Моя деревня

ХОЗЯЙКА Народно-героическая комедия в пяти картинах

П р о н и н а О л ь г а А н д р е е в н а — красивая женщина немного старше средних лет. Председатель колхоза, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда.

Н о в и к о в В а л е н т и н П е т р о в и ч — первый секретарь райкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС. Средних лет.

К о л е с о в М и х а и л М и х а й л о в и ч — инженер колхоза. Старше средних лет.

В и н о г р а д о в а В е р а А л е к с е е в н а — заведующая фермой, подруга Прониной.

К а т я — внучка Прониной.

Н и к о л а й — шофер, жених Кати.

К о л ь ц о в Д м и т р и й А н д р е е в и ч — младший брат Прониной, капитан первого ранга.

С е в е р о в Е в г е н и й П а в л о в и ч — генерал-майор. Красивый, высокий, седой и моложавый мужчина.

Е г о р С о л о в ь е в — техник и снабженец колхоза, лет под 30.

И р и н а — доярка, жена Егора.

Ч а й к и н Р о м а н С е р г е е в и ч — представитель НИИ сельского хозяйства.

А в д е й Ф о м и н — старый колхозник.

Ф е д о р — инвалид войны.

В эпизодах и массовых сценах — к о л х о з н и к и, р а б о ч и е, ш к о л ь н и к и, с т а р у х и, у ч е н ы е, м о л о д е ж ь.

Время действия — наши дни.

До поднятия занавеса звучит песня о деревне. Открывается занавес. Сельская площадь, сад. На сцене В и н о г р а д о в а, К а т я, Н и к о л а й, К о л е с о в, Е г о р С о л о в ь е в, И р и н а.

Поспешно входит П р о н и н а.

П р о н и н а. Вера! Это это за порядки такие?

К Прониной подходит Колесов.

К о л е с о в. Ты меня… Виноват! Меня ищете, Ольга… Андреевна?

Подходит Н о в и к о в. Его не видят.

П р о н и н а. Вас, когда нужда придет, я кликну… Вера, к нам первый секретарь райкома приехал. Знамя вручать. Ты, как заместитель парторга, все подготовила к торжеству?

В и н о г р а д о в а. Ольга Андреевна! Я все предусмотрела.

Из Дома культуры со знаменем выходит г р у п п а з н а т н ы х л ю д е й.

(Знаменосцам.) Встаньте вот сюда. (Читает.) Дорогие товарищи колхозники! Партия и правительство, отмечая ваши достижения в производстве молока, мяса и яиц, наградили нас этим республиканским знаменем. Спасибо вам, товарищ Новиков, а в вашем лице всему нашему Советскому правительству и партии… (Потеряла, где читала.) …Правительству и партии… (Растерялась.)

Новиков задорно смеется.

Н о в и к о в. Да говорите вы своими словами, Вера Алексеевна.

В и н о г р а д о в а. Как же можно? У нас сценарий… То есть… все утверждено на парткоме.

Н о в и к о в. Ничего, ничего, говорите неутвержденное.

В и н о г р а д о в а (откашлявшись). Кхм! Вот я и говорю, что партия и правительство о нас такую заботу проявляют, такую заботу! Это ж только вокруг глянуть, и уже дух захватит. И новая школа, больница, детский сад, коровник, то есть механизированная ферма, в строй вводятся, ясли, Дом культуры… Идет техническая революция на селе. А с какой натугой наша колхозная парторганизация добивается этой самой полной и комплексной механизации?! Это боже ж ты мой! Наша председатель Ольга Андреевна Пронина из сил выбивается, доставая по частям всю эту технику.

И р и н а (с иронией). И чего вы, бедненькие, так мучаетесь? Ведь жили без этих механизмов и дальше проживем.

П р о н и н а. А ты чего, Ирина, насмешки строишь?

И р и н а (смело и зло). И на кой ляд мы тех чиновников из «Сельхозтехники» поим-кормим, ежели они об нас, об своих кормильцах, и думать позабыли да ничем помочь нам не желают! Мужика моего неделями дома нету — все добывает да организует эту растреклятую технику!

С о л о в ь е в. Ирина! Поимела бы ты стеснение!

П р о н и н а (Виноградовой). Веди, Виноградова, митинг! Соблюдай дисциплину!

В и н о г р а д о в а. Тише, товарищи! Тише! Вот я и говорю. Много мы сделали, но есть у нас некоторые, что либо о себе, о своем кармане, о своем личном тепле думают, либо норовят из села податься на легкие дармовые хлеба! Разве не так говорю?

П р о н и н а (Николаю). Глупа та птица, которой свое гнездо не мило.

Г о л о с а. Правильно, Вера!

В и н о г р а д о в а. Вон Миша Колесов… Виновата, Михаил Михайлович, наш деревенский… До войны по неизвестной причине из села ушел, а ведь обратно его потянуло. Не то что ты, Колька! Где это видано, чтоб грамотный парень бросал родное село в такое время и в город бежал?!

Н и к о л а й. Вы, тетя Вера, не отвлекайтесь от темы.

В и н о г р а д о в а. Не мой ты сын, а то бы я тебе при всем народе твои модные брючки спустила да крапивой по известному месту прошлась…

П р о н и н а (Николаю). Про тебя речь!

Н и к о л а й. А чего она? Не моя мать! Да она и ничья мать!

П р о н и н а. А это ты напрасно высказал. Она ничья мать только потому, что в девятнадцать лет осталась солдаткой-вдовухой. А через год помер у нее единственный сын, двухлетний Колька. Вот как! И права она, что таких, как ты, стегать надо за дезертирство.

Н о в и к о в. Уходит из села?

Николай опустил голову.

Это как же так? Все внимание сейчас на село, а вы, молодой человек…

Н и к о л а й. Да я ведь и не собирался уезжать, Валентин Петрович! Так уж вышло. Я ведь хотел остаться здесь, в колхозе, тем более что Ольга Андреевна задумала комплексную механизацию животноводческой фермы провести. Ну, думаю, тут и мои знания пригодятся.

К а т я. Ведь он же десятилетку с золотой медалью окончил.

Н и к о л а й. Да при чем тут медаль?

К а т я. А при том, что технику он знает, механику, может на поточной линии за пультом управления сидеть — кнопки нажимать.

Н и к о л а й. Ну вот. Пришел я на ферму: «Давайте самую сложную работу, чтобы мозг от напряжения трещал». А мне дядька Фомин вручает технику — вилы: «На, выгребай навоз!»

П р о н и н а. Это когда было-то? Год тому назад. Нынче мы все на технику переводим и добьемся полной механизации.

Ф о м и н (невдалеке). Сомневаюсь…

Н о в и к о в. Вот видите, товарищ Пронина, люди сомневаются…

П р о н и н а. Он у нас здоров на еду, да хил на работу.

Н о в и к о в. Мда, проблема «кнопки и вилы». Погодите, товарищи, дайте послушать, что говорят колхозники.

На эстраде Виноградова спорит с Соловьевым, стоящим внизу.

В и н о г р а д о в а. Раз согласен со мной, то выйди сюда, на сцену, и скажи громко.

С о л о в ь е в. И скажу! Ради бога! Я лично даю слово любыми путями достать для нашего механизированного комплекса нужные цепи. Вот клянусь!

К о л е с о в. Что вы мелете чепуху, Егор! Нету таких цепей, которые нам нужны! Не выпускает их промышленность!

С о л о в ь е в. Нету, а сегодня будут. Я уже послал машину на станцию. Прибыл контейнер из Института сельского хозяйства и вместе с занаряженным новеньким пастеризатором для молоколинии — две тысячи метров тех самых цепей.

Н о в и к о в (Прониной). Это правда?

П р о н и н а. А что делать, Валентин Петрович?! Мы тут с Егором целую неделю колесили по соседним областям и республикам. Искали — нету! Вот разве что Соловьев действительно через институт достал…

С о л о в ь е в. Сегодня привозят. Завтра мы тот пастеризатор подключаем. И потекло молочко из вымени в пакетик, на котором красочный портрет вашего покорного слуги.

Г о л о с. А цепи? Опять совочком убирать? Трепло ты, Егор!

С о л о в ь е в. Это вчерашний день. Цепи есть! И нечистоты пойдут по транспортеру в отвал.

К о л е с о в (негромко). Это тоже уже вчерашний день.

Н о в и к о в. Вы так думаете?

К о л е с о в. Есть в Швеции фирма, ну вроде сельхозобъедннения фермеров, где в коровниках стоят скреперы.

Н о в и к о в. Знаю. Видел. А вы могли бы сделать проект, чертежи такой скреперной установки?

К о л е с о в. Могу.

Н о в и к о в. Отлично. (Негромко, Прониной.) Мы вас целую неделю не могли найти по всему району…

П р о н и н а. Да цепи эти искали…

Н о в и к о в. А райком ничего не знает?! Партизаны, да и только!

П р о н и н а. Ну, что поделать, если ни один завод не выпускает в комплексе механизированные линии для ферм.

Н о в и к о в. Спасибо за просвещение. Вот только этого ваш секретарь не знал.

П р о н и н а. Ну, а как же все-таки добиваться механизации?!

Н о в и к о в. А вы сколотите бригаду из таких, как ваш товарищ Соловьев, и при помощи фокусов решайте проблемы сельского хозяйства в масштабах всей страны. Дисциплина существует и для вас, товарищ Пронина, хотя вы и прославленный не только в нашем районе, но и на всю страну человек. Не надо, однако, забывать, что партийные органы должны быть информированы о том, где находится один из командиров хозяйства. Прошу к девяти утра ко мне.

Виноградова, Соловьев, Ирина выходят. Знамена уносят. В окружении группы молодежи появляется К о л ь ц о в. Он в парадной форме, при наградах и с кортиком. Вид у него бравый.

Парчи и девушки поют под гармонь:

П р о н и н а. Познакомьтесь, Валентин Петрович. Это мой брат — Митя. (Чуть смутившись.) Дмитрий Андреевич. (Кольцову.) Познакомься, Митя, это наш секретарь райкома.

