Мой дикий сад

«Как в Баварии»

Несколько лет назад мне рассказали, что в одном месте у нас цикламены цветут уже в ноябре. С меня даже взяли клятву, что я никому больше не расскажу об этом, иначе туда сразу слетятся десятки организованных экскурсий, вроде тех, что собираются на цветение курослепа, люпина или «анемоновых ковров», как их именуют в газетных рекламах. Я поклялся, мне указали дорогу, я поехал и убедился, что цикламены там действительно цветут уже у ноябре, и не просто цветут, а к тому же еще выпускают цветы раньше, чем развертывают свои молодые зеленые листья. Это меня так заинтересовало, что я стал расспрашивать специалистов, чем объяснить такое странное поведение. Мне сказали, что это просто иной вид цикламенов.

В моем саду цикламены цветут, как всем привычно: в начале зимы просыпаются к жизни их клубни, затем появляются зеленые листья, которые начинают жадно поглощать солнечный свет и доставлять пищу растению, а еще через несколько недель появляются и первые цветы. Поначалу я думал, что этот порядок обусловлен привычкой растения к сезону зимних дождей: оно чувствует влажность в воздухе и поэтому поскорей выпускает листья. Но однажды я забыл несколько луковиц, завернутых в газету, в ведре, стоящем в кладовке, где не было света и нельзя было почувствовать дождь, а когда вспомнил о них, увидел, что и они пытаются выпустить листья. Я решил, что все дело не в наружной влажности, а в изменении температуры воздуха.

Как бы то ни было, в один из следующих годов и у меня в саду несколько цикламенов расцвели в ноябре, и тоже до того, как вырастили листья. Неужто и у меня каким-то образом возник новый вид цикламенов? Я даже подумал, что таким манером мои цикламены проявляют свою ревность — пытаются вернуть себе мою любовь, показав, что они ничем не хуже тех «особенных» цикламенов, к которым я специально поехал. Но пока я размышлял над этими чудесами, цикламены еще больше удивили меня, и в следующий год расцвели уже в декабре. Не помню точно, какой это был год, теплый или холодный, помню лишь, что режим дождей в тот год был весьма своенравным: зима началась рано, за одну неделю сильно похолодало и выпало много дождей, но затем в дождях наступил долгий перерыв. Я думаю, что дожди и холода разбудили мои цикламены, но последовавшие затем бездождье и теплынь привели к тому, что цветение произошло раньше, чем появились листья; видимо, в такое необычно тяжелое время растения позаботились в первую очередь о будущем поколении, то есть о цветках и семенах в них, и лишь затем задумались о самих себе и о своем пропитании, для чего — уже во вторую очередь — выпустили зеленые листочки.

Слова «позаботились», «задумались» могут сбить с толку. Уж не хочу ли я сказать, что растения способны думать и рассчитывать? Что они помнят, извлекают уроки и составляют планы на будущее? И что в данном случае они проявили настоящий материнский альтруизм, поставив интересы будущих поколений выше своих собственных? А может, все дело просто в том, что эволюция издавна заложила в них несколько программ действия, которые ждут своей реализации в соответствии с теми или иными внешними условиями?

Не будучи ученым, я позволяю себе предполагать наличие у растений не только разных возможностей, но и различных «чувств». И в основном — чувства страха, которое таится как в клубнях и луковицах, так и в семенах. У растений-геофитов, органы возобновления которых — луковицы и клубни — скрыты в земле, есть независимый запас пищи, который поддерживает их в тяжелое время, но у семени, которое скрыто в земле и ждет дождя, этот запас весьма невелик. Он достаточен лишь для образования маленького корешка и нескольких листочков, — все дальнейшее пропитание должны доставить ему солнечный свет, дождевая вода да сама почва. И такое семя должно быть особенно осторожным, потому что с того момента, как оно проросло и выбилось из земли, у него уже нет возможности остановиться, а тем более — вернуться обратно. Если оно прорастет в ноябре, а дожди прекратятся, то в декабре ему грозит смерть. Как же ему поступить? Я так и слышу опасливые разговоры там, под землей: «Прорастать? Сейчас? А каков прогноз? Может, подождать до следующего дождя? А то и до следующего года?»

В особенно тяжелых местах, в пустыне, есть семена, которые действительно могут ждать в сухой земле год за годом, пока какой-нибудь особенно влажный, дождливый год убедит их прорасти. И тогда они поднимаются все разом, всей массой, и растут, и дарят нам великолепное и редкое зрелище бескрайних пустынных холмов, покрытых изобильным и ярким цветением. Такой была, например, зима 2014–2015 годов, когда Иудейская пустыня и русла пустыни Негев сплошь покрылись фиолетовыми, зелеными, розовыми, белыми, желтыми и красными цветами. Такой же была и зима 1991–1992 годов, и я помню, что ехал тогда с одним немецким поэтом, который специально прилетел в Израиль, чтобы увидеть Иудейскую пустыню. Общие друзья попросили меня совершить с ним это короткое путешествие, полагая, что для гостя из Германии вид цветущей пустыни будет чем-то необычным. Как я уже сказал, та зима была на редкость дождливой, и пустыня наслаждалась обилием влаги. Вода текла по обычно сухим руслам, все вокруг окрасилось в зеленое, густая трава и буйное множество цветов покрыли все холмы и дали. Немецкий гость, человек милый и немного полноватый, сидел рядом со мной в машине, и вид у него был довольно скучающий.

Я сказал ему: «Вильгельм, ты должен понять — это пустыня, обычно здесь царит страшная сушь, и пейзаж окрашен всего в два цвета — коричневый и желтый. Тебе повезло — ты видишь чудо, которое происходит лишь раз в несколько десятков лет…»

Поэт дружески улыбнулся, обвел усталым, скучающим взглядом все вокруг и сказал:

— Just like in Bavaria.

Я не обиделся.

— Да, — сказал я ему, — совсем, как в Баварии, — и решил отказаться от объяснений касательно семян, луковиц и режима дождей на Ближнем Востоке.

Но из той поездки я получил неожиданный подарок — выражение «Just like in Bavaria», — которым я с тех пор часто пользуюсь. Каждый раз, когда мне обещают показать нечто исключительное, или дать попробовать особый деликатес, или взять на выставку, которой нет равных, или свозить в такое место, где открывается совершенно бесподобный пейзаж, а потом реальность не оправдывает ожиданий, я честно смотрю, пробую, нюхаю или читаю, а потом говорю: «Just like in Bavaria», — и когда хозяева удивляются моим словам, объясняю им, что это цитата из немецкой поэзии.