Моя деревня

С т е п а н И в а н о в и ч С о л о в ь е в — сейчас ему лет 35—40.

Г е о р г и й И в а н о в и ч П я т к и н — бывший партизан, друг Степана, лет 45—48.

Л ю с я Е в с е е в а }

Т а н я Л у к о н и н а }

Г а л и н а К у з н е ц о в а }

В е р а Г у с е в а }

К а т я Н е к р а с о в а } — молодые разведчицы.

М а й о р В о р о б ь е в — командир разведки.

Л е й т е н а н т В о л о д я Я р о в е н к о — работник главрации.

П о л к о в н и к Л е м к е — начальник гестапо.

М а й о р Я к о б К р е м м е р — он же «старик заготовитель», помощник Лемке.

Е к а т е р и н а Е г о р о в н а.

Д е в у ш к а в к а ф е.

Ш у б и н с к и й }

Д у б о в } — полицаи.

Ш п и ц — эсэсовец.

Время действия: наши дни и — через них — годы войны.

Место действия: один из городов европейской части Советского Союза.

АКТ ПЕРВЫЙ

Пронзительный свист флейт и барабанная дробь немецкого военного марша. Барабаны нудно и зло глушат все, и только дробь, нарастающая, жуткая, врезается в слух. И когда кажется, что перепонки лопнут от этою треска, — наступает мертвая тишина.

Лесная поляна. Светит луна. На нервом плане куст, в глубине сцены — второй. За кулисами, приближаясь к сцене, работает мотор автомобиля. Двумя лучами фар полоснуло по кустам, и мотор заглох. Через паузу трое полицаев вводят на сцену девушку в изодранном платье: это Л ю с я Е в с е е в а. А ввели ее: С т е п а н С о л о в ь е в, коренастый, с автоматом на шее, в черной куртке, перехваченной немецким ремнем с бляхой, Ш у б и н с к и й — долговязый парень среднего роста. Аккуратно и чисто одет. Шапку держит в левой руке, правой поминутно крестится.

Сцена идет в ускоренном темпе.

С т е п а н. Стой!

Все остановилось.

(Люсе.) Там. У куста. Рой. Ну! Живее!

Л ю с я. Не ори. Слышу. (Идет с лопатой в руках.)

За ней Степан. Они уходят в глубину сцены.

На первом плане Шубинский и Дубов.

Ш у б и н с к и й. Ты там короче, Степан!

С т е п а н (издали). Сейчас.

Людмила роет, Степан стоит над нею.

Ну, быстрее ты! Ще не мертвая! (Наклонился к ней.)

Она оторопело смотрит на него.

Ну, чего бельмы повытаращила? Рой!

Люся опять роет. Степан вновь наклоняется к ней. Она временами косится на него.

Красная собака… Понятно?!

Ш у б и н с к и й (Дубову). Ты что вчера к Степке не пришел, Дубов? Опять Москву слушал?

Д у б о в. Что вы, господин Шубинский? Какой же вы… шутник! Хандра напала. (Его трясет. Говорит он запинаясь и все время озирается по сторонам. Больше же всего он с ужасом смотрит на Люсю.)

Ш у б и н с к и й. Ну и пришел бы! Мы вчера такую козью морду изобразили!.. Четыре бутылки первача! Сгорает на клинке без остатку! А ты — «хандра»! Небось русских ждешь, комиссар?!

Д у б о в. Не говорите, пожалуйста, так, а то, не дай бог… Ночью было пушки слышно под Заречьем…

Ш у б и н с к и й. Ишь ты! Да это наша братва красных бандюг да евреев по лесам гоняет!

Д у б о в. Можно мне в машину, господин Шубинский? Ну, Христа ради!

Ш у б и н с к и й. Пыжа пущаешь, исусик? Нет уж, ты гляди, будь свидетелем, как назначили. Чтобы это по всем правилам. Чтобы и смерть подтвердил!

Д у б о в. Не могу грех такой на душу…

Ш у б и н с к и й. Молчи, овечка! Молчи, Дубок!

Подходит Степан.

(Степану.) Ну, скоро, што ли?

С т е п а н. Роет, как для меня, мертвая!

Ш у б и н с к и й (вскинул автомат). Пришью ее враз, суку!

С т е п а н. Нне! (Опускает дуло его автомата к земле.) Сейчас и так на исповедь пойдет к Карлу и Фридриху!

Ш у б и н с к и й (громко, Люсе). Быстрее ты! (Дубову.) Кончь рукой махать, и так ветру много!

Дубов перестал креститься.

(Степану.) Ты чче дрожишь? Смерз?

С т е п а н. Намедни перебрал, видать! С похмелья. (Подошел к Люсе.) Не торопишься?!

Д у б о в. Господи, надоумь и пронеси! Господи, великомученик! Может быть, ты сам нам в руки спасение посылаешь, а мы по слепости, по темноте своей не видим?!

Ш у б и н с к и й. Ты чего, умный, надумал?

Д у б о в. Я говорю, господин Шубинский, что пушки в Заречье слыхать, так, может быть, нам господь бог сам в руки ангела прислал в лице сей партизанки. (Кивнул на Люсю.) С этой бы… вот с этой самой… и к партизанам обратиться. И ее бы спасли на радость господню, и совесть бы грешная наша…

Ш у б и н с к и й. Ты што, подлюга, мне в мозги суешь?! А?!

Д у б о в. Если что не так, так вы, ради всего святого, простите глупость, непросвещенность мою, господин Шубинский!

Ш у б и н с к и й. Ты же мне на нерву давишь, а она и так перебита под Смоленском!

Д у б о в. О господи! Пощади!

Ш у б и н с к и й (зло, Степану). Кончай, Степка! Знобко! Не то я ее сам мелкой строчкой прошью с изнанки!

Степан подходит.

С т е п а н. Уйди!

Шубинский отступил, увидев перекошенное злобой лицо Степана.

Я больше всех вас, гадов, страдал! Я свою молодость! Молодость! (Заплакал.) Выкинул псам на помойку!

Ш у б и н с к и й. Ты не надо, Соловей!

С т е п а н. Уйди, сказал! У, красная собака!

Короткая очередь в сторону Люси. Та вскрикнула. Развернулась боком к зрителю.

Л ю с я. В спину! Негодяй! (И упала в яму.)

Подбежал Степан. Секунду смотрит в яму. Потом опомнился. Схватил лопату и стал быстро закидывать могилу землей. Но вдруг откинул лопату далеко в сторону и с диким плачем упал на землю рядом с могилой. Подлетел Шубинский. Подхватил Степана и подтаскивает к молящемуся Дубову.

Ш у б и н с к и й (Степану). Ты чче?

С т е п а н. Худо мне, худо…

Д у б о в (не обращая внимания на них). Прими душу великой мученицы…

Ш у б и н с к и й. С непривычки!

С т е п а н. Домой! Давай домой, ребята! Скорее! Помоги!

Шубинский помогает ему встать и ведет к невидимой машине. Сзади идет Дубов.

Ш у б и н с к и й. Я эту заразу из себя травил, пока до двадцати не расшлепал, все эдак-то вот трясло и лихорадило! Сказал тебе: кончь! Кончь причитать, пока самого к богу на небо не спровадил!

Д у б о в. Великая святая мученица Варвара! Прости нас, великих грешников, волею власть имущих ставши первопреступниками и отступивши от заветов великих господних… (Уходит.)

З а н а в е с.

На авансцену почти одновременно с закрытием занавеса выходит П я т к и н. Это среднего роста человек, одет в наутюженный костюм. Большие усы. Руки грубые, мозолистые. Говорит он, по-волжски окая.

П я т к и н. Да. Этот человек ходит по улицам вашего города! Этот самый, который стрелял в девушку! Много лет прошло со дня того расстрела. Срок немалый. А его не то что не наказали, а даже вроде похвалили. Как же это так?! А вот недавно того Степана Соловьева выбрали на ответственную партийную работу. И все было бы ничего, да пошел разговор, так сказать, слух: что ж де за руководители в городе! Кто же они такие? Как же можно его в руководители?

Ну вот и вызвали меня в ваш город. Мол, знаешь всю ту историю, Пяткин, расскажи, объясни народу. Да, я знаю. Ну, вот и расскажу, так сказать, проинформирую.

Во время оккупации вашего города я был начальником разведки четвертой партизанской бригады. Потому и знаю. Всех троих знаю. Все их, так сказать, разные судьбы. Шубинский, Глеб, у него еще до войны три судимости было… Его в ту зиму, после расстрела, зарезанным нашли на окраине города. По пьяному делу, видно. Второй, богомольный, Дубов ему фамилия, — этот случайно в полицию попал, по трусости да набожности. А вот третий, этот самый Степан Соловьев, о нем разговор особый… В общем, история того расстрела началась задолго до самого расстрела.

Как немцы пришли в этот город, они тут же приступили к работе на оборонительной линии «Север — Юг». Ну, та линия, что наши еще в первые месяцы войны начали строить. Прознали на Большой земле про немецкие оборонительные работы и решили проверить. Группу разведывательную решили забросить. А мы, партизаны, тогда далеко от этих мест находились. Так вот. Готовили на Большой земле группу. А немцы тоже не лыком шиты. Решили любым путем, хоть сквозь игольное ушко, пролезть, контролировать все выброски нашей разведки в свой тыл. И стали они засылать на нашу землю своих самых опытных шпионов. Вот и столкнулись две силы, две разведки.

Весной сорок второго года в одну нашу начальную разведывательную школу прибыли четыре девушки. Прибыли добровольно. Добровольцев ведь в нашей стране в трудную минуту всегда много.

По второму плану проходит шоссе. В глубине сцены виден высокий забор, калитка. Еще дальше — дачные постройки. Ближе к первому плану, закрывая левую часть шоссе, несколько кустов и березок. А перед ними, на первом плане, небольшая беседка, к одному из столбов которой прибита погнутая и поржавевшая табличка автобусной станции. В беседке видна лавочка. Через кусты вдоль шоссе проходит тропинка. На скамье сидит К р е м м е р. Он одет в простой двубортный и сильно потрепанный костюм. На ногах сапоги. На голове фуражка гражданского покроя. Рядом с ним на лавке лежит его плащ и холщовая сумка-портфель. Старик сидит, закрыв глаза от майского утреннего солнца. Еще очень рано. Старик поглядывает на свои часы. Где-то за сценой раздался фабричный гудок, ему ответил сигнал электрички. Старик еще раз посмотрел на свои часы.

С т а р и к (подводит свои часы). Отстаешь, Павел Буре. Стареешь, несуществующая фирма! От великого князя Константина на смотру императорском заработал. Монограмма совсем старорежимная. И выкинуть жалко, и толку от сего будильника немного.

Гудок.

Врут. То в ту, то в другую сторону. Врут…

По шоссе мимо ворот идет ж е н щ и н а в сапогах.

Ж е н щ и н а. Семен Карпычу!

С т а р и к. Здорово, Катерина Егоровна!

Ж е н щ и н а. Отдыхаешь?

С т а р и к. Притомился малость. Вчера был в Заготзерне. Они там, ироды, совсем спятили — новую разнарядку нам дают на район. Поругался с ними, мать их честна! Ни шиша не желают слушать! Война да война. Я сам знаю, что война. Хлебные районы под германцем. Вам, грят, и тянуть за них. Я про обстановку и сам знаю, без этих сопляков. А вот то, что у нас в колхозах одни бабы да малые ребятишки, им, паразитам, наплевать. Давай план — весь сказ!

Ж е н щ и н а. Ну, ты близко-то к сердцу не принимай! Что же поделать, сейчас всем тяжело. Заходи в обед в правление, прикинем.

С т а р и к. Зайду. Куды ж я денусь?!

Женщина уходит. Старик встал, зашел в беседку и, присев в уголке, сладко жмурится на солнце. В это время подходят четыре девушки. За плечами вещмешки. Это Т а н я Л у к о н и н а — высокая блондинка. Длинные толстые косы собраны в большой пучок на затылке. Глаза у нее серые, зубы ровные, красивые. Когда она говорит, глаза все время смеются. На щеках у нее ямочки. Вторая — В е р а Г у с е в а — на целую голову ниже Тани. Она самая маленькая среди девушек. Это шатенка, смешливая и задиристая. К а т я Н е к р а с о в а — жгучая брюнетка с голубыми глазами. Насколько она красива, настолько строга и неприступна. Она больше молчит. Голос у нее грудной, взгляд тяжелый, суровый. И последняя, четвертая, очень симпатичная блондиночка с мушками на щеке и на подбородке, — Г а л я К у з н е ц о в а. Она ехидна и зла, хотя умеет непринужденно смеяться. Смех у нес начинается вдруг и так же неожиданно обрывается. Умна и хитра. Не видя старика, они подходят. Таня Луконина исчезает, а трое подходят к беседке и располагаются на траве.

Г а л я. Вот мы и прибыли. Весело и глупо! Назначили дурочкам время приема, обещали выписать пропуска, а что вышло?! Ни пропусков, ни самого капитана Иванова! Порядочек! Весело и глупо!

К а т я. А помолчать тебе неохота?

Г а л я. Особого желания не испытываю!

К а т я. Тогда знаешь что я тебе скажу, девушка…

Г а л я. Что «девушка»?! Меня, кстати, Галиной зовут, третий раз представляюсь!

К а т я. У меня память на имена, особенно скушные имена, притуплена. Так вот, Галина! Что хорошо, а что плохо, мы и без тебя поймем, а тебе с такими настроениями не в армию добровольно идти, а дома за мамину юбку держаться надо!

