Моя деревня

Л и н ь к о в П е т р А ф а н а с ь е в и ч — председатель колхоза, дважды Герой Социалистического Труда, старше 50 лет.

Б у л а т о в И в а н Р о м а н о в и ч — секретарь райкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, 36 лет.

Л е в к а — приемный сын Линькова, лет 30.

В е р а — его жена, колхозница, дочь Линькова, 22 года.

К а т я Р о м а ш о в а — работник Сибирского отделения Академии наук, 30—32 лет.

Е ф и м е н о к Н и к о л а й Н и к о л а е в и ч — парторг колхоза, лет 45.

В о р о н М и т р о ф а н — плотник, колхозник, за 60 лет.

В и н о г р а д о в П а р а м о н — бородатый старик, товарищ Линькова.

Т е т к а Л ю б а — жена Линькова.

Б а б к а М а т р е н а — ее мать.

М и т я Б о г а т ы р е в — председатель колхоза «Опалиха», выпускник Сельскохозяйственной академии.

К р у г л а к о в с к и й А н а т о л и й }

Г р о ш е в Р у с л а н }

Х в а т о в Л е о н и д }

Д е м и н В а л е р и й } — заключенные, потом колхозники.

М и л и ц и о н е р.

М а р и я П о т а п о в н а — технический секретарь райкома.

С е р г е й И в а н о в и ч — помощник Булатова.

Ф е н я — молодая колхозница.

К о л х о з н и к и и к о л х о з н и ц ы, р а б о т н и к и р а й к о м а.

Действие происходит в одном из районов Сибири и в старом колхозе на целине.

АКТ ПЕРВЫЙ

Хата-развалюха. Печь. Мрачная, потрескавшаяся. Кое-где подмазана красной глиной, перемешанной с соломой. Она покосилась, стоит на подпорках. В слепых окнах ни одного целого стекла. А кое-где дыры в окнах заткнуты тряпьем, соломой. Замызганный стол. Его ножки основательно врезались в земляной пол. А пол весь избит. Под столом, под лавками уровень пола выше. Под черным потолком люлька. Над столом керосиновая лампа с разбитым стеклом. В углу, у печки, переборка, а за ней на веревке телок. Иконка. Сонно мерцает лампада. Мрачно. И вся эта мрачная картина контрастирует с ярким, радостным солнечным светом, заглянувшим в развалюху, — это резко открыли входную дверь. Далеко за дверью, на улице, виден небольшой подъемный кран. Возгласы людей. Шум стройки. Мимо, ревя моторами, проносятся машины. Мелькают веселые, жизнерадостные л ю д и с носилками в руках. Слышно, как на улице остановилась большая машина. В развалюху с ходу влетел Л е в к а.

Л е в к а. Вера! (Присмотрелся к темноте.) Ты здесь? (Повернулся было обратно, но тут же через окно на улице увидел кого-то. Подбежал, растворил окно и крикнул на улицу.) Катя! Катюша! Иди-ка сюда! Ну, скорее! Бегом!!

Подбежала к окну К а т я.

Здорово!

К а т я. Здравствуй, Лева! Избалованный вы народ, бывшие танкисты. Нет того, чтобы самому подойти, — женщине, как солдату, кричит: «Бегом! Быстрее!»

Л е в к а. Да тороплюсь я! Машина стоит, мотор не выключал! Ну, говорила с батей?

К а т я. О чем?

Л е в к а. Да ты что? С луны свалилась? Насчет «Опалихи»! Насчет помощи агроному!

К а т я. Нет, Лева, чего-то боязно…

Л е в к а. Да чего ты боишься? Говори! Не тяни! Дело это великое, а ты — «боязно»! Говори немедленно!

К а т я. Нет, а если сам?..

Л е в к а. Мне не с руки! Да и… Он меня тут на «политбеседу» вызвал! Стружку будет снимать… Так что не тяни! Поняла? И чтобы вечером была сегодня в «Опалихе»!

К а т я. Ну, я попробую.

Л е в к а. Нет-нет! Точно! Как положено чтоб было! Понятно? Поеду батю искать. Пока! Катя. Пока.

Левка выбегает из хаты.

К а т я (стоит в задумчивости некоторое время, а потом, когда машина отошла от дома, говорит). «Вечером в «Опалихе»! А! Ладно! Не убьет меня за помощь Линьков. (Увидела кого-то.) Николай Николаевич! Товарищ парторг!

Отбежала от окна, затем тащит Е ф и м е н к а за руку в хату-развалюху. Он немного упирается, а она смеется.

Е ф и м е н о к. Постой! Постой! Катерина! Куда ты тянешь? Да руку отломишь!..

К а т я (смеясь). Да не убью, не убью! Идите же! (И когда остановилась посреди хаты, отпустила руку и засмеялась, глядя на его перепуганное лицо.) Чудак вы, Николай Николаевич!

Е ф и м е н о к. Ты мне, Катерина, стало быть, зубы-то не лечи!

К а т я. Посоветуйте: как поговорить с Петром Афанасьевичем? Лева предложил взять шефство над молодежным колхозом. У них там сильный агроном, но ему нужна научная помощь.

Е ф и м е н о к. Уйти, что ли, от нас хочешь?

К а т я. Да не уйти, а параллельно взять, вместе с нашим колхозом.

Е ф и м е н о к. Ты, Катерина, прислана к нам, а не вообще на целину. Ты же представитель Сибирского отделения Академии наук, руководишь большой работой тут — и вдруг «Опалиха»! Стало быть, сама решай… Помозговать надо насчет такого шефства над «Опалихой». Да и не время сейчас — страда!

К а т я. И еще. Ну как же это получается, Николай Николаевич? Обещали вечером танцы, люди только с полей приехали, суббота — и вдруг ночная смена! Нельзя же молодежь лишать самых простых развлечений!

Е ф и м е н о к. Так не я, а вон хозяин ночную-то удумал.

К а т я. А вы поговорите с ним!

Е ф и м е н о к. Да что толку-то говорить? Раз он решил — отменять решение не будет… Ну ладно, поговорю. Вон-вон идет, сейчас, стало быть, нам с тобой фейерверк устроит.

Входит Л и н ь к о в.

Л и н ь к о в. И ты, парторг, в ухажерах крутишь.

К а т я. Петр Афанасьевич! Ну что вы такое говорите? (Смеется.)

Л и н ь к о в. Знаю, что говорю! (Ефименку.) Ступай, товарищ Ефименок, готовься! Секретарь райкома звонил, что едет!

Ефименок идет к выходу.

К а т я. Николай Николаевич! Вы же хотели поговорить!

Л и н ь к о в (Кате). Не мешай ему! Дело это срочное! (Ефименку.) Ступай. Ну, пшеничная королева, как наши дела?

Ефименок выходит.

К а т я. Петр Афанасьевич, наша кукуруза в Медвежьей балке в четыре метра вымахала, по девятьсот центнеров верных будет с гектара!

Л и н ь к о в. Хороша! Вот управимся с урожаем — бал устроим, я тебя за ту кукурузу царицей бала назначу! Что-нибудь такое из парчи или из бархата… да со шлейфом! Хочешь? А я на своем буланом прямо в зал да тебе в ноги — бух!

К а т я. Петр Афанасьевич, вы шутите со мной, а я уже большая. (Смеется.)

Л и н ь к о в. Шучу, шучу! У меня третий день времени не хватает на твой опытно-научный участок заглянуть. Как там дело у нас?

К а т я. Я все-таки оказалась права! Сеяли ряд кукурузы, ряд бобовых. И солнца много, и обрабатывать легче!

Л и н ь к о в. Ну, молодец, что настояла, молодец! Меня интересует калорийность смеси.

К а т я. Это наша главная победа! Бобы дали белки, кукуруза — сахар, жиры! А едят ее наши буренки — просто завидно смотреть! Кстати, Петр Афанасьевич, наши комсомольцы решили взять шефство над соседним молодежным колхозом «Опалихой». И ваш Лева просил меня, чтобы я по линии академии помогла вместе с ним соседям.

Л и н ь к о в. Значит, сам туда бегает из родного дома да тебя еще сманивает? Моими специалистами распоряжается? А кто такой Левка?

К а т я. Левка — мой товарищ. Он новатор. Изобретатель. В нем вся «Опалиха» души не чает. А там знаете какой народ! Москвичи, ленинградцы! Добровольцы, вчерашние студенты из вузов и академий! Не смотрите, что пока в саманных бараках живут, — у них все на новый лад строит! На электричестве, на полной механизации будет. Вот культура земледелия! А Левка ночей не спит. Изобретает…

Л и н ь к о в. Вот что, Катерина. Пустые разговоры. Никуда я тебя не пущу!

К а т я. Люблю я вас, когда вы сердитесь!

Л и н ь к о в. Ступай-ка, милая на селекционную станцию делом заниматься!

Входят Е ф и м е н о к и В и н о г р а д о в.

Ступай, ступай!

Катя уходит.

«Опалиха»! «Левка»! (Ефименку.) Что тебе, парторг?

Е ф и м е н о к. Ты чего же на нас-то рычишь? Лева тебя, стало быть, гневит, а в нас комья летят?

Л и н ь к о в. Негодяй он! И всё! И не смей слов произносить об нем! Корень зеленый! (Пошел.)

Е ф и м е н о к. Постой, председатель! (Удержал Линькова. Пауза.) Надо людям отдушину в труде дать. Молодежь недовольство проявляет. Тяжко и в поле, и на стройке не разгибаясь работать. Не трехжильные люди-то. Им, молодым, может, сейчас самое время в лесок погулять, чечетку отбарабанить, а ты ночную смену удумал…

Л и н ь к о в. «Молодым, молодым»! Прилаживаешься? Душевный авторитет себе хлопочешь?!

Пошел к выходу, но его задержал Ефименок.

Е ф и м е н о к. Ну что ты такое говоришь, стало быть…

Л и н ь к о в. В «Опалихе» я только вчерась был. Насмотрелся. «Молодые»! Ни черта они не стоят, эти новаторы молодые! Полную механизацию мечтают вводить. А как сев или уборка — ко мне за теми механизмами бегут, корень их зеленый! Новый путь они, видишь ли, прокладывают к достатку!.. Левка туда же. В изобретателях у них ходит! Я его «Опалихе» на помощь послал, а он ихний же хлеб под колеса, к чертям!.. Ух, негодяй!..

Е ф и м е н о к. Да не по злобе Левка тот хлеб скинул, а положение у яго такое состоялось.

Л и н ь к о в. Ты брось его положениями заслонять! Кончь болтать, Ефименок!

Е ф и м е н о к. Да не болтаю, стало быть, а правда, молодежь устала!

Л и н ь к о в. Устала? Мы с тобой в их годы не уставали?! Сейчас время, погоду бы не упустить! Страда! А там пляши всю зиму! У нас с тобой, парторг, людей сманивать начинают, а мы об чечетках толкуем. Хлеб убирать надо.

Е ф и м е н о к. Тогда с народом сам поговори.

Л и н ь к о в. А ты на что туточка? Ты парторг! Почему с людьми не потолкуешь? Объясни задачу! Левка приехал?

Е ф и м е н о к. Не видел. (Задерживает Линькова.) Сейчас людям объяснением мало! Им факты, факты вываливай на стол. На голое слово надежда плохая. Ты им про силос, а они вопросы по космонавтике чешуть; ты насчет текущего момента, а они про рокин-ролл. Отставать мы с тобой стали от молодежи!

Л и н ь к о в. Отставать? Мы?! А может, эти молодые цены нашей жизни не знают? На всем готовом живут?

Е ф и м е н о к. И так, стало быть, прикидывал, да не подходить сюда этот вывод. Люди все прошли, всякого навидались, так что ты их нашим раем не удивишь. Они, может, все от тех ванн да от газов в городах отказались, потому что им теперь ничего не в диковинку! Эти люди столько-то повыдюжали, что, стало быть, не тот аргумент, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Ежели ты так вопрос ставишь… значит, и тебе мозги вправлять надо. Зови стариков!

Е ф и м е н о к. А молодежь как же, стало быть, будет? Ведь молодежь недовольство проявляить! Ведь не мне танцы нужны!

Л и н ь к о в. Зови молодежь! Пусть слушают! Да предупреди: тут Левка приедет — пусть здесь меня ждет у входа. Покамест не выйду, пусть ждет! (И, решительно повернувшись, пошел по хате. Подошел к теленку — это видно по тени, — потрепал по шее, дал кусок сахару.) Ух ты, разжирел, корень твой зеленый, прямо экспонат на выставку! Черт, а не хвороба! (Подошел к окну, выглянул.) Об хлебе как об железной болванке понимают! Ух, Левка! Ух, сукин сын! Ну, покажись ты мне только! (Толкнул створку. Потрогал окно.) Вот Верка опять окна надраила! Сменить, к чертям, такую заведующую музеем!

Входит группа к о л х о з н и к о в.

Г о л о с а м о л о д ы х. Что случилось, Петр Афанасьевич?

— Нас дома ждут дела…

— Сегодня телепередача интересная…

Л и н ь к о в. Входите, входите… Не стесняйтесь! Садитесь! Поговорим, посоветуемся. И не удивляйтесь, что вас сюда завлек.

Все садятся.

В о р о н (тихо Виноградову). Барометр к дождю…

В и н о г р а д о в. Чем недовольный, Афанасьич?

Г о л о с а. Все говорим, все советуемся, а в магазине порядок навести не можем.

— У нас действительно нормальных брюк нет, все старомодный клеш!

— И ботинки модные…

— А плиссировок и вовек не купишь…

— А мы тут разговоры, советы…

Т е т к а Л ю б а. Ой, не время для разговоров выбрал, хозяин! У меня телята не кормлены, молодняк. Петяша! Неужто, Петяша, вечером нельзя было посоветоваться?

Л и н ь к о в (сухо). Люба, я тебе сейчас не Петяша.

Молодежь засмеялась.

Г о л о с а. «Петяша»!

— Семейная хроника началась!

Л и н ь к о в. Вот-вот секретарь райкома приедет, чем вы его порадуете? (Смотрит на всех.) Уставать, говорите, на работе стали?

Разговоры и смех смолкли.

Т е т к а Л ю б а. Это кто ж такое брякает?

В и н о г р а д о в. А сам, Афанасьевич, разве не видишь?

Е ф и м е н о к. Молодежь, стало быть, имеется в виду.

Ф е н я (молодежи). Ну, чего вы замолчали, ведь не хотели в ночь работать?

В о р о н (тихо Виноградову). Это он Левку поминат сяово…

В и н о г р а д о в. Это ты насчет самосвала с хлебом, что в грязь скинул… кто-то…

Г о л о с. Молодежь не боится работы! Но и отдохнуть молодежи хочется!

Е ф и м е н о к. Погоди, Феня. Тут о сурьезном речь, а ты, стало быть, реплики с места…

Л и н ь к о в. Недовольная молодежь. Вот. Жизнью нашей недовольная. Устала. Да все выходит не так! Техника не та, темпы опять же старые. Что, невпопад говорю, товарищи колхознички?

Г о л о с. А что, Петр Афанасьевич, нам теперь и за право на отдых сказать нельзя?

Ф е н я. Без танцев вековушей останешься.

Г о л о с а. Будто сами молодыми не были.

— Да в ту пору небось вместо танцев и вечеров отдыха только стенка на стенку ходили… Ха-ха-ха-ха!

Е ф и м е н о к. Во все времена молодежь веселилася. Вы свое мнение про себя берегите. Не пререкайтеся.

Л и н ь к о в. Вы, молодые, послушайте да помолчите! Ну, чего умолкли, старики? Так или не так?

М о л о д о й п а р е н ь. Не совсем вы допонимаете, Петр Афанасьевич, но дело-то все в том… Как бы это вам попонятнее объяснить…

В и н о г р а д о в. Да чего тянуть по слову, как гущу резиновую! Говори проще, по рабоче-крестьянскому: плох нашей молодежи колхоз! И работа грязная сейчас на стройке. Дома культуры! И уборку с большой натугой проводим! И культурного досуга никакого! В города! На производство! За легкой деньгой тянет! Так, что ли?

Молодежь загудела.

Г о л о с а м о л о д ы х. У-у, как вы говорите, дядька Парамон!

— Деньги при социализме еще не отменяются!

Е ф и м е н о к. Да и на производстве, стало быть, не даром шоколады раздають.

Л и н ь к о в. Не перебивай!

В и н о г р а д о в. Дома — развалюхи!

Все загудели.

Погодите малость. Дома ни к черту!

Л и н ь к о в. Электричество в нашем колхоз водопровод, телефон, газ, теплые отхожие узлы, корень их зеленый, радио, понимаешь, — это все мало? Значит, ни шиша не стоит эта советская колхозная власть, товарищи, ежели она людям такую хреновую жизнь дает! Так, что ли?

Г о л о с а. На другую волну переключается…

— Факты, факты где?

— Вы не перебивайте! Опалихинские ругаются, что дорогу обещали починить, а не чиним. И через ту дорогу с Левкой беда приключилась…

Е ф и м е н о к. А про власть пока еще никто ничего не говорил!

Л и н ь к о в. Ах, вот как! Ну, спасибо! Успокоил! Еще, значит, не говорили? Еще, значит, только будут говорить?! (Обернулся резко. Под ногами ведро — зло отшвырнул его в угол. И немного спокойнее.) И вот что я надумал, мужики! Вот по этому образцу (обвел рукой вокруг себя, указывая стены развалюхи) восстановим ваши дедовские хоромы. Восстановим… Поживем малость. Чтоб и детки наши с вами милые, и внуки, нами избалованные, пожили туточка самую малость… годочка по два… (Перекрывая ропот.) А то и по три! Да поглядели! Да сравнили, корень их зеленый! (Прошел по хате.) Вот он у нас! Один такой дворец остался! А ведь и его снести желали! Пусть стоит! Как музей! Это наша гордость! Гордость в том, что мы из него вылезли! Только телка сменить надо — разжирел больно! Да в ту пору, Виноградов, у тебя и телка-то не было, не то что такого жирного бугая!

Голоса. Вон куда с танцев повернул, председатель.

— Не понимаете вы молодежь! Разные у нас взгляды на жизнь!

Т е т к а Л ю б а. Ты извини за слово, Петяша, я все же жена твоя, только ведь все понятно.

Л и н ь к о в. Нет, значит, непонятно. Вот в этой самой хате твоей, Виноградов, тридцать лет тому назад собрались мы и мерекали. Помнишь? (Обращаясь к молодежи.) Вот, товарищи молодежь. Знаете вы этих стариков?! Парамон Авдеич Виноградов — на всю страну известный животновод! Его племенные коровы на выставке все время.

В и н о г р а д о в. Ордена-медали даром не дают.

Г о л о с. Ему про танцы, а он про коров…

Л и н ь к о в. Телятница Любовь Прокофьевна Линькова! Три ордена Ленина!

Т е т к а Л ю б а. Неудобно, Петяша…

Л и н ь к о в. И другие все… А вот в ваши годы тоже такие разговоры вели. В тридцатом году в этой хате… Мамаша Виноградова, покойница, царствие ей небесное, еще на печи сидела… (Тетке Любе.) Ну-ка, Люба, для ясности влазь на печь.

Та молча полезла на печь.

Вспомни-ка, что она тогда говорила… Какие такие слова выговаривала?

Т е т к а Л ю б а. Чего ты, Петяша, затеваешь?

Л и н ь к о в (строго). Молчи! «Петяша»!

Девушки захихикали.

Повяжи платок да вспоминай! Это для вас, молодых!

Г о л о с а. Мемуары седобородых комсомольцев!

Смех.

— А может, и мы такими будем, ребята?

Л и н ь к о в (Любе). Вспомнила? Ну, говори ее слова!

Т е т к а Л ю б а (повязав платок). «Какой еще колхоз, прости господи! Жили так век — и дальше проживем!»

Молодежь смеется.

В о р о н (тихо Виноградову). Сейчас и про тебя будет вспоминать.

К а т я. Ни к чему вы затеяли эту критику, Петр Афанасьевич. Мы думали, разговор про отдых или про кирпичный завод пойдет.

Г о л о с. У нас стройка скотного двора встала, а вы тут драмкружок устроили.

Л и н ь к о в. Ты не перебивай! Это все для дела! А ты, Виноградов, вон там, в углу, у печи, сидел и ржал. В лаптях. Вот этот орденоносец в лаптях ходил, а живот с голодухи веревочкой подтягивал! Иди-ка сядь! Вспомни!

Виноградов идет в угол, садится. Ворон, оставшись один, присмирел.

В о р о н (тихо). Чичас, значит, и мой черед скоро.