Н о в и к о в. Валентин Петрович.

К о л ь ц о в. Капитан первого ранга Кольцов.

Н о в и к о в. Много слышал о вас, а вот видеться не приходилось, хотя в этом районе одиннадцать лет.

К о л ь ц о в. Не случалось как-то…

К о л е с о в. Дмитрий Андреевич — редкий гость здесь. Так, Митя?

Н о в и к о в. А что так?

К о л ь ц о в. Дела, дела… Ты, сестра, зови гостя в дом к столу… Праздник-то надо отмечать. Не так ли, товарищ секретарь?

Н о в и к о в. Спасибо. Вы надолго к нам?

К о л ь ц о в. Я вообще-то не рассчитывал сюда, но намечается инспекция по линии политуправления… Так что вот денек-другой — и надо готовить встречу для руководства…

Колесов прячет улыбку.

Н о в и к о в. Какая же инспекция? У нас вроде военно-морских сил тут не расположено?..

К о л ь ц о в. Это по линии музеев боевой славы…

Н о в и к о в. А, да, да! Есть в школе музей имени адмирала Головко.

К о л ь ц о в. И этот музей — тоже. Ну, не будем вам мешать. (Молодежи.) Итак, на чем мы остановились? Ах, да! (И запел.) «На побывку едет…»

Песню подхватывают девчата, парни и с песней удаляются.

П р о н и н а. Кулик не велик, а все-таки птичка.

Н о в и к о в. А помните, вы говорили, что брат у вас адмирал…

П р о н и н а. А нешто не так? Или я что напутала? Для меня что сержант, что адмирал — все едино, всех кормить надо… Ведь защитники.

Н о в и к о в (Колесову). А капитан-то здорово смахивает на адмирала…

Пронина, Новиков, Колесов уходят. У левого портала задержались Николай и Катюша. В глубине стоит Ф о м и н.

Н и к о л а й. А чего ты Ольгу Андреевну мамой зовешь?

К а т я. Так уж вышло. Мама все в городе, на заводе, а меня с самых пеленок бабушка воспитывала. Так вот с малолетства я ее мамой и звала. А теперь уж привыкла. Я от нее ни на шаг.

Н и к о л а й. Вот так — «ни на шаг»? Кончишь музыкальное училище — и тю-тю!

К а т я. Не отпустит бабушка.

Н и к о л а й. Что ж ты здесь, коровам будешь играть, чтоб молоко быстрей скисало?

К а т я. А вон на пригорке что строят? То-то же! Будет колхозная детская музыкальная школа. А преподаватели где? Усек, догадливый? Эх ты! (Ласково треплет его по щеке.)

Николай потянулся поцеловать Катю.

Ну, ну, Коля, не балуй!

Н и к о л а й. Ну, один разочек, в щечку.

К а т я. Вот распишемся — и тогда целуйся с утра до вечера.

Н и к о л а й. Тогда будет все по закону, а вот сейчас, а? Так сказать, авансом?

К а т я (шутя). А вдруг ты потом не женишься, куда мне с твоим авансом деваться?

Н и к о л а й. Да я женюсь. Ей-богу, женюсь.

Ф о м и н. Сомневаюсь…

Катя посмотрела на Фомина, демонстративно обхватила Николая за шею и целует.

Шум, голоса. Толпой вытаскивают волокушу и на ней контейнер.

Входят К о л е с о в и С о л о в ь е в.

Г о л о с а. А ну, веселей, веселей, мужички!

— Осторожней, осторожней, не перекиньте!

С о л о в ь е в. Не жмите, не на буфет!

К о л е с о в. Не вскрывайте пока. Нужно проверить пломбы.

С о л о в ь е в. Да что там проверять! Я сам его в бумажку запаковывал! (Ко всем.) А кто сказал, что Егор Соловьев трепло? Вот он! Новенький! Пластинчатый пастеризатор! С завтрашнего дня начинаем монтаж — и молоко рекой потечет!

Подходят П р о н и н а, Н о в и к о в и В и н о г р а д о в а. Мужчины открывают контейнер: стоит проржавевший агрегат.

Вот это да!

Г о л о с а. Самовар!

— А где же цепи? Нету? Трепло и есть!

— Вместо новой техники прислали металлолом!

Смех.

— Волоки его на свалку.

С шумом и гиком тянут в сторону волокушу.

На сцене остались Новиков, Колесов, Виноградова, Пронина.

Н о в и к о в. Значит, никакие предприимчивые снабженцы вас выручить не могут.

П р о н и н а. А институту не стыдно разве? Смотрите, что они делают!

Входит К о л ь ц о в.

Н о в и к о в. Ясно. Завтра жду.

Новиков уходит вместе с Колесовым.

П р о н и н а. Посмотришь на такое безобразие — все из рук валится.

К о л ь ц о в. А на кой черт тебе это председательство? Ну, зачем? Наград полно… Больше, чем у меня.

Виноградова любуется Кольцовым, и он это видит.

Женщинам женственность идет.

В и н о г р а д о в а. А может, Митенька прав? А, Ольга?

П р о н и н а. Не знаю. Может, для тебя и прав. Кто жить не умел, того помирать не выучишь. А что же с селом-то будет?

К о л ь ц о в. Но это не глобальная проблема, ей-богу! Ну, чего вы раздуваете кадило?! Сейчас главное — промышленность! Оборона! А село…

П р о н и н а. А кто кормить всех вас будет? Кто?

К о л ь ц о в. Ты утрируешь, сестра. Поедем лучше к нам. Первое время остановишься у меня.

П р о н и н а. Племянников нянчить?..

К о л ь ц о в. Ну, об этом поговорим, поговорим…

П р о н и н а. Иди, Митя. Ступай.

К о л ь ц о в. Ну и неразумно. Надо когда-то подумать и о старости. Ты свое дело сделала — подняла колхоз, — пора и отдохнуть. (Уходит.)

В и н о г р а д о в а. Митя такой важный человек!

П р о н и н а. А если его недельку не покормить? А? Как тогда?

В и н о г р а д о в а. Ну, полно тебе! Все будет хорошо!

К Прониной и Виноградовой подходит С о л о в ь е в.

С о л о в ь е в. Вы, конечно, можете возражать, но я вам так скажу: на этом старом самоваре хорошо портянки сушить, а не в механизированную линию его монтировать!

П р о н и н а. А ты где был, когда упаковывали контейнер? Где? Ты сейчас же поедешь в институт и привезешь тот пастеризатор, что мы купили. А не привезешь… (Притягивает Соловьева к себе за рукав.)

С о л о в ь е в. Я все усек. Мне говорили, что у вас крепкая ручка, но что такая железная, я догадался только сейчас. (Поспешно уходит.)

В и н о г р а д о в а. Успокойся, Оля. Получим мы наш пастеризатор.

П р о н и н а. Ох, заместитель парторга, дорогая ты моя подруга. Купить-то и внучок купит, а продать и дедушка намается. «Получим»!

Подходят И р и н а и д е в у ш к и - д о я р к и.

И р и н а. Мое дело сторона, а муж мой прав. И чего так убиваться, тетя Оля? Это даже к лучшему. А то поставили бы полную механизацию, сразу же расценки срезали бы, а нам с Егором еще тысчонку — и получаем «Жигули».

П р о н и н а. Эх ты! Все только о своем: о «Жигулях», о тряпках, а за село советское, за бабу простую, у которой руки к сорока годам ломит бесконечно… Эх!..

В и н о г р а д о в а. Ладно! Пошли на вечернюю дойку собираться.

Сцена пустеет. Слева у портала высвечивается памятник павшим односельчанам. Горит Вечный огонь. У ограды в скорбном молчании стоит Ф е д о р. Вместо одной ноги — деревяшка. Пронина подходит к нему.

П р о н и н а. Ты чего не в клубе, Федя?

Ф е д о р. А ты чего? Я пришел в праздник к ребятам нашим. Хотя какие уж они теперь ребята были бы! Да и праха-то их здесь нет. Только фамилии написаны на камне. Вон твой Михаил третьим стоит…

П р о н и н а. Дай мне одной остаться, Федя.

Ф е д о р. Не то горе, что у тебя нынче стряслось с этой техникой, а то, что вас, женщин, не бережем мы, не понимаем вашего волнения за всю державу.

Федор уходит. Пронина входит в ограду. Садится на камень. Звучит песня о войне.

П р о н и н а. Сколько лет прошло, а я все жду, глупая, своего неизведанного женского счастья! Тяжко мне, родненький, без твоей руки, ой как тяжко! Хоть бы во сне привиделся, Мишенька! А то и лицо из памяти ушло…

Тихо входит К о л е с о в. Кладет на камень цветы. Пронина приподнимается.

Ты чего, Михаил Михайлович?

К о л е с о в. Слышу, меня кто-то окликает, даже и не поверил, что вы так ласково можете меня звать, а сейчас догадался, что другой, мой тезка, в вашем сердце. Так что простите, Ольга Андреевна, что помешал.

П р о н и н а. Неужто, Миша, все простить мне не можешь?

К о л е с о в. А чем вы передо мной виноваты? Ухаживали за вами мы с Мишей Прониным. Вы предпочли его — и все.

П р о н и н а. Да нет же! Я знаю. Ты любил меня сильно. Очень сильно любил. Я даже испугалась той твоей любви. Боялась, что сгорит она мгновенно, как свеча. А Миша (кивнула на памятник) посмелее, порешительнее был.

К о л е с о в. Не нам его судить теперь. Уже больше тридцати лет, как его нету.

П р о н и н а. А ты обиделся, сбежал из села.

К о л е с о в. Я учиться ведь тогда поехал…

П р о н и н а. Не ври. Я ведь к твоей матери-покойнице всю войну тайком бегала. Она-то мне и рассказала, как ты из-за меня руки на себя наложить хотел…

К о л е с о в. Молодость, глупость это была.