Г а л я. А у меня ни дома, ни мамы и вообще никого нет! (Засмеялась вдруг.) Я просто считаю, что в армии аккуратность должна быть. Раз сказал, раз сам назначил время — будь любезен! А вы тут маму с юбками мне вместо этого! Весело и глупо! (Она всхлипнула.) У меня есть вещи дороже и ближе, чем мама и печка!

В е р а. Вы не сердитесь на нее, Галочка! Она хорошая!

К а т я. Умолкни, гусыня!

В е р а. Не умолкну. (Гале.) Она правда хорошая. Добрая такая, ласковая до слез. Но еще и упрямая, как не знаю что. Вы нас только три дня знаете, а привыкнете — полюбите, а ее особенно. Мы вот с ней однокурсницы. Целый год на одной парте… Кать! А Кать!

К а т я. Чего тебе?

В е р а. Она, видишь, одинокая… Совсем сирота, а ты ее так грубо! А, Кать!

К а т я. Отстань!

В е р а. Котенок!

К а т я. Умолкни, сказала.

В е р а. Ну, если я обижусь, если я рассержусь… Ты мой характер знаешь, Екатерина!

К а т я. Да ладно… (Гале.) Не сердись!

Г а л я. А чего сердиться. Я привыкла уж. У нас в детдоме как-то не принято было говорить про родителей. Потому что у всех что-нибудь неладно с мамами. А тебе, Вера, жить легче нашего. У тебя характер восковой. В жизни таким везет. А я вот упрямая. Мне ребята сказали: тебе в армию нельзя! А я назло! И в самое трудное место, в разведку, пошла — тоже назло!

К а т я. Это еще бабка надвое сказала — возьмут нас или нет с такими длинными язычищами.

Г а л я. Как правило, кто следит за чужой болтливостью — тот первый все секреты выбалтывает. Не гляди так. Я не про тебя! Я просто что-то взволнована всем этим… И нет капитана — пропусков…

В е р а. Вон Таня идет. Ну, девчонки… Нам всем нужно друг за друга! Все мы комсомолки, все добровольцы и быть на фронте только все вместе желаем. Договорились?

Г а л я. А как же иначе.

Катя тоже кивнула.

В е р а. Ну что, Танюша?

Т а н я. Дурная голова ногам покоя не дает. Лишний крюк сделали. Ведь он же с главного входа, со стороны станции, велел приходить, а мы сюда притащились. Ну, идемте обратно, нас там ждут.

Все уходят. У Гали расстегнулся чемодан. Вера хочет помочь.

Г а л я. Иди, иди, Верочка. Я вас сейчас догоню. Я еще по дороге хотела в нули забежать… (Засмеялась.)

Вера уходит вслед за всеми.

(Сидит перед вещами на корточках, и не оборачиваясь.) Господин шеф, ваш агент капитан Хильда Вейнер на явку вышла!

С т а р и к. Тише, девочка. Великолепно. (Осторожно оглянувшись, склонился к ней через перила беседки, и далее диалог пошел совсем тихо и почти монотонно.) Немного грубовато, дитенок, ты с ними, но я не хочу связывать твою инициативу. Ты достаточно умна и опытна, чтобы тебя учить, но… пожалуйста, ради всего святого и, самое главное, родная, ради собственной жизни, — будь осторожна. Итак…

Г а л я. Итак, я Галина Кузнецова. Воспитанница детского дома. Комсомолка. Активистка. Добровольно иду в армию. Прошусь на самый трудный участок, в партизаны…

С т а р и к. Не перегибай, дитенок. Если они в тебя поверят, они сами пошлют тебя в разведку. Ты должна доказать им, что ты самая лучшая. Помни, Галина Кузнецова не вымысел. Это реальное лицо… в прошлом. Но никто и никогда не сможет сказать, что ты не она. Свидетелей нет. Не существует. Они расстреляны вместе с ней там, под Минском. И помни еще одно: ты, Галина Кузнецова, в свое время очень увлекалась радиотехникой… Это даст им повод сделать тебя радисткой группы, что и является твоим основным заданием.

Г а л я. Ясно, господин майор! Будет выполнено.

С т а р и к. Великолепно. Но… не считай русских дураками. Это погубило многих. Они умны и талантливы. Фантазия у них беспредельна, но… они страшно ленивы и плохо организованы. Отсюда их ошибки. Итак… три месяца самой активной работы на Советскую власть — это консервация. Затем, через три месяца, — связь с нами. Твои дни?

Г а л я. Каждая пятница от нуля до двух.

С т а р и к. Только позывные и пароль новые — «Я — 7-7-14».

Г а л я. «Я — 7-7-14».

В е р а (издалека). Га-а-ля!

Г а л я. Иду-у…

С т а р и к. Русские не должны знать, что ты можешь работать ключом левой рукой. У каждого левши свой почерк. Лучше никого не вербовать. Ты умница, Хильда, ты сама решишь. Не оставляй своих следов. Но самое главное — попасть к ним и осесть, легализоваться.

Г а л я. Есть. Когда следующее свидание и где?

С т а р и к. Теперь, наверное, дома. Я ухожу.

Г а л я. Кланяйтесь от меня в Берлине.

С т а р и к. О! До Берлина, как до бога, мне идти далеко, дитенок. Но будет милостив наш господь. Задание рейхскомиссара выполнено, и я перевожусь в полевую жандармерию. Охрана порядка. Губернский центр и чин заместителя начальника абверкоманды — вот мой удел.

Г а л я. А как же я?

С т а р и к. Не знаю. Приказ уже подписан. Мой тебе совет — работай в одиночку. Ступай. С богом.

Галя встала и ушла. Старик уходит в другую сторону.

Временами где-то за сценой слышен рокот артиллерии. Бывают и такие минуты, когда наступает тишина, и, если открыто окно или дверь землянки, из леса доносятся шелест листьев, голос кукушки. В момент, когда открывается занавес, в землянке только два человека: Г а л и н а К у з н е ц о в а в гражданском платье и в сапогах стоит у стола в центре землянки и рядом с ней В о л о д я Я р о в е н к о. Окно землянки открыто, и через него виден редкий лес, освещенный лучами заходящего солнца. Фоном постепенно стихает гул орудий, и только где-то далеко кукует кукушка. Володя с Галей возятся с рацией.

Г а л я. Видишь, какая гадкая эта лампа! Как прием — она работает, а как перехожу на передачу — стоп, и все!

Я р о в е н к о. Я тебе заменю ее. Когда ты заболела, я про себя даже обрадовался: ну, думаю, теперь все, пока туда-сюда, Галка ко мне привыкнет, а там группа уйдет без нее, и…

Г а л я. Весело и глупо!

Я р о в е н к о. Нет, я понимаю, что ты не можешь без группы, я понимаю, что это хуже чем глупо, но честно тебе, как другу, говорю: так думал. Это некрасиво, ну… не по-комсомольски, что ли, но, понимаешь, все эти пережитки, они так меня захватили…

Г а л я. Какие пережитки?

Я р о в е н к о. Ну, чувство вроде… так тянет к тебе, как к электромагниту, ну и мысли про любовь, брак и семью. И вдруг все не так. Я, с одной стороны, рад, что ты вылечилась, но… с другой, как подумаю, что тебя не будет больше в этом земляном домике… Ты прости, если можешь, за правду! Ты у меня первое серьезное… отношение к девушке…

Г а л я (вдруг решительно обняла его). Хороший, Вовка! (И, поцеловав, открыто смотрит ему в глаза.) Очень хороший!

Володя оторопело смотрит на нее, а потом, освободившись из ее объятий, убегает из землянки.

(Подошла к окну.) Он такой хороший… наивный… Нет, нет, правильно! Абсолютно точно! Первое чувство затмит все, и он, сам того не зная, будет работать на нас!..

Тихо плачет… Не замечает, как в землянку вошла К а т я Н е к р а с о в а, и остановилась.

К а т я (тихо). Га-ли-на…

Г а л я. Как дура! Как самая последняя размазня!..

К а т я. Что ты, что ты?

Г а л я (серьезно). Я его люблю. (Опять заплакала.)

Катя сама утирает слезы, так они сидят молча некоторое время.

Нет, нельзя! Не имею права! Чувство и долг! Хм! Весело и глупо! Не время!

К а т я. Мы с тобой обе… очень глупые. Почему для любви должно быть какое-то особое время.

Г а л я. Война, землянка, глухой лес. Разве сейчас можно, ведь миллионы людей…

К а т я (решительно встала). Умолкни. Я такая же… глупая! Загоняю ее вглубь, а она лезет из меня слезами по ночам!

Г а л я. И ты тоже…

К а т я. Умолкни! Я ничего не «тоже». (Решительно встала и закурила.) Сегодня наши судьбы пойдут от развилки в разные стороны…

Г а л я. Почему?

К а т я. Врач не разрешил тебе лететь.

Г а л я. Кто тебе это сказал?!

К а т я. Знаю.

Г а л я. Не скажешь? Тогда я сама пойду к майору!

К а т я. Они сейчас сюда придут!

Галя с ужасом смотрит на Катю, а та, подойдя к своей тумбочке в глубине, приносит оттуда письмо.

Отнеси завтра на почту — не успела отправить…

Галя машинально берет конверт.

Ну ничего! Ну что теперь…

Пауза. Галя бросилась к двери, но она открылась, и входят В е р а, Т а н я и В о р о б ь е в.

Г а л я. Это правда, товарищ майор?

В о р о б ь е в. Правда.

Г а л я. Это же невозможно. Это несправедливо. Я не согласна с этим.

В о р о б ь е в (девушкам, которые остановились и слушают). Проверьте готовность, девчата. Время рассчитано.

Те отходят. Занялись укладкой вещей.

(Гале.) Ты знаешь, Кузнецова, как я к вам ко всем отношусь. Я понимаю твою обиду, твое стремление, но… Ты отстранена от задания.

Г а л я (тихо). За что?

В о р о б ь е в. А ты разве не знаешь? Знаешь. Вот и прекрасно. Будешь совсем здорова, доктор снимет запрет свой и перебросит к девчатам связником.

Г а л я. Да я же абсолютно здорова. Нет, это не причина… Подумаешь, какая-то старая малярия…

В о р о б ь е в. Галочка, приступы могут повторяться там, в тылу у немцев, в тяжелых лесных условиях…

Г а л я. А здесь разве не лес, разве не сыро? А потом, все ведь прошло. Я вас прошу. Я вам даю честное комсомольское…

К а т я. Можно мне сказать? (Воробьеву.) А если бы вас в последний день сняли с задания, к которому вы готовились три месяца?

В о р о б ь е в. Не будь адвокатом. Это зависит не от меня!

Г а л я. Я даю вам слово, что ничего не будет.

В о р о б ь е в. За болезнь, тем более запущенную, ручаться нельзя. Все! И не проси меня. У меня характер мягкий… В общем, я не разрешаю, я запрещаю просить меня.

Т а н я (Кате). Готовы?

Катя утвердительно кивнула головой.

В е р а (тихо). Тань, может, он тебя послушает?

Т а н я. Приказано — выполняй! Добрые все какие. Она сама разве не понимает, что нельзя ей сейчас!

Галя всхлипнула громче.

В е р а. Ох и черствые вы люди! (Ставит свой мешок рядом с Катиным и тоже, одевшись, садится рядом.)

Пауза. Таня тоже ставит свой мешок в кучу и подходит к майору.

Т а н я (тихо). Товарищ майор, разведгруппа «Тополь» в составе трех человек к отправке на аэродром готова.

В о р о б ь е в. Что?

Т а н я. Я говорю, может быть, все-таки можно?

В о р о б ь е в (собравшись). Готовы?! Отлично, Татьяна. Садись, помолчим. У нас еще пятнадцать минут.

Все сели вокруг мешков. Пауза. В землянку входит перепачканный в земле В о л о д я Я р о в е н к о с огромным букетом цветов.

Я р о в е н к о. Боялся, что не застану. (Увидев Воробьева.) Виноват, товарищ майор. Разрешите обратиться?

В о р о б ь е в. Садись. Она не едет. Поедешь со мной провожать.

Володя сел. Воробьев взял у него букет и кладет на кровать Гале. Опять сел и первый встал.

Ну, я человек не суеверный, но так принято: ни пуха вам, ни пера!

Д е в у ш к и. К черту, к черту. Извините.

Т а н я. Напутственную речь надо.

В о р о б ь е в. Там, на аэродроме.

Т а н я. Там будут посторонние, а здесь все свои. Говорите речь.

В о р о б ь е в. Сказать-то можно, только я ведь, девушки, волнуюсь больше вас всех. Правда. В общем… Ну, что говорить, и так все ясно…

Т а н я. Ну, скажите, что «на вас, товарищи, возлагается огромная ответственность»!

К а т я. Это уже говорили.

Т а н я. Можно еще раз. Скажите, что от нашей работы зависит успех операции на всем фронте…

К а т я. Да это же ясно, Татьяна.

Т а н я. Ну, тогда я не знаю, но я лично люблю, когда провожают с речами.

К а т я. В последний путь хорошо с речами провожать!

В е р а. Типун тебе на язык, вот такой огромный!

К а т я. А чего напрасно болтать? Лучше вот Галку к нам поскорее присылайте, а то гусыня наша запутается в своей антенне.

Т а н я. Нет, я вас правда прошу, скажите.

В о р о б ь е в. Вера! Связь первая через три часа! Сверим! Сейчас двадцать один сорок. Группа «Тополь» должна быть глазами нашей армии в тылу противника. Не рисковать, в бои не вступать, диверсий не совершать, только смотреть, слушать и регулярно передавать. Все. Остальное сказала она. (Тане.) Прощайтесь с Кузнецовой — и на машину! (И первый вышел.)

Девушки подошли к лежащей Галине.

Т а н я. Галина! Мы уезжаем. Надо прощаться.

