Моя жизнь с Драйзером

Глава 4

Когда поезд пересек пустыню, мимо нас промелькнула апельсиновая роща. Ни Драйзер, ни я никогда до той поры не видели апельсиновых деревьев. Мы стояли в этот момент на площадке вагона – перед нами была необычайная страна, с которой нам предстояло познакомиться.

Однако Лос-Анжелос, когда мы в него вступили, поразил нас своей заурядностью. Прожив дне недели и гостинице и ознакомившись с городом, мы решили обосноваться в районе Уэстлейк-парка. В квартирке, которую мы сияли у частных лиц в уютном домике на Алварадо-стрит, был балкон, выходивший на типично калифорнийский дворик, полный цветов и солнца. Балкон, залитый солнцем,- что может быть приятнее после долгой жизни в Нью-Йорке среди его кирпичных ущелий и мостовых?

Драйзер расцветал под солнцем, словно цветок, обреченный долгое время расти при искусственном освещении, и ласка этих теплых лучей в соединении с гармонией любви переполняла все его существо радостным ощущением новой жизни, которое светилось в его глазах и во всем его облике.

Вечерами мы часто гуляли по Уэстлсйк-парку. Как-то раз, чудесной лунной ночью, когда мы шли по тенистой аллее, я заметила слезы на глазах Драйзера. Я спросила его, о чем он плачет.

– Все это слишком прекрасно,- сказал он.- За что мне выпало такое счастье? Почему жизнь даровала мне радость видеть эту утонченную красоту?

И по мере того как шли дни, я снова и снова замечала, как часто доводила его до отчаяния быстролетность каждой прекрасной минуты. Драйзер в полном смысле слова благоговел перед красотой в любых ее проявлениях.

Неделю за неделей мы знакомились с окрестностями Лос-Анжелоса, добираясь туда на трамвае, в автобусе или пешком, так как автомобиля у нас тогда не было. На протяжении нескольких миль дорога шла лугами и полями, потом вливалась в небольшие поселки, зачастую не имевшие даже поперечных улиц или переулков. Лишь через четыре-пять лет отдельные кварталы этих населенных пунктов были соединены между собой улицами, идущими перпендикулярно главным артериям.

Порой нам попадались большие нефтяные промысла с целым строем вышек, напоминавших собою лес; они нередко располагались рядом с жилыми кварталами, неподалеку от административного центра города. Одна – две из наиболее крупных киностудий первоначально тоже помещались в центре города, но потом, когда город вокруг них разросся, они вынуждены были перекочевать в менее заселенные места.

Я припоминаю, что поездка на побережье показалась мне тогда целым путешествием, теперь же – двадцать минут езды по широкому бульвару мимо роскошных магазинов – и вы на берегу океана. В те времена бульвар Уилшайр был просто широкой проезжей дорогой, по обеим сторонам которой пестрели объявления о продаже земельных участков, с указаниями площади в футах и длины прилегающей к дороге стороны участка. Теперь – это Пятая авеню Западных штатов.

Во время наших бесчисленных прогулок по западной части Голливуда мы с изумлением глядели на гигантские эвкалипты, вывезенные сюда из Австралии; некоторые из них теряли кору, которая длинными пластами лежала на земле, и обнаженные стволы этих деревьев были похожи на мощные человеческие торсы. Стручки красного перца осыпались с нависавших над тропинками ветвей перечных деревьев, которыми в те времена обсаживали аллеи, чтобы сделать их тенистыми. Нередко эти стручки словно ковром устилали землю, и невозможно было не наступить на них; мы то и дело слышали, как они с треском лопались у нас под ногами.

Уже несколько месяцев мы с Драйзером были совершенно неразлучны, но, в конце концов, наступил день, когда я почувствовала, что пора выяснить, могу ли я найти себе здесь самостоятельную работу, ибо таковы были мои первоначальные планы.

В тот день я отправилась из дома с намерением посетить несколько киностудий; они были разбросаны по всему городу, и добираться туда приходилось на трамваях. У меня не было никаких рекомендаций, и я понимала, что мне предстоит нелегкое дело, которое, вероятно, потребует большой настойчивости.

Тем не менее я твердо решила: что бы я ни предприняла, я буду действовать только от своего имени; я отнюдь не хотела рисковать своими отношениями с Драйзером, используя их в своих интересах. Мы решили сохранить нашу связь в тайне, и это нам удалось: три года прожили мы в Лос-Анжелосе, и только самые близкие друзья были посвящены в наш секрет.

Я была неопытна, никому не известна и знала, конечно, что меня ждут большие трудности, но все же я не подозревала, какой сложный организм и какую неприступную крепость представляет собой большая киностудия и какое ничтожное значение имеет тот факт, что вас записали в ее толстый, пухлый регистрационный журнал. Драйзер нарисовал очень живую картину Голливуда тех дней в серии статей, написанных им для журналов «Шэдоуленд» и «Мак-Коллс», и они произвели настоящую сенсацию, так как показывали Голливуд с черного хода. Многие факты он узнал от меня, ибо я всегда возвращалась домой с целым ворохом новостей и рассказывала ему обо всем, что мне приходилось наблюдать в мире кино.