П р о н и н а. Значит, все это неправда? Значит, не в отместку мне женился вскоре…

К о л е с о в. Это уж в конце войны. Да не судьба. Пятнадцать лет всего прожили…

П р о н и н а. Знаю. Где похоронил-то ее?

К о л е с о в. В Смоленске. Все скитался потом по белу свету. Детей поженил, замуж повыдавал. Внуков дождался. А потом такая тоска меня взяла… Вот и приехал. И как увидел тебя, так все прошлое, все самое дорогое, сбереженное в глубоком секрете, и всколыхнулось.

П р о н и н а. Не надо об этом, Миша. Не надо! Прошу тебя! Очень я перед тобой виновата! Суди!

К о л е с о в. И сам судить не буду, и другим не позволю. В общем, как хочешь, Ольга Андреевна! Прости, что помешал. (Уходит.)

П р о н и н а. Ну что, что? Ну, не тебе же это! И не будет больше никогда. Это все старое, забытое — это прощенье мне. А любви прежней не будет. А может, будет?.. Жадной собаке много надо. (Обращаясь к памятнику.) Прости, Миша, недолюбили мы с тобой! Прости! (Поклонившись памятнику, выходит.)

Звучит песня о сегодняшней деревне.

З а н а в е с.

Раннее утро. Кабинет Новикова. Н о в и к о в сидит за столом и пишет.

Голос помощника: «Привезли заграничную цепь».

Н о в и к о в. Давайте скорее.

Входит п о м о щ н и к. Кладет сверток на стол. Новиков разворачивает.

Ну-ка, ну-ка! Подумай, а? Обыкновенная цепь, и все. А анализ?

Помощник подает бумагу.

Так. Ого! Марганец! Эге! Да это только у авиационников доставать… Вот почему она у них такая долговечная!

Звонок телефона.

(В селектор.) Слушаю!

Ж е н с к и й г о л о с. Прибыл представитель Научно-исследовательского института сельского хозяйства товарищ Чайкин Роман Сергеевич.

Н о в и к о в. Спасибо. (Помощнику.) Спрячь в ящик — и никому ни слова! Зови Чайкина!

Помощник выходит. Входит Ч а й к и н.

Здравствуйте, Роман Сергеевич!

Ч а й к и н. Здравствуйте! Что у вас тут стряслось?

Н о в и к о в. Садитесь, пожалуйста.

Ч а й к и н. Благодарю вас. (Садится.) Так что же у вас тут случилось? Что это за категорический вызов через ЦК? Как это прикажете понимать?

Н о в и к о в. А как понимать этот циркуляр?

Чайкин смотрит.

Ч а й к и н. Э, нет, батенька Валентин Петрович! Не моя епархия! Вот вы, как депутат, как член ЦК, встречаетесь небось с министром. Вот ему и адресуйте упреки за этот циркуляр.

Н о в и к о в. Ах, вот как? А тогда скажите, пожалуйста, на основании чьих научных рекомендаций министр издал сей документ? Молчание. Вот так. Целый год «внедряли в практику» под прикрытием ваших «научных обоснований» этот циркуляр. А результат? Вы знаете сумму убытка? Иван Иванович имярек защитил докторскую диссертацию, а сельское хозяйство принесло государству убытки, исчисляемые десятизначной цифрой. За сто рублей у нас судят, когда ж это распространится и не на такие суммы? Вот почему село сегодня к вам предъявляет претензии. Забыли, забросили село. Запустили.

Ч а й к и н. Да помилуйте, я сам вышел из крестьян, из того самого села, за которое вы нынче ратуете.

Голос помощника по селектору: «Прибыли руководители колхоза «Октябрь».

Н о в и к о в (в селектор.) Просите, Василий Васильевич.

Входят П р о н и н а и К о л е с о в.

Как добрались? Дороги у нас плохие. Садитесь, пожалуйста. Вас знакомить не надо?

К о л е с о в. С товарищем Чайкиным мы знакомы.

Все садятся.

Н о в и к о в. Ну, так на чем мы с вами остановились? Вы сказали, что вышли из крестьян. Это само по себе большое достижение.

Ч а й к и н. Вы не так меня поняли…

Н о в и к о в. Видите, какие непонятливые люди руководят у нас. Вы с гордостью, с эдакой бравадой говорите: «Я вышел из крестьян!», а вам и в голову не приходит, что это звучит страшнейшим оскорблением для тех, кто не собирается и не смеет из крестьян выходить!

Ч а й к и н (с улыбочкой). Почему же?

Н о в и к о в. Да потому что, если он, крестьянин, по отжившим барским понятиям стоящий на самой низшей ступени общественно социальной лестницы — в буржуазном обществе, — а сегодня, в наше, советское время, поднятый партией до положения хозяина страны, не накормит эту страну, — никто ведь за крестьянина этого не сделает.

Чайкин поднял брови.

Существует такое понятие: «Продукцию производят крестьянин и добытчик руды».

Ч а й к и н. Свободное время заполняете собственной философией…

Н о в и к о в. Это не моя философия — это Маркс… применительно к данному случаю. Ну ладно. (Колесову.) Михал Михалыч, вы привезли расчеты?

Колесов встает, подходит к окну и кладет несколько листков.

К о л е с о в. Только силуэт. Прикидка.

Н о в и к о в. Ну-ка, ну-ка. Это что?

К о л е с о в. Это два электродвигателя.

Н о в и к о в. А это сам скрепер.

К о л е с о в. Точно. Вот контуры животного во время кормления.

Н о в и к о в. Ага! Значит, скрепер даст вам возможность на тех же производственных площадях…

К о л е с о в. Совершенно верно! На тех же площадях содержать большее количество коров. Очень просто.

Н о в и к о в. Как говорил художник Федотов: «Будет просто, когда сделаешь раз со ста!» Роман Сергеевич, включайтесь, включайтесь.

Ч а й к и н. Я жду какого-нибудь очередного подвоха.

Н о в и к о в. Не ждите. Вот смотрите. В Швеции отказались от нерентабельных скребковых транспортеров. Та система занимает лишнего человека. А отсюда возрастает себестоимость продукции. У них видите как просто. Кстати, Ольга Андреевна, покажите нам ваши нежные женские ручки…

П р о н и н а. Ну зачем это? (Раскрывает ладони.)

Н о в и к о в. Вот, Роман Сергеевич, немой укор нам с вами! К сорока годам у этих женщин от непосильного ручного труда руки сохнут, пальцы трескаются. Будете проектировать новый тип фермы с учетом передового опыта?

Ч а й к и н. Я знаю, знаю эту систему. Но нужна цепь особой конфигурации. Нужно добывать анализ стали.

Новиков кладет цепь на стол.

Н о в и к о в. Вот цепь! (Подает листок.) А вот анализ! Все? Будете проектировать?

Ч а й к и н. Это дело новое, у нас еще не освоенное…

П р о н и н а. Проглотить-то хочется, да прожевать лень.

Н о в и к о в. Вам дать коврик, чтобы с горки этой проблемы удобнее было съехать?

Ч а й к и н. Никто не даст нам ассигнований.

Н о в и к о в. Мы найдем средства. Будете?

Ч а й к и н. Боюсь…

Н о в и к о в. Ну, черт с вами, извините! Это просто поразительно! И это все происходит в наше время, в конце двадцатого века.

П р о н и н а. Вам, товарищ Чайкин, убить бы день, а ночи не увидите!

Н о в и к о в. Вот эта женщина ездила со мной на международную сельскохозяйственную выставку.

Ч а й к и н. Я тоже ездил.

Н о в и к о в. Ну и что? Что из того, что вы ездили? Что переменилось в вашем сознании? А ничего! А вот она спать ночами не может — разными хитрыми и обходными путями добывает все для поточной молоколинии. Ну, почему? Почему вы, ученые, специалисты, сидящие на этом деле, ничегошеньки не предпринимаете? Ведь от того, будут ли введены животноводческие комплексы или не будут, вы лично материально не страдаете и не теряете всяческих благ. Так чего же тревожить тихую, как сон, жизнь?

П р о н и н а. А вчера? Срам!

Н о в и к о в. Вчера вот они получили от вас пастеризатор. Старый самовар, как назвали его колхозники. Что же это такое?

Ч а й к и н. Пластинчатые пастеризаторы мы даем только молокозаводам.

П р о н и н а. А мы что, фабрику игрушек создаем?

Ч а й к и н. Мы, выполняя заказы тысячи предприятий, еще ни разу не получали ни одной рекламации…

К о л е с о в. Скандалить с вами не хотят. На месте, своими средствами переделывают то, что вы присылаете. Вон клетки для свиней! За вас переделывали. Дверки не закрываются, ничего не подходит… И все кувалда да сварка, кувалда да сварка.

Н о в и к о в. Я вас в последний раз серьезно спрашиваю: возьмется ваш институт за этот новый проект?

Ч а й к и н. Да не имею я права, Валентин Петрович! Зарежете вы меня.

П р о н и н а. С вами натощак не сговоришься.

Н о в и к о в. Ладно. (Колесову.) Начинайте сами. Я вас свяжу с нашими местными проектировщиками, подключим промышленность и докажем, что можем это сделать сами и в короткий срок.

Ч а й к и н (негромко). Баба с возу…

Новиков резко поворачивается к нему.

Н о в и к о в. Выходит, зря мы вас вызывали, зря на вас надеялись. Или уж выработалась эдакая защитная реакция: меня критикуют, в лицо говорят о том, что совесть утеряна, что стыдно так жить на земле, а с вас как с гуся вода. Хотя бы человеческая, мужская гордость и достоинство у вас есть?!

Ч а й к и н. Как же вы так можете, Валентин Петрович?!

П р о н и н а. Глазами плачет, а сердцем смеется.

Ч а й к и н. Тут же женщина!

