Моя деревня

КОГДА ЧЕЛОВЕК ЛЮБИТ

К о в а л е в Н и к о л а й И в а н о в и ч — заместитель начальника, позже начальник строительства химкомбината, 45 лет.

К у д р я в ц е в а К л а в д и я М и х а й л о в н а — бывшая жена Ковалева, парторг стройки.

З а в ь я л о в П е т р П е т р о в и ч — начальник строительства, под 60 лет.

З а в ь я л о в а Л и д и я Н и к о л а е в н а — его жена, работает в медсанчасти стройки, под 40 лет.

Л а р и с а П е т р о в н а — инструктор обкома КПСС.

В о л о д я — сварщик, комсорг, лет 25.

Ю р к а Л а з а р е в — разнорабочий, лет 17—18.

Д е д Р о м а н — лодочник, пенсионер.

Д а ш е н ь к а — его внучка, приемщица щебня на дамбе.

Ц в е т а е в а М а р и я С е р г е е в н а — инженер-экономист.

Д ы м о в С а в е л и й Р о д и о н о в и ч — монтажник, лет под 50.

Ч е ч е т к и н а — буфетчица на стройке.

Ш о ф е р (О с и п о в) — работает на самосвале.

Н ю р а — отделочница, лет 25—30.

Б р и г а д и р — бригадир участка, человек неопределенного возраста.

С т р о и т е л и, м о н т а ж н и к и.

Место действия — стройка химического комбината на территории нашей страны.

Время — наши дни.

Возле насыпной щебневой дамбы стоит автовагончик приемщицы. На вагончике выгоревший на солнце плакат: «Даешь окончание стройки в срок!» За вагончиком и за дамбой уходит вдоль берега большой реки разбитая и разъезженная дорога. За рекой, на противоположном высоком берегу, видны контуры бетонного завода. От завода через реку натянута на высоких мачтах подвесная дорога. По канатам дороги то и дело снуют вагонетки с бетоном, который перебрасывают на тот берег, на место строительства химкомбината. Ясный летний день. За вагончиком рычит мотором огромный «МАЗ». А перед ступеньками, ведущими в вагончик, замерли двое: ш о ф е р самосвала с талоном в руке и злорадно улыбающийся, основательно заросший Ю р к а. Короткая пауза. Наконец шофер не выдержал и сунул Юрке под нос талон.

Ш о ф е р. И это все?

Ю р к а. Что вами, сэр, заработано, то и получили!

Ш о ф е р. Слушай, что в Москве, все такие зануды?

Ю р к а. А вы не рычите, сэр, еще не в клетке. Возможно, там будете за свой «доблестный» труд!

Ш о ф е р. Ах ты, волосатик! Сам-то хоть лопату щебенки кинул на эту дамбу? Или Дашенька твоя командует, чтоб за два «МАЗа» один талон выдавать? А заработок? Что я жрать буду?

Ю р к а. Каждому по труду! Ток так!

Ш о ф е р. За два «МАЗа» — один талон, как за одну ездку?

Ю р к а. Это смотря какие «МАЗы»! Может, вам, сэр, за каждую пригоршню по талону полновесному? А? И насчет «моей» Даши я так соизволю изречь: целовал я ее… в чистое небо… при ясной погоде!

Ш о ф е р. Морду бы тебе сейчас набить!

Ю р к а. Я таких чувих до Москвы в шеренгу, как на параде, выстрою!

Ш о ф е р. У, ссука! (И с ходу ударил Юрку в переносицу.)

Тот упал.

(Скомкал талон и кинул Юрке в лицо.) Подонок! На! Возьми мой труд, зараза! (И пошел за вагончик. Уже оттуда крикнул.) А Дашкой я сам займусь! И чтоб не смел с ней гулять!

Ю р к а (поднимается, вытирает кровь под носом и аккуратно расправляет скомканный талон). Гад! Ну что ж, хоть таким образом, но все же воспитание честности в пятилетке качества!

Из вагончика выходит Д а ш е н ь к а. Увидела окровавленное лицо Юрки.

Д а ш е н ь к а. Что случилось? Кто тебя?

За вагончиком газанула машина и уехала. Даша вскочила на ступеньку и посмотрела вслед машине.

Ю р к а. Бывает… Споткнулся, вот и…

Д а ш е н ь к а. Опять за длинные волосы побили, что ли? Ну, чего молчишь? Я же видела, как он поспешно отъехал отсюда. Ну?

Ю р к а (снова с напускной бравадой и наглостью). «Ну и ну»! Видела и помалкивай под сурдинку.

Д а ш е н ь к а. А я не помолчка, чтоб помалкивать. (Хотела приложить намоченный в ведерке платочек к переносице, но он оттолкнул ее руку.) На этой машине Ваня Осипов работает. Я за ним раньше рукоприкладства не замечала. Парень образованный, из порядочной семьи. Из рабочих. Наш, сибирский, в общем…

Ю р к а (перебил). Самородок… в отношении халтуры. (И протянул ей талончик.) Экономия на бездельниках.

Д а ш е н ь к а. Опять неполный нагруз?

Ю р к а. Смотрите-ка. У нашей чувички и разум пробился. Клёво!

Д а ш е н ь к а. Чувичка — это вроде бы… сейчас вспомню… не то онучи, не то половник… (Это она высмеивает его.)

Ю р к а (небрежно). Ну, девчонка вроде…

Д а ш е н ь к а. Ах да, да. Девочка.

Ю р к а (уже сердито). Ну, девушка, девушка!

Д а ш е н ь к а. Этот лексикон, наверное, специально вводят только на дипломатических приемах. А вот это неповторимо оригинальное слово… Как это?.. Ну, что-то рыбацкое, когда рыба хорошо клюет… К л ё в о! О!

Ю р к а. Отстань. (Встал на ступеньку, толкнул дверь в вагончик. Взял оттуда гитару и, сев снова на ступеньку, заиграл что-то очень модерновое.)

Она смотрит на него с любовью и жалостью. Он это заметил и снова стал надменным, гордым.

Она положила ему руку на плечо. Он перестал петь, только перебирает струны, посмотрел на Дашу, потом повернулся к реке, на секунду задумался и, больше не кривлясь, запел.

(Взял несколько аккордов и с грустью.)

Д а ш е н ь к а. А все-таки за два с лишним месяца хоть одно письмо написать можно было бы.

Ю р к а. Отстань, сказал же…

Д а ш е н ь к а. Но ведь мать: МА-МА.

Ю р к а. Финита! (Секундная пауза, а потом заговорил жарко.) Они же решили, что их маленький мальчик, их избалованный и изнеженный Юрочка — ничто, никто! Так себе… пустое место! «Ах, папочка, надо же Юрочку пропихнуть в институт!», «Ах, папочка, надо добиться, чтобы Юрочка с золотой медалью окончил школу!» А я не желаю! Понимаешь ты! Не желаю! Они добивались отсрочки призыва в армию! Они хотели сделать из меня доморощенного гения! А я не желаю. И они увидят! Да, да, увидят! В общем, все об этом! Кончено! Хватит!

Д а ш е н ь к а. Ну хоть бы сообщить, что ты жив, что ты здесь, на стройке.

Ю р к а (с издевкой). Р а з н о р а б о ч и й! Человек без профессии. Только что и умеет — получать по морде за то, что не может смотреть на халтурщиков? И не смей больше к этому возвращаться! А то повернусь и уеду на другую стройку. Все!

Д а ш е н ь к а. Ну хорошо. (И тепло, и просто.) Все время напускаешь на себя эдакую браваду, эдакое презрение ко всему миру…

Ю р к а. Так психов успокаивают, чтобы они не кусались: «Ты хорошенький, ты умненький». Перестань, Дашка, ты же приличный человек! Сама-то ты почему бросила институт! Скажешь — деда пожалела?

Д а ш е н ь к а. Нет.

Ю р к а. А почему областной, величайший центр обменяла на эту дырку от бублика?

Д а ш е н ь к а. Знаешь.

Ю р к а. Нет, не знаю.

Д а ш е н ь к а. Врешь. Знаешь. Я полюбила. Полюбила неудачника.

Ю р к а. Ха-ха! Пой, моя гитара! Меня полюбить может только милиция.

Д а ш е н ь к а. Умный человек, а мелешь… Фу, какой ты противный. (И ушла в вагончик.)

Из-за домика появляется З а в ь я л о в.

Ю р к а (посмотрел Даше вслед и небрежно Завьялову). Давайте, папаша, путевку.

З а в ь я л о в. Кто такой? Впервые вижу здесь.

Ю р к а. Секретный агент Интеллидженс сервис. О том, как бесхозяйственно строят химический комбинат, ежедневно сообщаю Би-Би-Си… Морзяню на гитаре. В общем, хватит шутить! Показывайте товар. Но имейте в виду, товарищ комсомолец двадцатых годов, у меня разговор короткий: неполный самосвал — неполный талон! Ясно?

З а в ь я л о в. Я начальник строительства. Где приемщица? Что у вас с телефоном? Не могу дозвониться из управления целый день.

Ю р к а. Я начальника строительства вижу здесь в течение двух месяцев по три раза в день, и вы бросьте мне эти байки напевать, что вы начальник…

Вышла Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. О, Петр Петрович! Здравствуйте!

З а в ь я л о в. Что это за новый приемщик у вас тут?

Д а ш е н ь к а. Это Юра… Лазарев Юра… Из Москвы… Приехал без путевки комсомола, и его ко мне на помощь сюда…

З а в ь я л о в. Так что же ты, голубчик мой, руководства не знаешь?

Входит с веслом в руках д е д Р о м а н.

Ю р к а (себе под нос). Хорошее руководство, если оно на стройку приезжает раз в квартал… и то перед распределением премиальных и прогрессивки… (Уходит в вагончик.)

З а в ь я л о в (устало). И до чего все-таки у нас молодежь распущенная стала. А, Роман Иваныч?

Д е д Р о м а н (ставит весло возле вагончика). Не говори, не говори, Петр Петрович. Никакой управы на них нет! Вот Дашенька! Училась в университете. Второй курс. Литературу… художественную изучала… И успешно же! И квартира в самом центре города. Лифт, газ, личный телефон… Сын мой директором универмага работает. Честный парень. Ни разу не сидел. Так нет! Приехала сюда… Ну, я понимаю, и здесь грамотные люди нужны… Но зачем учебу-то бросать? Зачем?

З а в ь я л о в. Ну, Дашенька ваша исключение. У нее комсомольский задор… Да и к деду поближе… Тут тебе и рыбка, и природа…

Д е д Р о м а н. Какая здесь, прости господи, природа. Бетонный завод чадит! Обогатительная фабрика, силикатный опять же… А тут еще комбинат… (И тут же.) О, кстати, Петр Петрович! Ну, когда же наконец-то этот проклятый мост построят? Невозможно просто! Вагонетки дырявые! Вон глянь! Как с той стороны выходят из бункера с бетоном, так половина вагонетки в воду. Или это новый вид подкормки для рыбы?

З а в ь я л о в (вставая). Прав, прав, Роман Иваныч. Недопустимо медленно все мы делаем. И зарплата вроде приличная, и всякие стимулы, а вот… Руководителей опять же не хватает…

Д е д Р о м а н. Нет, начальства у нас хватает, только вот работать некому. (И, смутившись, добавил.) Я имею в виду, специалистов… маловато…

З а в ь я л о в. А помнишь, Роман Иваныч, как мы с тобой на фронте… «Построить за ночь переправу!» — «Есть!» — и к утру на понтончиках колышется.

Д е д Р о м а н. Может, и вам тяжело? Постарел наш бывший стройкомбат? Ведь, почитай, всю жизнь на эти стройки положил и здоровье-то угробил.

З а в ь я л о в. И это тоже есть. Безусловно. Но главное не в этом. Материалов не хватает, а с транспортировкой дрянь. (И тут же Дашеньке.) Так сколько вы за неделю отсыпали?

Д а ш е н ь к а. Идемте, Петр Петрович. Покажу.

Они уходят.

(Завьялову на ходу.) Вся беда, что тут развратили шоферов. Привез полмашины щебня — требует за полную.

Их голоса смолкают. Из-за вагончика появляется Ю р к а.

Ю р к а. Во как я промахнулся-то!

Д е д Р о м а н (не понял). То есть в смысле?

Ю р к а. Ну, я говорю… вы его, значит, с доисторических времен знаете?

Д е д Р о м а н. Воевали. Лихой был комбат. Все у него в руках горело. А вот за последние годы сдал. То ли годы берут свое, то ли свое стало главным…

Ю р к а (с иронией). Смело вы про начальство-то!

Д е д Р о м а н. Какое он мне начальство! Он мой боевой товарищ, в партию большевиков на фронте рекомендовал. Чего смотришь? По твоим понятиям, дед Роман — это вроде как гриб перестоялый. Я же, брат, восемь классов в рабочей школе окончил.

Ю р к а. И насчет женского пола небось еще хи-хи да ха-ха… (Улыбнулся.)

Д е д Р о м а н (взбодрился, подхватил). А что?! У нас в городе еще такие пенсионерочки на скверике с колясками гуляют! О-го-го! Не поверишь — заглядываются!.. (И тут же, опомнившись, с недоверием глянул на Юрку.) Ты не смеись! Женщина, она начало всех начал. От нее и добро, и зло может идти.

Ю р к а. Шерше ля фам!

Д е д Р о м а н. Насчет этого не похвалюсь! Нет!.. Одна женщина, вот вроде моей покойной Нины Андреевны, меня, можно сказать, в люди вывела, учиться заставила, мастером ее заботами стал, литературу… художественную, читаю… А другая…

Ю р к а. Все они одинаковые. «Там, где брошка, там перед».

Д е д Р о м а н. Не скажи. У Петра Петровича, то есть у майора Завьялова, такая подруга была, наичестнейшая. Всю войну его с двумя детьми ждала… А вот подвернулась медсестричка из санбата, и не стало нашего комбата.

Ю р к а. Значит, пострадал человек из-за повышенной любовной потенции?

Д е д Р о м а н. Вот-вот. Я именно так и говорю, что все от женщины: и хорошее, и плохое. Вот твоя матушка (хочет разозлить Юрку, хочет заставить возражать себе) человек скрытный и злобный, да, может быть, еще и с кукишем ко всему новому и передовому!

Ю р к а (сохраняя надменный вид, насторожился). Вы просто Шерлок Холмс! Откуда догадались?

Д е д Р о м а н. Очень много в тебе презренья ко всем.

Поспешно входит К о в а л е в.

К о в а л е в. Здравствуйте.

В ответ они поздоровались.

(Деду Роману.) Слушайте, дедушка, что у нас тут происходит с приемкой щебенки?

Д е д Р о м а н. Я тебе, милый, не дедушка.

К о в а л е в. Ну, извините, отец.

Д е д Р о м а н. И не отец. Я гвардии старшина запаса, дважды родитель Советского Союза Роман Иванович Ильин. (И засмеялся.) Что случилось, Николай Иванович?

К о в а л е в. Все утро проторчал специально в карьере. Сам проверял, что отсюда отправляются машины с полной нагрузкой щебенки, а вы шоферам за ездку полталона выдаете. Это как понять?

Д е д Р о м а н. Это ты у внучки спроси, Николай Иваныч.

Ю р к а. Могу дать справку. Во-первых, не всем мы даем полталона, а тому, кто только полсамосвала привозит на дамбу. А во-вторых, и впредь так буду делать.

К о в а л е в. Нет. Я не возражаю. Но как же все-таки получается? Выходят груженные полностью, а приходят полупорожнне?

Ю р к а. По-моему, лучше всего вызвать частного детектива.

Д е д Р о м а н. А может, кузова дырявые?

К о в а л е в. Смеетесь, Роман Иваныч. Минские машины, только что с конвейера. Черт-те чем приходится заниматься! Шесть шоферов завгар не выпустил на линию. Почему? С похмелья! Могут заснуть за рулем! Могут загробить и машины, и себя! Там кирпич битый, тут щебенка налево уплывает. На бетонном вдруг стали «испытывать» новую технологию: побольше песочку, поменьше цемента. Это что?

Ю р к а. Я же говорю, срочно нужен детектив.

Д е д Р о м а н. Принцип такой: государство богатое — ему все нипочем. (Направился за вагончик. И на ходу.) Если лошадь не держать в узде — непременно в овес забредет. А с ездового — штраф за потраву. (Ушел.)

Ковалев, сидя на табуретке, просматривает какие-то записи в книжке, делает заметки. Юрка наблюдает за ним некоторое время.

Ю р к а. Николай Иваныч, я ведь могу с вами откровенно говорить?

К о в а л е в. Безусловно.

Ю р к а. Ни я от вас, ни вы от меня — друг от друга не зависим. Правда?

К о в а л е в. Как тебя по отчеству, Юра?

Ю р к а. Александрович. Но меня все зовут без отчества.

К о в а л е в. Когда-то начнут звать Юрием Александровичем. Так что ты хотел сказать «откровенно»?

Ю р к а. Скажите, пожалуйста, Николай Иванович, откуда берутся паразиты, преступники? Ведь все же люди рождаются честными. И вдруг — вор? А?

К о в а л е в. Вероятно… безнаказанность.

Ю р к а. И это безусловно. Но! Есть еще одно обстоятельство… Маленький-малюсенький, даже не вор и не ворик, воришка украл один-единственный гвоздик. А его малюсенький начальник, ну, плана звеньевого, украл пять больших гвоздей. А тот, что над звеньевым, украл половину ящика гвоздей. И он ни звеньевому, ни малюсенькому воришке не может сделать замечания, потому знает — им известно про пол-ящика. Так?

К о в а л е в. Ты хочешь сказать, что воруют все?

Ю р к а. Нет. Это слишком. Это частности. Мелочи. Но оттого, что мелочи, их никто не хочет замечать.

К о в а л е в. Ты ведь, кажется, комсомолец, Юра? И вдруг такая безысходность, такое неверие в справедливость. Да за каждый гвоздь надо кидаться в драку. Ты кинешься, я тебя поддержу, и сотни таких же, как ты, людей — все кинутся. Тогда любой, даже самый крупный «звеньевой», будет знать: нельзя, иначе будет не душеспасительный разговорчик, а физическая боль в области уха, носа, шеи. Разве не так?

Ю р к а. Пока это происходит несколько иначе… (Он взял гитару и, глядя на реку.) Все-таки как красива река вон там, где она выходит на простор… (И негромко запел.)

К о в а л е в. Любишь Есенина?

Юрка кивнул, а Ковалев подхватил, и теперь они запели вместе.

Входит д е д Р о м а н, но они его не видят.

Д е д Р о м а н. Какая песня-то красивая. Первый раз слышу.

Ю р к а. О, кстати, Николай Иванович, вы любите Смелякова? Вот это:

(И запел.) «Не больничным уйдем коридором…» И еще… (Он улыбнулся.) Что лучше? Какое слово: «хиляй» или «иди»?

К о в а л е в. «Хиляй» — это, по-моему, вульгаризм.

Ю р к а. А это — «кушай» или «ешь»?

Д е д Р о м а н. Конечно, «кушай».

К о в а л е в. «Кушайте» — это вроде бы уважительная форма.

Ю р к а. «Кушайте» — это калькированное с французского «куше» — есть лежа. Отсюда кушетка, лежа на которой «кушали» кофе. «Кушают» только свиньи, а люди «едят»!

Д е д Р о м а н. Но, но, ты поосторожнее.

