели^{968}) Москва перестала признавать даже возможность выплаты прежнего выхода Большой Орде и под традиционным названием «выходов» фигурирует теперь общая примерная сумма издержек на отношения с татарскими ханствами. Ее содержание раскрывается в духовной Ивана III 1504 г.: «А дѣти мои, Юрьи з братьею, дают сыну моему Василью съ своих уделов в выходы в ординские, и въ Крым, и в Азтарахань, и в Казань, и во Царевичев городок, и в ыные цари и во царевичи, которые будут у сына моего у Василья въ землѣ, и в послы татарские, которые придут къ Москвѣ, и ко Тфѣри, и к Новугороду к Нижнему, и къ Ярославлю, и к Торусе, и к Рязани къ Старой, и к Пе-ревитску ко князи Феодоровскому жеребью рязанского, и во всѣ татарские проторы, въ тысячю рублѣв… (далее распределение сумм между сыновьями. — А. Г.)… А будет того болѣ или менши татарской протор, и сын мои Василеи, и мои дѣти, Юрьи з братьею, и братанич мои Феодоръ, дают по розочту»^{969}. Ликвидация Большой Орды в 1502 г. не изменила примерную сумму выплат: следовательно, издержки на Большую Орду в грамотах, появившихся между 1480 и 1502 г.^{970}, если и предусматривались, то в общем ряду с издержками на отношения с другими ханствами.

После гибели Ахмата Большая Орда существовала в условиях то усиливавшейся, то затухающей борьбы между его сыновьями. Первоначально власть перешла к Муртозе и Сеид-Ахмету. В первой половине 90-х гг. с ними стал активно соперничать Ших-Ахмет, в конце концов ставший верховным правителем^{971}.

Политика Ивана III по отношению к Орде Ахматовых детей сводилась к тому, чтобы нейтрализовать ее благодаря сохранявшемуся союзу с Крымским ханством. В 1485–1491 гг. (до 1485 г. Ахматовичи не проявляли активности, очевидно, из-за междоусобной борьбы) между Крымом и Большой Ордой происходили постоянные столкновения с переменным успехом. Менгли-Гирей неоднократно просил великого князя о военной поддержке, но Иван посылал войска очень неохотно, причем это были преимущественно не собственно русские отряды, а служилые татары, а также казанцы (в 1487 г. Казанское ханство перешло под московский протекторат^{972}). В 1487 г. великий князь посылал «под Орду» касимовских татар и своих людей под командованием брата Менгли-Гирея Нурдовлата, бывшего тогда касимовским «царем», а в 1490 и 1491 гг. — отряды его сына Сатылгана; в последнем случае в походе участвовали казанцы и русская рать. Но всякий раз до решительных столкновений с войсками Большой Орды дело не доходило^{973}.

Непосредственные дипломатические контакты Москвы и Большой Орды в «послеахматову» эпоху стали нечастыми. В августе 1487 г. в Москву приехали послы — «отъ Муртозы царя Хозомбердей, а отъ Седехмата царя Ботуй». Одновременно специальный посланник Муртозы Шихбаглул привез два письма от своего хана. Одно из них было адресовано Ивану III, другое — Нурдовлату^{974}. Последнего Муртоза задумал посадить на место своего злейшего врага Менгли-Гирея. Этому замыслу и подчинены оба письма.

Начальный протокол послания к Ивану III звучит как «Муртозино слово Ивану», то есть письмо является ярлыком — посланием хана нижестоящему правителю. Однако видеть здесь свидетельство претензий Муртозы на роль сюзерена достаточных оснований нет. В переписке московского князя и Менгли-Гирея, отношения с которым изначально строились как «братские и дружеские», то есть союзные, а не вассальные, прослеживается тем не менее целый ряд особенностей, подчеркивающих более высокий ранг хана (включая и именование его посланий Ивану III «словами»)^{975}. Дело в том, что и Менгли-Гирей, и Муртоза, не будучи сюзеренами великого князя, продолжали считаться правителями более высокого ранга в системе международных отношений в целом, так как признавались (как на Руси, так и у ее западных соседей) «царями», то есть носителями более высокого титула. В содержании же писем Муртозы нет претензий на отношение к московскому князю как к вассалу. В письме Ивану хан просит отпустить Нурдовлата к нему («А нынѣча… у тобя Нурдовлата царя просити… слугу своего послал есми»), пытается доказать, что воцарение последнего в Крыму будет выгодно и Москве: «Менгли-Гиреи царь тобѣ друг учинился, а Нурдовлать царь вѣдь тобѣ не недругь жо». В письме к Нурдовлату Муртоза, уговаривая адресата стать его союзником, пишет, что ему неприятно видеть Нурдовлата живущим «промеж неверных» (то есть немусульман). Если бы хан Большой Орды считал себя сюзереном московского князя, было бы естественно посетовать на другое обстоятельство — что брату крымского хана приходится служить правителю, зависимому от Муртозы.

