Моя Оборона! Лихие 90-е. Том 2

Глава 22

— Сначала выслушай и не перебивай, — сказал хрипловато Кулым.

— Ну хорошо, — ответил я, не отводя взгляда от веселящихся гостей.

Кулым покивал, помолчал пару мгновений, протяжно выдохнул носом. Потом начал:

— Настают тяжелые времена в нашем городе. Тяжелые времена для всех, но особенно для моей семьи. Нет больше единства в верхах, что сидели на Черемушках. Между нами началась война.

Нахмурившись, я посмотрел в тускловатые глаза Кулыма. Он выглядел уставшим как никогда. Обычно старик молодился и держался крепким. По-другому во главе ОПГ и не получится. Но теперь на лице его будто бы отразилась вся усталость, накопленная этим человеком за его длинную жизнь.

— Седой и Комар пошли против меня. Дело в наркоте. Они считают, что, торгуя ей поднимутся как никогда. И в общем-то, это правда. Поднимутся. Вот только я против таких дел. Немало я видел в молодости торчков, окончивших жизнь под забором. В перестройку потерял многих своих. Дрянь эта забрала. Потерял я и сына.

— Да? Он же жив, — нахмурился я.

— Старший, Иосиф — да. Но Ринат подсел на героин, когда попал в Афганистан. Не выдержал он напряжения войны и когда вернулся, уже плотно сидел на этой дряни. Ринат — поздний мой ребенок. От второй жены. Больно сильно я его опекал. Ну и вырос он от этого очень уж жаждущим воли. Волю он нашел сначала в армии, а потом и в наркоте. Так уж он думал.

— Передоз? — Спросил я.

— Наркота сожгла его изнутри. Гнить стал заживо. Превратился в животное, и сделать я ничего не смог. Ринат уехал из Армавира в Москву. Прятался от меня. Ну и узнал я о его смерти уже после того, как могила сына просела и сравнялась с землей. Узнал от Иосифа.

Кулым помрачнел. Опустил взгляд к молодым. На лице его отразилась настоящая слабость. Сейчас со мной разговаривал не Кулым, а всего лишь Марат Кулымов — немощный, покалеченный жизнью человек.

Тогда я понял, почему он так стоит за семью. Не справился он с воспитанием своих детей. Чувствовал поэтому за собой большую вину. И теперь, на склоне лет, поняв, что для него действительно важно, в трехкратном размере пытался отдать свой родительский долг внучке. Я видел, что именно в ее благополучии он видел благополучие своей «Семьи». Марина была для него семьей.

Потом на ум мне пришла другая мысль: неужели так сильно он мне доверился, что разрешил себе проявить в моем присутствии слабость? Разрешил себе быть слабым. А был ли кто еще, кроме меня, кто видел его таким?

— Я устал, Витя. Очень устал. И хоть впереди ждут меня суровые трудности, я могу с ними не справиться, если даже приложу для этого все усилия.

— Я понимаю, к чему вы клоните.

— Очень хорошо, — Кулым снова посмотрел на меня. — Значит, ты понимаешь, что кто-то молодой, решительный, полный сил сможет преодолеть эти трудности. Вот только беда в том, что нет у меня наследников, которые бы взяли все в свои руки. Оба сына получились бестолковые. Доверить руководство кому-то из своих людей я тоже не могу. Им тяму не хватит.

Я молчал, внимательно слушая и не перебивая. Понимал, какой вопрос он хочет мне задать, какое предложение сделать. Да только хотел, чтобы старик проговорил это вслух. Знал я так же, какой дам ответ. Мне кажется, он тоже знал.

— Тебя я знаю в сто крат меньше времени чем каждого из моих. Но в то же время ты проявил себя в сто крат лучше, чем любой из них. Скажи, Витя, пойдешь ли ты ко мне? Согласишься ли взять мои дела в свои руки? Конечно, не сразу, а со временем. Начнешь с бригадира, а то пацаны не поймут. Но до верхов ты дойдешь быстро.

Я вздохнул. Я никогда не курил и следил за здоровьем всю мою жизнь. Но в этот момент мне захотелось выкурить сигарету. Как обычно, когда в душе моей возникал какой-нибудь нехороший соблазн, я подавлял его силой воли. Подавил и это пагубное желание.

— Я рад, что вы доверяете мне настолько сильно, Марат Игоревич, но я откажусь от вашего предложения. Я не могу связать свою жизнь с ОПГ. Совесть мне не позволит.

— Зачем же ты помогал мне все это время? — Спросил Кулым совершенно ровным тоном, в котором снова проявились нотки жесткости.

— Я помогал не ОПГ, а людям в ней. Попроси меня о помощи Слива, Седой, или тем более Михалыч, они бы такой помощи от меня не получили. В моих глазах не осталось в них ничего человеческого.