Ю р к а (со вздохом). Это не я. Это Даль. Владимир Иванович Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Том второй. Страница двести двадцать девять.

К о в а л е в. О да! Плохо, значит, мы знаем свой родной язык.

Пауза. Громко зазвучала песня, и все невольно повернулись к реке.

Ю р к а. Дневная смена кончилась.

К о в а л е в. Хорошо девчата поют.

Ю р к а. «Дубинушка». Современного ничего не знают. Теперь они под эти доисторические шлягеры семь километров до мостика горланить будут. Да и по той стороне тоже семь.

К о в а л е в. Ну, почему же? Многие здесь, в низине, в общежитии живут.

Д е д Р о м а н. Ты бы их, Юрка, перевез на ту сторону?

Ю р к а. По мосту надежнее — он железный.

Д е д Р о м а н. Лодырь! (И тут же.) А все же жаль, что заводские гудки запретили. Загудит гудок — вставай город, рабочий класс трудиться идет!

К о в а л е в. Говорят, много шумов в городе…

Д е д Р о м а н. Шум от машин да от трамваев, а гудок — это голос рабочего города.

Ю р к а. Начальству спать мешает.

Д е д Р о м а н. Не мели ты пустое. Настоящий начальник, он за два часа до рабочего встает. Сам все проверит, где, да что, да как… Нет, это медики перегнули палку. Гудки заводов — это красиво, это очень по-нашему, по-рабочему.

Подходит г р у п п а д е в у ш е к.

Д е в у ш к и. Здравствуйте, дедушка, не перебросите через ручеек?

Д е д Р о м а н. Тут в два конца три километра.

Д е в у ш к и. А мы вам на бутылку пива.

Д е д Р о м а н. Печень у меня дырявая.

Ю р к а (встал, вразвалку двинулся к веслу). Ну, хиляйте, что ли, чувихи! (Ушел.)

Девушки смотрят на деда.

Д е д Р о м а н. Ну, идите же! Это он на своем языке вам приглашение сделал, ха-ха!

Девушки убегают за Юркой.

(Смотрит им вслед и вроде бы никому.) Дурень человек. Вот из кожи вон лезет, чтобы показать, что он хуже, чем есть.

К о в а л е в. Другие стараются наоборот, а этот…

Вдруг вернулся Ю р к а.

Ю р к а (деду). А насчет моих предков, особенно матери, вы здорово облажались, дедуся. Она человек! Вот хоть этим веслом мне в лоб закатайте — человек! (И убежал.)

Дед Роман довольно улыбнулся.

Короткая пауза.

К о в а л е в. Петр Петрович здесь?

Д е д Р о м а н. С Дашенькой пошли смотреть дамбу.

К о в а л е в. Роман Иванович, вы человек бывалый. Хорошо нрав реки знаете. Может, мы напрасно этот сыр-бор с дамбой затеяли? Меня Завьялов всего испилил за нее.

Д е д Р о м а н. Этот, Николай Иваныч, разговор — вроде как спор сердца и думки. Наша Каменка двух родителей дитя. Степняка — из степей, вся песчаная, да потому желтая бежит, а та, что из во-он тех дальних гор, — от ледников берет начало.

К о в а л е в. Ни разу за последние пятьдесят лет не выходила Каменка из берегов?

Д е д Р о м а н. Когда чего-то не хотят делать, так обращаются к истории, да еще несчастных стариков в эту историю впутывают. Мол, старики не припомнят. А может, у тех стариков-то память стариковская? А? Как тогда?

К о в а л е в. Стало быть, я промахнулся?

Д е д Р о м а н. А шут его знает? Может, и промахнулся. Что я, инженер, что ли? Тебе виднее! Вот помню, я в двадцать восьмом году служил на флоте, на эсминце. Был у нас комсорг. Отчаянный парень. Умница: как в поход идти — он обязательно всех нас соберет и митинг. А однажды мне говорит: «Вот ты подумай, Ромка. До революции, при царе, ведь перед походом поп тоже молебен служил да кадилом махал, но я-то ведь не поп! Должен же партийный или комсомольский работник от попа отличаться? Должен». Понимаешь, к чему я клоню?

К о в а л е в. Это точно. Тут кадилом махать не годится. Но ведь риск! Риск! И надо брать на себя всю ответственность.

Д е д Р о м а н. На то ты и специалист, на то ты и руководитель!

К о в а л е в. Вот в том-то и беда наша, руководителей, что надо брать на себя огромную ответственность, принимая решение. А тебя тут гложет сомнение: а стоит ли игра свеч?! А если не рванет Каменка? Кто будет отвечать за напрасные расходы по строительству дамбы? А?

Д е д Р о м а н. Смотри, Николай Иваныч.

Ковалев встал. С реки послышалась Юркина песня: «Ты, только ты зажгла во мне любовь, была бы только ты…»

О, Юрка девчат обучает. Самая модная сегодня. На заграничный лад. (И вдруг посерьезнел.)

Пауза. Остановилась где-то рядом машина, хлопнула дверь.

К о в а л е в (негромко). Все начальство к вам сегодня съезжается, Роман Иваныч.

Дед Роман оглянулся.

Парторг стройки! Я, пожалуй, уйду… (Но не успел уйти.)

Входит К у д р я в ц е в а. Энергична, подтянута. С улыбкой на лица. Дед Роман встал.

К у д р я в ц е в а. Здравствуйте, товарищи.

Д е д Р о м а н. Здравствуйте, Клавдия Михайловна.

К о в а л е в. Здравия желаем, товарищ Кудрявцева.

Она метнула на него острый взгляд.

(Притворно взялся за сердце.) Глаза! Ух! И наповал.

К у д р я в ц е в а. Когда вам надоест это занятие, Николай Иванович?

К о в а л е в. Только на том свете. А так как я в тот свет не верю, значит, всегда буду погибать под взглядом ваших необыкновенных, зовущих глаз.

К у д р я в ц е в а. Паяц!

К о в а л е в. Влюбленные всегда глупеют!

К у д р я в ц е в а. Вы бы хоть товарища Ильина постеснялись.

Д е д Р о м а н. Я вас чего-то не узнаю сейчас, Николай Иваныч!..

К о в а л е в. Моя фамилия Ковалев, товарищ Ильин. А эта строгая дама — моя законная, зарегистрированная жена. По фамилии Кудрявцева. Клавдия Михайловна.

К у д р я в ц е в а. Не слушайте его, товарищ Ильин. Мы с ним в разводе уже пять лет.

К о в а л е в. Некрасиво, товарищ парторг, вводить в заблуждение рядового члена партии, товарища Ильина. (Показывает деду Роману паспорт.) Вот паспорт. Тут стоит штампик. Вот.

Д е д Р о м а н. Ой, извинения прошу, товарищи… Юрка… никак лодку на берег не вытянет… Я сейчас… Я быстренько… (Поспешно ушел.)

Кудрявцева было двинулась за ним, но Ковалев взял ее решительно за руку.

К у д р я в ц е в а. Отпусти! Сейчас же отпусти!

К о в а л е в (с улыбкой). Клава…

К у д р я в ц е в а. Я сказала, отпусти!

К о в а л е в. Ну, чего кривляться-то. Ведь никого нет… Клава.

К у д р я в ц е в а. Я вам не Клава, а Клавдия Михайловна. Отпустите, или я закричу.

К о в а л е в. Клавдинька! (Потянул ее к себе.)

Она с силой ударила его по щеке и тут же сама испугалась.

(Взял ее руку, ту, которой она дала ему пощечину, и, поцеловав, приложил к той же щеке.) Прости. Я не хотел тебя обидеть…

К у д р я в ц е в а. И ты прости… Коля…

К о в а л е в. Ну и слава богу! И хоть не было у нас детей, хоть все время в работе, но жили-то прекрасно. А дети? Если не будет своих — усыновим сироту и…

К у д р я в ц е в а. Нет, нет, ты неправильно понял. К прошлому возврата быть не может. Прошлое ушло. Оно осталось там, за рекой, пять лет назад.

К о в а л е в. Почему?

К у д р я в ц е в а. Ты сам знаешь!

К о в а л е в. Это же сплетня! Гнусная и глупейшая сплетня.

К у д р я в ц е в а. Я сама вас застала!

К о в а л е в. Ты ничего не поняла.

К у д р я в ц е в а (вдруг гордо, надменно). Ах вот даже как?

К о в а л е в. Глупо приревновала к девчонке, к племяннице…

К у д р я в ц е в а. Знаю, знаю. Я это читала в твоих бесчисленных письмах.

К о в а л е в. И ни на одно не ответила, потому что сама не веришь этим сплетням! Не веришь!

К у д р я в ц е в а. Нет, верю! Верю!

К о в а л е в (со вздохом облегчения). Значит, любишь меня и теперь!

К у д р я в ц е в а. Ни в коем случае. Все прошло и забыто. Если бы ты был не виноват, ты не сбежал бы отсюда на пять лет.

К о в а л е в. Ты-то знаешь, почему я уехал…

К у д р я в ц е в а. Ха-ха! Меня душит смех. Его вызвал министр и дал самостоятельную стройку! Чушь!

К о в а л е в. Оставь ты этот пошлый тон! Он тебе не идет. Ну хорошо. Предположим, что БЫЛО! Б ы л о! Считай, что это глупость, ошибка… Ну, не знаю как считай… Но ведь я тебя и только тебя любил…

К у д р я в ц е в а. Николай! Прекрати об этом! Умоляю, прекрати!

К о в а л е в. Хорошо. Все личное к черту! Потом! (И сухо, резко.) Ты скажи мне, Клава, откровенно скажи: ты кто — парторг или поп с кадилом?!

К у д р я в ц е в а (попыталась вставить слово). Прости, но…

К о в а л е в (перебил). Погоди! Помолчи маленько! Ты почему принимаешь всех нытиков, жалобщиков?!

К у д р я в ц е в а. А ты считаешь, что разогнал почти всех из отдела главного инженера — и тебе должны в ножки кланяться? Ты что, Совет Министров или секретарь ЦК?

К о в а л е в. Я коммунист! И ты брось прикидываться непонимающей! Что, для чиновников здесь приют? Богадельня?

К у д р я в ц е в а. Но зачем так грубо?!

К о в а л е в. Полно, милая, полно! Это не грубо! Это справедливо! Государство потратило на их подготовку и образование уйму денег и человеческой невосполнимой энергии! А они? Штаны протирают! Согласовывают! Совещаются! Высиживают пенсии в тридцать пять лет! Утратили чувство собственного достоинства! Они же «кипучие» лодыри, а не специалисты! И еще погоню!

К у д р я в ц е в а. Умерь свой пыл, Николай! Один гений! Остальные дурачки! И прекрати эти административные фокусы!

К о в а л е в. Клава! Ты же никогда не была трусихой! Открой глаза! Людей, элементарных рабочих рук не хватает, а ты заигрываешь с так называемыми обиженными! Недостойно! Ты парторг! И вместо того чтобы поддержать меня… Некрасиво, Клавдия Михайловна. Дело горит. Стройка замерзает в такую жару! Тут нужно решительно действовать, а ты завьяловское спокойствие поддерживаешь? Кого мы обманываем?

К у д р я в ц е в а. Я никого не обманываю. Согласна, что необходимо активнее действовать, но не администрировать.

К о в а л е в. Нет! Мы с тобой говорим на разных языках!

К у д р я в ц е в а (совсем другим тоном). Завьялова не видел?

К о в а л е в. Он мне тоже нужен. Пойдем на дамбу. Он там.

Они уходят. Пауза. С противоположной стороны поспешно входит З а в ь я л о в, за ним — Д а ш е н ь к а. Почти одновременно им навстречу выходит д е д Р о м а н. Завьялов говорит негромко, но, как с ним бывает, когда он говорит с младшими подчиненными, каждое слово он подкрепляет решительным жестом: рубит ладонью воздух.

З а в ь я л о в. Правильно, Дашенька. Это по-комсомольски! Это точно! А то что ж получается… (Это уже больше деду Роману, чем Дашеньке.) Везут, понимаешь, полмашины, кое-где да кое-как сваливают, да еще требуют, чтоб им, понимаешь, полновесным талоном отмечали их халтуру! Правильно, Дашенька. Ты на своем участке делаешь великое дело! Я, правда, сомневаюсь в необходимости этой дамбы, но жмет Ковалев! Жмет на меня как лавина.

Сзади них остановился Ю р к а. Завьялов его не видит, положил Дашеньке руку на плечо, погладил по спине… это больше по-отцовски, но Юрка ревнует, весь сжался, напружинился.

А насчет учебы… ты напрасно… ты слушайся деда. Он тебе зла не пожелает…

Д е д Р о м а н. Вот-вот. А я что говорил?! У нас на эсминце в двадцать восьмом году был комсорг. Митинги проводил. Так говорит: «Раньше был поп, тоже кадилом махал перед плаваньем, а чем я от попа отличаюсь?» Понимаешь, к чему я это тебе говорю?

Д а ш е н ь к а. Да с чего вы взяли, дедушка, что я бросила институт?.. Сейчас, во-первых, каникулы, а потом… имею же я право перейти на заочное отделение, если нужно здесь… (И нашла оправдание.) Вот хочу дедушке помочь…

З а в ь я л о в. Тоже логично. Правильно. Учеба, она, Дашенька, не сразу дает отдачу… она как бы исподволь, с годами…

Ю р к а (еле сдерживаясь). Беспокоитесь вы о молодежи, товарищ начальник. Любите… молоденьких девочек.

Завьялов поспешно отдернул руку от Дашеньки.

Вон я машину остановил, а там в ней дама сидит. И представляете себе — заявляет, что жена она ваша… законная, и тоже молоденькая… сравнительно… во-он из кабинки самосвала за вами в н и м а т е л ь н о эдак наблюдает. И оргвыводы делает. И будет потом не кадилом, а кое-чем другим махать!

Завьялов поспешно двинулся к вагончику. Ему навстречу выходит З а в ь я л о в а и давешний ш о ф е р.

Ш о ф е р (ей, указывая на Завьялова). Вот сам начальник, пусть даст указание, тогда другое дело. А работать за здорово живешь дураки перевелись.

З а в ь я л о в а. Что случилось?

Ш о ф е р. Вот они требуют…

З а в ь я л о в а (мягко перебивает его). Вы погодите, Ваня. Ты понимаешь, Петруша…

Завьялов насупился.

(Тут же поправилась.) Петр Петрович… Прости. Можно тебя на минутку? (Увлекает Завьялова в сторонку.)

Шофер с нескрываемой ненавистью смотрит на Юрку, а тот не обращает на него внимания.

Ю р к а. Летучий митинг или совещание в верхах.

З а в ь я л о в а. Сколько тебе сделал Семен Семенович, когда ты скорчился со своим радикулитом?

З а в ь я л о в. Ну и что?

З а в ь я л о в а. Ну мы же обещали им.

З а в ь я л о в. Что я им обещал? О чем ты говоришь?

З а в ь я л о в а. Ну, не ты, не ты — я обещала дать щебенку и бетон на фундамент. Ну, нет у него транспорта, чтобы за пять — десять километров ездить за этой щебенкой. А наряд есть. Вот он. Это в долг. Понял? Он вернет.

З а в ь я л о в. Знаешь, Лида! Мне кажется, что сейчас не время и не место…

З а в ь я л о в а. Ах, вот как ты заговорил! Ну хорошо! Хо-ро-шо!!!

З а в ь я л о в. Постой, Лидынька. Что ты хочешь сейчас от меня?

З а в ь я л о в а. Я хочу, чтобы по совести, по справедливости. Полмашины сюда, на эту никому не нужную, дурацкую дамбу, а полмашины на дачу Семена Семеныча…

З а в ь я л о в. Прости, о чем ты говоришь? Да это же…

З а в ь я л о в а. Слушай! Как тебе не стыдно! Такая колоссальная стройка! Такой размах, и вдруг это непонятное крохоборство. Распорядись и не дури, пожалуйста! Что это еще за начальник стройки, который не может у себя на производстве командовать! Это же не воровство! Что мы за это, деньги берем? Просто уважаемому в городе человеку, ценному медику-специалисту надо помочь построиться! Это просто даже твоя обязанность, беспокоиться о людях… тем более таких ценных…

З а в ь я л о в. Хорошо. Но имей в виду, Лидия, это в последний раз.

З а в ь я л о в а. Ты прекрати, пожалуйста, мне ставить условия! А то если я начну тебе ставить условия… В общем, пожалуйста, будь разумным! (И решительно двинулась к шоферу.) Ну вот! Как я вам сказала, Ваня, так и получилось. Петр Петрович приказывает — полмашины сюда, на дамбу, а вторую половину — на тот объект.

Эти слова слышат входящие К у д р я в ц е в а и К о в а л е в.

К о в а л е в (несет в руке полусгнившую, плетенную из ивняка корзину). Здравствуйте, Петр Петрович. Мы пошли искать вас на дамбу, а вы, оказывается, уже здесь. Здравствуйте, Лидия Николаевна.

К у д р я в ц е в а (делая общий поклон). Здравствуйте!

З а в ь я л о в а (Ковалеву). Добрый день, дорогой Николай Иваныч. Что-то вы совсем не жалуете супругу своего начальника? И вы, Клавдия Михайловна. Заходите же, дорогие товарищи, я вас свежим малиновым вареньем угощу…

Ю р к а (Дашеньке). Смотри, человечек, как создается «малина».

Д а ш е н ь к а (тихо). Ну и язва же ты!

К о в а л е в. Непременно, непременно, Лидия Николаевна.

К у д р я в ц е в а. Спасибо. Да все как-то недосуг.

З а в ь я л о в а (шоферу). Ну, в путь, в путь. (Уходит.)

Ю р к а (подхватил песней, с издевкой). …А для тебя, родная…

Даша толкнула его в бок — он смолк. Шофер было двинулся за Завьяловой.

К о в а л е в. Погодите.

Шофер остановил Завьялову.

О каком «том объекте» речь?

З а в ь я л о в (нерешительно). Надо помочь соседям-строителям…

К о в а л е в (показывая ему плетенку). Вот! Гниет! Расползается и основание дамбы — гнилье не держит щебенку!!

Ю р к а. Рыба, она тоже гниет с головы…

Но Даша остановила его.

Д а ш е н ь к а. Юр, помоги мне сделать разметку на синьке… (Потащила его к вагончику.)

Дед Роман в упор смотрит на Кудрявцеву.

К о в а л е в. Вот! Поздравляю вас, Петр Петрович! Вам ребенок говорит, что рыба гниет с головы.

З а в ь я л о в. Прости, не понял, Николай Иваныч?! Ты кого имеешь в виду?

К о в а л е в. Тебя!

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ковалев! А кто, собственно, дал тебе право таким тоном говорить с руководителем стройки? Я лично…

К о в а л е в (перебил). Ты помолчи! О тебе разговор особый!

К у д р я в ц е в а. Может, и меня своим помелом пометешь?

К о в а л е в. Ни в коем случае! Тебя подтянуть потуже, ты еще не такой воз свезешь! Прости за прямоту! (И резко Завьялову.) Вы думаете, Петр Петрович, что я не вижу, как сгнили все эти корзиночки? Или все милостыньку от природы ждете? Напрет Каменка — и все полетит к чертям!

З а в ь я л о в. Дамбы строить не моя профессия! И потом, нам никто не позволит…

К о в а л е в. Это мы уже слышали! Слышали! И хватит об этом толковать.