Л и н ь к о в. Вспоминайте, вспоминайте! А ну садись, Ворон, где ты сидел. Вот туточка (показал на лавку) сидел я. Молодой еще. Зеленый. В драных сапожишках да вот в треухе… (Сел.) Уговаривал их, доказывал… Мол, чего боитесь? Чего теряете? Земля своя. Лес вокруг поселка посадим. Чтоб все как по-рабочему да по-крестьянскому… Люба, говори за старуху!

Т е т к а Л ю б а (с печи). «Да какой уж там лес? Брось народ-то смешить, коновод… (И засмеялась.) Прости меня, господи».

В о р о н (смеется; тихо). Ну прямо спектакля!

Все смеются, кроме стариков.

Л и н ь к о в (Любе). Так, так. Правильно. Так и говорила!

В и н о г р а д о в (молодым). А я, товарищи молодые, вот такие речи вел. (Линькову.) Говорить?

Л и н ь к о в. Говори.

В и н о г р а д о в. «Вон Митрофан Ворон болтаит, что ты и теплые нужники обещался в избах поставить…»

В о р о н. «Слышь, Петушок, а насчет водопровода как же будить?»

Л и н ь к о в. «Поставим свою электроводокачку!»

В о р о н. «А кого накачивать-то будем? Бабу, што ль, твою? Чай, теперь обчественна!»

Хохот молодежи.

Л и н ь к о в. Во-во! И они заржали тогда! Мозги держали в темноте! (Встал.) «Не хотите в колхоз — не надо! Силком не потянем! Но потом проситься будете — не примем! Все будет. И лес, и водокачка, и теплые нужники, и сашейку до уезда проложим, и в каменных домах, что на тыщу лет ставятся, жить будем, и сад фруктовый свой! И жить по-людски, по-рабоче-крестьянскому, будем!

Все серьезно смотрят на него.

Ежели захочете, товарищи, — все будет!» Ворон, продолжай.

В о р о н. Я позабыл. У меня склероза мозга вышла… Ой вспомнил! «Да кто тебе, Петька, на это карман свой подставить? Иль у тебя мильонщик сродственник есть?»

Опять все засмеялись. Но Линьков перебил.

Л и н ь к о в. «Есть! Есть сродственник такой! Вот побожусь!»

В и н о г р а д о в. «Да ну? Кто же такой-то? Скажи».

Л и н ь к о в. «Рабоче-крестьянская власть! Во!» (Встал. Обошел всех молодых.) Вот как было! В тридцатом году!

Разом заговорили, загудели молодые.

Г о л о с а м о л о д ы х. Ну к чему это нам?

— Да Петр Афанасьевич со своими соратниками политбеседу с нами проводит…

Кто-то хихикнул, но на него зашикали.

— Брось, ребята, все на смех переводить!

— Да что мы, дурачки Иванушки, ничего не смыслим?

Тетка Люба слезла с печи.

Л и н ь к о в. Или соврал что? Вот в этой хате твоей, Виноградов, собрались и мерекали. Все так и было! Точно! Все, что задумали, сделали? Сделали! Ну, скажи, Ворон?

В о р о н. Так ведь я ничего, Петр Афанасьевич! Я же согласный с самого начала! (И тихо.) О господи, царица небесная! Пронеси!

Е ф и м е н о к. Быстро мы забываем, от чего ушли, товарищи молодые колхозники!

Г о л о с. Чего нам забывать, чего помнить надо?

Е ф и м е н о к. А то, дорогие товарищи, что сами мы не ценим своего труда да хорошего нового, если позволяем нашим детям подсмеиваться. А то у нас один свет в окне: «Молодежный колхоз!», «Опалиха!», «Борьба за полную механизацию идет!» А у нас, выходит, никакого сдвига нет?! Вот ведь где корень! А нам бы ежедневно да ежечасно долбить бы в их дурьи головы: «Вот ведь от чего ушли! Вот ведь к чему пришли! Вот ведь к чему стремление надоть держать!»

Л и н ь к о в. И кто за это самое жизни своей не жалел! Вот эти старики, которые ничего, окромя телят, не понимают! Кто вам счастье на своем перегнутом горбе принес…

Г о л о с. Ты здесь, Петр Афанасьевич?

На пороге остановился Л е в к а.

В о р о н (тихо). Вот его-то и учил бы… тоже…

В и н о г р а д о в (Линькову вслух). Ты еще у Левки свово спроси, как он чаво ценить! Отпустили постромки мы у своих молодых поколениев! Правильно?

Л и н ь к о в. Правильно сказал Виноградов! В нас с вами корень! Хлеб — хозяин над нами! И от него все в наш дом идет! Ну, а теперь старики глупые — в ночную смену, а молодежь — на отдых да на танцы!

Г о л о с а. Вот это купил!

— Что же, отцы — работать, а дети только играть могут?

— Бросьте, товарищи старики! Бросьте!

— Ладно совестить! Что мы, не понимаем, что ли? Можно идти?

— Урожай соберем, и отдых нам за то будет! Идемте. К утру все скосим!

Л и н ь к о в. Я сурьезно говорю: идите отдохните малость. Дело-то ведь неспешное. А отдых всем нужен.

К а т я. Петр Афанасьевич, мы все понимаем. (К молодежи.) Ну, чего замолчали? Или совесть у нас в решете?

Г о л о с а. Прости, хозяин…

— Да ладно уж, пошли.

Молодежь уходит.

Е ф и м е н о к (на первом плане, Линькову). Ох, до чего же хитер ты, Афанасьич!

Л и н ь к о в. Идите, старики, идите!

В о р о н (тихо). Заспешил, товарищ председатель. (Вслух.) Пойдемте, что ли? Не будем сродственникам мешать любовь свою друг дружке выказывать.

В и н о г р а д о в (проходя мимо Линькова). А насчет уборки не сомневайся! Не первый год у нас страда! А ну, бригада моя, выходи!

Т е т к а Л ю б а. Ты не больно его чеши-то, Петяша. Ведь наш, ведь сын. Глупой он ще!

Л и н ь к о в. Иди, мать. Разберемся.

Все вышли, прикрыв за собой дверь.

Л е в к а. Чего звал, Петр Афанасьевич? Тороплюсь я!

Л и н ь к о в. Ты вчерась самосвал зерна себе под колеса сгрузил?

Л е в к а. Ну, я!

Л и н ь к о в. Зачем?

Л е в к а. Чтобы из грязи вылезти!

Л и н ь к о в. Что-о?!

Л е в к а. Чтоб легче через канаву ездить было! Дорога не чинена!

Л и н ь к о в. Ты брось на дорогу кивать! Ты что, не слышал сейчас наш разговор с молодыми?

Л е в к а. Знаю я ваши разговоры!

Л и н ь к о в. Я тебя про хлеб спрашиваю. Машину хлеба, зерна, пшеницы…

Л е в к а. Да, я, я спустил! Не срывать же вывозку всего бункера из-за каких-то трех тонн!

Л и н ь к о в. Я с такой натугой людей на ночь собираю, уборка идет, а ты?.. Ведь хлеб! Левка… Ты детишков, помирающих с голоду, видел? Сколь крови за хлеб тот пролито было, знаешь? Здесь вот кулачье с обрезами, с бандами своими людей крушило. А детишки… Ручонками они протянутыми просят: «Хлебушка, хлебушка, хоть корочку хлебушка…» Ведь он не твой, и не мой и не «Опалихин»! А рабоче-крестьянский. Хлеб! Понимаешь — х-л-е-б!

Л е в к а. Да бросьте, батя!

Л и н ь к о в. Так теперь тебя судить за это!

Л е в к а. Ну, это вы бросьте! Другие от безделья сваливают — и ничего, а тут… Да и не за это вы на меня гневаетесь! Знаю, от чего ваш гнев идет, не в хлебе гвоздь!

Л и н ь к о в. А в чем?

Л е в к а. Катерину в «Опалиху» работать зову, а вы ее держите, от себя не отпускаете!

Л и н ь к о в. Что?! Что же, мне теперь и держать ее нельзя?

Л е в к а. Нельзя!

Л и н ь к о в. А хлеб в грязь бросать самосвалами можно?

Л е в к а. Можно!

Л и н ь к о в. Ах, вот как!

Наотмашь бьет Левку по лицу. Левка сжался. Линьков замахнулся, но его руку в воздухе поймал вошедший Б у л а т о в.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Не лезь, Иван, у нас свой счет, корень его зеленый.

Б у л а т о в. Колхозников бьешь?

Л е в к а (вставая). А ему что? Он здесь полновластный хозяин. Советская власть на местах! Ревность к молодежной «Опалихе» ему свет белый застит.

Б у л а т о в. Видал? Скомпрометировал себя.

Л и н ь к о в (наступая на Левку). Ты что про Советскую власть на местах говорил, пацан?

Б у л а т о в. Нельзя, Петр Афанасьевич!

Л е в к а. Да вы судите меня! За то, что из-под власти вашей вышел.

Л и н ь к о в. Какой гад!

Б у л а т о в. Сядь! Успокойся!

Л и н ь к о в (сел, протянул Левке платок). На, утрись.

Левка утирается.

Уплатишь за хлеб в трехкратном размере.

Л е в к а. За что? За дорогу или за хлеб? Да у меня и денег столько нету…

Л и н ь к о в. Врешь, есть! Займешь! Ну?!

Л е в к а (зло). Ну ладно!

Л и н ь к о в. Сейчас же! Немедля! И больше я тебя видеть не хочу! Не могу! Пока не искупишь вины… Убирайся отсюда к чертовой матери! Всё! Пошел!

Л е в к а (зло). Хорошо! (Толкнул дверь и выскочил.)

Б у л а т о в. Поговорили! Ну и норовы!

Короткая пауза. Линьков сидит, низко опустив голову.

Л и н ь к о в. Извини, Иван Романович, вгорячах я тебе не то слово сказал… Но не на миру… Извини!..

Б у л а т о в. За что ты его так жестоко, Петр Афанасьевич?

Л и н ь к о в. Машину зерна, подлец, в грязь спустил.

Б у л а т о в. Как это?

Л и н ь к о в. А ты поди спроси его, корень зеленый! Спустил в канаву самосвал хлеба и по тому зерну машину вывел из ямы, мерзавец!

Б у л а т о в. Так его же за это…

Л и н ь к о в (перебивая). Убить! Убить надо, корень его зеленый!

Б у л а т о в. Заявил прокурору?

Л и н ь к о в. Что?! Нет, судить его не будем. (Решительно.) Судить его не дам!

Булатов хочет что-то сказать, но Линьков жестко добавил.

Не дам!

Б у л а т о в (оторопел). Это почему же? Ты что, с ума сошел? Сколько хлеба теряем из-за вот таких молодчиков! А если они чужого труда не ценят, если лучшее, что есть у нас: любовь к труду, хлеб, по́том политый, в грязь бросают, — судить! Открыто! Показательно!

Л и н ь к о в. Много молодых ушло уже с целины…

Б у л а т о в. Ну и что? Это еще не оправдывает преступления твоего сына!

Л и н ь к о в. Он не сын мне!.. (И горько.) Не сын… Приемыш! Воевал с моим сыном! Мертвого… с поля боя вынес… и похоронил. И ко мне вместо сына пришел… Вместо! Понимаешь?

Б у л а т о в. Не прав, Петр Афанасьевич! Не убедишь! Судить надо!

Л и н ь к о в. Не мешай мне, Иван Романович! Не мешай! Дай сам дело доведу до конца! Или не веришь мне? Суд озлобит, Иван Романович. Озлобит, а потом и погубит его. Я тебе точно говорю. А сейчас он больше понял. Ближе к сердцу взял. Ну, неужели мне тебе объяснять такое? Ведь ты же чуткий человек. Ты же за людей! Или нельзя с тобой больше в открытую, как с другом, корень он зеленый совсем?!

Б у л а т о в (встал). Оставим, товарищ Линьков! Хочешь воспитывать — воспитывай. Но плетка — плохой помощник в этом! Человеческое достоинство попирать нельзя! (И сухо.) И не говори больше ничего. Ни к чему. (Первым шагнул через порог.)

Хата-развалюха возле Дома культуры. Над входом вывеска: «Музей». А на площади, куда хата выходит, трехэтажное здание Дома культуры. Перед фасадом небольшой парк, лавочки, фонари. Слева, уходя в глубь сцены, улица новых, комфортабельных коттеджей с мансардами. Вся эта улица утопает в садах. Желтые листья еще держатся на ветвях. Осень. Дом культуры еще в строительных лесах. Из открытого окна второго этажа доносятся звуки духовых инструментов. Там оркестр репетирует туш. В о р о н на лесах укрепляет рамы на втором этаже. Л ю д и таскают корзины со стружками. Тут же убирают строительный мусор, носят связки стульев. Большая г р у п п а к о л х о з н и к о в сидит на грузовике. На нем плакат: «Ни зерна не оставим в поле!»

На первом плане Л е в к а, К а т я, В е р а.

Л е в к а. А чего там говорить! Сраму хоть отбавляй! Но жить здесь больше невозможно! Уедем.

В е р а. Да где это видано, чтоб в наше время по лицу… Да и за что? За то, что сам дорогу не чинит!

Л е в к а. За «Опалиху»! Все ревнует к ней!

В е р а. А чего тебе эта «Опалиха» сдалась? Вот из-за нее и скандал…

К а т я. Да «Опалиха» — это завтрашний день всего сельского хозяйства! А ты — «сдалась»! Нет, с Петром Афанасьевичем невозможно!

В е р а. И при Булатове, при секретаре райкома. А он тоже… не мог сдержать батю…

К а т я. Да что ты хочешь от чиновников? Что он понимает, кроме своих бумажек!

Л е в к а. В общем — собирайся!

К а т я. Лева! А дело наше, мечта как же? Ведь сам же сегодня говорил.

Л е в к а. Это бесполезно! Ничего он не даст сделать! Все поломает! Сколько нового начинали, а ему все только о материальном благе колхозников можно говорить! Только чтоб побольше наши за все получали! А как за пределы колхоза выйдет — словно не его это, словно иностранец! Ничего он с «Опалихой» не даст нам сделать и… напрасно все! Поедем!

К а т я. Да ты чего, Левка?! Сейчас каждая пара рук на счету, а ты?!

Л е в к а. Пошла ты к черту с руками и с агитацией своей! Дороги чинить американский президент будет, а я за них своей физиономией расплачивайся! Позор хватать при начальстве… Хватит!

Грянул оркестр туш и неожиданно остановился.

Г о л о с ю н о ш и. Сидор, опять врешь! Опять на полтакта раньше вступаешь!

Л е в к а. Бери девчонку! Поехали! Целина и в Саратове найдется!

Пошел. Вера остановила.

В е р а. Постой!

Л е в к а. Я тебе кто?

В е р а. Муж!

Л е в к а. Веришь?

В е р а. Да!

Л е в к а. Едем?

В е р а. Едем. (Идет за Левкой.) Все на одного насели! Никто за мужа не заступится, кроме жены! (Ворчит.) Обидели Левушку! Я им за тебя знаешь как задам… Только сразу нам, Левушка, уехать трудно будет. Имущество, да то, да се… Сейчас пока что налегке поедем.

Л е в к а. Да хоть в одном белье!

В е р а. Да я им не оставлю ни пеленки! Это же все нашим горбом. Вот что. Покамест поедем в райцентр. К бабушке Матрене. Она знаешь какая! А любит тебя… просто жуть!

Из развалюхи выходит Б у л а т о в и Л и н ь к о в.

Л е в к а. Вот! Глянь на него!

В е р а. Постой.

Линьков не смотрит на Левку. Булатов же внимательно наблюдает за ним.

Л и н ь к о в. Не хватает мне машин! Задыхаюсь! Машина у меня сейчас на вес золота!

Л е в к а (Вере и Кате). Вот! Здесь машины до́роги! Здесь зерно берегут! Особые сорта выращивают! А человек — тьфу! Пошли. Целина и на Волге найдется.

К а т я (решительно подходит к Линькову). Петр Афанасьевич! Ваш поступок… В общем, я не могу мириться с такими вещами, чтобы человека… Ведь такого человека!.. Ведь Левка…

В е р а (подбежала). Батя! Мы съезжаем с квартиры! Все! Пишите письма. Вам машины до́роги! А мне — мой мужик!

И побежала. Катя — за ней. И обе стремятся догнать Левку.

Б у л а т о в. Вот как все обернулось, товарищ Линьков!

Л и н ь к о в. Я плевать хотел на брехунов! А машины… Ты мне не дашь — у секретаря крайкома попрошу! И даст! Даст! И не потому, что Лавр Спиридоныч друг, однополчанин мой, а потому, что понимает наши колхозные нужды получше некоторых! Ну? Дашь? Ведь ты же хозяин всего района!

Б у л а т о в. Не люблю я этого слова, Петр Афанасьевич. Хозяин у нас всех один.

Л и н ь к о в. Знаю, знаю — крайком партии!

Б у л а т о в. Еще не легче!

Л и н ь к о в. Ну, хлеб у нас на целине хозяин. Так, что ли?

Б у л а т о в. Не то, Петр Афанасьевич! Не то! «Хозяин — Линьков», «Хозяин — секретарь райкома Булатов». Кругом одни хозяева, будто и революции никогда не было. Ерунда это. Вот вы тут князей удельных изображаете, скоро часовых на колхозной границе ставить будете, а дорогу починить — нет хозяев! А на таких дорогах самую прекрасную машину загробить можно.

Л и н ь к о в. Согласный.

Подошли к Дому культуры. Булатов закурил.

Б у л а т о в. Перебил ты мои мысли, Петр Афанасьевич! Я к тебе приехал по срочному делу, а тут… Ну, ты извини, не могу я успокоиться! Не могу! Как будто сам соучастник этой отвратительной сцены. (Невольно глянул на второй этаж, где репетирует оркестр.)

Г о л о с ю н о ш и. Сидор! Ну, поимей совесть, в конце-то концов! Ведь говорят тебе — не лезь вперед!

Б у л а т о в. Что там за Сидор еще у тебя? Оркестр, понимаешь. То людей на уборку не хватает, а то целый оркестр дудит! Что это за Сидор?

Л и н ь к о в. Барабанщик… музыкант. На барабане играет, корень его зеленый. Это школьники! К сдаче хлеба туш готовят, корень их зеленый! Барабан — во! А Сидор — о! В первом классе учится. Может, разогнать?

Б у л а т о в (засмеялся). Барабан больше Сидора. (И, переведя дух.) Ну, ты меня не развлекай! Все равно нехорошо. Я тебе такую новость привез, а ты…

Л и н ь к о в. Ну, что за новость-то?

Б у л а т о в. Тюрьма!

Л и н ь к о в. Ну?

Б у л а т о в. Добились, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Вот за это спасибо!

Б у л а т о в. Можешь идти в тюрьму!

Л и н ь к о в. А условия?

Б у л а т о в. На десять лет.

Л и н ь к о в. Вот за это, ей-богу, спасибо!

Б у л а т о в. Я ни при чем. Крайпрокуратуру благодари!

Оркестр грянул туш и опять смолк. Голос: «Перестань врать, Сидор!»

Л и н ь к о в (увидел выходящего из Дома культуры Виноградова, кричит). Виноградов! Погодите в поле уезжать! Иди сюда!

Виноградов приближается.

Радость, Виноградов! Тюрьма есть!

В и н о г р а д о в. Почитай, два года хлопотали! (Кричит колхозникам.) Эй, мужики! Тюрьма наша!

Колхозники подходят, а Виноградов созывает все новых и новых людей.

Наша тюрьма, ребята! Наша!

Образуется довольно большая толпа народу.

Эй, дочки! Ребятки! Давайте сюда, дети! Тюрьма наша!

Все окружили Булатова и Линькова.

Л и н ь к о в (вскочил на лавку). Товарищи колхозники! Наша партия и правительство, проявляя заботу…

Б у л а т о в. Перестань, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в (продолжает). Разрешено нам занять тюрьму!

Захлопали в ладоши люди, а Булатов захохотал.

Ты чего, Иван Романыч?

Б у л а т о в. Звучит аполитично!

Л и н ь к о в. У нас люди не дураки, понимать умеют! (К народу.) Нас вроде награждают тюрьмой!

Крики одобрения.

На десять лет!

Опять крики.

По сорока тысяч на год приходится. Рассрочка.

Опять крики. Туш. К Булатову подходит Е ф и м е н о к.

Б у л а т о в. Но транспортировка имущества и заключенных в другую тюрьму — за счет колхоза.

Все молчат.

Е ф и м е н о к. Здравствуйте, Иван Романович! Видите, сколько народу собралось? Дело-то всех интересующее!

