Мой милый жандарм

Глава двенадцатая

Анна

– Каким еще сотрудником? – выпадаю я в осадок.

Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.

– Секретным.

Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:

– Иными словами, c данной минуты я ваш агент?

– Самый что ни на есть настоящий, – довольно ухмыляется мерзавец.

Вкрадчиво вношу уточнение:

– Вообще-то я комсомолка.

Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.

– Кто-кто? – подозрительно щурится змей-искуситель.

– Комсомолка, – с безмятежным видом повторяю я.

Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.

– Вы отказываетесь?

Он выглядит изумленным. И голос дрожит обидой – искренней, по-мальчишечьи горькой. Запальчиво бросается в объяснения:

– Поймите же наконец, ситуация очень непроста. Одна вы беззащитны, и даже ваши таланты, коими не я один восхищаюсь, бессильны в такой ситуации… Прошу вас, одумайтесь! Наше ведомство не последним в империи по ранжиру числится, и своих сотрудников мы в обиду давать не привычны.

– Я должна где-то расписаться? – спрашиваю с легким сарказмом.

– Это обычная формальность, – поспешно заверяет меня искуситель.

Но выглядит при этом несколько смущенным.

– Кровью? – весело уточняю я.

– Анна Васильевна!

Он возмущен до глубины души. Но и я сердита до неприличия.

– Доносы соизволите лично принимать, или прикажете почтой отсылать?

– Анна Васильевна… – с укором повторяет он.

На долгую минуту наступает тишина. Мой жандарм смотрит пытливо, с затаенной жалостью. А вот фигушки вам! Не надо меня заранее хоронить, мы еще повоюем. Во мне просыпается вредный чертик, я подмигиваю в ответ. Лукаво, с кокетством. Он пунцовеет. Надо же, не ожидала. А с виду и не скажешь – неприступная крепость, да и только. Но ему очень даже идет.

– Значит, вы отказываетесь, – потухшим голосом констатирует он.

Жалко мне его. Может, в обморок нечаянный упасть? Нет, не стоит. Лучше я его поцелую. Точно! Пусть он сам в обморок падает!

– Отказываюсь, – грустно подтверждаю я. – Не обижайтесь на меня, мой милый спаситель, но за свои поступки я привыкла отвечать сама.

Он вновь краснеет. Пытается что-то возразить, но, оборвав себя на полуслове, огорченно машет рукой. Ссутулившись, бредет к выходу. На пороге оборачивается, отрывисто кивает.

– Честь имею!

Негромко окликаю – в спину.

– Деян Иванович…

Кутаюсь в одеяло, вскакиваю, ругая себя последними словами. Ну нельзя же так с человеком! Он тебе руку помощи протянул, а ты, оттолкнув, даже поблагодарить не соизволила.

Подхожу вплотную, приподнимаюсь на цыпочки, целую в колючую щеку.

– Спасибо… – шепчу с нежностью.

Кареглазый жандарм вспыхивает, что пионерский галстук на утренней линейке в позабытом детстве. Мерзко хихикаю, показываю язык взирающему на нас с отвисшей челюстью надзирателю, с грохотом закрываю дверь темницы.

Теперь можно побыть в одиночестве.

Поплакать.

Едва невидимые за мутным стеклом кутузки уличные часы пробили полдень, птичку выпустили из неволи.

За мной пришли.

Сияющий, что ярмарочный самовар Петр Трофимович и напыщенный, самодовольный Жорж. С букетом белых гвоздик.

Идиот!

Нет, приятно, конечно, но все равно идиот. Почему? Да просто вредная я сегодня с самого утра.

Дядюшка, радостно сграбастав меня в охапку, пробасил в самое ухо:

– Все в порядке, дочка! Залог внесли, судебный приказ имеется, все чин по чину, комар носу не подточит. Поторопись, матушка все глаза выплакала, тебя дожидаючись, … И не забудь помолиться за нашего благодетеля: кабы не он, деньги на выкуп так споро я бы не нашел.

– Завсегда рад услужить со всем моим почтением.

Жорж расплылся в самодовольной улыбке, по-гусиному выпятив грудь. Спаситель, прости господи! Ему бы крылья развернуть, да с гоготом по кругу пройтись! Гусак он есть гусак. Глупый и самовлюбленный.

– Свечку поставлю непременно, – клятвенно заверила я, чуть тише пробормотав: – Ректальную.