Письмо Нурдовлату датируется 891 г. хиджры, который закончился в декабре 1486 г., а посольство пришло только в августе 1487 г. Очевидно, его приезд задержали военные действия (во время которых войско под командованием Нурдовлата ходило в степь). Целью основного посольства от Муртозы и Сеид-Ахмета и было, по-видимому, прекращение состояния войны между Большой Ордой и Москвой, что должно было развязать Ахматовичам руки в борьбе с Крымом. Этого результата посольство явно не достигло, так как в наказе послу в Крым от 23 октября 1487 г. предусматривался как реальный вариант развития событий поход Муртозы и Сеид-Ахмета против великого князя^{976}. Не достигли цели и письма Муртозы: Иван III не допустил Шихбаглула к Нур-довлату, а копии обоих посланий переслал Менгли-Гирею^{977}.

В 1492 г. в Москву приходило посольство от ордынских «князей» Азики и Тевекеля с предложением, «чтобы князь велики съ ордынскими цари быль въ братствѣ и въ дружбе», как с Менгли-Гиреем. Посольство не имело результата, Иван III отпустил послов «ни съ чѣмъ»^{978}. В том же году (видимо, незадолго до посольства) имел место первый после смерти Ахмата незначительный набег ордынских татар на московские владения. Они «пограбили» район Алексина; великокняжеский отряд пустился в погоню и нанес ордынцам поражение^{979}.

Вновь обострившаяся после 1492 г. междоусобная борьба и участившиеся голодовки продолжали ослаблять Орду^{980}. Последний акт ее двухсотшестидесятилетней истории наступил в первые годы XVI столетия.

В 1500 г. началась московско-литовская война. Московские войска заняли входившую в состав Великого княжества Литовского Чернигово-Северскую землю и разбили литовские силы на реке Ведроше^{981}. После этого великий князь Литовский Александр Казимирович стал активно побуждать Ших-Ахмета выступить против Москвы^{982}. И в следующем году хан двинулся к Верхнему Дону. Сюда же отправился союзник Ивана III в войне с Литвой Менгли-Гирей. По его просьбе великий князь направил в помощь находившегося у него на службе бывшего казанского хана Мухаммед-Эми-на (в 1496 г. он на время потерял престол; до января 1502 г. в Казани правил, тоже с санкции Москвы, другой сын царицы Нурсултан — Абдул-Латыф^{983}), князя Василия Ноздреватого и отряды рязанских князей. Но до битвы дело не дошло, так как Менгли-Гирей, простояв против Ших-Ахмета на реке Тихой Сосне всего пять дней, вернулся в Крым. Ших-Ахмет же после этого повоевал только что присоединенные к Московскому государству северские земли, после чего отошел зимовать в степь близ границ Киевщины и Северщины^{984}.

Сразу же после этих событий Иван III направил к «князю» Тевекелю (сыну Темира, второму в то время после хана человеку в Орде) послание, прося о посредничестве в переговорах с Ших-Ахметом. Как писал позже Тевекель Александру Казимировичу, великий князь изъявил готовность признать свою зависимость от хана: «ратаи и холоп его буду»^{985}. Можно сомневаться в точности передачи слов Ивана Тевекелем, но сама готовность формально признать зависимость, видимо, действительно имела место^{986}. В результате в декабре 1501 г. в Москву прибыл посол Ших-Ахмета «князь Хазсогеря»; одновременно в Москве побывали послы от ногаев, до этого враждебно настроенных к Ивану III и казанскому хану. В начале марта 1502 г. великий князь отпустил Хазсогерю и направил с ним своего посла ясельничего Давыда Лихорева^{987}. Поскольку Ших-Ахмет позже (летом 1502 г.) писал Александру Казимировичу, что Иван, желая разрушить ордынско-литовский союз, прислал ему выплаты, которых не давал его отцу и братьям^{988}, следует полагать, что посольство Лихорева привезло в Большую Орду сумму, равную прежнему выходу за один год или несколько лет. Что стоит за всеми этими событиями, выглядящими довольно парадоксально после тридцатилетнего непризнания ордынской власти и невыплаты дани?