Г а л я. Вижу. У тебя привычка сообщать то, что все давным-давно знают.

Все сгруппировались вокруг Гали, обнявшись.

Значит, бросаете? Если бы все навалились на него, он бы не выдержал. Пока! (Целует их всех по очереди. Тане.) Носки-то хоть взяла шерстяные? Нет? (Подает ей носки и прячет за пазуху ей в куртку.) Бери, бери, насморк мгновенно подхватишь! (Вере.) Привет, гусынька моя маленькая. Работай как полагается. Через неделю сменю. И не пили Котенка!

В е р а. Ты не плачь здесь без нас! И этого (на Володю) в грязных сапожищах не пускай сюда. Ишь наследил.

Прощаются. Вера отходит в сторону с Таней.

К а т я (тихо). Не жди. Решай. Он сто́ит. Письмо не забудь.

Обнявшись, всплакнули.

Э, долгие проводы, лишние слезы! Пока! (Первой выходит.)

За ней — Таня и Вера. Володя все так же стоит, как встал у стола, и смотрит на Галю.

В о л о д я. Неужели фортуна ко мне лицом повернулась? Вот счастье-то! Просто не верится… (Идет, чтобы обнять Галю.)

Г а л я (вдруг как вспомнила). Бросили меня! Бросили! (И падает со слезами на кровать.)

В о л о д я (растерялся). Не надо так, Галочка… Я сейчас… Я только провожу их до самолета — и обратно… А ты не плачь… Не надо! Я сейчас. (Погладил ее по голове, поцеловал в макушку и, пятясь, уходит.)

Галина одна.

Пауза.

За окном стало совсем темно. Очень тихо. Галина лежит на постели. Вдруг с шумом распахнулась дверь, и на пороге, запыхавшись, замерла Л ю с я Е в с е е в а.

Л ю с я. Явление! Маленькая хозяйка большой землянки!

Г а л я. Не взяли меня!

Л ю с я. Кончай реветь — аппетит пропадет!

Г а л я. Да, тебе весело, а мне вот…

Л ю с я. И тебе не до слез. В душе сама небось рада — жизнь сохраняется до следующего задания. Поверь, что ни делается — все к лучшему…

Г а л я. К лучшему? Сидеть в этой холодной могиле лучше, чем там, с подругами, в опасности, может быть, в бою…

Л ю с я. О! Да ты усвоила набор прописных и старых истин! Де-ма-го-ги-я.

Г а л я. Настроение, кажется, на подъеме?

Л ю с я. Сегодня я его обвела! Напрасно ждет мой Чуркин.

Г а л я. Ты не пошла на свидание?

Л ю с я. Я просто не хочу быть девушкой для всех — медхен фюр аллес! (Засмеялась.) Война обостряет чувства, а если чувства нет — чему же обостряться?! (Засмеялась.) Он притворяется, лжет. А у меня есть страшное качество: я знаю, когда человек лжет. И ты тоже лжешь!

Г а л я. Кому, в чем?

Л ю с я (пристально смотрит на Галю). Ох и хитра! (Засмеялась.) Зажали свадьбу? Или у вас модный гражданский брак?

Г а л я. Весело и глупо! Я никогда не лгу. Мне просто обидно. Может быть, им там трудно без меня, без первой радистки…

Л ю с я. Не те слова. (Села на кровать рядом.) Подвинься. Ух, надушилась, как в гробу. (Смеется.) Ждешь? Он с шефом махнул на подскок.

Г а л я. Мне трудно с тобой говорить… Как будто ты все время подглядываешь под мои слова.

Л ю с я. Я не люблю заглядывать в темные углы. Там всегда целуются или убивают. Давай споем? Или… поплачем.

Г а л я. Не понимаю я тебя. Настроение меняется мгновенно. Ты злая?

Л ю с я. Честно? Нет. Хочу быть злой — не получается. Характер русский, разозлюсь и тут же отхожу. Обиженная я. Жизнью. Полюбила, а не того. Сердцем, телом, люблю, а вот здесь (показывает на свой лоб) ненависть. Потому вижу, что только губами и языком любит, а сердцем пуст. И себя, и всех ненавижу! Тебе завидую. Володька неиспорченный один такой у нас, мальчик совсем, а я мужика огромного и старого до тошноты лелею. А он только руками тянется. Что моргаешь? Другая я для тебя? Знаю. И что говорят про меня, и что обо мне ты думаешь. Вот, мол, Люська! Сама на шею вешается. Так, что ли? (Встала и подошла к окошку, облокотилась о стену. После паузы.) По-другому жизнь мне казалась недавно. Меня падшей считают, а я девчонка! Явление! Противно все! Ложь кругом! Или просто молодость своего, настоящего просит, а его… нет. Нет настоящего! Во всем нет настоящего. И не было никогда! Все придумано. Как считаешь? Молчи. Я сама говорить хочу. А впрочем, что я тебе тут изливаюсь. Тебе-то что за дело… счастливой?!

Г а л я. Напрасно ты обо мне так. Я понимаю. Хочется хорошего, а его нет. Ведь у нас во многом так.

Л ю с я. Может быть, просто нервы расходились и не все уж так страшно?

Г а л я. Да конечно же не страшно. Жизнь идет нормально! И не так уж плохо жить на свете!

Л ю с я. Чего ты ко мне подлаживаешься? (Через паузу.) Не сердись! Взвинченная я! И правду ищу, наверное, не там, где ее спрятали…

Г а л я. А может, правда-то там, у тех, у варваров? (Засмеялась.) Вот разговорчик! Весело и глупо!

Л ю с я. Проверяешь? Ну, ну! Валяй! Только я ведь и любому скажу, как в лоб выстрелю: противно мне все. Вот сюда обида подперла! Или ревность?.. Черт придет и разберет!

Г а л я. Да ты смотри теперь сама не заплачь. А то я веселить, вроде тебя, не умею. Утешать не моя профессия!

Л ю с я. А чего утешать? Как? Ты вот на задание не пошла — малярией укрылась, а мне, наоборот бы, в опасность — приятней лихорадки твоей! А тут сиди и жди «особого распоряжения». Так что и утешать нам друг друга нечего. Мы с тобой вроде как разного поля ягодки? Так, что ли? Да не смотри ты! Я ведь не болтлива. Не побегу на тебя заявлять в «особняк». Со всяким случается. И струсит… Человек существо живое, двуногое, двоеручное, двоедушное…

Г а л я. Я действительно заболела, Люся. Я сама просилась, но майор…

Л ю с я. Да я твой бюллетень не проверяю! Сама так иногда делала, когда на работу идти неохота. Ой, все-то я вру! Злая я или слишком прямая! Плохая я, никудышная… Не любят таких!

Г а л я. Постой. Не уходи. Мне тоже многое не нравится… Я и сама понимаю, что надо многое менять, думать о будущем… Только одной страшно… Опереться не на кого.

Л ю с я. Ну ладно. Пока! Зайду как-нибудь. (Посмотрела, а затем подошла к рации.) Твоя. Теперь сдашь или до следующего задания у себя оставишь?

Г а л я. Не трогай! Испорчена она… а Володька обещался починить, тогда уж и сдам.

Л ю с я. Видишь, «Володька»! А говоришь, не на кого опереться. (Тяжело вздохнула.) А, да ладно! Подамся к девчатам пивные дрожжи пить — у них там весело. (Запела, как закричала, идя к двери, на пороге вдруг смолкла и тихо.) Только дальше так не могу. Счастливо! (Уходит.)

Галя долго смотрит на дверь, прислушиваясь к удаляющейся песне.

Г а л я. А? Проверка? (Пауза.) Нет. Она действительно в таком состоянии, когда говорят плохо… Нет, нет… Все стоит на прежних местах. Перемену я угадала бы! (Вынула из Катиной тумбочка папиросу и закурила. Легла на кровать и смотрит на дверь.) Нет. Ни одного промаха не было.

Осторожно входит В о л о д я Я р о в е н к о.

(Спрятала папиросу. Обиженно.) Бросили меня одну… Здесь страшно.

Он подошел, сел на краю кровати, рядом.

В о л о д я. Я закрутился.

Г а л я. Был на главрации?

В о л о д я. Был.

Г а л я. Ну и?..

В о л о д я. Договорился. Сержант Гринько завтра придет к тебе и посмотрит рацию.

Г а л я. Я о наших спрашиваю. Дали они радиограмму? (После паузы.) Мне стыдно почему-то, что мы с тобою одни.

В о л о д я. Почему?

Г а л я. Что же ты мне не скажешь про наших?

В о л о д я. Я… Ну ты сама же понимаешь… Это же не мой личный секрет.

Г а л я. Правильно, тайна. Но не от меня же? Володя!! Почему ты отводишь глаза?

В о л о д я. Я не отвожу, но я не имею права.

Г а л я. Понятно.

В о л о д я. Галочка! Милая, пойми…

Г а л я. Я-то решила, что мы с тобой навсегда вместе! Весело и глупо!

В о л о д я. Постой, Галина…

Г а л я. Значит, правильно говорят, что все мужчины одинаковые! Не друг, а юбка, женщина тебе нужна?!

В о л о д я. Боже мой, да я скажу, я тебе все скажу. (Пауза.) Только я тебе ничего не говорил, и ты ничего не слыхала, и уж, пожалуйста, никому…

Г а л я. Если бы я была там, а здесь больная подруга Катя или Вера спросили бы, что передала Галя, ты так же молчал бы?

В о л о д я. Галочка! Я не прав!

Г а л я (со слезами). Мало того, что меня не взяли из-за этой дурацкой болезни, я еще должна переживать такие обиды!!! Я-то решила пойти на такой шаг… Не ждать окончания войны, а прямо здесь, на фронте, в девяти километрах от передовой, стать твоей женой, а ты?!

В о л о д я (опешил). Как? Здесь?

Г а л я. Думала, завтра пойдем в деревню, в сельсовет, и запишемся…

Он спрятал голову у нее на коленях.

Но я не виню тебя: время наше такое стало, все на секретах построено… Ну, ладно. Хватит тебе.

Он сел рядом с ней. Они долго смотрят друг на друга в глаза и вдруг, обнявшись, замирают на секунду.

И никогда мы не будем скрывать друг от друга ничего. Ладно? Ну, не мучай меня. Как они?

В о л о д я. Девчонки ваши молодцы! Вся группа «Тополь» приземлилась благополучно, но в другом квадрате, чем намечалось. Известно только, что под тем же городом, а где вот точно — они не сообщают. Радиограмму принимал сержант, а я расшифровал. Майор дал им новое задание и еще персонально Татьяне что-то. А что именно, ей-богу, не знаю. Он сам шифровал и передал сразу же Гринько. Вот. (Смотрит на нее.) Ну? Ты не сердишься? Я хочу остаться у тебя, а то… Ты тут одна…

Г а л я. Нет, нет! Я так не хочу. Завтра. Распишемся. Позовем майора, и Люсю Евсееву, и всех наших, и чтоб все знали, чтобы по всем правилам — хорошо, честно а красиво. Свадьба. Понимаешь?

В о л о д я. Галка! Я так обрадовался, я же… думал, что завтра… Ведь все равно…

Г а л я. Я хочу, чтобы с самого начала у нас все было по-настоящему. (Смотрит на него.) Ты что, недоволен? Не хочешь так? Весело и глупо! Иди, Володя, или я… передумаю… Ну? Дай я тебя поцелую, и завтра мы будем вместе и не расстанемся уже больше никогда. (Целует его и провожает до двери.) Иди, иди… Мне самой хочется, чтобы ты остался, но нельзя. Иди. (Завешивает окно, подошла к рации. Прислушалась. Некоторое время стоит, поглощенная своими мыслями, а потом решительно меняет лампу в приемнике и включает его.)

Темно. Замигал зеленый огонек. После недолгой настройки в эфире слышны чьи-то ровные позывные.

Ж е н с к и й г о л о с. Я — 7-7-14! Группа «Тополь» сегодня вылетела к вам. Район и квадрат выброски пока не установлены. По агентурным данным, полученным от лейтенанта советской главрации Владимира Яровенко, группа «Тополь» приземлилась благополучно. Группа состоит из трех русских разведчиц. Их характеристики передавала в прошлую связь. Вероятно, временно сдам свою рацию — не удивляйтесь нарушению связи. При удаче завербую русскую разведчицу Людмилу Евсееву и пришлю ее своим связником. Она придет от меня с паролем: «Я от 7-7-14!» Жду дальнейших указаний. Хильда. Как слышите? Перехожу на прием. Я — 7-7-14…

АКТ ВТОРОЙ

П я т к и н. Вот какая неприятная история тогда получилась. Не только, значит, успехи и праздники, были в ту пору и большие промахи. Тут еще к месту сказать, что Хильда эта настолько хитра и осторожна была, что и не угадаешь в ней шпионку, — мастер своего дела. Да и помощники, как я вам только что рассказал, у нее были. И вот из-за этой ошибки нашей, из-за лопоухости нашей, дело все стало вверх тормашками поворачиваться. И поди-ка ты определи, отчего тот поворот происходит. В общем, каша, так сказать, заварилась густая. И в ту же ночь к начальнику гестапо, ну то есть абверкоманды вашего городка, явился тот самый майор Якоб Креммер. Я еще рассказывал о нем. Он к тому времени уже спокойно работал заместителем начальника. Позже, конечно, его судьба печально сложилась. Но в ту ночь он чувствовал себя уверенно, как на собственных именинах, так сказать…

Открывается часть сцены: кабинет полковника Лемке. Входит в военной форме Я к о б К р е м м е р. Только седая голова напоминает нам старика заготовителя, что был в первом акте. Л е м к е в спальной пижаме сидит под торшером.