Секундочку подумав, благосклонно протянула руку для поцелуя. Поморщилась, почувствовав телячьи губы на запястье. Ладно, решила про себя, без молитвы благодарственной ты, братец, перебьешься, но молочком при случае угощу.

Расписавшись в караульном журнале, послала воздушный поцелуй надзирателю и… как там у Пушкина? Темницы рухнут – и свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут…

Свобода встретила меня ленивым взмахом хвоста и приветственным ржанием: у крыльца участка скучала знакомая парочка – меланхолично жующий вороной и вечно сонный Пахом. Имелся в наличии сыромятный кнут, с мечом, судя по всему, вышла промашка. Ошибся классик, с кем не бывает.

Спрыгнув с облучка, Пахом помог мне забраться в коляску. Дядюшка пристроился рядом со мной, Жорж по-молодецки запрыгнул в стоящий по соседству наемный экипаж.

Щелчок кнута, визгливый скрип колес.

Тронулись.

Все дорогу дядюшка горестно вздыхал и сопел, бросая на меня жалостливые взгляды. Вот, гадство! У самой кошки на душе скребут, еще и он со своим непрошеным сочувствием… Сглотнув подступивший к горлу комок, я задрала вверх подбородок, всем своим видом излучая спокойствие и уверенность.

Видать, плохая из меня актриса, дядюшка не выдержал уже через минуту, вздохнув горше прежнего:

– Эвон, какие каверзы судьбинушка творит, врагу клятому не пожелаешь… – и, не дождавшись ответа, пытливо глянул из-под кустистых бровей: – Вижу, дочка, терзаешь себя в раздумьях скорбных. Ты не стесняйся попусту, коль совет нужен, так прямо и скажи. В делах судейских проку нет от меня, но житейский опыт поболее будет, чем смогу – тем завсегда подсоблю, можешь не сумлеваться.

Придержав шляпку, едва не сорванную внезапно налетевшим ветерком, я задумчиво пробормотала:

– В библиотеку мне надобно попасть, и как можно скорее.

– В библиотеку? – с изрядной долей удивления переспросил дядюшка.

– Угу… – безмятежно кивнула я.

Петр Трофимович озадачено подергал себя за бороду. Затем хлопнул по спине кучера – не гони, окаянный, думать мешаешь, – и догадливо вскинулся:

– Законы хочешь подучить?

– И это не помешает, – подтвердила я. – Но в первую очередь хотелось бы полистать подшивки старых газет.

– Да на кой ляд они тебе сдались? – не в силах разгадать загадку, сердито засопел дядюшка.

– Объявление одно хочу найти, – отстранённо пояснила я. – Надо выяснить, продавался ли славянский шкаф или мне показалось.

От настойчивых расспросов я увильнула самым бесстыдным образом, сославшись на приступ мигрени – неизменную спасительницу прекрасной половины человечества в трудные минуты различных жизненных ситуаций.

Не время для пустых разговоров, мне не давало покоя памятное объявление. То самое, что попалось на глаза в пыльном подвале фабриканта Астафьева. И если удастся найти эту газету, шансы на спасение из призрачных превращались в мизерные. А это уже кое-что, при таких раскладах можно и повоевать.

… Серафима Павловна, вопреки ожиданиям, встретила меня без охов и вздохов. Молча обняла, крепко прижала к себе и, незаметным движением смахнув слезинку, потащила в купальню. Грозно цыкнув на замешкавшуюся девку, что помогла мне в прошлый раз, моя радетельница столь же строгим голосом приказала лезть в ванну.

Спустя мгновенье невесомое облако с головой укрыло меня от окружающего мира. Блаженство! В пахнущей душистым ландышем пене таяли, исчезали ненавистные запахи околоточной кутузки. Так бы и пролежала вечность, засыпая под убаюкивающий напев журчащей из медного крана воды, но не судьба: обиженная чем-то горничная сварливо поведала, что время полдничать подходит, и приличным барышням невместно спускаться к гостям без соответствующего антуража.

Спорить я не стала – пусть будет антураж. Мимолётно спросила:

– Тебя как зовут?

– Меланьей от рожденья крестили, – буркнула служанка.

Пока стараньями Меланьи и доисторического утюга на паровом ходу – если это не локомотив, тогда зачем в него уголь засыпают?! – мой наряд приобретал божеский вид, я торопливо приводила в порядок себя любимую. Из всего обилия местной косметики рискнула воспользоваться лишь карандашом для подводки глаз – помада и пудра от лучших парижских домов моды меня, честно говоря, не впечатлили. И фена завалящего поблизости не наблюдалось.

