Москва и Орда

Приложение II

Одним из памятников, содержащих сведения о русско-ордынских отношениях в конце XV столетия, является так называемый «ярлык Ахмата» — послание хана Ахмата великому князю Московскому Ивану III^{1042}. В этом письме Ахмат требует покорности и уплаты дани, в противном случае угрожая новым походом. В историографии ярлык Ахмата датировали либо 1480 г., временем после ухода хана от Угры^{1043}, либо 1476 г.^{1044} Но была выдвинута и версия о поддельности ярлыка, который, как считалось, сохранился в единственной рукописи XVII столетия. Ее сформулировал Э. Кинан, посчитавший, что ярлык Ахмата не похож на дошедшие до нас джучидские грамоты^{1045}. Точка зрения Кинана была поддержана Ч. Дж. Гальпериным и Я. С. Лурье^{1046}. По мнению А. П. Григорьева, ярлык в основе подлинный, но содержит поздние интерполяции^{1047}.

Автор этих строк в 2000 г. высказал мнение, что подделать текст ярлыка Ахмата в XVII в. было невозможно, так как в это время в России не могла быть известна такая упоминаемая в нем подробность, как осада Ахматом четырех «карачей» (сановников Крымского ханства) в крепости Крым, а также обратил внимание на то, что, помимо отсылок к событиям 1480 г. (указание на уход ордынского войска «от берега», то есть от Угры и Оки, из-за отсутствия зимних одежд и попон для коней) и 1476 г. (упоминание о подчинении Крыма), в нем есть ряд воспоминаний о событиях 1472 г., когда Ахмат попытался совершить свой первый поход на Москву. Наиболее показательными здесь являются слова: «Меж дорог яз один город наѣхалъ, тому ся такъ и стало», явно отсылающие к взятию города Алексина в 1472 г. (в 1480 г. ни один город, входивший в состав Московского великого княжества, не пострадал); в 1480 г., после гораздо более масштабной кампании, двухмесячного «стояния» на Угре, вспоминать этот эпизод было явно не к месту. В результате было выдвинуто предположение, что ярлык являет собой составленную на Руси компиляцию из трех посланий Ахмата Ивану III — 1472,1476 и 1480 гг., текст которых частично совпадал^{1048}. Ныне представляется необходимым вернуться к вопросу об истории появления ярлыка, поскольку для этого есть текстологические основания.

Все исследователи, писавшие о ярлыке Ахмата, знали один список — в составе сборника из Синодального собрания ГИМ. № 272—40-х годов XVII в.^{1049} (далее — С). Однако в настоящее время известно еще три. Два из них описаны в составе сборников, содержащих текст Стоглава, в книге Е. Б. Емченко^{1050}. Это списки РГАДА. Ф. 181 (МГА МИД). № 591, 30-х гг. XVII в.^{1051} (далее — М), и ГИМ. Собр. Черткова. № 165, конца XVII в. (далее — Ч). Еще один упомянут в работе И. В. Зайцева, посвященной так называемой «Вольной грамоте турецкого султана некоему русину»^{1052}. Это список РГБ. Ф. 236 (собр. Попова). № 59 (2521), в 4°, второй половины 10-х — 20-х гг. XVII в.^{1053} (далее — П). Все списки находятся в сходных по составу сборниках, при этом в сопровождении одного и того же комплекса документов, связанных общей темой — отношений с мусульманскими государственными образованиями.

1) Ярлык Ахмата Ивану III (С — л. 401–401 об.; М — л. 781–782; Ч — л. 225; П — л. 131 об. — 132).

2) Шертная^{1054} грамота ногайского князя Исмаила Ивану IV 1557 г. (С — л. 402–402 об.; М — л. 782 об. — 783 об.; Ч — л. 225 об.;П — л. 132–133).

