Мой индуизм инстинктивно подсказывает мне, что все религии более или менее истинны. Все они исходят от одного Бога, но несовершенны, так как пришли к нам через посредство несовершенного человеческого начала.
Религии — это различные дороги, приводящие к одной и той же цели. Поэтому так ли важно, какую из этих дорог мы выберем, если всё равно придём, куда стремимся? В действительности существует столько же религий, сколько индивидов.
Теоретически, поскольку существует один Бог, может существовать всего одна вера. Однако на практике я не встречал хотя бы двух одинаковых представлений о Боге. Следовательно, в мире всегда будут бытовать разные религии, соответствующие различным темпераментам и климатическим условиям.
Я не разделяю мнения, что на земле может восторжествовать и когда-нибудь восторжествует одна вера. Поэтому-то я и пытаюсь найти во всех религиях некое общее начало и воспитать в людях терпимость друг к другу.
Мне не очень нравится понятие «терпимость», но я не могу подобрать слово точнее. Бывает, что терпимость без всяких причин ставит остальные религии ниже, чем свою, тогда как ахимса воспитывает в нас такое же уважение ко всем религиям, какое мы испытываем к собственной, и тем самым заставляет признать несовершенство последней. Взыскующий истины, следующий закону любви, с лёгкостью согласится с этим. Узрев абсолютную истину, мы перестанем быть всего лишь взыскующими, но сольёмся с Богом, ибо истина — это Бог. Но, оставаясь всего лишь взыскующими истины, мы стремимся к своей цели и осознаем собственное несовершенство. А если сами мы несовершенны, то религия, как мы её понимаем, также не может быть совершенной. Мы не постигли религию во всём её совершенстве, подобно тому как не постигли Бога. Соответственно, религия, как мы её понимаем, неидеальна, переживает процесс эволюции и может быть истолкована абсолютно по-разному. Только подобная эволюция позволяет нам хоть сколько-то приблизиться к истине и к Богу. А если принять, что все человеческие религии неидеальны, то вопрос об их соотносительной ценности даже не возникнет. В основе всех религий — откровение истины, но все они несовершенны и склонны заблуждаться. Благоговея перед собственной верой, мы не должны закрывать глаза на её недостатки. Нам следует отчётливо осознавать ошибки и заблуждения собственной религии, ни в коем случае не закрывать на них глаза, а стараться исправить. Беспристрастно глядя на все религии, мы не только не помедлим, но, напротив, сочтём своим долгом перенять любые достойные черты иных верований и сделаем их неотъемлемой составляющей своей собственной веры.
Подобно дереву, имеющему один ствол, но множество ветвей и листьев, существует лишь одна истинная и совершенная религия, но через посредство человеческого начала она обращается во множество. Эту одну религию, истинную и совершенную, невозможно облечь в слова. Одни несовершенные люди излагают её тем языком, каким владеют, а их слова истолковывают другие люди, столь же несовершенные. И чьё же истолкование тогда счесть единственно верным? Каждый по-своему прав, но нельзя исключать, что все в равной мере не правы. Поэтому-то и необходима терпимость, означающая вовсе не равнодушие к своей собственной вере, но более разумную и чистую любовь к ней. Терпимость равносильна духовному прозрению, столь же далёкому от фанатизма, сколь небо от земли. Истинное познание, вдохновлённое верой, разрушает все преграды между отдельными религиями.
Мне неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что хотя, с моей собственной точки зрения, я был прав, мои честные критики считали меня неправым. Я уверен, что каждый из нас прав по-своему, и осознание этого факта не позволяет мне приписывать своим оппонентам или критикам корыстные мотивы. Каждый из семерых слепцов, давших семь различных описаний слона, был по-своему прав, но не прав с точки зрения остальных шести и одновременно прав и не прав с точки зрения того, кто знает, как выглядит слон. Мне очень нравится доктрина множественных реальностей, научившая меня судить мусульманина с исламской точки зрения, а христианина — с христианской. Прежде я обыкновенно негодовал на невежество своих оппонентов. Сегодня я благословляю их, потому что обрёл дар смотреть на себя со стороны, глазами других, и наоборот. Я хотел бы с любовью заключить весь мир в объятия.
