Мой неожиданный сиамский брат

IV. Если раны — небольшой...

Антон сидел в курилке, подставив лицо ласковому утреннему солнышко и дышал свежим, не пахнущим вездесущей больницей, воздухом. И вспоминал, тем более, что с другими развлечениями в госпитали обстояло, как в советской торговле с копченой колбасой — дефицит, однако...

Окончательно очнулся он уже в приемном покое госпиталя. До того несколько раз Антон раскрывал глаза, в попытке понять что происходит, но видел лишь чьи-то лица и чувствовал, что все вокруг трясется, гремит и снова проваливался в бессознательную темноту. Теперь его привел в себя холод и громкий разговор рядом. Он осторожно повернул голову. На холодном бетонном полу, с редко сохранившейся, керамической плиткой, не заморачиваясь, в будничной спешке был установлен десяток брезентовых носилок с лежачими тяжело раненными солдатами. Кое-кто тоже очнулся, некоторые стонали в беспамятстве. Наклонившиеся над соседними носилками люди в белых халатах громко обменивались какими-то непонятными терминами. Приподнявшись, один из белохалатников заметил смотревшего на него Рыбакова и громко позвал сестру.

Потом были болезненные процедуры, затем — коридор. Широкий коридор госпиталя, являлся транспортной артерией, сообщённых с ним других отделений, операционных, перевязочных и столовой, заканчивался в палатах. Госпитальная палата для рядовых — огромное помещение, некогда, как рассказывали, служившее раньше королевскими конюшнями офицерской гвардии местного короля, было плотно заставлено установленными в три ряда железными двухъярусными кроватями, с узкими проходами, стоящим на входе столом, дежурной медсестры и аккуратно сложенными в углу, сопутствующими медицинскими атрибутами — капельницами, утками, суднами и прочим медицинским инвентарем. Первый ярус коек был законно закреплён за тяжело раненными — ампутантами, незрячими, раненными в брюшную область, позвоночника, головного мозга и прочими.. Было много воинов с двойной ампутацией нижних конечностей, лишившихся одновременно верхней и нижней, одновременно двух верхних с полной потерей зрения. Много всего было...

Офицерам было легче, несколько их палат не были столь плотно забиты ранеными. Но и в них встречались тяжелораненые, получившие осколочные или пулевые ранения в область позвоночника. Физические боли, при таких случаях, относили их в разряд исключительных. Даже самое сильное обезболивающее при таких ранениях часто совсем не действовало. Не в силах выдержать адскую боль, такие 'тяжёлые' не оглядываясь на воинское звание, возраст, стыд и упрек, ночами напролёт орали, наводя ужас на окружающих. Помогало перенести это, лишь то, что их было немного. Но Рыбаков понимал, что война только начинается и сколько таких боев, как у них, будет потом, никто сейчас не может предсказать. Как и сколько будет таких несчастных, никто не скажет тоже. Настроение от этого падало и спасало только наступление завтрака, обеда или ужина.

Ему, как сравнительно легко раненому, довольно быстро разрешили вставать с койки и посещать столовую самостоятельно. 'В столовой уютно. Гороховый суп, гречневая каша с бараниной, горячий компот... Хлеб белый, крупно нарезанный. Официантки и среди них — кареглазая, улыбчивая украинка Маша. 'Чудо наше ласковое!' — отзываются о ней офицеры и врачи' — вздохнул, вспоминая, Рыбаков. Антону она нравилась, но какая-то непонятная робость мешала с ней заговорить. Он завернул рукав и посмотрел на часы. До обеда оставалось еще полчаса, которые надо чем-то занять.

— Антон! Рыбаков! — донесся откуда-то из-за спины крик.

Антон повернулся и увидел идущего к нему старшего лейтенанта из третьей роты.

— Серега, привет! — поздоровались. Было приятно видеть сослуживца, живого и здорового.

— Ты как? — спросили они одновременно и засмеялись.