Н о в и к о в. Женщина?! Да вы же сами видели руки этой женщины! А десятки миллиардов убытков из-за вашей безответственности — это как? Не стыдно?! Мальчишка вынужден уезжать из села только потому, что ему с десятилеткой стыдно вилами навоз выгребать! Вот у него стыд и совесть! Ему стыдно, что так нерационально используют его знания! Говорили мне мои товарищи, партийные работники, как равнодушно-холодно вы относитесь к технической революции, что началась сейчас на селе. Честное слово, не верил! А теперь убедился!

Ч а й к и н. Вы не знаете наших проблем! Нам ничего не дают, а только с нас спрашивают!

Н о в и к о в. Не дают?! А два месяца тому назад кому вручались ордена и Государственные премии? Хотя всем известно, что это была большая натяжка. Аванс, чтоб приободрить вас! Да, нам с вами надо говорить не здесь. Вы извините, что зря вас потревожили. Извините.

П р о н и н а. Кто не любит критики, тот не хочет исправляться.

Голос по селектору: «Машина товарища Чайкина у подъезда».

Чайкин слегка кивает головой и с важным видом выходит из кабинета.

Н о в и к о в. Ну, что скажете?

П р о н и н а. Кто кого за глаза поносит, тот того боится.

Н о в и к о в. Правильно! Хватит о нем! Давайте искать выход.

К о л е с о в. Сами начали, сами и завершим.

Н о в и к о в. Я предупредил секретаря по сельскому хозяйству. Он ждет вас. Включайтесь в это дело активно. Докладывайте о ходе работы каждые два дня. Если где какая заминка — немедленно связывайтесь. Идите. А вас, Ольга Андреевна, прошу задержаться на минутку.

Колесов выходит.

(Прониной.) Тут звонил начальник вашего брата, генерал Северов из политуправления. Я просил, как приедет сюда с инспекцией, навестить ваш дом, побывать в избе депутата Верховного Совета СССР. Вы не волнуйтесь. Ваш брат Дмитрий Андреевич у них там на хорошем счету. Идет в гору. Вот не пойму я сам себя… Ваш брат — хороший человек, видный… и все при нем… Но что-то меня смущает в этом вашем Мите. Еще не пойму, не знаю… Уж очень мне хочется с ним по душам поговорить. Может, заодно с генералом заеду на часок? Не возражаете? И поговорили бы.

П р о н и н а. Ой, Валентин Петрович! Митя меньшой у нас. Я его нянчила. До сих пор люлька его сохранилась. Катюшка хотела выкинуть ее. Знаете, такая лубяная люлька, а я запрятала на чердак. И не знаю, зачем она теперь нужна, такая рухлядь. Сейчас у всех коляски на рессорах, а я вот сохранила. Двенадцать лет Митя не приезжал домой. Живет в Москве. На Ленинском проспекте. Уж дедом скоро будет.

Н о в и к о в. Вы вот что, Ольга Андреевна… Вы ту люльку лубяную снимите с чердака, пыль с нее смахните… А?

П р о н и н а. Зачем это?

Н о в и к о в. А может, ему приятно будет? Как память о детстве. А?

П р о н и н а. Ой, и правда!

Н о в и к о в. А Колесов — интересный человек. Очень. Семейный?

П р о н и н а. Он вдовец.

Н о в и к о в. Вы приласкайте его. Может, ожените. Ну что ж, такой великолепный мужчина — и бобыль.

П р о н и н а. Я вижу, что вы все знаете?

Н о в и к о в (слишком поспешно, и от этого сам себя выдал). Ничего я не знаю…

П р о н и н а. Невестой я его была. Уж обо всем оговорились. И день свадьбы назначили. Да дура я, дура набитая… испугалась. Миша все бегал к нам, с Митей занимался, математику за него тянул… И видела я, что ни к чему это Михаилу, а он все занимался с братом. И все он для меня, как самый близкий человек, делал. А уехал он в Москву экзамены в институт сдавать, а друг его, тоже Михаил, возьми и подступись ко мне. Я-то сдуру и предала свою любовь — вышла замуж. А Миша… Колесов-то Михал Михалыч… от горя чуть на тот свет из-за меня не ушел. Вот ведь какое дело. Неужто не знали?

Н о в и к о в (просто). Знал. Да не смел и не смею в это ваше личное дело вмешиваться.

П р о н и н а. А теперь нам рядом трудно. Очень трудно, наверное, будет.

Н о в и к о в (подхватил). Если врозь. А если вместе?

П р о н и н а. И не придумаю, как вам ответить. Не готова еще!

Н о в и к о в. А вы не спешите. Но и не повторяйте того, что сделали уже когда-то.

П р о н и н а. На свою глупость жалобы не подашь. Ладно, поеду я, что ли.

Н о в и к о в. Счастливо, Ольга Андреевна! А в деле механизации фермы мы постараемся вам помочь, только вы партизанщиной не занимайтесь. Несерьезно это. Ничего у вас без людей да без райкома не выйдет. А мы поможем, слово даю. Не для того мы здесь штаны протираем, чтобы не помочь.

П р о н и н а. Пока больной дышит, он надеется.

Н о в и к о в. Я вижу, вы обиделись на критику.

П р о н и н а. Милого побои недолго болят.

Н о в и к о в. Так что ж тогда подкусываете меня?

П р о н и н а. Ну, как же сразу согласиться? (Засмеялась.) До свиданья, дорогой наш защитник! Спасибо. (Подает Новикову руку.)

Н о в и к о в (пожимая руку Прониной). Счастливо!

Пронина выходит.

(Садится за стол. В селектор.) Василий Васильевич. Мне нужно полчаса поработать над статьей, а потом соедините меня с Центральным Комитетом партии. (Работает.)

З а т е м н е н и е.

На сцене К а т я, П р о н и н а, Н и к о л а й, К о л е с о в, В и н о г р а д о в а и К о л ь ц о в. Мощно звучит музыка Бетховена. Катюша заканчивает играть. Пауза.

К о л е с о в. Тысячи лет пройдут! Сменятся десятки поколений, но Бетховен будет жить вечно!

Н и к о л а й. Катя! Пойдем в сад, а? Я что-то тебе сказать хочу…

К а т я (вставая). А тебе правда понравилось? Нет, только честно?

Катя и Николай выходят.

П р о н и н а (Колесову). Ну, чего еще у нас не хватает? Все вроде есть…

К о л е с о в. Моторы будем в ночь перебирать…

Кольцов выходит из дома.

Виноградова садится к столу.

В и н о г р а д о в а. Оль! Ну скоро, что ли?

П р о н и н а (смотрит на часы). Да должны вот-вот…

В и н о г р а д о в а. Может, я пойду в правление?

П р о н и н а. Повремени.

Шум подъехавшей машины. Пронина с Виноградовой выходят встречать гостей. К а т ю ш а входит в дом, убирает ноты. Вбегает К о л ь ц о в, поспешно надевает китель, приглаживает волосы. Увидел самовар.

К о л ь ц о в. Ну, уж этот позор надо куда-то…

Хватает самовар. Открывает краник и обливает себе брюки.

А, черт!

К о л е с о в. Да зачем ты, Митя?

К а т я. Давайте спрячем его сюда в уголок, за пианино.

Прячут самовар. П р о н и н а пробегает в свою комнату.

Входят генерал С е в е р о в и Н о в и к о в.

К о л ь ц о в. Здравия желаю, товарищ генерал!

С е в е р о в. Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! (Поворачивается к Катюше.) Здравствуйте, милая девушка!

Входят Н и к о л а й и В и н о г р а д о в а.

К а т я. Здравствуйте! Меня Катей зовут.

С е в е р о в. А отчество, простите?

Н и к о л а й. Какое у нее отчество — просто Катя, и все.

С е в е р о в. Ну, как же? Ведь, наверное, уже невеста чья-то?

Н и к о л а й. Точно. Моя.

К а т я (метнула взгляд на Николая). Екатерина Калиновна.

К о л ь ц о в. Допотопное отчество-то…

С е в е р о в. Ой, какое милое русское отчество! Очень приятно. (Пожимая руку.) Евгений Павлович. (Поздоровался с Колесовым, подходит к Николаю.) Евгений Павлович.

Н и к о л а й. Николай… Евгеньевич…

С е в е р о в. Смотрите, как интересно, двойной тезка моему Коле.

Входит П р о н и н а. В модном костюме.

А вот и сама знаменитая хозяйка-кормилица. (С большим почтением шаркает ногой, склоняет голову.) Северов Евгений Павлович. А мне можете не представляться — вас я знаю еще по Сессии Верховного Совета, уважаемая Ольга Андреевна.

Пронина смущена.

Мне говорил Валентин Петрович, что вы не откажете мне в любезности принять в своем доме. Не прогоните, надеюсь?

П р о н и н а. Милости просим.

К а т я. Ой, мама, что вы…

К о л ь ц о в. От темнота-то…

С е в е р о в (отвечая ей поклоном). Сердечно благодарен. (Осматриваясь вокруг.) Вот так живет знаменитая председатель дважды орденоносного колхоза «Октябрь».

П р о н и н а. Я нынче не на работе… Приболела малость… Из дому не выпускают. А у нас как раз сейчас самые главные дела решаются.

С е в е р о в. Правильно делают. А то часто бывает так, что мы узнаем, какой прекрасный человек и работник был… после смерти. Так что уж лучше при жизни поберечь. Правильно?

К о л ь ц о в. Так точно, товарищ генерал!

Новиков сидит возле Колесова и о чем-то негромко говорит с ним.

В и н о г р а д о в а (Прониной). Я же сказала давеча, что без тебя ничего делать не будем. Ты же сама слышала, как партком решил — все согласовывать с тобой. Так что лечись, отдыхай спокойно. В твоем распоряжении еще три дня.

П р о н и н а. Воля птичке дороже золотой клетки. (Смеется.) Все равно вечером буду на монтаже линии.

С е в е р о в. Можно посмотреть портреты?

П р о н и н а. Да это только часть… У нас еще альбом есть. Там Митенька еще махонький, ну совсем титешный…

К о л ь ц о в. Оля!

