Моя Оборона! Лихие 90-е. Том 2

Глава 23

В полдень перед свадьбой

— Вот так вот, Серега, кому-то на свадьбе гулять, а кому-то шариться по забытым хуторам, — сказал Андрей, крутя баранку желтого пирожка.

— Ну а че поделать? — Отозвался Серега, — Кулым говорит, старостаничники уйдут в налет и на хате у Михалыча никого не будет.

— А может, тот пацанчик… как его?

— Ряженый, — напомнил Серега.

— Во-во. Он. Может, он все набрехал? И про хату, и про то, что там Михалыч наркоту хранит?

— Вот и проверим. Зацепки то ну нас другой нету. Кулым послал. Значит, нужно делать.

В день свадьбы, около полудня, неприметный пирожок катился по изъезженной неровной грунтовке хутора Северный.

Здесь, людей Кулыма встречали только покосившиеся хатенки, да полупустые дворы. Бродячие псы обгавкивали колеса их машины. Иной раз то тут, то там, сидели у покосившихся заборов старик или старуха, провожали желтую машину взглядом тусклых глаз.

Когда они миновали разграбленные останки старой колхозной МТС, принадлежащей некогда местному колхозу Новатор, то завернули выше, к последней, самой крайней перед рекой Уруп, улицей.

Там направо, по дорожным колеям они добрались до небольшой хатенки с покосившемся забором и сараем во дворе.

— Тихо, Сом сказал, что сначала надо мимо проехать, глянуть не шарится ли кто внутри, — проговорил Серега, глядя на халупу в оба глаза.

— Мгм, — согласился Андрей, потянув шею из-за руля, чтобы получше рассмотреть окружение. — Но там никого быть не должно. Ряженый же сказал, что они после налета дадут стрекача и залягут. А за наркотой позже вернутся.

— Тогда надо поторапливаться.

Когда машина проехала у двора, они завернули и стали за углом, отгородив себя молодой порослью акации и дикой сливы. Затем огородами прошли до хаты. Внимательно осмотрели пустые комнаты, потом сарай.

— Верно все сказал. Никого тут нет, — сказал Серега, освещая темное помещение сарая фонариком. — Все свалили.

— Ну че. Тогда давай, подгоняй машину, — ответил ему Андрей. — Грузить будем.

Спустя пару дней после свадьбы, когда Кулымовская родня все еще гуляла на третьем дне и жарила шашлыки где-то за городом, мы с Фимой и Степанычем решили проведать Женю в больнице. Передвигались, конечно, на общественном транспорте, потому как ездить по городу с простреленным лобовым как-то мне не хотелось. Гаишники такого точно не пропустят.

С другой стороны, необходимость в «утилизации» моей машины пропала, и я еще думал, стоит ли заморачиваться с покупкой нового авто.

— Ну че, — спросил Фима, когда мы вышли из автобуса недалеко от армавирского рынка. — На этой неделе гонщик, друган мой, приезжает. Думаешь, что с машиной делать?

— Думаю, — сказал я. — Наверное, ничего. Заменю лобовуху и буду пока так ездить.

— Да? — Удивился Фима. — А че так.

— А зачем ему теперь менять машину? — Проворчал Степаныч, проверяя свою авоську, которую он только что достал из кармана. — Это ж нужно было только потому, что ребятки Михалыча за ним гонялись. А Михалыч все, кончился. Потому нет никакой надобности ему на машину разоряться.

— А вдруг кто-нибудь будет мстить? — Задумался Фима.

— Да черт его знает. Может, будет, а может и нет, — я пожал плечами. — Уж мужикам Михалыча этого не надо. Им сейчас не до того. А Седой, если что, меня и так найдет. Вычислять по машине ему не надо.

— Ну так что, отменять? — Спросил Фима.

— Отменяй пока. До лучших времен.

— Друган-то расстроится, — вздохнул он.

— Ты лучше не о гонщике своем думай, а про Жеку. Давай искать, где тут апельсины продают, — проворчал Степаныч.

— А вот лобовую отремонтировать, это мне надо, — сказал я. — Но эт я сам. Знаю тут одного хорошего мастера. Съезжу завтра.

Был у меня один знакомый механик. Брался за все: ходовка, двигатель, кузовщина. При ограниченных своих возможностях всегда мог сработать на совесть.

Звали его Алексей Сергеевич Симкин. Еще когда я был ребенком, работал он трудовиком в одной из школ моей родной станицы. С отцом были они одноклассниками и после того всю жизнь неплохо дружили.