К р е м м е р. Прошу извинения, господин полковник, за поздний визит.

Л е м к е. Что у вас?

К р е м м е р. Срочная радиошифровка.

Л е м к е. Опять какой-нибудь провал?!

К р е м м е р. Агент 7-7-14!

Л е м к е. Что это такое? Говорите яснее!

К р е м м е р. Агент рейхскомиссариата капитан Хильда Вейнер, та, что была на консервации более трех…

Л е м к е (с раздражением). Господи! Да знаю я! Читайте!

К р е м м е р (читает, сделав шаг ближе). «Я — 7-7-14! Группа «Тополь»…»

Л е м к е. Туда… Дышите туда, в угол… Пахнет луком, как от еврея! Ну?

К р е м м е р. Извините. (Читает.) «Я — 7-7-14! Группа «Тополь»…»

Л е м к е. Да вы уже это сказали! Дайте я сам! (Брезгливо берет листок.) И что за удовольствие пожирать лук? Это вредно на ночь. У вас, видимо, здоровые внутренности?!

К р е м м е р. Так точно!

Л е м к е. Невероятно, в наше время… Отойдите вон туда. Еще, еще! И дайте мне со стола соду… (Читает. Затем встает.)

Креммер подошел к нему, но Лемке его не замечает. Креммер протянул стакан и порошок.

К р е м м е р. Вы просили, господин полковник…

Л е м к е. Слушайте, Креммер! Это же невероятно! Да не нужна мне ваша сода! Кто вас просил?! А кто такая Евсеева? Вы ее знаете?

К р е м м е р. Нет, господин полковник.

Л е м к е. Вы вообще ничего не знаете! Слушайте. Это же действительно успех! Вы молодец… что пришли ко мне.

К р е м м е р. Этого агента внедряли к русским при моем участии!

Л е м к е. Это неважно, кто ее внедрял, важно, что она приносит мне ценные сведения. Но и вас я хвалю. Значит, вы не ели лука? Значит, мне показалось. Ну и что вы предлагаете?

К р е м м е р. Квадрат неизвестен, господин полковник, и трудно будет найти группу. Прочески, патрулирование…

Л е м к е. Блокировать. Весь район должен быть блокирован! Особенно районы фортификационных работ!

К р е м м е р. Слушаюсь!

Л е м к е. И… и доложить!

К р е м м е р. Слушаюсь!

Л е м к е. Ну скажите же что-нибудь… кроме вашего «Слушаюсь»!

К р е м м е р. Я думаю, что надо представить к награде Хильду.

Л е м к е. Это вы правильно. Хотя я сам об этом уже подумал! Поздравляю вас. (Протянул руку и тут же отдернул.) Рукопожатие не гигиенично! Исполняйте! На всё — три часа! Сейчас два, к пяти утра — доложите исполнение. Идите и не увлекайтесь луком!

К р е м м е р. Слушаюсь! (Повернулся и пошел.)

Л е м к е. Стойте! Креммер, вы молодец! Я вами доволен! Закурите… вон там, на столе, сигары! Стойте, стойте! Не раскрывайте новую пачку! Распечатанная же есть!

К р е м м е р. Но она пуста…

Л е м к е. Вот какая досада… Ну ничего, закурите, я вами доволен!

Креммер закуривает и, козырнув, выходит.

З а н а в е с.

Сумерки. У бездымного партизанского костра сидят К а т я Н е к р а с о в а и В е р а Г у с е в а. Катя набивает диск патронами. Вера палочкой помешивает в котелке кашу.

К а т я. Ну? Гусыня! Что же ты замолчала?

В е р а. Все это такая ерунда, Котенок… Мирным временем веет.

К а т я (после паузы). Мне почему-то кажется, что я буду очень долго жить. Весело и глупо — как говорит наша Галка… И война кончится, и все пройдет, и многие погибнут… а я все буду жить и жить. Смешно! (Пауза. Смахнула украдкой от едкого дыма слезу.) Нет, ты счастливей меня, гусыня. А я никогда не любила. То есть, конечно, не совсем так. Маму, папу, братишку. А так вот, как у тебя, чтобы кого-то чужого, не родственника, — не было у меня такого. Был в меня влюблен один наш мальчишка — Лешенька Зайцев… Очень нежный и красивый… наверное. Он мне на выпускном вечере даже записку любовную написал: «Товарищ комсорг, можно к вам относиться как к девушке? Ты мне так больше нравишься. Если можно — то подходи в 10-й «А», там сейчас никого нет, и мы сможем раз и навсегда выяснить наши отношения. Приходи. Поговорим один раз в жизни не на собрании и без свидетелей. Лешка Заяц». (Вздохнула.) Лешка. Лешенька… (Опять вздох.) Я его высмеяла при всех. Мне казалось все это глупым и несерьезным: комсомолец — и вдруг «без свидетелей». Как это можно? А он, Зайчик… и до сих пор любит меня… Он письма мне комсомольские, с призывами, пишет. «Смерть немецким оккупантам», а я все равно тебя люблю!» А я ему — ни разу. Ни одного… такого письма… теплого… Все без чувств, без «шлю сто тысяч поцелуев». На Ленинградском сейчас. У них там знаешь как?! И холодно… а я все никак спинку не довяжу… Разве это справедливо?! По-товарищески?! (Вздохнула.) Нет, ты счастливей меня, у тебя как-то просто и красиво. А я вот не любила… почти никого… наверное…

В е р а (с достоинством). Нравились мне многие. (Посмотрела на присмиревшую Катю, подвинулась к ней поближе и озорно и просто.) Впервые серьезно я была влюблена… в пятом классе. Нет, правда. В нашего учителя пения Геннадия Петровича. Мы звали его короче, конечно, Геночка. Мне было неприятно, что у него жена и хорошие отношения с училкой по географии. Все девчонки наши ревновали вместе со мной. (И потом с грустью.) Но он не знал и не взаимствовал! (Засмеялась и осеклась.)

К а т я (она оглянулась и прислушалась). Т-ш-ш! Нет, показалось! Говори.

В е р а. Ужасное у нас положение! Правда?! И делать ничего не делаем, и на месте не сидим. Думала, попадем в тыл врага — будем делать что-то очень важное, нужное. Взрывы всякие, а нам даже связь с Большой землей велели прекратить. Болото, комары в августе и молчанка вторую неделю! А разве на этом болоте, в тишине, безопаснее? Я лично ничего не понимаю!

К а т я. Чего ты не понимаешь?! Обстановку?! От нас ждут только одного сообщения: используют немцы нашу старую оборонительную линию или нет.

В е р а. Хорошо, Котенок, а дальше что?

К а т я. А дальше? Жить здесь тихо и незаметно. И каждый день сообщать о перебросках противника к фронту.

В е р а. Это я знала из приказа-задания. Это может каждый дурак! Мне думалось, что будет все-таки что-то сверхъестественное…

К а т я. Ах, гусыня ты моя! Да это же важнее, чем убить сотню генералов. Это, если хочешь, сверхъестественное. Да! Немцы нас ищут, а мы под носом у них за ними наблюдаем. И сообщаем своим! А что мы сообщаем?

В е р а. В том-то и дело, что мы ничего не сообщаем. Только и успела передать, что поймала какие-то «7-7-14» на волне главрации. Держим в своих чердаках всякие сведения и молчим.

К а т я. Тише! Разоралась!

В е р а. Но ведь это только наше предположение, что немцы перехватывают радиограммы… И сами молчат и нам запретили.

К а т я. Предположение?! Ты скажи, что счастье нам подвернулось! Сориентируйся мы как следует и передай свои точные координаты — пела бы ты сейчас на том свете: «Взвейтесь кострами, синие ночи!» «Предположение»! (Прислушивается.) Тсс!

В е р а (после паузы). Кать, а Кать!

К а т я. Ну чего тебе?

В е р а. Как ты думаешь, наши-то определили, кто этот «7-7-14»?

К а т я. А черт его знает?

В е р а. Хм! Работает на волне главрации. Просто нахально! Я первый раз когда услышала, стала даже записывать — думала, наши. А потом смотрю, слабо уж очень для стационара, и почерк какой-то новый, незнакомый и расшифровке не поддается. Но то, что эти «7-7-14» — позывные, я просто ручаюсь! Это вроде как наши: «Я «Тополь»! Я «Тополь»!» (Прислушалась.) Смотри! Нет, вон там, за кустами!

К а т я. Умолкни! (Тише, в лес.) Стой!

Треск сучьев.

Стой, кто идет? Гусыня! За мной!

Но не успели подняться.

Голос Тани: «Свои!»

Входит Т а н я. Она в том же платье, в котором улетала. Подол заткнут за пояс. Она в шароварах и сапогах.

Т а н я. Всполошились?! Сюда ни один дьявол не пройдет: болото и глушь непролазная. Только разве по вашим голосам определить нашу базу. (Подошла к костру.) Гречка?

В е р а (снимает котелок и ставит). Садись! Мы тебя ужинать ждали.

Сели вокруг котелка, достали ложки из-за голенищ и молча едят.

(На кашу.) Это последний брикет… А завтра травку будем собирать, жаль, мясорубку не взяли — можно было бы кору молоть.

К а т я. Языком молоть довольно!

В е р а. Я молчу! Только голодать я боюсь!

К а т я. А подзатыльника моего не боишься? (Тане.) Ну что?

Т а н я (Вере). Жизнь будет, и продуктов достанем. А завтра или послезавтра решится самый главный вопрос: либо мы начинаем тщательно изучать линию оборонительных сооружений, либо… (Кате.) Партизанскую бригаду не удастся подключить к нашему заданию — она задержалась далеко отсюда!

В е р а. Почему именно завтра?

Т а н я. Потому. (Пауза.) Вера, поймай-ка Москву, хоть своих послушаем.

Голос Левитана: «…Прочно удерживают позиции. На Калининском направлении наши войска после трехдневных боев взяли… город Полянск!»

В е р а. Ура!

К а т я. Тише!

Т а н я. Мы должны быть очень осторожны. Ведь прилетела сюда не для того, чтобы отсиживаться в лесу и молчать! Каждое наше слово — на вес золота! А тут приказ: молчать! Что-то мешает Воробьеву принимать наши сводки. Может, наше сообщение о «7-7-14»? Кроме того, немцы используют мощные пеленгаторы. Сама видела. Поняли? Одна маленькая ошибка погубит и нас, и все дело с разведкой линии сооружений!

В е р а (Тане). Может, отдохнешь — я подежурю! А у меня есть три сухаря. (Достает спрятанные сухари.) Нате!

Т а н я. Хоть раз в жизни наесться досыта.

К а т я. Я лучше сэкономлю на утро. (Закуривает.)

В е р а. А я анекдот про Гитлера знаю. Рассказать? Ну вот. Значит, летит Гитлер в самолете, а с ним Черчилль…

К а т я. Гусынь! Это же все знают.

Т а н я. Мне сказали местные, что партизаны километрах в ста отсюда на север. Дядька их бывает в городе. Верные люди говорили, знают, обещали помочь связаться. И продуктов обещали.

К а т я. А не опасно это?

Т а н я. Все опасно. Но люди-то наши, советские, немцами замученные.

В е р а. А про нас небось и забыли вовсе!

К а т я. Молчи, курица! Не думаешь, что кудахчешь!

В е р а. Перестань меня одергивать! Не маленькая! Я нарочно так сказала, чтобы… посмешить вас.

От этого неожиданного поворота все засмеялись.

(Тане.) А кто же этот «7-7-14»?

Т а н я. Если бы знать! (После короткой паузы, в которую Катя дала Тане докурить цигарку.) Разговор серьезный, девчонки.

К ней подвинулись.

Если я завтра не вернусь… Погоди, Гусева! Если завтра не вернусь, базу перенесите… (Вере.) Дай карту!

Вера подает карту.

Вот сюда, в это урочище, ждите сутки меня там. Если и тогда не приду — ищите некую Вдовину Марию. Здесь, на лесном хуторе. Продукты возьмете у нее. Она же… если будет можно, свяжет с партизаном майором Пяткиным. Если связь не удастся — Катерина пойдет домой через фронт, а Вера останется на базе. Когда же разрешат связь или Катя дойдет к Воробьеву, передадите дословно вот так: «Тополь» не вернулась с линии сооружений. По всей полосе с севера на юг до черных болот противник возводит фортификационные сооружения с дзотами и дотами. За первой полосой идут глубокие минные поля. Точную карту составить не удалось из-за блокадного положения группы. Штаб фронта помещается в городской гостинице на Октябрьском бульваре. Точный адрес гестапо: Комиссаровский переулок, дом два. По дороге на Ленинград в пятистах метрах от железнодорожного переезда — главные склады противника… (Пауза.) Поняли, девочки?!

В е р а. А может быть, я вместо тебя пойду? Ты не думай, я ведь не боюсь!

Т а н я. Я так и не думаю, Верочка! Нельзя. Заучивайте. (Тише.) «Тополь» не вернулась с линии сооружений…

К а т я и В е р а. «Тополь» не вернулась с линии сооружений…

М е д л е н н о и д е т з а н а в е с.

Кабинет Воробьева. Это простая комната в русской избе. Бревенчатые стены. Ширма слева. Из-за нее видна часть спины человека, сидящего в плаще с капюшоном. За окном дождь. В о р о б ь е в стоит перед сидящим ч е л о в е к о м, в руках у него планшет и карта.

В о р о б ь е в. Они могут быть вот здесь или… вот в этом месте. Но если кружить по этим двум районам — времени уйдет… много. (Бросил планшет на стол.) И очень просто можно провалиться. Есть хочешь? Ну, смотри. А то пообедаем. (Прошелся по комнате.) А что, если… Ведь наши радиограммы группа «Тополь» принимать может? Может. Вот. Передадим персональную радиограмму Татьяне Лукониной, что встреча состоится в самом городе.

