Мой муж Одиссей Лаэртид

Корзина 6

Вот я и заканчиваю писать свои таблички. Я рассказала обо всем, что произошло со мной и моим мужем за десять лет войны, и даже вспомнила о тех небогатых событиями годах, которые этому предшествовали. Война идет к концу. А я в своих записках дошла до сегодняшнего дня. Все говорят, что не пройдет и двух-трех месяцев, как Троя падет и наши воины вернутся домой. Я встречу любимого мужа, и мне станет не до табличек. Ведь лишь тоска и одиночество могут толкнуть человека на то, чтобы заниматься таким странным делом, как письмо. Впрочем, раз уж я затеялась с этим, мне хочется достойно завершить начатое — рассказать о том, как Одиссей вернется домой. А когда он поведает мне о гибели Илиона, я напишу последнюю табличку с его слов. Ведь еще неизвестно, что будут петь аэды о падении Трои. А мой муж, я верю, расскажет мне всю правду.

Не знаю, сохранятся ли мои таблички в веках. Но если ты читаешь их сейчас, значит — они остались целы, и это радует меня...

Когда Одиссей вернется, я, наверное, стану скучать по глине и стилосу. Что ж, у меня еще осталось немного времени. И раз теперь нет необходимости напрягать память, восстанавливая минувшие события, так почему бы мне изредка не писать о своих мыслях и чувствах в эти последние дни войны... Как ни странно, это в основном грустные мысли и чувства. Меня не радует близкая победа ахейцев и скорый приезд мужа. Вместо радости я ощущаю пустоту. Наверное, так всегда бывает, когда ты слишком долго ждешь чего-то...

Сегодня утром я вновь нашла цветы на полу своей спальни. Теперь это были красные розы.

Как хорошо было бы сбросить платье и бежать лунной ночью по склону горы. И чтобы кто-то догнал тебя — обнаженный, веселый и злой — и схватил за грудь. Упасть вместе на траву, в чабрец, в лимонную мяту — и запах всколыхнется до самого медного неба.

Скоро, совсем скоро Одиссей должен вернуться на Итаку. Только мне кажется, что он не захочет бегать со мной под луною... Самое странное, что мне и самой не слишком хотелось бы увидеть его в этой роли. Иногда мне кажется, что человек, которого я люблю, и человек, который вернется из-под Трои, — это совсем разные люди...

Почему гости, приезжающие на Итаку, доставляют мне больше горя, чем радости? Вот и вчера мне снова довелось провести очень печальный вечер — у меня побывал евбейский царь Навплий, отец Паламеда.

Я не питала теплых чувств к Паламеду с того дня, когда он вырвал Телемаха из моих рук. Хотя должна признать, что он положил ребенка достаточно далеко от пашущего Одиссея и у мужа была возможность остановить упряжку задолго до того, как Телемах мог испугаться и уж тем более пораниться... Прошло много лет, но я до сих пор не знаю, кто виновен в том, что мой сын непохож на других детей. Быть может, дело вовсе не в этом происшествии, а просто боги разгневались на нас за что-то. Боги часто карают не тех, кто вызвал их гнев, а их детей, внуков и даже отдаленных потомков. Если правда, что Одиссей сын Сизифа, проклятие, лежащее на деде, могло поразить внука...

Так или иначе, мне не хотелось бы принимать ни Паламеда, ни Навплия у себя во дворце. Но никто не вправе отказать гостю, не навлекая на себя гнева богов. Тем более что, когда он появился в мегароне, я еще не знала, кто он такой. Это был незнакомый мне пожилой мужчина очень почтенной наружности, и я приказала рабыням омыть ему ноги и накрыть для него стол. Сама же я села возле очага и молча пряла, пока гость насыщался. Впрочем, он почти не ел, а больше смотрел на меня, и это было неприятно.

Когда гость закончил трапезу и совершил возлияние в честь Зевса Спасителя, я по обычаю спросила его, кто он такой и как оказался на Итаке. Он ответил, что он мореход и много путешествует, что его корабль с гребцами остался в гавани, он же прибыл для того, чтобы наедине поговорить с Пенелопой, женой Одиссея. После этого он назвал себя.