Интересно, как они прическу укладывают? Надеюсь, что не в печке…

Йоханн

– Смею надеяться, господин Розенталь, что отныне мы с вами в полном расчете и претензий ко мне более не имеется?

Голос дознавателя звучал сухо и неприязненно, с оттенком застарелой обиды. Он явно видел во мне источник своих бед и злоключений. В стенах всесильного ведомства эта обида казалась особенно неуместной.

Сам виноват, дружок, никто не заставлял тебя чинить подлог. И благодари всевышнего, что я не дал тогда делу ход, иначе твои же коллеги из особого отдела сыскной полиции взяли бы тебя в оборот незамедлительно.

– Полагаете, моему слову нельзя доверять?

– Помилуйте, Йоханн Францевич, как можно?! – испугано замахал пухлыми ладошками полицейский чиновник. – Мне хотелось лишь удостовериться, что мы правильно поняли друг друга.

Я язвительно усмехнулся.

– Не извольте-с сомневаться, сей прискорбный случай забыт мною на веки вечные… – небрежно приподнял шляпу: – Не смею более отвлекать вас, мое почтение… – и уже на самом пороге, открыв дверь кабинета, не удержался от прощальной шпильки: – И все-таки, как могло такое случиться, что пропал акт изъятия с номерами ассигнаций?

– Обычное головотяпство низших чинов, случай хоть и нечастый, но ничего удивительного в том не наблюдается, – безразлично пожал плечами дознаватель.

– Надеюсь, сей злополучный акт не появится вдруг в материалах обвинения? – с легкой угрозой спросил я.

Глянув на меня с неприкрытой ненавистью, чиновник процедил сквозь зубы:

– Не извольте беспокоиться, алфавит вещественных доказательств приложен к делу и заверен канцелярией надлежащим образом… – он ехидно прищурился: – Впрочем, вашей подзащитной это мало чем поможет – расписка в материалах имеется, да и свидетели, смею вас заверить, вполне благонадежные, у господ присяжных сомнений не вызовут ни в коей мере.

Это все так, – мысленно вздохнул я. И расписка в наличии, и свидетели, еще и собственноручно составленный план, в коем разве что слепой не усмотрит признаков банального шантажа. У обвинения полный комплект, придраться практически не к чему. Странно, что барышня не упомянула про расписку, если верить слухам, гуляющим в последнее время в нашей среде, подобная небрежность не в ее привычках.

Скорым шагом покинув департамент полиции, я подозвал извозчика – стоило немедля встретиться с моей подопечной. В этом деле таилось немало загадок: удивляла поспешность, с коей материалы из околотка направили в центральный аппарат полиции, пропавший акт изъятия ассигнаций, непонятный интерес жандармского офицера из охранного отделения…

Признаюсь со всем присущим мне цинизмом: моя контора не берется за безнадежные дела – славу адвокату приносят победы, пораженья с пугающей закономерностью нещадно бьют по кошельку. Чтобы избежать подобного казуса, достаточно малого: тщательно изучить дело на предмет его перспективы. Но этот случай стоит особняком – имя барышни ныне на слуху, интерес прессы к предстоящему процессу ожидается нешуточный, и излишней рекламой юридическую обедню не испортишь.

Добравшись до купеческого особняка, я кинул двугривенный бородатому извозчику и с неподобающей представителю моей профессии торопливостью взбежал по крутым ступенькам парадного крыльца. На дверной звонок откликнулся сам хозяин, с тревогой пробасив:

– Гляжу – лица на тебе нет, Йоханн Францевич, никак с дурными вестями пожаловал?

Я не стал кривить душой, сумрачно поведав:

– Один мой старый приятель из отдела дознания любезно предоставил возможность ознакомиться с материалами обвинения. Радостного, надо признать, для нашей барышни там до крайности мало.

Петр Трофимович помрачнел, потрепал в глубокой задумчивости бороду и, спохватившись, потянул меня за рукав:

– Что ж мы на пороге-то беседуем?! Милости прошу в дом, изволь отужинать с нами … – и с напускной сердитостью проворчал: – Отказ не приемлю категорически! Вам, молодым да неженатым, все по ресторациям привычней да трактирам, а что здоровье без домашних разносолов губите, то невдомек неразумным.