Человек, сидящий спиной, встал.

Сядь. Я знаю. Риск. Но на хорошие шансы. Зашифрую сам… и передам сам… без шифровальщика… Так. (Взял карту, развернул ее перед сидящим.) Вот здесь… вот в этом месте… на окраине города… есть что-то вроде шинка. Погребок этакий частного типа. Место безобидное. Здесь всегда полно всякого праздного люда. Дня через два Татьяна начнет ходить в эту забегаловку. Так? По-моему, это просто и не очень уж плохо.

Стук в дверь.

(Сидящему.) Уйди туда!

Человек уходит за ширму.

Войдите!

Я р о в е н к о входит.

Я р о в е н к о. Товарищ майор! Лейтенант Яровенко по вашему приказанию прибыл. (Он весь мокрый, в плаще.)

В о р о б ь е в. Ну, разобрался? Как же могло случиться, что все радиограммы группы «Тополь» попадают в руки противника? Ты специалист. Скажи, пожалуйста, это просто радиоперехват?

Я р о в е н к о. Товарищ майор! Противник, конечно, может перехватить наши входящие… Но они же в шифре идут!

В о р о б ь е в. Видишь: «в шифре». Понимаешь, какая неприятность? «В шифре». Но у них наших ключей-то, надеюсь, нет?!

Я р о в е н к о. Да как же это может быть?!

В о р о б ь е в. Видишь, не может! А как же все-таки так получается? Кто кроме тебя знает содержание радиограмм?

Я р о в е н к о. Радисты Гринько и Нечаев передают и принимают уже в шифре. Кроме меня… еще… еще только шифровальщик Чернов! Но я за него ручаюсь.

В о р о б ь е в. Ручаться-то, может, и я за всех вас ручаюсь, а только…

Я р о в е н к о. Нет, это не у нас! Я за своих — головой!

В о р о б ь е в. Ну, дай бог! Но… Все радиограммы группы «Тополь» немедленно передать в особый отдел фронта.

Я р о в е н к о. Есть!

В о р о б ь е в. Ступай!

Я р о в е н к о. Есть!

В о р о б ь е в. И если что нового будет, заходи. Иди, Володя.

Яровенко выходит.

Мда. Все свои. Все проверенные, а немцы все-таки все знают. Блокировали все возможные районы приземления. Начались облавы. Нет, нет. Только так, как решили, идти на связь к Татьяне! Выходи!

Из-за ширмы выходит ч е л о в е к.

Значит, встреча состоится от четырнадцати до шестнадцати часов любого дня, начиная с послезавтра. Запоминай карту, смотри. Значит, скажешь: «Подтверждаем задание группе «Тополь»: линия оборонительных сооружений, переброска войск противника к фронту. И ни в коем случае ни одного звука в эфир!» Помни, агент, работавший на перехвате, связан с немцами позывными: «Я — 7-7-14». Больше мы ничего не знаем о нем. Он же знает о нас, вероятно, многое. Но запеленговать его мы не успели — он прекратил связь. Но связь ему необходима так же, как и группе «Тополь». Вот и молчим. Вот и ждем, кто кого опередит на связи — у кого терпение лопнет. Он будет искать возможность переправить связника через фронт, но, я думаю, к тому времени наши органы нащупают агента. Да и мы со связью опередим его. Как думаешь? Ну а пока мы временно собрали все рации, находившиеся в группах подготовки. Значит, наша с тобой задача, старина, как условились, появиться сначала по адресу: Комиссаровский переулок, дом номер два, а затем любыми средствами, я говорю тебе серьезно, любыми средствами выяснить.

З а н а в е с.

АКТ ТРЕТИЙ

Музыка.

Кабинет Креммера. Это комната с зарешеченным окном. Сейчас решетка открыта. За окном виден купол церкви, руины, кроны желтеющих деревьев. К р е м м е р говорит по телефону.

К р е м м е р. Слушаю, господин полковник! Заместитель начальника абверкоманды майор Креммер слушает. Нет, господин полковник, я, наоборот, хочу оставить ее на свободе! Не уйдет. На свободе она нам невольно покажет свои связи. Ну, а если захочет уйти — она наведет нас на группу «Тополь». Так точно. Утверждать трудно, но Хильда предупреждала нас о том, что может прислать ее на связь. Нет, господин полковник, еще не говорил. Да, только ночью, а сейчас… обстоятельно! Вы не приедете? Слушаюсь! Поправляйтесь, господин полковник! (Положил трубку. Подошел к окну. Нажал кнопку звонка.)

Входит С т е п а н С о л о в ь е в. Креммер смотрит на него с удивлением.

С т е п а н. Вы звонили, господин майор?! (После короткой паузы.) Фельдфебель Колбе спустился вниз!

К р е м м е р. И вы решили, что можете его заменить!

С т е п а н. Так точно, господин Креммер!

К р е м м е р. А если я вам прикажу… убить полковника Лемке?

С т е п а н. Слушаюсь! (Повернулся.)

К р е м м е р. Стойте! Я знаю, что вы это сделаете с удовольствием! Вы что, действительно лишены разума?

С т е п а н (повернулся к нему лицом). Я не рассуждаю, а выполняю, господин майор!

К р е м м е р. Свежо предание! (Нервно.) Так скоро он вернется?

С т е п а н. Не могу знать, господин майор! Разрешите идти?

К р е м м е р. Не разрешаю. Хорошо. Если уж вы вошли… Снявши голову, по волосам не плачут. Так, кажется?

С т е п а н. Так точно!

К р е м м е р. Почему у вас такое злое выражение лица? Вы действительно не любите свой русский народ?

С т е п а н. Не могу знать, господин майор!

К р е м м е р. Вы выкраиваете себе минуту для обдумывания ответа. Ну? Отвечайте! Вы любите свой народ?!

С т е п а н. Так точно, люблю!

К р е м м е р. Почему же вы служите нам, оккупантам?

С т е п а н. Я верю в освобождение народа… А вы принесли его нам.

К р е м м е р. За что же вам быть обиженным на большевиков? Ведь вы были комсомольцем?

С т е п а н. Так точно, был, господин майор. Но у меня было очень тяжелое детство. Вы знаете, что я сидел при Советской власти?

К р е м м е р. Позвольте. Вас воспитывали в детской трудовой колонии. Это не так уж плохо. Или: что имеем, не храним, а потерявши… Хотя эта пословица сюда не подходит.

С т е п а н. Для меня это была тюрьма.

К р е м м е р. Может быть. Впрочем, это ваше личное дело. По крайней мере, я не вижу оснований для недоверия вам.

С т е п а н. Благодарю вас, господин майор.

К р е м м е р. Но впредь на мои вызовы адъютанта Колбе прошу вас не входить!

С т е п а н. Виноват, господин майор. (Повернулся.)

К р е м м е р. Постойте, постойте. Вы очень обидчивы. А я не хочу, чтобы на меня обижался человек, который охраняет меня. И вот что попрошу вас. Не приказываю, а прошу. Накройте этот стол на две персоны. Бутылку коньяка, немного фруктов, два бокала… И пачку сигарет. Пожалуйста.

Степан быстро и ловко накрывает на стол.

Сейчас ко мне в гости придет женщина. Во время разговора — никто, даже Колбе, не должен сидеть в первой приемной. Всем выйти в коридор. И вам, разумеется.

С т е п а н. Слушаюсь!

К р е м м е р. Если я буду убежден, что вы человек искренний, вам от этого хуже не будет. Что посеешь, то и пожнешь. Не так ли? Идите! И пригласите ко мне фройляйн Евсееву. Она там, в приемной.

С т е п а н. Там никого нет.

К р е м м е р. А теперь там фройляйн Евсеева. Пригласите!

С т е п а н. Слушаюсь. (Выходит.)

К р е м м е р. И в рубище почтенна добродетель! Дурак!

Входит Л ю с я в вечернем платье.

(Подходит к ней, галантно целует руку.) Рад приветствовать свободную даму на свободной… кхе, от большевиков земле! (Осмотрел ее.) О! Милая и очаровательная ночная посетительница! Боже мой, детуся, вы опять балуете меня своим вниманием! Тронут, дитенок, вашим вниманием! До самого сердца! Говорю искренне! (Целует руку.) Вы так восхитительны, дитя мое, в этом туалете, что я всерьез начинаю беспокоиться за свою холостяцкую свободу! Ха-ха-ха! Не угодно ли рюмочку со мной?

Л ю с я. Благодарю вас, господин Креммер. Вы так внимательны… Но я не пью этого…

К р е м м е р. Удар! В самое сердце! Ну как же, дитя мое! Русская разведчица, отчаянная голова — и вдруг «не пью». Не так я, видимо, вас приглашаю. Но уж как умею. Хлебом-солью встречаю. Так как же, детка?

Л ю с я. Впрочем, с вами, господин майор…

К р е м м е р. Не надо так. Просто: Якоб! И все!

Л ю с я. Так, сразу? Неудобно…

К р е м м е р. Смелее, дитенок! Вы же решительный человек! А?!

Л ю с я. Давайте попробуем… Якоб!

К р е м м е р. Отлично! Прошу! (Указывает на кресло у окна.) Чем богаты — тем и рады! (Наливает бокалы.) Итак… За что мы пьем? За наш с вами тайный союз? А?!

Л ю с я. С удовольствием! За наш Союз! (Пьет.)

К р е м м е р. Признаться, ваше вчерашнее ночное появление, совершенно неожиданное и такое романтическое… несколько озадачило меня!

Л ю с я. Вы просто не поверили мне. Не так ли?

К р е м м е р. Люблю откровенных людей и сам откровенный.

Л ю с я. А теперь? Верите?

К р е м м е р. Безусловно, милая фройляйн, безусловно, дитя мое!

Л ю с я. Что же переменилось со вчерашней ночи?

К р е м м е р. Кто не верит другим — нечестен сам! Ха-ха-ха! Это мой принцип! И потом… Вы, во-первых, не пытаетесь уйти, а во-вторых… такие красивые и умные женщины предпочитают быть с сильными, а не с теми, кого бьют. Сегодня наши войска, дитенок, на этом участке вновь перешли в наступление.

Л ю с я. Не знаю, как мне на это реагировать, потому что мне кажется, что вы все-таки не верите. И знаете, почему мне так кажется?

К р е м м е р. Почему, детка?

Л ю с я. Потому что милая дама в зеленом берете не покидает меня в моих прогулках по городу. За что вы так обижаете меня? Зачем эта слежка?

К р е м м е р. А вы хотите, чтобы я авансом верил вам? Вы ведь ничем не доказали нам свою преданность, милая.

Л ю с я. А мой приход к вам? Ведь сразу же после приземления я пришла именно к вам. Пришла и призналась, что выброшена на связь с группой «Тополь», что кроме этого имею задание диверсионного характера, что я завербована вашим представителем и от него пришла к вам. Разве все это не доказывает моей преданности? Это же действует на нервы!

К р е м м е р. Безусловно, безусловно… Хотя… Есть одно маленькое «но». Вы, детка, не назвали человека, по поручению которого пришли к нам.

Л ю с я. Хм, явление! Я же сказала вам: я от «7-7-14».

К р е м м е р. Это далеко не все, миленькая! Уж взявшись за гуж, не говори, что не дюж! Кто это «7-7-14»?

Л ю с я. Вы знаете кто, и я тоже знаю. Так-то вот! Но первой я ни за что не имею права открывать агента. Мне это не поручалось!

К р е м м е р. Великолепно, дитенок! Умница! Не лезь вперед батька в пекло! Отлично! Я скажу, кто этот агент. Лейтенант Яровенко!

Л ю с я. Пожалуйста! Если так уж хочется назвать какую-то фамилию! (Увидела гитару, потянулась к ней.) Разрешите?

К р е м м е р (с улыбкой наблюдая за ней). О, конечно, конечно! Спойте, детка, что-нибудь! Безумно люблю русские песни.

Люся перебирает струны и смотрит в окно. Затем тихо поет о далекой Родине. Песня звучит тревожно. Постепенно невидимый хор подхватывает ее, и песня идет фоном.

Л ю с я (про себя). Яровенко! Яровенко! Нет, Люська, нет! Ну и что из того, что он работает на главрации! Нет! Ну и что из того, что он в курсе всех дел группы «Тополь»?! Он же комсомолец! Летчик! Нет! Думай, Люська, думай! Ищи! От твоего ответа зависит все: жизнь, судьба группы, успех операций на всем участке фронта! Думай! Ты не дура!! Думай! Ну?! (Люся отрицательно покачала головой и опять поет. И снова песня сходит на фон.) Ведь кто-то рядом с главрацией, с Володькой рядом. Креммер не напрасно назвал именно Яровенко. Не он, а может быть, через него! Кто с ним рядом?! (Вскрикнула и тут же приглушила звук.) А-а! (Посмотрела на Креммера, а тот сидит, блаженно закрыв глаза.) Не может быть! Может! Неужели она? Значит, и болезнь, и стремление лететь на задание — притворство, хитрость, ложь?! Неужели… Да, она? Молодец, Люська! (И она отбросила гитару на диванчик и громко засмеялась.)

К р е м м е р. Что с вами, детка? Нервы?

Л ю с я. До меня только сейчас дошел смысл вашего ответа, Якоб.

К р е м м е р. Ответа?

Л ю с я. Когда вы назвали фамилию одного лейтенанта! (Засмеялась.) Вы веселый человек, Якоб! Или я опьянела?.. (Смеется.) Не верите все-таки мне! Зачем так несмешно шутить? Или это новая проверка?