Мне не часто доводилось получать сведения о ходе войны и о моем муже хотя бы из вторых рук, и я, несмотря ни на что, обрадовалась. Я подумала, что Навплий, скорее всего, не догадывается о моей неприязни к его сыну, раз он приплыл на Итаку, и что он во всяком случае знает последние новости. Я даже решила, что он, проплывая мимо, для того и заглянул на остров, чтобы поделиться ими со мной.

— Скажи мне, многосветлый Навплий, не случалось ли тебе проплывать мимо берегов Геллеспонта? Не знаешь ли ты, как обстоят дела в ахейском лагере? Здоровы ли твой достойный сын Паламед и мой муж Одиссей Лаэртид?

Лицо Навплия исказилось.

— Моего сына давно нет в живых.

— Прости меня, почтенный Навплий. Я не знала, что твой сын пал от рук троянцев.

Навплий судорожно сжал кулаки.

— Мой сын пал от рук ахейцев, Пенелопа. И я приплыл сюда для того, чтобы ты узнала, как это случилось.

Я удивилась — как бы ни погиб Паламед, меня это, во всяком случае, не касалось. Была поздняя осень, шли дожди, и на море сильно штормило. В такую погоду мореходы сидят дома и стараются не выходить в плавание без крайней необходимости. Неужели старик рисковал жизнью для того, чтобы поделиться своим горем со мной, незнакомой ему женщиной?

— Я сочувствую тебе, царь. И я готова выслушать тебя.

— Мой сын был умнейшим, более того, мудрейшим из ахейцев, Пенелопа, — ты, конечно, слышала об этом.

У меня была другая точка зрения на сей счет, но я вежливо склонила голову — не буду же я спорить с несчастным стариком, доказывая ему, что это моего мужа по праву называют самым хитроумным человеком Ойкумены.

— Он обогатил алфавит ахейцев новыми буквами. Он изобрел игру в кости и посвятил ее богине Тихе^[23]. Он придумал и другую игру, шашки, чтобы воинам под стенами Трои было чем занять себя в свободное от сражений время... Был ли на свете хоть один смертный, кто мог бы похвастаться чем-то подобным?

— Твой сын был мудрым человеком, почтенный Навплий.

— Да, он был мудр без хитрости и велик без гордыни. Не он ли спас ахейцев от голода под стенами Трои? Воины Агамемнона разграбили немало городов и селений, но они привозили в свои палатки не зерно, а золото и серебро, юных рабынь, изделия из меди... На разоренных ими землях никто не пахал и не сеял, и настал день, когда по всему Геллеспонту было не достать ни пшеницы, ни ячменя. Нечем было кормить воинов, слабели от бескормицы боевые кони... Агамемнон послал во Фракию Одиссея с несколькими кораблями, полными золота и дорогих изделий, чтобы тот купил пшеницы, но твой муж вернулся ни с чем — одни фракийские цари были союзниками Приама, а другие не хотели кормить армию, которая в любой момент могла обратить оружие против них самих. .. И тогда Паламед взялся за дело. Я не знаю, как он сумел уговорить фракийцев, — увы, мой злосчастный сын уже не сможет поведать об этом. Но он привел к лагерю Агамемнона корабли, полные зерна...

Старик умолк, и по его темному морщинистому лицу покатились слезы.

— Но что же сделали ахейцы, почтенный Навплий?

— Они поверили возведенной на моего сына клевете и забили его камнями. Они сочли его изменником, они поверили, что он ведет тайные переговоры с Приамом и получает золото от врагов... Он, который столько лет бесстрашно сражался бок о бок с ахейскими царями! Он, который сделал для падения Трои больше, чем любой из них! Чего бы стоила воинская доблесть Ахиллеса или обоих Аяксов, если бы они вели в бой голодных воинов, если бы в их колесницы были впряжены отощавшие кони? Когда Троя падет, она падет благодаря Паламеду! Но ахейцы — неблагодарные собаки, которые не помнят добра. Если бы мой сын погиб в битве, его похоронили бы с почестями и его подвиги воспели бы аэды. А теперь его доброе имя втоптано в грязь...