К у д р я в ц е в а. Николай Иваныч, если уж ты заговорил о том, что хватит толковать, то сам-то ты не слишком ли много толкуешь?

К о в а л е в. Много! Права!

К у д р я в ц е в а. Мы опять срываем сроки сдачи пусковых объектов. Вы видели, товарищи руководители, что у нас намечается за полугодие по освоению капиталовложений? Людей и так не хватает, а Николай Иванович разгоняет целыми отделами!

К о в а л е в. Так не хватает же рабочих, специалистов, а не чиновников. Их у нас больше «критической нормы»! Вот ведь как!

З а в ь я л о в. Принимаю критику, принимаю! Форма не совсем подходящая…

К о в а л е в. А мы не благородные девицы тут!

К у д р я в ц е в а. Но я обязана обо всем поставить в известность обком партии.

З а в ь я л о в. Не следует напрасно беспокоить руководство… Подождем… Сейчас кое-что сами предпримем…

К о в а л е в. Беспокой, Клава, беспокой! На меня ушат обид вылей! Только лишь бы с мертвой точки сорвать!

К у д р я в ц е в а. Невозможный ты человек, Ковалев!

К о в а л е в. Неудобный, неуютный! Вот такой! Беги! Жалуйся, матушка! Только не рассиживайся за бумажками. Едешь? Я с тобой!

К у д р я в ц е в а. Нам не по пути! (Уходит за вагончик.)

К о в а л е в. Ну, Петр Петрович, молви слово-то!

Из вагончика вышел Ю р к а с гитарой.

З а в ь я л о в (вдруг решительно шоферу). И вы прекратите это безобразие! Иначе мы будем карать вас рублем!

Шофер стоит растерянный.

(Ковалеву.) Давайте поговорим об этом в управлении. И надо, товарищи, поднажать. С нас большой спрос, и давайте… Вы едете?

К о в а л е в (шоферу). Что вы стоите? Выполняйте!

А тот еще стоит; потом, махнув рукой, уходит за вагончик.

Клава! (Завьялову.) Опять убежала!

Ю р к а (запел под гитару).

К о в а л е в. Кабы домой… (И вдруг сердито Юрке.) И что у тебя за манера — лезть в чужие дела? (Поспешно уходит.)

За ним — дед Роман.

Ю р к а (тяжело вздохнул). Опять не в жилу! Ну просто, знаете, не везет мне, начальник строительства химического комбината всесоюзного значения! Не везет! Тут ударная стройка, комсомольский задор, а я болтаюсь со своей гитарой, как фиалка в вазе… (Уходит в вагончик.)

Почти тут же из-за вагончика появляется З а в ь я л о в а.

З а в ь я л о в а. Ну, смотри, Петр! Смотри!

З а в ь я л о в. Ну что я могу сделать! Ты видишь, как он жмет?

З а в ь я л о в а. Петр! Тебе осталось до пенсии каких-то два с половиной года! Если ты будешь так дергать себя, то сразу же после выхода на пенсию — воруй доски на гроб. Люди в твоем возрасте должны беречь себя. Вместо того чтобы спокойно отдохнуть, ты будешь развалиной.

Входит снова ш о ф е р.

Ш о ф е р. Ну, как же все-таки решили?

З а в ь я л о в. Я же сказал? Вы что, не слышали?

З а в ь я л о в а (подхватила). Вам же сказал начальник стройки ясно. Половину сюда, половину туда!

Ш о ф е р. А талоны?

З а в ь я л о в. Выполняйте распоряжение! Выполняйте! И пора кончать эти митинги. (Поспешно уходит.)

З а в ь я л о в а. Идемте, Ваня! (И на ходу.) Ох, как я измоталась с этим строительством комбината! О господи!

Уходят. Входит д е д Р о м а н. Вышли Д а ш е н ь к а и Ю р к а. Слышно, как удаляется самосвал.

Д е д Р о м а н (Юрке и Дашеньке). Вот кто хозяйка-то настоящая на нашей стройке.

Д а ш е н ь к а. Дедушка, а чего он так боится ее?

Д е д Р о м а н. Он не ее боится. Он одиноким остаться боится. Думаешь, это просто — прожить двадцать лет и перед самым заходом солнца остаться одному. (Вздохнул.) А ведь был таким мужчиной самостоятельным. Не знаю, не знаю… Тут рука нужна крепкая; тут не кадилом махать, а то опять понаедут комиссии, опять ревизии, увольнения, суды… Сплошная кутерьма. Нет, надо писать в обком партии. Юрка, где у тебя бумага?

Ю р к а. Анонимщик, дедушка?

Д е д Р о м а н. У меня фамилия имеется: «коммунист Роман Ильин»! Иди вперед, салага! (Вслед за Юркой уходит в вагончик.)

Дашенька посмотрела вслед деду и Юрке. Вдруг заметила вышедшую из-за вагончика Кудрявцеву, подошла к ней.

Д а ш е н ь к а. Вы меня извините, Клавдия Михайловна, может быть, сейчас не время. Но у меня к вам большая просьба есть.

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста, пожалуйста, Дашенька. В чем дело?

Д а ш е н ь к а. Вот… Юра… Лазарев… Ну, в общем… этот мой новый помощник… Он ведь не по распределению приехал… Он ведь сбежал из дома. Его родители наверняка волнуются, а он им ни одного письма. Сначала хочет доказать, что он может самостоятельно жить, без опеки, а уж потом… Вы не думайте. Он с виду такой… разгильдяй, что ли… А душа у него, если б вы только знали…

К у д р я в ц е в а (обняла Дашеньку). Любишь?

Д а ш е н ь к а (просто). Я не знаю, как это называется. У меня такого еще никогда не было. Мне просто вот рядом с ним хочется быть. И когда мы вдвоем с ним… Он совсем другой. Он такой… ну… вот, мне кажется, и Николай Иваныч такой же. Очень какой-то светлый, чистый. Ну вот вы скажите, разве можно не полюбить такого, как он?

К у д р я в ц е в а (не заметила, как заговорила о своем). Да, ты права. Николай Иваныч очень хороший человек. Очень. И любить его можно. Но полюбить его может только такая женщина, которая будет достойна, равна ему. И чтоб и умная, и честная, и… красивая… Ну, что делать, если всего этого нет? Если он не уважает тебя? Может при всех обидеть, оскорбить.

Д а ш е н ь к а. Да вы не обращайте внимания на это. Он, Юрка, только прикидывается таким… а в действительности… (И смолкла.) Так, может, вы его уговорите написать…

К у д р я в ц е в а (тут только опомнилась). Да, да. Обязательно. (И посмотрела вдаль.) Они что же, вместе с Завьяловым уехали? А как же я? Вот видишь, видишь? Даже в этом…

Д а ш е н ь к а. Так ваша же, парткомовская, машина — вон стоит.

К у д р я в ц е в а. Ах, вот как. (Улыбнулась.) До свидания, Дашенька. Я обязательно поговорю с твоим «беглецом». (Уходит.)

Дашенька постояла. Потом вздохнула и ушла в вагончик. Вскоре оттуда выходит Ю р к а. Пауза. Слышно, как подъехал самосвал. Входит вразвалку ш о ф е р.

Ш о ф е р. Теперь два законных.

Юрка протянул ему один талон.

Опять за свое?

Ю р к а. Полтора. Еще полмашины свалишь, получишь второй.

Ш о ф е р (угрожающе). Тебе еще схлопотать по шее охота? (Двинулся к Юрке.)

Тот отскочил.

Я ж из тебя раздавленный помидор сейчас изготовлю.

Ю р к а. Кто тебе дал право на меня орать? Кто? Ты же халтурщик! Хапуга! У тебя в душе двуглавый орел сидит! Не получишь больше ничего!

Ш о ф е р. Ведь убью же, дура!

Ю р к а. Прошу вас, сэр! (Вынул из кармана большой нож.)

Это увидела входящая З а в ь я л о в а.

З а в ь я л о в а. Караул! Хулиган! Бандит! Держите его.

Выскочила Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. Юрка, ты что, с ума сошел?

З а в ь я л о в а. Чего же вы ждете? Милицию надо! (И закричала.) МИЛИЦИЯ! МИЛИЦИЯ!

Ю р к а (негромко). Вроде бы интеллигентная женщина… Медик! Гиппократ!.. Эх, паразиты вы, паразиты!

З а н а в е с.

Огромный цех. Он еще недостроен. Видны проемы вместо окон, а кое-где эти двадцатиметровые окна уже застеклены. Где-то устанавливается оборудование. Косыми лучами яркого и страшно жаркого солнца окрашена вся декорация. На бетонном полу лежат штабелями кирпичи, бунты и связки сухой штукатурки. Полдень. Обеденный перерыв. Устроившись на связке сухой штукатурки, забрызганная побелкой, сидит бетонщица Н ю р а и, откусывая от целого батона, запивает прямо из бутылки кефиром. В о л о д я молча курит, сидя на перевернутом ведре. В самом углу трудится Д ы м о в; из обрезков плотного картона и фанеры он выпиливает ровные кусочки, просверливает в них дырки, а потом сбивает в фруктовые посылочные ящики. Рядом с ним молча обрабатывает ножом новое весло д е д Р о м а н. В самом центре — почти заземленный ковш подъемного крана. Он настолько велик, что в нем свободно разлегся Ю р к а и, бренча на гитаре, напевает песенки. Юрку окружила толпа м о л о д е ж и… Вот он допел песню — окружающие захлопали в ладоши.

В о л о д я (Нюре. Кивнул в сторону Юрки и окружающих его молодых людей). Солист ансамбля! Шпарит на чистом лондонском наречии.

Н ю р а. Не говори! Интеллигент-строитель!

Ю р к а. Не путайте, сэр, разных понятий. Я не интеллигент, я интеллигентно одетый молодой лоботряс.

В о л о д я. Самокритично.

Ю р к а. Нет. Провокация.

В о л о д я. Что? Что?

Ю р к а. Я создаю отличный материал для обсуждения персонального дела комсомольца Юрия Лазарева, утратившего человеческий облик, шаромыжника, хиппи и вообще низкопоклонника.

В о л о д я. Смеешься! А вообще стоило бы обсудить тебя.

Д е д Р о м а н (подошел к Юрке, негромко, доверительно и тоном проповедника). Я тебе, только тебе одному, Юрка, вот что хочу сказать. В двадцать восьмом году служил я на эсминце.

Ю р к а (тоже шепотом). Я так понимаю, что это весло вы сейчас точите специально для того легендарного корабля!

Д е д Р о м а н. Ты не смейся. А слушай и делай выводы. Так вот. Был у нас комсорг. Митинги проводил. А ведь попы-то раньше тоже молебны проводили перед походом. И кадилом махали. Так вот, чем комсорг отличается от попа? Подумал?

Ю р к а. Усек. (И громко, всем.) А я что говорю?! Вот тебя, Володя, хоть ты и комсорг, вежливо попросили из отдела главного инженера. Что это значит? Это значит, что надо поближе к производству, сэр. А поближе к производству — это значит слушать советы рядовых членов организации. Это также значит, что надо искать новые формы комсомольской работы. Повесь объявление: «Открытое собрание с обсуждением планов стройки». И что? Пустой зал. А если на афише большими зелеными буквами начертано «Персональное дело»! Все бегут спотыкаясь! «Персональное дело!», «Оторвался от коллектива!», «Не идет в ногу с жизнью!» Ха-ха! Будто бы можно ходить в ногу со смертью!

Все засмеялись, а Юрка один не смеется.

Но! Ты собираешь собрание и объявляешь: «Сейчас сначала коротенько про наш доблестный труд на ударной стройке, а уж потом, чуть попозже, — дело «отщепенца и аморального типа Юрия Лазарева». Успех и полный сбор — гарантирую! Публика хочет не только хлеба, но и зрелищ! Ха-ха!

Дымов тоже хихикнул.

Вот-вот, Савелий Родионович! И вас туда же пригласят.

Д ы м о в. Я уже вышел из комсомольского возраста. А то бы и я сказал…

Ю р к а (перебил). Безусловно, безусловно! Поделились бы опытом с молодежью, как из казенного стройматериала делать посылочные ящики! Ха-ха!

Д ы м о в. А я не украл. Обрезки брошены. Их так сожгут, а я их в дело.

Ю р к а. И по полтиннику — в фонд борьбы за мир!

Д ы м о в. А уж это тебя не касается. На почте ящиков нету? Нету! А когда бывают, их по восемь гривен продают, а я вроде дешевле.

Ю р к а. Да за такое бескорыстие — вас нужно в музей, под стеклянный колпак. Вообще — всесоюзного масштаба альтруист.

Н ю р а. А зачем же выражаться-то!

В о л о д я (Нюре). Ты у нас человек необразованный. Юрочка тебя академическим терминам обучает.

Д ы м о в. А нас нечего обучать! Мы, понимаешь, социализм и без академий строили!

Д е д Р о м а н. Чего ты хвастаешь, Дымов? Безграмотность сейчас никому чести не делает!

Ю р к а. Вы, Савелий Родионович, правильно усекли. Для приобретения капитала не обязательно «Капитал» Маркса изучать! Так ведь?

Д ы м о в. Пошел ты!

Ю р к а. Вот и все, что мне хотелось выяснить. А теперь слово нашему комсоргу. (Молодым, окружающим его, негромко.) Как спор заходит в тупик, он тут же делает оргвыводы и вносит предложения.

В о л о д я. В общем, я предлагаю…

Молодые засмеялись.

А чего гоготать-то? Я понимаю всю иронию Юрки. Но мне непонятна его позиция. С кем он? За что? И можешь, Юрка, хохотать сколько угодно, а я так скажу…

Ю р к а. Это вроде оргвывода? Да?

В о л о д я. Опять ирония. Ну и черт с тобой, смейся. А я так скажу! Грош нам всем цена, если мы так работаем. То обеденный перерыв на полдня, то умоляем приемную комиссию дать оценку «хорошо». И авралим, авралим. Сколько такое будет продолжаться на стройке комбината? Тропическая лихорадка, а не работа!

Ю р к а. Летучий митинг с очередным сотрясением воздуха объявляю открытым.

Д е д Р о м а н. Болтаем, посмеиваемся, а люди, что нас кормят, благим матом орут: «Дайте минеральные удобрения, ну помоги же, рабочий класс, трудовому крестьянству!» У людей на руках мозоли, а мы шутим.

Ю р к а. Я и здесь готов кровь пролить, только никто это не оценит, дедуся!

В о л о д я. А почему ты сбежал с дамбы? Ну, почему? Почему за два с половиной месяца сменил три участка?

Ю р к а. И отсюда я хильну!

Д ы м о в. Это кто же тебе здесь мешает?

Ю р к а. Вы, сэр. Вы. Со своей повышенной экономической потребностью! Адью! (И, напевая под гитару, вышел из цеха.)

Наступила тяжелая пауза. Все смотрят на Дымова.

Д ы м о в. Вы чего, ребята? Ведь я же по делу. Ведь я же рабочий класс. Так сказать, плоть от плоти и кровь от крови…

Н ю р а. Дядя Савелий, вы отлично освоили профессию плотника. Чего ждать вам, как специалисту, начала монтажных работ.

Д ы м о в. Не язви. Все берут, и я помаленьку…

В о л о д я. Вот! С этого и надо начинать весь разговор.

Вдруг заговорили все сразу.

Г о л о с а. Действительно!..

— То полмесяца сидим сложа руки, а то…

— А что делать, если работы нет?

— Поназвали со всей страны специалистов и всем лопату в руки.

И пошел невообразимый шум. Вбегает перепуганный б р и г а д и р. Дергает всех за руки. Кричит. Ругается.

Б р и г а д и р. Да заткни ты хоть свою амбразуру… Ребяты! Да черт вас возьми!

Наступает тишина.

Слушайте же!!

Полная тишина.

Приехала комиссия. Ради христа! Все наши дела после разберем. А сейчас давайте тихо и спокойно. Как положено.

В полной тишине в цех входят З а в ь я л о в, К о в а л е в, К у д р я в ц е в а, Л а р и с а П е т р о в н а и еще какие-то люди. Они выходят, негромко переговариваясь между собой.

Л а р и с а П е т р о в н а. Тут все нормально.

Ч л е н ы к о м и с с и и. Никаких нарушений…

— Боже, какая жара здесь.

Л а р и с а П е т р о в н а (строителям). Здравствуйте, товарищи. А тут в основном молодежь…

Сзади к членам комиссии присоединяется Ю р к а со своей гитарой, висящей на шнурке за спиной. В руках Юрка держит запотевшую бутылку с водой, откуда со смаком отхлебывает. Жарко.

Люди все время обмахиваются платками, вытирают потные лица.

Ну, чем порадуете?

Молчание.

Что же вы вдруг все замолчали?

Н ю р а. Да у нас, товарищи, все хорошо. Вот сейчас закончится обеденный перерыв и…

Ю р к а. Начнется перерыв на ужин.

Л а р и с а П е т р о в н а (оглянулась на него). О, какие модные у нас в цехе… с неизменной гитарой…

В о л о д я. Это разнорабочий… Юрий Лазарев…

Ю р к а. Временно исполняю обязанности культорга!

Н ю р а. Ага! Песнями развлекает…

Д ы м о в. А что? Рабочему классу в свободное время тоже охота послушать музыку!

Н ю р а. Вы не смотрите, товарищи, он у нас хороший… Только вот стричься почему-то забывает… но мы его исправим…

Ю р к а. Мерси! Значит, все-таки есть надежда, что меня исправят? Гран мерси!

Л а р и с а П е т р о в н а. Я смотрю, Юра, вы человек с юмором.

Ю р к а (гордо). Юмор — признак таланта!

Л а р и с а П е т р о в н а. Но признак еще не талант.

Ю р к а. Я потому и прибыл сюда… отметьте, добровольно, для самоисправления.

Л а р и с а П е т р о в н а. И есть уже положительные результаты?

В о л о д я. Есть, есть, Лариса Петровна. Работает он как зверь. Но временами на него нападает какая-то чертовщина.

Ю р к а. Абсентеизм!

Н ю р а. Лазарев!

Ю р к а. Абсентеизм — это значит отсутствие… эдакая сонливость… (И вдруг с открытой улыбкой.) А знаете почему? Нет, не знаете! Потому что у нас здесь существуют антагонистические противоречия!

Л а р и с а П е т р о в н а. Как это?

Юр к а. Пожалуйста! Прошу! (Схватил дощечки Дымова.) Вот! Знаете, что это такое? Не догадываетесь! Это использование внутренних резервов стройки и обогащение за счет экономии строительного материала! Вот автор! Мастер-монтажник Дымов Савелий Родионович! Так сказать, пример для молодежи!

Д ы м о в. Не слушайте вы его. Это ж не рабочий.

Ю р к а. Точно! Я нетипичное явление, темное пятно на фоне колоссальных достижений ударной стройки! Ха-ха! (И снова серьезно.) Вы думаете, он один такой? А дачки видели?

В о л о д я (подхватил). Что правда, то правда! На богатых удобрениях вырастают грибы мухоморы!

Ю р к а. Вот чем комсорг отличается от попа! Правда, только правда и ничего, кроме правды! А не кадилом махать!

Л а р и с а П е т р о в н а. Погодите! Какие грибы? Какие удобрения?

В о л о д я. Все законно оформлено, никакого воровства, да только мы сюда химкомбинат приехали строить, а не дачи. (Вскочил на связку сухой штукатурки.) Посмотрите! Вон, отсюда видно!