Б у л а т о в. Здравствуйте, Николай Николаевич! Мне интересна ваша позиция в этом вопросе.

Е ф и м е н о к. Сейчас с народом, стало быть, обмозгуем насчет тех заключенных.

К а т я. А много их там?

Б у л а т о в. Четверо заключенных и сорок два — охраны.

Ворон стучит сначала тихо, но потом все увлекается и глушит всех. Туш.

Л и н ь к о в. Товарищ Ворон! Уймись на сей момент!

В о р о н. Чичас.

Притих. Но тут снова заиграл оркестр.

Л и н ь к о в. Ворон! Прикрой окно!

В о р о н. Слушаю.

Прикрыл окно. Но высунулся п а р е н ь. Ефименок что-то тихо говорит Кате.

П а р е н ь (Ворону). Не даете заниматься!

В о р о н. Исчезни! Начальству мешаешь, дудка!

Парень исчез. Музыка звучит тише.

Т е т к а Л ю б а. Подумать только — четверо заключенных в таком добром доме!

К а т я. Товарищи! А отпустить их нельзя?

Г о л о с. Да ты сумасшедшая, что ли, Ромашова!

К а т я. А что? Взять их на поруки и перевоспитать, как…

Но люди загудели, не дали ей договорить.

Т е т к а Л ю б а. Что она говорит, что она говорит! А еще коммунистка!

Е ф и м е н о к. А чего, Катерина, стало быть, дело говорит! Подумать следует… Может, и перевоспитаем.

Т е т к а Л ю б а. Ишь ты, какой воспитатель нашелся!

В о р о н. Да они же порежут тут нас всех до единого! В час порешат!

Т е т к а Л ю б а. И насильничать будут! Разбой разведут!

В и н о г р а д о в. Да хватит вам языками-то чесать! Вопрос серьезный, а они про глупости!

Крики, смех.

Т е т к а Л ю б а. А тя насильничали? То-то! Еще не знаешь! Еще глупой!

В и н о г р а д о в. Да чего там говорить! Петр Афанасьевич! Объясни ты этой Катерине: на другое она разговор переводит. Ведь нам эта тюрьма как помещение под кирпичный завод нужна, а она про поруки!

Л и н ь к о в. Конечно, товарищи… агроном Ромашова не подумавши сказала. Это, конечно, хорошо — рискнуть, попробовать перевоспитать, — но такой вопрос не мы решаем, а юридическая инстанция.

К а т я. Неправильно, Петр Афанасьевич! В корне неверно! Как мы решим, так и будет!

Е ф и м е н о к (тихо). Молодец, молодец, Катерина!

Т е т к а Л ю б а. Как она смеет так говорить с хозяином? Уважаемый человек, а тут…

В и н о г р а д о в. Да кончайте митинг, работа стоит, а мы пустые разговоры ведем! Машины ждут! Мужики! Мы хлопочем свой стройматериал иметь, кирпич дешевый, а тут неразумный разговор про бандитов! Негоже!

Опять туш заглушает все, и Ворон стучит молотком.

Л и н ь к о в. Ну что за черт, митинг поведем или плясать будем?

Ворон прижал фанеру к окну, но она все время падает из окна, и музыка в эти моменты вырывается громче. Наконец Ворон установил щит.

(Подошел к Булатову.) Иван Романович! Как твое мнение насчет тех арестантов? Посоветуй!

Б у л а т о в. Ты слушай свой народ, Петр Афанасьевич! Слушай! Люди сами тебе подскажут…

Л и н ь к о в. Да у них видишь какой хаос…

Б у л а т о в. Слушай, слушай! Народ мудрее нас с тобой! Слушай!

Е ф и м е н о к. Дайте мне слово произнесть!

Г о л о с а. Говори, Николай Николаевич!

В о р о н. Тиша! Сиклитарь партейный чичас речь скажет!

Е ф и м е н о к. Я так полагаю, что его наш самый что ни на есть первейший долг — етих бандюг в людей превращать! Я, стало быть, говорю — перевоспитаем! Это ж политическая, значится, задача!

Подходит м и л и ц и о н е р.

Б у л а т о в (милиционеру). А каково ваше мнение, товарищ старшина?

М и л и ц и о н е р. Их милиция перевоспитать не может, а вы… и без оружия… Не дело!

В и н о г р а д о в. Да чего толковать-то? Пока жулье в тюрьме — нам помещения не видать! (Булатову.) И вам от нас кирпич просить не моги!

Е ф и м е н о к. Несурьезный аргумент! Несурьезный!

Оркестр грянул туш.

В о р о н (в окно). Вы чаво жа идейную пропаганду заглушаете? Корень ваш зеленый! Правильно я сказал?

Оркестр умолк.

(Вниз, людям.) Во как мене слухают! Продолжай, товарищ Ефименок! Агитируй! Веди массу за собой!

Т е т к а Л ю б а. Что мы, стадо, что ли?

В и н о г р а д о в. Да тиша! Давайте решать! Занимаем тюрьму? Покупаем? Значит, брать бандитов на поруки придется — деваться некуда!

Е ф и м е н о к. Я, стало быть, за перековку вредных паразитов! Я, стало быть, за то, чтоб им возможность была даде́на для нового нарождения! И посему — нужно мнение партийной организации всего села! А партия в нашем колхозе крепкая!

В и н о г р а д о в. Голосуй, Николай Николаевич!

Е ф и м е н о к. Голосуют одни, стало быть, члены партии! Кто, стало быть, за предложение товарища Ромашовой?

В и н о г р а д о в. Да все ясно! Возьмем бандитов — получим тюрьму! Не возьмем — не видать нам счастья в этом году. И все стройки, что задумали, — не видать! Я голосую за!

Руки подняли все.

Е ф и м е н о к. Так тут и непартийные голосуют?

В о р о н. Не бойсь! Мы все заодно, что партийные, что такие. Я за тюрьму!

Грянул туш.

(Зло обернулся, а потом мягко говорит музыкантам.) Вот теперь вовремя!

В и н о г р а д о в. Только пусть банду предупредят — возьмем только тех, что достойны! Пошли, ребята! На машину! Ефименок, едешь с нами на ночь?

Е ф и м е н о к. Еду! Садитесь!

Подошел к Линькову, и вместе они идут к машине.

Ты, Петр Афанасьевич, приезжай к нам утром! Мы покажем тебе, стало быть, как можем работать! Приедешь?

Л и н ь к о в. Приеду. Смотри там, Ефименок! Чтоб без огрехов было.

Е ф и м е н о к. Ладно! (Садится со всеми на машину и уезжает.)

Линьков на минуту заходит в дом.

К а т я. Иван Романыч! С Левкой поступили неправильно! Он не виноват!

Б у л а т о в. Как это — не виноват? Машину зерна в грязь сбросил…

К а т я (перебивает). Да он сбросил часть ради большого целого! А ему по лицу плеткой!

Б у л а т о в. Дело это серьезное. Надо разобраться. Вы не забыли, о чем я вас просил?

К а т я. Карту распространения нашей, линьковской, пшеницы? Делаю, Иван Романович. Скоро закончу и пришлю вам.

Б у л а т о в. Нет, вы с ней приезжайте ко мне сами.

К а т я. Хорошо. Простите, я спешу. (Убегает.)

Булатов идет к машине.

Вбегает Л и н ь к о в.

Л и н ь к о в. Убежал Левка! Убежал! Вот, Иван Романыч, этого я ему никогда не прощу! Убежал!

Б у л а т о в (проворчал). «Не виноват»! (Строго, Линькову.) Далеко не убежит!

Л и н ь к о в. А я без него, подлеца, не могу! Понимаешь? Не могу! Ну как серп без молота! Потому и наказал, что люблю!..

Б у л а т о в. Тогда беги за ним вдогонку! Прощения проси!

Л и н ь к о в. Нет-нет, Иван! Не я хлеб в грязь сбросил! Не я!

З а н а в е с.

Большая общая камера тюрьмы. Окна забраны решетками. Четыре кровати, спаянные попарно, одна над другой. Четверо заключенных. К р у г л а к о в с к и й беседует за столом с Г р о ш е в ы м. Х в а т о в сидит на полу и ловит щекой солнечный зайчик. Д е м и н на верхней кровати читает книгу.

К р у г л а к о в с к и й. Современное нам общество развивается поступательно. И, дорогой мой гражданин Грошев, этот вчерашний вызов нас всех в прокуратуру имеет свое определенное предзнаменование. Я серьезно занимался анализом, и вот к чему я пришел, мой дорогой гражданин Грош. Вы не думали о том, что наша маленькая гостиница, или, выражаясь популярно, тюрьма, находится на территории большого колхоза? Вопрос. Как вы себе представляете наше общество в ближайшем будущем? Вот вы, гражданин Грош? Отвечайте!

Г р о ш е в. Пошел ты!

К р у г л а к о в с к и й. Понятно! Я могу от вашего имени перевести ваш содержательный ответ? А? Могу? Гражданин Грош, отвечайте, могу?

Г р о ш е в. Валяй.

К р у г л а к о в с к и й. Итак, я, заключенный Руслан Грош, представляю грядущее общество так. Я иду по улице моего родного города Тулы. Яркий, солнечный день. Я одет в новый зеленый костюм. На ногах черные ботинки с длинными острыми носками. Прохожие кланяются мне, а я в ответ… даю им всем по шее!

Г р о ш е в (гогочет). Валяй, валяй!

К р у г л а к о в с к и й. Я продолжаю. На каждую мою оплеуху мои земляки любезно улыбаются и еще ниже кланяются мне. Они меня боятся. И никто не может мне ничего сделать. И милиции нет! Не существует! Коммунизм! И я могу лупить кого хочу, сколько хочу и по любому месту!

Г р о ш е в (еще громче). По шее, по шее! (Хохочет.) Хо-хо-хо-хо!

К р у г л а к о в с к и й. И вдруг — свисток! Что такое? Ко мне подходит такой же высокоинтеллектуальный юноша и… дает мне по шее!

Г р о ш е в. Но!! Ты, падла!..

К р у г л а к о в с к и й. «Но! — говорю я. — Грош, ты падла!» А он в ответ дает мне два раза по той же шее и ведет меня в мили… Виноват! Милиции не существует! Он ведет меня в народную дружину. Потом я попадаю под микроскоп, а потом под пресс и… меня нет!

Г р о ш е в. Ну, ты! Хочешь схватить?

К р у г л а к о в с к и й. Спокойно, спокойно! Я ничего не могу поделать, дорогой гражданин Грош! Но раз вы не изменили своего отношения к обществу — будущее общество вынуждено прессовать вас на мыло.

Г р о ш е в. Я те дам на мыло!

К р у г л а к о в с к и й. Хорошо, не на мыло! На сырье для гуттаперчевых кукол! И прошу вас, не волнуйтесь и не трогайте нашу стильную мебель! Думайте дальше! До срока окончания вашего великого раздумья остается еще полтора года. Думайте! Желаю успеха!.. Поехали дальше! Как представляет жизнь в будущем обществе наш общий друг гражданин Хватов? Говорите, Хватов, очередь ваша! Регламент мы устанавливать не будем.

Х в а т о в. Отстаньте от меня, Толик, я занятый.

К р у г л а к о в с к и й. Но ваши воззрения ученого и вора на наступающий век неоцивилизации обществу знать небезынтересно! Говорите, Ленечка, мы вас просто умоляем!

Г р о ш е в. Встань, фитиль, тебя судят!

К р у г л а к о в с к и й. Не вызывайте, Грош, дурных воспоминаний!

Х в а т о в. Ну чего же… Ну ладно… Что до меня, то я после звонка пойду на юг. В тепло. Солнце обожаю. И… буду трудиться. Ей-богу! Клянусь Николаем-угодником! Честную жизнь начну. Морально чижало! Только бы отпустили…

К р у г л а к о в с к и й. Похвально! Значит, завязали? Виноват, бросили грешить и… Но общество! Каким вы представляете себе общество?

Х в а т о в. Ну, не будет милиции…

К р у г л а к о в с к и й. Блестящее предвидение! Дальше! Какой не будет милиции?

Х в а т о в. Не будет никакой! Ни в форме, ни в гражданском!

К р у г л а к о в с к и й. Ну, а дальше? Ну, не будет милиции. Ну, вы лепите скачок в палатку «Утильсырье», уносите чемодан медных монет и…

Х в а т о в. И рву когти!

К р у г л а к о в с к и й. Не вставайте!! Сидите. Продолжайте спокойно сидеть в тюрьме! Вы не готовы для будущего общества! Не созрели.

Г р о ш е в. У-у, зараза!

Х в а т о в. Постойте, Толик, так нельзя! Вы же мне не сказали, что нельзя… Я же не знал…

К р у г л а к о в с к и й. Успокойтесь и сидите. Что вы не знали, Хватов? Вы не знали, что грабить общество грешно, если не сказать, что это преступно? Что вы не знали? Вам же шесть раз на разных судах объясняли! Нет, я не хочу вас больше слушать!

Х в а т о в. Но вы же не даете мне последнего слова…

К р у г л а к о в с к и й. Хорошо. Иду вам навстречу. Итак, ваше последнее слово, Хватов!

Х в а т о в. Если только меня освободят, я начну новую жизнь. Я перестану воровать. Вот ей-богу, товарищ Круглаковский! Перестану. Ведь, концы в концах, можно жить и честно!

К р у г л а к о в с к и й. А если на пути встретятся трудности? Если вам не хватит заработанных денег на жизнь?

Х в а т о в. Я… я… я буду халтурить.

К р у г л а к о в с к и й. Фу! Мерзко!

Х в а т о в. Ну, то есть подрабатывать…

К р у г л а к о в с к и й. Чем? Ваша профессия?

Х в а т о в (бодро). Певец!

К р у г л а к о в с к и й (оторопел). Ну?! (И снова входя в роль.) Похвально. Какими же песнями вы будете развлекать общество? Спойте что-нибудь идейное.

Хватов встал, откашлялся. Круглаковский представил его стене.

Граждане общество! Перед вами выступит бывший заключенный, бывший вор и рецидивист, ныне честный труженик и достойный член нашего общества Леонид Собинович Хватов! Пойте, Хватов! Только не пустите петуха от волнения? Это ваш дебют!

Х в а т о в (тихо). А чего петь?

К р у г л а к о в с к и й. Ну конечно, не про пивную на Багатьяновской и не «Мурку». Да, про Колыму тоже петь не советую, так как там теперь поют про алмазы и коммунистические бригады. Репертуар новый требуется.

Х в а т о в (поет).

(Вспоминает и поет дальше.)

(Забыл.)

(Начинает приплясывать, с ним и Грошев.)

(Танец веселее.)

Оба лихо пляшут.

Чечетка.

Пляшут. Круглаковский останавливает.

К р у г л а к о в с к и й (Грошеву). Вас не звали. (Хватову.) Далее?

Х в а т о в. Дальше я позабыл.

К р у г л а к о в с к и й. Ну что же… Журить вас не буду. Поддержать надо при начале! Только про какое звено вы пели? В сельском хозяйстве звено, безусловно, имеет значение, но там и бригаде уделяется много внимания! Вы газеты читаете? Чего вы ждете от газеты? Информации? Последних известий или публикации об амнистии? Итак, вопрос: что это за звено?

Х в а т о в. Это про детей… пионерское звено.

К р у г л а к о в с к и й. Мило. Но песня-то устарела. Да, устарела песенка. Ее даже на конкурсе в Московскую эстраду петь неудобно. Спойте что-нибудь современное… Что у вас еще?

Х в а т о в. У меня больше ничего…

К р у г л а к о в с к и й. Я так и знал! При ваших сомнительных вокальных данных у вас еще и репертуар не того… Выучили, понимаете, одну честную песню в детстве, а потом? Какие песни вы пели потом? Ведь без песни нельзя. Ведь песня строить и жить… А? Остальное время, до нынешнего своего возраста, вы пели песни парадных подъездов? Вроде «Шли мы раз на дело — я и Рабинович…» Плохо, Хватов! Плохо! Репертуаром займитесь немедленно и всерьез! Очень плохо!.. Но, принимая во внимание ваше чистосердечное желание трудиться честно и больше не воровать, я разрешаю вам готовиться к освобождению!

Д е м и н. Слушай, Круглаковский, довольно травить баланду! Какое еще освобождение?

К р у г л а к о в с к и й. Это магическое слово вывело из равновесия даже такого аморфного человека, как Валерочка Демин. Как вы, Демин, представляете себе будущее общество? Не наше, разумеется, а честное, трудовое?

Д е м и н. Зачем тебе это знать? Ты все равно до будущего не доживешь — загнешься тут до звонка!

К р у г л а к о в с к и й. Я вас оставляю без сладкого на третье! А на третье у нас сегодня мои аналитические выводы о ближайших последствиях вызова в прокуратуру. Будете говорить, Демин?

Д е м и н. Ну чего ты пристал?

К р у г л а к о в с к и й. Грубо! Вежливее! Еще раз. Будете говорить, Демин?

Д е м и н. Буду!

К р у г л а к о в с к и й. Валяй!

Д е м и н. Вот, значит, так… Будущее общество… Будущее общество… Да пошел ты к…

К р у г л а к о в с к и й (перебивая). Ш-ша! Спокойнее! Снова! Вез глагола «пошел». Итак. Ну… Валерочка… Демин! Вы так чудесно начали: «Будущее общество…» Чувствовалась ваша высокая эрудиция в этом вопросе. А дальше? Ну хотите, я вам помогу?

Д е м и н. Вот я Беляева читаю. Здорово он попал! В самую точку. Звезда КЭЦ. Таких звезд много будет. Нам не сообщают, а небось такие секретные звезды уже есть. И люди на них. Сначала, наверное, туда добровольцев, из заключенных… Я бы полетел. Уж или сразу в дребадан, или на звезде!

Х в а т о в. А обратно? Пешком по облакам? Ха-ха!

Д е м и н. Серость! Пенек! И обратно на ракете. Вот так и будет.

К р у г л а к о в с к и й. Итак, я резюмирую. Мастер высотных полетов Валерий Демин, что отбывает срок за порчу заводского оборудования, представляет себе будущее общество все в космосе. Итак, все улетели на звезды, а Валерий, оставшись один на Земле… Чем вы будете заниматься, Демин?

Д е м и н. Я больше всего ненавижу людей, которые учат! Сами ничего не знают, а других учат! И тебя за это ненавижу! Все вы ни черта не стоите, а учите. И воровать вы тоже учите!

К р у г л а к о в с к и й. Браво, браво! Обличительный монолог молодого лоботряса! Так что вы, Валерочка, будете делать с теми, кто вас бесплатно учил воровать и хулиганить?

Д е м и н. Душить буду, душить!

К р у г л а к о в с к и й. И за насилие над беззащитными членами общества вас опять препроводят в места заключения. Нет, я в вас ошибся. Но вся-то наша разница в том и состоит, что я по-детски наивно верил в вашу созревшую за годы заключения гражданскую сознательность, а вы не созрели! И в этом ваше несчастье! Нет, дорогие мои! Общество будущего выглядит совсем иначе. Во-первых, материальная база не та! Растоплен лед Арктики. В городах растут апельсины и шашлыки! Солнце выдается по норме, — сколько вам нужно, получите! Атомная энергия сама, без нас, добывает уголь и прочие штуки из-под нас! У каждого человека мотор в груди! Это при рождении будут вынимать все внутренности и вставлять вечный двигатель. Заводить один раз в сутки, перед сном. Получите ключик — и живите сколько угодно, то есть пока не надоест. Триста? Пожалуйста. Семьсот лет? Будьте так любезны! И нет ни жуликов, ни мошенников, ни хулиганов, потому что всего сколько хотите, в любое время, без очереди! И посему тюрем нет!

Д е м и н. Вы старый болтун, Толя Круглаковский!

К р у г л а к о в с к и й. Нет, из вас не выйдет исследователя космоса! Я не допущу!

Д е м и н. А тебя и не спросят, клизма!

К р у г л а к о в с к и й. Всё! Я больше не могу так работать! Меня здесь оскорбляют. Сидеть в такой обстановочке, в таком обществе! Ни за что! (Подходит к двери, тихо стучит.) Гражданин часовой! Откройте дверь. Я больше не могу быть с этим хамом и грубияном под одной крышей! Увезите меня в другой отель!

Г о л о с. Отойдите от двери. Вам говорят!

К р у г л а к о в с к и й. Видите! Даже там со мной говорят на «вы»!

Х в а т о в. А моторы правда будут сюда вставлять?

Демин засмеялся.