— Утешься, Навплий! Скоро война закончится, и мой муж вернется на Итаку. Быть может, он не так мудр, как Паламед, но боги и его не обделили умом. Он поможет тебе восстановить истину и очистить имя твоего сына от клеветы.

Навплий молча смотрел на меня, и в лице его было что-то, что заставило меня испугаться.

— Ты не веришь мне, достойный Навплий? Ты отказываешься от нашей помощи? Но тогда почему ты прибыл ко мне на Итаку — разве не за тем, чтобы мой муж...

— Я приплыл не к твоему мужу, а к тебе, Пенелопа. Потому что Одиссей Лаэртид и был тем самым человеком, который оклеветал моего сына перед ахейцами. Я хочу, чтобы жена знала о подлости мужа и призвала гарпий на его голову! Чтобы сын в ужасе отвернулся от отца! Чтобы отец и мать прокляли день, когда они зачали это чудовище!

— Ты не смеешь говорить так о моем муже!

— Я смею говорить так об убийце моего сына! Слушай же правду, Пенелопа!

Наверное, я должна была позвать рабов и выдворить незваного гостя из дворца — так поступила бы преданная и любящая жена. Но я не сделала этого — я хотела знать правду. И я узнала ее.

Я давно поняла, что правда на свете не одна — любое деяние, достойное памяти, отражается в табличках, в песнях, в рассказах людей. Этих отражений множество, они противоречат друг другу, они живут каждое своей жизнью, и никто, даже бессмертные боги, не скажут, какое из них истинно, а какое ложно, и не потому, что боги не знают этого, а потому что каждое отражение в равной мере истинно и ложно. Но я хотела узреть все отражения моего мужа, как бы больно мне это ни было. Узрев же, я не сочла себя вправе утаить ни одно из них.

Вот что поведал мне Навплий, сын Клитония.

В тот день, когда Паламед разоблачил притворное безумие Одиссея, мой муж поклялся отомстить ему. И хотя позднее Одиссей охотно пошел воевать, более того, сделал все, чтобы война состоялась, он не забыл нанесенной ему обиды Одиссей был не самым лучшим воином в лагере ахейцев — он и не претендовал на это звание, — но он хотел считаться самым хитроумным. Однако, пока был жив Паламед, ахейцы чаще восхищались мудростью Паламеда, чем хитростью Одиссея.

После того как Одиссей потерпел неудачу при закупке зерна, ахейские вожди все реже обращались к нему за советом, Паламед же стал первым советчиком Агамемнона. Ему, а не Одиссею доставалась теперь почетная доля добычи. Его, а не Одиссея прославляли в своих песнях аэды. И Одиссей решил погубить соперника.

Десять лет назад подложное письмо, написанное им от имени Агамемнона (только теперь я окончательно поверила в эту историю), привело на жертвенник Ифигению и положило начало бесконечной войне. И вот Одиссей снова пишет письмо, на этот раз от имени Приама. В нем Приам обращался к Паламеду, благодарил его за помощь и сообщал о золоте, которое он посылает изменнику.

Одиссей вручил письмо пленному фригийцу и велел отнести Паламеду. Когда ничего не подозревающий пленник отправился выполнять поручение, он был убит ахейцами, и письмо попало в руки Агамемнона. Одиссей, подкупивший рабов Паламеда, заранее позаботился о том, чтобы в шатре их господина оказалось спрятано золото. Письмо было зачитано в собрании ахейских вождей, и Одиссей предложил обыскать шатер изменника. Золото нашли, и вину Паламеда сочли доказанной. Его вывели на берег моря и забросали камнями. Последние слова несчастного были: «Истина, ты умерла раньше меня!»

Агамемнон запретил хоронить предателя, и его душа была обречена вечно скитаться по берегам Ахеронта, не зная успокоения. К счастью, Аякс Теламонид, единственный из ахейцев, не поверил в измену своего соратника и, несмотря на угрозы Агамемнона, оплакал Паламеда и предал его тело земле.

Так говорил Навплий. Он скрепил свои слова клятвами, и у меня нет оснований сомневаться в них. Но самое страшное, что его рассказ не противоречит тому облику Одиссея, который сложился в моем сознании в последние годы.