В конце восьмидесятых Алексей Сергеевич ушел из школы и занялся, что называется, бизнесом — стал ремонтировать машины за деньги прямо у себя дома. Натащил он к себе станков, специнструментов, которые простой мужик у себя в гараже не держит, ну и принялся подрабатывать. Шли к нему в основном по двигателям, потому как по первой своей специальности Алексей Сергеевич был мотористом. Но и другой работы он тоже не чурался. Вот только в определенный момент он куда-то исчез, и его больше никто не видел. Насколько я знал, случилось это примерно летом девяносто третьего.

Когда мы вошли на рынок со стороны улицы Мира, через старые железные ворота, я сразу подметил нескольких бандитов, курящих у входа. Это были армяне из местной этнической ОПГ. Одетые по привычной моде в черные кожанки, они смеялись, болтали о чем-то на армянском. Однако было видно, что краем глаза, внимательная охрана следит за тем, кто входит внутрь. Была ли это обычная практика, или же бандиты ожидали чего-то недоброго, я не знал.

На рынке в первой половине дня было людно. Как только мы попали сюда, в нос тут же ударил терпкий запах специй и другой, сладковатый, подгнивших фруктов.

Рынок шумел и гомонил. Под натянутыми тентами и выставленными большими зонтиками расположились продавцы. Кто-то торговал прямо из кузова своих машин. У входа стоял пятьдесят второй газон-цистерна с надписью «Рыба». Перед ней пузатый мужик показывал всем живых еще толстолобиков, плещущихся в жестяных ваннах.

Многочисленные старушки расположились в ряд и вели торговлю фруктами прямо из деревянных ящиков, которые разместили перед собой, на земле.

— Пойдем вон туда, — указал на них Степаныч. — Там фрукты продают.

Когда мы свернули к старушкам, запах специй резко сменился на тяжелый дух чего-то жаренного. Это тут же, в ларьке, продавали пирожки. У ларька, за высокими стоячими столиками расположились водилы и таксисты. Закусывая пирожком, они попивали кофе из маленьких одноразовых стаканчиков.

У большой облупленной стены здания, отделявшего рынок от Мира, под размашистой, накрашенной на ней надписью «Ельцин шакал», какая-то старушка торговала ширпотребной одеждой. Нехитрая ее точка располагалась на клеёнке, расстеленной на асфальте.

— Пиджак! Смотрите, какой пиджак! — Прокричала она скрипучим голосом, предлагая его Фиме. — Внучок, посмотри, прям на тебя сшит!

— Да не, ба, спасибо! — Отмахнулся улыбчивый Фима.

— Ну вот смотри, нормальные такие апельсины.

Степаныч подошел к худенькой скрюченной армянке-старушке, сидящей за поставленными друг на друга ящиками. В верхнем, наполненном с горкой, желтели мелковатые апельсины.

— А это апельсины или мандарины? — Заинтересовался Фима.

— А? — Зычным голосом отозвалась старушка.

— Апельсины, говорю, или мандарины?

— Апельсин, дорогой. Эт апельсин!

— Ну вот. Давай возьмем, — подбоченился Степаныч, — взвести-ка нам килограммчик.

Степаныч полез во внутренний карман куртки, достал пухленькое портмоне.

— Да не, че-то они какие-то так себе. Суховаты.

Фима взял апельсин, покрутил подржавевший фрукт в руках.

— Абхазский, — покивала старушка и проговорила что-то на армянском. — Это абхазский!

— А вон, гля, — Фима кивнул вдаль.

Все мы обернулись. Там, в конце ряда, чуть сбоку, стоял белый проржавевший пирожок. Распахнутое его нутро демонстрировало потенциальным покупателям коробки, полные апельсинов. Еще несколько, торговец пузатенький, но высокий армянин в коричневом жакете на черный свитер и кепке-аэродроме, выставил перед открытыми дверями, на земле. Его помощник, худощавый и горбоносый парнишка со смуглой кожей, уже обслуживал клиента, взвешивал на больших весах непрозрачный пакет.

— Те, вроде, получше. Крупные, — сказал Фима.

— Да ладно. Давай уж тут возьмем, — ответил Степыныч.

— Не, ну ты че, Степаныч? У тебя друг в больничке, от огнестрельной раны лечится, а ты ему вот эти недомандарины привезешь?

— Фима, да че то этот армян мне не нравится. Больно у него рожа хитрая.

— Боишься, обвесят? — Хмыкнул Фима.