К у д р я в ц е в а. Ты, Володя, критикуй, но не клевещи. Были, действительно были отдельные случаи утечки стройматериалов.

Ю р к а. Простите за нескромное сравнение, но сейчас, уважаемая Клавдия Михайловна… вы больше смахиваете на попа с кадилом из байки деда Романа.

Все разом зашумели.

Г о л о с а. Да не слушайте вы его!

— Болтун!

— Это хулиганство!

К о в а л е в (громко). Он прав!

Наступает тишина.

К у д р я в ц е в а. Кого ты берешь под защиту?

К о в а л е в. Человека, Клава! Этот парень — хороший человек.

Ю р к а (вдруг показно, с бравадой). Хха. Я вдруг стал хорошим! Ирония судьбы. (И в полной тишине, но еле сдерживая внутреннее волнение, с подчеркнутой подозрительностью пошел, напевая.)

Н ю р а. Ну и фрукт!

Д ы м о в. И кого решил ошельмовать? Своих старших товарищей. Вот почему от него и родители-то отказались!

К о в а л е в. Я, может быть, ошибаюсь…

К у д р я в ц е в а (решительно перебила). Ошибаешься, товарищ Ковалев, ошибаешься!

К о в а л е в (более решительно). Я говорю, что, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что он, да и Володя, комсорг, так смело сказали о внутренних червоточинах вам, потому что в вас, именно в вас, рабочих-строителях, они ищут поддержку. И вот Юрка был уверен, что ваша комсомольская рабочая совесть выше показухи. (Взгляд в сторону Кудрявцевой.) Он был уверен, что вы поверите ему, поддержите. А вам, Клавдия Михайловна, честь мундира оказалась ближе. Обидно!

И тут снова разом заговорили все.

Г о л о с а. Бригадир нас сбил с толку.

— Почему нас перебрасывают с участка на участок?

В о л о д я. Не об этом говорить надо!

Г о л о с. Точно! Давай крой напрямик!..

В о л о д я (оглядел всех, и его взгляд встретился со взглядом Ковалева). Вот Николай Иванович настоял, чтобы мы, специалисты-строители, перешли из отдела главного инженера в цех. Многие обиделись. Так ведь?

Г о л о с. А для чего мы учились? Для чего?

В о л о д я. Вот именно!

К о в а л е в. Так я не пойму… вы что же, осуждаете мое решение?

Г о л о с. Осуждаем… Учились, чтобы головой работать.

К о в а л е в. Значит, старички должны строить, а молодые сидеть в кабинетах? Кто же завтра станет руководить? Тридцатилетние бюрократы? А? Я не слышу!

Г о л о с а. Как повернул… Что такое?.. Мы тоже специалисты… Он прав… Здесь мы дело делаем…

З а в ь я л о в. Да, Николай Иванович, это похоже на самоуправство.

К о в а л е в. Позвольте мне самому отвечать за свой участок. Вот бригадир. Он даже не имеет среднего образования.

З а в ь я л о в. Он практик. Собаку на этом деле съел.

Б р и г а д и р (горько и негромко). Закопали. За все хорошее — по миру пустили…

З а в ь я л о в. Нехороший разговор получился. Нехороший.

К у д р я в ц е в а (Ковалеву). Да, Николай Иваныч, не ждала я…

Громко закричала женщина: «Помогите!»

Кто-то кинулся из цеха, и тут же Д а ш е н ь к а вводит Ю р к у с разломанной гитарой и окровавленным лицом.

Д а ш е н ь к а. Ну, за что они его! За то, что хотел по-настоящему?! По совести?

Ю р к а (негромко). К счастью для меня… Эти чуваки и тут схалтурили! Ни работать, ни бить не умеют!

К о в а л е в. Кто же это?

Ю р к а. Я не стукач!

Л а р и с а П е т р о в н а. Отправьте его в санчасть. (Членам комиссии.) Завтра к десяти часам, товарищи, ждем вас. Прошу не опаздывать. (Решительно пошла из цеха и на ходу.) Николай Иванович! Вы едете со мной?!

Ковалев поспешно уходит за ней.

Д ы м о в. Ну, теперь она загонит его за можай! А может, и нет…

З а н а в е с.

У Завьяловых. Большая комната — столовая в доме Завьяловых. Несмотря на то что плотно закрыты шелковые занавески на огромных окнах, несмотря на то что работает несколько вентиляторов-«подхалимов», от жаркого полуденного солнца даже тут, в доме, на сквозняке, — душно. В комнате три двери: в прихожую, в спальню и в кабинет. В столовой, больше напоминающей антикварный магазин с массой дорогих вещей из серебра, хрусталя, картин, ковров, шкур, стоит полированная мебель, на стенах немецкие и австрийские гобелены.

П е т р П е т р о в и ч в пижамных брюках и майке сидит в глубоком кресле. Левая рука лежит на столе. Л и д и я Н и к о л а е в н а измеряет ему давление. Пауза.

З а в ь я л о в (негромко). Ну что? Заказывать катафалк и хор для отпевания?

З а в ь я л о в а. Погоди взбрыкивать! Лев, а жеребячьего еще много…

З а в ь я л о в. Стареющий лев и его молодящаяся кошечка.

З а в ь я л о в а (складывает аппарат). Даже сама не поверила. Сто пятьдесят на девяносто! Молодец! Просто молодец!

Он решительно встает.

Вот что значит целую неделю прожить в правильном режиме.

Он направляется в спальню.

(Ему вслед.) Сейчас растирание — и снова покой, кокой, покой!

Г о л о с З а в ь я л о в а (из спальни). Это оттого, что я с утра еще раз просмотрел проект Ковалева! Крут. Взвинтил всех до предела. Дров наломал. Неуживчивый, дьявол. Какой-то колючий. Но!.. Башка парень!

Телефонный звонок.

Я подойду сам.

З а в ь я л о в а (снимает трубку). Слушаю. А? Здравствуйте, здравствуйте. Нет, нет… Ему лучше, но еще не настолько, чтобы…

Он ходит уже в брюках и белой сорочке, завязывая галстук.

(Приложила палец к губам, просит его помолчать.) Так. Так. Записываю. (Но сама не записывает.) Хорошо. Передам.

Он завязал галстук и потянулся к трубке, но она решительным жестом показывает, что он должен молчать. А он уже затягивает узел галстука и застегивает пуговицы на рукавах.

Ясно, ясно. Ну конечно, это безобразие. Петр Петрович просит все это передать Николаю Ивановичу. И пусть он распорядится. Хорошо. Спасибо. Передам. (Положила трубку.) Что за манера перебивать?! Всякий пустяковый вопрос, и ты стремишься влезть в него!

Он стоит покорный.

(Развязывает ему галстук, снимает рубашку, надевает пижамную куртку, и все это делается механически, как по давно заведенному порядку. А сама все говорит и говорит.) Оказывается, группа контроля проследила за транспортировкой панелей и выяснила, что с комбината железобетонных конструкций они уходят целыми, но во время погрузки, в пути и при разгрузке такелажники и грузчики так халтурно работают, что к нам поступают эти панели оббитые, с раковинами… Я и сказала, чтоб Николай Иванович разобрался… А что ты сказал про его проект? Это насчет моста опять?

З а в ь я л о в (механически снимает с себя пижамную куртку, надевает рубашку, завязывает галстук, и все это тоже механически). Понимаешь, какая штука. Ковалев разогнал всех наших засидевшихся управленцев. Снабженцев прижал к стенке. Зашевелились и остальные. То, что врагов себе нажил, — его забота. Это ж не я с ними расправляюсь, а мой зам. И хоть не сносить Николаю башки, а проект толковый! Ей-богу! Времени, правда, много зря упущено. Но если даже сейчас мы начнем строить мост, перебросим на тот берег к самой стройке бетонный завод, то наверстаем упущенное, а эксплуатационники вместе с новым комбинатом получат отличную дорогу и удобный подъезд к комбинату… Мост сейчас — всему голова!

З а в ь я л о в а. Понятно. (И снова снимает галстук и рубашку, и снова все делается механически.) Если врач своему пациенту будет давать совет, какие котлеты нужно будет есть после выздоровления, или будет рекомендовать, какой костюм надеть в гроб, — больной наверняка у него умрет. Витаешь в облаках! О сегодняшнем дне надо думать! О сегодняшнем дне! Ковалеву что? Он ни за что не отвечает! А у нас ответственность за все! Ведь не его одного, но и тебя Лариса Петровна корила! (И тут она застегнула последнюю пуговицу на пижамной куртке.)

Он взял рубашку и галстук.

З а в ь я л о в. И считаешь, что неправильно? Абсолютно заслуженно! Постой. Что мы делаем?

З а в ь я л о в а. В такую жарищу я тебя никуда не выпущу.

З а в ь я л о в. Но ты сказала, что я абсолютно здоров.

З а в ь я л о в а. Хочешь, чтобы у тебя был солнечный удар? Иди! Иди!

З а в ь я л о в. Лидынька… но столько пусковых объектов…

З а в ь я л о в а. У тебя десятки пусковых объектов, а у меня муж один. И все! Довольно! Есть замы, инженеры, прорабы, и пусть каждый на своем участке делает свое, очень важное и великое, как ты говоришь, дело!

З а в ь я л о в. А я буду сидеть дома и слушать твои наставления?

З а в ь я л о в а. Ты не будешь сидеть. Ты пойдешь в ванную и сделаешь растирание. Я не хочу остаться вдовой Завьялова. Это слишком серьезно, Петя, чтобы не понимать. С давлением шутки плохи!

З а в ь я л о в (недоверчиво). Серьезно!

З а в ь я л о в а. Ну ты посмотри на свои веки! Они же набрякли…

З а в ь я л о в (взял из ее рук протянутую простыню). А ты посмотри ковалевский проект. Интересно. Понимаешь ли… с его появлением на стройке все как-то меняется… И Кудрявцева оживилась, помолодела, что ли… Со мной стала спорить! Во все вмешивается. (Ушел в прихожую.)

Она осталась одна. Достала из серванта серебряные вызолоченные рюмки и чашки, вынула из выдвижного ящика алую бархатную тряпочку и стала нервно протирать посуду.

З а в ь я л о в а (про себя). Конечно, она оживилась. Это тебе, чудику, только не видно, что баба любит. Да и немудрено. Такого хоть кто полюбит. А насчет того, что у него была краля… сплетни, злые языки… (Пауза.) Они наверняка сойдутся… К тому идет… Соединятся и возьмут всю власть в руки… (Пауза.) А мы? «Вам пора на заслуженный отдых». За бортом… И все, что с таким трудом добывалось… и персональный оклад, а потом персональная, республиканского значения пенсия… (И как вывод.) Турнут! Вежливо, с торжественными проводами, но турнут. (Быстро заработала тряпочкой.) У Кудрявцевой один пунктик. Один-единственный, но стоит многого. Ревность. Их надо во что бы то ни стало… по крайней мере до окончания строительства, держать в состоянии «холодной войны»… «Разделяй и властвуй!» А что? Наши предки не так уж были глупы, как это кажется… Но кто? Кто? (И кажется, нашла решение. Оставила на столе рюмки и с тряпочкой в руке ринулась к телефону.) Верочка? Добрый день, милая. Это Лидия Николаевна. Дай-ка мне центральную бухгалтерию. Нет, не Степан Иваныча… эту, ну, инженер-экономист… Да. Цветаеву. (Ждет.) Цветаева? Здравствуйте еще раз, Машенька. Простите, что не по отчеству! Ну уж нет. В дочки вы мне не годитесь. Сколько? Ну, если рожать в двенадцать лет, то пожалуй. Вы не смогли бы ко мне зайти? Нет, не после работы, а именно сейчас. Ну, буквально на две минуты. Вопрос очень серьезный. Да, вам только дорогу перейти. (Выглянула в окно.) Я вас даже в окно вижу, как вы со мной сейчас говорите по телефону. Хорошо. Ну, жду, жду! (Положила трубку.) Больно разбитная женщина. Говорят, любит выпить. Опять же курит. Но… все это вода именно на нашу мельницу… (Потом, словно опомнившись, подошла к двери в прихожую и постучала.)

Г о л о с З а в ь я л о в а. Что тебе, Лидынька?..

З а в ь я л о в а. Ты постепенно охлаждай воду в ванне, постепенно. И еще тебе лежать пятнадцать минут, не меньше. Я тогда тебе постучу.

Г о л о с З а в ь я л о в а. Хорошо.

З а в ь я л о в а (подошла к столу и перевернула песочные часы. Секунду подумала). Надо бы заранее открыть дверь, чтоб он звонка не услышал. (Выглянула в окно.) О! Уже бежит! (Помахала рукой и, зашторив снова окно, поспешила в переднюю.)

Короткая пауза.

В комнату вслед за З а в ь я л о в о й входит Ц в е т а е в а. Завьялова приложила палец к губам, чтобы Цветаева молчала.

Не хочу его тревожить. Говорите потише.

Цветаева села к столу, положив перед собой папку с бумагами. На ней ярко-красная водолазка, особенно подчеркивающая ее стройную талию, высокую грудь, плиссированная белая юбка. На ногах модные босоножки. Она очень красива. Вынула из сумочки сигареты и зажигалку.

Ц в е т а е в а (тихо). Можно?

З а в ь я л о в а. Курите, курите. Здесь же сквозняк.

Цветаева закурила.

У нас, правда, в доме никто не курит, но для вас исключение.

Ц в е т а е в а. Вот, главбух Степан Иваныч просил передать Петру Петровичу сводки. С балансовым отчетом он сам придет, когда Петр Петрович сможет его принять.

Завьялова взяла папку и уходит в кабинет.

(Бегло осмотрела комнату.) Разнобой-то какой! Стиль «шок»! Убийственно действует на мещан. Я о нашей врачихе была более высокого мнения. (Затянулась.)

Входит З а в ь я л о в а. Она успела сменить домашнюю кофточку на белую водолазку. От этого стала тоже довольно эффектно выглядеть. Села на стул рядом с Цветаевой.

З а в ь я л о в а. Так вот, Петр Петрович очень взволновался, а я что подумала… Не взять ли вам за бока Николая Ивановича…

Ц в е т а е в а (с иронией). В каком смысле?

З а в ь я л о в а (улыбнулась). У вас это, наверное, хорошо получается! Ха-ха!

Ц в е т а е в а (не то всерьез, не то в шутку). Опыт богатый. Итак, беру, значит, я его за бока…

З а в ь я л о в а. Вот именно! Он человек энергичный, относительно молодой… И вместе с ним вы едете к поставщикам…

Ц в е т а е в а (опять не то в шутку, не то всерьез). Двухместное купе международного класса!.. Работа стоит, а мы едем по прериям…

З а в ь я л о в а. Ну, оговорилась, оговорилась. Самолетом, конечно! (И серьезно.) И там, как это любит Николай Иваныч, все и поставите на место. А?

Ц в е т а е в а. Это идея Петра Петровича?

З а в ь я л о в а. Нет, нет. Это моя мысль.

Ц в е т а е в а. Не мысль, а фонтан! Лидия Николаевна, вы гений! (Она уже почти поняла, раскусила Завьялову, но что-то ей еще мешает.) Но ведь это функции отдела снабжения.

З а в ь я л о в а. Но в отделе снабжения, вы же сами знаете, не хватает людей. А вы такой опытный экономист…

Ц в е т а е в а. Да, да, да… Я совсем забыла. Заместитель начальника отдела снабжения, наш незабываемый и горячо любимый Борис Михалыч уехал в командировку… на десять лет… за свое чрезмерное пристрастие к презренному металлу. (И снова вызывает Завьялову на откровенность.) Ну хорошо. Мы летим. И… что?

З а в ь я л о в а. Вы поймите меня правильно. Дело-то ведь общее. Время сдачи стройки не за горами. Да и на Москву заодно посмотрите. В театр сходите.

Ц в е т а е в а. Блеск, а не командировка! Турне! И всюду сервис на европейский лад.

З а в ь я л о в а. Вот видите. Я знала, что вы согласитесь. Во-первых, дело, а потом… между нами говоря, Николай Иваныч человек холостой, свободный… Да вы тоже… Скажите, между нами, сколько раз вы были замужем? Простите за нескромность такого вопроса.

Ц в е т а е в а (просто, даже несколько нагловато оттого, что наконец поняла, кто распространяет про нее сплетни). Сколько? В общем, я не считаю.

Обе негромко рассмеялись. Но если в смехе Завьяловой торжество, то у Цветаевой за бравадой угадывается грусть; она окончательно разочаровалась в Завьяловой.

А в ресторан можно будет его пригласить?

З а в ь я л о в а. В свободное время? Ну что ж в том дурного?

Ц в е т а е в а (ей надоел этот разговор). Все это прелестно… Но вдруг Николай Иваныч не захочет поехать?

З а в ь я л о в а. А вы докажите ему необходимость такой поездки. Ведь дело-то наше общее страдает.

Ц в е т а е в а. Да, да, страдает…

З а в ь я л о в а. Поговорите, поговорите. И поэнергичнее, Машенька.

Ц в е т а е в а. Ну, зачем же так официально. Называйте меня просто Мария Сергеевна!

З а в ь я л о в а (улыбнулась). Шутница. Ну и отлично.

Обе встали.

Поэнергичнее!

Ц в е т а е в а. Хорошо. До свидания, Лидия Николаевна!

З а в ь я л о в а. Всего хорошего, Мария Сергеевна.

Обе, улыбаясь, идут в переднюю.

(Вскоре возвращается оттуда довольная. Подошла к столу. Снова начала протирать серебро.) Говорят, репутация ее того… А что? Мужчинам нравится фривольность в женщине… Ну, а то, что слава с душком… Э, Клавдия Михайловна, как сказал Шиллер, «ревность неразборчива»!

Звонок.

(Поспешно убирает серебро в сервант и идет открывать дверь. Из прихожей доносится ее голос.) Да вы заходите, заходите.

Вслед за ней входит Ч е ч е т к и н а. В одной руке папка с бумагами, в другой — большой сверток.

Ч е ч е т к и н а. Вот Николай Иваныч просил передать Петру Петровичу сводки по объектам за прошедшие сутки. Тут и отчет за полугодие по столовым и кафе…

З а в ь я л о в а. Столовым?

Ч е ч е т к и н а. Да. Пожаловались рабочие, что плохо кормят. Там, в отчетах, все сходится… Никогда не интересовался, а тут вдруг потребовал.

З а в ь я л о в а. Спасибо. (Взяла папку и понесла к мужу.)

Чечеткина аккуратно развернула газету, вынула из свертка хрустальную вазу в серебре и поставила на стол. Вошла З а в ь я л о в а и замерла.

Ч е ч е т к и н а. Это не Петру Петровичу… Это вам, Лидия Николаевна… от всего сердца… Ко Дню строителя… И вообще…

З а в ь я л о в а. Ну зачем это? Зачем? Разве так можно?

Ч е ч е т к и н а. Так ведь это от души…

З а в ь я л о в а (наставительно). Я понимаю, голубушка, что от души. Но у меня такое положение, что нельзя…

Ч е ч е т к и н а. Ну что вы, что вы, Лидия Николаевна! Вот когда отстроимся окончательно, вот уж тогда… (И совсем смутилась.) Я ведь не о цементе… С цементом мы устроились… в магазине достали… А вот с тесом у нас тяжело… Ну, хотя бы кубометра три…

З а в ь я л о в а. Вы вот что… Заберите эту свою вазу…

Ч е ч е т к и н а. Ну, зачем обижаете, Лидия Николаевна! Неужели мы не понимаем? Мы в долгу не останемся… У нас специально для этого дела и деньги отложены…

З а в ь я л о в а. Я просто не понимаю, что такое вы мне здесь говорите!