— Что ж…

Кулым покивал. Во взгляде его отразилось что-то, что можно было бы назвать уважением.

— Другого ответа я от тебя и не ждал. Больно ты принципиальный человек, Витя.

Я ничего не сказал. Так, мы с ним и стояли, глядя вниз, на гостей. Среди них я видел и Марину. Девушка гуляла на свадьбе в гипсе, но он ничуть ее не портил. Скромное светло-серое платьице чуть выше колена подчеркивало красоту её фигуры. Девушка веселилась и танцевала несмотря на травму.

— Жаль. Марине ты очень нравишься, — сказал Кулым, проследив за моим взглядом.

— Я знаю, — ответил я тихо.

— Конечно. Конечно, знаешь. Понял все без всяких слов. Как и я. Ну ладно, Летов, бывай. Не буду отвлекать тебя от работы.

С этими словами Кулым выпрямился, потом оперся о тросточку. Я еще долго слушал ее стук, когда он спускался по ступеням, вымощенным цветастой плиткой. Потом увидел старика внизу. Он выпил вместе с Сидоренко, и когда заиграл медляк, к моему удивлению, стал танцевать с какой-то пожилой дамой. При этом Кулым говорил с ней о чем-то и улыбался так, будто нашего разговора и не было.

К часу ночи большинство дурацких свадебных конкурсов закончилось, и тамада — высокий, худощавый армянин, уже едва держался на ногах от водки. Да и слова во внятные предложения он складывал с трудом. Однако гостей, кажется, это ничуть не смущало.

Тем не менее праздничный кураж поутих, кто-то лениво танцевал рядом с музыкальной аппаратурой, другие вели ленивые пьяные разговоры за столом. Часть уже разъехалась, и в собутыльники приглашали даже парней из охраны.

Фима, который уже неплохо поднабрался, звал и меня пойти вниз, но я отказался. Настроения пить у меня совсем не было.

Я снова вышел на балкон. Темная мартовская ночь была прохладной, но ветер уже утих. Он угнал зимние тучи куда-то к горизонту. Часть небосклона очистилась, и на нем засеяла единственная полярная звезда. Очень яркая.

— Привет, — услышал я за спиной знакомый голос. Женский голос.

Я обернулся. Это была Марина. Девушка слегка придерживалась за дверной косяк, пытаясь скрыть опьянение. Правда, на ее молодом, почти детском личике и так было все написано.

— Привет, — ответил я суховато. — Как рука?

— Уже не болит, — она поправила перевязь так, чтобы показать мне обнаженные плечи.

Потом девушка прошла к парапету, оперлась об него рядом со мной.

— Красиво сегодня, — сказала она. — Зима уже надоела. Хочется тепла.

— Хочется, — согласился я.

Девушка будто бы хотела сказать еще что-то, но не решилась. И хотя, под алкоголем, она немного тянула слова, кажется, робость ее никуда не делась. По крайней мере, не вся.

— Ну, все еще прохладно, — сказал я. — Ты озябнешь в таком платье.

— В зале душно. Вышла подышать, а то мне дурно, — солгала Марина.

Я хмыкнул. Снял пиджак, повесил ей на плечи.

— Спасибо, — улыбнулась она. Я не ответил. — Не хочешь пойти в зал? Там уже много кто из ваших. А ты все тут мерзнешь.

— Я работаю.

— Ты, как всегда, в своем репертуаре.

Девушка обернулась, стала к парапету спиной, заглянула мне в глаза. Я только пожал плечами.

— Как всегда, — добавила она, опустив взгляд. — Я… Я просто хотела сказать спасибо. Так и не довелось после той нашей поездочки. Сразу в больничку забрали. А ты ведь спас меня, Витя. Уже дважды.

— Может, когда-нибудь ты научишься не попадать в неприятности, — улыбнулся я.

— Может, меня кто-нибудь научит, — она тоже показала белые зубки в милой улыбке.

— Может.

— Я… Я хотела спросить у тебя одну вещь. Можно?

— Можно.

— Ты… Ну… — Девушка замялась.

— Что?

— Ты свободен на следующих выходных?

— Еще не знаю. А что?

— Ну, просто… Я хотела выбраться на рынок. Кое-что нужно купить. Из одежды. А в магазинах такого не найти. Есть у меня знакомая девочка. У нее мама там торгует вещами. Импортными… Ну и… Просто дедушка одну меня теперь никуда не отпускает, а Сом пойти не может. День рождения у дочки справлять будет. Ну и я подумала, что если ты согласишься… В общем, дедушка отпустит меня с тобой. А потом мы могли бы зайти в одну прекрасную столовую. Там такие вкусные пирожные картошка м-м-м… А еще ром-бабы. Ты когда-нибудь пробовал ром-бабу?