Будь проклято искусство письма! Будь проклят тот день, когда мой муж научился этому смертоносному искусству!

Навплий хотел, чтобы я рассталась с Одиссеем. Он говорил, что недостойно царицы делить ложе с подлецом. Он уверял, что если я изменю мужу, то этим лишь возвышу себя в памяти потомков... Чего только ни скажет опьяненный горем отец... Я не нашла в себе сил гневаться на него. Но я не допустила его встречи с Лаэртом и Телемахом.

Как я узнала со слов Навплия, я не единственная царица, которую он навестил, — он объехал множество городов и всюду беседовал с женщинами, чьи мужья участвовали в суде над Паламедом и в его казни. Он умело плел свои сети, объясняя, что ни измена мужу, ни даже его убийство не могут считаться преступлением, если речь идет о столь недостойном человеке. Некоторые женщины, истомившиеся от одиночества или уже имевшие любовников, вняли его словам. Но главной его целью была я, Пенелопа.

Я искренне посочувствовала несчастному старику. Но убедить меня он не смог.

Одиссей — мой муж. Я не вправе осуждать его на основании чужих слов он должен сам мне все объяснить. Но даже если он действительно поступил подло — я могу осудить его за это, но не могу предать. Мой долг быть рядом с ним не только в радости, но и в горести. Он, конечно же, раскаивается в своем подлом поступке, и кто, как не жена, должна быть рядом с ним в дни раскаяния и скорби...

Свершилось! Илион взят! Сегодня отец с Фоантом приплыли на Итаку специально, чтобы обрадовать меня. Многие ахейцы уже дома. И скоро, совсем скоро Одиссей тоже вернется домой! Я запретила себе думать обо всем, что может омрачить нашу встречу. Я люблю его такого, какой он есть. Я рада ему и я жду его.

Отец и Фоант рассказали мне о последних днях Трои и о подвигах моего хитроумного мужа — слухи об этом уже ходят по всей Ойкумене. Ему, и только ему наши воины обязаны своей победой!

На десятом году войны дела ахейцев обстояли совсем плохо. Год начался с того, что Агамемнон отказался вернуть пленницу Хрисеиду ее отцу, жрецу Аполлона, хотя тот предлагал богатый выкуп за дочь. Жрец обратился за помощью к своему богу, и Аполлон наслал на лагерь ахейцев страшный мор. Множество воинов погибло, прежде чем Ахиллес заставил владыку Микен одуматься. Хрисеиду отправили к отцу, но в возмещение убытка Агамемнон забрал себе пленную Брисеиду, которая еще раньше была отдана Ахиллесу при разделе добычи. Предводителя мирмидонцев возмутила такая несправедливость, кроме того, он успел полюбить девушку, которую считал почти что своей женой. С этого дня Ахиллес и его воины отказались от участия в битвах и ахейцы стали терпеть поражение за поражением. Лишь после гибели Патрокла Ахиллес помирился с Агамемноном и вышел на поле боя со своими мирмидонцами, чтобы отомстить врагам за смерть друга. От его руки пал предводитель троянцев Гектор, но это не склонило чашу весов в сторону ахейцев — слишком многие из них успели погибнуть от мора и во время последних сокрушительных поражений.

Предвкушая скорую победу Илиона, на помощь ему пришли союзники, которые в течение десяти лет занимали выжидательную позицию. С южных берегов Аксинского понта в Трою явились амазонки со своей царицей Пенфесилеей. А из Эфиопии примерно в это же время во главе большой армии к городу подошел Мемнон, сын богини Эос и троянца Тифона. И хотя и Пенфесилея, и Мемнон пали от руки Ахиллеса, их войска заметно усилили троянцев. А вскоре и сам Ахиллес, оплот ахейцев, пал, пораженный стрелой Париса... И еще один союзник пришел на помощь троянцам в последние дни осады: Еврипил, сын Телефа, привел армию мисийцев, которые наконец-то вспомнили, что Телеф был зятем Приама и что ахейцы разорили их земли по дороге на Трою.