Мне не пристало критиковать священные писания других религий или указывать на их заблуждения. Однако я имею честь и ставлю себе в обязанность провозглашать те истины, которые могу в них обнаружить. Следовательно, я не имею права критиковать или осуждать те фрагменты Корана или жизнеописания Пророка, что я не в силах понять. Но я с радостью воспользуюсь любой возможностью выразить своё восхищение теми аспектами его жизни, которые могу понять и оценить. Если же говорить о том, что мне чуждо и непонятно, то я согласен смотреть на чуждое и непонятное глазами моих благочестивых друзей-мусульман и пытаться постичь его, опираясь на труды видных мусульманских толкователей ислама. Лишь так, благоговейно приближаясь к вере, отличной от моей собственной, я могу воплотить на практике принцип равенства религий. Однако моё право и мой долг — указывать на заблуждения индуизма, чтобы искоренить их и очистить мою собственную веру. Когда люди, не исповедующие индуизм, начинают критиковать его и перечислять его пороки, они зачастую выставляют напоказ своё незнание и неспособность посмотреть на индуизм глазами индуиста. Подобная позиция искажает их видение и делает их аргументы неубедительными. Таким образом, мой опыт общения с не исповедующими индуизм критиками индуизма позволяет мне осознать узость собственных взглядов и с осторожностью высказывать критику в адрес ислама и христианства и их основателей.
В ашраме мы регулярно устраиваем чтения «Бхагаватгиты» и ныне достигли такого уровня, когда прочитываем всю поэму за неделю, посвящая каждое утро чтению и обсуждению заранее выбранных глав. Кроме того, мы поём гимны, написанные различными индийскими святыми, и песнопения из христианских сборников. Теперь, когда с нами Хан Сахиб, мы также читаем вслух фрагменты из Корана. Величайшее утешение для меня — чтение «Рамаяны» Тулсидаса. Кроме того, умиротворение нисходило в мою душу от чтения Нового Завета и Корана. К этим священным книгам я не подхожу с критическим настроем. Для меня они столь же значимы, сколь и «Бхагаватгита», хотя я не всё принимаю безусловно и в Новом Завете (например, мне не всё близко в Посланиях апостола Павла), и у Тулсидаса. Поэтому для меня речь не идёт о выборе.
Я выношу суждение о любом священном писании, включая «Бхагаватгиту». Воспринимая священный текст, я не могу не полагаться на собственный разум. Хотя я считаю основные священные писания боговдохновенными, они прошли процесс «двойной возгонки». Во-первых, они были переданы нам смертным пророком, а во-вторых, прокомментированы толкователями. Поэтому ничто в них не исходит непосредственно от Бога. Матфей может дать один вариант текста, а Иоанн — другой. Разделяя идею Божественного откровения, я не могу отречься от собственного разума. А самое главное, «буква убивает, а дух животворит»[1]. Но не поймите меня превратно. Вера для меня предполагает и проникновение в ту область, где разум бессилен.
Я не сторонник буквалистского подхода к священным текстам и потому пытаюсь постичь дух священных писаний различных религий. Каждое из этих священных писаний я подвергаю испытанию на истину и ахимсу в том виде, в каком их формулируют соответствующие религии. Я отвергаю всё, что не выдерживает этого испытания, и принимаю всё, что его проходит.
Знание не может быть прерогативой отдельного класса или группы. Однако я отдаю себе отчёт в том, что люди не могут постичь высшие или глубокие истины без предварительного обучения, подобно тому как нельзя без достаточной подготовки дышать разрежённым воздухом гор или понять и усвоить высшую алгебру или геометрию, не зная простейших правил арифметики.
Я полагаю, что долг каждого образованного человека — читать священные писания мировых религий, преисполнившись к ним сочувствия. Чтобы уважать другие религии так, как нам бы хотелось, чтобы уважали нашу собственную, необходимо выполнить священную обязанность — сочувственно их изучать. Я с почтением погружался в изучение других религий, и это нисколько не умалило ни моей веры, ни моего благоговения перед индуизмом. Напротив, знакомство со священными писаниями других религий позволило мне глубже понять священные тексты индуизма. Оно существенно расширило моё представление о жизни. Благодаря ему я яснее понял многие тёмные места в наших священных текстах.