К р у г л а к о в с к и й (покровительственно). Определенно, мой милый.

Х в а т о в (вкрадчиво). А когда?

К р у г л а к о в с к и й (чистит ногти). Примерно с будущего года.

Д е м и н. Круглаковский, вы трепло!

Г р о ш е в. Молчи, фитиль!

Х в а т о в. А мне вставят?

К р у г л а к о в с к и й. На первых порах будут обслуживаться самые полезные члены общества…

Х в а т о в (почти кричит). А мне?

К р у г л а к о в с к и й. Вы хотите долго жить?

Х в а т о в. Ага.

К р у г л а к о в с к и й. Зачем? Цель? Непонятно. Ну какая польза от вас людям? Нет, мой дорогой, сначала ученым, и рабочим, и вообще всем честным людям, а потом, если останется, — всем остальным. Может быть, разве что в виде эксперимента… как подопытному кролику. Хотите, как кролику, Хватов?

Х в а т о в. Не-е…

Д е м и н. А я бы пошел на опыт!

К р у г л а к о в с к и й. Вот! Разница в отношении к науке у вас налицо! Но и вам, Демин, не вставят ничего, кроме пера!

Д е м и н. Вас, как обычно, сегодня в конце беседы будут бить, Толик!

К р у г л а к о в с к и й. И тем не менее я продолжаю свою воспитательную работу с вами. Итак, выводы. Эх, если бы в один прекрасный день открылась эта заветная дверка, вошла небесной красоты хрупкая, маленькая дева и сказала: «Миленькие мои, бледненькие…»

Открывается дверь. Входят Л и н ь к о в, К а т я, Б у л а т о в и м и л и ц и о н е р.

Л и н ь к о в (взволнованно). Ну вот, значит… пришла к вам рабоче-крестьянская власть. Доверие оказать пришли. Освобождайте помещение.

К р у г л а к о в с к и й. Шутить будете после обеда, папаша. (Милиционеру.) Новенький? Прошу! Только после санпропускника. У нас образцовая палата.

К а т я. Вас правда освобождают, товарищи. Берем вас на поруки. Поручились за вас. И надеемся, что вы достойны доверия колхозников…

К р у г л а к о в с к и й. Такая красивая — и не побоялась войти. Здесь же отщепенцы мужского пола. А дамские покои в левом крыле…

Г р о ш е в. В общем — теряй отсюда адрес, мымра!

М и л и ц и о н е р. Не так надо. (Заключенным.) Круглаковский!

К р у г л а к о в с к и й (подчеркнуто вежливо). Что вам угодно?

М и л и ц и о н е р. Грошев!

Г р о ш е в (нагло). Я!

М и л и ц и о н е р. Хватов!

Х в а т о в (подхватил на мотив «Гоп со смыком…»). Это буду я!

М и л и ц и о н е р. Демин!

Д е м и н. Ну а дальше, дальше что?

М и л и ц и о н е р. С вещами на волю — выходи!

Их всех как сдуло к двери.

Стой! Стой! По одному! В канцелярию! Оформляться сначала!

Б у л а т о в (милиционеру). Одну минутку. (Заключенным.) Громких фраз не будет. Но подумать вам советую. Вам поверили. По-настоящему поверили. А кому по-настоящему верят, он не может, не имеет права обмануть. И что бы ни случилось, кто бы ни ошибся в подходе к вам — не порите горячку. Сначала посоветоваться, а потом решать. И можете ко мне, в райком партии, в любое время. Договорились?

К р у г л а к о в с к и й. Поразительно остроумно и с огромным вдохновением. Нервы на пределе, но за всех отвечаю: советоваться, советоваться и еще раз советоваться, — на том стояла и стоять будет Советская власть.

Заключенные уходят.

Б у л а т о в (Кате). С большим волнением сказал. Вы поверили?

К а т я. Кажется, да. А вы?

Б у л а т о в. Поверил. Молодец вы, Катюша! Молодец! Довели дело до конца! Молодец!

Л и н ь к о в (Кате). Пиши. «Решетку вырезать немедля! Тюрьму под кирпичный завод!»

М и л и ц и о н е р. Товарищ Линьков! В канцелярию просят! Поручительство за освобожденных подписать.

Л и н ь к о в. Вот! Вторую жизнь, может, даем! Новую! А, Иван? Волнует?

Б у л а т о в. Поэтическая душа у тебя, неугомонный человек!

З а н а в е с.

АКТ ВТОРОЙ

Комната в большой избе. Перед рассветом. Через окно на улице виден фонарь. Сильные порывы ветра раскачивают его, и отсветы фонаря, бегая по комнате, освещают отдельные предметы. В углу под иконой видна детская кроватка. Стол, стулья. За ширмой Л е в к а, уже одетый в рубашку и брюки, натягивает на ноги хромовые сапоги. Затем надевает пиджак. Потянулся за пальто и шляпой, висящей в стороне, но в это время В е р а, лежащая в постели спиной к зрителю, повернулась к Левке.

В е р а. Ты что же, так и не спал?

Л е в к а (сухо). Спал. Пора за хлебом.

В е р а (ласково). Поди сюда.

Л е в к а (подсел к ней рядом и, не глядя на нее, говорит). Как на работу хожу… В очередь.

Она вдруг приподнялась и, обхватив его руками, заговорила жарко в самое лицо.

В е р а. Меня не приласкаешь… таишься… Жена тебе самый близкий товарищ, а ты таишься… У меня вот все сердце в кучку свело, и морщина уже одна появилась… Или остыл ко мне? За своими думками красоту мою не замечаешь? Ведь мне тоже ласки охота и откровенности твоей!

Л е в к а (попытался отвести ее руки). Ой, Верка, не время сейчас!

В е р а. Время! Время! Хоть поцелуй! Хоть скажи! Да и плюнь ты на все! Мы с тобой вместе — и все! А там хоть гори все!

Л е в к а. Снаряд ты бронебойно-разрывной, Верка! И в тебе тоже отцовская кровь! И мысли такие же! Все о своем, об сердце да о разном таком!

В е р а (очень ласково). Ну что же, не так сказала?

Л е в к а. Ты майора Котова помнишь? Ну, я еще рассказывал про него! Комбат мой! Демобилизовался. Помнишь?

В е р а. Ну?

Л е в к а. Свиноводческую ферму взял.

В е р а. Ну-ну! Ну, помню! (И уже села на постели, прикрывшись одеялом и подобрав ноги.)

Л е в к а. Орден Ленина ему дали!

В е р а. Ну и что? Да, Левушка…

Опять было хотела обнять, а он отвел руки.

Л е в к а. Все у дела! У всех забота! Вчера на улице председателя из «Опалихи», Митю Богатырева, встретил — отворачивается… Смотреть даже не хочет на меня…

В е р а. Да он же близорукий! Надумываешь все ты, Левушка…

Л е в к а (с иронией). Да где ему и узнать меня? Вот я теперь… Чистые сапожки, шляпа, да еще и усы отпускаю! Вот!

В е р а. Эх ты, корень ты мой зеленый! Ничего ты про жизнь не понимаешь! Ну, Левка, иди поцелуй.

Он нагнулся к ней, она обняла его. Потом оторвал ее руки и решительно вышел, схватив в охапку шляпу и пальто.

(Встала с постели, в халатике подошла к детской кровати, поправила одеяльце, а затем, глядя в окно.) Пошел… Не так! Вот ведь батя нагородил! (Отошла к кровати, закрыла ее ширмой и снова улеглась.)

Пауза. Из-за печи показалась М а т р е н а, посмотрела косо на кровать, а потом, тяжело вздохнув, пошла к печи. Здесь она поджигает еще с вечера сложенные дровишки, ставит чайник. Раздается негромкий стук в окно.

М а т р е н а (подойдя к окну). Чего?

Г о л о с. Бабушка Матрена, толкай Левку, пора!

М а т р е н а. Ох ты господи… Нету его. Ушел уже… (И, задернув занавеску, идет к печи.) За хлебом ушел. Вот те жизнь! Нагнали людей, а хлеба не достанешь!.. Ох-хо-хо! Целина!

Г о л о с В е р ы. Который час, бабушка?

М а т р е н а. Рано, милая, рано. (Берет со стола карманный фонарик, светит на будильник.) Уже… уже… уже пять часов и… (Тихо.) Десять, двадцать, двадцать две… (Громко.) И двадцать две минуты.

Г о л о с В е р ы (через зевоту). Не знаю, вставать… ох-хо-хо… или еще поспать можно?

М а т р е н а. Вот Левушка хлебушка принесет, тогда и встанешь. А я покамест чайничек взгрею. Я тихонечко! Тихонечко… Тихонечко эдак… Спи, лапушка. Часок еще можно поспать. Если дитятко проснется, я ее попысать подержу… Просто ума не приложу, чем я нынче Левку занимать буду. За сию неделю все в доме парень перечинил: крышу в хлеву перекрыл, все кастрюли перепаял, дверь нову в сенях навесил… И чего придумать? Ему без работы… Усы от безделья отпускать начал… И чего ему придумать? Вот ведь нашла коса на камень — что Левушка, что Петька! Оба гордые, задиристые! А этот старый черт, прости меня, господи, связался с дитем малым, пороть удумал. Вот ведь до чего мысля человеческая скудна, будто за уши не мог оттягать, обязательно ему пороть надо… И чего придумать… А дрова-то, дрова? Ой, миленький ты мой! Это на два дня, как пить дать, работенка. (За ширму, громче.) Ты спи, спи, я тихонечко…

Отходит от печи. По дороге зацепила за пустое детское корыто. Бубнит. Гремит ковшом, но, стараясь делать все потише, наливает чайник, ставит на плиту. Зазвенел будильник — бросилась к нему и, пряча в платок, уносит в сени. Там грохот. Вернулась. Постояла, прислушалась. Успокоилась и села. Вдруг на улице, под самым окном, заговорил репродуктор: «Внимание, говорит Москва! Доброе утро, дорогие товарищи радиослушатели! Сегодня пятница, пятнадцатое октября… Начинаем наши радиопередачи». Матрена подошла к иконе и только было начала молиться, как из репродуктора понеслись звуки физкультурного марта, а потом голос проводящего утреннюю зарядку. И бабка на полувзмахе у иконы прервалась и начала делать зарядку.

(В тон диктору.) Ра-а-аз! Два-а-а! Ра-а-аз! Два-а-а! Носок оттягивать… (Старательно поднимает руки и ноги, а затем, поставив руки в боки, под музыку, что-то приговаривает и кряхтит.) Прыжки на месте! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Легче прыгать, легче, легче! (Гул мотора остановившейся под окном машины прервал ее занятие, и она, пораженная, остановилась у окна.) Ой-ей-ей! Никак зятек приехал? (К кровати.) Вера! Верушка! Папаша твой на «козелке» прибыл.

Г о л о с В е р ы. Что?.. Да ну еще… Сейчас. (Она зашевелилась, с ширмы стягивает платье.)

В это время стук в дверь.

М а т р е н а (ласково). Иду, батюшка! Иду, миленький! Иду, мой соколик! (Семенит в сени, там гремит ведром, еще чем-то.) Понаставили тут, черти окаянные! (И ласково.) Да тут открыто, соколик мой. Левушка давеча уходил, не зачинил за собой…

Она пятится задом в хату и, остановившись на пороге, пропускает в хату Б у л а т о в а и Л и н ь к о в а.

Входите, сердешные! Здравствуйте, товарищи! Входи, зятюшка, садись поближе к печечке… Счас пирожков сварганю…

Л и н ь к о в. Да что вы, мамаша!

М а т р е н а. А чего? Съешь две-три фиговинки — и дальше!

Л и н ь к о в. Левка где?

М а т р е н а. За хлебушком насущным пошел… Сам. Я, Петруша, его не неволю… Да вы садитесь.

Линьков входит в комнату. Булатов сел за углом, у печи. Вере он не виден будет, когда она выйдет из-за ширмы. Он греет руки над плитой.

Л и н ь к о в. Дочка! Дочк! Слышь, беглянка!

В е р а. Не шумите, батя, девочку разбудите! (Выходит из-за ширмы.)

Л и н ь к о в. Ну, здравствуй, дочь!

В е р а (сухо). Здравствуйте. Только потише, пожалуйста, Милочку разбудите.

Л и н ь к о в. Ты чего такая? Разгневитая! Не выспалась? Или не рада отцу?

В е р а. Сейчас плясать пойду! Родитель с плеткой прибыл…

Л и н ь к о в. С какой еще плеткой?.. А-а! Левка нажаловался.

В е р а. «Нажаловался»… Вы, батя, своего сына не знаете, а я своего мужа знаю. «Нажаловался». Хорошо, что он слов ваших не слышит. Вы же сейчас во второй раз человека обижаете. Это хорошо было бы, если бы он сам мне все рассказал. Молчит он. Вчера передача была про тех, кто с целины убежал, так он вилку чуть не с розеткой выдернул. Что у него на уме? Выход он ищет. А наши в среду из колхоза в раймаг за роллерами приезжали — он от них глаза прячет. А ведь все из-за вас! Из-за вашего молодецкого характера!

Л и н ь к о в. Ну… Может, и погорячился малость…

В е р а. Вы ему это скажите!

Л и н ь к о в. Еще чего?

В е р а. Так чего ж тогда припожаловали? Меня теперь сечь-пороть будете?

Л и н ь к о в. Да будет тебе! А то и впрямь обижусь и уеду!

В е р а. Скатертью дорога! (Зажигает настольную лампу. Убирает вещи Левки за ширму.)

Л и н ь к о в. Ну, будет, будет… Ишь ты, как его заслоняешь! Значит, любовь у вас крепкая?

Вера строго посмотрела на него.

Ну-ну! Я просто так! Мой характер! В один миг собралась — и аллюром! Вот ведь! Как внучка-то? На-кась ей гостинца. (Достает из кармана две плитки шоколада.) Да там еще, в машине, поди возьми, маслица малость привез.

В е р а. Спасибо. Только не нужно нам это, батя. Не нуждаемся.

М а т р е н а. Бери, лапушка, бери! (Линькову.) Здесь, в райцентре, с маслом ой как худо! Три маслозавода в городе, а масла не видим — все на план идет! В магазинах, на полках… как ее… эта… О, бутаформия! О!

Л и н ь к о в. Это вы по злобе на меня так говорите! Неправда это! Неправда! Я сам на днях в раймаге был — все, что нужно, есть.

М а т р е н а. Ну-ну, агитируй меня, агитируй… (Строго.) Все-то все, а вот масла нету!

Л и н ь к о в. Ну, это временно, мамаша, временно! Тут такие великие дела, а вы на мелочи размениваетесь!

М а т р е н а. Эти басни ты в другом месте говорить будешь. (Упрямо.) Не перечь мне, Петр! Я сказала — нету масла! И хлеба нету!

В е р а. Не шумите, бабушка Матрена! (Тише, отцу.) Отойдите, батя, я Милочку на свою кровать перенесу…

Берет ребенка из кроватки и переносит за ширму.

Линьков с благоговением старается заглянуть в лицо ребенка.

Л и н ь к о в. Тянется, как деревце.

В е р а. Тише…

Л и н ь к о в. А все же напрасно ты, дочка, из колхоза уехала. Мы еще один садик открываем. Вчера Дом культуры открыли. Да и мать по внучке жуть как скучает. Скандалит. Из колхоза грозится уйти. К вам, сюда, ее тянет. А если уйдет, что я без нее-то? Может, вернемся домой-то?

В е р а. Нет. (И через паузу.) Вот пусть мама приезжает, и бабушке веселей. Не вам, батя, так говорить. «Напрасно уехала»! Сами осрамили, ославили нас с Левкой. Еле его здесь-то удержала. «Напрасно»! Я не для того замуж выходила, чтоб с мужем только праздники справлять. Нам и здесь хорошо.

М а т р е н а. Ой, ведь грех-то какой! «Хорошо»! Да они тут, сердешные, в столице всего района, только поворачиваются! Детского сада нету…

В е р а. Неправда, есть здесь садик!

М а т р е н а. Ой, не болтай, Вера, не болтай! Три детских сада на весь районный центр! Ну куда же это годится! Вчера записались. Очередь чуть не сто первая!

В е р а. Ну и что? Ну и пусть! Все равно возвращаться нам нельзя! Вот скоро еще садик откроют, тогда…

М а т р е н а. Скоро, да не больно!

В е р а. Да мне сам Иван Романыч обещал…

М а т р е н а. Все они, Иваны, на обещания хороши! Ты не верь им, внучка! Они обдурачить вмиг могут!

Линьков всячески старается прервать Матрену, но Булатов сам выходит из-за печи.

В е р а. Ой, Иван Романович! И вы тут! А я-то неприбранная. Вы уж извините!

Б у л а т о в. Нет уж, вы меня извините. Но я не хотел вмешиваться в ваш чисто семейный разговор.

В е р а. А бабушка Матрена — она не от сердца, она просто…

М а т р е н а (гордо). Да чего там! Я не обижаюсь!

Б у л а т о в. У нас, Вера Петровна, остановка только за воспитательским составом. Не хватает специалистов у нас в райцентре. Как только укомплектуют штат, немедленно откроем!

М а т р е н а. Да кто к вам пойдет работать-то, в ваш штаб? Зарплата, я уже узнавала, с гулькин нос, снабжение с гулькин хрен, прости господи.

Л и н ь к о в. Вот что, Матрена Степановна! Вы со своими гульками полезайте на печь!

М а т р е н а. Ты у себя там командуй! А ко мне пришел — сядь и молчи. (Обиделась. Отходит и ворчит.) Тоже зятька-крикуна господь послал. Молодых бьет смертным боем. А на тещу на миру орет, окаянный! (Горько, зло.) Ты у себя командуй, а здесь я хозяин! Вывел первую в мире пшеницу, золотых звезд ему навешали — он и зазнался! «Хозяин!», «Герой!» И цыц!.. Молод еще!

Б у л а т о в. Насчет ставок вы правильно, бабушка. (Вере.) Этот вопрос в самое ближайшее время будет решен в Госплане.

В е р а. Да ведь я ни на что не жалуюсь, Иван Романович! И хозяин мой, Левка, тоже! Ну, трудно! Ну и пусть! По крайней мере, хорошее, легкое потом приятнее будет!

Б у л а т о в. Будет легкое! А то некоторые не могут переносить эти трудности. Бегут с целины. Вы-то к ним не относитесь? Не собираетесь уезжать?

С шумом распахнулась дверь, влетает Л е в к а. В руке авоська с хлебом.

Л е в к а (с иронией). О, да у нас сам товарищ Линьков! Прощаться приехали? (Булатову.) Иван Романович! Очень приятно! (Вере.) Собери там к столу чего. (Линькову и Булатову.) Ну как, может, по маленькой? (Он старается не смотреть в глаза Линькову.)

Л и н ь к о в. Так и живешь? С утра за пьянство принимаешься?

Матрена выносит из-за печи поллитровку, молча ставит ее на стол и сама садится за стол, не сводя глаз с бутылки. Пауза. Старуха вздохнула.

М а т р е н а. Садитесь, гости-товарищи.

Б у л а т о в. Спасибо…

М а т р е н а. Тут, милый, больше, чем по рюмке, на всех не выйдет, а с единой греха не произойдет, прости меня, господи, великую грешницу! (Пауза.) Ну, садитесь, что ли?

Все стоят.

Ну, кто у вас тут главный? (Линькову.) Ты? (Булатову.) Или ты? (Опять Линькову.) Кому мне, старухе, в ножки кланяться? (Пауза.) Садитесь! Чай, не к чужой приехал, зятюшка. Я сама больше всех выпить хочу.

Булатов снимает пальто и садится к столу. За ним — остальные. Левка подкручивает фитиль — в комнате становится светлее. Вера подает на стол миску огурцов. Левка режет хлеб. Накрывается стол.

Батюшки-и! Никак и чайник-то мой тоже бежать с целины удумал! (Семенит к печке, извлекает чайник и подает его к столу.)

Б у л а т о в (осторожно). Что, лампочка перегорела?

Л е в к а. Нет, просто до нас, до окраины, ток не доходит. Только днем иногда светит. Что вы хотите — движок!

М а т р е н а (Левке). Наливай. (Между прочим.) Вот я диву даюсь на наших местных хозяев. Еще летошний год кто-то говорил про электричество.

Б у л а т о в. Бабушка, вы про выступление перед работниками электростанций, что ли?

М а т р е н а. А бог его знает, касатик…

Л и н ь к о в. Про электричество на местном топливе, мамаша?

М а т р е н а. Во-во!

Л и н ь к о в. Ну и что?

