Мой милый жандарм

Глава пятая

Анна

Черт, черт, черт! Ну почему я такая невезучая? Еще в детстве заметила: в любой толпе пчелы и осы обязательно выберут меня. Шея ныла нещадно. Наверное, на лавочке, где я сейчас сплю, меня какая-то гадость жужжащая укусила, оттого и боль эта чудовищная. Воспользовалась моим беспомощным состоянием.

Сон поражал своей реалистичностью. Впрочем, и не такое случалось. Как-то раз я была рыжей, красивой и бесшабашно смелой. Вместе со своими подругами-валькириями гоняла бородатых мужиков по горам прекрасного в своей сказочности мира. Утром, проснувшись, я с удивлением обнаружила на тыльной стороне запястья тонкую белую ниточку зажившего шрама. Мама сказала, что это от падения с качелей, мол, давний след, но мне-то лучше знать.

Интересно, в этом сне я как выгляжу? Может обнахалиться, у пристава судебного зеркальце попросить? Он постоянно в него смотрится, нос свой отвислый в разные стороны крутит. Как бы не оторвал сардельку. Кстати, о сардельках. Живот к спине прилип намертво и звуки издает совсем уж неприличные. Здесь что, арестантов совсем не кормят?

Вот, гадство, привязалось! Я тихонько прыснула в кулачок. Дурацкое это слово – "совсем". Как-то поехали с Ленкой и ее очередным воздыхателем на пикник. Заруливаем на заправку и видим надпись: "Бензина нет совсем". Дружно хохочем. Местная королева бензоколонки в сердцах поясняет: "Достали! Когда висела табличка "Бензина нет", каждый второй переспрашивал: "Что, совсем нет?".

– Анна Васильевна… – чей-то назойливый шепот пробудил меня от неуместных воспоминаний. – Снизойдите толикой своего внимания.

Ага, вот и отчество выяснилось! Чудненько.

– Отвяжись! – процедила я сквозь зубы.

Суд совещался уже минут десять, и внимание публики, приятное поначалу, начало нешуточно утомлять. Слава богу, сосед мой, что справа, отбрил особо настырных. Интересно, чего они все его так боятся? Нет, военная косточка в нем чувствуется за версту, и взгляд жесткий и цепкий, до самых печенок пробирает. Сложения не богатырского, но как начинает двигаться, сразу же на ум приходит гремучая змея. Бр-р, опасный экземпляр! Нас с Ленкой ее поклонник из японского посольства полтора года айкидо обучал, с тех пор я такие вещи влет различаю. Затем моя подруга мотогонщиком увлеклась, и я теперь еще и великий спец по карбюраторам. По-крайней мере смогу отличить от этого… как его там… карданного вала.

Но, признаюсь честно, сосед мой был мужчиной приятным во всех отношениях. Глаза темно-карие, почти черные, подбородок волевой, прямой нос с пикантной горбинкой и интригующая седина на висках. На вид ему лет тридцать, не более, когда он поседеть-то успел? И еще шрамик едва заметный на левой скуле. Воевал? Впрочем, мне до него дела нет абсолютно никакого. Такие кадры обычно моей подруге достаются, моей скромной персоне здесь ничего не светит.

– Анна Васильевна… – вновь затянул волынку неугомонный кто-то. – Наш журнал предлагает вам контракт на серию эксклюзивных интервью. Готовы выписать открытый чек под одно лишь ваше согласие.

– Исчезни! – почти ласково посоветовала я надоедливому типу.

Ну скажите на милость, зачем мне интервью? Успеть бы до пробуждения самое интересное ухватить, и то хорошо. Больше всего ненавижу прерванные сны. Обидно до слез, когда не знаешь, чем все закончилось.

– Смилуйтесь, Анна Васильевна, меня редактор головы лишит, если упущу такую сенсацию, – продолжал стенать замогильным шепотом тип. – Если пожелаете, гонорар оговорим особо. Можем предложить оплату натурой.

– Чем-чем? – едва не задохнулась я от возмущения.

Тип за спиной горячо зачастил:

– Модные салоны готового платья размещают у нас рекламу, и преференции прописаны отдельно. Для вас мы организуем лучшие парижские новинки и, разумеется, все за счет редакции.

Нашел-таки слабое место, змей-искуситель! Наряды этой эпохи всегда ввергали меня в состояние, близкое к экстазу. Ладно, вдруг сон затянется, успею тогда покрасоваться перед местной публикой в сногсшибательных одеяниях. Обернувшись к настырному типу, оказавшемуся вовсе и не типом, а самым что ни на есть типусом – пухлогубым молодым человеком в клетчатом пиджаке экстравагантного покроя, старомодном пенсне и смешном котелке на яйцевидной голове – я решительно произнесла:

– Согласна… Но дивиденд – особо!