3) Речь гонца короля польского и великого князя Литовского Сигизмунда II Августа Михаила Гарабурды к крымскому «царевичу» Мухаммед-Гирею (С — л. 402 об. — 403 об.; М — л. 783 об. — 785 об.; Ч — л. 225 об. — 226 об.; П — л. 133–134).

4) «Турецкого царя вольная грамота некоему русину» (С — л. 403 об. -404; М — л. 785 об. — 786 об.; Ч — л. 226 об. — 227; П — л. 134–134 об.).

5) Запись об измене казанских князей в 1549 г. Ивану VI, их посольстве в Крым и перехваченных ярлыках, с текстом одного из посланий^{1055} (С — л. 404 об. — 406; М — л. 786–788 об.; Ч — л. 227–227 об.; П — л. 135–136 об.).

6) Ярлык хана Узбека митрополиту Петру (С — л. 406–409 об.; М — л. 789–795 об.; П — л. 136–140 об.^{1056}).

Кроме указанных, есть близкий к ним по составу сборник: ГИМ. Собр. Забелина. № 419 (в 4°, 60-х годов XVI в.^{1057}, далее — 3). Он является дефектным (утрачены некоторые листы): в нем содержится только часть указанного комплекса документов, текст начинается на л. 94, с концовки «грамоты некоему русину», и обрывается с окончанием л. 95 на середине послания казанских князей крымскому хану. Запись об измене казанских князей с последующим текстом их письма в Крым помечена в рукописи номером 76 (os). Тексты за номерами с 70 по 75 не сохранились (кроме части «грамоты некоему русину», которая должна была идти под номером 75), а номером 69 помечено «Сказание о святой горе Афонской» (находится в конце сборника, нал. 117–153)^{1058}. В списках П, М, С и Ч между «Сказанием» и записью об измене казанских князей расположено всего четыре текста — ярлык Ахмата, шертная грамота Исмаила, речь Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею и «вольная грамота некоему русину», в то время как в списке 3 их было шесть. Следовательно, в нем содержались ярлык Ахмата и последующие памятники, а также еще два текста, которые не вошли в сборники сходного состава XVII столетия. Таким образом, существовал список ярлыка 60-х годов XVI в., причем в сопровождении тех же памятников, что и дошедшие до нас списки. Суждения о возможном сочинении ярлыка Ахмата в XVII в. должны быть отвергнуты.

Запись об измене казанских князей и шертная грамота Исмаила имеют даты 1549 и 1557 гг. — очень близкие ко времени написания сборника 3 (скорее всего, он был создан в начале 60-х годов XVI в., вскоре после того, как в Москву было привезено «Сказание о святой горе Афонской»^{1059}). Известно и время появления в России документа, помещенного вслед за шертной грамотой Исмаила, — речи Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею (имевшей целью побудить наследника крымского престола организовать поход на «Московскую землю»). Ее текст сохранился также в посольской книге по связям с Польшей и Литвой, где он помещен следом за письмом Сигизмунда II Девлет-Гирею: оба документа в апреле 1562 г. были отправлены Иваном IV королю с пояснением, что грамота короля хану и речи Михаила Гарабурды к калге (наследнику престола) были захвачены воеводой Даниилом Адашевым при нападении на литовских гонцов у переправы через Днепр^{1060}. Михаил Гарабурда был в Крыму в 1559 г.^{1061}, в том же году совершил свой днепровско-крымский поход Д. Адашев^{1062}. Таким образом, рассматриваемый комплекс документов был составлен вскоре после доставки в Москву как минимум трех из них — шертной грамоты Исмаила, речи Михаила Гарабурды и письма казанских князей в Крым^{1063}.

В связи с этим особого внимания заслуживает факт непосредственного соседства ярлыка Ахмата с шертной грамотой Исмаила. Этот документ, сохранившийся также в посольской книге по связям с Ногайской Ордой, занимает важное место в истории московско-ногайских отношений: в нем быт впервые зафиксирован статус Ногайской Орды как младшего по рангу партнера по отношению к Российскому государству^{1064}. Примечательно, что в сборниках, где шертная грамота помещена рядом с ярлыком Ахмата, присутствует другой ее перевод, отличный от того, который представлен в посольской книге^{1065}. Соседство этих двух текстов^{1066} заставляет вспомнить ряд обстоятельств.