М а т р е н а. Это я тебя, касатик, спросить удумала: «Ну и что?» Так выпьем, что ли, за наших начальников!

Л е в к а. Брось, бабушка, хныкать. А то, ей-богу, еще тысяча девятьсот второй год помянешь: раньше, мол, фунт мяса двадцать копеек, а теперь…

М а т р е н а. А теперь в нашем магазине и поминать нечего про мясо. Только к праздникам.

В е р а. Бросьте, бабушка! Да вчера в магазине сколько хочешь мяса.

М а т р е н а. Значит, ждите гостей из центра! Ну, поехали!

И первая пьет. Все выпили за ней, кроме Веры и Булатова. Те только пригубили.

Л и н ь к о в. Тебе, дочка, с такой бабкой грех скучать.

М а т р е н а. Не говори, милый, не говори! Скажи, что еще бабка в райцентре живет, а то бы и бежать некуда! Ты, Левушка, ежели совсем сюда переехал, об своей квартире бы хлопотал! Им лучше бы всего самим отстроиться… Да кишка тонка! Сюда стройматериал небось из-за моря вывозят.

Б у л а т о в. Ваш зять не только хлеб растить умеет, у него теперь и кирпичи пекут, как булки. Скоро он весь район кирпичом снабжать будет.

Л и н ь к о в (угрюмо). А как же мы тут в тридцатом году колхозы строили? Думаешь, легко было?

В е р а. Вы, батя, не пускайтесь только в воспоминания!

М а т р е н а (Линькову). Нет, ты им скажи, как нам тут в гражданскую войну плохо было! Так вот ты по тому образцу и равняй, касатик!

Л и н ь к о в. Ох, ну и злющая же вы старуха! Неправдоподобно злая!

М а т р е н а. Не так уж злая, как смелая при Советской-то власти. На то она и наша, что ее и покритиковать маленько можно.

В е р а. Иван Романович! Вы ее не слушайте! Ну, трудно! Ну и пусть! Правильно. (Булатову, тихо.) Мы знали, что здесь трудности, когда из дома уезжали. И все равно уехали. (И снова тихо, про Левку.) На душе тяжело ему! Понимает, что виноват, а кто ему теперь поверит? Доброе слово сказать ему надо!

Б у л а т о в (Левке). У меня к вам один вопрос есть. Уж коль скоро Петр Афанасьевич молчит, я скажу.

Л е в к а. Ну, говорите.

Б у л а т о в. Я вот к вам в гости пришел. Сижу с вами за одним столом. А не знаю ваших мыслей, вашего настроения. Я гость, вы хозяин. Ответите?

Л е в к а. Вот так со мной только старший брат обращался. Я все скажу.

Б у л а т о в. Вы видите, какое положение в райцентре. Плохо с дорогами. С жильем туго. Очень часты перебои в снабжении. Это не потому, что мы плохие или хорошие. Это новое, большое нарождается. А иногда и наши самые серьезные просчеты. Чего уж там стесняться, всегда только правду. Трудности. А не из-за этих ли трудностей вам сейчас отсюда за тридевять земель без оглядки бежать захотелось?

Л е в к а. Я отвечу! Я на все отвечу! Иван Романович! Мне завидно со стороны смотреть, как люди работают! У меня за две недели руки от безделья белеть начали.

Л и н ь к о в. Вот, Иван Романович, кто кукурузу, а кто умы растит! У кого-то руки белеют, корень зеленый, а у кого холка в крови от хомута!

Л е в к а. Это потому, Иван Романович, что дедовский способ преобладает, вместо полной механизации на бычачьем пару работа кипит!

Б у л а т о в. Не перегибайте! Вы извращаете истину!

Л и н ь к о в. Ты, Иван Романович, посоветуй местным жителям хоть в газету заглядывать! Может, они тогда узнают, что в колхозе «Отчизна» свой тракторный парк! Что там, промежду прочим, не только первую по Сибири пшеничку да, как добрый лес, кукурузу растят, а от утки на озерах воды не видать! Может, еще признают, что в том колхозе на сто гектаров пашни по сорок центнеров мяса получают, что…

Л е в к а. Иван Романович! В той газете не хотят позорить местных руководителей, которые, добиваясь чего большего и занимая первые места в крае, плевать хотят на молодого соседа — «Опалиху». Новому дорогу затирает старый руководитель! Не написано в той газете, а все про это знают! И знают, что он молодежь поджимать любит. Если для его колхоза — пожалуйста, а для соседнего — не дай бог! Но его научит молодежь!

Л и н ь к о в (неожиданно вскакивает). До свидания, Иван Романович! Дочка «ласковая», будь здорова! И вам маманя, большой и сердечный привет! (Левке прямо в лицо.) Но учить меня вместе со своей «Опалихой» ты не будешь, зеленая масса! (И, хлопнув дверью, вышел.)

М а т р е н а (идет вдогонку). Куда же ты, касатик? Масло-то обещал, а сам дегтем обмазал!

Б у л а т о в (Левке, на ходу). Заходите ко мне! Обязательно заходите! Не на прием, а так просто. Договорились?

Левка растерянно кивнул головой. Булатов вслед за Матреной выскочил на улицу, и там, уже на улице, слышен его голос: «Петр Афанасьевич! Товарищ Линьков!» Возвращается М а т р е н а.

М а т р е н а. Не догнала! Побёг, как шкипидару принял!

В е р а (старухе). Ну и язык у вас, бабушка! Это же секретарь райкома Булатов! Иван Романович!

М а т р е н а (нежно; она смотрит в окно, а там шум мотора). А я его знаю, лапушка. Я его знаю, касатика… Не ему бы я не сказала! Это только понапрасну языком чесать! А ему нужно! Ванюша Булатов свой человек! Иди дрова колоть, сердешный!

Л е в к а. Вот это другое дело. Дело! А не разговор!

В е р а. Левушка, и сбрей усы — щекотно! Корень зеленый!

Л е в к а. Да ладно… (Выходит из дома.)

В е р а. Вроде оттаивать начал… (Пошла за ширму.)

М а т р е н а (у порога). И что за люди нынче? Развращают нас, стариков, прости меня, господи! (Встала перед иконой.) Господи, прости меня, каюсь. Вместо молитвы водки напилась, зарядку делала… И о чем я с всевышним говорю? Тьфу! (Выходит.)

З а н а в е с.

Большой кабинет Ивана Булатова. Вечереет. В большие окна видна панорама города, уходящего вниз. Высокие квадратные тесовые крыши, старые заборы с массивными воротами. Поблескивают маковки церквушки. С открытием занавеса в кабинет ползет тоскливый звон колокола. Б у л а т о в быстро подписывает бумаги. Ему, видно, некогда, и он даже не присел, а секретарь М а р и я П о т а п о в н а все подает и подает ему бумаги. На большой стене над портретами Ленина и Маркса какой-то ч е л о в е к на большой карте района отмечает ход уборки: он прикрепляет бирочки с написанными на них цифрами выполнения плана.

Б у л а т о в. Всё?

С е к р е т а р ь. Еще сводка по засыпке семян будет, Иван Романович.

Б у л а т о в. Не задерживайте ее.

С е к р е т а р ь. Хорошо. (И пошла.)

Звонит телефон.

Б у л а т о в. Да!.. Я Булатов! Слушаю!.. Не тяни, товарищ Рябов! Не тяни! Ну?.. Понятно! В общем — не справляешься! Очень приятно! Ладно, не отходи! (Положил трубку на стол. Человеку в синем кителе.) Сергей Иванович! Шалаболиха все сдала?

С е р г е й И в а н о в и ч. Девяносто семь центнеров. Шестьдесят восемь тысяч.

Б у л а т о в. Дай распоряжение весь свободный транспорт перебросить срочно в Дальний Кряж.

С е р г е й И в а н о в и ч. Есть!

Б у л а т о в (поднял трубку). Сейчас даем тебе шалаболихинский парк! Хорошо! Привет! (Положил трубку.)

В кабинет входит г р у п п а л ю д е й с с е к р е т а р е м. Это мужчины средних лет.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Можно у вас в кабинете закончить семенную сводку?

Б у л а т о в. Располагайтесь на том столе! Только поэнергичнее, товарищи!

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Вот сообщение: над Северным Казахстаном идут ливневые дожди.

Б у л а т о в (посмотрел на нее, тяжело вздохнул, подходит к карте). Значит, ждать неприятностей?

С е к р е т а р ь. Куда повернет…

Б у л а т о в. Ну, давай смотреть, Сергей Иванович!

С е р г е й И в а н о в и ч. Линьков план закончил, Шалаболиха — почти, Шарчино, Тюменцево, совхозы имени Ильича, Поспелиха и Шибунино — тоже.

Б у л а т о в. Остаются Дальний Кряж, Мамонтово и Шишуново. Ну, а с «Опалихой»?

С е р г е й И в а н о в и ч. Еще сведений нет.

Б у л а т о в. Вот что! Сегодня в ночь поедем по этим хозяйствам!

С е р г е й И в а н о в и ч. И еще есть у нас резерв — Линьков! У Петра Афанасьевича процентов шестьдесят перевыполнения будет.

Б у л а т о в. Вот ведь человек, Сергей Иванович! С таким, как Линьков, часок-другой поговорить — больше узнаешь, чем академию пройти.

Легкий стук в окно. Булатов подошел. Все время звонит телефон. Пошедший п а р е н е к в кителе негромко отвечает на все вызовы.

(У окна.) Вы ко мне? Так, пожалуйста, в дверь.

Высунулся К р у г л а к о в с к и й.

К р у г л а к о в с к и й. Тет-а-тет. То есть с глазу на глаз! Пять минут!

Булатов оглянулся по сторонам. Секретарь в это время подошла к нему.

С е к р е т а р ь (передавая бумагу). Это правительственная. Срочно.

Б у л а т о в (посмотрел на бланк телеграммы). Подготовьте разговор со вторым секретарем крайкома. И срочно вызовите товарища Линькова!

Круглаковский хочет исчезнуть. Булатов обернулся к нему.

Постойте. (Всем.) Товарищи, я попрошу всех выйти на пять минут.

Все с недоумением посмотрели на него, но выходят.

Юноше у телефона.

Переключите на приемную.

Вышли все.

(Круглаковскому.) Почему же вы не хотите в дверь?

К р у г л а к о в с к и й. Через окно говорить более приятно. С одной стороны, твой голос в райкоме, а тело на свободе… виноват, на улице… а с другой стороны, никакая, простите, физиомордия тебя не спрашивает: «Куда?»

Б у л а т о в. Ну что же, раз вы уже почти влезли, лезьте до конца.

К р у г л а к о в с к и й (по пояс показывается в окне). Не волнуйтесь, я из самых чистых побуждений. Не хочу, чтобы тень афериста ложилась косо на ваше изображение. Что могут подумать?

Б у л а т о в. Никто ничего не подумает. Вы теперь честный человек. Кстати, чем вы занимались до тюрьмы?

К р у г л а к о в с к и й. До кирпичного завода, вы хотите сказать? Прикладным искусством.

Б у л а т о в. Что же вы делали?

К р у г л а к о в с к и й. Я не делал. Я подделывал. Подделывал подпись на аттестатах зрелости. Но! Я теперь честный. Это и есть тема нашего рандеву. Вопрос. Вы сказали «теперь» и «честный». Давайте сосуществовать на данном отрезке времени на честных и откровенных позициях.

Б у л а т о в. Говорите.

К р у г л а к о в с к и й. Вы имели неосторожность посоветовать мне и моим соратникам советоваться с вами. Вопрос: советоваться можно?

Б у л а т о в. Советуйтесь…

К р у г л а к о в с к и й. По агентурным данным известно, что нас взяли на поруки колхозники. Это очень приятно. Но!.. Позвольте оставаться на откровенных позициях?

Б у л а т о в. Говорите…

К р у г л а к о в с к и й. Пардон, то есть виноват, мерси. С одной стороны, это доверие, но с другой стороны… Чувствуешь себя обязанным этим честным членам общества. Хочется самому быть достойным и так далее. Но! Прошлое. Пусть оно будет проклято, это наследие загнивающего капитализма. Пусть оно будет чуждым и так далее. Но оно же в крови. Оно сдерживает. Вы нам поверили, а мы, может, недостойны! Страшно мне за ребят, гражданин Булатов. Вдруг не станут честными? Как же быть?

Б у л а т о в. Тут все зависит от вас.

К р у г л а к о в с к и й. Вот это и… волнует. Может быть, можно получить инструкцию?

Б у л а т о в. Инструкций дать не могу.

К р у г л а к о в с к и й. Я грущу.

Б у л а т о в. Но посоветовать могу.

К р у г л а к о в с к и й. Что-то вроде памятки для бывших испорченных. То, что как раз и привело меня к этому месту. (Все время серьезен.)

Б у л а т о в. Я советую вам любить.

К р у г л а к о в с к и й. Кого?

Б у л а т о в. Людей, которые работают.

К р у г л а к о в с к и й. Ясно.

Б у л а т о в. Любить их труд.

К р у г л а к о в с к и й. Обсудим.

Б у л а т о в. И постарайтесь как можно быстрее забыть прошлое.

К р у г л а к о в с к и й. Это труднее.

Б у л а т о в. И самое главное…

К р у г л а к о в с к и й. Вникаю.

Б у л а т о в. Каждый день работать за двоих, за троих.

К р у г л а к о в с к и й. Желательно с утра?

Б у л а т о в. Как вам удобнее. Всё.

К р у г л а к о в с к и й. От имени всех бывших заключенных невероятное спасибо. Благодарю за установку. Исчезаю!

Б у л а т о в. Желаю успехов!

К р у г л а к о в с к и й. Они будут! (Исчезает.)

Б у л а т о в (смотрит ему вслед). Вот черт! Один нерешенный вопрос. Неразрешимый. (Решительно подошел к телефону. Говорит в трубку.) Дайте мне колхоз «Отчизна»… Нет-нет, не Линькова, а представителя Сибирского отделения Академии наук в колхозе… Да-да, товарища Ромашову! (Ждет, слушает. И вдруг струсил и положил трубку на рычаг. И — бегом к двери. Открыл ее.) Входите, товарищи! Продолжайте работу.

Ц е л а я г р у п п а вошла в кабинет. Опять возле карты, за соседним столом и у стола Булатова, куда он подошел, много народу. Опять кто-то говорит по телефону. Входит с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Приехал председатель колхоза «Опалиха» Митя Богатырев. Торопится очень. Может быть, можно его сейчас принять?

Б у л а т о в. Просите!

С е к р е т а р ь. Спасибо. (Открывает дверь.) Входите, товарищ Богатырев. Входите, входите, Иван Романович разрешил.

Входит Б о г а т ы р е в. Он щурит глаза, маленький, щуплый, почти наугад подошел к помощнику Булатова; не разглядев его, надел очки и тут увидел Булатова.

Б о г а т ы р е в. Простите, я забыл надеть очки…

Б у л а т о в. Здравствуй, Богатырев. Присаживайся.

Б о г а т ы р е в. Нет, я только на минутку. (Достал объемистый блокнот.) Вот тут такие вопросы… Впрочем, это мы решим на месте… Это тоже уже решено в райздраве… Вот что!.. Хотя это мы сами сможем!.. А вот с людьми…

Б у л а т о в (подошел к нему и положил руку на плечо). Похудел ты, Митя. Похудел страшно! Небось жалеешь, что приехал на целину?

Б о г а т ы р е в. Вы что имеете в виду, Иван Романович? Питание? Столовую? Вы не волнуйтесь! Это мы делаем! Вот начали получать кирпичи от товарища Линькова и…

Б у л а т о в. Я не про это… Тебя небось ждала аспирантура, а ты в председатели колхоза попал…

Б о г а т ы р е в. А разве председатель колхоза не сможет стать кандидатом наук? Наверно, сможет.

Б у л а т о в. Должен! Должен, Митя! Ну, говори, что нужно. Проси. Все, что могу и не могу, — тебе сделаю.

Б о г а т ы р е в. Помогите с людьми, Иван Романович! Особенно тяжело с трактористами… Неопытных много, а тут мастера нужны.

С е р г е й И в а н о в и ч. А что, если, Иван Романович, им обратиться в танковое училище? Они нас всегда выручают.

Б у л а т о в (помощнику). Никуда не годится! Хватит на солдатах выезжать! Надо обходиться своими силами! Да и учеба у них сейчас напряженная. Нет-нет! Не годится! (Богатыреву.) Поможем. Попросим у соседа нашего Линькова! Он почти закончил уборку.

Л е в к а стоит у окна и слушает.

(Левке.) Вы ко мне? Заходите, заходите!

Богатырев осторожно присел на край стула. Он одет в ботиночки, узкие брюки, студенческую курточку и зимнюю ушанку. Какой-то ч е л о в е к через окно подает руку Булатову. Сергей Иванович отводит Богатырева в другой угол кабинета.

С е р г е й И в а н о в и ч. У меня к вам несколько вопросов по ходу уборки…

Б о г а т ы р е в. Пожалуйста!

Они там склонились над столом, и Богатырев что-то объясняет Сергею Ивановичу.

Ч е л о в е к. Здравствуйте, Иван Романович!

Б у л а т о в. Здравствуйте, Матюшин! Как ваши снабженческие дела?

Ч е л о в е к. Все нормально.

Б у л а т о в. Нормально? А то, что в детских садах и яслях нет фруктов, нормально? А то, что наша пекарня зашивается и в городе не хватает хлеба, нормально? То, что производители мяса, молока и хлеба не имеют в достатке всего этого, нормально?

Ч е л о в е к. Но, Иван Романович, я занимался…

Б у л а т о в. Я знаю, чем вы занимались! Вы строили себе дачу! Так вот, если в недельный срок вы не наладите нормального снабжения города продуктами, исключать из партии будем! Судить будем! Да-да, судить! Без всяких скидок!

Левка стоит уже у стола.

Судить! Черт вас побрал бы совсем! (И отошел к столу.)

Левка вытянулся перед ним.

Л е в к а. Может, я в другой раз?

Б у л а т о в. Нет-нет! Сейчас как раз вовремя!

Все засмеялись. Во время разговора то и дело входит секретарь и подкладывает Булатову бумаги на подпись.

(Левке, про себя.) Все время меня один вопрос терзает… Никак не могу решить… (Подсел к Левке, закурил.)

Пауза. Брякает телефон, — видимо, набирают в соседней комнате по параллельному. Оттуда все время доносятся возгласы. Под окном то и дело останавливаются или отъезжают машины, мотоциклы, лошади.

Если бы вам предложили очень хорошие условия в Москве или в Ленинграде — и квартира, и удобства… Только с одним уговором — жену оставить здесь… Вы бы поехали?

Л е в к а. Вы что, Иван Романович? Да я же Верку… Мы ведь с ней прежде всего друзья!

Б у л а т о в. Значит, любите?

Л е в к а (немного смущен). Ну, вообще-то…

Б у л а т о в. Что, трудно? Не любим мы, мужчины, это слово вслух говорить. А ведь когда-то приходится. Это ведь очень трудно сказать: «Катя!…» Ну, это так, предположим, или: «Варя, я тебя люблю». Трудно…

Л е в к а. Иван Романович! Вы очень осторожный человек. Но скажите прямо, что меня судить надо.

Б у л а т о в (в другом тоне). Вы знаете, я ведь хотел именно так и поступить. Но когда я увидел, что вы не уехали… Нет-нет! Все правильно! Вы курите?.. Нет? Хорошо. А я вот курю. А женщины всегда очень недовольны. Надо бросать. Вот женюсь и брошу!

Л е в к а. Я понимаю, что виноват. Когда меня с машиной послал батя на помощь соседям, в «Опалиху»..

Б у л а т о в. Это я все знаю! Они о вас там тепло говорят…

Л е в к а. Кто же там про меня говорит?

Б у л а т о в. Все говорят. Вот, например, этот… Катя говорила… ну, то есть товарищ Ромашова…

Л е в к а. Катя? Да, она хороший человек. А ведь, Иван Романыч, из-за нее меня батя треснул.

Б у л а т о в. Как это — из-за нее?

Л е в к а. Я ее по научной части «Опалихе» помочь попросил, а он не отпускает Катерину. И потом смотрит на нее подолгу… любуется…

Б у л а т о в. Не может быть!

Л е в к а. Вы батю не знаете! Ему, не дай бог, она понравится! Все снесет, и себе, и ей голову погубит! На луну укатит на своем буланом!