— Ты приглашаешь меня на свидание? — Спросил я в лоб.

— Нет, нет что ты! Какое свидание, Витя⁈ — Испугалась девушка, и нотки опьянения будто бы начисто выветрились из ее речи. Раскрасневшаяся от алкоголя, она еще больше порозовела, но теперь от смущения.

— Можно было бы, — сказал я тактично. — Но невеста меня не поймет.

— Невеста? — Удивилась Марина.

— Да, невеста, — солгал я.

— Но… Ты не говорил мне о невесте… — Начала было она, но тут же замолчала. — В общем, ладно. Прости. Я не хотела доставлять тебе неудобств.

— Ничего. Ты не доставляешь. Марина?

— Да? — С надеждой посмотрела она на меня.

— Тут прохладно. Ты можешь заболеть. Тогда у дедушки будут ко мне вопросы, чего это я держу тебя на холоде.

— А… Ну да… — она вздохнула. — Вот…

Марина стянула мой пиджак, вернула мне.

— Ладно. Я… Мне пора… Пока, Витя.

— Пока, Марина.

День спустя, где-то под Армавиром

Косой нес лопату. Он шел вдоль небольшой рощицы, протянувшейся за Кубанью. На том конце грунтовой дороги, излизанной вчерашним ветром, его ждала машина.

У шестерки жигулей топтались двое из его людей.

— Ну че, привезли? — Подходя, спросил он.

— А то, босс! — Тут же отозвался первый — высокий и пузатый Гриша. — Вон, на заднем сидении лежит.

— Хорошо, доставайте.

Второй, тоже крепкий, но пониже, открыл дверь, выволок наружу связанного по рукам и ногам мужика. Голова его была обернута в мешок, крепко замотанный у шеи изолентой. Мужик мычал и брыкался. Вертел закрытой головой, словно курица перед топором.

Косой застыл над ним, лежащим на холодной земле.

— А этот точно знает? — Спросил он.

— Да должен. Он жеж один из егошних киллеров. Да и был в хате, тогда, когда мы до Михалыча ездили поговорить.

— Хорошо. Тащите его в рощу.

Мужика подхватили под локти связанных рук. Ноги его поволоклись по траве, когда здоровяки понесли мычащего человека за Косым.

Они вступили в рощицу и стали углубляться. Потом вышли на небольшой пустырь, что возник под только недавно упавшей могучей акацией.

— Ай, мля! Сука! — Вдруг выругался Гриша и бросил мужика. Нагнулся.

— Ты чего? — Удивился второй.

Косой обернулся к ним.

— Да мля! Наступил на что-то острое!

Он задрал ногу, осмотрел подошву. Потом достал из ботинка здоровенную и толстую иглу акации. Не будь он в берцах, точно пробил бы себе ногу.

— Аккуратнее. Тут по всей поляне этого добра хватает, — сказал Косой. — Ну, че встали? Пошли уже. Закончим все побырому.

Они проследовали дальше, стали у могучего упавшего ствола древнего дерева. Его голая крона, лежащая на земле, утонувшая в сухой стерни бузины. Большой пень, обломанный почти у самого основания, остался стоять острым колом, указывая на небо.

Мужика поставили на колени. Гриша достал складной нож и разрезал изоленту. Стащил с мужика мешок. Пленный стал щуриться утреннему солнцу, торопливо дышал, словно не мог насытиться холодным воздухом.

— Хлеборезку ему освободите, — мрачно сказал Косой.

Гриша занялся и этим, стал развязывать толстый узел тряпки, врезавшейся мужику между зубов. Тем временем Косой достал своего любимца — Вальтер ППК послевоенной сборки. Косой любил оружие, и это был не единственный ствол из его коллекции, но точно один из самых любимых. Правда, выгуливал он его нечасто и сегодня решил взять с собой, чтобы взбодрить давно не стреляную пушку. Из левого кармана пальто Косой извлек глушитель. Деликатно прикрутил его к дульному срезу.

— Что? Что вам надо⁈ — Тут же выкрикнул связанный, — что за мутки тут⁈ Михалыч же все! Все егошние разбежались! Че вам еще надо⁈ Нахрена я вам нужен⁈

— Освободите его, — буркнул Косой, взявшись за вонзенную в рыхлую почву лопату.

Бойцы быстро выполнили приказ, и освобожденный мужик, задрав руки в защитном жесте, остался стоять на коленях, посреди мягкой лесной подстилки.

— На, вот, капай, — Косой бросил ему лопату.

— Да че такое, мужики⁈ Че происходит-то⁈ — Крикнул тот, вцепившись в черенок.

— Копай, тебе говорят, — наставил на него пистолет Косой.