Где-то мне встречалась в книжках эта фраза, соответствующая духу столетия.

– Непременно, дражайшая Анна Васильевна, непременно! – засуетился типус, возбужденно потирая ладошки. – Все, что ваша душенька пожелает. Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь.

– Бифштекс моя душенька изголодавшая желает, – непроизвольно вырвалось у меня. – Хорошо прожаренный, с молодой картошкой, свежим укропчиком и малосольным огурчиком… Скажите, у вас не завалялась, случаем, холодная котлета за пазухой?

Клетчатый типус изумленно воззрился на меня, нервным жестом поправил пенсне и, радостно явив миру кривые зубы в оскале, отдаленно напоминающем улыбку, нырнул в потертый кожаный саквояж.

– Надо же, как удачно сложилось, – забормотал он, ожесточенно щелкая всевозможными замочками. – Не далее как утром Аделаида Петровна угостить меня изволила чудной кулебякой. Она мастерица знатная и стряпней своей славу сыскала превеликую… Извольте отведать, не побрезгуйте.

Нетерпеливо выхватив из рук клетчатого журналиста еще теплый пирог, я с наслаждением вгрызлась в одуряюще пахнущую мякоть, мысленно возблагодарив неизвестную мне Аделаиду Петровну. М-мм, до чего же вкусно! Если не ошибаюсь, самая настоящая осетрина. И что удивительно, я не смогла припомнить, чтобы в предыдущих своих призрачных приключениях я вообще что-нибудь ела. Этот сон мне нравился все больше и больше!

Почувствовав на себе пристальный взгляд, я сердито покосилась на своего соседа. Ну что он пялится на меня все время? Нашел объект для изучения. Срочно меняю кусочек пирога на зеркало! Все, не успели, надо было раньше шевелиться. Могу предложить на аукцион салфетку.

– Аннушка… – неожиданно произнес сосед, расплываясь в блаженной улыбке.

– О, как! – до глубины души поразилась я. – Мы знакомы? Что-то я не припомню вашего имени. Не подскажите?

– Деян Младович… – стушевавшись, пробормотал таинственный незнакомец. – Офицер Отдельного корпуса жандармов.

Настал мой черед уйти в аут.

– Деян Младович? – пролепетала я, роняя салфетку на пол. – Вот черт! Это же твоя фамилия стояла в вызове…

Публика наконец-то угомонилась, оставив в покое явно разгневанную столь пристальным вниманием девицу. Судебный пристав пригрозил особо рьяным, что впредь не допустит к процессу, что возымело тотчас, мигом охладив горячие головы. С трудом отбившись от пишущей братии, девица вернулась на свое место.

Скрываться я больше смысла не видел, поскольку неожиданно много знакомцев оказалось в зале суда. Сняв шляпу, я вновь увлекся сколь невежливым, столь и приятным созерцанием своей соседки. Какая-то неодолимая сила манила мой взор в ее сторону. Она, тем временем, с безмятежным видом поедала пирог. Я непроизвольно сглотнул слюну, вспомнив, что с самого утра и маковой росинки во рту не держал.

Девица, о чем-то переговорив с франтоватого вида господином в клетчатом пиджаке, сердито стрельнула глазами в мою сторону. Я виновато отвел взгляд, попытавшись сосредоточиться на чем-нибудь ином. К прискорбию моему, все мысли были заняты прекрасной арестанткой.

Да что же это такое? – попробовал урезонить я себя. Веду себя, словно безусый кадет на первом свидании. И недостойно дворянина и офицера столь бесстыдное пожирание глазами. И почему я все время именую ее "девица", будто мне неизвестно ее имя? А оно у нее необычайно красивое: Анна. Нет, не так… Губы мои сами поползли в глупой улыбке:

– Аннушка…

– О, как! – вскинулась она в немалом изумлении и язвительно сощурилась. – Мы знакомы? Что-то я не припомню вашего имени. Не подскажите?

Если бы я умел краснеть, то сделал бы это незамедлительно. Собрав всю свою волю в кулак, со всевозможной сухостью представился:

– Деян Младович, офицер Отдельного корпуса жандармов.

Разве что каблуками не щелкнул. Анна охнула, мило покраснев, и пролепетала:

– Деян Младович?.. Вот черт! Это же твоя фамилия стояла в вызове.