Десятый год войны шел к концу, однако обещанная Калхасом победа оставалась под сомнением. Более того, никогда еще дела ахейцев под стенами Трои не обстояли так плохо. Тогда Калхас вновь вопросил богов и объявил, что Троя падет только после того, как на стороне ахейцев выступит Филоктет с луком и стрелами Геракла. Кроме того, выяснилось, что город охраняют некие оракулы, известные Гелену — сыну Приама, который в это время жил на горе Иде.

И тут во всем блеске проявились таланты моего мужа. Он отправился на Лемнос, нашел Филоктета и хитростью отнял у него лук и стрелы, а потом и его самого уговорил отплыть на Геллеспонт. После этого Одиссей захватил в плен Гелена и привел к Агамемнону. Не знаю, как они заставили троянца говорить, — думаю, что и здесь не обошлось без Одиссея. Так или иначе, сын Приама поведал, что Троя падет лишь после того, как исполнятся три условия. Во-первых, осаждающие должны были привезти к стенам города кости Пелопа — деда Агамемнона и Менелая, который когда-то проиграл войну троянскому царю Илу и бежал в Грецию. Во-вторых, в ее осаде должен был принять участие сын Ахиллеса — юный Неоптолем. И в-третьих, из города следовало выкрасть Палладий — деревянную статую, посвященную Афине.

Я не могу без гордости думать о том, что выполнение двух из этих трех условий взял на себя мой муж, богоравный Одиссей. Он отправился на остров Скирос к царю Ликомеду, деду Неоптолема, и уговорил его отпустить внука на войну. Неоптолем был еще совсем ребенком — ему не исполнилось и тринадцати лет. Однако он охотно отплыл под Трою вместе с моим мужем и совершил множество воинских подвигов, достойных сына Ахиллеса.

Затем Одиссей взялся за самое тяжелое поручение. Под покровом ночи он прокрался в Трою, переодевшись в нищенский наряд, и вошел во дворец к Елене, которая после гибели Париса была замужем за его братом Деифобом. Спартанка узнала Одиссея, он же сумел уговорить ее прийти на помощь бывшим соотечественникам. Говорят, Елена давно уже сожалела о своем опрометчивом поступке и мечтала о возвращении на родину. Она помогла Одиссею проникнуть в храм и выкрасть священное изображение.

Тем временем по приказу Агамемнона в его стан были привезены кости Пелопа. Все условия прорицателей, необходимые для победы ахейского оружия, были исполнены. Дело оставалось за главным — за самой победой. Однако ахейцы, ослабленные поражениями последнего года, уже не располагали армией, которая могла бы уничтожить троянское войско. О том, чтобы взять город в кольцо и лишить его подвоза продовольствия, речь тоже не шла — ряды ахейцев сильно поредели, а войска троянцев, напротив, усилились за счет прихода многочисленных союзников.

Казалось, прорицатели ошиблись, и город сможет выстоять. Возможно, так бы оно и было, если бы не хитроумие моего супруга. Одиссей не только предложил построить полого деревянного коня, в утробе которого спрятался ударный отряд из пятидесяти лучших воинов, — он еще и придумал, как заставить троянцев втащить этого коня в город.

...В тот день осаждающие сняли свой лагерь, погрузили добычу на корабли и вышли в море. Они не уплыли далеко, свернув за близлежащий остров Тенедос, но с башен города их не было видно. На месте опустевшего лагеря остался стоять деревянный конь с надписью: «Отправившись домой, эллины посвятили это благодарственное приношение богине Афине».

Среди троянцев разгорелся спор: одни хотели втащить коня в город и посвятить богам; другие опасались козней со стороны врагов и предлагали сбросить его в пропасть или сжечь. Среди последних был жрец и прорицатель Лаокоон, которого троянцы уже готовы были послушаться. Он метнул в коня свое копье, и от мощного удара содрогнулся деревянный корпус, зазвенело оружие сидящих в нем воинов. Но тут на помощь ахейцам пришел бог Аполлон. Я слышала, что в дни войны он выступал на стороне троянцев, — не знаю, почему он поменял свои пристрастия. Теперь же Аполлон выслал из моря огромных змей, которые вышли на берег и задушили Лаокоона и двух его сыновей. Троянцы увидели, что боги покарали нечестивца, желавшего уничтожить священного коня, и решили, что дар ахейцев надлежит втащить в город.