Как-то в воскресенье, во время одной из наших обычных прогулок, мы попали в селение под названием Хайленд-парк. Мы прибыли туда в большом красном вагоне железнодорожной компании «Пасифик электрик». Это было тихое, маленькое местечко-просто кучка обыкновенных домов и лавчонок, но в окутывавшей его атмосфере тишины и покоя было что-то притягательное для Драйзера. Мы прошли по невысокому дощатому мостику, перекинутому через небольшую речку, от которой, как от многих рек и ручейков Калифорнии, осталось одно песчаное русло, носящее здесь название «арройо секо». Этот мостик и пологие зеленые холмы невдалеке – все было исполнено своеобразной сельской прелести. Теодор тотчас же сказал, что ему хотелось бы здесь поселиться. Почти до самого вечера бродили мы по поселку, пока не нашли квартиру в первом этаже небольшого двухэтажного дома. Домик был коричневый и стоял у подножья одного из зеленых холмов, и мы подумали о том, как приятно будет взбегать по утрам на вершину этого невысокого холма, залитого яркими лучами восходящего солнца. Уже одно это казалось нам настолько заманчивым, что мы не стали раздумывать и сразу сняли квартиру. Через несколько дней мы перевезли сюда наши скромные пожитки и обосновались в этом необычном, но привлекательном и интересном месте.

Вскоре, однако, выяснилось, что мы поселились по соседству с общиной религиозных фанатиков. Неподалеку от нашего дома, не более чем в тысяче футов от него, находилось весьма странное сооружение. Там, на деревьях, растущих по обеим сторонам «арройо секо», было устроено что-то вроде ковчега, куда собирались члены этой секты – длиннобородые, длинноволосые мужчины, которых можно было видеть днем в окрестностях поселка. Большинство из них жило в маленьких убогих домишках, разбросанных по плоским берегам высохшей реки. Около этих лачуг бродили тощие домашние животные, похожие на скелеты.

Наш хозяин, занимавший верхний этаж домика, не принадлежал к этой секте, но был не менее фанатичен на свой лад и являлся ревностным прихожанином одной из сельских церквей. Это был маленький, но весьма назойливый человечек, который примешивал религию ко всем делам и считал необходимым чрезвычайно много о ней разглагольствовать. Каждое утро, увидев нас, он громко и весьма торжественно восклицал: «Благословен господь!» или «Надеюсь, у вас все благополучно сегодня, с благословения господа бога, да прославится имя его!»

Нередко по вечерам во время наших тихих бесед с Теодором или в часы, когда он писал, стараясь сосредоточить на работе все свои мысли, тишина нарушалась громкими криками, которые отдавались во всех углах дома. Это означало, что к нашему хозяину пришел гость и оба они во время своей беседы, которая неизменно вращалась вокруг религии, так «вознеслись духом», что забыли обо всем на свете.

Жена нашего хозяина была ширококостной, угловатой, огрубевшей от работы женщиной, которая, как видно, немало потрудилась на своем веку, чтобы поддержать семью. Ее туловище неуклюже раскачивалось из стороны в сторону, когда она спешила куда-нибудь, решительно и твердо переставляя свои большие, тяжелые ступни. Когда она кричала «Генри!», ее голос поражал нас своим резким, металлическим и гнусавым звуком. Но Генри, если иногда и появлялся, то ненадолго задерживался возле нее, так как ему обычно предстояло где-нибудь на углу свидание с одним из таких же, как он, святош или какое-нибудь другое не менее важное дело.

Каждое воскресное утро в один и тот же час он отправлялся звонить в церковный колокол. Это было одной из его священных и важных обязанностей, которые, по его мнению, сильно возвышали его в глазах прочих заурядных прихожан, не говоря уже о несчастных грешниках, не принадлежащих к избранной пастве.

Более необычайную домашнюю обстановку, казалось, трудно было найти, и тем не менее, быть может, именно здесь создалась та атмосфера, в которой впервые зародилась у Драйзера мысль написать «Американскую трагедию», вскоре после того появившуюся на свет.

Время от времени я ездила в Голливуд, несмотря на то, что отдаленность нашего нового местожительства усложняла эти поездки: мне хотелось установить с киностудиями отношения, которые я могла бы использовать в будущем.

Вскоре, однако, мне пришлось убедиться, что мы живем слишком далеко, чтобы из моих поездок мог выйти какой-нибудь толк; на каждую поездку уходило больше половины дня.

Поэтому я отказалась от них на время и посвятила себя исключительно домашнему хозяйству и переписке на пишущей машинке рукописей Драйзера. Он работал над инсценировкой «Гения» для Лео Дитрихштейна, находившегося в то время в Нью-Йорке. Письмо следовало за письмом, пьеса перечитывалась снова и снова, но после переговоров, длившихся целый месяц, постановщики в конце концов решили искать другой путь к славе.

Я снова стала заниматься танцами. Так мы прожили несколько месяцев, работая, забавляясь, гуляя по холмам, расположенным позади нашего домика, посмеиваясь над забавными длинноволосыми фанатиками, читая друг другу вслух и наслаждаясь радостями жизни.