— Витя! — Закричала Марина.
Здоровяк вытянул девушку из машины, схватил ее сзади, и брыкающуюся, потащил к Буханке. Сопротивляясь, она вцепилась в дверь.
Браток, отхвативший только что по лицу рамой двери, очухался и теперь вытягивал меня наружу. К нему присоединился еще один. Вместе они все же вытащили меня, но первый тут же снова схлопотал по роже. Я просто дал ему лбом в зубы. Хрустнуло, и он, схватившись за лицо, отступил.
Второй обхватил меня, сомкнул руки на моей груди. Я напрягся, оттолкнулся и ударил его спиной о кузов, да так, что грохнуло. Стекло задней пассажирской помутнело от трещинок, а дверь вмялась. Ослабил хватку он, только когда я приложил его второй раз. Дыхание со свистом вышло у него из груди, и я расцепил чужие пальцы.
— Марин! — Крикнул я. Кровь заливала мне глаза, видимо, поранил лоб о зубы того мужика.
Меня это не остановило, и я бросился на помощь девушке. В следующее мгновение почувствовал, что кто-то снова схватил за шиворот куртки, так, что треснула кожа. А потом я ощутил сильный удар по затылку. Голову прострелило болью, в глазах потемнело. Мир перевернулся с ног на голову, а потом наступила тишина.
Очнулся оттого, что машина подпрыгнула на кочках. Голова жутко болела, а перед взором все плыло. Раненую кожу на лбу запекло, когда я зашевелился, и струпья засохшей крови сдвинулись с места.
— Ну и че нам с ней делать? — Прозвучал голос, будто бы из-под воды.
— А че делать? Кто ж ей виноват, что она вместе с этим врачом ошивалась. Нехрен было лезть не в свое дело?
За чужими грубыми голосами я услышал тихое женское мычание. Это явно была Марина.
— Нам сказали Врача привезти, а че с телкой делать, пусть Михалыч решает.
— Слышь, ты б не базарил при чужих ушах.
— Да и черт с ними. Кому они че расскажут? Все равно нежильцы.
Зрение медленно возвращалось ко мне. Я с трудом открыл глаза. Кожу вокруг них тоже стянуло засохшей кровью. Оказалось, что я в Буханке, на заднем, последнем сидении салона. Марина была на боковом месте, в середине, со связанными за спиной руками. По узлу я видел, что путы прилажены еще и к каркасу сидения. Девушка мычала, потому что рот ей закрывал кляп.
Марина оглянулась. Посмотрела на меня красными от слез глазами. Еще не совсем пришедший в себя, я хотел было сказать ей что-то, чтобы успокоить, но быстро понял, что и мой язык не шевелится, а рот забит какой-то тряпкой. Руки связаны за спиной, запястья онемели.
С нами было трое бандитов. Водитель и здоровяк, тащивший Марину, сидели в кабине. Худощавый мужик в спортивках остался в салоне и сидел, развернувшись к нам спиной, смотрел вперед, через окошко в кабину.
Оглядевшись сквозь окна, я понял, что мы все еще едим по городу. Высокие тополя, заброшки промышленных зданий и заборы из бетонных секций сказали мне, что это промзона.
Хитрые ублюдки не поехали через центр, а решили обогнуть город краем, чтобы не привлекать особого внимания.
— Слушай, а далеко нам? — Спросил худощавый.
— Ряженый, да заткнись ты уже, — пробурчал водитель. — Говорил же боссу, что тебя брать не надо. А он вот не послушал.
— А че эт не надо? Это ж я его по голове огрел. Во! — Он сунул руку в карман куртки и достал черную Беретту. — Вот этой самой красавицей.
— И как ты на ногу себе ее не уронил? — Меланхолично протянул здоровяк.
— Да ладно тебе, Бык. Ну че вы оба такие скучные?
— Скажи мне, Ряженый, — обернулся, вдруг водитель, — ты когда-нибудь возил фраеров в посадку, чтобы там их прикапывать?
— Ну… нет.
— Угадай, куда мы едем?
— В посадку?
— Угу! Ладно мужика какого-то валить, но девку я еще не стрелял. А тут придется. И в этом мало, знаешь ли, кайфа.