Б у л а т о в. Напрасно вы так думаете. Этот человек… О, вы еще плохо разбираетесь в людях! Это самородок! Из земли, от плуга, — отсюда и собственник в нем еще сидит, но не для своего личного, а для колхоза, но своего. Это границы его мировоззрения. В этом-то его беда. Вы говорили…

Л е в к а. Я говорил… как же мне теперь быть? Я придумал легкие сани, на которых по бездорожью волокушей за трактором хлеб из глубинки к дороге подтаскивать можно! Вот испытать бы только! Понимаете? Прямо по пашне! Но…

Б у л а т о в. Испытайте!

Л е в к а. Но кто же мне теперь поверит? Ведь дальше я сидеть так не могу! Все вокруг работают… Вот и вас от работы отрываю…

Б у л а т о в. Наша работа — с людьми! Организовать! Всех! И вас в том числе. Сейчас страда, товарищ тракторист!

Л е в к а. Я понял, Иван Романович. Понял.

Б у л а т о в. В «Опалиху», к Богатыреву, пойдете на уборку?

Л е в к а. Иван Романович! Да я не знаю, как мне вас…

Б у л а т о в. Вот там и испытайте свое изобретение!

Л е в к а. Есть испытать!

Б у л а т о в. Товарищ Богатырев! Забирай пополнение.

Богатырев подошел и радостно пожал Левке руку.

Вот и прекрасно.

Пошел по-военному Левка, но повернулся.

Б о г а т ы р е в. А еще об одном я попросить вас могу?

Б у л а т о в. Говорите.

Б о г а т ы р е в. У товарища Линькова на складе запасной комплект оборудования для подвесной дороги. Ему не нужен, а нам — позарез.

Л е в к а. Я с ним говорил, но… Может быть, вы…

Б у л а т о в. Хорошо. (Записал к себе в блокнот.)

Зазвонил телефон, несколько раз звонит, но Булатов не снимает трубки.

Очень хорошо…

Открылась дверь, заглянула с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Крайком у телефона!

Б у л а т о в. Спасибо. (Берет трубку.)

Левка и Богатырев направились к выходу.

Алло!.. Да, я, Булатов! Лавр Спиридонович, я не мог подойти, у меня очень серьезный разговор был… Да-да! Слушаю.

Вошел Л и н ь к о в. Левка чуть не наткнулся на него. Оба остановились. Угрюмо смотрят друг на друга. Богатырев проскочил под рукой Линькова в дверь.

Л е в к а. Пройти можно?

Л и н ь к о в. Полно хвост саблей держать? Ну?!

Л е в к а. Здравия желаю, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Гордыня! Сбирайся. За вами приехал. Не бойсь. Не с поклоном! Руки твои с башкой дурацкой понадобились. Поедешь?

Л е в к а. Не могу! Занят!

Л и н ь к о в. Ну, не гневи! Работать зову! А? Иди, там собираются! Ну! (И вдруг потянулся обнять его.) Левка! Ухарь!

Л е в к а. Поздно, Петр Афанасьевич, с добрым словом пришли! Поздно! В «Опалиху» еду! В «Опалиху»!

Л и н ь к о в. Что?!

Левка гордо прошел мимо него.

Б у л а т о в (в трубку). Да-да, товарищ Давыдов! Я вашу телеграмму получил и говорю от имени всех людей нашего района: ни одного килограмма семян в счет сдачи хлеба государству мы не дадим… Что? Алло! Почему прерываете?.. Хорошо! Буду ждать! (Кладет трубку.)

Л и н ь к о в. Зачем звал, Иван Романович? Делов у меня по самую холку.

Б у л а т о в (подает телеграмму). Вот, читай.

Линьков взял телеграмму.

Так как район не справляется с хлебосдачей, нам «предлагают» в счет выполнения обязательств сдать семенной запас!

Л и н ь к о в. Тут ошибка! Я секретаря крайкома Давыдова знаю. У него светлая голова! Что они там, в краевом центре, не понимают? Что это значит?

Б у л а т о в. Это приказ! Невыполнение его грозит исключением из партии.

Л и н ь к о в (резко встал, высоко вздернул голову). Кто это меня из партии исключит? Кто? Кто посмеет у меня сердце из нутра выдернуть? И за что? За то, что я разор не допускаю? А? Да отруби ты мне руки, корень зеленый, а потом и семена отборные на элеватор волоки! Да и меня заодно в бункер бросьте!

Б у л а т о в. Значит, ты со мной?

Л и н ь к о в. Пока в седле держусь.

Б у л а т о в. Спасибо!

Вошла с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Карту распространения линьковской пшеницы привезли!

Б у л а т о в. Одну минутку!

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Включите радио…

Булатов включил радио.

Голос по радио: «…сопровождается осадками в виде снега и дождя. В ближайшие трое суток мощный ливень захватит районы Дальнего Востока, Восточной, Юго-Восточной Сибири и северных районов Целинного края с резким понижением температуры. Мы передавали сводку погоды. Через полминуты…»

Булатов выключил радио.

Б у л а т о в. Ну, что будем делать, Мария Потаповна?

С е к р е т а р ь. Сейчас же свяжусь с метеостанцией.

Б у л а т о в. Свяжитесь.

Секретарь вышла.

(Подошел к Линькову.) Садись, Петр Афанасьевич. Нет, ты, пожалуйста, сядь на мое место. А я — сюда.

Л и н ь к о в. Зачем это?

Б у л а т о в. Ну, сядь, я тебя прошу! Побудь хоть раз хозяином этого кабинета.

Линьков сел за стол, Булатов — напротив него на стул.

Это не главное, зачем я тебя позвал, а так, попутно… Просьба к вам, товарищ миллионер!

Линьков встал.

Нет, ты, пожалуйста, уж не вставай. Я же не вскакиваю с места, когда ко мне обращаются с просьбами. Вот какое дело. Нам бы наладить регулярное снабжение детских учреждений яблоками. Детишки, понимаешь? Детские садики, ясли. Вы любите детей, Петр Афанасьевич?

Л и н ь к о в. Сколько?

Б у л а т о в. В принципе скажи, да или нет?

Л и н ь к о в. Ну… да!

Б у л а т о в. Вот это по рабоче-крестьянскому. Второе.

Линьков встал.

Нет-нет, ты сиди, сиди.

Л и н ь к о в. Я уж лучше с тобой в ряд сяду. Место — оно обязывает…

Б у л а т о в. У нас очень плохо с печеным хлебом. Пока введем новую пекарню, намыкаются люди. Выручишь до зимы? Это очень важный вопрос. Очень.

Л и н ь к о в. Гонял бы я по плацу ваших районных снабженцев, корень их зеленый! Да я вас не то что хлебом, я и маслом вас могу снабжать сейчас! Я всю Москву целую неделю кормить могу! Не веришь?

Б у л а т о в. Верю! Можешь! Вот широкая натура! Спасибо. А теперь разговор пустяковый и не особо для тебя обременительный. Наоборот, хочу избавить тебя от ненужных вещей на складе.

Л и н ь к о в. Чего еще?

Б у л а т о в. Да ерунда. Подвесная дорога. Отдай ее «Опалихе».

Л и н ь к о в. В «Опалиху» больше не дам ничего! И кончай об этом разговор, Иван Романович!

Б у л а т о в. Ну что же это ты так сердит на них? «Опалиха» хорошо идет вперед. Все знают, что не без твоей помощи, — и вдруг… Не устраивают тебя их новые формы организации производства?

Л и н ь к о в. «Новые формы, новые формы»…

Б у л а т о в. Давай скажем иначе: новый путь развития… Полная механизация…

Л и н ь к о в. «Новый путь»! «Полная механизация»! Да ты что, Иван Романович, всурьез? Где у них устойчивые урожаи? Одной механизацией дела не сделаешь, к хлебу башку приставить надо.

Б у л а т о в. Ну, надо же помочь!

Л и н ь к о в. Пусть другие помогают. А с меня и моих делов хватает! Сыт по горло этими ихними опытами. Пусть сначала научатся хлеб растить, а потом и новые пути налаживают. А то «Опалиха» теперь один свет в окошке! Помогать! Сколь эта комедия может продолжаться? Вон помощник побег к ним, корень зеленый! Мне никто никогда не помогал! На своем горбу все опыты производил! И я для них не Красный Крест и не добрый дядя! Будет! Покормились! Наобедались! Думают без нашего поколения обойтись — пусть! Пущай попробуют стариков обогнать, корень их зеленый! Передовые! Мы таких выскочек поперек лавки кладем! Опыты! Ты скажи: кто в районе больше всех хлеба дает? Линьков! Кто прославил район на всю страну? Ну, скажи, скажи! Опять же Линьков! Кто четвертый год с выставки не уходит? Глянь на меня! Вот кто! А как это досталось? Какой кровушкой этого добились? Ножки у них подломятся от такой натяжки! Избаловали их, корень зеленый! Хватит! Через чего это они новшества своя думают вводить — через мою помощь? Через мой карман? Через мои бессонные ночи от старых ранений? Кукиш! Да мой ли это карман? Я об себе меньше всего пекуся! А вот колхозники! Думаешь, сладко им свое трудовое на сторону отдавать! И не прав ты, что поддерживаешь ихнюю линию.

Б у л а т о в. Ну ты, Петр Афанасьевич, наговорил такого, что я не знаю, как мне на все это реагировать… Ведь не отдельными колхозами, а всем районом, всем краем, если хочешь — всей страной наступление надо вести за хлеб и обилие продуктов. А ты, прости меня, смотришь, как бы тебя кто из соседей не обогнал! Я тебя не прошу тянуть за уши «Опалиху»! Не дай бог! Но взять крутой подъем, помочь набрать скорость — это же величайшая задача сейчас! Через год-два они не только догонят, но и перегонят тебя. И это хорошо. Ведь соревнование — это прежде всего дружба, взаимная выручка.

Л и н ь к о в. Да знаю я, боже мой, все это! Знаю.

Резкие звонки прерывают их разговор. Влетает с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Крайком, Иван Романович.

Б у л а т о в (схватил трубку). Да! Я вас слушаю! Нас прервали!.. Так вот, я категорически заявляю, что ни одного грамма семян мы отдавать не можем… Я знаю, что вы нам вернете! Знаю! Но нам те семена не нужны!.. Вы, пожалуйста, не кричите на меня! Ну что вы кричите? Что вы шумите-то?

Л и н ь к о в (решительно подошел и забрал трубку). А ну, дай. (И громовым голосом.) Кончь орать, однополчанин! С тобой командир сотни Линьков говорит!.. Ну, то-то же! (И спокойнее.) Ты, Лавр, совсем зазнался, а может, и опустился? Я вот в Москву два раза в год в театр летаю, культуру свою подкармливаю, а ты под боком на свое производство целинное раз в три года смотреть приезжаешь!.. Нет! Не пьян! Бросил я это дело еще в двадцатом! Одно шампанское! И только. Так вот, я тебе скажу, каш Булатов к Первой Конной причастия не имеет, как говорят, только бегал за Конной! Но он прав! И ты брось на него нажимать. Я тебе слово даю, что мы выполним обязательство по району, а семена не дадим! И меняться не будем! Хлеб растить — не на базаре старым барахлом меняться! Всё!.. Что? Как это — ты приказываешь? Как это «болтовня»? Ну… вот! (Его захлестывает гнев. У него поджались губы, и в гармошку собралась кожа на лбу, и вдруг рванул так, что, наверно, и без телефона его услышали.) Тогда не конник ты, а извозчик! (Оторвал трубку от шнура и вышвырнул к чертям в окно.)

Б у л а т о в (подошел к нему). За один тон тебе строгий выговор дать можно. Кто же тебе разрешил так с секретарем краевого комитета говорить, Петр Афанасьевич?

В дверях остановилась К а т я.

Л и н ь к о в. Он мне не только секретарь, а еще и однополчанин!

Б у л а т о в. Да ты понимаешь, что ты наделал? Ты же серьезный разговор в скандал превратил.

Л и н ь к о в. А я так соображаю, что ничего худого не будет… окромя пользы. Когда отец сына промеж коленок жмет и плеткой отгуливает, он об хорошем мыслит.

Б у л а т о в. Да ты же не отец Давыдова, а он тебе не сын!

Л и н ь к о в. Вот об этом пущай он жалеет, что только-то однополчанин, а для сына по возрасту стар… А ежели б сынок был… Я вон свово Левку вдарил, так спокою не маю, как ошалелый мечуся. А в себя приду и думаю: «Мало я ему врезал, мало!» Потому как, коль скоро ты в крестьянах ходишь да еще себя новым, советским крестьянином называешь, что почти всю планету накормить должен, — хлебушек люби, береги, охраняй. А то один его по́том-кровью поливает, а другой ногами топчет? Неможно так! Неможно! Иль неправый я? Или не так у меня башка привинчена?

Б у л а т о в. Все правильно, но с Давыдовым такой тон недопустим.

Л и н ь к о в. Недопустим? А ему на производителя хлеба, на крестьянина, орать допущено? Или он так полагает, что крестьянин — темнота? Вон как у Льва Толстого читал: «темная сила»? Да, темная! Темная. Только в другом смысле. Я вон темной ночью спать должон, я не могу, все меня подкидывает на постели. Встану на свово буланого верхом — и в степь еду. Едешь-едешь, оглянешься — боже ж ты мой, и куды я заехал, а вот остановиться не могу! Потому как это все мой простор! Простор! Ни конца, ни края не видать! Как в океане! В океане хлеба! Земля теплом дышит. Будто сама к ногам ластится. Каждая травинка на дороге, каждый стебелек пшеничный на меня смотрит, любуется! И так вот еду я по темным ночам, и светлеет моя седая буйная голова от одной неугомонной мысли, что весь этот простор мне виден для создания блага. И вдруг семена у меня забирать?! Семена! Всему этому хлебному морю начало! Я? Вон! Иди-ка сюда! Глянь в окно! Небо видишь? Видишь! А края земли не видать. И вся в наряде! Вот так до самой бесконечности земля крестьянином хлебами убрана. А вон, слышь, слышь? Трактора! Стрекочут! Цекотят, как кузнечики! Слышишь? Это ж песня распрекрасная! Оркестр! Симфония! Иван Севастьян Бах! Приезжай — те на пластинке сыграю! А вы с Давыдовым не думали, не ведали, что крестьянин ноне поэт, конпозитор хлебных симфониев! И вдруг на него орать… Может, не все складно в крестьянине… Может, и руки мозолистые, шершавые… Так вот, я по сему поводу вас с Давыдовым спытать удумал: кто же страну кормит-поит? Не трудящий ли крестьянин, что из земли все для продолжения жизни производит? Нет, теперь ты помолчи. Я сам отвечу! Крестьянин!

Б у л а т о в (с удавлением и восхищением смотрит на Линькова). Еще ко всему и философ… Видать, недаром тебе две Звезды-то повесили?!

Л и н ь к о в. А ты меня племенным выставочным быком-медальонщиком считал? Вот, Иван, прошли темные времена! Кончились! Век космоса-науки зачался. А отношение к крестьянину все прежним остается? Негоже! Никуда не гоже, корень ваш позелененный! Целину рабочий человек, крестьянин распахал! Вот хоть за это одно уж почитать, а не понукать крестьянина надоть! Я это с большой болью говорю, потому как только-то с виду строг да грозен, а душою дите малое.

Б у л а т о в. Постой. Я понимаю. Городским людям, ну, не всем, разумеется, но, как правило, именно городским людям часто непонятен труд крестьянина, непонятны иные его мысли.

Л и н ь к о в. Да академики, ученые люди понимают, почитают, на одну ступеньку себя ставят с крестьянином, что навозом пахнет да лошадиным потом. Беседу ведут. Руководители государства нашего с крестьянином советуются, уважают, слушают, а вы на местах никак не уразумеете, как с колхозником говорить надоть! Кто же, выходит, темнота-то? Уважать! Ценить производителя благ надоть! И не забывать, откудова ты сам вышел! В какой курной избе тебя мать на свет родила. Про это помнить надо. И не только в анкетке писать, а через всю жизнь с гордостью несть. Ты крестьянин — тебе и почет на земле!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич! А сам-то ты так к «Опалихе»?

Л и н ь к о в. Я ему про бога, а он мне про сатану! Ну вас всех! Этот — с семенами, ты — со своей «Опалихой»! Что за неразумный народ пошел…

Б у л а т о в. Нет, товарищ Линьков, обижайся не обижайся, но помяни мое слово: за нынешний скандал нас ох как не похвалят! Тон такой недопустим. Сдерживать себя надо!

Л и н ь к о в. А чего мне себя сдерживать с тобой? Что ты, на мне верхом сидишь? Что я тебе, конь верховой?

Б у л а т о в. Да я, может, в сто раз больше изъянов имею, а вот борюсь с ними. У меня знаешь какой мерзкий характер!

Л и н ь к о в. Ну, вот что я тебе скажу! Ни черта я твоей «Опалихе» не дам! Окромя шила и гвоздя! И спасибо за науку! Теперь жизню, как кобылу, не с зубов, а с хвоста изучать зачну!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич!

Но Катя кашлянула, они резко обернулись и замерли.

К а т я (в пыльном плаще). Карту вам привезла по линьковской пшенице…

Л и н ь к о в. А ну вас всех здесь!

К а т я. Петр Афанасьевич! Миленький! Не надо волноваться! Ведь я же вас так люблю, а вы шумите…

Л и н ь к о в (бурчит). Мне ласка хуже тигра для лошади. Всё! Будьте здоровы! Катерина! Не задерживайся больно! В машине жду. (И ушел. Но тут же вернулся. Булатову.) Своей «Опалихе» передай: завтра не заберут — опосля подвесную не отдам! (И ушел.)

Б у л а т о в (с удивлением смотрит ему вслед). Вот те на!

К а т я. Вот, Иван Романович! Значит, получается такая картина… Кроме нашего района линьковская пшеница в основном распространяется на север Сибири…

Б у л а т о в. Понятно, понятно… Простите, я сейчас очень волнуюсь… Такое происходит… Скажите, вы решительный человек?

К а т я. В чем, Иван Романович?

Б у л а т о в. Вы знаете, Катюша, меня очень волнует один вопрос… Очень. Почему вы не замужем, товарищ Ромашова?

К а т я. Так уж вышло… И кроме севера Сибири…

Б у л а т о в. У вас пыль даже на ресницах… Так почему, вы говорите, не замужем? Мне необходимо с вами поговорить. Надо нам решать. Надо… Вдвоем!

К а т я. Это связано с хлебом? С уборкой?

Б у л а т о в. Да-да. Как это вы догадались?

Гудки с улицы.

Так я вас перебил…

К а т я. Помимо этой карты я отправляю в наше Сибирское отделение сводку. Вот, завизируйте!

Б у л а т о в. Да-да! Неужели вы никого не любите?

К а т я (растерянно). Я… Иван Романович… не знаю, что вам сказать. Я давно, ну, еще когда училась в академии в Москве, любила одного прекрасного человека, а он оказался…

Б у л а т о в. Понятно… понятно… (Взволнованно прошелся по кабинету и вдруг остановился.) Но встретиться мы можем? И поговорить?

Л и н ь к о в (с улицы). Ну, долго там еще?! Катерина!

К а т я. Не знаю… Простите. А если я вас спрошу, вы ответите?

Б у л а т о в. Да.

К а т я. Почему вы до сих пор один? Вы извините, конечно…

Б у л а т о в. Был женат.

К а т я. Развелись? Не подошли характеры? Я так и думала!

Б у л а т о в. Моя жена… В общем, восемь лет тому назад она погибла… во время обвала в горах…

К а т я. Простите! Я этого не знала…

Б у л а т о в. Ничего. Так что я… Ах, вот! Спасибо за карту! Толково сделано!

Линьков в окно подает половину телефонной трубки.

Л и н ь к о в. На, возьми! О! Вот еще слухалка! Скорее, Катерина!

Б у л а т о в. Так мы, значит, договорились?

К а т я. Простите, но мы ни о чем не договорились.

Б у л а т о в. Ну как же не договорились?

В комнату входит с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Председатель Шалаболихинского колхоза приехал! У него срочное дело. Примите, пожалуйста.

К а т я. До свидания, Иван Романович!

Б у л а т о в. До свиданья, правда?

Л и н ь к о в (с улицы). Ну, Катерина!

К а т я. Мне нужно идти.

Б у л а т о в. Ну, идите, идите…

Она идет к двери. Он смотрит ей вслед.

З а н а в е с.

Большая, просторная, обставленная современной мебелью комната в доме Линькова. На стене над диваном на красном кумаче краснознаменная сабля, а над ней увеличенный портрет самого Линькова в буденовке. Л и н ь к о в, Е ф и м е н о к, В о р о н, В и н о г р а д о в, т е т к а Л ю б а сидят за столом над какими-то бумагами. К а т я стоит напротив них и возбужденно говорит.