К р е м м е р. Да скажите, небесное создание, что вас так возмутило, рассмешило и прочее.

Л ю с я (наклонилась над столом к нему, тихо). Яровенко не может быть тем человеком, о котором вы говорили, как не может им быть любой другой лейтенант в силу… биологических причин! (И опять хохот.)

К р е м м е р. Это догадка или ловкий вопрос?

Л ю с я. Боитесь сказать прямо, вокруг водите! Да мы же жили в одной землянке. Связь теперь прервана оттого, что пришлось сдать рацию на хранение, и вот связник перед вами!

К р е м м е р. Значит, вы действительно знаете ее, или, точнее сказать, его… агента.

Л ю с я. Не надо говорить о ней, или, точнее сказать, о нем, об агенте «7-7-14». Как бы его ни звали, Галина ли Кузнецова или Володя Яровенко, от этого не станет яснее, насколько я предана вам. А этим разговором мы только лишний раз ставим ее под удар. И у стен есть уши! Не так ли?!

К р е м м е р. Замечательная пословица! Вы умница! Надо записать эту поговорку! Я пью за вас, дитенок! Только один вопрос, и то шепотом: как она себя чувствует?

Л ю с я (с радостной улыбкой подняла большой палец вверх). Мирово!

К р е м м е р. Вы меня покорили, дитя мое. (Поднял бокал.) Пью за вас!

Л ю с я. И приказываете снять зеленый берет с наблюдения?

К р е м м е р. Слово разведчика.

Л ю с я. И вместо зеленого берета поставите «серый платок»?

Креммер поперхнулся и засмеялся.

К р е м м е р. Слово не воробей — вылетит, не поймают. Я сделаю все для вас! Но…

Л ю с я. Знаю. «Тополь»?

К р е м м е р. Да!

Л ю с я. Я это сделаю! И не только потому, что вы мне это поручаете, а потому, что мне дорога моя семья под Москвой! Попробуй я не выйти на связь к группе «Тополь» — в штабе сразу же поймут, что что-то случилось, и пришлют нового связника, который уж не явится к вам, или… если, не дай бог, поймут, что я ушла совсем, схватят мою бедную маму. Нет смысла не выйти на связь. Но и не думайте, что я приведу вооруженных до зубов головорезов к вам и скажу: берите их, это «Тополь»! Я только вас наведу на группу. Остальное вы сделаете сами. Вы не хотите рисковать со мной, а я не хочу рисковать ради даже самых чистых чувств к вам!

К р е м м е р. Умница! Я верю в вашу порядочность.

Л ю с я. А про себя, наверное, думаете: семь раз верю — один раз отрезаю.

К р е м м е р. Нет, совсем наоборот!

Л ю с я. Значит, семь раз режу и только раз отмеряю!

Оба смеются.

К р е м м е р. Веселенькая. Нет, нет — верю.

Л ю с я. Тогда я задам непорядочный вопрос. На какие средства живут порядочные девушки, попадающие в мое положение? Ведь в этом городе, кроме вас, у меня близких и знакомых нет.

К р е м м е р. А разве это так уж мало? Мал золотник…

Л ю с я (заканчивает). …а что в нем толку?

К р е м м е р. Я позабочусь, чтоб толк был. Вы будете обеспечены всем, что нужно для порядочной фройляйн. Но… если вы хотите жить не просто как порядочная фройляйн, а как дама нашего круга… (Потянулся к ней.) Один поцелуй…

Л ю с я. Один?

К р е м м е р. Только!

Л ю с я. Вот он! (Страстно целует его… в щеку.)

К р е м м е р. У вас холодные губы, дитенок! Что я хотел сказать… (Встает, подходит к ней.) Ах вот что! Еще один! Вот сюда! (Показывает на свои губы.)

Л ю с я. Чем глубже в лес, тем больше… партизан! (Смеется. Отодвинулась от него ближе к окну.) Давайте выпьем, Якоб! Давайте выпьем! Вы ведь милый! Вы даже красивый, очень красивый! Почему вы мне так по душе?! Пью за вас! (Пьет.)

Креммер наблюдает за Люсей. Ставит бокал.

К р е м м е р (холодно). А я ведь теперь не выпущу вас отсюда, Евсеева!

Л ю с я. Явление!

К р е м м е р. Выбирайте, фройляйн, либо тюрьма… либо… соседняя комната!

Л ю с я. А в соседней комнате…

К р е м м е р. Мое скромное жилище… спальня и так далее…

Л ю с я. Я выбираю… это окно! Тем более что оно не зарешечено.

Креммер сделал шаг.

Не подходите! Я выпрыгну! Вы же знаете, я человек решительный! Но если уж я выпрыгну, вам не видать ни меня, ни группы «Тополь», которая не позже чем послезавтра уйдет с условленного места!

К р е м м е р. Я это учел! Детка! Вы сами сейчас укажете мне это место! (Вынул пистолет.)

Л ю с я. Спрячьте! Я не настолько глупа, чтобы задаром отдавать такой козырь! А потом, Таня Луконина, по кличке «Тополь», знает, кто придет на связь, и выйдет навстречу только ко мне! Так что спрячьте свой миномет! И не будем ссориться, Якоб! Я могу быть вам очень полезна! Вам обеспечен за меня Крест!.. «Дубовые листья»! Вам невыгодно со мной ссориться! Да и потом, это не гостеприимно! Собственно, из-за такого же примерно отношения ко мне одного советского старшины я бежала к вам! А у вас я ваша!!! Но не сейчас! Потерпите совсем немного, и вы получите свое! Давайте сначала кончим нашу деловую связь, а потом… У меня пересохло горло от такой длинной речи! Вы не нальете? За что? За то, что мы их поймали! Уже поймали и одержали победу! За нашу победу! За нашу победу, Якоб. За нашу победу! (Залпом пьет.)

Кафе. Это полуподвальное помещение. Несколько ступеней ведут вверх к входной двери. Мрачно. Рядом с дверью часть окна, заваленного каким-то барахлом и забитого фанерой. За столиками редкие п о с е т и т е л и. На маленькой эстраде поет и пританцовывает под губную гармошку совсем молоденькая худенькая д е в у ш к а. В углу за столиком сидит Т а н я, лениво помешивая ложечкой чай в стакане. Пауза. Девушка, исполнив свой номер, ходит между столами, собирает деньги. Пауза. В подвал входит Л ю с я. Увидела Таню и нетерпеливо направилась к ней.

Л ю с я (громко). Свободно?

Т а н я. Да. (Тихо.) Как ты проскочила? Здесь облава.

Л ю с я. Я на машине абверкоманды. (Села и внимательно смотрит на Таню.)

Т а н я. Ты что?

Л ю с я. Так. Грустно стало. (Вздохнула.)

Т а н я Давно?

Л ю с я. Позавчера. Не могла. Следят.

Т а н я. А сейчас?

Л ю с я. Кажется, без хвоста. На нас кто-то смотрит от двери, я не хочу оглядываться. (Она сидит спиной к двери.)

У двери стоит С т е п а н С о л о в ь е в.

Т а н я. Полицай.

Люся встала и пошла к двери.

Л ю с я. Слушай, парень! Хочешь выпить за нашего шефа?

С т е п а н. Не побираюсь! (Отвернулся и вышел.)

Люся быстро подходит к Тане.

Л ю с я. Уходи скорее, я его задержу. Это из охраны Креммера.

Т а н я. Я без тебя не уйду!

Л ю с я. Не теряй напрасно время.

Т а н я. Мы вместе пройдем через кухню зо двор.

Л ю с я. Обе провалимся.

Т а н я. Но мы завтра уйдем в партизанский край. Оттуда будем работать на линии сооружений. Идем.

Л ю с я. Нет. Нельзя рисковать! Свяжись с Воробьевым!

Т а н я. Связь запрещена.

Л ю с я. Я говорю, передай домой: Люся сообщает…

Опять вошел С т е п а н.

С т е п а н. Всем сидеть на своих местах! Приготовить документы!

Т а н я. Облава!

Л ю с я. Уходи и передай: агент «7-7-14» — Галина Кузнецова!

Т а н я. А-а-а!

Л ю с я. Молчи! Иди! Быстро! Прощай!

Т а н я. Люська!

Л ю с я. Иди!

Т а н я. Ты вернешься! (Быстро уходит в сторону.)

За ней двинулся Степан.

Л ю с я. Слушайте, господин полицай! Можно вас… на пару ласковых?

Степан подходит.

Что вам другие женщины? Или вы не умеете выбирать?

Таня исчезла.

С т е п а н. Я не для этого сюда пришел!

Л ю с я. Я знаю, зачем ты сюда пришел. Следить за мной!

С т е п а н. Да что тебе надо, в конце концов?!

Л ю с я. Мне? Ничего! Я просто вижу, что ты не умеешь прятаться за углами, когда ходишь по моим следам!

С т е п а н. С чего ты взяла, что я хожу! А хотя бы и так? Какое твое собачье дело! Может, ты мне шибко нравишься? (И вдруг вытянулся.)

В кафе входит К р е м м е р. Люся пьет чай из Таниного стакана.

К р е м м е р (подходит). Вам, кажется, понравилась роль игривой соблазнительницы? Не переиграйте, детка! Идемте лучше домой!

Л ю с я. Я хотела только промочить горло…

К р е м м е р. О, детка! Я доставлю вам другое удовольствие! Только что мы взяли наконец одну красотку. Отсюда. Из кафе…

Л ю с я. Я вижу, что вас интересуют только девицы. Я ведь скоро получу право ревновать вас, и кончатся ваши увлечения!

К р е м м е р. Напрасно, милый дитенок, вы считаете меня донжуаном! Не до жиру, быть бы живу. Я люблю другие развлечения. Вы когда-нибудь видели, как у нас допрашиваются партизаны или парашютистки? О! Вы многого не видели, детка! Ну ничего. Сейчас я могу восполнить пробел в вашем образовании. Знаете, как это: век живи — век учись!.. Э… э…

С т е п а н. Дураком помрешь, господин майор!

К р е м м е р. Да, да. Вот именно. Дураком… Ступайте туда, к выходу.

Л ю с я. Вы не договорили. Что, вы говорите, за девица?

К р е м м е р. Она — официально певица этого кафе, неофициально — агент партизанского шефа Пяткина. Как говорится, певица в двух лицах!

Л ю с я. И по поводу ее поимки у вас такое веселое настроение?

К р е м м е р. Это мелочь. Есть новость поважнее. Полковник Лемке устраивает завтра бал в местном театре, а после моего доклада заинтересовался и вами. И просил меня пригласить вас на этот бал. Мы сможем немного развлечься. Полковник Лемке хочет познакомиться с вами!

Л ю с я. А это знакомство не даст вам повода для ревности?

К р е м м е р. Он больной и старый человек!

Л ю с я. А ревность неразборчива — говорил Шиллер. (Встала.) Но я вам благодарна за любезное приглашение. А сейчас оставьте меня. Я не хочу смотреть на ваши экзекуции!

К р е м м е р. Мы все равно ее пристрелим в конце. Они же все упрямятся, и нам ничего не остается делать, как пиф-паф! Или вам жаль ее?

Л ю с я. Вам не стыдно, майор? Ведь все-таки я еще русская! Хорошо! Идемте! Я буду только злее! Ну что же вы стоите, собиратель русских народных пословиц? Едемте убивать! (Уходит.)

За ней — Креммер.

Темно.

День. Г а л и н а поспешно застегивает гимнастерку, надевает сапоги, подбежала к тумбочке, роется, прячет по карманам какие-то бумажки, схватила шинель, надела, быстро подпоясывается и двинулась к двери — навстречу ей влетает В о л о д я Я р о в е н к о.

Я р о в е н к о. Куда?

Г а л я. Что с тобой?

Я р о в е н к о. Куда ты собралась?

Г а л я. Как тебе не стыдно? Вот еще! Весело и глупо! (Двинулась к двери.)

Он преградил ей дорогу.

Пусти. Пусти! Пусти. Или я тебя толкну!

Я р о в е н к о. Я тебя никуда не пущу! (Решительно толкнул ее к кровати.) Сядь! Говорить будем!

Галя села.

Г а л я. Кончился медовый месяц!

Я р о в е н к о. Только ты в этот мед дегтю подмешала!

Г а л я. Я?!

Я р о в е н к о. Рассказывай! Только не лги! Я все знаю!

Г а л я. Что я должна тебе рассказывать? Вот еще новости!

Я р о в е н к о. Гадина!! Как ты смеешь лгать мне?

Г а л я. Я ни в чем тебя не обманываю, ни в чем… (Заплакала.)

Я р о в е н к о. Прекрати эти слезы!

Г а л я. Ты! Ты кричишь на меня! За что? За то, что я женщина! За то, что я тебя люблю! За то, что я как самая последняя дура пошла на такой шаг!

Я р о в е н к о. Перестань спекулировать любовью!

Г а л я. Я ждала всего, но не крика, не пинков твоих… Боже мой, да за что же, за что же?

Я р о в е н к о. Кому ты рассказывала про посадку группы «Тополь»? Отвечай!.

Г а л я. Ты с ума сошел! Как ты смеешь?!

Я р о в е н к о. Говори! Говори быстрей! Только правду! Может быть, я тебе еще смогу чем-нибудь помочь! Говори же.

Г а л я. Вовка! Вовка, я не виновата! Ну скажи, что ты мне веришь! Ведь ты же веришь мне! Ведь ты любишь меня! Я всю жизнь буду с тобой рядом! Я люблю тебя, сильного, умного и такого доброго.

Я р о в е н к о. Говори!