Ногайский князь (бий) Исмаил был сыном Мусы, который вместе со своим младшим братом Ямгурчеем и сибирским ханом Ибаком (Ибрахимом) в январе 1481 г. напал близ Азова на становище Ахмата, двумя месяцами ранее ушедшего от Угры. Ахмат в результате погиб: по одним сведениям, его убил Ибак, по другим — Ямгурчей^{1067}. Тот факт, что в рукописных сборниках ярлык Ахмата имеет вполне определенную привязку к шертной грамоте сына Мусы Исмаила, появившейся через 76 лет после этих событий, позволяет предположить, что ярлык оказался в России одновременно с шертью.

Скорее всего, это послание Ахмат отправить не успел. Начиная с 1474 г. перипетии отношений с Ордой Ахмата подробно фиксируются — в великокняжеском летописании и в посольской книге по связям с Крымским ханством^{1068}, но сведения о прибытии в Москву зимой 1480–1481 гг. посольства из нее отсутствуют. Между тем ярлыки доставлялись исключительно ханскими послами (послы публично зачитывали их перед князьями)^{1069}. Если послание в конце 1480 г. было написано (что несомненно^{1070}), но не попало тогда на Русь, остается предположить, что оно было захвачено в «белой веже царевой Ахматовой» ногаями во время январского 1481 г. нападения. Потом ярлык хранили в семье Мусы, а когда в 1557 г. Исмаилу понадобилось выразить свою лояльность московскому царю, этот документ (или сделанная в Ногайской Орде его копия) был отослан в Москву вместе с послом Петром Совиным, везшим шертную грамоту. В ситуации 1557 г. ногайскому бию было выгодно напомнить о помощи Москве против общего врага, о том, какую услугу оказал отец Исмаила деду Ивана. Ярлык служил превосходной иллюстрацией к словам шерти: «и за один с тобою недруга стояти, и пособляти какъ нам можно».

Если до 1557 г. ярлык Ахмата находился вне Руси, то временной промежуток между его доставкой и наиболее ранними имеющимися списками составит лишь полвека с небольшим, а с учетом списка 3, в котором текст ярлыка первоначально, несомненно, присутствовал, — всего несколько лет. Перевод ярлыка вместе с отличающимся от имеющегося в посольской книге переводом шертной грамоты Исмаила был сделан, следовательно, вероятнее всего, вскоре после доставки в Москву обоих этих текстов. Есть, таким образом, основания полагать, что подборка текстов, касающихся отношений с «постордынскими» государствами, в сборнике 3 включала в себя первую фиксацию перевода ярлыка. Скорее всего, именно сборник 3, составленный, судя по его содержанию, человеком, близким к митрополичьей кафедре и имевшим связи при царском дворе (коль скоро он имел доступ к перехваченным документам дипломатической переписки Крымского ханства и Польско-Литовского государства с Крымом и имел право включить их тексты в свою рукопись), послужил оригиналом, к которому восходят другие сохранившиеся списки сборников сходного состава.

Нелогичные в ситуации после «стояния на Угре» отсылки в тексте ярлыка к победе над Крымским ханством 1476 г. и разорению Алексина 1472 г. можно было бы объяснить обстоятельствами написания послания, тем, что, взбешенный неудачей, Ахмат постарался припомнить все, что могло говорить в пользу его могущества^{1071}. Однако отказаться от предложения о том, что первоначально существовало три послания Ахмата — 1472,1476 и 1480 гг., — мешает одно обстоятельство.