В этом же уверил их и пойманный местными пастухами ахеец Синон — это была очередная блистательная хитрость моего мужа. Синон по наущению Одиссея великолепно сыграл свою роль. Он сказал троянцам, что приходится родственником Паламеду и что Одиссей всегда ненавидел его за это. Когда ахейские вожди приняли решение возвращаться на родину, Одиссей, по словам Синона, предложил принести человеческую жертву богам, чтобы обеспечить попутный ветер. Выбор Одиссея и подкупленного им Калхаса пал на Синона. Но тот, когда его уже вели к алтарю, сумел бежать и спрятаться в зарослях, где и был пойман пастухами.

Троянцы поверили в правдивость Синона, тем более что войску Агамемнона уже доводилось приносить человеческую жертву при участии Одиссея. Приам велел освободить пленника и обещал ему свое покровительство. Он спросил Синона, для чего ахейцы воздвигли на берегу деревянного коня, и тот ответил, что это искупительная жертва Афине за украденный из ее храма Палладий. Богиня разгневалась на святотатцев, отказала им в покровительстве, и ахейцам оставалось только одно: отплыть на родину. Конь же специально был сделан таким огромным, чтобы троянцы не вздумали втащить его в город. Если бы им это удалось, с ними, по уверению Синона. навечно пребывала бы милость Афины. Если же дар ахейцев будет уничтожен, гнев богини обрушится на троянцев.

Слова Синона были убедительны. Коня втащили в город и установили на главной площади, а когда наступила ночь, Синон поднялся на курган Ахиллеса и зажег костер — это был знак ахейским кораблям, что они могут возвращаться обратно.

Глубокой ночью воины под предводительством моего хитроумного мужа вышли из чрева коня, отворили ворота крепости и стали врываться в дома ничего не подозревающих горожан. А в это время тысячи их соратников уже входили в спящий город. Троя пала почти без боя — ее защитники попросту не успевали взять в руки оружие. Некоторые пытались искать защиты у алтарей, но это мало кому помогло. Приам со своими близкими укрылся у алтаря Зевса Оградного, но его настиг Неоптолем и зарубил старика мечом. Его дочь Кассандру царь локров Аякс Оилид изнасиловал у самого подножия статуи Афины...

Утром победители делили добычу: она была обильна, а потери при взятии города — минимальны. И всем этим ахейцы были обязаны моему супругу Одиссею, сыну Лаэрта!

О, как я гордилась своим мужем, слушая рассказы отца и брата. Весь долгий вечер и едва ли не всю ночь говорили они о деяниях Одиссея. Кроме меня и Лаэрта, их слушали несколько итакийских старейшин, приглашенных во дворец. Здесь же был и Телемах — он так радовался подвигам отца!

Я верю, что скоро, совсем скоро эти сказания станут достоянием аэдов и те разнесут песни о хитроумном Одиссее по самым дальним уголкам Ойкумены. А пока что мои родичи узнали обо всем из самых первых рук — от тех немногочисленных воинов, которые буквально на днях вернулись домой, к своим очагам. Но, как я с горечью узнала, вернуться было суждено далеко не всем.

Афина, которая раньше покровительствовала ахейцам, разгневалась на Аякса за насилие над Кассандрой. Само по себе изнасилование пленницы — это, конечно, дело обычное, но Кассандра искала прибежища у ног статуи Афины, а Афина была девственницей, и зрелище, которое предстало очам статуи, не могло не оскорбить богиню. С этого дня она, как говорят, отвернулась от ахейцев. Лишь мой муж по-прежнему пользовался ее покровительством.