Разумеется, Иван III не собирался добровольно восстанавливать отношения зависимости^{989}: одновременно с посольством Лихорева в Крым был отправлен посол Алексей Заболоцкий с наказом поднять Менгли-Гирея в поход на Большую Орду для нанесения ей решающего удара^{990}. Ситуация для Ивана III осенью 1501 г. сложилась угрожающая. В этом году в войну против Москвы вступил Ливонский орден; в октябре 1501 г. Александр Казимирович был избран королем Польши, что порождало возможность вступления в войну польских коронных войск; южному фронту угрожал Ших-Ахмет^{991}. Союзник же Москвы Менгли-Гирей был далеко и пока не проявил большой активности. В этих условиях необходимо было нейтрализовать Ших-Ахмета и, если удастся, посеять рознь между ним и Александром. В наказе Заболоцкому было предписано объяснить Менгли-Гирею, что посол Ших-Ахмета предложил Ивану отойти от союза с Крымом в обмен на отход хана от союза с Литвой; порвать с Менгли-Гиреем великий князь не согласился, а своего посла к Ших-Ахмету направил, чтобы способствовать расстройству ордынско-литовского союза^{992}.

Ших-Ахмет также находился в сложном положении. Ему угрожали одновременно Крым и Москва, а Александр был полностью поглощен польскими делами. Хану необходим был мир с Москвой до тех пор, пока не придет военная помощь от Литвы, о которой он настойчиво постоянно просил^{993}.

Однако примечательно, что ради достижения краткосрочных политических целей Иван III пошел на формальное признание зависимости от хана и выплату дани. Это выглядит особенно контрастно, если вспомнить, какое большое значение великий князь придавал атрибутам суверенности своей власти в сношениях с европейскими государствами^{994}. Очевидно, с Ордой все выглядело иначе — как ни слаб ее хан, по традиции он имеет право на сюзеренитет над великим князем, и притворно признать это было не зазорно.

В феврале — марте 1502 г. между Ордой и Литвой обозначилась «рознь»^{995}: вызвана она была, впрочем, не столько усилиями московской дипломатии, сколько тем, что ордынцы в условиях суровой и холодной зимы стали опустошать пограничные приднепровские владения Литвы^{996}.

В апреле ордынские татары перехватили крымского посла в Москву, везшего послание, из которого недвусмысленно следовало, что Иван III активно поддерживает стремление Менгли-Гирея покончить с Большой Ордой^{997}. После этого изменилось отношение к посольству Лихорева — посол и его люди оказались в положении полупленников^{998}. В мае Менгли-Гирей наконец выступил в поход и в начале июня в районе рек Самары и Сулы (левых притоков Днепра) «взял» Орду Ших-Ахмета; остатки Большой Орды были выведены в Крым^{999}. Бежавший Ших-Ахмет прихватил с собой Лихорева, но вскоре отпустил его в Москву вместе со своим послом Чятырбаем, привезшим новые предложения (позже они были повторены еще двумя посольствами хана): в обмен на отход от союза с Литвой и нейтральное отношение к Крыму лишившийся подданных Ших-Ахмет просил великого князя «достать» ему престол Астраханского ханства^{1000}. Переговоры относительно Астрахани не дали результата; после неудачной попытки антикрымского союза с ногайскими мурзами Ших-Ахмет укрылся (зимой 1503–1504 гг.) в Великом княжестве Литовском, где провел остаток своих дней на положении почетного пленника^{1001}.

Таким образом, в правление Ивана III произошли решающие перемены в отношениях с Ордой. Уже в первые годы его княжения определился сдвиг к более независимой политике. В начале — середине 70-х гг. в «общественной мысли» начинает утверждаться идея возможности полного освобождения из-под власти ордынского «царя». По-видимому, немалую роль здесь сыграло крепнущее убеждение в «царском» (= суверенном) характере власти самого великого князя Московского. Неудачный поход Ахмата на Москву 1472 г. послужил поводом для прекращения даннических отношений. Впервые в Москве не признали власти законного правителя Орды. Москва стала заявлять о своей независимости в сношениях с третьими странами, хотя и не решалась открыто рвать контакты с Большой Ордой. После второй военной неудачи Ахмата — в 1480 г. — независимый статус Московского государства определился окончательно. После 1480 г. наступающей стороной в московско-ордынских отношениях стало Московское великое княжество^{1002}, хотя Иван III и предпочитал действовать против Орды преимущественно руками союзных, зависимых и служилых татарских правителей.