За их спором я не очень следил. Все потому, что мое внимание было приковано к кое-кому другому. В толпе разномастного народу, словно овчарки среди овец, шли четверо мужчин. Одного из них, полного, бритого налысо, одетого в деловой костюм с галстуком под коричневую кожанку, я знал. Это был Маленький Чоба — авторитет местной этнической ОПГ, состоящей из армян. В сопровождении своих братков он прогуливался по рынку, надменно поглядывал на окружающих, шутил со своими на своем языке.

В конце восьмидесятых, еще до того, как Кулым привел сюда черемушенских, а мясуховские представляли из себя в основном свору разрозненных молодежных группировок, почти весь город ходил под армянами.

Они контролировали и нарождающиеся тогда Черемушки, и погибающий Армавирский мясокомбинат, хозяйничали на промзоне, гоняя молодые банды Кирпичного. Но крепче всего армяне обосновались в старом Армавире — в одноэтажных районах, протянувшихся от Кубани, до Урицкого моста. На их территории была армянская церковь, а также, к их удаче, армавирский центральный рынок.

Когда в начале девяностых в Армавире появилась молодая кровь в виде черемушенских, а мясуховские с Кирпичным набрали силу, этническая группировка, всерьез сцепилась с черкесами и сдала позиции. Не вывезла она натиск новых игроков. Армян оттеснили в старый Армавир. В то время город бурлил от передела едва-едва появившейся частной собственности, но армянам так и не дали занять их прежние владения.

Правда, установившийся статус-кво нарушать они особо и не стремились. В большей степени этому способствовало серьезное развитие торговли на центральном и еще одном, вещевом рынке, протянувшемся под Урицким мостом. Армяне отлично кормились с этих жирных точек.

Главарь банды Маленький Чоба, настоящего имени которого я не знал, разбогател еще сильнее, когда отхватил в собственность часть рынка.

Эта занятная история произошла год назад. Насколько я понял, директор рынка, ходивший тогда под его владельцем, тоже армянином, просто взял и въехал на своей волге в машину одного из мясуховских. Скандал был, что надо.

Горелый — главарь мясуховских, кинул собственнику рынка предъяву, заплатить за ущерб. Оплатой обнаглевший тогда Горелый видел не что иное, как долю вправе на собственность, на весь рынок. А точнее сказать — половину рынка. Естественно, несчастный владелец обратился за помощью к своим. К Маленькому Чобе.

Тот отнесся к брату-армянину по-божески и за помощь запросил не полрынка, а всего лишь четверть. Загнанному в угол бизнесмену не оставалась ничего, кроме как согласиться.

Состоялась стрелка. Владельца рынка заставили заплатить за ущерб деньгами, а директор — виновник всей свистопляски, отдал мясуховским машину — свою Волгу, и, вдогонку, переписал на Горелого двушку в центре города. На том и порешили. Как всегда, бывает в девяностых, весь гешефт поимели бандиты.

А больше всех проиграл как раз владелец рынка, который к девяносто пятому лишился половины имущества, (отписал Чобе), а к девяносто седьмому и всего рынка. Цена защиты оказалась для него высокой, и я не знал, что случилось с этим несчастным дальше. Как выяснилось, бизнес, особенно бандитский, не щадит даже своих по нации.

— Вить, ну ты идешь? — Выбил меня из размышлений звонкий голос Фимы.

Я еще пару мгновений сопровождал взглядом Чобу, шедшего, кстати, в нашу сторону, а потом обернулся. Степынч с Фимой уже топали к торговцу апельсинами.

— Свежий апельсин! Только утром привез! — Сманивал армянин Степаныч на покупку. — Смотри! Прям блестит! А сочний! Вот, дорогой, посмотри!

Армянин в аэродроме взял один из апельсинов, вскрыл точеным-переточеным ножом мягкую корку, пустил фрукту сок, потом разломил. Протянул по половине Степанычу с Фимой.

— Ну, ништяк ваще, — сказал Фима, попробовав и утирая подбородок, — сладкий!

— Ну да, пойдет, — Степаныч посмотрел на продавца с подозрением.

— Думаешь, обманет? — Шепнул ему я.

— Ну. Меня, знаешь, сколько раз тут обвешивали? За ними глаз да глаз нужен.

Я кивнул. Потом сказал:

— Ладно. Нам килограмм.

— Щас сделаем, — покивал армянин и проговорил что-то своему помощнику.

Тот кивнул, взял непрозрачный пакет с рекламой пепси-колы, стал накидывать с ближайшего ящика. Потом вдруг проговорил что-то себе под нос, полез в кузов пирожка.

