Моя жизнь с Драйзером

Глава 19

В канун нового 1929 года мы с несколькими друзьями ужинали в знаменитом старинном типично немецком ресторане на 14-й улице. Драйзер с удовольствием бывал в этом ресторане, где он обычно встречался с кем-нибудь из своих старых знакомых.

Позже мы поехали на костюмированный бал, устроенный редакцией «Ныо Мзссиз». На это необычное празднество съехалось много интересных людей самых различных профессий и направлений – художники, писатели, поэты, журналисты, политические деятели, социалисты, радикалы, педагоги, музыканты, драматурги и другие люди, так или иначе связанные с Гринвич-Вилледж. Я никогда не бывала на таких балах, и мое любопытство, естественно, было возбуждено. В течение вечера многие гости подходили к нам (мы сидели в одной из лож, расположенных между ярусами танцевального зала), чтобы перекинуться несколькими словами с Драйзером, и в перерывах между танцами, длившимися до утра, завязывалось немало интересных разговоров. Мы не надели специальных маскарадных костюмов, но на мне было платье из мягкой белой шерстяной домотканной материи, сшитое наподобие русского казакина. Платье было прелестно вышито традиционным русским узором – вышивка была спереди сверху донизу, на рукавах и стоячем воротнике. Ослепительно-белый головной убор в русском стиле завершал ансамбль. Мне нравился этот наряд больше всех моих прежних платьев.

Танцуя, я обратила внимание на очень высокого и красивого молодого человека, возвышавшегося, как жираф, над большой группой людей, наблюдавших за танцующими. Когда музыка смолкла, он подошел и пригласил меня на следующий танец. Он оказался изящным, веселым и остроумным человеком.

Когда я повела его в нашу ложу, где был Драйзер и остальные, он отрекомендовался как его преподобие Маккарл Нилсен, священник унитарной церкви.

Драйзер спросил:

– Так вы проповедник? И что же вы проповедуете в наши дни?

Нилсен, застигнутый врасплох, пробормотал что-то о необходимости любить своих врагов. Драйзер, усмехнувшись, ответил:

– Ну, это как раз легче всего. Гораздо труднее ужиться с друзьями.

В первые месяцы 1929 года мы попали в нескончаемый водоворот нью-йоркского зимнего сезона. Драма, опера, концерты, лекции и художественные выставки, а также различные домашние вечера следовали друг за другом.

Около года назад Вейман Адамс нарисовал портрет Драйзера, который он закончил в два сеанса. Первый сеанс длился целый день, а к концу следующего дня портрет был готов. До сих пор я дорожу этим портретом как самым ценным сокровищем.

В разгар сезона Вилл Дюрант дал обед в честь Джона Коупера Поуиса в «Романи Мари» на Вашингтон-сквер.

На обеде выступали Вилл Дюрант, Драйзер, Поуис и многие другие. Тедди в этот вечер произнес речь с большим подъемом, так как он не только восхищался Поуисом, но и любил его. Пока он говорил, я наблюдала за внимательно слушавшим Джоном; на лице его, беспрестанно менявшем свое выражение, было написано глубокое волнение. Наконец наступила очередь Джона.

«Когда поднялся Драйзер, казалось, что это монолит Стоунхенджа обращается к нам с речью. Вот он, этот монолит!» – произнес он с низким поклоном в сторону Драйзера, весь как бы падая ниц перед ним, что придало особую выразительность его словам.

. Мне часто приходило в голову, что Тедди подобен незыблемой скале. Ничто не могло поколебать его по-настоящему. Он высился словно сфинкс, и человеческие эмоции разбивались о него, как волны о скалистый берег. Это был, однако, добрый, благожелательный и все понимающий сфинкс, но как бы слепленный из противоположных элементов: доброты и жестокости, теплоты и холодности, вежливости и грубости, щедрости и бережливости, стремления к созиданию и стремления к разрушению, наивности и хитрости, целомудрия и развращенности. Я начинала понимать, что гений подобен солнцу. Оно может согревать человека, питать его, поддерживать и придавать ему силы или, наоборот, причинять ему страшные ожоги и даже убить его, ибо оно не сознает, как действует на людей. Оно просто существует.

Ноябрь 1929 года был трагическим месяцем. Внезапно, без всякого предупреждения, на бирже произошел крах, повлекший за собой самоубийства и хаос. Казалось, будто мчавшийся на всех парах экспресс был внезапно и резко остановлен силой всех тормозов. Люди пришли в смятение, впали в истерику. Некоторые из наших друзей, ходившие по самому краю пропасти, были начисто разорены. Даже Драйзер серьезно пострадал, ибо он тоже поддался уговорам хитрого спекулянта-биржевика, убедившего его вложить деньги в какие-то акции и облигации, цены на которые «должны были наверняка подняться до небывалой высоты». Вместо этого многие из них совершенно обесценились. К счастью для нас, у Драйзера на руках никогда не бывало подолгу много денег и он не мог вложить их все; к тому же он был настолько благоразумен, что купил загородный участок в 35 акров.

Было ясно, что всю страну ожидало резкое падшие уровня жизни; и все же, хотя каждый ощущал эту неизбежную перемену, мало кто представлял себе всю глубину падения, какое предстояло испытать стране в последующие годы.