Ч е ч е т к и н а (тихо). Что, Петр Петрович дома?

З а в ь я л о в а. Да. Он болен. (Взяла сумочку, вынула деньги и вручила Чечеткиной.) Спасибо за хлопоты, но я сама в состоянии постоять в очереди. И впредь чтобы этого не было.

Ч е ч е т к и н а. Ну, простите, простите. Я в другой раз. Извините, пожалуйста. (Поспешно уходит.)

Хлопнула дверь. Завьялова с любовью взяла вазу в руки и рассматривает.

З а в ь я л о в а (нежно). Как только людям не стыдно… Такое безобразие.

Поспешно из передней в халате выходит З а в ь я л о в. Он настолько зол, что даже лицо у него перекосилось. Завьялова в страхе отступает к серванту.

З а в ь я л о в. Ты что же это делаешь? За моей спиной левые дачи строят? Меня, коммуниста, в грязь втаптываешь? (Выхватил у нее из рук вазу.) За эти побрякушки мою рабочую совесть по свету пускаешь? Я-то на этого мальчишку Юрку напустился, подумал, что наговаривает, а тут, оказывается, у меня под носом. (Зловеще.) И моим именем прикрываешься!?! (Замахнулся вазой.)

З а в ь я л о в а. Это я купила!

З а в ь я л о в. А я называю это взяткой!

З а в ь я л о в а. Ты только не волнуйся! Ты разбей ее!

З а в ь я л о в (сразу остыл). Да что я, варвар, что ли? (Поставил вазу на стол.) …Чтоб сегодня же весь этот склад разгрузила! И все эти подарки тире покупки вернула! Понятно?

Она молчит.

(Уже спокойнее.) Лидия! Я тебя спрашиваю. Ты поняла меня?

З а в ь я л о в а. Я все поняла, Петя. Но ты, кажется, ни черта не понял! Ни черта! (И она решительно двинулась к спальне.) Все! Кончено! Я как дура, как проклятая вожусь с этим большим ребенком… превратилась черт знает во что… Никуда носа не кажу! Сижу в этой проклятой богом дыре! Ни театра, ни развлечений! Забросила отличную профессию и выступаю в роли домашнего врача! Ни одного платьишка себе не справила. Всю зарплату трачу, чтобы создать уют, чтобы перед людьми не было стыдно, и ты на меня за это! Что я незаконного сделала? Что? Дачу построила? Все строят! Машину украла? Она тебе полагается! Ну, что? Что? Всю жизнь на этот дом потратила, а ты орать? К черту! Я немедленно уезжаю! (Кинулась с воплем в спальню.)

Он растерялся. Подошел к столу. Машинально провел рукой по вазе. Потом, будто ему обожгло руку, отдернул ее от вазы.

З а в ь я л о в (в гневе). Ну и вались на все четыре стороны! С меня хватит! Личный советник на дому! Идиот я старый! (Ушел на кухню.)

Пауза. Только из спальни доносятся причитания Лидии Николаевны, а из кухни звон посуды. В комнату из прихожей входит К у д р я в ц е в а. Осмотрелась.

К у д р я в ц е в а. Алло! Люди! Я ищу вас! Есть кто живой?

Одновременно из двух дверей входят З а в ь я л о в ы. И на лицах такое радушие, будто перед этим они объяснялись в любви друг другу.

З а в ь я л о в а. Клавдия Михайловна! Голубушка! Петруша, дай, милый, кваску из холодильника…

Завьялов послушно уходит на кухню.

А мы тут даже повздорили с Петром Петровичем…

З а в ь я л о в выносит большой хрустальный кувшин-кружку с квасом. Кувшин моментально запотел. Кудрявцева благодарно кивнула и стала пить.

Такая жара! У него снова подскочило давление, а он, видите ли, собрался ехать по объектам. Хоть бы вы меня поддержали, Клавдия Михайловна. (Решительно подошла к мужу.) Смотрите, какие у него специфические пятна на лбу. Надо лед. Немедленно лед Ну, чего стоишь? Сядь. И вы, Клавдия Михайловна, не стесняйтесь. Садитесь вот сюда, под вентилятор. (Уходит.)

К у д р я в ц е в а (садясь в кресло напротив Завьялова). Она права, Петр Петрович. Вид у вас какой-то необычный… И потом, все вроде налаживается… После того разговора кое-каких перемен ждать надо… иногда, видимо, нужна кое-кому такая встряска! Да и нам полезен был «освежающий душ» за благодушие.

З а в ь я л о в. Вы ознакомились с проектом Ковалева?

К у д р я в ц е в а. Это мы и без него знали! Надо добиваться переброски бетонного на тот берег! И главное — мост!

З а в ь я л о в. Вот, вот! Надо.

Входит З а в ь я л о в а с грелкой, куда набивает мелко накрошенный лед.

З а в ь я л о в а. Он мне все уши прожужжал про этот мост. (Завинчивает грелку и, приложив ко лбу мужа, завязывает полотенцем.) Николай Иваныч человек необыкновенно светлого ума. Ему бы конструктором, изобретателем быть.

К у д р я в ц е в а. Так ведь в начале строительства говорили об этом уже, но не хватило у нас настойчивости отстоять строительство моста, а вот теперь приходится исправлять ошибки…

З а в ь я л о в а. Кто ничего не делает, только тот и не ошибается.

В передней раздается звонок. Завьялов было поднялся.

(Остановила его.) Сиди, сиди. Я сама. (Взяла вазу, стоящую на столе, и поставила на сервант.)

Муж стыдливо опустил глаза.

(Уходит в прихожую, и оттуда ее голос.) О, Николай Иваныч! А мы только что про вас говорили…

Входит К о в а л е в.

К о в а л е в. Дураки всегда легки на помине. Здравствуйте! Привет, Петр Петрович! (И остановился, растерявшись на секунду, увидев Кудрявцеву.) Здравствуйте, Клава.

К у д р я в ц е в а. Сегодня утром на перекличке виделись.

К о в а л е в. А мне показалось, что с того времени прошла вечность.

Неловкая пауза.

З а в ь я л о в. Я еще раз посмотрел твой проект. Пожалуй, можно обсудить…

К у д р я в ц е в а. Мост уже строится.

З а в ь я л о в. Как это — строится?

К о в а л е в. Ждать дальше недопустимо. А если уж на то пошло, вся ответственность — на мне!

Снова неловкая пауза.

Да ты не волнуйся, Петр Петрович! Главное, поправляйся, а выйдешь на работу — тогда и поговорим.

З а в ь я л о в а. Ну что же вы стоите? Николай Иваныч, присаживайтесь к столу! Я вас сейчас холодной малиновой наливочкой угощу… Нет, нет, без градусов… Что-то вроде морса… (Накрывает на стол.)

К у д р я в ц е в а (с улыбкой). Как меня, так квасом, а как Николая, так и морсиком-наливочкой…

З а в ь я л о в а. А я и не скрываю, что люблю молодых мужчин, красивых. Николай Иванович как раз в моем вкусе.

А на столе уже появились тарелки, рюмки, те самые серебряные, что она чистила, закуски. Делает Завьялова все быстро, проворно.

З а в ь я л о в. Смотри, парторг, пока ты все раздумываешь, возвращаться к мужу или нет, — умыкнут парня.

К у д р я в ц е в а (добродушно). Невелика ценность!

З а в ь я л о в а (в том же шутливом тоне). Значит, можно искать невесту?

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста. Я не возражаю. Сама на свадьбу приду.

К о в а л е в. Не волнуйся. Позову!

З а в ь я л о в. Да что ты, Николай. Она на твою свадьбу прийти хочет невестой.

З а в ь я л о в а. Вот за это давайте и выпьем!

К у д р я в ц е в а. За это я пить не буду, даже и морсу.

З а в ь я л о в а. О, в приметы верит! Никогда заранее не пить за то, чего желаешь!

К у д р я в ц е в а. А ну вас!

Все засмеялись и выпили.

Ого! Да это же водка!

З а в ь я л о в а. Ну, вы еще скажете! Малина на сахаре. Потом, когда настоится, я туда чуть-чуть, для игривости, спиртику добавлю… Самую малость.

К о в а л е в. Ну, так как все же здоровье, Петр Петрович?

З а в ь я л о в (бодро). Вообще-то…

З а в ь я л о в а (перебила). Хуже и быть не может! Давление скачет! В санаторий его отправить, что ли?

З а в ь я л о в. Это в период-то монтажа? Свихнулась, девушка.

К у д р я в ц е в а. Нет, а если и вправду в санаторий?

З а в ь я л о в. Ладно, ладно, потом, потом! Мать! Ты наливай свой сироп-то!

З а в ь я л о в а (наливает). Да вы кушайте, кушайте, товарищи.

К о в а л е в. Не люблю это слово — «кушайте». У Даля так сказано: «Кушают только свиньи, а человек ест».

З а в ь я л о в а. Ну, значит, ешьте. Не обижайте хозяйку.

К о в а л е в. Спасибо.

З а в ь я л о в. Ну, поехали?

Выпили.

Ух, хорошая вещь этот… морсик…

З а в ь я л о в а. Итак, может, все же отправим Петра Петровича в санаторий?

К о в а л е в. А стройку на кого оставим? Мне нужно выехать в Москву на недельку. Экономисты подсчитали: на том браке, что нам поставляют, теряем до трехсот тысяч ежемесячно. Надо вправить мозги транспортникам. Рекламации поставщики не принимают, транспортники кивают на поставщиков, а мы сваливаем в кучу порченые панели, блоки и прочее. Хватит! Как считаешь?

З а в ь я л о в. Молодец, Николай Иваныч! Просто находка для меня.

К у д р я в ц е в а. Правильно. От нас качество требуют, а мы давай кончим стесняться. Когда едешь?

К о в а л е в. Если Петр Петрович не возражает — завтра самолетом.

З а в ь я л о в. Чего же я буду возражать, — оформляй командировку!

Ковалев положил перед ним на стол командировки.

Вот как! Мать, дай очки.

Завьялова уходит в спальню и возвращается с очками.

К у д р я в ц е в а. И ты выступай там не от своего имени, как любишь делать, а от имени всех рабочих стройки. Смело и просто. По-партийному.

З а в ь я л о в (надевает очки). Вот это мне нравится!

К о в а л е в. И мне тоже.

З а в ь я л о в (подписал бумаги). А это еще что за командировка? Ты не один в Москву?

К о в а л е в. А что же мне там делать без экономиста?

К у д р я в ц е в а. Правильно! Степан Иваныч не только силен как бухгалтер, он еще…

З а в ь я л о в. Какой Степан Иваныч?

З а в ь я л о в а. А разве с вами не главный бухгалтер летит?

К о в а л е в. Со мной летит инженер-экономист…

З а в ь я л о в. Цветаева Мария Сергеевна.

З а в ь я л о в а. Ах вот как? Ну, с ней вам не будет скучно в Москве… (Улыбнулась.)

Кудрявцева смотрит на нее, и Завьялова смутилась.

Неловкая пауза.

Но в это время раздался телефонный звонок.

(Бросилась к аппарату.) Алло? Кто? Аааа! Роман Иваныч! Что же вы своих фронтовых друзей забываете? Зашли бы как-нибудь! Откуда? Так поднимайтесь, поднимайтесь! Нет, нет, ничего страшного. Он уже ходит по квартире. Что? С какими комсомольцами? Ну… поднимайтесь все вместе. Ждем, ждем. (Положила трубку и чересчур оживленно.) Дед Мазай и зайцы. То есть дед Роман и комсомольцы. (Засмеялась.) Звонят из автомата. Я их всех сюда… Может быть, не следовало?

З а в ь я л о в. Чего уж теперь?! Сначала позвала, а теперь спрашиваешь. Это вроде делается в другой последовательности.

Звонок в дверь.

Иди открой. Да я, пожалуй, сниму эту повязку… (Снимает полотенце.)

Завьялова бежит открывать. Кудрявцева еле-еле сидит на месте. У нее желание встать и уйти. Неловко чувствует себя и Ковалев. Входят д е д Р о м а н, В о л о д я и р е б я т а. Самым последним, спрятав длинные волосы в берет, — Ю р к а.

В о л о д я. Мы вас проведать зашли, Петр Петрович, здравствуйте!

З а в ь я л о в. Заходите. Садитесь. И ты, Роман Иваныч, чего стоишь? Садись.

Д е д Р о м а н. Есть садиться! (С интересом рассматривает дорогие вещи.)

З а в ь я л о в. Ты чего от стола нос отворачиваешь? Выпей полстакана морсу. Ха-ха!

В о л о д я. У вас тут, видно, совещание, а мы ворвались… Вот… (И он стал вынимать из карманов брюк апельсины.) Достали у буфетчицы по блату. Кушайте на здоровье. А потом мы еще услышали, что делегация едет к поставщикам, так мы подумали, что хорошо бы и от комитета комсомола туда кого-нибудь включить. Как считаете, Клавдия Михайловна?

З а в ь я л о в а. А Цветаева разве не комсомолка?

В о л о д я. Нет.

К у д р я в ц е в а (встала). Извините. Мне надо идти. Дел сегодня много. Поправляйтесь, Петр Петрович. Спасибо за угощенье, Лидия Николаевна.

З а в ь я л о в а. Заходите еще, Клавдия Михайловна. А я все-таки думаю, что вам следовало бы направить еще и третьего представителя в Москву.

К у д р я в ц е в а. По принципу «третий лишний»? Интересная вы женщина, Лидия Николаевна. Все-то вам видно вперед, все-то вы понимаете. (И сухо.) Пусть комитет комсомола сам решает свои вопросы, ошибутся — поправим, а нянчить, как маленьких, не будем! Юра! У меня к тебе серьезный разговор. Зайди в партком вечером. До свидания. (Ушла.)

Неловкая пауза.

З а в ь я л о в. Что это она так вдруг?

К о в а л е в. Характер у нее суровый. Ничего, отойдет.

Ю р к а. А вы не понимаете? Это ж один мой вид любого человека из себя выведет. Я сейчас! Я догоню ее! (Убегает.)

К о в а л е в. Ну, я тоже двинусь. Поправляйся, Петр Петрович. Вы остаетесь, ребята? А то я тоже хотел вам одну штуку предложить.

Попрощавшись, Ковалев и Володя двинулись к двери. Встал было и дед Роман.

З а в ь я л о в. До свиданья, хлопцы. Я, наверное, завтра выйду. Спасибо за гостинцы. А ты куда, Ильин? Отставить! Садись за стол.

Ковалев и Володя уходят. Дед Роман сел за стол. Завьялов налил полный стакан деду Роману и себе. Лидия Николаевна хотела забрать у него стакан, но он строго посмотрел на нее, и она ушла в спальню.

Ну, давай, Ильин, за нашу боевую молодость! Будь!

Д е д Р о м а н. Будь, Петр Петрович! Как говорят на железной дороге: «Сто грамм — не стоп-кран! Дернешь — не посадят!»

Выпили. Дед Роман вытерся ладошкой, а сам все смотрит на ценности.

З а в ь я л о в. Не смотри, все это дребедень. Ты лучше вспомни, как мы тебя под Москвой в сорок первом, в октябре, в партию принимали. Я еще парторгом батальона был…

Д е д Р о м а н. Мда… Где это сейчас! Там от немецкого «ишака» шестиствольного глаза зажмурить хотелось, а тут от блеска да от красоты такой необыкновенный… Ну прям как в Ленинграде, в Эрмитаже. Красота! Там тоже царские палаты… и все такое…

З а в ь я л о в. Не пойму я, шутишь, Роман Иваныч, или как старшина Ильин критику наводишь.

Д е д Р о м а н. А я тебе вот что скажу. В двадцать восьмом году у нас на эсминце комсорг был. Митинги проводил. Но ведь и до революции попы кадилом перед походом махали. Так какая-то разница между попом и комсоргом есть? И вроде бы очень большая…

З а в ь я л о в. Мда. Не то что разница, а вообще ничего общего. Прав. Абсолютно прав, старина. Понял. Все понял.

Д е д Р о м а н. Ну, а раз понял, тогда я, пожалуй, поплетусь. Будьте здоровы, товарищ комбат! (И он, отдав честь, повернулся и вышел.)

Завьялов один. Пауза.

З а в ь я л о в. Вот как вмазал! (Подошел к серванту, взял в руки серебряные рюмки.) Надраила! Начистила! А совесть-то вся в грязи! (И швырнул эти рюмки в дверь, что в спальню.)

Выскочила перепуганная Л и д и я Н и к о л а е в н а.

З а н а в е с.

Партком. Просторная комната парткома строительства. Яркий солнечный день. Сквозняк еле колышет светлые легкие шторы на больших окнах. За окнами, под лучами беспощадно палящего солнца, панорама строительства с уже возведенными корпусами заводов и цехов, с массой строительных кранов, с большим жилищным строительством и выгоревшей под солнцем зеленью. В парткоме идет заседание. За большим столом сидят ч л е н ы п а р т к о м а. Среди них З а в ь я л о в, К о в а л е в, В о л о д я (комсорг), д е д Р о м а н и д р у г и е т о в а р и щ и, уже знакомые нам по сцене в цеху. Ведет заседание К у д р я в ц е в а. Она же сейчас и выступает. Рядом с ней сидит Л а р и с а П е т р о в н а и ее п о м о щ н и к или п о м о щ н и ц а. Кудрявцева явно возмущена и не может сдержать себя. Ковалев в приподнятом, зло-веселом, настроении. Завьялов хандрит и махнул на все рукой. Володя сидит как на иголках. Дед Роман насторожен. Лариса Петровна спокойна, но внутренне очень собранна.

К у д р я в ц е в а (видимо, заканчивает свое выступление). Не отрицая того положительного фактора, что с приходом товарища Ковалева стройка, безусловно, оживилась: введены в строй два завода, выпускающие химикаты для сельского хозяйства, высвободившиеся рабочие-строители переброшены на строительство так необходимого комбинату моста, перед сдачей находятся несколько важных объектов, но, дорогие товарищи члены комиссии, товарищи члены партийного комитета, обстановка на стройке, особенно в последнюю неделю, стала крайне напряженной, нервной. И в этом в первую очередь виноват коммунист Ковалев.

Г о л о с а. Правильно! Слишком крут замначальника!

— Нельзя ли конкретнее, товарищ Кудрявцева!

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста, пожалуйста. Партком располагает достаточным количеством фактов, товарищи. Первый факт. Никто не поручал товарищу Ковалеву врываться, в буквальном смысле этого слова, в кабинеты ответственных работников целого ряда союзных и республиканских министерств, устраивать скандалы и вести себя как пресловутый толкач!

К о в а л е в. А иногда не мешает напомнить, что они тоже отвечают за стройку, как и люди, находящиеся непосредственно здесь.

Л а р и с а П е т р о в н а. Не мешает! Только способ не совсем подходящий.

К у д р я в ц е в а. Вот я об этом и говорю, Лариса Петровна. Мне позвонил помощник начальника управления капитального строительства и сказал, что от Ковалева пахло вином.

Г о л о с а. Это возмутительно!

