Москва и Орда

Введение

Отношения Московского княжества и Золотой Орды всегда привлекали большое внимание как исследователей, так и всех интересующихся русской средневековой историей. Это неудивительно, поскольку становление Московской Руси, предшественницы Российской империи и в конечном счете — современного Российского государства, происходило именно тогда, когда Северо-Восточная Русь соседствовала с Ордой^{1} — государством, в зависимости от которого находились с середины XIII в. русские земли. Само возникновение Московского княжества, его территориальный рост и усиление, выдвижение на ведущие позиции в Северо-Восточной Руси, объединение под властью московских великих князей значительной части северных русских земель происходили на фоне отношений с Ордой и в тесной связи с ними. Отношения эти не отличались однозначностью: полярно противоположными выглядят участие Ивана Калиты в ордынском карательном походе на Тверское княжество в 1328 г. и разгром его внуком Дмитрием Ивановичем войска Мамая на ордынской территории в 1380 г. Еще разительней контраст между положением Московского княжества и Орды в начале и в конце их одновременного существования. В конце XIII в., с одной стороны, — небольшое княжество в бассейне реки Москвы, с другой — огромная держава, раскинувшаяся в степях от Дуная до Иртыша. В начале XVI столетия, с одной стороны, — крупнейшее государство Европы, занявшее примерно половину территории Руси домонгольской эпохи, с другой — несколько десятков тысяч мечущихся по степи людей.

В свете общепризнанной важности темы отношений Московского княжества с Ордой парадоксально выглядит тот факт, что она до сих пор не становилась предметом специального исследования, которое бы охватывало весь период одновременного существования этих государственных образований. Московско-ордынские отношения рассматривались в историографии вкупе с другими вопросами: во-первых, в обобщающих трудах — по русской истории в целом^{2} или по истории Северо-Восточной Руси^{3}; во-вторых, в работах по истории Золотой Орды^{4}; в-третьих, в исследованиях русско-ордынских отношений или международных отношений в Восточной Европе в целом^{5}. Специальные работы по истории именно отношений Москвы с Ордой посвящались только двум коротким историческим периодам: времени княжения Дмитрия Донского до 1380 г. включительно^{6} и эпохе Ивана III до 1480 г. включительно^{7}, то есть внимание исследователей было сконцентрировано лишь на двух ключевых эпизодах — Куликовской битве и ликвидации зависимости от Орды.

Задача данной книги — проследить развитие отношений Московского княжества с Ордой с 70-х гг. XIII в. (когда появилось Московское княжество) до первых лет XVI в., когда фактически прекратила свое существование так называемая Большая Орда, считавшаяся главной наследницей распавшейся в XV столетии единой ордынской державы. Тематически исследование ограничивается политическими отношениями, а также их отображением в общественном сознании. Отношения с Ордой других русских княжеств затрагиваются постольку, поскольку проливают свет на основную тему исследования — московско-ордынские отношения. Это же ограничение распространяется на отношения Москвы с выделившимися из Орды в XV в. политическими образованиями — Крымским, Казанским, Астраханским ханствами, Ногайской Ордой: в центре внимания будут контакты Московской Руси с Большой Ордой. Отношения с Ордой русской церкви специально не изучаются, рассматриваются только факты конкретного воздействия ее деятелей на политику Московского княжества.

Книга состоит из девяти глав, построенных по хронологическому принципу — каждая из них соответствует времени правления одного из московских князей^{8}.

Из отечественных источников наибольшее количество информации о московско-ордынских отношениях содержат летописи^{9}.

Наиболее ранним памятником летописания Северо-Восточной Руси изучаемого периода является Лаврентьевская летопись (дошла в списке 1377 г.)^{10}. Ее основной текст завершается известием от 23 июня 6813 г., поэтому традиционно протограф Лаврентьевской летописи определяется как «свод 1305 г.». Но 6813 г. от С. М. в данном случае — ультра-мартовский, то есть соответствует 1304/05 г. от Р.Х.^{11} Следовательно, вернее говорить о «своде 1304 г.». Лаврентьевский список имеет две лакуны в тексте за вторую половину ХIII в. — 6771–6791 и 6795–6802 гг. Создание свода связывается с переходом великокняжеского стола во Владимире к князю Михаилу Ярославичу Тверскому; обработка великокняжеской летописи в Твери в 1304 г. обусловила включение в нее ряда тверских известий.