Г а л я. Я говорила только Люсе Евсеевой. Я потом сообразила… Но боялась! Я очень боялась! У нас, ты же сам знаешь, все бы обернулось против меня! И тебя!.. И мы потеряли бы друг друга. Ну, скажи мне, что ты мне веришь. Я тебя умоляю!

Яровенко молчит.

Я только Люсе Евсеевой говорила… Хочешь, я сама сейчас, это честнее, я пойду и расскажу все сама в Особом отделе. Вот прямо пойду и все скажу. (Встала.) Сиди, жди меня здесь! Если я не вернусь через час, значит, меня арестовали! Милый, родной мой…

Я р о в е н к о. Я пойду с тобой!

Г а л я. Нет!!! Ты не веришь мне! Ты хочешь меня… конвоировать? Не веришь своей жене? Другу не веришь? Почему ты молчишь? Говори!

Я р о в е н к о. Иди.

Галя пошла к двери. Возле порога оглянулась, улыбнулась.

Г а л я. Я тебя люблю! Люблю. Я знаю, что все обойдется… Все. Просто… Хм… Весело и глупо! (Ушла.)

Я р о в е н к о (один). Как она могла сказать… и скрывать. Боялась. Она добрая и робкая… Боже мой, а может быть, я не прав, что верю ей? Нет! Надо же верить! Она чиста передо мной. (Сел, низко опустив голову.)

Пауза.

В землянку вбегает В о р о б ь е в.

В о р о б ь е в. Где она?

Я р о в е н к о. Я отпустил ее в Особый отдел.

В о р о б ь е в. Что-что?! «7-7-14» — немецкая шпионка — Галина Кузнецова.

Я р о в е н к о. Нет! Нет! Не может быть!!!

В о р о б ь е в. Сдать оружие в штабе, идти под арест! (На улицу.) Взять его! (Выбежал.)

Его голос на улице: «На главрацию живо! Надо успеть раньше ее!»

З а н а в е с.

На переднем плане боковая ложа, выходящая в зал. Звучит медленное танго. На ложу падают тени танцующих. Мелькают лучи прожекторов.

В ложе Л е м к е и К р е м м е р.

Л е м к е. Вам не кажется подозрительным, что так много гражданских лиц собралось?

К р е м м е р. Большинство из них переодетые офицеры вашего ведомства.

Л е м к е. Я это и без вас знаю! Так что? Здесь она?

К р е м м е р. Евсеева?

Л е м к е (с раздражением). Ну конечно! Обязательно надо назвать по фамилии. Надо быть осторожней, Креммер.

К р е м м е р. Виноват, господин полковник!

Л е м к е. Что «виноват»? Здесь она?

К р е м м е р. Так точно, господин полковник!

Л е м к е (ерзает на стуле). Слушайте, здесь клопы!

К р е м м е р. Не может быть, господин полковник! Здесь делали тщательную дезинфекцию.

Л е м к е. Правда? Что же это меня щекочет? Да, да, здесь пахнет керосином. (Тихо.) Слушайте! Это не сделали ли специально?

К р е м м е р. Конечно, специально, господин полковник!

Л е м к е. Да нет… мой бог! Эти… как их… партизаны. Чтобы поджечь. А?! Ведь знают, наверное, что я буду здесь!

К р е м м е р. Не думаю, господин полковник.

Л е м к е. А вы думайте. (После паузы.) Ваша пассия не должна пока ничего знать!

К р е м м е р. Кого вы имеете в виду, господин полковник?

Л е м к е. Вам опять по фамилии хочется назвать! Извольте! Евсеева! Евсеева! Евсеева не должна знать, что в город приезжает Хильда.

К р е м м е р. Простите, господин полковник, но она вовсе не моя пассия!

Л е м к е. Кого вы имеете теперь в виду: Евсееву или Хильду?

К р е м м е р. Ни та, ни другая. Клянусь честью!

Л е м к е. В наше время честью клянутся только старые девы! Я знаю ваши жуирования. Да, мне сказали, что Хильда еле стоит на ногах после перехода через линию фронта.

К р е м м е р. Вы не говорили еще с ней?

Л е м к е. Креммер, у вас старческий маразм! Я же сказал вам — ее еще нет в городе. Она прибудет сразу же сюда!

К р е м м е р. Мне все-таки кажется, что Евсеева связница Хильды.

Л е м к е. Скоро я сам все это выясню. А вам добрый совет, прямо по русской пословице, можете даже записать бесплатно: кажется — перекреститесь! Нет, здесь кто-то кусается! А это не могут быть нервы? Мне говорили, что нервы могут так быстро-быстро шевелиться под кожей. Как вы полагаете?

К р е м м е р. Вы правы, это шевелятся нервы!

Л е м к е. Откуда вы знаете? Вы что, невропатолог?

К р е м м е р, У меня самого иногда бывает здесь, на пояснице.

Л е м к е. Покажите мне ее.

К р е м м е р. Но здесь неудобно…

Л е м к е. Она же здесь, в театре!

К р е м м е р. Она всегда со мной!

Л е м к е. Евсеева с вами всегда?

К р е м м е р. Я имел в виду поясницу, господин полковник!

Л е м к е. Слушайте, это слишком! На кой черт мне ваша поясница! Евсееву покажите мне! Поняли?

К р е м м е р. Слушаюсь, господин полковник! Я просто пошутил, хотел вас развеселить! (Уходит.)

Л е м к е. «Развеселить»! Хм! Дурак. Поясница! (Засмеялся.) Нервы — и вдруг шевелятся! Вот дурак! И кто это ему внушил? А может быть, весь этот карнавал не нужен? Но Хильда? Как она, такая опытная, могла провалиться? Нет, тут кто-то помог Воробьеву! Нет! Нет! Все правильно. Фу, черт! Шпиц!

Из-за спины высунулся Ш п и ц.

Дайте мне другое кресло. Это очень пахнет! (Садится на другое кресло.) Вот это совсем другое дело… Если Евсеева наша — она поздравит Хильду с возвращением, а если… тогда я ему оторву голову! Шпиц! Вы обеспечили?

Ш п и ц. В саду взвод автоматчиков. Театр оцеплен. У каждого входа и окна офицеры! Сейчас только прибыло отделение самых проверенных полицаев.

Лемке махнул рукой, и Шпиц исчезает. К ложе подходят К р е м м е р и Л ю с я. Она в элегантном платье и в маске.

К р е м м е р. Позвольте, господин полковник, представить вам новую сотрудницу.

Люся снимает маску. Она красива в тот момент.

Л ю с я (сделала нечто вроде реверанса). Евсеева.

Л е м к е. Вашу ручку… сотрудница.

Она протягивает — он поцеловал.

Посидите со мной! А вы, Креммер, идите. Ну, потанцуйте, что ли! Не бойтесь, я ее не съем.

Креммер нехотя уходит.

Люся садится рядом с Лемке.

Ближе, милая, ближе. Своими духами вы забьете запах керосина.

Л ю с я. Но ближе некуда, полковник.

Л е м к е. Тогда садитесь сюда! (Похлопал себя по коленям.)

Л ю с я. Господин полковник…

Л е м к е. Я шучу… так. Привыкайте. Так, что вы? Расскажите что-нибудь! Или, может быть, мы поедем ко мне… А? В гости? Чай пить.

Л ю с я. С удовольствием, господин полковник!

Л е м к е. Хотя есть одно маленькое дельце. Оно касается вас! Но я не скажу! Это сюрприз!

Л ю с я. Я постараюсь ответить вам тем же, господин полковник! Я люблю удивляться и…

Л е м к е. И удивлять?

Л ю с я. И удивлять!

Л е м к е. Вам нравится здесь?

Л ю с я. Отличный маскарад! Каждая маска — неожиданность!

Л е м к е. У вас есть здесь знакомые?

Л ю с я. Безусловно!

Л е м к е. Кто же это?

Л ю с я. О, полковник, открывать тайны масок не принято на маскараде.

Л е м к е. Я смотрю, вы отлично знаете правила таких представлений.

Л ю с я. А разве я могла бы быть среди вас, вашей сотрудницей, без этих знаний?

Л е м к е. Нет, здесь все-таки ужасно тяжелый воздух. У вас закружится голова. У меня уже она болит. Нам надо поразвлечься сегодня. А сейчас идите к Креммеру. Он очень ревнив! Идите, милая! Я вас позову попозже, и мы поедем… чай пить.

Л ю с я. Я вам надоела, господин полковник?

Л е м к е. Я просто боюсь таких красивых женщин!

Л ю с я. Может быть, и они… побаиваются вас?

Л е м к е. Это вам лучше знать! Особенно если есть причина бояться!

Л ю с я. А если просто как мужчину?

Л е м к е. Об этом мы будем говорить за чаем.

Она наклонила голову и вышла из ложи.

Шпиц!

Вошел о х р а н н и к.

Выясните, куда она пошла!

Ш п и ц. Слушаюсь! (Исчезает.)

Л е м к е. Если она наша — Креммеру нечего с ней делать, он глуповат для нее и… я не настолько стар и болен, как он думает обо мне! (Встал. Расправил плечи. Попробовал потанцевать, но что-то кольнуло внутри, и он тяжело опустился в кресло.) В конце концов, кроме танцев есть и другие развлечения…

Появился Ш п и ц.

Ш п и ц. Она в…

Л е м к е. Надеюсь, вы не заходили туда?

Шпиц нагнулся к нему и шепчет на ухо.

Что же вы молчите? Пусть она идет скорее сюда! Я рад! (Встал с кресла.) И немедленно позовите майора Креммера с его дамой. С Евсеевой!

Шпиц исчезает.

Ну, вот и развязка.

В сопровождении Ш п и ц а входит Г а л и н а К у з н е ц о в а в советской военной форме. Поверх гимнастерки — немецкий китель. Вид у нее усталый. Подходит к ложе.

Милая, бедная девочка! Иди скорее в мои объятия! Боже мой, как ты грязна!

Г а л я. Господин полковник! На каком основании без моего согласия вы приказали везти меня сюда, на этот… маскарад?..

Л е м к е. Мне не нравится ваш тон, капитан. Может быть, я буду вас спрашивать?

Г а л я. А я не уполномочена вам отвечать, господин Лемке!

Л е м к е. Мадам Вейнер, вы не единственная молодая и красивая разведчица! Я призываю вас к соблюдению субординации, фрау Вейнер!

Г а л я. Вы забываете, полковник, что «фрау Хильда Вейнер» может отвечать только рейхскомиссару! И я доложу, что полковник Лемке задержал меня при выходе из советского тыла… как молодую и красивую…

Л е м к е. Но, но, но! Я не повеса, а начальник абверкоманды! (Выходит из ложи.) И вы… напрасно сердитесь. Вам еще неизвестна причина!

Невдалеке от ложи остановились С т е п а н С о л о в ь е в и Ш у б и н с к и й. К р е м м е р подводит Л ю с ю.

К р е м м е р. Хильда! (Сделал шаг, чтобы обнять ее, но остановился.) Здравствуй, милая! (Целует ей руку.)

Люся отступила на шаг, но полковник Лемке отстранил Креммера.

Л е м к е (Гале на Люсю). Посмотрите! (Люсе.) Снимите маску, фройляйн!

Л ю с я. Это не принято, господин полковник!

Л е м к е (обиженно). Ну, Креммер…

Креммер снимает маску.

Г а л я. Люся?

К р е м м е р. Та самая, что пришла к нам по поручению агента «7-7-14».

Люся бросается к Галине, но та отстраняет ее.

Г а л я. Люся! Что это! Только без нежностей, пожалуйста! Я, Люсенька, больше не Галина.

Л е м к е (Креммеру). Я знал, что она вас обманывала. Я… я все знал! (Галине.) Вы можете приводить себя в порядок после такой тяжелой дороги.

Г а л я. Благодарю вас, господин полковник!

Л е м к е (Люсе). Советую не шуметь и вести себя прилично. (Поманил полицаев.)

Те встали за Люсиной спиной.

(Полицаям.) Смотрите! Да не на меня, на эту!

Г а л я. Значит, разговоры о преследовании старшины Чуркина — ложь?

Л ю с я. Нет, он меня преследовал, но я и не подозревала, что все мои действительные обиды на жизнь произведут на тебя такое впечатление. Теперь-то мне это понятно!

Г а л я. Тебе это только сейчас стало понятно?

Л ю с я. И твои отношения с Володей?..

Г а л я. Каждый работает как может!

К р е м м е р. Мне очень тяжело прерывать вашу радостную встречу, но я надеюсь, что вы поговорите в другом месте! Галочка очень устала, она прямо из пекла попала на этот маскарад! С корабля на бал! (Люсе.) Прошу!

Г а л я. Один вопрос. (Люсе.) Как ты узнала, что именно я?

Л ю с я. Мне помог один майор. Не так ли, Якоб? Разрешите закурить, господин полковник, последнее желание?!

Л е м к е. Курите. (Угощает всех сигаретами.)

Креммер подносит к лицу Люси зажигалку-пистолет. Люся отшатнулась. Все смеются.

А вы не так уж смелы!

К р е м м е р. Это только зажигалка!

Люся прикуривает.

Л е м к е. У меня есть гениальное предложение. Товарищ Евсеева, вы можете повернуть к себе лицом фортуну! Вы получите возможность стать той, за которую хотели выдать себя. А? Сейчас здесь, перед всеми, вы скажете, что вы красная партизанка! Смотрите, у нее дергается веко!

Г а л я. Она очень решительна и не сделает этого.

Л ю с я. Я решительна! (Зло.) Сделаю! (Полковнику.) Дальше!

Л е м к е. Вы скажете, что вели подрывную деятельность против непобедимой германской армии за свободу русского народа!

Л ю с я. Согласна! Я скажу, что я комсомолка, что мои руки в крови… (Гале.) Ты только от нас? Эти еще ничего не знают? Да или нет? Скажешь — буду выступать!