— А может, тому показалось!

К о в а л е в. Шпарь, товарищ Кудрявцева! Беспощадно и принципиально. Был пьян в дугу!

Кто-то засмеялся, а кто-то зашикал.

К у д р я в ц е в а. Прошу не забывать, товарищ Ковалев, что вы на парткоме, а не в буфете.

К о в а л е в. Спасибо, что напомнила. А холодненького чего-нибудь сейчас выпить бы не мешало…

К у д р я в ц е в а. Вот! Вот видите, как он себя ведет даже здесь. Можно представить себе, какие фокусы он выкидывал там, в Москве.

К о в а л е в. А как это «выкидывать фокусы»?

З а в ь я л о в (мирно, просительно). Николай Иваныч, ну не надо придираться к словам.

К о в а л е в. Нет, я просто говорю, что богат наш русский язык…

К у д р я в ц е в а (со злой иронией). Может быть, вы мне позволите продолжать?

Д е д Р о м а н. Фу, какая, однако, жара!

К у д р я в ц е в а. Далее. Товарищ Ковалев с собой в длительную командировку взял Марию Цветаеву — женщину незамужнюю и, как говорят, свободно трактующую нравственность.

К о в а л е в. Я только потому ее и взял.

К у д р я в ц е в а. Прекратите, товарищ Ковалев!

К о в а л е в. Я только хотел сказать, что экономист Цветаева ездила со мной по распоряжению начальника строительства товарища Завьялова. (Рукой указывает на Завьялова.)

З а в ь я л о в. Я, кажется, в тот момент болел… и… вообще мне и сейчас не очень-то хорошо… Может, я уйду… Давление у меня, товарищи!

К о в а л е в. Чего ты испугался, Петр Петрович? Ты только подтверди, что сам распорядился насчет Цветаевой.

З а в ь я л о в. Ей-богу, не помню… Вы уж меня увольте, пожалуйста. И вообще. Я же просил дать мне возможность подлечиться, отдохнуть… А другой товарищ… ну, хотя бы мой заместитель (иронический взгляд в сторону Ковалева), за это время покажет себя…

К о в а л е в (со злой улыбкой). Тебя — что? Совсем уволить или только сейчас отпустить?

З а в ь я л о в. Зло шутить, Николай. И… рановато… (Направился к двери.) Прошу извинить, мне худо.

Д е д Р о м а н. Нехорошо получается, Николай Иваныч! Человек болен, а ты его шпыняешь.

К у д р я в ц е в а. Идите, Петр Петрович.

Завьялов вышел.

Все ясно! Так вот, товарищи, эту самую Цветаеву и взял с собой Ковалев в длительную, необоснованно длительную командировку.

К о в а л е в (с улыбкой). Прошу отметить в протоколе, что товарищ Кудрявцева является моей законной женой. Вот так!

К у д р я в ц е в а. А к чему эта справка? Всем известно, что мы в разводе уже более пяти лет.

К о в а л е в. Ни в коем случае!

Л а р и с а П е т р о в н а. А действительно, к чему эта справка, Николай Иванович?

К о в а л е в. А к тому, Лариса Петровна, что о моем «морально-неэтическом» поведении в Москве вам докладывает моя жена, человек, верящий сплетням, женщина темпераментная и горячо мною любимая.

Кто-то засмеялся, а Кудрявцева возмутилась.

К у д р я в ц е в а. Ну вот! Даже такое ответственное заседание Ковалев хочет превратить в балаган!

К о в а л е в (серьезно). Потому что надо о деле говорить, а не… Прошу прощения. Продолжай, Клава.

Л а р и с а П е т р о в н а. Продолжай, Клавдия Михайловна. А вас, Николай Иванович, попрошу не перебивать.

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ковалев до такой степени не считается с мнением Петра Петровича, что приказал укреплять низкий берег своенравной Каменки не насыпной дамбой, а бетонными шпунтами, сваями.

Д е д Р о м а н. А в чем же тут нарушение?

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ильин, мы вам дадим слово в прениях. Дальше. А требование отстранить Завьялова от руководства? Это что? Как это объяснить?

К о в а л е в (спокойно). Я очень уважаю товарища Завьялова, но с полной ответственностью заявляю, что сегодня Петр Петрович не в состоянии руководить строительством. Он действительно отдал все здоровье стройке и сейчас работает на пределе. Он слишком тяжело решает простейшие вопросы.

К у д р я в ц е в а. Высказался! И скажите, кого вы предлагаете на его место. Не себя ли?

К о в а л е в. Если мне поручат — справлюсь.

К у д р я в ц е в а. В общем, всем ясно, что товарищ Ковалев зарвался… Надо наказать коммуниста Ковалева!

К о в а л е в (резко встал, так, что стул отлетел в сторону). Ну уж, а это, милая Клавденька, не тебе решать! (И, отойдя к окну, нервно закурил.)

Наступила тяжелая пауза.

К у д р я в ц е в а. Какие будут мнения, товарищи коммунисты?

Долгая пауза.

Д е д Р о м а н. Маленько поприжал Николай Иваныч поставщиков оборудования, и мы не успеваем разгружать эшелоны с тем, чего ждали два с лишним года.

Г о л о с а. Правильно действует Николай Иваныч!

— Нет! Неправильно! Неправильно! Ковалев подменяет начальника стройки, главного инженера! Разогнать два отдела!

— А вы хотели всю жизнь комбинат в своих кабинетах строить!

— Но покрикивать тоже не годится!

— Это он называет «оперативным руководством»!

— А как он здесь себя ведет?

— А насчет Завьялова тоже правильно, тяжело Петру Петровичу, больно осторожным он стал…

В о л о д я. Я поначалу обиделся, когда нас Ковалев перевел в цеха. «Зачем же учился?!» — думаю. И многие также ничего понять не могли. Вот сейчас, только сейчас, в этом самом цехе, я почувствовал себя необыкновенно НУЖНЫМ стройке. Я руковожу непосредственным процессом производства. Вот где мои знания пригодились. В общем, мы полностью за Ковалева.

К у д р я в ц е в а. Кто еще хочет сказать?

Д е д Р о м а н. Позвольте мне. (Встал.) Я долго думал, выступать мне или не выступать. А потом плюнул, извините, и решил: не могу молчать! В партии я с сорок первого года. Хотя и считается, что настоящий коммунист должен иметь пятидесятилетний стаж. А если я вступил в партию, когда ей было особенно трудно, когда немец под самой Москвой, а о Сталинграде мы еще и понятия не имели… Но я не об этом. Я вот о чем хотел сказать. Простите, конечно, уважаемые товарищи, если я скажу не так… Но если вы таким образом хотите честь рабочего класса беречь, так зачем, извините, вы нас сюда собрали? Это что же такое получается! Строится целый комбинат, при нем город для химиков, а в это же время… У меня язык не поворачивается… какие-то блатные дела… кто-то жизнёшку себе устраивает… Некоторые люди… ну, как бы это сказать… уже слишком сильно об себе, о своем личном беспокоятся. Разве не так? Так. А мы смотрим на них, знаем их и помалкиваем. О какой такой чести рабочей мы тогда говорим? Вот я в двадцать восьмом году служил…

В о л о д я. На эсминце…

Д е д Р о м а н. Точно. И был у нас…

К о в а л е в. Комсорг. Который митинги проводил.

Д е д Р о м а н. Истинно! Так вот он меня спрашивает однажды: «Ведь, говорят, и раньше попы перед походом молебны служили…»

В о л о д я. И кадилом махали.

Д е д Р о м а н. Правильно.

К о в а л е в. Так чем парторг отличается от попа? Так?

Д е д Р о м а н. Все совпадает! А ты откуда знаешь?

Все засмеялись, а Кудрявцева приняла смех на свой счет.

К у д р я в ц е в а. Я понимаю… Конечно, я должна лучше знать производство. И принимаю вашу критику. Буду глубже изучать… а не кадилом махать.

Все засмеялись, а Кудрявцева смутилась еще больше и села.

Д е д Р о м а н. Да и кадилом-то поп махал, зная, для чего он это делает.

Ему громко зааплодировали, он смутился и сел.

Л а р и с а П е т р о в н а (Кудрявцевой). Можно мне сказать?

К у д р я в ц е в а. Слово представителю обкома… Говорите, Лариса Петровна.

Л а р и с а П е т р о в н а. Хорошо сказал товарищ Ильин. А сейчас я хотела с вами поделиться… Завьялову действительно трудновато стало… и здоровье у него не отличное… вообще он и сам высказывал мысль о том, что хорошо будет, если его хотя бы на время заменит Николай Иванович Ковалев…

Кто-то радостно захлопал в ладоши, но Лариса Петровна прервала.

Погодите, погодите… Мы в принципе не возражаем против такой подмены уставшего товарища!.. И еще один очень серьезный вопрос. Вот тут товарищ Ильин вспоминал двадцать восьмой год. Давайте-ка и мы вспомним. Не говоря уже про среднее руководящее звено, директорами заводов, да что там директорами — наркомами были молодые люди. И заметьте, далеко не у всех было специальное или, тем более, высшее образование. А теперь смотришь, человек закончил институт, закончил аспирантуру, а его все на должности чиновника для мелких поручений держат. Разве это по-государственному? Разве это допустимо? Если нынешним «молодым», которым уже давно перевалило за сорок, мы еще боимся доверять ответственные участки, чего ждать тридцати- или двадцатилетним молодым специалистам? Для чего их тогда учили? И самое главное, кто же ЗАВТРА встанет у руля? Вроде бы все понимают это, а как доходит до того, чтобы поставить на свое место более энергичного, тут загвоздка. Слышишь одно и то же: «Хочу умереть на посту!» Я не оправдываю методы товарища Ковалева, но вы за его ершистостью, взволнованностью не заметили главного: заботы о молодых кадрах. А это и есть государственный подход к делу.

Д е д Р о м а н. Ну аккурат все мои мысли! Точно?

Л а р и с а П е т р о в н а. И еще одно. Касающееся непосредственно вашей стройки. Возникает очень неприятная ситуация… Я буду с вами, товарищи, откровенна! Личные взаимоотношения Николая Ивановича с парторгом стройки наверняка и вам кажутся ненормальными. Не могут эти два товарища переступить через свою личную неприязнь друг к другу… и…

К о в а л е в (резко и весело). Какая неприязнь? О чем вы говорите, Лариса Петровна? Тут, как говорят, замешана любовь, а вы — неприязнь…

К у д р я в ц е в а. Да уймите же наконец его!

Л а р и с а П е т р о в н а. Вот я и говорю, Клавдия Михайловна, человек ты молодой, парторг дельный… заберем тебя в обком. (Ко всем.) Как вы смотрите на такое предложение, товарищи!

Г о л о с а. А что, может, есть смысл в этом…

— По-моему, правильно.

К о в а л е в (перекрывая шум). Категорически протестую. Категорически!

Все замолчали.

Но, товарищи! Во-первых, кто лучше ее знает строителей? Да и потом… вы меня извините, конечно… Я уверен, я просто убежден, что и наши с ней личные взаимоотношения будут налажены…

Лариса Петровна улыбается.

К у д р я в ц е в а (решительно встала). Позвольте мне уйти! Это уже выше моего терпения! (Закрыла лицо руками.)

Л а р и с а П е т р о в н а. Все ясно! (Строго и сухо ей.) Сядь! Вести партком надо, а ты в слезы. (Ковалеву.) Вам слово, но только по делу. Прошу!

К о в а л е в. Ну что ж, от печки, что ли? Как тут не отстояли строительство моста, как дали возможность недальновидным проектировщикам протащить свой план со строительством подвесной, приносящей одни убытки… не буду говорить. И не потому, что почти все знают, а потому, что, ЗНАЯ, товарищи не смогли или не захотели возражать, портить отношения с начальством. Ну, хватит об этом. А дальше вот что скажу… Это тебе, Клава, по секрету. Ведь кроме Цветаевой со мной в Москву ездила группа молодых специалистов. Пришли на заводы, встретились прямо в цехах с рабочими-поставщиками. А сейчас… Ну, чего нам тут в жарище париться, давайте-ка поближе к водичке, к студеной Каменке… Да посмотрим на контуры будущего моста. А?

Л а р и с а П е т р о в н а. Лучше дело, чем разговор. (Встала.)

За ней поднялись и остальные. Негромко разговаривая, выходят из парткома. Лариса Петровна исчезла в смежной комнате. Ковалев собирает какие-то листочки в папку. Кудрявцева направилась к выходу.

К о в а л е в. Клавдия Михайловна, погоди.

К у д р я в ц е в а (остановилась). Ты еще хочешь поиздеваться?

К о в а л е в. От ненависти до любви… сама знаешь…

К у д р я в ц е в а. А по делу?

К о в а л е в. И по делу.

К у д р я в ц е в а. Слушаю. (Присела напротив него на стул.)

К о в а л е в (после неловкой паузы. Не может смотреть ей в глаза, а она ждет, ждет чего-то очень важного). Ты прости меня, что я так повел себя. Прости.

К у д р я в ц е в а (очень тихо и тоже опустив глаза). При всех издеваешься, а извинения — наедине.

К о в а л е в. Парторг… и за коллективную любовь. Не вяжется.

К у д р я в ц е в а. Скажи откровенно, за что ты меня так ненавидишь?

К о в а л е в. Приходи вечером на дамбу…

К у д р я в ц е в а. Ну, хватит! Больше нечего сказать?

К о в а л е в. А ты испугалась?

К у д р я в ц е в а. С каким бы удовольствием я тебе сейчас по физиономии!..

К о в а л е в. А темпераментные женщины так и признаются в любви. (И решительно вышел.)

Она смотрит ему вслед. Вошла Л а р и с а П е т р о в н а.

Л а р и с а П е т р о в н а. Опять поцапались?

К у д р я в ц е в а. Ненавидит он меня. И издевается. Вот и все.

Л а р и с а П е т р о в н а. Я тебя много лет, Клава, знаю, а последнее время просто не узнаю. Может, действительно тебе уехать отсюда? У тебя-то самой тоже ненависть к нему… какая-то зоологическая… Вылезла с этой Марией Цветаевой… Всем, кроме тебя, ясно, что тут чисто деловые отношения, а у тебя подозрения… Что с тобой?

К у д р я в ц е в а. Да люблю я его! Раньше любила, а теперь видеть его не могу. Вот как люблю, окаянного! (И, обхватив за шею Ларису Петровну, разрыдалась.)

Л а р и с а П е т р о в н а (гладит ее по голове, улыбается и приговаривает). Ах ты, бедненькая ты моя…

З а н а в е с.

Дамба. Декорация первой картины. Только сейчас вечер. Заходит солнце. Масса огней строительных кранов. Очень часто в разных местах вспыхивают «залпы» сварщиков. Возле вагончиков, поставив телефон на табурет, сидит д е д Р о м а н. Зазвонил телефон — дед Роман снял трубку.

Д е д Р о м а н (в трубку). Дежурный Ильин слушает. (Слушает. Потом, через паузу, берет в руки толстую тетрадь.) Сейчас скажу. Значит, так. (Надел очки.) Звонила Лариса Петровна. Хочет завтра утром приехать посмотреть дамбу. Будет ровно в семь ноль-ноль. (Слушает.) Так. Так. Записываю. Все понял. Когда? (Посмотрел на часы.) Ясно. До свидания, Клавдия Михайловна. (Положил трубку.)

Появляется Д ы м о в. Приодет. Остановился.

Чего тебе, Савелий Родионыч?

Д ы м о в. У меня дело важное. Нужен совет.

Д е д Р о м а н. А ко мне только по важным делам и приходят. Садись.

Дымов садится.

Ну, говори. Слушаю.

Д ы м о в. Мне бы с товарищ Кудрявцевой поговорить.

Д е д Р о м а н. Тогда садись и жди. Обещала заглянуть сюда. Только что вот звонила. Будет минут через двадцать. Но только забежит на минутку и тут же уедет на восемнадцатый участок — у них там сегодня отчетно-перевыборное. Если хочешь посоветоваться — пожалуйста. Я член парткома. Можешь предварительно побеседовать. У тебя какой вопрос?

Д ы м о в. Я насчет вступления в партию. Вот заявление составил. Может, чего не так? (Подал сложенный вчетверо лист.)

Д е д Р о м а н (аккуратно положил его перед собой, читает). «В партком строительства Химического комбината. От гражданина Дымова Савелия Родионовича. Одна тысяча девятьсот двадцатого года, уроженца села Новое, Речнинского района, …ской области… Мастера-монтажника. Трудовой стаж двадцать пять лет. Женатого. Имею двух дочерей, 27 и 19 лет. Заявление. Так как не могу больше жить без партии коммунистов и хочу свой труд посвятить строительству коммунизма, убедительно прошу принять меня в ряды КПСС. Клянусь быть честным и не щадить ни сил, ни жизни для дела партии великого Ленина». (Снял очки.) Все правильно. Ошибок нет. Грамматических ошибок нет.

Дымов облегченно вздохнул.

Д ы м о в. Вот на фронте, перед атакой, я всегда писал заявление, что, ежели не вернусь живым, прошу считать меня коммунистом.

Д е д Р о м а н. Ну что же тебя не приняли тогда в партию?

Д ы м о в. А я завсегда из атак возвращался… живым.

Д е д Р о м а н. И не ранен ни разу?

Д ы м о в. Не повезло! Ни разу!

Д е д Р о м а н. Наоборот, повезло. А может, ты того, пересиживал атаку за кустом?

Д ы м о в. За что же тогда три ордена и шесть медалей?

Д е д Р о м а н. Тоже правильно. Ну, а после войны почему не вступил?

Д ы м о в. Как демобилизовался, приехал в колхоз, а там такое, ну просто страх… Все развалено. Немец ведь был. А тут, как назло, вербовщики на стройку. Ну я и завербовался. И стал мотаться с одной стройки на другую. Ну никак у меня не получалось, чтоб я год на одном месте продержался…

Д е д Р о м а н. Выгоняли?

Д ы м о в. Да нет. Стройки заканчивались. Вот только тут мне повезло. Сроки сдачи стройки у нас завалены. (И тут же поправился.) Ну, то есть не уложились мы в сроки, вот я тут и кантуюсь второй год.

Д е д Р о м а н. Вот то, что кантуешься, это и есть твоя главная ошибка. Политическая. Понял?

Д ы м о в. Нет.

Д е д Р о м а н. Может, вот из-за того, что ты кантуешься, ну, проще говоря, бездельничаешь, другой такой же, третий, — вот и срываются сроки сдачи комбината.

Д ы м о в. Так ведь я ж монтажник. Мастер высшего разряда. А когда монтажные начались? Всего месяц назад.

Д е д Р о м а н. Но слышал я, Савелий Родионович, как бетонщица Нюра в шестнадцатом цехе сказала про твои столярно-плотннчьи успехи.

Д ы м о в. Это про ящики почтовые?

Д е д Р о м а н. Вот-вот.

Д ы м о в. Ну и что? Так разве я украл тот материал? Или у меня в это время работа была, а я вместо нее те ящики сколачивал?

Д е д Р о м а н. Все покамест правильно. Ну, а дальше?

Д ы м о в. Ну, а дальше… А дальше вот что. Обрезки в кучу складывают и сжигают. Разве это по-хозяйски?

Д е д Р о м а н. Бесхозяйственность. Правильно.

Д ы м о в. А я их в дело пустил.

Д е д Р о м а н. Для кого? Для народа? Или для себя?

