Раздел седьмой. МОЙ ИНДУИЗМ
28. СУТЬ ЕГО — ПОЛНОЕ САМООТРЕЧЕНИЕ И ПОЛНАЯ ПРЕДАННОСТЬ ВЕРЕ
Я выбрал и сейчас прочитаю вам одну мантру, отражающую самую суть индуизма. Многим из вас, полагаю, известна «Иша-Упанишада». Я прочёл её много лет тому назад с переводом и с комментариями. Я выучил её наизусть в тюрьме Йервада. В ту пору она не столь покорила меня, как пленяет последние несколько месяцев: теперь я пришёл к выводу, что, если бы «Упанишады» и все прочие священные тексты внезапно поглотило пламя и пощадило бы лишь первый стих «Иша-Упанишады», который один остался бы в памяти индуистов, то индуизм жил бы вечно.
Так вот, эта мантра состоит из четырёх частей. Первая часть звучит как
. Я перевёл бы эти строки: «Все, что мы видим в этой великой Вселенной, преисполнено Бога». Далее, вторая и третья части читаются как
. Я делю их пополам и перевожу: «Отрекись от её благ и насладись ею». Есть и другой перевод, в сущности предлагающий ту же интерпретацию: «Насладись тем, что Он дарует тебе». При таком толковании вы тоже можете разделить строку на две части. Затем следует заключительная, самая важная часть:
. Это означает: «Не вожделей чужого богатства или достояния». Все остальные мантры этой древней «Упанишады» — комментарий или пояснения к первой мантре.
Мне кажется, она воплощает идеал социалиста и коммуниста, философа и экономиста. Осмелюсь предположить, обращаясь к неиндуистам, что она отвечает также их чаяниям. А если это так — а я полагаю, это именно так, — вы можете не принимать в индуизме того, что не созвучно с этой мантрой или противоречит её содержанию. Способен ли обычный человек постичь что-то большее, нежели принцип, согласно которому вся Вселенная одухотворена присутствием одного Бога, создателя и властителя всего живого? Остальные три части мантры непосредственно следуют из первой. Если вы верите, что Бог присутствует во всем, что Он создал, то, естественно, должны верить и в то, что не можете насладиться ничем, что не было бы Им даровано. А осознав, что Он — Создатель, то есть Отец, бесчисленных детей, вы, соответственно, не можете вожделеть чужого достояния. Если вы воспринимаете себя как одно из Его бесчисленных творений, то вам пристало отречься от всего, что вы имеете, и сложить всё к Его ногам. Это означает, что в акте самоотречения вы не просто жертвуете собой и отказываетесь от своего физического существования, но рождаетесь заново или перерождаетесь. Это сознательное деяние, его нельзя совершать бездумно. Поэтому оно означает возрождение. А потом, поскольку человек, заключённый в смертном теле, должен вкушать пищу, пить и облекать своё бренное тело в одежду, он, естественно, должен молить Господа об удовлетворении всех своих нужд. И получает всё, что ему потребно, в качестве вознаграждения за своё самопожертвование. Чтобы подчеркнуть важность этого принципа, мантра завершается словами: «Не вожделей чужого достояния». Начав следовать этим предписаниям, вы становитесь мудрым гражданином мира и отныне пребываете в состоянии абсолютной гармонии со всеми живыми существами. С этих пор все ваши сокровеннейшие желания осуществляются: и в этом мире, и в потустороннем.
Запомните этот единственный стих «Иша-Упанишады» и забудьте все прочие священные писания. Разумеется, вы можете утонуть в океане священных текстов или похоронить себя под их лавиной. Они пойдут на пользу образованному человеку, если станут учить смирению и мудрости, однако обыкновенному человеку, чтобы преодолеть любые трудности, достаточно этой мантры: «Бог Вседержитель одухотворяет всё, что есть во Вселенной. А потому отрекись от её благ и всё сложи на алтарь Его, а затем воспользуйся и насладись тем, что выпало тебе на долю. Не возжелай имущества ближнего».