При виде ломившегося от изобилия стола в моей давно обрусевшей душе внезапно проснулся прагматичный немец: коли все не съем, то хотя бы попробую. Поцеловав ручку хозяйке, я встретился взглядом с виновницей торжества и, моментально утонув в чарующем зеленом море, неожиданно для самого себя пролепетал:

– С возвращеньицем вас, Анна Васильевна!

И с ужасом прикусил язык – что за околесицу я несу?!

Мою неловкость могло оправдать только одно: в полумраке околоточного участка я не смог как следует разглядеть свою подзащитную – тогда она показалась обычной, ничем не примечательной барышней с заурядной внешностью. Тем разительней был контраст: передо мной сидела особа, способная свести с ума одной лишь лукавой улыбкой, одним мимолетным взглядом.

– А вы милый, – нежно проворковала она, вогнав меня в краску. – Кстати, при первой нашей встрече вы не представились. Как мне к вам обращаться?

– Прошу простить меня за столь вопиющую бестактность, – охрипшим голосом произнес я. – Йоханн…кхе-кхе… – внезапный кашель окончательно погубил мое реноме.

– Фамилия у вас, часом, не Вайс? – неожиданно рассмеялась Анна.

– Розенталь, – с трудом выдавил я из себя.

– Долина роз, – мечтательно произнесла барышня. – Как поэтично!

Я покраснел пуще прежнего – вроде бы и искренний восторг, но отчего-то показалось, что надо мной подтрунивают.

– Аннушка, не ввергай дорогого гостя в смущение, лучше угости его рыбкой, – весьма кстати вмешалась Серафима Павловна, с легким укором взглянув на мою мучительницу. – Осетр сегодня весьма удачным получился и соус в меру пряный, не как в прошлый раз.

Не знаю, что было в прошлый раз, но вкуса тающего во рту блюда я не чувствовал абсолютно. Виной тому была моя подзащитная, разглядывающая меня с непритворным интересом. Если бы не старый добрый коньяк, до конца ужина я бы точно не дожил.

Черт возьми, даже мэтрам российской юриспруденции не удавалось выбить меня из колей в ходе сложных судебных процессов, а зеленоглазой девчонке удалось это сделать в считанные минуты! Прокляв в душе несвойственную мне застенчивость, сделав маленький глоток крепкого турецкого кофе, я самым строгим голосом произнес:

– Анна Васильевна, нам надо серьезно поговорить. Дело не терпит отлагательства…

– Вы хотите предложить мне руку и сердце? – с нетерпеньем перебила она, восторженно хлопнув ресничками.

– Аннушка! – вскричал от негодования Петр Трофимович.

– Не время для шуток, на кону ваша судьба, – холодно предупредил я.

Горестно вздохнув, Анна жалобным голоском произнесла:

– Злые вы! Вот помру старой девой, будете знать… – и обиженно надула губки.

Серафима Павловна звонко расхохоталась.

– Ладно… – звонко хлопнув в ладоши, серьезным тоном сказала Анна. – Повеселились и хватит… Не обижайтесь, Йоханн, но мне хотелось проверить вашу реакцию и психологическую устойчивость.

Мысленно поаплодировав изобретательности своей подзащитной, я грустно осведомился:

– Экзамен, если я правильно понял, мною провален?

– Вовсе нет, – обезоруживающе улыбнулась Анна. – Вы достаточно быстро взяли себя в руки… Но хватит об этом, расскажите, что вам удалось узнать.

Пытаясь не упустить ни единой подробности, я поведал обо всех материалах, имеющихся у обвинения. Анна слушала молча, с сосредоточенным видом покусывая губы. Когда повествование дошло до эпизода с пропажей акта изъятия ассигнаций, она вопросительно вздернула бровь, усмехнулась, и что-то едва слышно прошептала.

– Вот, собственно, и все, что удалось узнать, – закончив, я пригубил бокал с коньком.

– Значит, у них есть моя расписка, – с каким-то недоумением повторила она последнюю фразу.

Я молча кивнул в ответ.

– Вся проблема в том, что я не писала никаких расписок.

– Вы уверены? – как можно мягче осведомился я. – Постарайтесь вспомнить, вполне возможно, что нервный стресс от задержания вызвал кратковременную амнезию и…

– Я не писала никаких расписок! – гневно сощурившись, по слогам повторила Анна. – И смею вас заверить, что с памятью у меня полный порядок! И если и был у кого нервный стресс при моем задержании, то явно не у меня.