Ряженый притих и спрятал пистолет в карман, селен на свое место, но теперь лицом к нам. Глядя мне в глаза, пожал плечами. Улыбнулся.
— Ну че, дружище? Как настроение? — Спросил он.
Я глянул на Ряженого исподлобья. Правда, почему он Ряженый я и не понял. Худощавый паренек с вытянутым тонкокостным лицом и немного скошенным подбородком носил простую паленку Адидас под кожаной косухой, которая была ему великовата.
— Ох, какой грозный, ты гляди! — Он улыбнулся сильнее и показал немного щербатый рот.
Однако Ряженый все же отвел взгляд, посмотрел куда-то в окно, вбок.
Между тем, там, за окном, уже бежали сельскохозяйственные поля. Мы покинули промзону и ехали где-то в сельском поселении. Далеко от города они нас вряд ли повезут, потому времени что-то придумать у меня было немного.
А я уже действовал. Украдкой, пока никто не смотрит, двигал руками сзади, чтобы понять, как привязан к сидению, и за что крепятся путы. Когда нащупал острый угол каркаса, стал пытаться приладиться к нему так, чтобы можно было перетереть веревку. Для этого приходилось неудобно выворачивать запястья.
— Слушай, а ты красотка, — встрепенулся явно скучающий Ряженый, глядя на Марину.
Девушка посмотрела на него опухшими глазами. По ее щекам текли блестящие слезы. Она что-то промычала. Марина была в панике. В панике оттого, что ее буквально везли казнить.
Хотя в прошлый раз Марину тоже похитили, но там она понимала, что жизни ее мало что угрожает. Она была важным предметом торга. А вот сейчас никто не знал, кто она такая. Для людей Михалыча эта девушка была всего лишь случайным свидетелем, который не нужен.
Ряженый встал и пошел к Марине. Сел рядом, на свободное сидение, и девушка отстранилась от него, стала воротить лицо от мерзко улыбающегося бандита.
— Ну че ты? Не нравлюсь? — Спросил он с ухмылкой. — А ты мне вот очень нравишься.
Ряженый положил руку девушке на плечи, и разулыбался. В этот момент я, наконец, нашел подходящий угол и теранул веревкой. Нахмурился, когда она издала неприятный, резкий звук, который слышно было в салоне. Проклятье… Если я начну пилить ее просто так, то они быстро поймут, в чем дело. Этот скрип не скрыть даже грохотом салона по гравийке. А если он будет ритмичным, то и подавно.
Ряженый же прижался к девушке, и она захныкала.
— Ну, чего ты? Чего плачешь? Я ж тебя не съем. Ну давай с тобой дружить! — Он потянулся через плечи к ее груди, и сжал. — Бип-бип, — сказал он при этом. Потом рассмеялся.
Я решил, что когда выберусь, выбью этому подонку зубы.
— Слышь, мужики? А девку все равно в расход?
— Ну, — подтвердил водитель.
— Так мож мы ее того? У меня так-то бабы уже давно не было.
— Отстань от девки, — огрызнулся водитель. — Ей и так жить недолго осталось.
— Слышь? Тоже мне, нашелся мать Тереза, — разозлился Ряженый. — Как старух стрелять из-за хат, так ты ниче. А тут девку стало жалко. Иш какой.
— Ой, Митя, ты задрал, — раздраженно сказал водитель. — Да можешь ее прямо сейчас отыметь, только я ради этого машину тормозить не буду. Так и знай.
— Ну ладно, ладно. Уж и помечтать нельзя, — Ряженый заглянул Марине в глазки и поддел пальцем подбородок. — Саечка за испуг!
— М-м-м-м, — замычал я, привлекая его внимание.
— Чего?
— М-м-м-м. М-м-м-м-м.
— Да заткнись ты.
— М-м-м-м!
— Слышь, Дим, а врач, походу, чего-то хочет.
— Мля, Митя, ну тебе интересно, ты и спроси!
Ряженый вздохнул и встал. Держа равновесие на ходу машины, прошел ко мне, в самый конец Буханки.
— Чего?
— М-м-м-м.