Если в списках П, М, С и Ч ярлык Ахмата следует сразу за «Сказанием о святой горе Афонской», то в списке 3 ситуация иная: «Сказание» помечено номером 69, а запись об измене казанских князей — 76. Следовательно, «вольная грамота некоему русину», от которой сохранилась концовка, стояла под номером 75, речь Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею, скорее всего, под номером 74, шертная грамота Исмаила — 73 и ярлык Ахмата — 72. Остаются еще два текста, вероятнее всего располагавшиеся между «Сказанием о святой горе Афонской» и ярлыком Ахмата и помеченные номерами 70 и 71. Поскольку эти тексты находились в окружении памятников «восточной тематики»^{1072}, резонно предположить, что они тоже были с ней связаны. Не были ли это два более ранних послания Ахмата Ивану III (в отличие от ярлыка 1480 г., дошедшие до адресата^{1073}), включенные в 3 (благодаря связям его составителя с высшими светскими властями^{1074}) по причине их принадлежности тому же автору, что и ярлык, привезенный в 1557 г.? Послание 1472 г. могло включать в основной части (после обязательного для ярлыков начального обращения хана к нижестоящему в иерархии правителей адресату — «Ахматово слово ко Ивану») текст: «А крепкия по лесом пути твои есмя видѣли и водския броды есмя по рекам сметили^{1075}. Меж дорог яз один город наѣхол, тому ся так и стало. А Даньяра бы еси царевичя оттоле свелъ^{1076}, а толко не сведешь, и яз, его ищучи, и тебе найду». В послании 1476 г. речь могла идти о победе над Крымским ханством: «Ведомо да есть: кто нам был недруг, что стал на моемъ царствѣ копытом^{1077}, и азъ на его царствѣ стал всѣми четырьми копыты; и того Богъ убил своим копиемъ, дѣти ся того по Ордамъ розбежали; четыре Карачи в Крыму ся от меня отсидели. А вам ся есмя государи учинили от Саина царя сабелным концемъ». При составлении на основе 3 протографа сходных с ним сборников XVII в., в которых доныне сохранился текст ярлыка, эти короткие послания могли быть включены в текст более пространного письма 1480 г.^{1078}, из-за чего в данных сборниках и имеется на два текста меньше, чем в З^{1079}.

Ниже приводится текст ярлыка Ахмата по четырем ныне известным спискам; в основу положен список П, являющийся, скорее всего, наиболее ранним^{1080}. Расхождения между списками в двух случаях носят принципиальный характер.

В П о размере требуемой Ахматом «подати» сказано следующее: «60 (?) тысяч алтын вешнюю да 60 тысяч алтын осенную». В М перед словом «вешнюю», которым начинается строка, на левом поле, с заметным отступом, приписана буква в под титлом и со знаком тысячи. В С и Ч эта цифра (2000) уже вписана в строку, и получилось чтение: «60000 алтын 2000 вешнюю да 60000 тысяч алтын осеннюю»^{1081}. В результате текст стало возможным трактовать как содержащий либо требование трех выплат^{1082}, либо указание сначала на общую сумму, а затем на две ее составляющие^{1083}. Между тем очевидно, что непротиворечивое чтение наиболее раннего списка П первоначально. По-видимому, в списке, к которому восходят М и С, была по ошибке дважды написана первая буква слова «вешнюю». Затем первая в была зачеркнута таким образом, что линию зачеркивания можно было принять в верхней части за титло, а в нижней — за значок, обозначающий тысячу. Писец списка М испытывал сомнения и сначала не включил эту букву в текст, но потом все же приписал ее на полях. В С, а следом и в близком к нему Ч она уже оказалась внесенной в строку. Таким образом, в первоначальном тексте речь шла о двух «податях» — весенней и осенней, каждая размером в 60000 алтын. В сумме это 3600 рублей. Такой размер дани практически равен половине суммы ордынского «выхода», которую платили московские князья в 30-е годы XV в. (более поздних данных нет), — 7000 рублей^{1084}. Его двукратное снижение могло быть связано с событиями конца 30-х — 40-х годов XV в. Тогда в Орде соперничали между собой два хана — Кичи-Мухаммед и Сеид-Ахмет. В Москве признавали верховную власть обоих: в договорной грамоте Василия II с Дмитрием Шемякой 1441–1442 гг. упоминаются «выходы» во множественном числе и послы, отправляемые к тому и другому «царю»^{1085}. Скорее всего, каждому из ханов отправляли половину семитысячной дани. В конце 40-х годов XV в. с Ордой Сеид-Ахмета начались столкновения, «выход» в нее выплачивать перестали, а во второй половине 50-х годов XV в. эта Орда распалась^{1086}. Однако, как показывает текст ярлыка, дань Кичи-Мухаммеду, а позже и его сыну Ахмату и после этого осталась на прежнем, урезанном вдвое уровне.