– В каком вызове? – пришел мой черед удивления. – Помилуйте, мадемуазель, но я искренне не пойму о чем идет речь.

Оставив без внимания мое недоумение, она огорченно пожаловалась куда-то в пустоту:

– Мне это уже не нравится. Как-то все по-настоящему выглядит. И совпадение это странное… Ленка, разбуди меня срочно!

Возникшую неловкость прервал зычный голос судебного пристава:

– Всем встать, суд идет! Оглашается вердикт по жалобе купца Севастьянова.

Илья Тимофеевич, окинув ждущий зал внимательным взглядом, торжественно огласил:

– Всесторонне изучив обстоятельства по делу, суд постановляет: отказ в возбуждении производства по частному обвинению оставить без изменения, жалобу купца Севостьянова – без удовлетворения. Но… – слегка повысил он голос в ответ на недовольный гул, возникший в публике. – Хотя злоупотребления доверием со стороны банка не обнаружено, суд имеет особое мнение по данному делу. В ходе судебного следствия установлено, что с купца Севастьянова незаконно удержаны полторы тысячи рублей, посему настоятельно рекомендуем ему обратиться с гражданским иском о взыскании указанной суммы денежных средств, как неосновательного обогащения кредитора.

Последние слова и стук судейского молотка потонули в хоре поздравлений. Сиял купец Севастьянов, завсегдатаи процессов восхищенно цокали языками. Соломоновым решением остался доволен и банковский юрист, к моему вящему удивлению одним из первых подскочивший к девице… тьфу ты, Анне.

– Я в восхищении! – легко преодолев робкое сопротивление, он мимолетно коснулся губами тонкого девичьего запястья. – Не желаете поступить на службу в наш банк? Протекцию составлю лично, и оклад положим достойный, в обиде не останетесь.

Анна, чуть помешкав, неуверенно кивнула.

– Я подумаю над вашим предложением… – и едко добавила: – Если на каторгу не сошлют.

У меня отчего-то защемило на сердце. Неожиданно вспомнилось, что один из судейских женат на племяннице Фрол Семеновича. Этот казус явно некстати, – не на шутку встревожился я.

– Охолони малость! – бесцеремонно отодвинув юриста в сторону, пробасил купец Севастьянов. – Я вам, милая барышня, как на духу скажу: более преданного товарища вы отныне не сыщите, сколь не старайтесь. Дозвольте отблагодарить вас со всей сердешной щедростью… – вытащив пухлый портмоне тисненой кожи, он деловито уточнил: – Вы как предпочитаете: чеком иль наличными?

– Оставьте! – она безразлично махнула рукой. – Мне ваши деньги здесь без нужды, отдайте их лучше в сиротский приют.

Я вновь отметил удивительную странность в ее словах: отчего-то казалось, что она прибыла ненадолго погостить и вскоре отправится восвояси. Что-то было в ней не от мира сего.

– Богоугодное деяние, – одобрил священник, высунувшись из-за могучей купеческой спины. – Господь ведал, кому чудо являть.

По публике пробежал недовольный шепоток. Прислушавшись, я уловил: прокурор судейской палаты, внезапно занедужив, прислал нарочным записку и просит перенести слушание дела о налетчиках на следующий четверг. Ну что ж, значит не судьба понаблюдать со стороны за молодчиками, – вздохнул я. Пора возвращаться в охранное отделение.

Одернув брюки, я разгладил шляпу и… И остался сидеть на месте. Пропади оно пропадом, но пока не узнаю, чем закончится дело, с места не сдвинусь. Тем более, что ждать осталось недолго. Илья Тимофеевич, пошептавшись о чем-то с членами коллегии, жестом пригласил Анну на арестантскую скамью – прибыл свидетель.

– Ваше имя? – обратился к нему председатель.

– Пфейфер Герман Иосифович, – степенно, скучным голосом ответил свидетель.

Держался он с достоинством, не робея перед коллегией. Чувствовалось, что внимание публики и официальная атмосфера суда ему не в диковинку.

– Звание?

– Купец второй гильдии.

– Какой губернии, уезда?

– Московские мы, испокон веков.

– Веры какой?

– Православной.

Свидетель размашисто перекрестился.

– Род занятий?

– Содержу питейное заведение.

– Судились прежде?

– Бог миловал, – с вызовом в голосе ответил свидетель.

Одной рукой придерживая золотой крест на груди, путаясь в полах тщательно отутюженной рясы, к нему приблизился старичок священник.