– Простите великодушно, мне никоим образом не хотелось вас обидеть… – я скрестил руки на груди в примирительном жесте. – Но поверьте моему опыту – любая экспертиза покажет, что расписка написана вашей рукой. В деле имеется план банкротства фабрики, почерк идентичен… надеюсь, вы не будете утверждать, что и план написан не вами?

– План мой, а расписку я не писала, – упрямо заявила Анна. – Вы помните ее текст?

Достав из портфеля карандаш, я быстро набросал на обеденной салфетке:

Настоящимъ собственноручно заверяю, что мною получено двадцать тысячъ рублей въ ассигнацiяхъ.

Анна Васильевна Лазовичъ

– Ага! – торжествующе воскликнула Анна. – Я с этими "ятями" писать-то не умею! Неужели вы не заметили, что стилистика в плане банкротства иная, отличная от расписки, что в нем полно ошибок?

– Заметил, отчего же не заметить… Но обвинение заявит, что ошибки сделаны с умыслом, – меланхолично парировал я. – Обычная практика всех мошенников.

– А расписку, значит, я вдруг решила написать по всем правилам грамматики?! – ядовито возразила Анна.

– Преступникам свойственно ошибаться, – голосом окружного прокурора поведал я. – Увидев крупную сумму, вы в порыве алчности забыли об осторожности, вот и результат.

– Иоханн, голубчик, если Аннушка говорит, что расписка поддельная, тебе следует ей поверить, – мягко вмешалась Серафима Павловна.

– Надо требовать судебную экспертизу! – грохнул кулаком по столу Петр Трофимович.

Посуда жалобно тренькнула, желтобокое яблоко, подпрыгнув, перевалилось через край вазы и отправилось в путешествие по скатерти, сбивая по пути пузатые бокалы.

– Вы говорили, что в этом деле у нас имеется недоброжелатель? – вкрадчиво спросил я. – Некий полицейский чин из Хамовнической части? – и дождавшись ответного кивка, огорченно развел руками: – Тогда у нас нет ни малейших шансов с экспертизой. Три года назад его имя мелькало в материалах секретного расследования, дело было связано с подделкой векселей одного известного банка. Улики против нашего друга были крайне слабыми, дело отправили в архив, поскольку не смогли выйти и на след самих фальшивомонетчиков, они до сих пор гуляют на воле.

– Ты это к чему клонишь? – сердито прогудел Петр Трофимович.

– Проблема в том, что специалисты министерства финансов не смогли отличить подлинные векселя от поддельных. Уровень исполнения был высочайшим. И если расписка – дело рук нашего друга и его старых подельников, то экспертиза нам не поможет. Написать расписку чужим почерком для них сродни детской забаве. Впрочем… – я выдержал театральную паузу, – одна маленькая зацепка все же имеется.

– Говори же, изверг, не тяни жилы! – одним хлопком превратив в кашицу беззаботное яблоко, вскричал Петр Трофимович.

– В расписке нет даты, – буднично поведал я. – А это уже кое-что. И из ее содержания не ясно, за что именно получены деньги. Хотя в нашем случае это несущественно – обвинение непременно заявит, что шантажисты, как правило, не указывают в расписках истинный предмет сделки.

Анна нетерпеливо выхватила у меня салфетку. Пробежалась по тексту, перевела взор на меня, вновь опустила глаза, хмыкнула, зло сощурилась, и ледяным тоном обронила:

– Здесь не только даты не хватает, коллега, нет и еще одной очень важной детали… – сверкнув зелеными глазищами, она с нескрываемым злорадством пообещала: – Вот теперь-то, мои дорогие мошенники, я вас точно сделаю!

Настала моя очередь вчитываться в текст. И лишь спустя долгую минуту меня осенило. Нежно пожав хрупкую девичью ладошку, я уважительно произнес:

– Не совсем понимаю смысл этой фразы, но я вам верю – вы их сделаете! – и со всевозможным почтением добавил: – Мы их непременно сделаем, коллега.

Последнее слово я подчеркнул особо. И отчего-то, глядя в смеющиеся глаза своей подопечной, я не рискнул задать простой вопрос, вертевшийся весь ужин у меня на языке: если злоумышленники, что писали расписку от имени бродяжки, так хитры и предусмотрительны, то чем объяснить столь грубую ошибку в написании отчества? # # 1

# # 1 В эпоху сословного неравенства отчество у мещан и крестьян писалось "Васильева", у дворян, соответственно, "Васильевна"