Следующим по времени памятником северо-восточного летописания является Троицкая летопись начала XV в. Ее протографами были тот же свод 1304 г. (благодаря чему она сохранила фрагменты летописания конца XIII в. там, где в Лаврентьевской наличествуют лакуны) и так называемый общерусский свод начала XV в., созданный в Московском великом княжестве (возможно, Троицкая летопись передавала его текст непосредственно). Текст Троицкой летописи за XIV столетие содержал главным образом московское летописание. Рукопись летописи погибла в московском пожаре 1812 г., и текст частично восстанавливается по выпискам, сделанным из нее H. М. Карамзиным^{12}.

Рогожский летописец (список середины XV в.)^{13} имеет своими источниками тверскую обработку свода начала XV в. и тверской свод второй половины XIV в.

В относительно поздней (конец XV в.) Симеоновской летописи^{14} в части до 1391 г. непосредственно отразилась тверская редакция свода начала XV в., благодаря чему ее тексты за конец XIII–XIV в. дают возможность в значительной мере реконструировать утраченные известия Троицкой, а частично — и Лаврентьевской летописей^{15}.

Новгородская Карамзинская^{16}, Новгородская IV^{17} и Софийская I летописи^{18} восходят к общему протографу — своду (вероятнее всего, митрополичьему), датируемому, по разным оценкам, от конца 10-х до 30-х гг. XV в.^{19} Он имел в основе общерусский свод начала XV в., новгородский и ростовский своды той же эпохи. В последнем источнике, отразившемся также в Московской Академической летописи^{20} и сокращенном своде второй половины XV в.^{21}, содержится ряд уникальных известий за конец XIII столетия.

Московское великокняжеское летописание середины — второй половины XV в. (имеющее в основе Софийскую I летопись) представлено памятниками конца этого столетия — Никаноровской^{22} и Вологодско-Пермской^{23} летописями и Московским сводом конца XV в. (дошел в двух редакциях — 1479 г. и начала 90-х гг.)^{24}, а также сводами 1497 г. (Прилуцкая летопись)^{25} и 1518 г. (Уваровская летопись)^{26}. Великокняжеское летописание вошло также в Ермолинскую^{27} и Типографскую^{28} летописи конца XV в., но в первой отразился также особый (ростовский или белозерский) свод 70-х гг. (он лег в основу также Сокращенных сводов 1493 и 1495 гг.^{29}), а во второй — ростовский владычный свод.

Ряд известий о московско-ордынских отношениях в конце XV в., восходящих к источнику 80-х гг., содержат Львовская^{30} и Софийская II^{31} летописи XVI в. Сведения о событиях 90-х гг. XV и первых лет XVI в. дают также Софийская I летопись по списку Царского^{32} и Иоасафовская летопись^{33}.

В некоторых летописных памятниках XVI и XVII вв. имеются уникальные известия об отношениях с Ордой в XIV–XV вв. Это известия (тверские), содержащиеся в Тверском сборнике^{34} и так называемом Музейском фрагменте^{35}, отдельные записи Никоновской^{36} и Воскресенской^{37} летописей, Устюжской летописи^{38}, Новгородской летописи Дубровского^{39}и Архивской, или так называемой Ростовской, летописи^{40} (две последние восходят к общему протографу — своду 1539 г.).

Новгородское летописание конца XIII — первой половины XV в. представлено Новгородской I летописью старшего и младшего изводов^{41}. Старший извод доводит изложение до 30-х гг. XIV в. (с лакуной за 1273–1298 гг.), младший — до 40-х гг. XV в. Новгородский свод начала XV в., отразившийся в HIЛ младшего извода, был использован также при составлении протографа Новгородской IV и Софийской I летописей.

К исследуемой теме имеют также отношение ряд известий псковского^{42} и волынского^{43} летописаний.