Позвольте мне сделать признание. Если бы я мог назвать себя христианином или мусульманином со своим собственным пониманием Библии или Корана, я бы не преминул именоваться христианином или мусульманином. С точки зрения индуиста, обозначения «христианин» и «мусульманин» — синонимы. Полагаю, в потустороннем мире не будет ни индуистов, ни христиан, ни мусульман. Все будут судимы не по формальной принадлежности к тому или иному исповеданию, но по делам своим, независимо от религии. Однако в земном мире нам не избавиться от тех или иных ярлыков. Поэтому я, как и мои предки, предпочитаю именоваться индуистом до тех пор, пока исповедание индуизма не препятствует моему внутреннему совершенствованию и не мешает мне перенимать всё доброе и благое, что можно найти в других религиях.
Ближайшим, хотя и далеко не полным, аналогом религии в моих глазах является брак. Брак до сих пор предполагает, или по крайней мере предполагал, нерасторжимые узы. Но тем более нерасторжимые узы налагает религия. Подобно тому как муж хранит верность жене, а жена — мужу не потому, что, по их мнению, супруга или супруг превосходит всех представителей своего пола, а в силу её или его неуловимой, но неотразимой привлекательности, так и приверженец той или иной религии нерушимо хранит ей верность и испытывает полное удовлетворение от преданности ей. А подобно тому как мужу, чтобы сохранить верность жене, не нужно считать, будто прочие женщины во всём уступают ей, так и человеку, исповедующему одну религию, не нужно полагать, будто прочие религии ниже его собственной. Если продолжить эту аналогию, подобно тому, как верность супруге не заставляет забыть о её недостатках, верность религии не даёт закрыть глаза на её заблуждения. Более того, именно верность, а не слепое, безусловное следование закону требует отчётливо осознать недостатки и как можно скорее найти самое действенное средство для их устранения. При моем взгляде на религию, мне ни к чему восхвалять достоинства индуизма. Читатель может быть уверен, что я не остался бы в лоне этой религии, если бы не осознавал её многочисленных достоинств. Однако я абсолютно убеждён, что достоинства индуизма не исключительны. Поэтому я подхожу к другим религиям не как злобный, придирчивый критик, ищущий недостатки, а как благочестивый верующий, чающий найти в других религиях те же достоинства, что свойственны его собственной, и желающий перенять всё доброе и благое, что есть в них и чего недостаёт его собственной вере.
Хотя я твёрд в своей индуистской вере, я не отвергаю ни христианства, ни ислама, ни зороастризма и готов сделать их учения частью своей религии. Поэтому мой индуизм представляется некоторым нагромождением разнородных элементов, а есть и те, кто прозвал меня эклектиком. Что ж, назвать человека эклектиком означает обвинить его в неверии, но моя религия весьма широка и не отвергает ни христиан, ни даже плимутских братьев[2], ни даже самых фанатичных мусульман. Моя вера предполагает самую широкую терпимость. Я никогда не стану осуждать человека за его фанатичные деяния, ибо попытаюсь стать на его точку зрения. Именно широта моих религиозных взглядов служит мне поддержкой и опорой. Других она, может быть, и смущает, но не меня.
Новый Завет стал для меня источником утешения и бесконечной радости, особенно после чтения Ветхого Завета, ряд книг которого вызвал у меня подлинное неприятие. Если предположить, что сегодня у меня отнимут «Бхагаватгиту» и я забуду всё её содержание, но буду иметь при себе текст Нагорной проповеди, я получу от неё такое же блаженство, как и от «Бхагаватгиты».
Иисус, как никто иной, сумел выразить дух и волю Божию. Именно в этом смысле я вижу и признаю в нем Сына Божия. А поскольку жизнь Иисуса исполнена значимости и возвышенного, благочестивого совершенства, превосходящего человеческое разумение, как я уже упоминал, то я полагаю, что Он принадлежит не только христианству, но и всему миру, всем расам и народам, — независимо от того, как они себя именуют, на каком языке говорят, какую веру исповедуют и какому Богу поклоняются по заветам предков.