Узнав от прорицателей о гневе, которым воспылала Афина, Агамемнон решил задержаться в Троаде, чтобы принести искупительные жертвы богине. Менелай же требовал немедленного отплытия, пока стояла хорошая погода и дул попутный ветер. В результате флотилия разделилась. Мой муж вместе с Менелаем, Нестором, Диомедом и многими другими отплыли от берегов Троады. Но, проведя ночь на острове Тенедос, Одиссей усомнился в правильности своего решения и вернулся в лагерь Агамемнона — он не хотел идти наперекор самому могущественному из ахейских царей. Нестор и Диомед благополучно вернулись домой. Что же касается Менелая, его корабли разметала буря, и ветер понес их на юг, к берегам Египта — с тех пор о нем ничего не было слышно. Хочется верить, что он остался жив и в конце концов возвратится в Спарту. Елена плыла на корабле вместе с ним — не думаю, что Афродита даст своей любимице погибнуть.

Из тех, кто вышел в море вместе с Агамемноном, тоже вернулись не все. Хотя они специально задержались, чтобы принести жертвы Афине, богиня уговорила Зевса послать шторм именно этой флотилии — ведь с нею шел Аякс Оилид. Многие корабли погибли, а тот, в котором плыл Аякс, богиня поразила молнией. Когда же нечестивец спасся на скале, Посейдон расколол ее своим трезубцем, и царь локров погиб.

Некоторые из кораблей, уцелевших после бури, разбились возле острова Евбея — их погубил отец Паламеда Навплий. Каким злодеем оказался этот старик, показавшийся мне когда-то почтенным и достойным жалости! Он зажег огонь возле опасных Каферийских скал, и кормчие приняли его за маяк, указующий путь в гавань. Так Навплий отомстил ахейцам за смерть сына. Но месть его постигла невиновных: ни один из царей, принимавших участие в суде над Паламедом, не пострадал, разбились только корабли, на которых шли простые воины.

К счастью, маленькая флотилия моего мужа не дошла до Каферийских скал — вскоре после выхода из Геллеспонта ветер погнал корабли Одиссея на север, в сторону Фракии. Не знаю, почему Одиссей не захотел или не смог противиться ветру — во всяком случае, он оторвался от флотилии Агамемнона, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Впрочем, это случилось совсем недавно, и у меня нет оснований для беспокойства. Наверное, он еще в пути. А может быть, гостит в земле киконов, собирая там подарки по своему обыкновению. Думаю, что не пройдет и нескольких дней, как Одиссей вернется на Итаку.

Каждое утро я просыпаюсь с мыслью: сегодня он вернется! И я по нескольку раз в день поднимаюсь на высокий склон над нашим дворцом, чтобы увидеть — не покажутся ли у входа в бухту двенадцать кораблей? А их все нет. Я уже начинаю волноваться.

Мне все чаще не дает покоя мысль о том, что ахейцы, разбившиеся у Каферийских скал, пали жертвой моего мужа. Погубив Паламеда, он положил начало целому ряду трагических событий. А всему виной было письмо — очередная табличка со «смертельными знаками». Говорят, Паламед придумал несколько новых букв, чтобы писать было удобнее, — он почитал это искусство и называл его даром богов. Но мне порою кажется, что это не дар, а проклятие.

Приехала Ифтима и привезла страшные вести из Микен: погиб Агамемнон.

Он пал от руки собственной супруги и ее любовника Эгиста. Незадолго до того у Клитемнестры побывал Навплий. Впрочем, у царицы Микен и без его обличений хватало причин ненавидеть мужа.

Я не любила Агамемнона — он казался надутым и желчным, и все то, что мне о нем известно, говорило не в его пользу. Когда-то он убил первого мужа Клитемнестры и силой взял ее, еще не успевшую оплакать погибшего. Не знаю, как Клитемнестра сумела примириться с этим вторым браком, как Тиндарей согласился... Но так или иначе все утряслось, и они казались довольно благополучной парой.

Незадолго до моего замужества отец поехал в Микены и взял меня с собой. Я помню, меня поразил огромный город на холме — он был обнесен стеной, сложенной из гигантских блоков известняка. Внутрь вели ворота, над которыми возвышались два льва, вытесанные на каменной плите. Я не могла представить, как люди сложили такие стены и втащили наверх тяжелую плиту, и решила, что это сделали боги. А потом Ифигения рассказала мне, что плита со львами была вытесана совсем недавно, и рабы подняли ее на веревках, подсыпая снизу песок для опоры.