К а т я. И я, Петр Афанасьевич, просто не понимаю, да-да, не понимаю: почему вы так упорствуете? Почему вы постоянно ставите какие-то рогатки нам? Как только дело доходит до помощи «Опалихе», так вы начинаете артачиться, так начинаете мешать!

Е ф и м е н о к. Неосновательно! Несурьезно, товарищ Ромашова! Очень даже не по-партийному! Огулом, стало быть, ты обвиняешь. Неправильно! У каждого человека есть свой характер, свои привычки! Просили опалихинские на уборку две машины с шоферами — дали им! Просили подвесную дорогу для подвозки силоса — опять Петр Афанасьевич отдал! Мало того — ни копейки денег с них не взял, в заем отдал! А ты говоришь…

К а т я. Да вы что, Николай Николаевич! Я несерьезно прошу выделить на помощь «Опалихе» на уборку хлеба свободных людей? Несерьезно?

В и н о г р а д о в. Ты, в общем-то, не ори. Не ори. Не надо! С уважением надо к людям подходить! Или теперь в институтах уважению не обучают?

В о р о н. За такие речи в наше время по филейным местам шпарили…

Л и н ь к о в. Хочешь, Катерина, помочь — садись с нами! Не хочешь — ступай! Составляется отчет, готовятся цифры, показатели… Не в последний момент же! Не в час посадки в самолет мне цифры нужны. Али ты не знаешь, что в Москву на совещание еду? Вот, то-то же!

К а т я. Петр Афанасьевич! Я все понимаю, но почему свободным от работы колхозникам не поехать…

Е ф и м е н о к. Да их сейчас не будет, свободных-то, стало быть! Где они? Бригады Чернова, Винника и Шарипова переводим во вторую смену на кирпичный завод. Первую и четвертую овощеводские — на стройку фермы. Молодежно-комсомольские Васильевой и Шишкина — на подготовку зимовки скота. Ну, где они, свободные-то?

К а т я. Все это терпит, Николай Николаевич! А хлеб ждать не может! Если вы меня не поддержите, я буду действовать самостоятельно!

В и н о г р а д о в. Это что же? Партизанскую бригаду сколотишь?

Е ф и м е н о к. Кто же это тебе, стало быть, позволит нарушать советские законы?

В о р о н (тихо Виноградову). Сейчас опять зачнет агитировать за Советскую власть…

В и н о г р а д о в (зло, громко). Да, Советская власть уже сорок с лишним лет, а ты все шипишь, бактерия подколодная! «Агитировать»! Смолкни!

В о р о н. Шамашедший! Виноградов-то наш шамашедший стал! Давеча яго всего чевой-то перекашивало! Ишь-ишь, как зыркаить! Не иначе — у яго козлячий гриппа зачался! Подвиньсь, Люба, а то ще вкусить, психа!

Т е т к а Л ю б а. Да будет тебе, фасоль кудлатый!

В о р о н. Сама ты соя недоснятая! Катерина, я за тебя целиком! Все правильно, только разве они поймуть! Ни в жисть! О, глянь на ету-то! О! Культура! О! Бобовая!

В комнату входит Б у л а т о в, все сразу же встали.

Б у л а т о в. Здравствуйте, товарищи передовики! К вам в гости проездом!

В с е. Здравствуйте! Здорово, Иван Романович!

Б у л а т о в. Готовитесь в Москву? Отлично! Николай Николаевич, как с отчетно-выборным?

Е ф и м е н о к. Пятого декабря, Иван Романыч, как назначили!

Б у л а т о в. Обязательно приеду! Ну что же, товарищи, приятно чувствовать себя победителями? Приятно. И я-то за вас радуюсь, будто сам к этому отношение имею. (Засмеялся.) Двадцать четыре ваших колхозника представлены к правительственной награде!

Л и н ь к о в. Спасибо. Если, конечно, заслужили, большое спасибо!

Б у л а т о в. Тебе, Петр Афанасьевич, две особые радости привез.

Л и н ь к о в. Ты все к нам с радостными вестями. То про кирпичный завод, то про дополнительный транспорт. Что же еще-то?

Б у л а т о в. Дело прошлое, но… Как ты себя чувствуешь после скандала с краевым комитетом насчет семян?

Л и н ь к о в. Это-то радость? Нет, Иван Романович! Нерадостная это штука. Очень даже нерадостная. Ты вот говоришь про награды, а у меня все заламывает в нутре… Может очень худым концом все это нам с тобой обернуться.

Б у л а т о в. Ну, вот, так же сам и я себя чувствовал до вчерашнего дня. А вчера… Эх, Петр Афанасьевич! Есть справедливость и большая правда в нашей партии!

Л и н ь к о в. Ну, не мучь, не мучь!

Б у л а т о в. Поддержало нас бюро крайкома!

Л и н ь к о в. Ну? Поддержало! Вот спасибо-то!

Б у л а т о в. Поддержало! А Давыдову объявлен строгий выговор. Правы мы были! Абсолютно правы! Поздравляю!

Л и н ь к о в. Спасибо. От самого сердца спасибо!..

Б у л а т о в. А вторая радость… Нет, не скажу! Сейчас сам увидишь…

Открыл входную дверь — там Л е в к а, в грязном комбинезоне, уставший, с воспаленными глазами, но с радостной улыбкой.

Вот! Принимай гостя!

Л и н ь к о в (насупился). Ты извини, Иван Романович, но у нас тут срочная работа… (И сел.) Все, кроме Виноградова, продолжают стоять. Неловкая пауза.

Т е т к а Л ю б а (кинулась к двери). Левушка! Сыночек!

Л и н ь к о в (строго). Люба!! (И через короткую паузу.) Зачини дверь, дует!

Т е т к а Л ю б а (тихо). Заходи, Левушка… Идем в горенку… (Проводит его через комнату в боковушку.)

И опять пауза.

Б у л а т о в. Да брось, Петр Афанасьевич! Помирись…

Л и н ь к о в (Ефименку). Так что у нас по надою молока получается?

К а т я. Петр Афанасьевич! Может быть, я вас чем обидела?

Л и н ь к о в. Меня никто не обижает! Это я всех обижаю, всем мешаю…

В о р о н (тихо Булатову). Ничего не выйдет из этого представления! (Громко.) Мы тут, Иван Романович, решили дать на помощь «Опалихе», потому как они не справляются… (И смолк под суровым взором Линькова.)

Б у л а т о в. Вот это замечательно! А я как раз думал вас просить… Ну, раз вы решили…

Л и н ь к о в. Брешет Ворон! Кривляется, как клоун из цирка! Ничего не решили и решить не можем… Нету людей! Весь автотракторный парк на профилактику встал!

Б у л а т о в (ему неловко). А там у них… по двое суток люди домой не ходят.

Л и н ь к о в. С богом! С богом!

Б у л а т о в. Ведь и вам помогали… Ведь это так заведено у нас…

Л и н ь к о в. Порочная практика — вытаскивать отстающих за счет передовых.

К а т я. Какие они отстающие? Они молодые! Только появились! Какие они отстающие?

Е ф и м е н о к. Да… ты тут, хозяин, перегнул палку-то!

Л и н ь к о в. Ну, хорошо, хорошо! Перегнул, а может, и переломил и… Всё!

Б у л а т о в. Тебе, крестьянину, ведь ведомо, почем хлеб достается.

Л и н ь к о в. Мне ведомо, почем обида стоит, корень зеленый! Ведомо!

К а т я. Да кто же вас обидел?

Л и н ь к о в. Я не с тобой говорю!

К а т я. Так не поймете — требовать будем…

Л и н ь к о в. Требовать будешь у мамки титьку, а со мной так говорить…

Б у л а т о в. И народ ваш… вроде хочет помочь убрать хлеб в «Опалихе»…

Л и н ь к о в. Это что же, мой же колхоз против меня подымаешь?

Б у л а т о в. Я просто у людей мнение спросил… Мы и без вас, товарищ Линьков, обойтись можем…

Л и н ь к о в. Ну и обходитесь! А я пекуся, чтоб людям культурный досуг, заслуженный отдых предоставить…

Б у л а т о в. А хлеб в «Опалихе» пусть пропадет?

Л и н ь к о в. Мне плевать на вашу «Опалиху», раз она у меня… Плевать!

Б у л а т о в. И люди в «Опалихе» пусть ноги протягивают?

Л и н ь к о в. Раз руки протянули, пущай и ноги тянут, корень твой зеленый.

Е ф и м е н о к, Не по-нашему говоришь, хозяин! Не по-советскому!

Б у л а т о в. Какой же вы коммунист? Какой же вы руководитель, если отказываете в помощи соседу? Людям, таким же, как и вы сами? А?

Л и н ь к о в. Плохой, плохой! И всё!

Б у л а т о в. Нет, не всё! Если ты плохой руководитель, мы тебя освободим! Поставим хорошего.

Л и н ь к о в. Как это «освободим»?

Б у л а т о в. А вот так! На пенсию пора тебе, товарищ Линьков.

Л и н ь к о в. На пенсию?

Е ф и м е н о к. Это, стало быть, самая сурьезная проверка нашей с тобой партийной совести, хозяин…

Б у л а т о в. И партия на посмотрит на твои заслуги, если ты от людей отвернулся. Не потерпит партия в своих рядах сумасбродов!

Л и н ь к о в. Меня? Из партии гнать?! С руководства? За то, что всю жизнь народу отдал?

Вошел Л е в к а.

Л е в к а. Батя! Если в чем перед вами виноват — простите!

В и н о г р а д о в. Погоди, парень! Тут особый разговор пошел.

В о р о н. Медведь-то наш ишь как старается! Может, связать его, а то, не ровен час, бросаться зачнет? (Это тихо сказал Ефименку.)

Е ф и м е н о к. Уймись, Митрофан.

Л е в к а. Стыдно нам обращаться в район за помощью, когда вы уже управились, когда такой сильный сосед под боком…

Л и н ь к о в (резко повернулся к нему, как будто только что увидел). Ты кто такой тут, что в моем доме голос маешь?

Л е в к а. Петр Афанасьевич! Я все забыл! Забудьте и вы!

Л и н ь к о в. Что это ты мне предлагаешь? Что это такое я должен забыть?

Л е в к а. Ведь не я вас плеткой…

Л и н ь к о в. Да ты меня больнее плетки в райкоме отходил! Чего мне забывать, я тебя спрашиваю? То, что я тебя самым близким сердцем своим считал? То, что я любовь родительскую на тебя перенес? Что же мне забывать? То, что я тебе дочь свою отдал, а ты мне в душу наплевал?

Л е в к а. Ну, если даже в сто раз больше худого сделал — простите! Я со всем соглашусь, только не бросайте людей в беде, иначе оставаться вам целый век одному! Как камню на дороге! Что только мешает проходить! Один останетесь! Совсем один!..

Л и н ь к о в. Убирайся отсюдова к чертовой матери! И видеть я тебя больше… (Но схватился за сердце — и тихо.) Уйди от меня! Нет у меня к тебе ни гнева, ни сердца! Уйди! Чужой!

Люба подошла к нему, подала стакан воды.

Л е в к а. Всё. И руки не подам при встрече. (Резко выходит.)

Б у л а т о в. Ну что же, раз ты, Петр Афанасьевич, не можешь за рамки личной обиды выйти, без тебя обойдемся! Без тебя! Но имей в виду…

Т е т к а Л ю б а. Иван Романович! Сейчас-то хоть помолчали бы! (И нежно.) Петяша! Прости Левушку… Ведь нет никого ближе ему нас с тобой.

Л и н ь к о в. Уйди… Все уйдите, все…

Б у л а т о в (Ефименку). Свободных от работ в добровольном порядке в «Опалиху»!

Е ф и м е н о к (тихо). Сделаем. Раз такая нужда, то…

Б у л а т о в. Я проеду в Шарчино, Поспелиху и Шибунино. Там тоже кончили уборку. (Повернулся к Линькову.) А ты не мешайся, Петр Афанасьевич! Уйди с дороги! На пенсию! Всё! (Выходит. На ходу.) Кто со мной?

Все идут за ним; даже Виноградов, неловко пожав плечами, вышел. На сцене Линьков, Люба.

Т е т к а Л ю б а. Петяша, Левушка-то как же?

Линьков отвернулся. Люба вышла. Линьков встал и стоит, покачиваясь, посреди комнаты.

Л и н ь к о в (вдруг со стоном). Э-х, Левка! Скосил под корень! (Потом собрался, подошел к репродуктору, включил — оттуда второй куплет «Рушника». Еще минуту послушал, подошел к стене, обнял саблю.) Как камень на дороге… А все мимо пройдут. И жизнь пройдет. Один!!. На пенсию! Не люблю я эту песню! Ничего не хочу. (И вдруг сам, опершись на саблю, с горечью, со слезами запел.) Не нужен больше! Никому не нужен! За что меня так жестоко…

А хор в полный голос повторяет песню.

(Перекрывая хор.) За что же?

З а н а в е с.

АКТ ТРЕТИЙ

Всю сцену делят пополам огромные стога соломы, уходящие ровным рядом в степь. Между первым, что на первом плане, стогом и вторым стоит огромный транспортер. Ночь. Крупные звезды на небе. На склоне неба луна. Низко над землей порывистый ветер гонит темные тучи. Вдали горит стерня. Группами расположились л ю д и. Это молодые опалихинцы, одетые в спортивные костюмы, и молодежь колхоза «Отчизна». Тут К а т я, В е р а, Л е в к а, К р у г л а к о в с к и й, Д е м и н, Г р о ш е в, Х в а т о в, Ф е н я; тут же Б о г а т ы р е в, Б у л а т о в. Все говорит о том, что люди очень устали. Негромко, на два голоса, девушки поют:

Группа людей на втором плане перегружает хлеб с саней на землю. На первом плане лежит Л е в к а. Возле него сидит В е р а и тихо гладит его по голове. Левка спит.

Г о л о с а (на втором плане). Как ни гнали, как ни надрывались, а все одно…

— Что «все одно»? Напрасно, значит, Булатов собрал транспорт и людей из соседних колхозов? Глупости болтаешь! Ведь весь хлеб подтащили к дороге…

— Да что толку-то? Подтащить его сюда из глубинки подтащили, а на элеватор везти не на чем… Не успеют машины обернуться до ливня…

— Вот ведь черт! И кто придумал эти осенние ливни!

Б о г а т ы р е в. Только в панику не надо бросаться… Может быть, что-нибудь придумаем!

Г о л о с а. Да что ты, Митя, придумаешь? Машины нужны! А где их взять?

— Надо на будущий год свое зернохранилище ставить… Или навесы какие…

Люди продолжают пересыпать хлеб, с тревогой поглядывая на небо.

— К рассвету прорвет небо. Это точно говорю. И пропала наша работенка.

— Да народу много собралось, а вот поди же ты…

Слева Богатырев подошел к Грошеву.

Б о г а т ы р е в. Может, разбудить Левку? Сани уже освобождаются.

Г р о ш е в. Мура это! Нельзя ему садиться за руль. Не выдержит. Я уж — сейчас-то ехал — все его по шее лупил, чтоб не спал за рулем! Что ты хочешь — трое суток без сна и без смены.

Б о г а т ы р е в. Ну кто же поведет трактор?! И так уж Иван Романович сам две ездки провел. А там, в глубинке, еще на один рейс хлеба осталось… Может, все-таки разбудишь?

Г р о ш е в. Да не сможет он вести машину!

Л е в к а (поднялся на локте). Не слушай его, Митя! Поведу машину! Сейчас встану и… Сейчас!

Мимо проходит Круглаковский, несет пиджак.

К р у г л а к о в с к и й. Кто-то пиджак бросил, а в нем бумажник… Растяпа! (Повесил пиджак на столбе на гвоздик и опять ушел к работающим.)

В е р а. Ну зачем ты, Левушка, так надрываешься? Премия, что ли, тебе нужна? Или Булатову слово дал?

Г о л о с. Ты поверху, Круглаковский, лопату веди, поверху! Не рассыпай!

Л е в к а. Нет в тебе мечты, Веруня! Нужно! Понимаешь? Пару дней нам еще от осени осталось, а там ливни, снег пойдет! А в глубинке еще на одну полную ездку хлеба осталось. Триста центнеров. Понимаешь? Лежит под звездами. Живой хлеб.

В е р а. Хлеб живой! Ой и чумной ты у меня!

Л е в к а. Знаешь, как хлеб пахнет? Я вот с ним говорю. Он как живой! Нет, правда! Будто бы понимает меня!.. Да до тебя не дойдет!

В е р а. Дойдет! Пойму, Левушка, пойму. Ты научи!

Г о л о с. Ребята, чья фуфайка? Уберите! Засыплем же!

Л е в к а. Будто хлеб мне говорит: «Ты что же, Левка? Неужто бросишь меня здесь? Я ведь твой! Кровный!» Понимаешь? И если я тот хлеб брошу — уйди от меня, потому что я тогда подлец и самый последний человек, раб, а не хозяин на земле. Вон даже Булатов на трактор сел. Ну, Вера? Погибнуть тому хлебу? Он же самый большой хозяин сейчас надо мной!..

В е р а. Какой ты стал, Левушка… Сильный!

Л е в к а. Ой, глупая… (Притянул к себе.) Дай поцелую!

Целуются. Грошев ведет за руку Феню.

Г р о ш е в (показывая на целующихся). Вот! Учись! Будь грамотной!

И когда перепуганные Вера с Левкой откинулись друг от друга, Грошев со смехом оттаскивает Феню к стогу. Он начинает ее целовать. Феня отбивается, смеется. Сзади них остановился Круглаковский.

К р у г л а к о в с к и й (про себя). Какой хам! (Громко.) Виноват! Позвать милицию или народную дружину?

Феня убегает.

Г р о ш е в. Чего тебе? Или опять работой недоволен? Три дня мы тут с Левкой без сна…

К р у г л а к о в с к и й. Производственная сторона меня сейчас не волнует.

Г р о ш е в. Иди ты, фитиль, «не волнует»… Я же вкалываю. Норма!

К р у г л а к о в с к и й. Вы думаете, что никто не видит, как вы водите девушку по всем углам и прижимаете ее, как враг народа? Или это тоже норма?

Г р о ш е в. Каждый человек может жениться.

К р у г л а к о в с к и й. Мне идти некуда! А вот вам пора отправляться в глубинку! Ваши сани свободны! Кстати, захватите Ефименка с командой добровольцев! Запрягайтесь, трактор! Вопрос с повестки дня снят.

Круглаковский уходит за стог. Грошев подходит к Левке с Верой.

Г о л о с К р у г л а к о в с к о г о. Товарищ Ефименок! Карета подана!

Г р о ш е в (Левке). Кончай волноваться, сонная команда! Ехать пора! (Помогает Левке встать на ноги.) Ты чего, силу всю бабе своей отдал? (Ведет его.) Опять, значит, по шее тебя лупить, чтоб не спал за рулем?

В е р а. Руслан! Ты уж от него не отходи!

Г р о ш е в. Еще чего! Что он, маленький? Шевелись, шевелись, фитиль!

В е р а. Русланчик, я прошу тебя!

Все уходят.

(Кричит вслед.) Руслан, я с тебя за всё спрашивать буду!

Взревели моторы. Один за другим санные поезда уходят в степь.

Ой, как худо повел! Ой, Левка! Ой, сумасшедший! (И с криком кинулась вслед.) Левушка! Не надо! Вер-нись!

Пауза. Сцена пуста.

В стороне остановился К р у г л а к о в с к и й. Наблюдает, как крадучись подошел к столбу Х в а т о в, снял пиджак с гвоздика, вынул бумажник и пошел на первый план.

К р у г л а к о в с к и й. Я еще в нашем старом доме говорил, что вы не готовы к жизни в новом обществе. Хватов!

Хватов замер.

Вернитесь так же тихо, как ушли… Положите на место чужое. И после этой утомительной операции подойдите ко мне. Я понял, что наступил момент, когда пора по методу нашего общего друга Руслана ставить вам банки на шее!

Хватов нехотя двинулся назад, но остановился сзади Круглаковского. Последний стоит в наполеоновской позе.

Ну, идите, родной мой! Идите! Я же не шучу, птенчик! Ну, Леня! Ну, солист циркового джаза!

Х в а т о в. Толик, мене же одному много будет. Вы ведь нуждаетесь… Может, мы честно, на двоих это все и…

К р у г л а к о в с к и й. Мародер! Кому вы говорите «честно»? Вы полагаете, что у вас когда-нибудь что-нибудь может быть честным? Не в той тональности поете арию? Голос дрожит, колоратурный тенор!