Однажды в Риме я видел чудную картину, изображающую Распятие. Что бы я ни отдал, чтобы вживе склонить голову перед Тем, чей образ запечатлён на ней! Я с трудом мог оторваться от созерцания величайшей трагедии, показанной на полотне. Я тотчас же осознал, что и народы, и отдельные люди обязаны своим существованием Крёстным Мукам, и ничему иному. Радость доставляет не причинение боли другому, а боль, претерпеваемая добровольно.
Я постоянно слышал и находил в трудах, посвящённых истолкованию духа буддизма, утверждения о том, что Будда-де не веровал в Бога. Осмелюсь заметить, что подобный взгляд противоречит самой сути учения Будды... Это ошибочное мнение порождено его справедливым отказом принять многочисленные мерзости, творившиеся в его эпоху во имя Бога. Несомненно, он отвергал представление о том, что Божественная сущность может быть исполнена злобы, может раскаиваться в совершенных деяниях и, подобно земным владыкам, может поддаваться искушениям, принимать мзду и покровительствовать фаворитам. Душу Будды охватывало негодование при мысли о том, что Божественная сущность может требовать для своего умилостивления жертвоприношения животных, которых сама же и создала. Поэтому Будда восстановил в правах и вновь возвёл на белый престол истинного Бога, низвергнув узурпатора, лишь временно наслаждавшегося властью. Будда неустанно подчёркивал, что в основе мироздания лежит вечное и неизменное нравственное начало. Он без промедления утверждал, что этот нравственный закон есть Сам Бог.
Божьи законы вечны, неизменны и неотделимы от Него. Они есть неотъемлемое условие Его совершенства. Отсюда и родилось заблуждение, что Будда якобы веровал не в Бога, а лишь в нравственный закон, лежащий в основе вселенной, а уже ложное мнение, что Будда якобы отрицал существование Бога, породило ошибочный взгляд на великое понятие «нирвана». Нирвана отнюдь не предполагает полного уничтожения. Насколько я понимаю суть учения Будды, нирвана означает гибель всего, что есть в нас греховного и порочного, развратного и продажного. Нирвана — это не кромешная пустота могилы, а живой покой, живое блаженство души, осознающей себя саму, обретшей приют в сердце Вечности.
Я действительно считаю ислам религией мира; в этом смысле он подобен христианству, буддизму и индуизму. Хотя и в разной степени, все эти религии, без сомнения, стремятся к миру — такова их общая цель. Я не раз высказывал мнение, что мусульмане со слишком большой горячностью берутся за меч. Однако подобному поведению никак не учит Коран. На мой взгляд, виной тому — обстановка, в которой зарождался ислам. Христианство запятнало себя кровавыми деяниями не потому, что к ним призывал Иисус, а потому, что распространялось оно в атмосфере, невосприимчивой к Его возвышенному учению.
Я никогда не состоял членом Теософского общества, однако всегда разделял устремления теософов, призывавших к всемирному братству и, как следствие, к терпимости. Я многим обязан своим друзьям-теософам, их у меня немало. Как бы ни осуждали мадам Блаватскую, полковника Олкотта[3] и доктора Безант, они внесли немалый вклад в распространение человеколюбия и гуманности. Однако я не присоединился к их обществу, поскольку не принимал тайную сторону их занятий, то есть оккультизм. Меня он всегда отталкивал.
Я никогда не получал посланий от духов умерших. С другой стороны, у меня нет убедительных доказательств того, что общение с духами невозможно. Однако я решительно осуждаю практику спиритических сеансов, во время которых пытаются вызывать духов.
Зачастую они оборачиваются обманом легковерных или в лучшем случае игрой воображения. Спиритические сеансы наносят вред и медиуму, и самим духам, если общение с ними в принципе возможно. Подобная практика основана на привлечении духов в земной мир, тогда как все их усилия должны быть направлены на то, чтобы оторваться от земной жизни и воспарить. Если дух лишился телесного воплощения, это не означает, что он непременно очистился от земной скверны. Он уносит с собой большую часть пороков и слабостей, которым был подвержен в посюстороннем мире. Поэтому те сведения или совет, которые он может дать спиритам, не всегда верны или высоконравственны. Тот факт, что духам нравится общаться с живыми, не означает, что им следует идти навстречу. Напротив, надлежит всячески отучать их от подобных недопустимых наклонностей. Это что касается вреда, причиняемого духам.