Д ы м о в. Тяни мочало — начинай сначала. Так ведь их жгут по указанию начальства. А я их в дело.

Д е д Р о м а н. Значит, бесхозяйственность от начальства пошла. Так, выходит?

Д ы м о в. Ну, так.

Д е д Р о м а н. А ты против той бесхозяйственности. Правильно? Ведь некуда те обрезки девать. А если уж ты такой умный, почему ты к тому же начальству не подошел да не сказал: «Безобразие, товарищи! Давайте, мол, из тех обрезков детишкам в садик или ясли кубики сделаем. Домики, горки всякие там, лесенки да полочки». Где ж ты был-то, раз ты умнее начальства. Нет, то, что бесхозяйственность, — я с тобой согласен. Но почему именно ты, мастер-монтажник Дымов, решил, что только начальство отвечает за бесхозяйственность, а твое дело сторона? А? Вот об этом и не подумал.

Д ы м о в. Вот об этом я не подумал.

Д е д Р о м а н. Вот ты в партию придешь. А тебя беспартийные рабочие спросят: а тебе не стыдно, коммунист Дымов, что ты с нечистой совестью в партию пролез? Тебе заработанные на бесхозяйственности левые денежки карман-то не жгут?

Д ы м о в. Не говори! Не говори! Жгут, Роман Иваныч. Страх как жгут. И не знаю я, как мне с теми деньгами поступить?

Д е д Р о м а н. Вот ты пойди и подумай и, когда у тебя решение сложится, тогда это заявление и принеси. Хорошо, что числа не проставил. Тогда и поставишь. И я тогда сам тебе рекомендацию в партию дам.

Д ы м о в. Правда?

Д е д Р о м а н. Ей-богу!!

Д ы м о в. Ну, спасибо, Роман Иваныч. Спасибо. (Уходит.)

Зазвонил телефон.

Д е д Р о м а н (в трубку). Дежурный Ильин слушает. Кто? А! Николай Иваныч? Хорошо. Есть такое дело. Вот меня через полчаса подменит Дашенька, и сразу к вам. Есть. Клавдия Михайловна? Нет. Еще не была. Ладно.

Входит К у д р я в ц е в а. Через плечо у нее дорожная сумка.

Алло! Алло! Николай Иваныч! (Положил трубку.) Положил трубку. Спрашивал вас Николай Иваныч Ковалев. Просил меня приехать на тот берег.

К у д р я в ц е в а. Так поезжайте.

Д е д Р о м а н. А на кого телефон оставлю?

К у д р я в ц е в а. Я здесь побуду. Езжайте.

Д е д Р о м а н. Я на лодке. Я мигом. (Уходит.)

К у д р я в ц е в а (сняла трубку). Вера? Это я. Кудрявцева. Соедини меня, пожалуйста, с директором завода синтетических волокон. (Ждет.)

Входит Ц в е т а е в а.

Ц в е т а е в а. Я не помешала?

К у д р я в ц е в а. Нет, нет. Садитесь.

Цветаева села.

(В трубку.) Не отвечает? Хорошо. Ты попробуй потом еще разок и соедини меня. Я на дамбе. (Положила трубку.) Слушаю вас.

Ц в е т а е в а. Я хотела поговорить с вами. Не могла застать дома. Вас очень трудно поймать.

К у д р я в ц е в а. Ну что ж теперь делать? Давайте говорить здесь. Мы одни.

Ц в е т а е в а. Скажите, Клавдия Михайловна… (Смутилась.) Вот вы парторг. И вы женщина. Мне про вас один человек рассказывал. Хороший человек. Очень даже хороший. Вы его знаете, но я называть его не буду.

К у д р я в ц е в а. Это ваше дело.

Ц в е т а е в а. Он сказал, что вы очень сердечный человек. До этого я думала, что вы эдакий солдат в юбке… простите.

К у д р я в ц е в а. Ничего, ничего. Я и не такое слышала.

Ц в е т а е в а. А он сказал, что это все не так. Что вы совсем другая. Что вы…

К у д р я в ц е в а. Да вы не обо мне, а о своем деле говорите.

Ц в е т а е в а. Я полюбила одного человека.

К у д р я в ц е в а. Это хорошо.

Ц в е т а е в а. Он был женат. Но уже пять лет в разводе.

К у д р я в ц е в а. Правильно. Пять лет и три месяца.

Ц в е т а е в а. Ну, про месяцы я не знаю. Он старше меня на двадцать лет.

К у д р я в ц е в а. Как говорят, «любви все возрасты покорны». Ну и что же?

Ц в е т а е в а. Он работает здесь, у нас.

К у д р я в ц е в а (сухо). Знаю!

Ц в е т а е в а. А жена его… бывшая…

К у д р я в ц е в а. Она тоже здесь.

Ц в е т а е в а. Не знаю. Он не говорил.

К у д р я в ц е в а. А я знаю. Она здесь.

Ц в е т а е в а. Он платит ей алименты на двух детей.

К у д р я в ц е в а. Это неправда. У него нет детей. Это он вам сказал, чтобы… Знаете, есть такое стихотворение: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Принцип прост и стар. Чем больше препятствий для соединения двух любящих сердец, тем крепче любовь.

Ц в е т а е в а. Я этого не знаю. Не испытывала никогда.

К у д р я в ц е в а. Ну уж! Какой он у вас по счету любовник, простите за такой вопрос?

Ц в е т а е в а. Ничего. Я уже начинаю привыкать к таким вопросам. Меня Лидия Николаевна Завьялова о том же спрашивала. Я ей сказала: «Примерно сотый».

К у д р я в ц е в а. Вот видите. Так что у вас, так сказать, большой опыт.

Ц в е т а е в а. К сожалению, опыта нет совсем.

К у д р я в ц е в а. Как это?

Ц в е т а е в а. А так. Он не любовник, а любимый, самый любимый человек. Я так его люблю, что даже, ненавидя шитье, пошла на курсы кройки и шитья и начала тайком шить для него модную куртку.

К у д р я в ц е в а. Как же тайком? Надо же размеры знать.

Ц в е т а е в а. А когда мы в Москву летали, я с Николая Иваныча сняла размеры.

К у д р я в ц е в а. Понятно. И тоже тайком?

Ц в е т а е в а. Нет. Зачем? Я Николаю Иванычу все прямо сказала. Он вот и подсказал мне посоветоваться с вами!

К у д р я в ц е в а. Ну, понятно, понятно. У него самого храбрости не хватает.

Обняв Д а ш е н ь к у за шею, с гитарой за спиной входит Ю р к а. Ни Кудрявцева, ни Цветаева не видят; Юрка остановил Дашеньку, приложил палец к губам.

Ю р к а. Тсс! Тут уж дедусю подменили. Так что можно еще погулять… На лодочке да с песенкой… Работа, она ведь не волк — в лес не убежит. А? Ну, смелее!

Д а ш е н ь к а. На тебя это не похоже…

Ю р к а. Я должен каждый день быть для тебя новым. Неповторимым. Хиляем?

Д а ш е н ь к а. Как, как?

Ю р к а. Идем, а?

Дашенька взяла Юрку за руку и увела в сторону.

Ц в е т а е в а. И вот оттого, что он платит алименты и при всем хорошем заработке — нуждается, он не очень хорошо одевается.

К у д р я в ц е в а. Я бы этого не сказала.

Ц в е т а е в а. Нет, это точно. Так вот что я хотела вас спросить. Вы были замужем. Скажите, что мужчины любят в таком возрасте? У него скоро день рождения, и я хотела подарить ему куртку.

К у д р я в ц е в а. Говорите «сотый мужчина», а ко мне, у которой всего один муж был, за советом?

Ц в е т а е в а. Кто сказал вам, что сотый?

К у д р я в ц е в а. Да вы сами только что сказали.

Ц в е т а е в а. Это я Лидии Николаевне так сказала. А в действительности он первый.

К у д р я в ц е в а. Как это?

Ц в е т а е в а. А вот так. Ведь стыдно признаться, что в двадцать шесть лет впервые полюбила.

К у д р я в ц е в а. Маша! Что вы мне говорите!

Ц в е т а е в а. То, что вы слышите, Клавдия Михайловна. А насчет алиментов — я сама в бухгалтерии оформляю переводы по исполнительному листу.

К у д р я в ц е в а. Вы имеете в виду Николая Ивановича Ковалева. Ведь так?

Ц в е т а е в а. При чем тут Николай Иванович. Если вы уж вынуждаете меня признать, то речь идет о нашем главном бухгалтере, о Степане Иваныче.

Кудрявцева резко встала, отвернулась. Только вздрагивают плечи.

(Страшно перепугалась.) Что с вами? Дать вам воды?

К у д р я в ц е в а (взяла себя в руки. Кинулась к Маше). Машенька! Милая, добрая, славная моя девочка! Ты прости меня! Я, дура, не додумалась, что девушка может стыдиться своей чистоты и изображать эдакую прожженную… Машенька! Боже мой! СТЕПАН ИВАНОВИЧ! А ведь действительно, действительно! Он был женат, у него двое детей. И он носит костюмы тех же размеров, что и Николай… Иванович! Машенька! (Она схватила свою сумку и вынула новый свитер.) Вот! Подарите ему! Подарите!

Ц в е т а е в а. Я ни за что этого не возьму.

К у д р я в ц е в а. Я вас прошу. Вы не знаете, как это для меня важно!

Ц в е т а е в а. Спасибо! Большое вам спасибо. А ведь как точно меня к вам адресовал Николай Иваныч. Спасибо! (Целует Кудрявцеву. А потом растерянно смотрит на свитер.) Но откуда здесь у вас мужской свитер?

К у д р я в ц е в а. Пусть останется между нами. Этот свитер я хотела подарить Николаю Ивановичу Ковалеву… Думала, он женится… а он тут ни при чем.

Ц в е т а е в а. Спасибо!

К у д р я в ц е в а. Ну, бегите же, бегите скорее к своему бухгалтеру! И любите его, любите. Он действительно достоин большой вашей любви.

Цветаева смущенно уходит.

(Осталась одна.) Боже мой! Какая же я глупая! (И тут же она услышала Юркину песню, что доносится с реки.)

Г о л о с Ю р к и:

К у д р я в ц е в а (не заметила, как начала подпевать ему).

Входит Д ы м о в.

Д ы м о в. Я тут посидел и подумал…

Кудрявцева отсутствующим взглядом смотрит на него.

А что, если мне на те деньги…

К у д р я в ц е в а. На какие деньги? О чем вы?

Д ы м о в. Так вот я же вам объясняю, Клавдия Михайловна.

Ю р к а (снова запел).

Кудрявцева смотрит на Дымова, но сама она там, на реке, с этой прекрасной песней.

Д ы м о в. Вот если на те деньги…

К у д р я в ц е в а (витает в облаках). Я с вами согласна! Вы абсолютно правы!

Дымов опускается на большой камень, смотрит на Кудрявцеву с недоумением, а она глупо улыбается ему. Пауза. Только песня с реки.

З а н а в е с.

Клуб. В пятиэтажном блочном доме-общежитии первый этаж — клуб строителей. Вечер. Идут приготовления к какому-то торжеству, а может, просто к вечеру молодежи. Развешивают цветные гирлянды, на стенах и стеклах окон намалеваны какие-то смешные рожицы. На маленькой эстраде под руководством Ю р к и новоиспеченные г и т а р и с т ы пристраивают к микрофону массу проводков от своих электрогитар. Все время в зал вбегают какие-то л ю д и, причем почти все в рабочих робах, — посмотрят, как ведется подготовка, и тут же исчезают, чтобы через полчаса войти сюда чинно, в новом модном костюме или платье.

К Юрке подошла Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. Юра! Последнюю чистую рубашку надел? Чтоб завтра же принес — я все их перестираю!

Ю р к а. Как раз завтра я их отнесу в краску! Элегантный черный цвет!

Д а ш е н ь к а. Ну почему, почему ты не хочешь, чтобы я тебе постирала?

Ю р к а (взял ее руки и очень нежно). Такие белые-белые, нежные-нежные пальцы — и вдруг стирка рубашек…

Д а ш е н ь к а. Юра, ну Юрочка!

Ю р к а (снова с напускной бравадой). Я считаю, что твои руки достаточно белы, чтобы их еще отбеливать в стиральном порошке! (И отошел снова к своим гитаристам.)

Дашенька направилась к Н ю р е, которая под ее руководством отрабатывает жесты и движения корпусом на европейско-эстрадный лад, мурлыча очередную модерновую песенку.

В одном из самых отдаленных углов организован буфет с пивом и пирожками. Там тоже молодые с т р о и т е л и. Говор, отдельные выкрики, звон гитары и посуды, оживление. Входит принаряженный Д ы м о в. Взял себе стул и сел напротив эстрады. Не скрывая своего иронического отношения к гитаристам, задирает их.

Д ы м о в. Цыганский ансамбль на этих шнурочках будет привязан?

Ю р к а. А-а! Местный товарищ Ротшильд или несостоявшийся передовик-комбинатор.

Д ы м о в. Это что ж, под балалайку массовые танцы будут? А как оборвется проводок? Ха-ха!

Ю р к а. Есть решение профкома стройки о выделении нам средств на оборудование клуба всякой шумной техникой.

Д ы м о в. Да такое же решение еще два года назад выносилось.

Ю р к а. Чего вам от нас надобно, старче? Ящики мы сколачивать не будем!

Д ы м о в. А чего их сколачивать, когда они вона у входа в общежитие стоят…

Ю р к а (подхватил). И вы опасаетесь, что кто-нибудь умыкнет? Не волнуйтесь.

Д ы м о в (почти серьезно). Да вот, может, старому человеку подмогнете? До базара только донести.

Ю р к а. Ого! Вам еще помогать? (Своим гитаристам.) А что, старики? Поможем старичку частничку? (Дымову.) Пошли! (Вслед за Дымовым выходит из клуба.)

Д а ш е н ь к а (Юрию вслед). Юра! Будешь проходить мимо почты, брось, пожалуйста, письмо.

Юра принял у нее из рук объемистое письмо, улыбнулся.

Ты чего?

Ю р к а. Боюсь, что твой корреспондент тебе снова не ответит. (Уходит, смеясь.)

Д а ш е н ь к а. Почему? Юр! ПОЧЕМУ?!

Г о л о с Ю р к и. Потому что твоя практика устарела-а-а.

Дашенька стоит растерянная. К ней подошла Нюра.

Н ю р а (тихо, стыдливо). Даш, может, напрасно мы это… тренируемся… Засмеют потом ребята…

Д а ш е н ь к а (решительно). Что значит — засмеют? С чего ты взяла? Идем на эстраду. И попробуем у микрофона. Да не бойся, он сейчас выключен.

Они поднимаются на эстраду. Нюра смотрит на микрофон, и ее невольно, как кролика к удаву, тянет к микрофону. Она запела.

Н ю р а (поет).

Она продолжает петь, а в клуб входит, одетый в новый костюм, с набором орденских планок, З а в ь я л о в. Вид у него бодрый. Вместе с ним приходит ш о ф е р самосвала, тот, что дрался с Юркой (Осипов). Шофер, видимо, выпил немного. Он тоже одет прилично.

Ш о ф е р. Ну вот, Петр Петрович! Вот он, буфетик. Культура. (Подошел к буфету.)

З а в ь я л о в (всем). Здравствуйте, хлопцы! И девчата тоже, конечно, здравствуйте!

Возбужденный, входит с большой коробкой, перевязанной розовой лентой, д е д Р о м а н. Подлетел к Завьялову.

Д е д Р о м а н. Петр Петрович! Всех обегал, всех нашел. Вот только последняя коробочка, но я сейчас…

З а в ь я л о в. Действуй, действуй согласно инструкции.

Дед Роман подходит к буфету. Завьялов наблюдает за ним.

Д е д Р о м а н (буфетчице). Уважаемая товарищ Чечеткина! По поручению руководства стройки комбината и лично от Петра Петровича Завьялова, в честь праздника Дня строителя, торжественно вручаю вам подарок… ценный!

Буфетчица, смущенная, разворачивает сверток, развязывает ленту.

(Продолжает.) Это у нас на эсминце комсорг митинги проводил, так тоже говорил — нечего кадилом махать, надо дело делать! Правильно?

Буфетчица развернула сверток и, вынув свою же вазу в серебре, густо покраснела.

Все в целости? Говори спасибо Петру Петровичу…

Б у ф е т ч и ц а. Петр Петрович! Вы неправильно меня поняли…

З а в ь я л о в. Что? Не нравится подарок к празднику? По-моему, эта ваза именно в твоем вкусе, Чечеткина. Можешь в нее теперь апельсины положить… (И выложил на прилавок несколько апельсинов.) Вот. Поняла? Ну, то-то же! (Всем.) Правильно руководство отмечает хороших работников, а?

Д е д Р о м а н. Как в песне: «По заслугам каждый награжден!» Извините, Петр Петрович, но я бегу. Мой пост на дамбе оставлять никак не положено! Николай Иваныч заругает! (Уходит.)

Люди громко заговорили, и за шумом голосов не слышно, что в это время сказал шофер буфетчице. Но шум улегся, и в наступившей тишине прозвучал голос буфетчицы. Это та самая, что приходила с вазой к Завьяловой.

Б у ф е т ч и ц а. Не держим! И нечего мне мигать, ты не светофор, я не водитель.

Ш о ф е р. Таечка! Будь человеком! Это ж не мне! Это вот нам с Петром Петровичем! А для дружинников ты подкрась сиропчиком… Ну?! У тебя наверняка для своих припасено…

Б у ф е т ч и ц а. Петр Петрович! Вот он не верит… Я для вас с превеликим удовольствием, но нету! Ей-богу, ни грамма!

З а в ь я л о в. Чего, чего?

Б у ф е т ч и ц а. Да ей же богу! Нету у меня водки в заначке. Нету!

З а в ь я л о в. Так и надо!

Б у ф е т ч и ц а. Но он-то ведь просит…

З а в ь я л о в. Мало ли кто чего просит… (Шоферу.) Здесь не распивочная и не ночной ресторан, а клуб с буфетом…

Входит К у д р я в ц е в а.

О! Кого мы видим! (Направился к ней.)

Они вместе пошли осматривать оформление клуба.

Страшно волнуюсь, просто страшно. Еще неделю тому назад она должна была вернуться из санатория, а от нее ни письма даже, ни телеграммы.

К у д р я в ц е в а (не сразу поняла). От кого?

З а в ь я л о в. От Лиды, от жены. Может быть, что случилось? Может быть, заболела… Я тут без нее как без рук.

К у д р я в ц е в а. А вы написали ей то, что хотели написать?

З а в ь я л о в. Да. А что? Написал, что все эти побрякушки я по справедливости, ну и так далее…

Они уходят в глубину сцены, а на эстраде идет разговор.

Д а ш е н ь к а. Если ты будешь все так тянуть, то никому не будет интересно. Распевать надо только самое главное. «Но как на свете БЕЗ ЛЮБВИ прожить…» Поняла?

Нюра кивнула.

Ну и отлично! Давай еще разок, и кончено, а то народ уже собирается…

Ш о ф е р (буфетчице). Ну, черт с тобой, давай хоть пива!

Б у ф е т ч и ц а (открывает и подает ему две бутылки). Черт с тобой, а со мной трезвость!

В о л о д я (шоферу). Ты действительно подал заявление об увольнении?

Ш о ф е р (цедит из горлышка). Угу.