— Ну не пожалеешь, слушай! Завтра еще покупать прибежишь!

— Нам в больницу к дружбану их оттарабанить надо, — сказал улыбчивый Фима.

— Во! Витамин твоему другу будет! Быстро здоровье вернет!

— Угу. Ихние апельсины и от запора, небось, помогают, — сказал, тихонько переместившись поближе к весам Степаныч.

Помощник выскочил из машины, стал снова набирать наверх из ящика. Потом понес на весы.

— Чуть больше получилось, — сказал аэродром, перемещая грузики по шкалам весов. — Кило двести. Ничего?

Степаныч насупился.

— Да ничего! — Опередил его Фима. — Апельсины хорошие! Я б и сам поживал. Ну че, ты Степаныч, не жадничай!

— Вы доллары принимаете? — Спросил я.

— Не! Рубли только.

Степаныч снова достал портмоне.

— Сколько?

— Две семьсот пятьдесят. Скину вам двести, раз уж вы такой хороший покупатели!

Степаныч молча отслюнявил купюры. Передал армянину.

— Сочтемся, — сказал я.

— Ай, — Степаныч махнул рукой.

Взяв пакет, который оказался маловат для такого количества фруктов, Фима пошел на выход, перед нами.

— Неси аккуратней, ща ручки порвутся, — предостерег его Степаныч.

В следующее мгновение, растянувшаяся добела ручка, и правда лопнула. Пакет повис на единственной уцелевшей, и апельсины высыпались, покатившись по асфальту.

— Ну мля! Накаркал, — буркнул Фима и стал собирать их обратно. — Мля, а че этот с плесенью? А этот? Че за херня?

Мы со Степанычем приблизились. Сели вокруг рассыпанного, прямо посреди потока людей.

— А этот нормальный. И этот тоже, — взял Степан те, что были сверху.

— Сученышь, — прошипел я. — Наложил гнили в середину и хорошими прикрыл.

— Вот знал же, что какая-нибудь херня будет, — зло проговорил Степаныч.

— За лохов нас держит. Не боится ничего. Решил впарить испорченные, чтоб избавиться, а ну, пойдем к нему, — сказал я и поднялся.

Собрав все это в пакет, мы вернулись к армянам. Благо далеко не отошли. Там аэродром уже вовсю торговал с окружившими его женщинами. Видно было, что его апельсины пользуются успехом.

— Э, уважаемый, — позвал я. — На минутку.

Никто, ни торговец, ни его худощавый помощник, даже не отреагировали. Просто сделали вид, что нас нет. Я взял у Фимы пакет, нагло протиснулся сквозь народ, вызвав этим возмущение какой-то старушки. Без разговоров пробился к ящикам, а потом просто вывалил весь свой товар ему на весы.

— Э! Ты че такое делаешь⁈ — Крикнул аэродром.

— Говённые твои апельсины. Пять минут назад купил, и вот. Ты наложил нам испорченного и прикрыл все нормальными.

— Э, че врешь⁈ Уйди отсюда! — Зло посмотрел на меня армянин. — Не знаю я,у кого ты там покупал! Не мой это апельсин! Иди! Че мешаешь торговать⁈

— Давай нормальные. Я сам выберу, — посмотрел я ему в ореховые глаза холодным взглядом.

— Ану! Иди отсюда! — Гаркнул он.

Я глянул на ящик, что стоял ближе ко мне. Потом просто перекинул его. Апельсины рассыпались по асфальту, и внизу, под спелыми, оказались мятые, влажные, покрытые плесенью.

— Ты че творишь, хулиган⁈ — Закричал аэродром.

— Не твое, говоришь? — Сказал я. — Вон, смотрите, че он вам впаривает.

— А ведь, правда! У меня тоже! — Пискнула какая-то женщина, порывшись в своем пакете.

Остальной народ, что собрался вокруг, тоже гневно загомонил.

— А ну, что тут? — Внезапно раздался прокуренный, низкий голос.

Толпу тут же распихали, и к нам с Фимой Степанычем и аэродромом прошел Маленький Чоба в сопровождении своих людей.

— Что тут такое? Чего ты кричишь, а Вачик? Кто тебя обижает?

— Вот, торговать мешают! Прилавки мои ломают! — Пожаловался аэродром по имени Вачик.

Чоба посмотрел на меня тяжелым взглядом. Я не отвел глаз.

— Ты что делаешь а? — Сказал он. — Зачем безобразничаешь?