С и близкий к нему Ч содержат определение русских «блужныя просяники». В этом принято видеть выражение презрения к земледельцам, но определение «блужныя» (в других текстах неизвестное, следовало бы ожидать «блудныя»^{1087}) в сочетании с указанием на возделывание злаков выглядит несколько странно, однако наиболее ранние списки П и М дают чтение «плужные» (слово, встречающееся в письменности XVI–XVII вв.)^{1088}. В этом случае и прилагательное, и существительное являются указаниями на одно и то же — земледельческий характер занятий населения. Следует заметить, что следы такого род определений зависимых от Чингисидов народов и их правителей — по типу хозяйства — в источниках есть. Новгородская первая летопись, передавая речь монгольских послов в Киеве в 1223 г. (перед столкновением на Калке), приводит определение ими половцев как своих «холопов и конюхов»^{1089}. Иван III в начале 1502 г., по утверждению князя Большой Орды Тевекеля, зафиксированному в его письме великому князю Литовскому Александру, предлагал хану Большой Орды Ших-Ахмету (сыну Ахмата): «ратаи и холоп его буду»^{1090}. Определение подданных Ивана III в ярлыке Ахмата как «плужных просяников» является еще одним свидетельством подлинности документа. В России ни в XVI, ни в XVII столетии никому не пришло бы в голову изобретать такое словосочетание (вторая его составная часть — «просяники» — более нигде не встречается^{1091}): перед нами явно результат дословного перевода.

Поскольку в П есть пропуск («по рекам») и ошибочная перестановка слов («меж яз дорог» вместо «меж дорог яз»), он явно не был протографом для остальных списков. Очевид но, существовал список, являвшийся промежуточным звеном между 3 и списками XVII столетия. Далее, поскольку М и С содержат общую ошибку (цифру 2000) и при этом М имеет индивидуальные чтения, которым противостоят общие чтения С и П, ясно, что С не восходит к М, а имеет с ним общий протограф. Самый же поздний список — Ч — ближе всего к С и восходит либо непосредственно к нему, либо к идентичному списку.

Общие выводы о происхождении текста ярлыка Ахмата могут быть сформулированы следующим образом.

1. Это, несомненно, подлинный памятник; помимо дошедших до нас списков, самый старший из которых датируется второй половиной 10-х — 20-ми годами XVII в., существовал его список 60-х годов XVI в.

2. Вероятнее всего, текст послания, написанного Ахматом после отступления с Угры в конце 1480 г., был привезен в Россию только в 1557 г. из Ногайской Орды; перевод ярлыка на русский язык, сделанный после этого, был вскоре включен в рукописный сборник, ныне хранящийся в ГИМ (Собр. И. Е. Забелина. № 419).

3. Не исключено, что в этом сборнике вместе с ярлыком 1480 г. присутствовали тексты двух более ранних посланий хана — 1472 и 1480 гг., позже объединенные с посланием 1480 г. в единый текст.

От высокихъ горъ, от темныхъ лесовъ, от сладкихъ водъ, от чистых поль. Ахматово слово ко Ивану, от четырехъ конець² земли, от двоюнадесять³ Поморий, от седмидесять⁴ Ордъ, от Болшие⁵ Орды.