Если же говорить о медиумах, то я совершенно точно знаю, что все медиумы, с которыми мне приходилось сталкиваться, были либо безумны, либо слабоумны, либо бессильны заниматься какой-либо осмысленной деятельностью, пока вызывали духов или были убеждены, что вызывают таковых. Не помню, чтобы хоть кто-то из моих друзей с пользой для себя участвовал в спиритических сеансах.
Поскольку существуют различные религии, любой из них может потребоваться какой-то безошибочно узнаваемый внешний символ. Но когда подобный символ превращают в фетиш и инструмент для доказательства превосходства над прочими верованиями, от него следует отказаться.
Бог создал различные религии, подобно тому как создал их приверженцев. Могу ли я хотя бы втайне лелеять надежду, что мой сосед отвергнет свою веру, которую я считаю ниже моей собственной, и примет мою? Если я воистину друг ему, верный и благожелательный, то могу лишь молиться, чтобы он жил по заветам своей религии и совершенствовался духовно, как предписывают её законы. В доме Божьем множество обителей, и все они святы.
Я опасаюсь, что хотя мои друзья-христиане сегодня и не объявляют индуизм «ложной» религией, в глубине души они убеждены, что следовать канонам индуизма ошибочно и что христианство, как они его исповедуют, — единственно верная религия. Иначе как понять, а тем более оценить призыв Церковного миссионерского общества Англии? Можно согласиться с содержащейся в этом призыве ожесточённой критикой неприкасаемости и других пороков, запятнавших жизнь индуистов. И если бы английские христианские миссионеры помогли нам избавиться от пороков и недостатков, существование которых мы с готовностью признаем, и очистить нашу веру, они провели бы разумную созидательную работу, за которую мы были бы им чрезвычайно благодарны. Однако, насколько можно понять их нынешние усилия, они втайне стремятся искоренить индуизм и заменить его другой верой. Это напоминает попытки снести дом, который, хотя и нуждается в ремонте, кажется его обитателям вполне приличным и уютным. Неудивительно, что они с радостью приглашают к себе тех, кто показывает, как его отремонтировать, и даже предлагают сделать это сами. Однако жильцы будут изо всех сил сопротивляться тем, кто попытается снести дом, веками служивший им и их предкам, если только не убедятся, что дом уже не отремонтировать и жить в нем опасно. Если христианский мир так представляет себе индуистский дом, то лозунги «Парламент религий»[4] и «Всемирное братство религий» — пустые фразы, поскольку обе они подразумевают равный статус и общность взглядов. Но какие же взгляды могут объединять высших и низших, просвещённых и пребывающих во тьме невежества, способных к духовному совершенствованию и не подозревающих о нем, аристократов и простолюдинов, членов касты и париев? Возможно, моё сравнение неудачно и даже оскорбительно. Возможно, мои доводы лишены логики. Но вопросы всё равно остаются.
«Братство религий» должно помочь индуисту стать более совершенным индуистом, мусульманину — более совершенным мусульманином, христианину — более совершенным христианином. Именно так оно должно видеть свою цель. Снисходительная, не без пренебрежения, готовность терпеть другую веру отнюдь не в духе «Братства». Если я подозреваю, что моя религия более или менее верна, тогда как прочие более или менее заблуждаются, в таком случае, хотя я и могу ощутить к ним какие-то братские чувства, они будут в корне отличаться от тех, какими должны быть движимы члены «Братства». Вознося молитвы за других, мы должны повторять не «Господи, ниспошли им свет, что Ты ниспослал мне», а «Ниспошли ему свет и истину, что потребны ему для совершенствования». Надлежит молиться о том, чтобы наши друзья стали лучше и добрее, независимо от того, какую религию они исповедуют.
При этом ваш духовный опыт может передаться другим даже без вашего ведома.
Чарльз Фрир Эндрюс. Что бы вы сказали человеку, который после долгих размышлений и молитв приходит к выводу, что не обретёт покоя и спасения души, если не обратится в христианство?
Ганди. Я сказал бы, что если нехристианин (например, индуист) пришёл к христианину и поведал об этом, то христианин должен посоветовать ему стать более совершенным индуистом, а не искать благодати в иной вере.