В о л о д я. А причина?

Ш о ф е р (оторвавшись от бутылки). Оклад можно использовать на ремонт Юркиной гитары! Меня волнует, что стали бурно иссякать левооздоровительные источники! (И снова пьет.)

В о л о д я. Трудно стало халтурить! Ну что ж — не держим.

Ш о ф е р. А я про что говорю? Думаете, здесь прижали, так и всюду порядок навели? На мой век хватит! А в книжечке красиво: «по собственному желанию».

В о л о д я. Э, нет! Погоди! Гитару-то ведь ты сломал?

Ш о ф е р. Нечаянно! Принес извинения и сейчас при всех еще раз извиняюсь! Так что преднамеренное хулиганство не приштопаете! А где этот нестриженый чижик, что мне холодным оружием грозил? Я с ним перед отъездом хотел бы еще раз объясниться.

В о л о д я. А может быть, с нами объяснишься?

Ш о ф е р. Не волнуйся. Я люблю тихо… наедине.

В о л о д я. Специалист! Смотри-ка ты! Это как в старой песенке. (Запел.) «Одному из урок в темном переулке приказали Мурочку пришить»…

Ш о ф е р. Если это рекомендация общественности, то, уступая просьбам трудящихся, и так можем…

В о л о д я. И так не выйдет! Имей это в виду.

Ш о ф е р. Усек. (Буфетчице.) Еще пару кружечек…

В о л о д я. Нет. И пива тебе хватит.

Ш о ф е р (вдруг). Да что вы за меня взялись? Что я вам, паразит-алкоголик? Что вам всем от меня нужно? (Решительно отошел в сторону.) Ухожу со стройки! Ухожу! Вон даже сам Петр Петрович Завьялов на все рукой махнул.

З а в ь я л о в. Не то говоришь, Осипов! Не то! (Подходит к шоферу.)

Их окружает толпа строителей.

А ты знаешь… Я недавно совершил один разумный поступок, и он все поставил на свои места. (Кудрявцевой.) У нас в Алупке есть санаторий для строителей, получивших производственные травмы, а так как моим переводом на должность заместителя начальника стройки больше всех был травмирован один близкий мне человек, я купил ему туда путевку, вылечил от накопительства и сам-то оказался вдруг здоровым и помолодевшим!

Ш о ф е р. Вот! И я тоже травму… материальную получил. М-меня бы не худо в санаторий.

Шумно входит Ю р к а.

Ю р к а. Ну, граждане-товарищи, то, что делают в Голливуде, — самодеятельность по сравнению с тем, что нам довелось увидеть.

Осипов поднялся и двинулся к Юрке.

Наступает тягостная тишина.

Представляете себе огромное скопище людей. Все кипит как в водовороте, и наш чувак Дымов «строго по лимиту», как по карточкам, продает свой товар.

Ш о ф е р. А ты подходишь к нему… (Подошел к Юрке.) Берешь его за рукав (берет Юрку за рукав) и…

Юрка решительно освободил свою руку, но шофер снова потянулся к Юрке, тогда несколько молодых парней взяли за руки шофера.

Ю р к а. Видимо, твои лавры не дают ему покоя.

Ш о ф е р. По этому вопросу я хотел поговорить с тобой отдельно. (Решительно отходит в сторону.)

Люди рассаживаются на стульях, стоящих вдоль стен. Юрка подходит к Дашеньке и вручает ей несколько писем.

Ю р к а. Вот. Все твои письма, адресованные «некоему» человечку, вернулись обратно.

Дашенька разочарована.

Моя мать не получала этих писем.

Д а ш е н ь к а. Ты вскрыл? Читал?

Ю р к а. Я не подонок, но… Я просто знаю этого парня, через которого ты пыталась пересылать письма моим предкам. И я написал ему, что, если он порядочный чувак, пусть не лезет не в свое дело.

Д а ш е н ь к а. Я хотела только… (И безнадежно махнула рукой.) А ты ничего не понял! (Поспешно уходит из клуба.)

К у д р я в ц е в а. Ну что же, товарищи молодежь, долго нам еще… ждать?

В о л о д я. Сейчас, сейчас.

В клуб с огромным ящиком входит Д ы м о в.

Гитаристы встретили его дружным смехом.

Г о л о с а. Перешел на производство более крупных габаритов.

— Нет, просто, видимо, один остался нереализованным.

Д ы м о в. Вместо того чтоб гоготать, лучше помогли бы!

З а в ь я л о в. Вы напрасно, Савелий Родионович, свои левые дела выставляете напоказ…

Д ы м о в. Эх, Петр Петрович, Петр Петрович! Умный человек, а ничегошеньки не понял! Сколько лет ты обещал молодым музыку приобресть?

З а в ь я л о в. Не волнуйся! Приобретем.

Д ы м о в. Улита едет… А тут вот он! МАГ-59! Клубный магнитофон! Подарок от потомственного строителя. Пока вы языками чесали в обеденные перерывы…

Ю р к а (поражен). Дымов! А ты же человек! Вот лажанул меня!

Г о л о с а. Ай да Родионыч!

— Всех обвел!

— Спасибо, старик!

В о л о д я. От имени всех присутствующих…

Д ы м о в (перебил). Да ладно там! Только заранее не хайте нашего брата старого рабочего!

К Дымову направляется шофер.

Ш о ф е р. Ай да Дымов! Ну, просто герой! Герой! Только дурачки нынче перевелись! Это ж вроде как из того стишка: «Откуда деньжата? С базара, вестимо! Меня критикнули, и я стал другим». Ха-ха! Испугался, вот и все!

Д ы м о в. По-твоему все получается складно да ладно! Конечно, и критика помогла… Только я вот что скажу тебе, Ванька… Настоящий рабочий человек тем и отличается от примазавшихся, что не только о своем кармане думает.

Ш о ф е р. Болтовня!

Отходит к буфету, и вдруг тут он увидел Юрку, одиноко стоящего у окна и смотрящего на улицу. Случилось так, что в этот момент внимание всех присутствующих было обращено на эстраду, где устанавливают магнитофон и пробуют, как через него усиливается звук. Шофер огляделся. Убедился, что никто не видит, что они остались один на один с Юркой, тронул его за плечо. Тот обернулся.

Ю р к а (устало). Чего тебе?

Ш о ф е р (взял пустую бутылку из-под пива). Сейчас будет расчет!

Посмотрел на эстраду — там шипит магнитофон. Шофер решительно о край мраморного столика стукнул бутылку — в руке у него осталось отбитое горлышко. Юрка попятился к окну, но дальше отступать некуда. Шофер медленно идет к Юрке. В этот момент в клуб вбежал К о в а л е в. Возбужден до предела. Ищет кого-то глазами. Увидел шофера. Кинулся к нему.

К о в а л е в (заорал дико). Вор!! Вот ты где! (Схватил шофера за рубаху.) Я только что узнал о твоем воровстве, о левых делах! Кубышку на дачах набивал. Негодяй!

Шофер мгновенно отрезвел. Из руки выпало стекло. Ковалев этого не заметил.

Ш о ф е р. Да, Николай Иваныч! Да я, да вы послушайте… (Вырвался и убежал из клуба.)

Ковалев еще в сильном возбуждении подошел к Завьялову и Кудрявцевой.

К о в а л е в. Я вынужден отменить ваш приказ, Петр Петрович, насчет дамбы! Река пухнет на глазах. (Уходит.)

З а в ь я л о в (с усмешкой). Пьяный… от большой власти!

К у д р я в ц е в а (подходит к эстраде). Ну что, Лазарев, хороший подарок получили?

Ю р к а. Магнитофончик, конечно, не фонтан, но дареному коню… Шучу, шучу! Отличная машина. Сразу же и запишем концерт на магнитофон. Первым номером нашей обширной и самой модерновой программы выступает ансамбль гитаристов под моим чутким художественным руководством. Представляю вам солистку нашего ансамбля бетонщицу Анну Туманову, или, нежно, Нюру. Исполняются куплеты на темы наших достоинств и недостатков. Прошу.

Люди захлопали в ладоши. Нюра запела.

Н ю р а.

В с е.

Люди захлопали в ладоши. Юрка жестом прервал аплодисменты. В наступившей тишине, изрядно смущенная, Нюра запела второй куплет.

Н ю р а.

В с е.

Снова люди захлопали в ладоши.

Г о л о с а. Молодцы! Во дают! Давай, Нюра, еще!

Юрка нетерпеливым жестом прервал шум. Наступила тишина, и в это время откуда-то совсем недалеко раздался какой-то рокот, замигал свет. Но никто на это не обратил внимания. И Нюра стала продолжать.

Н ю р а.

В с е.

Захлопали в ладоши, а когда вдруг погас свет и в полной тишине зала раздался нарастающий гул, люди молча стали подниматься, смотреть в окна. Вот тут-то и донеслось несколько отчаянных женских голосов: «Помогите!..», «На помощь!» Люди повскакали со своих стульев. Невообразимый шум. Крики.

Г о л о с а. Что случилось?

— Пожар, что ли?

— Тише, ничего не разобрать!

З ы ч н ы й г о л о с З а в ь я л о в а. Тише, тише, товарищи! Погодите!

На более светлом фоне неба, в проеме большого окна, показалась фигура д е д а Р о м а н а.

Д е д Р о м а н (властно, взволнованно, но негромко). Каменка прорвала дамбу! Лавина! Заливает бараки семейных!

Закричали люди.

К у д р я в ц е в а. Тихо! Где Ковалев? Здесь?

Д е д Р о м а н. Они там с Дашей, у дамбы!

Кинулись люди из клуба.

Г о л о с а. Быстрее! Быстрее!

З а н а в е с.

Полная темнота. Только рев воды, крики женщин и детей. Ревут моторы самосвалов и вертолетов. Ближе к порталу, возле самой рампы, полузатопленный вагончик Дашеньки с покосившимся лозунгом: «Даешь окончание стройки в срок!»

Г о л о с а. Включай прожектора! Давай свет!

Зажглись прожекторы с боков нового недостроенного моста. По всему пространству сцены, то ближе, то дальше, стали видны коньки крыш затопленных домов. Видны силуэты людей на лодках и плотах. На самом высоком месте укрепленной дамбы стоит К о в а л е в с мегафоном в руке.

Р а д и о г о л о с. Николай Иваныч! Самосвалы подошли!

К о в а л е в. Давайте сюда самосвалы. На меня! На меня. Еще! Еще! Ближе! Ближе! Сваливай! Еще, еще давай, Петр Петрович!

З а в ь я л о в. Не задерживай.

Р а д и о г о л о с. Товарищ Ковалев. Прибыли вертолеты.

К о в а л е в. Вертолеты — на спасение людей из затопленных домов.

Р а д и о г о л о с. Есть на спасение!

К Ковалеву поспешно подходит К у д р я в ц е в а.

К у д р я в ц е в а. Николай Иваныч! Кончились конструкции.

З а в ь я л о в (подошел). Нету больше! Теперь не сносить головы! И почему Лидия не едет.

К о в а л е в. Кончай причитать! (Секунду подумал.) Давай все мешки с цементом, песком! И все сюда!

З а в ь я л о в (безнадежно). Да разве этим поможешь?.. Их же будет смывать с перемычки… Если бы…

К о в а л е в (не слушая его. Зычно в мегафон). Эй, на «МАЗе»! Подавай задом! Еще, еще!

Подползает к нему огромный «МАЗ».

(Зло Завьялову.) Ну, чего вы стоите? Давай мешки!

З а в ь я л о в. Знаешь что, Ковалев, ты мной не командуй! Я в свое время тоже был…

К о в а л е в (ему сухо). Не рассуждайте!

К у д р я в ц е в а. Нам бы этот проран забить и…

З а в ь я л о в (все стоит в нерешительности). Нам бы как-то до утра продержаться, а там, глядишь… Ковалев! Запроси телеграф, может, у них какие вести есть от Лидии? А?

К о в а л е в (шоферу «МАЗа»). Ну, чего ты замер! Открывай дверцу и вали его в проран! А сам прыгай! Ну! Смелее! (Завьялову.) Чего стоите?

З а в ь я л о в. Николай, ну чего ты на меня…

К у д р я в ц е в а (Завьялову). Да что же вы действительно стоите! Выполняйте приказ.

Завьялов уходит.

И побыстрее, побыстрее, Петр Петрович!

Г о л о с З а в ь я л о в а. Да все это бесполезно… Так запроси телеграф, а?

К о в а л е в (шоферу «МАЗа»). Ну! Смелей! Вот так! Прыгай! Прыгай, говорю!

Огромный «МАЗ» перевернулся, и только видно, как в последний момент из него выпрыгнул ш о ф е р.

(В мегафон.) Диспетчер!

Р а д и о г о л о с. Есть диспетчер!

К о в а л е в. Запроси телеграф! Нет ли там телеграммы на имя Завьялова. Волнуется человек.

Р а д и о г о л о с. Есть запросить телеграф.

К о в а л е в (Кудрявцевой). Удачно свалили «МАЗ», он хорошо заторил проран. Теперь бы только побыстрее сюда щебенку и цемент! Клава!

К у д р я в ц е в а. Поняла! (Убегает.)

Р а д и о г о л о с. Николай Иваныч! Есть телеграмма-«молния» Завьялову Петру Петровичу!

К о в а л е в. Читай!

Р а д и о г о л о с. Не имею права… Она интимного содержания.

К о в а л е в. Ясно, ясно. Понял.

К Ковалеву подбежал д е д Р о м а н.

Д е д Р о м а н. Двоих детишек только не можем найти, а так остальные все спасены… (И посмотрел туда, куда смотрит Ковалев.) Да это ж Дымов!

К о в а л е в. Там с ним этот Володька-комсорг… Володя! (Им туда.) Обходите проран! Дальше! Дальше! Затянет же! (И облегченно вздохнул.) Ну вот! Давай руку! (Вытягивает на дамбу мокрого Дымова. И тут же.) Володя! Куда! Назад! (И даже закрыл лицо руками.)

Д е д Р о м а н. Не справился с течением! Эх ты! Как его шибануло!.. О машину!..

К о в а л е в. Где ваша лодка?!

Д е д Р о м а н. Есть! (Убегает.)

А кругом голоса, вспыхивают на водной поверхности лучи прожекторов.

Г о л о с а. Сюда-а, сюда-аа! Вот здесь двое ребятишек!

— Помогите! Помогите!

— Сюда, сюда! Да подгребай!

— Ну, ну! Тяните же!

На дамбу д е д Р о м а н и Н ю р а вносят В о л о д ю.

Н ю р а. Без сознания.

К о в а л е в. Головой стукнулся!

Д е д Р о м а н. Может, еще спасем! Быстрее!

Поспешно уносят Володю.

Д ы м о в. Меня спас, а сам… вот она, русская натура…

Вбегает З а в ь я л о в.

З а в ь я л о в (еле дышит). Николай! Ты скажи диспетчеру… Ты ему скажи, что я разрешаю… Пусть читает «молнию». Ну, будь другом!

К о в а л е в (в мегафон). Диспетчер!

Р а д и о г о л о с. Есть диспетчер!

К о в а л е в. Завьялов просит прочитать «молнию». (Пауза.) Ты слышишь? Читай!

Р а д и о г о л о с. Ну, смотрите. Я за это не отвечаю.

З а в ь я л о в (ткнулся в мегафон, висящий на груди Ковалева). Читай! Это я, Завьялов.

Р а д и о г о л о с. Понял. Понял. Читаю. Телеграмма. «Молния Стройхимкомбинат. Завьялову. Письмо получила. Не жди. Ушла навсегда. Лида». Все.

Пауза. Завьялов медленно опускается на землю. Ковалев с жалостью смотрит на него.

К о в а л е в. Да полно тебе, Петр Петрович! Раз тряпки ей дороже — катись она…

З а в ь я л о в. Ты знаешь, что бывает, когда человек любит?

К о в а л е в. Знаю. Представь, знаю. Но сейчас…

З а в ь я л о в. Ничего ты не понимаешь. Ведь я один как перст.

К о в а л е в. А ты поройся в памяти, может, кого еще из близких припомнишь? А сейчас… В общем, вставай — и за дело. Цемент давай! Ну, живо!

Завьялов встал и пошел прочь, чуть не плача.

К у д р я в ц е в а (подошла). Есть цемент!

К о в а л е в. Давайте в проран!

К у д р я в ц е в а. Ты куда! Не смей!

К о в а л е в. Садись в лодку! (И сам первый сбегает с дамбы в глубину сцены.) Завьялов! Подмени меня здесь!

Она убегает за ним. З а в ь я л о в командует на дамбе самосвалом. А на первом плане, из оркестровой ямы, на крышу затопленного вагончика вылезает Ю р к а все в той же белой нарядной сорочке и совершенно промокший.

Ю р к а (сложив руки рупором). Дед Роман! ДЕ-ДУШ-КА! А где же Даша? Где?

Г о л о с д е д а Р о м а н а. Она была в вагончике!

Ю р к а (кинулся ничком на крышу. Стучит кулаками, кричит). Даша! Дашенька! Даша! Милая! Родная! (В отчаянии.) Ну, неужели ты не слышишь?

К вагончику подплывает лодка. На крышу вскакивает К о в а л е в, помогает вылезти К у д р я в ц е в о й.

К о в а л е в (Юрке). Она там?

Юрка кивнул.

Видимо, дверь заклинило, не может вырваться.

Ю р к а. Нет, я слышу ее. Она под самой крышей!

К о в а л е в. Там осталось с полметра воздушной подушки… Надо через окно!

Ю р к а. Дашка! Любимая! Дашка! (Кидается в воду за вагончик. Только мелькнули его ноги. Нырнул.)

К о в а л е в. Сумасшедший! Ты же один ее не вытащишь! (Прыгает за Юркой вслед.)

К у д р я в ц е в а. Коля! Коля! Тут вот веревка. На! На! Держись. Держись, Коленька! (Легла на крышу вагончика, чтобы удержать веревку.) Ну вот! Вот так. (Вдруг дико закричала.) Я не удержу! ТОВАРИЩИ! Помогите же кто-нибудь!

Г о л о с а. Сюда! Сюда!

— Здесь есть крыша!

— Вода пошла на убыль!

— КО-ЛЕНЬ-КААА!

И весь свет вдруг вырубается, голоса как бы тонут. И тишина. Медленно начинает рассветать. Угадываются контуры вагончика. Возле него колышется на воде лодка. Лодка вместе со спадом воды опускается все ниже. Это просто поднимают вагончик, и создается впечатление, что лодка опускается. Когда станет совсем светло, зритель увидит сидящую на крыше Д а ш е н ь к у. На крыше лежит Ю р к а и спит, уткнув голову в ее колени. Она нежно перебирает его мокрые волосы. И что-то беззвучно шепчет. Рядом на крыше вагона еще н е с к о л ь к о ч е л о в е к. В лодке, привязанной к вагончику длинной веревкой, сидят, взявшись за руки К у д р я в ц е в а и К о в а л е в.

К о в а л е в. А все же там, где укрепили дамбу сваями, — выдержала… Жаль Володю!

К у д р я в ц е в а. Молчи!

К о в а л е в. Хорошо, что быстро подоспели вертолетчики.

К у д р я в ц е в а. Молчи…

К о в а л е в. Теперь работы еще прибавится…

К у д р я в ц е в а. Помолчи, глупый ты мой! Как я испугалась…

Звучит песня:

Живая картина.

З а н а в е с.