Прямые или косвенные данные об отношениях Москвы и Орды содержатся, помимо летописания, и в других памятниках русской средневековой литературы (некоторые из них дошли — полностью или частично — в составе летописей). Это «Повесть о Михаиле Тверском» (начало 20-х гг. XVI в.)^{44}, «Житие митрополита Петра» (1327)^{45} «Задонщина» (конец XIV в.)^{46}, «Житие митрополита Алексея» (первая, краткая, редакция конца XIV в.^{47}, вторая — середины XV в.)^{48}, «Житие Сергия Радонежского» (1418)^{49}, «Слово избрано от святых писаний, еже на латыню» (1461–1462)^{50}, «Хожение за три моря» Афанасия Никитина (начало 70-х гг. XV в.)^{51}, «Повесть о убиении Батыя» (70-е гг. XV в.)^{52}, «Житие Ионы, архиепископа Новгородского» (70-е гг. XV в.)^{53}, послания на Угру архиепископа Вассиана Рыло и других представителей духовенства (1480)^{54}, «Сказание о Мамаевом побоище» (начало XVI в.)^{55}, послание Сильвестра Ивану IV (середина XVI в.)^{56}, «Казанская история» (вторая половина XVI в.)^{57}.

Богатую информацию о московско-ордынских отношениях дают актовые источники: в первую очередь духовные и договорные (между собой, с князьями других русских земель и Литвой) грамоты московских князей^{58}, а также договоры Новгорода (с русскими князьями и международные)^{59}, жалованные грамоты^{60}, грамота духовенства Дмитрию Шемяке (1447)^{61}.

Отношения Москвы и Орды на последнем этапе их одновременного существования (последняя четверть XV в. и первые годы XVI в.) освещены в посольских книгах по сношениям с Крымским ханством^{62} и Польско-Литовским государством^{63}, а также в разрядных книгах^{64}. На отдельные аспекты московско-ордынских отношений проливает свет информация родословных книг^{65}.

Использованные в книге иностранные источники могут быть подразделены на:

литовские (в смысле созданные на территории Великого княжества Литовского) — Супрасльская летопись (середина XV в.)^{66}, «Хроника Литовская и Жмойтская» (XVI в.)^{67}, послания великих князей Литовских Витовта^{68} и Александра Казимировича^{69}; польские — книги расходов королевского двора^{70} и «История» Яна Длугоша (ум. 1480)^{71};

ордынские — ярлыки^{72} ханов русским митрополитам (XIV в.)^{73}, послания: Едигея великому князю Василию Дмитриевичу^{74}, Махмуда — турецкому султану^{75}, Ахмата — Ивану III^{76}, Муртозы — Ивану III и касимовскому хану Нурдовлату^{77}; Ших-Ахмета и Тевекеля — Александру Казимировичу^{78};

крымско-татарские — ярлыки крымских ханов великим князьям Литовским^{79} и их послания в Москву и Литву^{80};

арабские — сочинения Рукн-ад-дина Бейбарса (конец XIII — начало XIV в.)^{81}, Ибн Халдуна (конец XIV в.)^{82}, Ибн Арабшаха (первая половина XV в.)^{83};

персидские — труды Рашид-ад-дина (начало XIV в.)^{84}, Кашани (начало XIV в.)^{85}, Низам-ад-дина Шами (начало XV в.)^{86}, Шереф-ад-дина Йезди (начало XV в.)^{87}; «Муизз» (первая половина XV в.)^{88}; сочинение продолжателя Рашид-ад-дина (первая половина XV в.)^{89};

византийские — патриаршие послания на Русь^{90};

немецкие — хроники^{91}, сочинения И. Шильтбергера (начало XV в.)^{92} и С. Герберштейна (первая половина XVI в.)^{93};

венгерские — хроники^{94} и акты^{95};

итальянский — «Путешествие в Тану» И. Барбаро (вторая половина XV в.)^{96}.

Помимо материалов письменных источников, привлекались также нумизматические данные — монеты русской^{97}и ордынской^{98} чеканки.