Растерявшийся мужик медленно встал. Вонзил лопату себе под ноги.

— Что? Зачем? Зачем копать? — Простонал он. — Ну вы че, мужики? Чего я сделал-то? Это из-за наркоты, да? Из-за наркоты⁈

— Хайло закрой и копай.

Похищенный наградил всех присутствующих растерянным и испуганным взглядом. Косой хмыкнул.

Потом бедолага все же принялся за рытье. Ждать пришлось минут двадцать. Время от времени Косой давал указания мужику, где подрыть. Хотя тот явно догадался, что копает себе могилу, он будто инстинктивно отказывался рыть ее правильной прямоугольной формы. Когда неглубокая яма была готова, Косой холодно сказал:

— На колени.

— Да не убивайте, мужики! Если это из-за наркоты, я вам и так все скажу! Нахрена этот балаган⁈ Все скажу, только отпустите! Не убивайте!

Косой шмыгнул, вытер нос вооруженной рукой. У него начиналась простуда. Поругав про себя Сливу, что он изволил сдохнуть именно сейчас, а не когда-нибудь летом, Косой сказал:

— А ты догадливый. Ну, рассказывай. Где наркота, которую вы у нас сперли, суки.

— Ну чего вы, мужики⁈ — Бандит размазал по лбу грязь. — Вы б так спросили! Я бы рассказал! Нахрена все это⁈

— Чтоб не сбрехал, — буркнул Косой. — Рассказывай. Тогда уйдешь живым.

— Да мне эта наркота теперь нах не нужна! Да и бригады нашей больше нету! Начерта мне герыч⁈ Все расскажу, только не убивайте!

— Так не ной, а говори, — Косой снова наставил на него Вальтер.

— Ладно-ладно! Короче, помните ту хату, где Михалыч прятался одно время⁈ В хуторе том. Северном. Короче, жила там бабка. Мы ее в расход и…

— Ближе к делу, — поторопил его Косой.

— У нее в сарае есть погреб! Михалыч нас заставил оттуда все вынести: картошку, закрутки, еще какое-то дерьмо. А на место всего этого мы сложили ваши коробки! Там оно так и лежит! Заныкали побырому и все. Ни пакетика оттуда не взяли!

— Врешь, сука. — Косой передернул затвор.

— Христом богом клянусь!

Мужчина дрожал. Глаза его наполнились почти животным ужасом. Грязные пальцы поднятых рук вздрагивали.

— Он, кажись, обоссался, — заметил Гриша, посматривая на мокрую штанину светлых джинсов.

— Ну что ж. Ладно. Верю, — Косой пожал плечами.

Он много раз видел, как люди говорят правду под страхом смерти. Этот человек не врал. Он слишком хотел жить.

— Вы ж меня отпустите⁈ — Сломавшимся голосом взмолился мужик. — Вы меня тут вообще больше никогда не увидите! Уеду с края, никогда не встретимся!

— Отпустим. Не встретимся, — сухо ответил Косой, а потом нажал на спуск.

Громко бряцнул механизм пистолета. Раздался гулкий хлопок, и глушитель поглотил эхо выстрела. Во лбу бандита, как по волшебству, возникла маленькая аккуратная дырочка. С обратной стороны головы обильно брызнуло. Мужик закатил глаза и опрокинулся в могилу.

Косой педантично подобрал стреляную гильзу, открутил глушитель от пистолета, спрятал обе части в карманы.

— Закопайте это дерьмо, — сказал он.

После, они поехали к хате. Оставив машины у покосившегося забора из подгнивших жердей, вошли в пустой двор. Вооружившись, бандиты аккуратно проверили хату, а потом и сарай, о котором говорил мертвец. Нигде не было ни души.

— Я думал, Михалыч поступит поизобретательнее и не станет сидеть на героине, — сказал один из братков.

— Ты его переоцениваешь, Вася, — ответил Косой.

— А нахрена мы того убили? Только зря возились, — буркнул Гриша.

— Ну тебя я тоже не переоцениваю, Гриша, — обернулся к нему Косой. — Каждый из людей Михалыча знает про наркоту. У многих может возникнуть соблазн взять себе чуток, так, в качестве подушки безопасности. Они быстро поймут, что случилось с одним из них, и это отобьет у старостанчиников любое желание лезть сюда. Ждите тут. Я проверю погреб сам.

С этими словами Косой потопал к покосившемуся турлучному сарайчику. Белые облупленные стены его были мазаны-перемазаны глиной, чтобы хоть как-то заделать трещины.

Братки ждали недолго. Через пару минут Косой вернулся.

— Ну чего там, босс? — Спросил Гриша.

— Ничего, — хмуро ответил Косой. — Там ничего нет.