– Подними правую руку, сын мой, и повторяй за мной… Клянусь всемогущим богом, пред святым его Евангелием и животворящим крестом господним, говорить по делу истинную правду, не притворствуя, не оскверняя лжой заведомой…

Послушно повторив за священником присягу, свидетель торопливо смахнул мизинцем капельку пота, выступившую на виске.

– Что вы можете сказать по делу? – спросил председатель.

Питейщик манерно пожал плечами.

– В заведении моем она появилась аккурат за три дня до события. Вела себя скромно, к посетителям не приставала. Публика у нас собирается почтенная и непотребства излишние нам ни к чему. Девицу эту подкармливали изредка из сердобольности, но она, неблагодарная, в тот вечер… – выдержав долгую паузу, он горько вздохнул. – Так вот, в тот вечер она тайком стащила бокал вина у отставного штабс-ротмистра, нашего постоянного клиента, и впала в буйство. Челядь пыталась ее урезонить, но она лишь мычала в ответ, да руками размахивала рьяно… Сервиз гжельского фарфора едва не разбила! – с печалью в голосе известил он. Приосанившись, продолжил: – Тут, по случаю, заглянул на огонек околоточный наш, Фрол Семенович. Уж увещевал он ее со всей лаской и обхождением, но она как с цепи сорвалась, разве что не лаяла… – довольно хохотнув собственной шутке, свидетель добавил нотку трагичности в голос. – А потом ка-ак схватит бутыль вина хлебного, что особой партией со Смирновского завода поставлена, и Фрол Семеновичу по макушке хрясть!

– Бутыль разбилась? – уточнил председатель.

– Вдребезги, едва початая была, – чуть было не пустил слезу питейщик. – Двойной очистки, двести рублей за партию плачено.

– Ну а дальше?

– А что дальше… Я скрутил ее и телефонировал на участок. Сдал на руки прибывшему наряду и дальнейшая ее судьба мне не известна… – помолчав минуту, он развел руками: – Более ничего по делу сказать не имею.

Публика притихла в томительном волнении – судьба обвиняемой повисла на волоске. Такие показания ничем не прошибешь, будь ты семи пядей во лбу. Но Аннушка, к моему удивлению, вела себя до странности беспечно.

Хватит! – рассердившись, одернул я себя. Что-то ты, друг любезный, чересчур неровно дышишь к ней. Так и голову недолго потерять. Больше никаких Аннушек. Как была девицей, пусть ею и остается.

– Начинайте допрос, Анна Васильевна, – мягко предложил председатель.

Свидетель вздрогнул от неожиданности. Чудесного исцеления некогда немой бродяжки он не ожидал.

– Не объела? – резко спросила девица.

– Ась? – вылупился питейщик.

– Я спрашиваю: заведение не разорилось, меня подкармливая?

В публике послышались сдавленные смешки.

– Илья Тимофеевич, я решительно протестую! – оскорблено вскричал товарищ прокурора.

– Подсудимая, задавайте вопросы по существу! – со всей строгостью приструнил ее председатель, но в глазах его прыгали веселые бесенята.

– Виновата, ваша честь, – искренне покаялась девица, но я опять ей не поверил.

И лишь позже я догадался: она специально выводит из равновесия питейщика, не давая ему сосредоточиться.

– Господин надзиратель был трезв? – с невозмутимым видом продолжила она допрос.

– Как стеклышко, – с некоторой заминкой ответил свидетель и торопливо добавил: – Фрол Семенович на службе не потребляют-с.

Я машинально отметил какое-то беспокойство при ответах. Интересно, какую ловушку она на этот раз уготовила? В том, что она есть, я не сомневался: этот хищный взгляд, с каким дикая кошка смотрит на свою жертву, мне уже был знаком.

– Бутыль разбилась?

– Я уже говорил, – снисходительно заявил свидетель. – Да и в рапорте сей факт отражен дословно.

– Откуда вам это известно? – моментально среагировала девица.

Питейщик, смутившись, бросил беспомощный взгляд на обвинителя.

– Свидетель Пфейфер знакомился с актами дознания, – торопливо вставил товарищ прокурора. – Исключительно в интересах дела.

– Ладно, пусть будет так, – не стала спорить обвиняемая. – Так бутыль разбилась?

– Сколько можно… – возмущено начал свидетель, но был безжалостно оборван.

– Отвечайте: да или нет?!

– Разбилась.

– Потерпевший лишился чувств?

– Лежал без сознания, – кивком подтвердил питейщик.

– Кто ему оказывал первую помощь?

– Я оказывал, – раздался высокомерный голос от двери. – И диагностировал ушиб твердых тканей черепа.