Г а л я. Да, да, да!

Л ю с я (Креммеру). Собирай народ, Якоб! (Гале.) У тебя не горит. Что, нет спичек? (Лемке.) Я вас слушаю, полковник! (Достает из сумочки очень похожий на тот, что был только что в руках у Креммера, пистолет.) Это тоже только зажигалка! (В упор дважды стреляет в Хильду, в полковника, но тот отскочил.)

Креммер бежит на нее, но Степан Соловьев встал между ними, выбил пистолет из руки Люси, ударом сбивает ее с ног и, закрыв собой, бьет по щекам. Креммер крутится над ним, хочет выстрелить. Полковник вскочил на ноги.

Л е м к е. Не убивайте! Не смейте убивать! Я ее вздерну вверх ногами!

Степан поднял Люсю на ноги. Она оторопело смотрит на него. Вокруг суета. Паника. Люсю с руками, скрученным сзади, ведут Степан и Шубинский.

Л ю с я (кричит). Партизанка… красная я… Комсомолка… скоро немцы будут драпать! Если есть среди вас хоть один честный человек, передайте нашим: Люська Евсеева погибла честно. Если есть хоть один настоящий русский!..

Ее увели.

З а н а в е с.

И тут же на авансцене появляется П я т к и н.

П я т к и н. И ведь нашлись люди. Сообщили нам в отряд. И сказали, как ее волокли эти полицаи к выходу. Как били ее! Все ведь сообщили! Мало того, просили покарать того Степана Соловьева. Всем стало ясно, что это за отвратительный человек! Только на этом наш разговор не окончен. Теперь-то я вам сообщу самое главное.

З а н а в е с.

За столом сидят Т а н я Л у к о н и н а, В е р а Г у с е в а, К а т я Н е к р а с о в а и П я т к и н. Он в форме эсэсовского майора.

П я т к и н. Нехорошо, Таня! Конечно, не надо было оставлять товарища Евсееву одну. Вместе, вместе уходить! А теперь вы зависите от нее и не можете свободно работать.

Т а н я. Я знала ее, но она ни в какую. Уходи, говорит, нельзя рисковать. Она меня прикрыла.

П я т к и н. И еще одну серьезную ошибку вы сделали. Вы же были уже связаны со мной, когда узнали про Кузнецову. Не надо было радировать самим. Мы могли бы это сделать спокойно, так сказать, незаметно.

В е р а. Дяденька, вы нас не ругайте, а помогите нам.

П я т к и н. Я не ругаю, я делаю вывод. Вот теперь куда вам подаваться? Вашу радиостанцию немцы засекли.

В е р а. Оттого что облавы начались — вы так думаете?

П я т к и н. Это установленный факт. Проверенный. Ну ладно! Что уж об этом толковать! Перебросим вас в партизанский край, но, пока вы здесь, надо еще раз проверить и уточнить линию сооружений!

Т а н я. Я нанесла на карту последние проверенные данные Катюши.

Катя, Таня и Пяткин склоняются к карте.

Вот по реке идет полоса первая, звездочками мы отметили долговременные огневые точки. Квадраты — бункера. Треугольники — площадки для артиллерии.

К а т я. Вот в этом месте линия уходит от берега на запад.

А в комнату входит С т е п а н С о л о в ь е в. Вера первая замечает и дергает Катю за гимнастерку.

Постой, гусыня!

Вера тогда заходит сзади Степана. Он в это время подошел к столу и тихо стоит. Вера ставит сзади него табурет, взбирается на него и, вынув пистолет, приставляет к виску Степана.

В е р а (дискантом). Сдавайтесь!

Степан, увидев пистолет, замер. Все обомлели.

Т а н я. Это он следил за нами!

П я т к и н. Постойте! Глупые! Это же Степан! (Вере.) Слезь!

В е р а. Не прикасайтесь! Шарахну!

П я т к и н. Это наш!

В е р а. Не верь им, Таня! Я поняла! Это провокация! Бегите! Я вас прикрою.

П я т к и н. Да скажи ты ей, Татьяна! Это наш товарищ!

Т а н я. Верочка, слезь, милая, со стула.

Вера слезает с табурета.

С т е п а н. Ну, черт! Напугала! А то шарахнет по дурости, а потом доказывай, что я был не тот!

Все засмеялись.

К а т я. Тише. Грохочете, как дома.

П я т к и н. Вот этот человек и проверит ваши данные.

С т е п а н. У меня есть своя. (Вынул и бросил на стол.) Можете сверить и даже забрать ее. А сейчас, товарищи, прошу закругляться, за мной могут зайти.

П я т к и н. Товарищ Соловьев, я прошу тебя проводить девчат в бригаду.

С т е п а н. Не могу. Сегодня наше отделение назначено на охрану в театр.

П я т к и н. Хорошо! (Подумал.) А если вам, девушкам, нарисовать маршрут на карте? Доберетесь самостоятельно?

К а т я. Конечно. Рисуйте.

З а н а в е с.

Просцениум. Одинокий фонарь. С т е п а н в плаще остановился под фонарем, прикуривает. Из темноты подходит П я т к и н.

П я т к и н. Разрешите прикурить… (Прикуривает. Дает ему папиросу.) На, закури. (Тихо.) Тут все указано. Будь очень осторожен. Пока! (Исчезает.)

Степан отходит в сторону. Разорвал папиросу, зажег спичку и читает.

С т е п а н (читает). «Товарищ Соловьев! Командование 4-й партизанской бригады приказывает вам, не раскрывая своей принадлежности к подполью, любыми средствами спасти товарища Евсееву, которую вы вчера прикрыли своим телом в театре. Ее содержат в 11-й одиночной камере. Командир партбригады 4 — Ковалев». Спасти! Как? (Сжигает записку.) Налет на тюрьму! Глупо. Следствие… ведет… Креммер… Это, кажется, то, что нужно! Креммер! Точно! (Решительно уходит.)

В кабинете Креммера. С т е п а н стоит навытяжку перед К р е м м е р о м.

С т е п а н. Всей своей честной и преданной службой в карательных войсках полиции я заслужил, господин майор, право расстрелять эту красную сволочь!

К р е м м е р (сухо). Давно вы служите в полиции, Соловьев?

С т е п а н. С первых дней прихода германских войск в наш город.

К р е м м е р. А почему вы решили, что мы ее расстреляем?

С т е п а н. Я был в тот день в театре, господин майор, и своей грудью прикрыл полковника Лемке, когда она совершила злодеяние! Если бы не вы с полковником, я убил бы ее тут же. Господин майор! Мой долг русского патриота, потерявшего все при большевиках, отомстить за свою тяжелую молодость, за трудную судьбу и лишения, которые мне достались. Если эту гадину будут расстреливать немцы, вся поучительность этого наказания пропадает. С другой стороны, господин майор, я понимаю, что вы не можете доверить исполнение такого важного дела полицейскому. Но поймите меня, господин майор! Если в присутствии ваших солдат или полицаев приговор приведу в исполнение я — у этой казни будет совсем другой оттенок. Это политическая сторона дела. Я же лично получу удовлетворение за все муки, принесенные мне красными. Прошу вас, господин майор! Не откажите!

К р е м м е р. Не подгоняйте меня, я подумаю.

Сцена идет как бы с обратной стороны. Теперь п о л и ц а й выводит Люсю не с первого плана, а с третьего. С т е п а н же заставляет Люсю рыть могилу на авансцене. Когда он выводит ее вперед, не слышно того, о чем говорят Ш у б и н с к и й с Д у б о в ы м. Итак, сцена идет по-новому.

С т е п а н. Стой!

Все останавливаются.

(Люсе.) Там. У куста. Рой. Ну, живо!

Л ю с я. Не ори! Слышу! (Идет с лопатой в руках.)

За ней — Степан. Выходит на первый план. Шубинский с Дубовым остаются на месте.

Ш у б и н с к и й. Ты там короче, Степан!

С т е п а н. Сейчас.

Людмила роет. Степан стоит над ней.

Ну, быстрее ты! Ще не мертвая! (Наклоняется к ней. Тихо.) Слушай внимательно, Люся, и не поднимай головы!

Люся оторопело смотрит на него.

Ну чего бельмы-то повытаращила! Рой!

Люся продолжает рыть.

(Тихо.) Не смотри на меня. Рой и слушай. Я не полицай. Я партизан. Зовут меня Степан Соловьев. Выручу тебя! Когда могила будет готова, я отойду туда, к ним. Крикну: «Красная собака!» — и буду стрелять мимо. Сразу же падай в яму. Я сам тебя прикину землей. Но только ты падай так, чтоб воздух в яму проникал. Чтоб дышать было чем. Минут пять эдак полежишь и вылезай. «Красная собака»! Понятно?!

Люся кивнула. Степан отошел к полицаям.

Ш у б и н с к и й. Ну, скоро, что ли?

С т е п а н. Роет, как для меня, мертвая.

Ш у б и н с к и й (вскинул автомат). Прошью ее враз, суку!

С т е п а н. Нне! (Опускает дуло его автомата к земле.) Сейчас и так на исповедь пойдет к Карлу и Фридриху!

Ш у б и н с к и й (громко, Люсе). Быстрее, ты! (Дубову, который молится.) Кончь рукой махать — и так ветру много! (Степану.) Ты чче дрожишь? Смерз?

С т е п а н. Намедни перебрал, видать! С похмелья. Цельный день через меня мандра проходит. (Подходит к Люсе. Громко.) Не торопишься? (Тихо.) Только ты не сразу падай, чтобы натурально получилось. Помнишь сигнал?

Л ю с я. Повтори.

С т е п а н. «Красная собака».

Л ю с я. Хорошо.

С т е п а н. А теперь до свиданья, Люся. Неизвестно, может, и не увидимся.

Л ю с я. Увидимся. Я тебя не забуду.

С т е п а н. Ладно. Там видно будет.

Ш у б и н с к и й (зло и громко). Кончай, Степка! Знобко! Не то я ее сам мелкой строчкой прошью с изнанки!

Степан подходит к нему.

С т е п а н (гневно). Уйди!

Шубинский отступил.

Я больше всех вас, гадов, страдал! Я свою молодость… Молодость! (Заплакал.) Выкинул псам на помойку!

Ш у б и н с к и й. Ты не надо, Соловей!

С т е п а н. Уйди, сказал! У! Красная собака! (Короткая очередь в сторону Люси.)

Та вскрикнула, развернулась боком к ним.

Л ю с я. В спину! Негодяй! (И упала в яму.)

Подбежал Степан. Секунду смотрит в яму. И потом решительно стал забрасывать ее землей. Потом откинул лопату в сторону и с диким плачем упал на землю рядом с могилой. Подлетел Шубинский, подтаскивает его к молящемуся Дубову.

Ш у б и н с к и й. Ты чче?

С т е п а н. Худо мне, худо…

Причитает Дубов в стороне.

Ш у б и н с к и й. С непривычки!

С т е п а н. Домой! Давай домой, ребята! Скорее. Помоги.

Ему помогают встать и ведут за кулисы. На ходу Шубинский и Дубов продолжают говорить, и голоса постепенно затихают. Большая пауза.

Фоном, очень торжественно начинается хор о далекой Родине.

М е д л е н н о и д е т з а н а в е с.

Тут же на сцене показывается П я т к и н.

П я т к и н. Вот и вся моя информация. Мне от себя несколько слов хотелось добавить, чтоб картина совсем ясная была. Недавно в Обществе ветеранов войны я встретился на одном вечере со всеми девчатами из группы «Тополь». Конечно, они давно уж не девчата, замуж повыходили, работают кто где. Про Люсю Евсееву рассказывали. Она ведь пропала. Совсем пропала. Да ее не было вообще-то, Люси Евсеевой. Да, «Люся Евсеева» была кличкой разведчицы Ларисы Тумановой. Об этом я сам-то недавно узнал. И сейчас она здесь, на сцене. А кроме того, еще одно сообщение… Товарищи, здесь, в зале, среди нас находится бывший разведчик нашей бригады Степан Иванович Соловьев.

Первым встречает аплодисментами С т е п а н а. Тот выходит из зала, поднимается на сцену.

И я знаю, Степан, ты уж извини, что так по-старому называю! Я знаю, что ты тоже волнуешься, как же, через столько лет ты увидишь ее, Люсю… оговорился… Ларису, товарищ Туманову. (В кулису.) Товарищи.

Входит Л ю с я, она все такая же, только немного старше, пополнела. Увидела Степана, она робко делает два шага, потом бросаются друг другу в объятия. Пяткин уходит со сцены.

С т е п а н. Ну, ну… Ну, будет плакать-то вам…

Л ю с я. Живешь в этом городе, а я, глупая, тебя везде искала…

С т е п а н. И я искал, не знал, что ты не Люся…

Л ю с я. После войны приезжала — никто не знал, где ты.

С т е п а н. Учился в Москве… А я даже могилу отрывал.

Л ю с я. Прости, что не нашла тебя.

С т е п а н (посмотрел на ее лицо, потрогал лоб). Шрамик-то отчего? Я ведь мимо тогда стрелял… Только боялся, что этот Шубинский вдруг выстрелит…

Л ю с я. Я сама испугалась… (Вдруг впервые увидела людей в зале.) Смотри, сколько мы с тобой людей-то собрали. (В зал.) Товарищи! Вот этот человек… Он очень хороший человек. Он спас меня. В общем, вы все сами знаете. Совесть его чиста, и вы правильно верите ему…

С т е п а н. Им поклониться надо… низко… За все! И за сердце доброе, русское, и за веру большую в меня! Спасибо вам!

Оба низко кланяются и отступают назад.

А перед ними закрывается занавес.