Ведомо⁶ да есть: кто намъ был недругъ, что стал на моемъ царствѣ⁷ копытом, и яз⁸ на его царствѣ⁹ стал всѣми¹⁰ четырми копыты; [и] ¹¹ того Богь убил своим копьем¹², дѣти ся¹³ того¹⁴ по Ордамъ розбежали¹⁵; четыре Карачи в Крыму ся от меня отсадили¹⁶. А вам ся есмя¹⁷ государи учинили от Саина царя сабелным концемъ. И ты бы¹⁸ мою подать въ 40 день собралъ: 60 тысяч¹⁹ алтын²⁰ вешнюю²¹, да 60 тысяч²² алтын осенную²³, а на себѣ бы еси носил Ботыево знамение, у колпока верхъ вогнув ходил, зане ж вы плужные²⁴ просяники. Тол ко моея подати в 40 день не зберешь, а на себѣ не учнешь²⁵ Ботыево²⁶ знамения²⁷ носити, | (л. 132) почен тобою в головах и всѣх твоих бояр з густыми волосы и с великими бородами²⁸ у мене²⁹ будуть; или паки мои дворяне со гзовыми³⁰ сагадаками и з³¹ сафьянъными³² сапоги у тебя будуть. А крепкия³³ по лесомъ пути твои есмя видели³⁴ и водския броды есмя³⁵ [по рекам]³⁶ сметили³⁷. Меж яз дорог³⁸ один город наѣхалъ³⁹, тому ся⁴⁰ так и стало. А Даньяра⁴¹ бы еси царевичя оттоле свелъ, а толко не сведешь⁴², и яз⁴³, его ищучи, и тебя⁴⁴ найду⁴⁵. А нынѣча⁴⁶ есми от берега пошел⁴⁷, потому что у меня люди без одежь⁴⁸, а кони без попонъ. А минеть сердце зимы девяносто⁴⁹ дней, и яз⁵⁰ опять на тобя⁵¹ буду, а пити ти у меня вода мутная.

¹С ярьлык, Ч ярлыкъ; ²МСЧ конець; ³М двуюнадесять; ⁴ МСЧ седмадесять; ⁵МСЧ болшия; ⁶СЧ ведомо; ⁷МСЧ царствие; ⁸МСЧ азъ; ⁹МСЧ царствие; ¹⁰МС всеми; ¹¹так в МСЧ, в Пнет; ¹²МСЧ копиемъ; ¹³МСЧ ж; ¹⁴МСЧего; ¹⁵МС розбежалися, Ч розбежалиса; ¹⁶МСЧ отсидели; ¹⁷С есмы; ¹⁸МСЧ б; ¹⁹МСЧ 60000; ²⁰МСЧ прип. 2000 (в М приписано на полях); ²¹Ч вешнею; ²²МСЧ 60000; ²³МСЧ осеннюю; ²⁴ М плужныя, СЧ блужныя; ²⁵СЧ учнешъ; ²⁶МСЧ Батыево; ²⁷Ч знамение; ²⁸МСЧ борадами; ²⁹МСЧ меня; ³⁰MCЧ съ хозовыми; ³¹МСЧ с; ³²MC софьяными, Ч сафьяными; ³³ Ч крѣпкия; ³⁴МСЧ видели; ³⁵СЧ есьмя; ³⁶Так в МСЧ, в П нет; ³⁷Ч смѣтили; ³⁸МС дорог яз; Ч дорог аз; ³⁹М наѣхол; ⁴⁰МСЧж; ⁴¹СЧ Даньяры; ⁴² МСЧ сведешь; ⁴³МС аз; ⁴⁴МСЧ тебе; ⁴⁵МСЧ найду; ⁴⁶М нынѣче; ⁴⁷МСЧ пошол; ⁴⁸МС одож, Ч одеж; ⁴⁹МСЧ девяносто; ⁵⁰МСЧ аз; ⁵¹МСЧ тебя.