Я повернул голову на реплику вместе с публикой. Матвей Фомич, полицейский врач собственной персоной. Сегодня его очередь дежурить в судебной палате. И если мне не изменяет память, близкий товарищ Фрол Семеновича. Вернее, собутыльник.

– А вы кто будете? – полюбопытствовала девица.

– Судебный эксперт по медицинской части, – покровительственно усмехнулся Матвей Фомич.

– А-а… – протянула девица и без особого интереса спросила: – Значит, ушиб твердых тканей? А мягкие не были задеты?

– Да будет вам известно, что череп лишен мягких тканей… Такова уж биология хомо сапиенс, – высокомерно хмыкнув, эксперт весело оглянулся на публику.

Кое-кто поддержал его смешком, но основная зрительская масса выжидательно взирала на девицу. Она не замедлила себя ждать и, повернувшись к секретарю, попросила:

– Зафиксируйте в протоколе: судебный эксперт диагностировал в черепе потерпевшего полное отсутствие мягких тканей, сиречь мозгов.

Публика грохнула от смеха.

– Илья Тимофеевич! – вновь завопил товарищ прокурора.

– Молчу-молчу… – покаянно сложив ладони, нахальная девица с показным безразличием спросила у эксперта: – Господин надзиратель был трезв?

Взглянув на нее с ненавистью, врач процедил сквозь зубы:

– Абсолютно.

– И запаха не было?

– Ни малейшего… – выдержав театральную паузу, эксперт насмешливо добавил: – За исключением того, что шел от мундира околоточного надзирателя.

Публика разочарованно выдохнула. Теперь каждому стало ясно, в какую западню пыталась заманить свидетеля хитромудрая девица. Но полицейский-то врач каков молодец, мигом ее раскусил! – читалось во взглядах завсегдатаев судебных процессов.

Однако сама девица отнюдь не выглядела обескураженной. И все-таки, что она задумала? Она несомненно пытается запутать питейщика. В чем здесь подвох? Любопытство терзало меня все сильнее и сильнее.

– Очень хорошо, – удовлетворенно кивнула девица и вновь повернулась к питейщику: – Бутыль разбилась?

– Да! – рявкнул тот вне себя от ярости .

– Со "Смирновской особой"?

– Да!

– Двойной очистки?

– Да!

– Дорогое вино?

– Тебе ввек такого не испробовать, бродяжка! – с откровенной злобой прошипел питейщик.

– Свидетель, извольте соблюдать приличия в суде! – нахмурил брови председатель.

– Ничего, ваша честь, я стерплю, – махнула рукой девица, и вкрадчиво осведомилась: – Вы, уважаемый, часом, вино не разбавляете?

– У меня порядочное заведение!

Еще немного и питейщик лопнет от злости, – с интересом отметил я. И впервые уловил в голосе Анны едва заметное напряжение. Кульминация?

– Челядь, наверное, приворовывает? – спросила она с неожиданным сочувствием.

Но свидетеля это не обмануло. Сузив от гнева глаза, он раздраженно выпалил:

– Да будет вам известно, барышня, что такой строгости учета как у меня, во всей Москве не отыщется! В моем заведении даже мыши запись в бухгалтерских книгах оставляют, когда берут что-либо без спроса.

Рассыпавшись довольным смешком, он с гордым видом оглядел зал.

– И последний вопрос, – очень тихо произнесла девица, заставив публику затаить дыхание. – Скажите, господин Пфейфер, если я попрошу суд изъять ваши гроссбухи и проверю их, то что при этом выяснится? Не окажется ли, что все вино из особой партии "Смирновской" было продано до последней капли? И никаких разбитых бутылей не существовало и в помине? – щелчком стряхнув невидимую пылинку с рукава арестантского халата, она еще тише спросила: – Так что будем делать, господин Пфейфер? Изымаем гроссбухи или сами во всем сознаемся?

Питейщик мертвенно побледнел. Затем налился пунцовым цветом. И вновь побелел, взирая на девицу с нескрываемым ужасом. Я еще никогда не видел, чтобы человек так резко и кардинально менял цвет лица.

– Вы не являетесь экспертом по финансовой части, – неуверенно возразил товарищ прокурора.

Девица вздохнула.

– Смею вас огорчить, я не только им являюсь, и даже знаю такие страшные слова, как дебет, кредит, бухучет и финансовый аудит… И еще много других, о которых вы даже не слышали, господин государственный обвинитель… – кивнув на дрожащего, словно осиновый лист питейщика, она устало опустилась на скамью и перевела на суд измученный взор: – Как я понимаю, достопочтенная коллегия, допрос господина околоточного надзирателя нам уже не понадобится?