Хватов вдруг сильно отталкивает Круглаковского, тот падает. Перепрыгнув через него, Хватов убегает в кулису, там слышен цокот удаляющейся лошади. Входит Д е м и н. Увидел Круглаковского. Подбежал, помог встать на ноги.

Д е м и н. Что с вами? Упали?

К р у г л а к о в с к и й. Поскользнулся на чем-то склизком… Кажется, на Хватове…

Д е м и н. Что случилось?

К р у г л а к о в с к и й. Вы тут ведаете электричеством. Так вот… (Ведет Демина на первый план.) Короткое замыкание! Горят провода! Ярким пламенем. (И серьезно.) Вот по этой дорожке на лошадке рвет когти певец-халтурщик Хватов! За свой концерт он схватил слишком много… В общем… вы обстановку знаете. Сейчас с этой уборкой хлеба, с этим ожиданием ливня — напряжение, как перед штурмом Бастилии. Одним словом, никто не поверит, что мы с ним не заодно! Мне уезжать нельзя — меня старшим назначили, — а вы… догоните его!

Д е м и н. Вы что, Круглаковский? Сейчас вернутся машины, и мне запускать движок! Подключать электротранспортер. Да и не хочу я больше лезть в эти грязные истории! И на чем?

К р у г л а к о в с к и й. Валерик! Я запущу любой движок за вас! Я включу любую машину! Мы же честные люди! Я вам воздвигну памятник при жизни. Валерик! Вы космонавт, Валерик! Вот вам милицейская ракета!

Д е м и н вскочил в мотоцикл и умчался. Вбегает м и л и ц и о н е р.

М и л и ц и о н е р. Угнали! Держи, держи! Угнали!

Круглаковский перехватил его.

К р у г л а к о в с к и й. Что вы кричите, как дама на базаре? Ваш друг Демин уехал останавливать свободные машины на трассе… Вернется, и все будут благодарить вас!

Они идут под руку. На ходу.

М и л и ц и о н е р. Поотпускали ворюг, а теперь ходи и оглядывайся, как бы с тебя на большой дороге казенные бриджи не сняли…

К р у г л а к о в с к и й. Ну-ну, мой дорогой шевалье! А мы с вами, честные люди, на что? Мы следим, чтобы все было в ажуре…

Ушли. И тут же К р у г л а к о в с к и й вводит В е р у.

И нам волноваться нечего. Что ваш муж, разве не человек? Что он, маленький? И вообще… Вопрос. Вы считаете, что ваш муж не может совершать трудовые подвиги? Может! Вот и все! Сейчас у всех такой трудовой надрыв! Так что, как говорил Шиллер, «умрем мы вместе», но… Но не раньше, чем построим новое общество!

Шум машин приближается.

О! Еще сознательные элементы прут!

В е р а. Да ну вас!

Поспешно входит Б у л а т о в, в сапогах, и с ним г р у п п а к о л х о з н и к о в.

Б у л а т о в. Товарищи, быстренько разгружайте сани! (Кричит.) Богатырев! Митя! (Круглаковскому.) Где Левка?

К р у г л а к о в с к и й. Повел трактор в глубинку…

Б у л а т о в. Да вы что, с ума сошли? Я же приказал ему спать! Кто позволил?

К р у г л а к о в с к и й. Но он сам! Правда сам…

Б у л а т о в (с досадой). Вот ведь ерунда! (И решительно.) Ладно, помогите разгружать!

Круглаковский убегает за стог. К Булатову подходит М и т я Б о г а т ы р е в.

Б о г а т ы р е в. Приехали, Иван Романович? А я в третью бригаду забегал — там все закончили. А как в глубинке? Заберет Лева за одну ездку?

Б у л а т о в. Заберет. Другое обстоятельство меня сейчас волнует. (И тише.) Если через час вся колонна машин, увезшая хлеб на элеватор, не вернется — будет поздно!

Б о г а т ы р е в. Я это знаю, Иван Романыч.

Б у л а т о в. Так ты считаешь, не успеют до дождя машины вернуться?

Б о г а т ы р е в. Нет. Я не хочу ребят расстраивать, но наша работа сейчас впустую… Ливень накроет хлеб. Это точно.

Б у л а т о в. Слушай, Митя, а если нам… Нет! Вот черт! Ждать противно, а предпринять больше нечего — весь транспорт из соседних колхозов мобилизован…

Б о г а т ы р е в. Я уж по-всякому прикладывал. Положение безвыходное…

Вбегает К а т я.

К а т я. Иван Романыч! Вот телефонограмма! Ливень уже вошел в границы района!

Б у л а т о в. Только поспокойнее, поспокойнее, Катюша. (На секунду задумался, а потом решительно Мите.) Вот что! Весь брезент…

Б о г а т ы р е в. Весь брезент на тех машинах. Мы накрыли на случай дождя в пути…

К а т я (с протянутой рукой). Ой, смотрите! Капнуло!

Б у л а т о в. Митя!

Б о г а т ы р е в. Да?

Б у л а т о в. Я с людьми остаюсь здесь, а ты немедленно в сельпо и в столовую!

Б о г а т ы р е в. Есть!

Б у л а т о в. Все клеенки…

Б о г а т ы р е в. Понятно! (Убегает.)

У стога его голос: «Савин, Коряжмин! За мной бегом!»

К а т я. Иван Романович… Это плохо?.. Ну, скажите правду мне: это катастрофа?

Б у л а т о в. Да. Мы сейчас беспомощны против сил природы… Пока придет поддержка из соседнего района… (И прямо ей в глаза.) Да, Катя, это катастрофа! (Секунду смотрит и вдруг закричал, дико, радостно.) Катя, смотрите!

Из-за бугра показались контуры машин.

Смотрите!

Г о л о с а. Ура-а!!

— Машины!

— Откуда столько машин? Ур-ра!

Вбегает Л и н ь к о в.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич, а я уж думал…

Л и н ь к о в. Некогда, Иван, некогда. Опосля разговоры… (Зычно кому-то.) Подгоняй четырнадцать шестьдесят семь под транспортер! Фомин! Водитель! Не спать! Подгоняй! Я те, корень зеленый, позеваю! Быстро!

Г о л о с а. Линьков приехал!

— Ура, ребята! Ур-ра-а!

— Хлеб спасен!

Л и н ь к о в. Прекратить! Слушай меня! Машины подгонять без команды! Водителям самим смотреть! Груженые немедля крыть брезентом! Ворон! Распоряжайся брезентом! Остальные все — на погрузку! Иван Романович, для бодрости бери лопату! Ну, живо, живо! Ванюша! (Крикнул.) Включай транспортер! Виноградов!

В и н о г р а д о в вбежал и вытянулся.

В и н о г р а д о в. Здесь я!

Л и н ь к о в. Прикинь, сколь хлеба останется!

В и н о г р а д о в. Шестнадцать тонн.

Л и н ь к о в. Крыть брезентом!

В и н о г р а д о в. Уже кроем!

Л и н ь к о в. Ступай! (И сам пошел к транспортеру.) Ну что с транспортером? Включайте же вашу хваленую технику, корень зеленый!

К р у г л а к о в с к и й. Есть включать! (Включает, но там вспышка, грохот.) Спокойно, спокойно.

Его окружили.

Г о л о с. Да вот сюда надо присоединить!

Заработал мотор, пошла лента транспортера. Люди энергично работают. Круглаковский вышел на первый план, весь в саже. А от работы людей начинает рождаться ритмичная, жизнерадостная песня.

В е р а. Батя! Вот Левка-то обрадуется!

Л и н ь к о в. Полно, полно ласкаться! За работу!

Т е т к а Л ю б а (Вере). А Левушка где же?

В е р а. А вот сейчас приедет! За последним хлебом поехал!

Л и н ь к о в. Без сна работает! Эх вы! Ну, давайте веселее! Следующую давай!

Одна за другой подходят машины. На первом плане остановился мотоцикл с Д е м и н ы м. Х в а т о в забился в угол коляски. К ним подходит Круглаковский.

К р у г л а к о в с к и й (Хватову). Попался, нумизмат? Ну что же, певец-наездник? Споем финал? (Демину.) Вы вложили ему ума?

Демин передает ему бумажник.

Д е м и н. Немного… Где старшина? В конце концов, не все тюрьмы еще переоборудованы под кирпичные заводы.

К р у г л а к о в с к и й. Разумно. Похвально. Из вас получится космонавт. Вы благородный человек! (Кричит.) Старшина!

Д е м и н. Где это вы так измазались?

К р у г л а к о в с к и й. Я просто хотел сдержать свое слово перед вами. Вопрос. Как называется собака мужского рода?

Д е м и н. Ну, кобель…

К р у г л а к о в с к и й. Идите и чините движок! Я, кажется, воткнул это животное не в ту розетку!.. Старшина!

Д е м и н. Круглаковский! Вы вредитель! Я вас задушу!

К р у г л а к о в с к и й. Идите, идите! Эмоции после ремонта! Я просто поспешил сыграть роль электрика Демина. Идите!

Демин уходит, вбегает м и л и ц и о н е р.

М и л и ц и о н е р. Что случилось?

К р у г л а к о в с к и й. Ваш катафалк прибыл! И с ним живой труп! (На Хватова.) К вам! Еще годика на три! Вопрос. Кого касается статья 162-я, пункт «В»?

М и л и ц и о н е р. Вор! (Хватову.) А ну вылазь!

Хватов вылезает.

Тут вон люди до черноты в глазах работают, а он милицию от полезного труда отрывать! Теперь волоки его в город, гада, — тюрьмы-то нету! А если не приструнить, сапоги казенные сымут по дороге, на посту! А ну пошли! (Ведет Хватова.)

К р у г л а к о в с к и й (им вслед). Хватов, кстати! Вы знаете песню «Сижу за решеткой в темнице сырой…»?

Х в а т о в (обернулся, зло). Отстаньте от меня! Не знаю!

К р у г л а к о в с к и й. А вдруг найдутся еще простачки, чтобы взять вас на поруки? Обязательно приготовьте! Не забудьте: «Сижу за решеткой…» называется…

Хватова увели. Круглаковский поспешно уходит к работающим, а там голоса.

Г о л о с а. Полна коробочка! Отъезжай!

— Давай следующую!

— Ребята, хоть пыльно, а спеть можно!

— Запевай!

К р у г л а к о в с к и й. Эх, жаль, Хватов ушел на покой! Он бы про звено…

Хохот. Продолжается работа, а на первый план выскочила К а т я.

К а т я. Иван Романович! Это из-за вас приехал Петр Афанасьевич…

Булатов подходит к ней.

Ой, Иван Романович!.. (Радостно засмеялась.) Все-таки я очень плохой человек… Я о вас думала…

Г о л о с а. Чего мимо сыплешь?

— Подавай следующую машину! Еще, еще!

К а т я. Ой, молодец! (Прильнула к его груди.)

Подошел Л и н ь к о в. Люди в это время грузят машину за машиной.

Л и н ь к о в. Катерина?!

Та отпрянула от растерявшегося Булатова.

Б у л а т о в. Продолжайте, товарищ Ромашова…

Л и н ь к о в. Я тут что же… как в той дурацкой игре… третий лишний?

Б у л а т о в. Товарищ Петр Афанасьевич… мне тут товарищ Катюша докладывает… (Кате.) Про семена скажите…

К а т я (тоже растерянно). Наши семена… дорогой Иван Романович, они… в общем, по кондиции… в нынешнем году лучше кубанской пшеницы… И уж конечно лучше канадской… Первая в мире… линьковская.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич! Тебя надо в академию послать!

Л и н ь к о в. В академию? А перед тобой, часом, не академия стоит? Эх, Иван! Был бы я на двадцать лет помоложе, узнал бы ты… Хорошая у нас Катерина! Очень хорошая! Академия… И… я уйду лучше! Мешать не буду! Хм! «Докладывает»! Она тебе доложит, отчего у нее глаза, как костры, пылают! И ты ей доложи! Докладывай, куда сердце при встрече шмыгнуло! Докладывай! Ну! Или я всем на всю степь орать буду, что ты трус, а не хозяин своего счастья! Иван! Докладывай, корень зеленый! (Ушел.)

Б у л а т о в (совсем растерян). Вы продолжайте, продолжайте, Катюша. Линьков много пережил за сегодняшний день… Семена, вы сказали, хорошие…

К а т я (подхватила). Хорошие!.. А звезды, Иван Романович… крупные звезды… перед рассветом. У нас пшеница такая же… тяжелая, блестящая… Смотрите, как косы девичьи, тяжелые, плывет пшеница…

Мимо пробежал В о р о н.

В о р о н. Гдей-то тот бывший бандюга, что нынче електричество чинить?.. (Убежал.)

Б у л а т о в. Да, тяжелая работа у всех… И дороги плохие… (Обернулся украдкой и замер при виде плывущего в кузов хлеба.) Ах, как хлеб сверкает! Золотая россыпь!

Они молча стоят, и вдруг он взял ее за руку.

К а т я (трепетно). Не надо, Иван Романович! Не надо… Я не могу еще раз в жизни ошибиться…

Б у л а т о в. Я в глаза хочу посмотреть…

Мимо бежит Ф е н я. Почти наткнувшись на них и, прикрывая рот платочком, смущенная, убегает.

Пшеница… Значит, вы говорите… И кукуруза, естественно… план… уборка… (И растерянно глянул на небо.) Да и про звезды… (И вдруг встретил ее взгляд. Очень тихо.) Катюша… А?

Она только кивнула головой, а потом, подняв голову, прямо посмотрела ему в глаза.

К а т я. Да! И вы любите?

Б у л а т о в. Давно уже.

К а т я. А как вы меня любите?

Б у л а т о в. Сильно.

К а т я. Ну как, как? Скажите словами. Вы знаете такие слова?

Б у л а т о в. Знаю.

К а т я. Только для меня?

Б у л а т о в. Только. (Взял ее за руки.) Какой воздух звонкий! Осенняя ночь! Перед рассветом! Хорошо. Вы стойте здесь, у стога. Я — напротив. Я — жених, вы — невеста. Меня зовут Иван Булатов. Вы — Катюша… Катюша Ромашова… Согласны?

К а т я. Я сейчас себе не принадлежу, Иван Романович! Я не своя. У меня есть хозяин — Иван Булатов. Ванюша!.. Иванушка… Делайте со мной что хотите… вы мой хозяин. Я всему, что от вас исходит, подчиняюсь. Я любовь моего хозяина!

Г о л о с. Смотрите! Левка едет! Последний хлеб везет! Напрямик махнул!

Б у л а т о в. Катя! Я очень вас люблю. Вы мне верьте. Я никогда в жизни не лгал. Я вас люблю до того, что в груди что-то холодеет. Вот тут. Я вас очень люблю. И если вы хотите, чтобы я сказал это слово при всех, я скажу: я люблю вас, Катя!

Она закрыла лицо руками, а он кричит в степь.

Я люблю Катю! Люблю!

Катя стоит и смотрит на него невидящими глазами.

Мимо бежит В е р а.

В е р а. Вы Петра Афанасьевича не видели? Батя! Батя, маманя зовет!.. (Убегает.)

Б у л а т о в. Я люблю вас, как этот тяжелый хлеб! Я люблю вас, как те далекие звезды, на которые мы с вами обязательно полетим. Я люблю ваши волосы. Они пахнут землей, степью, хлебом… Я люблю тебя, Катя! Люблю твои руки, глаза, волосы, щеки, губы! Я губы твои люблю!

И они замерли в поцелуе. Потом он выпустил ее из своих объятий, и она стоит как пьяная.

К а т я (открыла глаза). Это и есть счастье?

Б у л а т о в. Наверное, да!

К а т я (с придыханием). Хо-ро-шо!

И вдруг мимо них побежали л ю д и. Началась суматоха, крики.

Г о л о с а. Куда он тянет?

— Там же овраг!

— На овраг, Левка!

— Левка, туда нельзя!! Левка!

— Левка!! Перевернешься!..

Ф е н я. Руслан! Руслан, прыгай!

По бугру косо ползет трактор с прицепом трех саней.

Контуром видны Л е в к а и Р у с л а н.

Г р о ш е в. Левка! Левка! Куда ты? Слышь, морда! Проснись…

Но трактор все больше заваливается, и вот он кувыркается с грохотом. Рев мотора.

К р и к и. Стой! Стой! Левка-а!

И все стихло. Люди стоят на бугре. Булатов с Катей там же.

Г о л о с а. Помогите! Помогите!

— Разбились оба!!

— Еще живы!

— Быстро на медпункт!

Б у л а т о в. Быстро берите мою машину!

Кто-то побежал за машиной, кто-то несет Грошева.

Г р о ш е в (в бреду). Левка, смотри вперед! Левка!! Феня!..

Феня бежит за ним вслед.

Ф е н я. Русла-ан! (Убегает.)

Левку ведут и кладут под стог. Над ним склоняется Булатов.

Б у л а т о в. Кажется, повреждена рука. Как же он вообще остался жив?

Влетела В е р а — и к Левке.

В е р а. Где?! Что?! (Возле Левки.) Левушка! Я же говорила! Я же просила!..

Б у л а т о в. Дайте чистую тряпку!

Катя подала косынку. Булатов перевязывает руку.

Г о л о с. Ну где же врач?

Влетел Л и н ь к о в. Бросился к Левке.

Л и н ь к о в. Левка! Сынок!

Все окружили Левку. Толпа скрыла их. На первом плане Д е м и н и К р у г л а к о в с к и й с г р у п п о й к о л х о з н и к о в.

Д е м и н. Он вел головной! Я видел! Ну что ты хочешь — трое суток не спал. Смену Петр Афанасьевич не дал. Ну и кувыркнулся! А Руслан — разгильдяй.

К р у г л а к о в с к и й. Руслан Грош — человек! Я видел. Трактор на составные части!.. Только пух-перо! Это ж Дантов страшный ад. Погиб бы Левка! Руслан его спас! Выкинул Левку, а сам не успел, тульский пряник! А говорят: «Хам». Нехорошо! Выживет ли… морда!

Л и н ь к о в. Левка! Левка! Открой глаза!

В е р а. Батя, не теребите его!

Л и н ь к о в. Уйди… Левка! (Вере.) Ты жена ему или чужая баба? Вы тут людей не бережете, а я сына из-за вас должен терять?! Левушка!

Левка открыл глаза.

Здесь я, сыночек! И Верка наша тут. Спасли мы хлеб! Спасли! Ты уж меня не кори! Я ведь все понял!.. Я вот с Виноградовым… Тут все наши люди прибыли… и машины на помощь..

В и н о г р а д о в. Не укоряй батьку, Левушка… И так ему на тебя смотреть нет мочи… По его вине-то надорвался… А в сердце у него — ты!

Л е в к а. Батя! Батя!

Л и н ь к о в. Левушка!

Л е в к а. Батя! Прости меня! За все! И за то, что думал худо про тебя.

Л и н ь к о в. Сыночек! Мне у тебя прощения-то просить! Мне! Это ты меня прости великодушно…

Л е в к а. Батя! За хлеб да за все как вас благодарить?

Л и н ь к о в. Ох, родной ты мой! Ох, кровушка ты моя! Дитя ты мое верное!

И они обнялись. Люди отошли в сторону.

В о р о н. Глянь-ка! Рассвет! Весь хлебушек переважили! Весь! Вот что такое масса! И не говори больше никто, что мы все не хозяева! Мы хозяева! Я хозяин! И ты, Виноградов, черт с тобой, тоже хозяин, корень твой зеленый.

К а т я. Петь хочется! Солнце встает! И… Ребята, дождик! Ей-богу! Все равно — петь!

Л и н ь к о в. Ну, теперь сбирайся… домой поедем! Доказал…

Л е в к а. Не могу, батя. Неудобно. Секретарем комитета комсомола стал…

Л и н ь к о в. Ну?

Л е в к а. Батя, но мы же рядом. Один дом! И семья одна!

Л и н ь к о в. Эх ты, славный! А ведь, без такой смены не жить нам! Не жить… Пошел ливень!.. Пошла вода, как лава Первой Конной! Пой, ребята! Да грузи, грузи! Ничего ему не сделается, хлебу-то, от дождя!

Грянула песня. А дождь льет на людей. Кто-то брезентом накрыл машину с хлебом. А на третьем плане встает большое красное солнце. Работают люди. Быстро, под песню, работают.

(Перекрывая песню.) Корень зеленый! Кукиш тебе, дождичек! Не успел! Не обошел! Хозяева земли посильней тебя, природа! Давай, ребята, давай, хорошие!

Кипит работа. Гремит песня.

Ливень.

З а н а в е с.