— Так, ну лады.
Он опустился, стал снимать с меня повязку, которая сильно вдавалась в рот, чтобы нельзя было шевелить языком.
— Чего? — Переспросил он, когда снял ее.
— Наконец-то, — я подвигал затекшей челюстью. — Я уж думал, с меня никогда эту дрянь не снимут.
— Чего надо?
— Слышь, мужики, я тут ехал и все слушал ваши разговоры. Че, стрелять нас везете?
— Ну да, — беззаботно ответил Ряженый и сел на сидение, которое расположилось у стены, сбоку от меня.
— Ее тоже?
— Ага. Свидетель. Ничего не поделать.
— Это ты зря. Она внучка Кулыма. Кулым за нее мстить будет.
Ряженый насторожился.
— Слышь, Дим? Врач говорит, телка — внучка Кулыма.
— Ну и че? Хоть внучка, хоть дочка. Какая нах разница? Кулым скоро сдохнет. А разбираться, кто есть кто, времени уже нету. Помнишь, че Михалыч сказал? Действуем по плану. Михалыч уже нас, походу, на месте ждет. Щас приедем, он их быстренько шлёпнет, и в путь. К свадьбе хе-хе, готовиться.
— Сылшал? Тебя будет Михалыч сам убивать, — улыбнулся Ряженый.
— Ну круто, — я пожал плечами.
— А ты че, не боишься?
— Боюсь.
— А че такой спокойный?
— Я ж врач.
Ряженый нахмурил брови, и мне показалось, что я буквально услышал, как у него в голове работают мозги.
— А-а-а-а, — он притворился, будто понял.
— Я че хотел, — продолжал я. — А нельзя мне предсмертное желание?
— Как в кино? — Заулыбался Ряженый.
— Ну да.
— Слышь, Дим! Врач предсмертное желание хочет!
— Да? Как в кино, что ли?
— Ну да!
— Ну… Смотря какое!
— Слышал? — Повернулся ко мне Ряженый. — Смотря какое. Если пожелаешь, чтоб тебя отпустили, то тут уж никак не выйдет.
— А если ее? — Я хмыкнул.
— Дим! Он просит телку отпустить!
— Не!
Ряженый цокнул языком и покачал головой.
— Ну тогда можно мне какую-нибудь музыку врубить? Да погромче. Если помирать, то, как говорится, с музыкой.
— Дим! Врач просит музыки! Да погромче!
— Вот это можно, — одобрительно поддакнул водитель.
Потом я услышал, как в кабине полилась песня Любэ:
Глеб Жеглов и Володя Шарапов за столом засиделись не зря.
Глеб Жеглов и Володя Шарапов ловят банду и главаря!
Расцвела буйным цветом малина, разухабилась разная тварь.
Хлеба нет, а полно гуталина, да глумится горбатый главарь.
— О! О! Наболтай! — Крикнул Ряженый, и водитель добавил звука.
Гопник встал и начал пританцовывать в ритм музыке. Развернувшись, пошатываясь, пошел к кабине, остановился, чтобы чмокнуть Марину в щечку, и девушка взвизгнула. Загоготав, он пошел дальше и сел на место. Уставившись в ветровое, стал подпевать.
Когда Расторгуев запел «Атас!», я принялся пилить веревку. Музыка скрывала ритмичный неприятный звук. Я почувствовал, как от трения веревка нагревается, неприятно жжет запястья.
Песня, тем временем, разгонялась:
Эй, веселей, рабочий класс. Атас!
Танцуйте, мальчики, любите девочек!
Не успел солист последний раз докончить припев, как я освободился и встал. Тихо, но торопливо пошел вперед, к Ряженому. Марина наблюдала за мной полными надежды глазами. Они блестели, но теперь от слез радости.
— Атас! Атас! Атас! — Скандировали водитель с Ряженым.
Бык угрюмо сидел, уставившись перед собой.
Я потянулся к рукояти Беретты, что торчала из кармана куртки Ряженого. Схватил и выдернул пистолет. Ошарашенный гопник обернулся, посмотрел на меня. Его глаза наполнились настоящим ужасом.
— Атас, — сказал я.