— Садись, рассказывай, — предложил Антон. — Как в части? И... что с Кадыровым?

— С Кадыровым? — старлей нахмурился. — А что с Кадыровым... доказал, что получил приказ сверху, поэтому и не было бокового охранения. Говорят, будет замкомбата у нас же теперь. — Тарнавский махнул рукой. — Лучше ты про себя расскажи.

— А я что? — закашлявшись, развел руками Антон. — Сам видишь, болею. Три попадания, но все легкие... Говорят, продержат до Нового Года минимум, осложнение какое-то из-за того, что на камнях ночь провалялся. Ты лучше про себя и бой расскажи...

— Рассказывать-то особо нечего. Шли за вами, сразу после штаба. После начала обстрела пуля стукнула по каске, контузило. Приняли вначале даже за убитого. Но как видишь — цел и даже здоров. Бой шел на трех участках. Связи не было. Батальонная радиостанция была разбита, начальник радиостанции Кузнецов отстреливался из пулемета и, сам понимаешь, в итоге погиб. На его теле, кстати, были следы разрывных пуль. Осталась радиостанция только у меня, ну та, тяжелая, которая перевозилась на ишаке и во время боя была далеко от нас. Стали окапываться и строить укрытия из камней. Ситуация была очень сложной, огонь очень сильный и плотный, но команды нами выполнялись четко. Вошли в связь со штабом дивизии. Оттуда обругали нас, как могли, грозились наказать, так как сеанс связи прошел открытым текстом. Времени шифровать не было. Нам просто не поверили. Бой длился уже больше часа. К обеду боеприпасы были на исходе, собирали их у убитых...

— Потери большие? — перебил Антон.

— Тридцать семь у нас и двенадцать у минометчиков, — скривился Сергей. — Капитан Жуков погиб, Витя Сериков, Володя Буров, старшина Дворский тоже, начальник радиостанции Кузнецов... С первой, говорят, вообще один узбек уцелел. Спрятался среди трупов, всю ночь лежал, пока духи вокруг бродили. Раненых, с..и, добивали...

— Б..., — выругался Антон. — А наши что?

— Прислали к вечеру пару вертушек. Их из пулеметов сбили. Только под утро пехоту подбросили на вертолетах же, из хозяйства Арутюняна. А духи к тому времени уже отошли...

Оба несколько минут помолчали. Потом Сергей, увидев выходящих из госпиталя бойцов, поднялся и начал прощаться.

— Бывай, Серега, — поднявшись, ответно попрощался Антон. И добавил. — А за наших эти скоты мне еще ответят.

— Нам, Антон, нам, — поправил его Тарнаев. — За все отомстим, друг.

— Точно, — еще раз пожав руку соратнику, ответил Антон.

Проводив взглядом сослуживца, Рыбаков еще раз посмотрел на часы и, приободрившись, направился к столовой. До обеда оставалось ровно десять минут. А жизнь в госпитале, как известно, так и течет — от завтрака до обеда, а потом до ужина и — спать. С болючими уколами и таблетками в промежутке. Получив которые после обеда, Рыбаков просидел еще некоторое время в процедурной. После чего зашел в библиотеку и взял почитать только что переведенную и изданную книгу о вьетнамской войне 'Кавалер Ордена Почета' (Автор знает, что ее издали в 1981 г. Небольшой анахронизм).

С этой книгой он и завалился на койку в своей палате, решив потратить немного времени на культурные развлечения. Неожиданно приключения американского солдата, стреляющего в собственных подонков вместо вьетнамских партизан, увлекли Рыбакова. Настолько, что он едва не пропустил ужин. Написано было реалистично и явно на основе собственного опыта, слишком часто встречались много говорящие для воевавшего мелочи.

Вечером, умываясь, Антон неожиданно подумал: 'А мы тоже влезли в свой 'Вьетнам' и теперь будем воевать десять лет. Или нет?'