В этом стихе провидец избрал для описания Божества именно эпитет «Вседержитель», а значит, отдал ему во власть всю Вселенную. Он говорит, что весь окружающий мир преисполнен Божественного начала, а естественным следствием этого принципа являются другие части мантры. Например, когда провидец обращается к верующему: «Отрекись от её благ!» — он имеет в виду всё, что существует во Вселенной, всю Вселенную, а не только наш земной шар. Он настаивает, что мы должны отринуть всю Вселенную, поскольку мы сами — столь мелкие, ничтожные атомы, что, если бы мы посягали владеть хоть чем-нибудь, то это не могло бы не показаться нелепым. А потом, говорит Риши, нас ждёт награда за отречение, 
, наслаждение всем, чем угодно. Однако слово, которое можно перевести глаголом «наслаждаться», имеет и другое значение: «владеть», «пользоваться». Поэтому эту строку можно интерпретировать как предостережение верующему: брать ровно столько, сколько требуется для жизни. Соответственно наслаждение, или владение, ограничено двумя условиями. Одно из них — это акт полного самоотречения, или, как сказал бы автор «Бхагаватгиты», наслаждения в духе 
, или совершенной жертвы, приносимой Господу. И каждое утро всякий, кто верит в Бхагаватдхарму, должен посвящать все свои помыслы, речи и деяния Кришне и, пока не совершил этого акта ежедневного отречения или жертвования, свидетельство преданности Кришне, не имеет права даже ни к чему прикоснуться или выпить хотя бы глоток воды. И, лишь совершив этот акт отречения и преданности, человек получает право на пищу и питие, одежду и крышу над головой в той мере, в какой это необходимо для поддержания его жизни. Поэтому воспринимайте это как хотите: либо в том смысле, что наслаждение или обладание — награда за отречение и жертву, либо в том, что отречение и жертвенность — непременные условия наслаждения, без самоотречения и жертвенности невозможно само наше существование, без них погибнет душа. Словно опасаясь, что мантра недостаточно полно описывает это условие, Риши поспешил добавить: «Не вожделей того, что принадлежит другому». Поэтому я полагаю, что суть всех философских и религиозных систем, где бы они ни появились, сводится к этой мантре.
А сейчас я попробую применить содержание этой мантры к современности. Если всё сущее во Вселенной одухотворено Божественным началом, иными словами, если брахман и бханги, учёный мудрец и мусорщик, ежава и пария, не важно, к какой касте они принадлежат, в равной мере озарены светом Божьим, то, согласно этой мантре, среди них не может быть высших и низших, все равны, ибо все сотворены Господом.
Я хотел бы, чтобы мантру, которую я прочитал, бережно хранили в сердце все наши мужчины, женщины и дети, и если она, как я полагаю, выражает самую сущность индуизма, её должно запечатлеть на вратах всех храмов.
Провидец, которому эта мантра, или стих, была ниспослана как откровение, не довольствовался велеречивым утверждением, что Господа можно найти повсюду. Он пошёл дальше и сказал: «Поскольку Господь обитает повсюду, ничто не принадлежит вам, даже ваше собственное тело. Бог безусловно, несомненно владеет всем, что вы привыкли считать своим». И потому, когда человек, называющий себя индуистом, переживает перерождение или второе рождение, как сказали бы христиане, он обязан отречься от всего, что по неведению считал своей собственностью, и предать её Господу. А совершив этот жертвенный акт, он познает, что его ожидает награда, ибо Господь позаботится о том, чтобы накормить, одеть и приютить его. Поэтому условием наслаждения всем, что необходимо для жизни, или просто использования самого необходимого является отказ и передача всего в руки Господа. И совершать этот акт жертвенности и преданности нужно изо дня в день, иначе можно забыть в этом суетном мире о нашей главной цели. А в заключение провидец говорит: «Не вожделей чужих богатств». Полагаю, истина, заключённая в этой лапидарной мантре, призвана удовлетворить глубочайшие чаяния каждого человека — и в этом мире, и в потустороннем. Я внимательно исследовал священные писания разных религий, но не нашёл ничего, чем можно было бы дополнить эту мантру. Обобщая все свои знания о священных писаниях мира — а признаюсь честно, они весьма скудны, — я чувствую, что всё благое и праведное в них происходит из этой мантры. Эта мантра даёт мне ощущение всеобщего братства, включающего не только людей, но и всех живых существ. Если можно обрести несокрушимую веру в Господа, какие бы атрибуты мы ни прибавляли к Его имени, я нахожу её именно в этой мантре. Если можно всецело проникнуться мыслью о полной преданности Богу и верой, что Он подаст мне всё необходимое для жизни, то я опять-таки проникаюсь подобной верой, читая эту мантру. Поскольку Он пребывает в каждой частичке бытия — моего, вашего и любого человека, — я извлекаю из этой мантры доктрину равенства всего живого, всех земных созданий. Полагаю, эта мантра должна быть близка и тем, кто исповедует философию коммунизма. В этой мантре говорится, что я не вправе считать своим ничто из принадлежащего Богу, а для того, чтобы моя жизнь и жизнь тех, кто уверовал в эту мантру, преисполнилась преданности Господу, она должна превратиться в служение ближним — всем созданиям Божьим.