С е в е р о в. Как вы сказали? «Титешный»? Надо записать. Отличное и почти забытое русское слово. Значит, вы, Дмитрий Андреевич, тоже, как и я, как и все нормальные люди, были титешным? Отлично! (Вдруг увидел самовар.)

Кольцов старается отвлечь внимание генерала от самовара, а генерал вежливо, но настойчиво тянется к самовару.

Подумайте, какая прелесть! Самовар! (Берет самовар и несет к столу.) Да не подделка электрическая, а настоящий, так сказать, действующий на шишках!

Все смеются. Северов ставит самовар на стол.

А то все телевизор да телевизор. Нет, как сказала одна поэтесса: «Продам я, к черту, телевизор — куплю я, братцы, самовар». Самовар! Смотрите-ка, настоящий самовар, за таким Римский-Корсаков, или Калинин, или Есенин сиживали. Тут и надпись есть. (Надевает очки и читает.) «Тульский гос. завод». Чудо! Вот значит. В первые годы Советской власти выпускалась такая прелесть, а теперь днем с огнем не сыщешь. Не так ли, Дмитрий Андреевич?

К о л ь ц о в. Так точно, товарищ генерал!

С е в е р о в. Да что вы, дорогой Дмитрий Андреевич, меня все на службу возвращаете? Хочется побыть хоть немного на отдыхе.

К о л ь ц о в. Слушаюсь, товарищ генерал!

Н о в и к о в. Ну, Ольга Андреевна, угощайте гостей, а мы пока с Михаилом Михайловичем пройдем к скреперной установке. Можно? Кстати, Вера Алексеевна, когда появится ваш парторг?

В и н о г р а д о в а. Да обещал сразу после семинара. Я-то умаялась…

П р о н и н а. Не говори, подруга! И ты умаялась, и я с таким заместителем парторга как контуженая хожу.

В и н о г р а д о в а. Ну какой из меня заместитель?!

Новиков, Колесов и Виноградова выходят.

Пронина подает на стол.

С е в е р о в. А кто у вас в семье музицирует? (Кольцову.) За вами я этого таланта раньше не замечал!

К о л ь ц о в. Эти шалости не для нас.

С е в е р о в. Вы так считаете? А в нашем доме все должны были играть на фортепьяно и обязательно знать два-три иностранных языка. Да что там у нас, в семье обыкновенных московских интеллигентов! Вот в семье Владимира Ильича все играли на разных инструментах. Даже устраивались семейные музыкальные вечера с хоровым пением на несколько голосов.

П р о н и н а. Простите, что попросту встречаю. Коля, вздуй самовар!

С е в е р о в. Сапогом его, сапогом! Теперь такое только в кино можно увидеть.

Николай подхватывает самовар и выскакивает из дома. Пронина, поставив на стол закуски, стоит в нерешительности. Кольцов уловил ее взгляд.

К о л ь ц о в. Да ты что? Еще лапти старые достань!

С е в е р о в. Что случилось?

К о л ь ц о в. Да так… (Раскрыв свой чемодан, достает две бутылки коньяка, шпроты, сардины, патиссоны, маслины.) Вот так!

С е в е р о в. А чего-нибудь попроще, поздоровее и поестественнее нет?

К а т я. Мама такие щи сварила! Упарила их…

С е в е р о в. Вот, вот, вот, вот! Щи, да еще упаренные, — это прекрасно. А эту цивилизованную дребедень спрячьте в свой дорожный кофр.

Кольцов смущен.

И если можно, Ольга Андреевна, прямо в чугунке. А?

П р о н и н а. Можно и в чугунке. (Ставит на стол чугунок со щами.) Прошу руки мыть!

Катя и Пронина провожают Северова в сени. Кольцов решительно наливает себе в стакан коньяка и выпивает. Когда все будут входить в дом, он аккуратно, пальцами, будет вытирать себе губы.

С е в е р о в. Ну, давайте-ка быстренько к столу.

В окне появляется Н и к о л а й. Северов его не видит.

А где ж ваш жених, Екатерина Калиновна?

К а т я (видит Николая). Да какой он жених, Евгений Павлович! Он еще дитя! А мы, женщины, любим мужчин солидных, постарше. Вот вроде вас. Можно я с вами рядом сяду?

С е в е р о в (с улыбкой). Ох, и что вы, Екатерина Калиновна, делаете со старым генералом? Не дай бог Николай Евгеньевич услышит…

Н и к о л а й. Все она врет! Мы уже обо всем сговорились.

К а т я (садясь рядом с Северовым). Сговорились больше не встречаться!

С е в е р о в. Попались мы с вами, Екатерина Калиновна. (Держит в руках бутылку.) Позволите?

Н и к о л а й. Она водку не пьет.

К а т я (демонстративно). Прошу вас! Да пополней.

П р о н и н а. Да ты что, доченька?

К а т я. Молчите, мама! Так надо! Надо! Наливайте!

Северов налил.

С е в е р о в (Прониной). А вам?

К а т я. Бабушка пьет только коньяк своего производства… чай из чайника. «Пронинский».

П р о н и н а. Для такого уважаемого гостя… Только чуть-чуть!

С е в е р о в. Есть чуть-чуть! (Наливает.) А вам, Дмитрий Андреевич, надеюсь, в стакан, а не в стопочку. Чего уж там размениваться? Мы с вами по-мужски. А?

К о л ь ц о в. Что вы, Евгений Павлович! Я ведь в рот не беру.

С е в е р о в. Ну, пусть вам будет хуже. (Встает.) Дорогие мои! Я предлагаю выпить за нашу прекрасную жизнь, когда мы, еще час тому назад совершенно незнакомые люди, сидим добрыми и, кажется, старыми друзьями в час отдыха, в час встречи. За нашу прекрасную жизнь! (Выпивает стоя.)

Все выпивают, закусывают.

Огурчики — мечта! А щи-то, щи!

Пронина наливает щи Северову в тарелку.

А ложечки деревянной не найдется?

К о л ь ц о в. Вы уж нас совсем дремучими считаете, Евгений Павлович.

С е в е р о в (Прониной). Шутник ваш братец, шутник.

П р о н и н а. Ну что поделать — не родит верба груши.

С е в е р о в. Кстати, Николай Евгеньевич, как там, на вашем посту?

Н и к о л а й. Шумит! Ой, ой! Да он, никак, расплавиться решил! Ой, да все руки так пожжешь.

Пронина быстро выходит.

С е в е р о в. Коля! Держись. Мы идем на помощь!

Северов вслед за Прониной выходит. За ним — Катя.

Пауза.

Кольцов остался один. Снова тайком выпивает. Ходит по комнате, рассматривает вещи, фыркает, морщится, презрительно улыбается.

К о л ь ц о в. Господи! Слоники, статуэточки, фигурки! Какое мещанство! Нет, нет! Пора домой! В цивилизацию!

В дверях появляется П р о н и н а. Сзади нее стоят Н о в и к о в и С е в е р о в. Кольцов берет и тычет пальцем в лубяную люльку.

Вот он откуда, этот туалетный запах! Фу, какая мерзость! Эх, темнота, серость! Выкинуть! (С пренебрежением берется за бортик люльки и несет ее к двери. Сталкивается с Прониной.) Чего это ты, сестра, этот срам и доме держишь?! Неужели у тебя денег не было на коляску?! А то ишь как пропахла!

Н о в и к о в. А после вас, Дмитрий Андреевич, никого в ней не баюкали. (Прониной.) Брат-то ваш в великие люди выходит, а вы его в детстве, оказывается, в такой плохой люльке качали. Куда ж это годится? (Улыбается.) Ну, как жизнь, Ольга Андреевна?

П р о н и н а. Валентин Петрович, вы меня с собой возьмите, когда к министру поедете.

Н о в и к о в. А что у вас за дела с министром? (Северову.) Подумайте, Евгений Павлович, чуть что не так, эта колхозница если не к Председателю Совета Министров, то к министру запросто. И ведь принимает.

К о л ь ц о в. А вот у нас министр, когда мне надо, — он меня сразу же… Ведь правда, Евгений Павлович? Я инспектирую военно-исторические музеи…

П р о н и н а. Хвастать — не косить, спина не болит.

Н о в и к о в. И Музей морского флота тоже в вашем подчинении?

С е в е р о в (оживленно). В его, в его подчинении.

Н о в и к о в. У нас есть отличный, ну просто уникальный экспонат.

С е в е р о в. Имеющий непосредственное отношение к созданию Военно-Морского Флота.

Н о в и к о в. Да без того экспоната вообще не было бы ни флота, ни руководящих кадров на флоте.

К о л ь ц о в. Ну-те, ну-те?

Новиков встает, торжественно берет люльку и преподносит ее Кольцову.

Н о в и к о в. Вот в этой посудине плавал завтрашний адмирал.

Северов еле сдерживает смех.

Из курной избы он на простор морской вышел. А нянчила его сестра. Средств у нее не было на коляску. Да и колясок-то не было! А завтрашний адмирал все забыл, по двенадцать лет в родных местах не появляется. (Прониной.) Не грусти, хозяйка, хоть и обидно тебе за своего братца за то, что его в твоем доме отчитывают.

К о л ь ц о в. Ей обидно, что вы в чужом доме, как в своем, командуете и компрометируете меня перед руководством.

С е в е р о в. Что, что вы сказали про руководство? Не расслышал. Нет, я все же должен завершить самоварную операцию. (Уходит.)

П р о н и н а. Сколь лет прошло, Митя, сколь воды утекло. Сколь делов мы тут наворочали, чтоб себя из грязи за уши вытянуть. Вона как жить начинаем! И обидно мне до слез, что нет во всем этом огромаднейшем, нечеловеческом труде ни одной твоей былиночки.

К о л ь ц о в. Ну, прости. Однако пора. Не бросать же генерала.

Н о в и к о в. А может, генерал и сам не поедет?