При всей бесспорной значимости 1480 г. в истории ликвидации зависимости он не выглядит более важной вехой, чем год 1472, поскольку именно тогда Иван Васильевич и его окружение перестали признавать зависимость от Большой Орды. В мировой практике обретение странами независимости принято относить ко времени, когда освобождающаяся от иноземной власти страна начинает считать себя независимой, а не ко времени, когда эту независимость признает «угнетающая сторона»^{1003}. Поэтому если ставить вопрос, какую из двух дат — 1472 или 1480 г. — считать датой начала независимого существования Московского государства, предпочтение следует, на мой взгляд, отдать 1472 г.

Надо в связи с этим заметить, что привычное представление о 1480 г. как дате ликвидации власти Орды сложилось не у современников и, более того, даже за пределами русского средневековья вообще.

Источники конца XV и первой половины XVI в. не содержат трактовки случившегося в 1480 г. как освобождения от многолетней зависимости^{1004}. Первый отечественный памятник, говорящий о самом факте освобождения, датируется серединой XVI в. — это послание к Ивану IV (вероятнее всего, написанное Сильвестром^{1005}). О походе Ахмата на Русь здесь говорится в самых общих выражениях: «гордый царь Ахмать Болшия Орды воздвигъ помыслъ лукавь на Рускую землю, со многими орды, съ великими похвалами во многихъ силахъ вооружився, пришелъ на Русскую землю со множествомъ многимъ воинствомъ, великою гордостию дышюще, помысливъ высокоумиемъ своимъ и рече: избию все Князи Русские, и буду единъ властецъ на лицы всея земля, а не вѣдый, яко мечъ Божий острица на нь. И восхотѣ пленити всю Рускую землю…»^{1006}. Нет ни одной конкретной детали, указывающей на то, что речь идет именно и только о походе 1480 г. Далее (также в общих выражениях) упоминаются бегство и гибель Ахмата и последующее полное уничтожение Орды (в действительности имевшее место только спустя двадцать с лишним лет), и после этого констатируется, что «православныхъ великихъ князей Господь Богь рогь возвыси и оть нечестивыхъ поганыхъ царей свободи»^{1007}. В созданной несколько позже (не ранее 60-х гг. XVI в.) «Казанской истории» события излагаются в следующей последовательности: Ахмат вступает на престол, посылает к Ивану III послов с требованием дани за прошлые годы, великий князь отказывается и царь выступает в поход. В рассказе о походе упоминаются Угра и ряд конкретных деталей событий 1480 г. (включая дату), но, кроме того, говорится о разорении «Орды» (в смысле оставленной Ахматом без защиты степной ставки) «служилым царем» великого князя Нурдовлатом и князем Василием Ноздреватым^{1008}. В 1480 г. ничего подобного не происходило: возникновению такой легенды могли способствовать события, имевшие место в другие годы. В 1471 г. вятчане (спустившись, как и Нурдовлат с Василием Ноздреватым в «Казанской истории», в судах по Волге) разорили Сарай; в 1472 г. отступление Ахмата на Руси связывали, в частности, с боязнью, что служилые царевичи великого князя Данияр и Муртоза «возьмут Орду»; в 1481 г. зимовище Ахмата было разгромлено сибирским ханом и ногайскими мурзами^{1009}; в 1487 г. Иван III посылал «под Орду» Нурдовлата, а в 1490 и 1491 гг. — его сына Сатылгана; в 1501 г. на Орду ходил Василий Ноздреватый; наконец, в 1502 г. с Ордой покончил брат Нурдовлата Менгли-Гирей. Далее в «Казанской истории» говорится об отступлении и гибели Ахмата и подводится итог: «И тако скончашася цари ординстии, и таковым Божиим промыслом погибе царство и власть великия Орды Златыя. И тогда великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманского».

Очевидно, что в Послании Сильвестра и «Казанской истории» события московско-ордынских отношений при Иване III (от вступления Ахмата на ордынский престол во второй половине 60-х гг. XV в. до гибели Орды в 1502 г.) не расчленены во времени и освобождение от ига связывается с их совокупностью. При этом два ордынских похода — скоротечный 1472 г. и более длительный 1480 г., — одинаковые по своему результату (бесславное отступление врага), в памяти потомков слились в один, а гибель Орды стала отождествляться с гибелью Ахмата. Следовательно, и для середины — второй половины XVI в. нет оснований говорить о возникновении представления, что освобождение от ига связано именно и только с событиями 1480 г.^{1010}; этот вывод принадлежит уже исторической науке Нового времени^{1011}.