Мы с Ифигенией были ровесницами, и я тяжело пережила ее гибель. Я часто думала, как сможет Клитемнестра жить с убийцей дочери. Даже если правда, что Ифигения была на самом деле дочерью Елены, она все же приходилась Клитемнестре родной племянницей и была воспитана ею... И теперь я не могу осуждать царицу Микен за убийство мужа.

И все-таки это страшно. Клитемнестра встретила Агамемнона, как любящая жена. А потом, на пиру в доме Эгиста, она сама подала сигнал, и заговорщики выхватили кинжалы. Они убили всех друзей и слуг Агамемнона, даже пленную Кассандру, дочь Приама, — она прислуживала своему новому господину во время пира. Думаю, что Кассандра ненавидела Агамемнона не меньше, чем сама Клитемнестра, ведь он убил стольких ее близких, а ее сестру Поликсену приказал принести в жертву павшему Ахиллесу. Клитемнестра могла бы встретить в Кассандре преданную сторонницу, но она сама пронзила ее кинжалом. За что? Говорят, кровь вытекала из дома и лилась по улице — той самой улице, по которой мы с Ифигенией вместе бегали к Львиным воротам собирать васильки.

Что должна чувствовать Клитемнестра, ложась в постель со своим третьим мужем Эгистом? В постель, которую она когда-то делила с убийцей первого мужа, постель, которую она осквернила прелюбодеянием и теперь делит с убийцей мужа второго... Не слетаются ли эринии к этому страшному ложу? Впрочем, эринии карают прежде всего тех, кто повинен в смерти кровных родственников, недаром говорят «не кровное родство — вина не кровная»^[24]. Но я бы не смогла спокойно спать в такой постели...

Сына Клитемнестры и Агамемнона, Ореста, пришлось отослать к родственникам отца — он и раньше не ладил с отчимом, а теперь грозится убить и его, и мать... Оставшиеся в живых дочери Клитемнестры давно замужем, с ней живет только младшая, Электра. Что думает девушка об отце, который убил ее сестру, и о матери, которая убила ее отца? Этот род проклят еще со времен Тантала, прадеда Агамемнона.

...И все-таки я пойду завтра в храм и принесу Аполлону белого козленка, а Гермесу — ожерелье из серебра. Пусть они пошлют Клитемнестре исцеление от печали и спокойные сны (насколько это возможно в ее положении).

Я шла навестить Лаэрта и случайно встретила Амфимедонта — он бродил по апельсиновой роще неподалеку от дворца. Он и сам, наверное, не ожидал, что увидит меня именно сегодня, — подозреваю, что он уже много дней провел в этой роще. Руки и губы у него дрожали, когда он говорил со мной, и это проявление слабости растрогало меня. И в то же время от него исходило ощущение грубой силы: мускулистые загорелые руки, широкие плечи, мощные челюсти... Только очень сильный мужчина может позволить себе быть слабым.

Он сказал, что я могу приказывать и он выполнит все, что я скажу. Что он будет служить мне, как Геракл Омфале. Он поклялся Афродитой... И тогда я приказала ему больше не подходить ко дворцу.

Он ушел, а я вернулась, не дойдя до Лаэрта. Мне было немного грустно, хотя я не могла поступить иначе. Понятно, что я никогда не изменю своему мужу — об этом речь не идет. Но просто знать, что моя улыбка, мой голос, случайная встреча со мной дарят кому-то счастье — это волнует меня. Одиссей ведь никогда не был влюблен в меня так, как я в него.

Прошло уже полгода с того дня, как я узнала о падении Трои и о возвращении первых ахейских кораблей. Где же Одиссей? Иногда во дворец приходят жены и матери воинов, ушедших на Геллеспонт вместе с моим мужем: они верят, что я знаю больше их, — что мне сказать им?

Вчера я долго смотрела в серебряное зеркало... Из него на меня глядела женщина с нежным стареющим лицом. Ее губы напоминали лепестки анемонов. Глаза были синими, как грозовое небо, и вокруг них намечались тонкие морщинки. Вот уже больше десяти лет никто не целовал эти глаза...