П р о н и н а. Обиделся. Бежишь! Мы тут готовились. А ты бежишь. Евгений Павлович, такой большой человек, в нашем доме свободно дышит, а ты люльки собственной засрамился?! И все в этом доме тебе обрыдло, все не так! Наплевал в свое детство, в мою память! Эх, Митя, Митя! Для того ль я тебя тянула-учила?! Срам-то перед людьми какой!

К о л ь ц о в. Ну хорошо. Я останусь.

Н о в и к о в. Вот это дело! И чтоб без обид, бывший крестьянин, будущий адмирал! (Прощается и выходит.)

К о л ь ц о в. Демагогия. Сплошной какой-то бред.

Пронина подсаживается к нему, ласково проводит рукой по голове.

П р о н и н а. Скоро совсем седым будешь… Ох, Митенька, не любила б я тебя так сильно, нешто терпела бы такой позор за тебя.

Кольцов смотрит с удивлением.

Ведь умный человек, а вроде все дурака валяешь. Неужто не понял, что в чужое кресло тебя посадили, а ты всерьез это принял.

К о л ь ц о в. Глупости ты говоришь!

П р о н и н а. Вот и упрямишься. А упрямство — порок слабого ума.

К о л ь ц о в. Вот уж и дурак. Меня чтут, уважают. Я такой известный человек…

П р о н и н а. Митя!!! Умной спеси не бывает! (Отходит к окну.)

Кольцов сидит, глубоко задумавшись.

К окну с улицы подходит К о л е с о в.

К о л е с о в. Налаживается вроде дело. Сейчас попробуем пустить.

П р о н и н а. Неужели дожили до светлого дня? Ой, спасибо, Мишенька…

К о л е с о в. Оля!.. Я думал, все забыто, все прошло. А тогда, у памятника, когда ты со мной говорила с таким чувством, с такой нежностью…

П р о н и н а. И ты взволновал меня, Миша. Будто давнее, незабываемое вернулось…

К о л ь ц о в (угрюмо). Меня критикуешь, а сама? Мне-то уж почти пятьдесят, а ты-то ведь старше меня…

К о л е с о в (решительно входит в дом). Знаешь, Митяй! Ты про себя думай, а Ольгу оставь в покое. А то я при всех расскажу, как за тебя в седьмом классе математику сдавал. Понял? Вот и помалкивай!

Кольцов идет в соседнюю комнату. В дом входят л ю д и.

(Прониной.) Оленька!

П р о н и н а. Нет, Миша. Ешь с голоду, люби смолоду. (Гостям.) Прошу к столу.

Все рассаживаются. Пронина подходит к занавеске, за которой стоит Кольцов.

Мить! Выдь к людям-то, неловко. А?

К о л ь ц о в. «В чужое кресло», говоришь?

П р о н и н а. Не обижайся, а?

К о л ь ц о в. Я думал об этом… Думал до отставки дотянуть…

П р о н и н а. Вертайся домой, Митя. Помощником мне надежным будешь. Дети-то уж пускай там остаются, а ты с женой вертайся, а?

К о л ь ц о в. Не то ты говоришь. Не то.

П р о н и н а (в сторону). Нет, таких, как Митя, видать, ничем не прошибешь! Разве что на голодный паек посадить, пока уважением к нашему труду не проникнется.

С е в е р о в. Ко мне тут секретарь райкома с одной просьбой обратился. В общем… (Кольцову.) Даю вам своей властью две недели отгула-отпуска, так сказать, на лечение…

К о л ь ц о в. Благодарю вас, товарищ генерал! Мы как раз с супругой на воды, к морю, собирались…

С е в е р о в. Нет, нет! Пожалуй, не стоит! (Прониной, многозначительно.) Я думал, что Валентин Петрович очень круто тут про люльку, но ведь если полегче, то, пожалуй, и не проймет?! Как думаете, Ольга Андреевна?

П р о н и н а. Слонова кожа, Евгений Павлович, — не проймет!

С е в е р о в (отводя Пронину в сторону). Как-то нелепо все вышло с вашим братом, Ольга Андреевна. Был отличным боевым офицером. Направили учиться в академию. А он ни с того ни с сего вдруг музеями увлекся. А нутра-то не хватило. Вот и дотягиваем до отставки. Ну, просто не знаю, как это ему поделикатнее втолковать.

П р о н и н а. Я вижу, вижу, Евгений Павлович. А вы не поделикатней, вы порезче, повластнее с ним… Чтоб, может быть, даже оскорбить в нем того, нашего гордого Митю-офицера. А? Ведь и медведь — костоправ, только самоучка.

С е в е р о в. Вы так думаете? Ну, я попробую. (Подходит к Кольцову.) Оставайтесь здесь! До особого распоряжения!

Кольцов вытягивается, козыряет.

К о л ь ц о в. Слушаюсь!

С е в е р о в. Вам для оздоровления очень полезен воздух родной деревни. Ясно?

К о л ь ц о в. Чего уж ясней, Евгений Павлович?! Обижаете меня при всех, товарищ генерал.

В и н о г р а д о в а (Северову, вставая и обнимая Митю). Э, нет! Я нашего Митеньку в обиду не дам! Хоть вы и генерал, товарищ Северов, но я вам не позволю…

С е в е р о в. Вера Алексеевна! Да помилуйте, голубушка!

П р о н и н а. Бесполезно, Евгений Павлович! Любит она его!

С е в е р о в. За вами тост, любезная хозяюшка.

П р о н и н а (поднимается с рюмкой в руках). Поздравьте нас, Евгений Павлович и Дмитрий Андреевич! Кончаем мы с тяжким ручным трудом. Сейчас пойдем на пробный пуск. Поздравьте и выпейте с нами за этих и других простых людей, что полмира кормят и поят. Ну? Поздравьте же!

С е в е р о в (кланяется). Спасибо вам, родные! (Кольцову.) А вы? Ну что же вы? Митя! Эх, Митя, Митя!

Кольцов гордо выходит из дома.

К о л е с о в. Таким, как Митя, сразу трудно все выучить. Но я репетитор опытный. Я его к следующему разу подготовлю! (Пьет.)

Пронина встает.

П р о н и н а. И рада бы заплакать, да смех одолел. Пошли!

З а н а в е с.

Декорация первой картины. Решительно входит П р о н и н а, за ней следом — С о л о в ь е в, И р и н а и д е в у ш к и - д о я р к и.

П р о н и н а. Я в сотый раз говорю тебе, Егор, поезжай на станцию и освободи вагоны, я за простой штраф платить больше не буду!

С о л о в ь е в. А если сделать такую комбинацию. Начальнику станции для приусадебного участка нужны минеральные удобрения. Ну что нам стоит подкинуть ему пару тонн этого товару, а он взамен нам тоже пойдет навстречу… Эдакий айнгешефт!

П р о н и н а. Прекрати ты заниматься этими авантюрами!

С о л о в ь е в. О боже мой! (Уходит.)

П р о н и н а. Ну что, мои хорошие? Все то же?

И р и н а. Надои падают, коровы хиреют.

Д е в у ш к а. Кто придумал эту инструкцию?

И р и н а. Нам в следующем месяце нечего получать будет в колхозной кассе.

П р о н и н а. Кто ветрам служит, тому дымом платят.

Д е в у ш к а. Может, будем по-нашему, по-проверенному скотину кормить?

П р о н и н а. Давайте по-проверенному. Только чтоб никто языком не махал. Поняли? Если приедут с проверкой из сельхозуправления, говорите: кормим согласно присланным рекомендациям. Идите.

Девушки уходят. Пронина тяжело опускается на скамью.

Входит К о л е с о в.

Садись, Михаил Михайлович.

К о л е с о в (садится, присматривается к спинке лавочки). Смотри-ка, тут что-то было вырезано. Сколько лет эта скамья здесь стоит, я вот приезжал к покойной маме, потом к сестре приезжал несколько раз, приходил на эту лавочку, а не замечал.

П р о н и н а. Ты и меня стороной обходил во время этих приездов. Не мог простить?

К о л е с о в. Нет. Все сложнее. Мы просто стали другими.

П р о н и н а. Да, мы совсем не те, что когда-то сидели на этой лавочке, до войны.

К о л е с о в. Вот смотрю сейчас на твои глаза и не пойму, какие они у тебя. А? Оленька… Андреевна?

П р о н и н а. Мы с моей кошкой Муркой близнецы трехцветные. (Грустно смеется.)

К о л е с о в. Нет. Самое главное в них — ласка. Ласковые у тебя глаза. Очень.

П р о н и н а. Это беда моя большая. Веришь ли, Миша, смотрю я на мужиков наших, иному бы по шее надавать, а тут эта ласка, эта непрошеная жалость к нему: «И чего ты такой бестолковый человек, жизнь на чепуху расходуешь? Ведь жизнь!!! А ты ее прогуливаешь, пропиваешь!» И не знаешь, как с такими быть… А добрые глаза оттого, что пережили мы тут много. Я знаю, знаю. И на заводах, и на фронтах, может, еще труднее было, но ведь каждому кажется, что более него никто и не переживал в жизни! Молодухами работали на той самой ферме, что нынче механизируем. Это нынче! А тогда? Все на себе, вода на себе… И навоз, и корма.. И каждое утро — вместе с воем голодной скотины — вой очередной вдовы. А вдовам тогда всего по двадцать годочков было. Да полно об этом.

К о л е с о в. Нет, вижу, что в тебе за эти годы кроме доброты и ласки много и беспокойства появилось.

П р о н и н а (тяжело вздохнув). «Беспокойства»… Иной раз бегаешь-бегаешь по разным там главкам да трестам, а толку нет! Обидно, Миша.

К о л е с о в. Жизнь не стоит на месте, меняется, совершенствуется.