Чарльз Фрир Эндрюс. В этом я не могу с вами полностью согласиться; впрочем, вам известна моя позиция. Я давным-давно отказался от мысли, что спасение можно обрести только во Христе. Но вот, допустим, Оксфордская группа[5] заставила вашего сына изменить свои взгляды, и он решил перейти в христианство. Что бы вы сказали на это?
Ганди. Я бы сказал, что Оксфордская группа может изменить чью угодно жизнь, но не заставит перейти в другую веру. Оксфордская группа может обратить внимание людей на лучшее, что есть в их вере, и изменить их жизнь, напомнив, что следует воплощать в жизнь заветы этих религий. Однажды ко мне пришёл человек из семьи брахманов и сказал, что ваша книга побудила его перейти в христианство. Тогда я спросил, считает ли он религию своих предков ложной. Нет, ответил он. Тогда я поинтересовался: неужели он не может принять Библию как одну из величайших священных книг, а Христа — как одного из величайших вероучителей? Я напомнил ему, что ни в одной из своих книг вы не призываете индийцев становиться на библейские позиции и переходить в христианство и что он неверно понял содержание ваших книг — если, конечно, вы не разделяете точку зрения покойного мистера Мухаммада Али, который говорил, что мусульманин, формально исполняющий заветы ислама, сколь бы порочную жизнь он ни вёл, всегда будет лучше доброго индуиста.
Чарльз Фрир Эндрюс. Я совершенно не согласен с мистером Мухаммадом Али. Я лишь хочу сказать, что, если человек хочет принять другую веру, я не буду ему препятствовать.
Ганди. Но разве вы не видите, что даже не даёте ему шанса? Вы даже не хотите его как следует расспросить. Если, например, ко мне придёт христианин, скажет, что на него снизошло озарение во время чтения «Бхагаватгиты», и заявит, что решил принять индуизм, я отвечу, что делать этого не стоит. «То, что даёт вам „Бхагаватгита”, — скажу я, — может дать и Библия. Вы просто не сделали усилий и оттого не разглядели, что таится в ней. Попытайтесь разглядеть и станьте добрым христианином».
Чарльз Фрир Эндрюс. Не уверен. Если кто-то со всей серьёзностью скажет мне, что хочет стать добрым христианином, я должен ответить: «Что ж, попробуйте», хотя вам известно, скольких восторженных энтузиастов, приходивших ко мне за советом, я старался разубедить. Я говорил им: «Только не делайте ничего подобного из-за меня». Однако человеческая природа требует конкретной веры.
Ганди. Если человек хочет верить в соответствии с библейскими принципами — что ж, пусть, но зачем ему отвергать собственную религию? Этот прозелитизм до добра не доведёт. Религия — вопрос глубоко личный. Живя в соответствии с принципами наших религий, мы должны делиться друг с другом лучшим, что есть в них, тем самым увеличивая общее число усилий обрести Бога.
Подумайте, что стоит проповедовать: взаимную терпимость или равенство всех религий? Я убеждён, что все великие религии в сущности равноценны. Мы должны сызмальства испытывать к другим религиям то же уважение, что и к собственной. Я подчёркиваю, не взаимную терпимость, а взаимное уважение.
Что такое совесть, каждый понимает по-своему. Следовательно, мы должны выстраивать своё личное поведение, как велит нам совесть, но требовать, чтобы все поступали так, как велит нам наша совесть, было бы непозволительным вмешательством в личную жизнь других людей и посягательством на свободу совести.
Проповедовать истину и ненасилие лучше, не сочинив о них тысячу книг, а живя в согласии с этими принципами. Жизнь, прожитая не во лжи, лучше любых книг.
За долгие годы основательно изучив вопрос соотносительной ценности религий и немало повидав в жизни, я пришёл к следующим выводам. Во-первых, все религии истинны. Во-вторых, всем религиям свойственно заблуждаться. В-третьих, все религии дороги мне почти так же, как мой собственный индуизм, поскольку все люди должны быть так же дороги мне, как мои близкие родственники. Я испытываю перед другими религиями то же благоговение, что и перед собственной.