П р о н и н а (вздохнув). Жизнь… А зачем я живу? Зачем меня мать, Анна Ильинична, в трудных муках на свет принесла? Зачем? Чего суечусь? Чего добиваюсь? На кон черт этим Иркам да Егорам Соловьевым та механизация? Я для них разорвись надвое — скажут: а что не начетверо? Что мне, больше всех надо? Ведь и награды есть, и почести разные, и чего меня несет на рожон?! Тому нужно квартиру — я! Этому кирпич или ребенка в ясли устроить — я! А тому и вовсе ничего не надо, а пишет, требует — и снова я! Будто у меня и своей-то жизни нет, а только хлопоты обо всем белом свете! Нет! Бестолковая, беспокойная, вздорная женщина!!! Ведь когда-то умру, стану прахом, все станет тленом… и не увижу, что после моего пребывания на этом свете людям стало легче, светлее, красивее жить! Все спешу, все лечу как угорелая кошка, а люди смотрят и про себя смеются — чумная! Ну почему? Может, плюнуть на все и пожить, как иные, спокойно, размеренно, по режиму да без нервотрепки? Нет, не укладывается в моей голове такой образ жизни. Я ж человек, а не корова, которую поставь в теплый хлев, накорми вволю — она и довольна. А? Нет! Ненавижу!!! Почему мне спокойные люди, Миша, спокою не дают?! А тут еще Митька… Вот напасть на мою голову!

К о л е с о в. Я тут над ним такую штуку удумал…

П р о н и н а. Не надо, Миша. Это жестоко. Несчастный он человек. Его поставили случайно на чужое место, а он тянется, думает, что всерьез его принимают. Отсюда его несуразность такая. Это ж несчастные люди, вроде Мити. Им хочется соответствовать своему месту, а роста в голове не хватает!

К о л е с о в. О, какая ты мудрая! Ты знаешь, когда мне в сорок шестом сказали, что тебя в Верховный Совет избрали — я подивился. Ну, не понимал, почему именно тебя. А теперь — да, да, только вот сейчас понял. Не для себя ты живешь на земле, Оля.

П р о н и н а. А когда ж для себя-то будет?

К о л е с о в. Посмотри, Оля. Осень-то какая стоит! А мы проходим мимо этого, не замечаем, не чувствуем, что мы-то сами часть этой природы. Вот внучка твоя, Катюша. У нее большое будущее. Ты слышала, как она играла Бетховена?.. Свое виденье. И жалко, если она погрязнет здесь в рядовых педагогах. Это ведь не каждому дано.

П р о н и н а. Вот видишь, сам говоришь — «не каждому дано», и тут же — «погрязнет». Значит, только в столичных концертных залах дано слушать высокую музыку. А здесь? Здесь пусть водку пьют, садят на гармошке или, по новым временам, на гитаре шпарят да пошлые песни поют…

К о л е с о в. Нет, я не так сказал. Беречь талант надо.

П р о н и н а. Да, не каждому дано. Я сама петь люблю. Может, из меня какой толк по этой части вышел бы, да вот жизнь по-иному распорядилась… И крестьянка во мне крепко сидит.

К о л е с о в. Пожалуй, не крестьянка, а организатор.

П р о н и н а. Нет, нет. Именно крестьянка! Мне, конечно, нравятся все эти перемены, что приходят на село, особенно в последние годы. Облегчают они труд. Мне другое обидно, Михаил. Помаленьку утрачивается любовь к земле.

К о л е с о в. А новая техника, новая наука…

П р о н и н а. Все это так. Но я о другом. Землю крестьянин всегда матушкой-кормилицей звал. Земля-заступница. Ты же сам рассказывал, как на войне, бывало, крикнут: «Воздух!» — и все враз к земле припадают: «Укрой, заступись, спаси!!!» И она спасала именно тех, кто к ней сильнее припадал. Вот какой любви не стало…

К о л е с о в. Ну, век ведь такой.

П р о н и н а. Нет, не век. Все от ума, от учености, а сердце-то где? Преданность, беззаветная любовь. Все меньше и меньше этого теперь! А ведь нам с тобой, Миша, это самое заветное молодым передать надо.

К о л е с о в. Да, Олечка! Умница ты! Это уж точно.

П р о н и н а. Да полно меня подхваливать, Миша. Я иной раз ночью, когда пшеница красоваться начнет, в поле выйду: боже ж ты мой, какая благодать! Тишина. А земля-то теплом дышит. Каждый стебелек к ногам стелется. И все твои самые заветные думки земля чует. «Береги меня, говорит, пригрей, приласкай… Я тебя такими чудесами одарю, что богаче и счастливее тебя никого на белом свете не будет!» Вот что уходит помаленьку. А кто я такая, чтоб так землю понимать? Кто? И зачем я на земле этой существую? Вот на эти вопросы только одна она, земля-кормилица, ответить может. Уходит, уходит та любовь к земле. Уходит, как эта осень уйдет и ее сменит зима.

К о л е с о в. Крепко любил тебя Михаил?

П р о н и н а. Было и такое. Все было, Михаил Михайлович. И все быльем поросло.

К о л е с о в (вдруг жарко). Отчего же, отчего же?!

П р о н и н а. Э, Миша! Жениться — не лапоть надеть! Поздно.

К о л е с о в. Любить никогда не поздно, Ольга. Никогда!

П р о н и н а. Уплыли годы, как вешние воды. Я свои грешные яблочки все приела.

К о л е с о в. У таких прекрасных женщин, как ты… Может быть, есть еще в запасе хоть немного.

К ногам гулко падает яблоко.

(Подхватывает его, подает Прониной.) Вот оно! Ну?!

П р о н и н а (кладет яблоко на скамейку). Не про меня! Ну, хватит, Михаил Михайлович! Я не девочка, ты не мальчик.

К о л е с о в. Ты обиделась?

П р о н и н а. Да полно, милый. Что уж я, дура, шуток не понимаю! Ведь и в нашем возрасте пошутить охота. А не то засохнешь. Иди, Колесов. Я посижу одна. Иди, иди.

К о л е с о в (с большим почтением кланяется ей). Прости, если что не так сказал. Но я не притворялся и не лгал. Спокойной ночи, Ольга Андреевна! (Уходит.)

Звучит тихая, задумчивая мелодия.

Подходит В и н о г р а д о в а и останавливается за спиной Прониной.

В и н о г р а д о в а. Оль, ты чего?

П р о н и н а (вздрогнув). Ой, чумная! Напугала-то как! Страхи! А я чего? Рассиделась, старая дуреха… Расползлась как квашня…

В и н о г р а д о в а. Почему «старая» да «дуреха»?

П р о н и н а. Ничего не знаю, ничего не знаю!..

В и н о г р а д о в а (заглянув в лицо Прониной). Да ты что, выпила малость?

П р о н и н а. Не знаю! Лечу куда-то, а куда — и не ведаю. Может, в пропасть, может, в космос… (Опускает голову на плечо подруге и плачет.) Что со мной, товарочка? С ума, что ль, сошла? Или приснилось мне? Зачем все так запутано?

В и н о г р а д о в а. Да что с тобой?

П р о н и н а. Жить охота, Верочка, жить! Любить вдруг захотелось.

В и н о г р а д о в а (по-бабьи). Ой, Оленька!

П р о н и н а. Ну и суди, суди, подруга, а вот с собой не совладаю. Тепла хочется. Ласкового слова. Не баловства, не похоти, а ласки. Недолюбили мы, солдатки-вдовы, а оно и вырывается иной раз в холодную подушку слезами… Суди!

В и н о г р а д о в а. Да и за что мне судить-то тебя, Оленька? Люби себе. Еще есть время.

П р о н и н а (наивно). Правда? Неужто еще не поздно?

Обнимаются и тихо, как когда-то в молодости, жарко шепчутся.

А он придет домой, руки усталые погладит…

В и н о г р а д о в а. По плечу рукой горячей проведет, аж задрожишь вся, как в лихорадке сладкой… Обнять его охота, до самого сердца прижать к груди…

П р о н и н а. А в праздник, оба нарядные, под ручку по селу… Любо, любо! Вот так бы и не раскрывала глаз. Вот так бы все и снила себе сны заветные.

В и н о г р а д о в а. А люди смотрят, любуются, улыбаются. А он рядышком, дыханье чуешь… А на ферму придешь…

Пронина резко отстраняется, поправляет платок.

П р о н и н а. И скажут: старая дура зазнобу завела!

В и н о г р а д о в а. Да что ты, Оленька? Кто про тебя такое сказать может? К тебе все с таким уважением. На такую высоту колхоз подняла!

П р о н и н а. И чего не было напридумают! Нет, Вера, отзвонили мои колокола! Ты распорядись, чтоб завтра школьники опавшие яблоки подобрали. (Отбрасывает яблоко в сторону.) Хоть свиньям скормить. Чего им тут гнить без толку.

В и н о г р а д о в а. Оленька! Да хоть скажи, в кого влюбилась-то?

П р о н и н а. В Авдея Фомина!

В и н о г р а д о в а. Ой ли! В такого-то плюгавого… (Спохватившись.) А чего? Что ж он — не человек? Он одинокий! На виду! Его отмыть…

П р о н и н а. Да полно кривляться-то. Ты — да не знаешь?! Глупости все это. Склероз мозгов! Все видят, как веселюсь, а никто не видит, как плачу. Идем, что ли?

Поспешно вбегают К а т я и Н и к о л а й.

К а т я. Ну, чего встал? Чего молчишь? Говори. А то к Алешке побегу! Он меня через пять минут у правления ждет. Ну?

Н и к о л а й. Ольга Андреевна! Мы с Катюшей любим друг друга и просим разрешить нам пожениться в следующее воскресенье. Вот!

П р о н и н а. Он! Хоть и ждала я этого, да все равно неожиданно.

Звучит песня. Пронина сажает Николая и Катю возле себя. Обнимает. Притягивает к себе.

Любовь — не пожар, а загорится — не потушишь!

З а н а в е с.

Декорация первой картины. Справа — новая ферма. На площади много народа.

Г о л о с а (на ферме). Всю группу, что ли, выводить?

— Нет. Давайте по десятку от каждой группы. Пусть привыкнут.

— Михаил Михайлович! У нас все готово.

К о л е с о в. Сейчас, сейчас. Вот-вот подъедут.

Г о л о с а н а п л о щ а д и. А как же они собираются свадьбу справлять, когда в сельсовете сегодня выходной?

— В церкви обвенчают.

— Да брось ты балабонить.

Через площадь идут Н о в и к о в, П р о н и н а, В и н о г р а д о в а.

Н о в и к о в. Молодцы, молодцы! И хорошо, что пуск молоколинии назначили в воскресенье, в праздник.

П р о н и н а. У нас двойной праздник сегодня, Валентин Петрович. Внучку замуж выдаю.

Н о в и к о в. Ну? А за кого? Уж не за того ли беглеца?

П р о н и н а. За него.

В и н о г р а д о в а. Он механиком зачислен в молокоцех.

П р о н и н а. Сегодня свадьба, а через три дня ему в армию.

Н о в и к о в. Значит, пойдет в солдаты женатым?

П р о н и н а. Так они решили.

Пронина, Новиков, Виноградова проходят в коровник.

К С о л о в ь е в у подходит И р и н а, д е в у ш к и - д о я р к и.

И р и н а. Чего в Москву ездил, Егор?

С о л о в ь е в. Великий секрет.

И р и н а. Да не тяни, все равно ведь дома скажешь.

С о л о в ь е в. Завтра все узнаете и ахнете. Сюрприз прима-экстра! Готовьте ведро валерьянки на всю компанию.

Доярка. А если без шуток? Оборудование для теплиц привезли?

И р и н а. Снова — здорово! Опять эксперименты! Когда ж этому конец будет? И будет ли вообще?

Ф о м и н. Сомневаюсь…

Г о л о с а в к о р о в н и к е. Включаем тягу.

— Пускайте одновременно кормораздатчик!

— Скреперы в рабочем положении!

— Пуск!

Негромкий скрежет.

— Пошли, пошли!

— А коровы-то наши умницы. Смотрите, сразу поняли.

— Ох и умницы, ох вы мои красавицы!

— Качать Колесова! Качать!

В свадебном платье в окружении подружек появляется К а т я. Девушки идут и поют.

П р о н и н а. Ах, хорошуха! Как находите, Валентин Петрович?

Н о в и к о в. Красавица!

П р о н и н а. Прошу всех к нам за стол.

Толпа с песнями, переговорами уходит вслед за Катей. На сцене, на первом плане, остались Колесов и Пронина.

К о л е с о в. Поздравляю, Оленька! От души поздравляю. Добилась.

П р о н и н а. Это тебя, Миша, поздравить надо.

К о л е с о в. Меня-то почему?

П р о н и н а. Ты у нас сегодня главный именинник.

К о л е с о в. Я тебя со свадьбой внучки поздравляю.

П р о н и н а. А… Спасибо. Идем к столу.

К о л е с о в. Вот бы и нам с тобой, как когда-то решили…

П р о н и н а. Миша, ну ведь не всякая песня до конца поется. Неужто не поймешь?

К о л е с о в. Что так? Верна покойному Михаилу?

П р о н и н а. Да нет. Зажила рана, хоть и рубец остался. Да вот… Ну не в мои годы… Сам говоришь, что и глаза тускнеть начали. А ведь любовь с глаз начинается.

К о л е с о в. Значит, просто разлюбила.

П р о н и н а. Как это — просто? Все помнится, да не все воротится. Время, время, Миша, наше прошло.

К о л е с о в. Да брось ты, ей-богу! Стыдишься односельчан. Так ведь все ж знают, что мы с тобой эвон когда еще женихались. Они привыкнут. Побормочут-побормочут и затихнут.

П р о н и н а. Ну, не подгоняй ты меня сейчас. Очень тебя прошу…

К о л е с о в. Отвыкла от меня. Понятно. Ну хорошо. Я человек терпеливый. Только ведь и в долгий ящик откладывать не дам. (Уходит.)

П р о н и н а (глядя ему вслед). Нет, Миша, нет. (Тяжело вздохнув.) Цену вещи узнаешь, когда потеряешь.

К Прониной подходит В и н о г р а д о в а.

В и н о г р а д о в а. Оль! Пойдем. (Увидев удаляющегося Колесова.) Неужто сама оттолкнула?

П р о н и н а. На слезах не пляши — поскользнешься.

В и н о г р а д о в а. Да ты что? Я ж к тебе со всем своим сердцем. Или любовь прошла?

П р о н и н а. Не то, подруга. Не то. Поздно, Верочка. Каждому чувству свое время. А тут когда зубов не стало, тогда и орехи принесли.

В и н о г р а д о в а. Да брось ты! Любить — любишь и выходи замуж. А то, что будут болтать, плюнь — и все!

П р о н и н а. Да при чем тут болтовня? На шестом десятке замуж не выходят. Сама знаешь — обычай старше закона.

В и н о г р а д о в а. Значит, не любишь.

П р о н и н а. Не то! Не поняла. Пойдем.

Пронина и Виноградова уходят. Звучит песня.

С двух сторон к лавочке подходят К о л е с о в и К о л ь ц о в. Не сговариваясь, садятся на лавочку. Кольцов прячет чемоданчик под лавку.

К о л ь ц о в. Много куришь, Михаил. Оттого-то такой худой.

К о л е с о в. А у тебя зато опухоль под грудью пухнет.

К о л ь ц о в. И не говори. Гимнастикой занимаюсь — ничего не помогает.

К о л е с о в. Надо компресс на спину ставить… оттягивающий.

К о л ь ц о в. Сердитый. Сестра показала от ворот поворот.

К о л е с о в. Был бы ты умным, если б не такой дурак.

Кольцов обиделся и отвернулся.

Сложно ей решиться, Дмитрий Андреевич. Видно, так до глубокой старости дотянем в тайном воздыхании. А ты чего с чемоданом? А приказ?

К о л ь ц о в. Получил телеграмму от генерала: «Отъезд на ваше усмотрение».

К о л е с о в. Теперь опять на двенадцать лет исчезнешь?

К о л ь ц о в. Как дела сложатся.

К о л е с о в. Значит, не понял, что генерал с секретарем райкома тебе внутримозговое вливание сделали?

К о л ь ц о в. Да ты с ума сошел! Ко мне с таким почетом…

К о л е с о в. Вот пока с почетом… С почетом и уходи. Приезжай сюда. К, делу приставим. И воздух тут, и лес, и река. Ну, что тебе в Москве? Автомобильной гари не хватает? Устроим на ремонт тракторов — надышишься. А то упустишь момент и…

К о л ь ц о в (вдруг серьезно). Да я и сам чуял, что не в своих санях еду, да как-то офицерская гордость не позволяла самому себе признаться. Так, говоришь, возвращаться в село? Это, значит, просить досрочную отставку, а может, по ранениям-контузиям? А?

К о л е с о в. Отличный предлог. И главное — все по правде.

К о л ь ц о в. Да? Ну, тогда я двинул на станцию. Нет, а правда. Жинку пристроим в Дом культуры в библиотеку, а сам на природе что-нибудь. Точно! Ну, будь! (Уходит.)

Входят П р о н и н а, С о л о в ь е в, И р и н а и г р у п п а к о л х о з н и к о в.

С о л о в ь е в. И чего они меня, Ольга Андреевна, пытают? Я не выдержу.

П р о н и н а. В чем дело?

С о л о в ь е в. Все интерес проявляют: зачем, зачем оборудование новое привез? Скажите вы им сами.

П р о н и н а. Ладно! Завтра соберем собрание, там и поговорим.

И р и н а. Нет уж, чего до завтра тянуть? Опять новые эксперименты? Мало нам было хлопот с одной фермой, теперь другую заботу на нашу голову заводите? Может, хватит, а? Может, поживем хоть малость в спокое?

П р о н и н а. Спокойными будем, когда станем покойниками.

Ф о м и н. Сомневаюсь…

П р о н и н а. Не дурачься, и так не умен. А чего сомневаться-то? Дело это надежное! Проверенное! И доход нам большой, и государству прибыль. Под Москвой, под другими городами проверено. Свежие овощи зимой. Только выращивай и продавай.

Ф о м и н. Люди! А ведь она нам покоя не даст. И чего тебе неймется? То пастеризаторы, то молоколиния, то комплексы, то скреперы! Теперь какие-то парники удумала. Ведь подорвемся мы! Так я говорю?

П р о н и н а. За твоим языком не поспеешь босиком. Смотрите-ка, Авдей Фомин заговорил! Значит, дело верное! Ну, пошли на свадьбу! Давно нос чешется! Ребятки, растяните мехи!

И запела широкую русскую песню: «Когда б имел златые горы…»

Площадь пустеет. Только звучит песня.

Последними со сцены уходят Новиков и Виноградова.

В и н о г р а д о в а. А что, Валентин Петрович, повезло у нас здесь народу с председателем?! Правда?

Н о в и к о в. А председателю с народом? То-то же!

Из левой кулисы появляется П р о н и н а.

П р о н и н а (с усмешкой). Немудрено голову срубить — мудрено приставить.

Подходит К о л е с о в. В стороне стоит Ф о м и н.

К о л е с о в. Лихо меня отшила, Фомину мозги вправила, а самой хоть плачь — одна-одинешенька.

П р о н и н а. Эх, Михаил! Кроме смерти, от всего вылечишься. Спасибо, милый, что всколыхнул былое. Дай я тебя поцелую, помощник. (Обнимает и целует его в щеку.)

Ф о м и н. Во, во! А еще начальство! Разврат!

П р о н и н а. Авдей! Набивай нос табаком — в голове моль заведется.

Ф о м и н. Да ведь срам.

П р о н и н а. Вот так, как его, я и тебя поцеловать смогла бы, коль ты б так же работал. Идем на свадьбу, к молодым. Напою бесплатно, от пуза. Не веришь?

Ф о м и н. Нет. Верю. Вот теперь меня от ласки на слезу потянуло.

П р о н и н а. Полно. Пришло время плач на смех менять. Пошли, что ли, погуляем. Ведь заслужили!

Все выходят. Громко звучит песня.

З а н а в е с.