Такова моя вера; мне кажется, её должны разделять все, кто называет себя индуистами. Осмелюсь предположить, что если мои друзья, исповедующие ислам или христианство, внимательно перечитают свои священные писания, то не обнаружат в них ничего больше.
Не стану утаивать от вас тот факт, что мне известно немало суеверий, которые почему-то пытаются выдать за индуизм. Мне бывает чрезвычайно неловко, когда я вспоминаю о всевозможных предрассудках, притворяющихся индуизмом, и я готов решительно их разоблачать. Как величайший из этих предрассудков я не преминул обличить неприкасаемость. Но, несмотря на всё это, я остаюсь индуистом, ибо полагаю, что все эти суеверия не имеют к индуизму отношения. Самые каноны толкования индуистских текстов учат нас, что всё, что не соответствует истине, которую я изложил вам, и не сокрыто в упомянутой мною мантре, можно отвергнуть как противоречащее индуизму.
Последователь «Дхармагиты» воспитывает себя так, чтобы уметь обходиться без многих вещей и при этом быть счастливым, или, как называет это «Бхагаватгита», спокойным и уравновешенным, ибо счастье, согласно «Бхагаватгите», не противоположно несчастью. Оно превосходит несчастье. Приверженец «Бхагаватгиты» не счастлив и не несчастлив. Когда он достигает спокойствия и умиротворения, он уже не различает ни муки, ни удовольствия, ни поражения, ни лишений, ни обладания.
Мы должны научиться не скорбеть, сталкиваясь со смертью, не важно, когда и к кому она приходит. Полагаю, мы научимся этому, когда станем равнодушно думать о своём собственном неизбежном уходе, и это безразличие к смерти наступит, когда во всякое мгновение своей жизни мы будем осознавать, что выполнили задачу, которая на нас возлагалась.
29. БОГОСЛУЖЕНИЕ В ХРАМЕ И ПОЧИТАНИЕ ОБРАЗОВ
Образ не вызывает у меня никаких благоговейных чувств. Однако мне кажется, что почитание образов в человеческой природе. Мы тоскуем по символам. Зачем же тогда насаждать чрезмерную сдержанность в церкви? Образы есть часть богослужения. Ни один индуист не видит в образе Бога. Я не считаю почитание образов грехом.
Я одновременно сторонник и противник почитания образов, в истинном смысле этих определений. Я высоко ценю дух, подвигающий на почитание образов. Оно играет значительную роль в нравственном совершенствовании человечества. И я хотел бы, чтобы мне были отпущены силы даже ценой своей жизни защитить тысячи священных храмов, осеняющих своим присутствием нашу землю.
Я противник почитания образов, поскольку отрицаю его наиболее изощрённую форму — фанатизм, отказывающийся признавать богоугодным любой вариант религии, отличный от собственного. Утончённое и обманчивое, подобное идолопоклонство куда более ужасно, чем откровенное и грубое поклонение высеченной из камня или отлитой из золота скульптуре, в которой видят Божество.
Следует устанавливать в храмах образы или нет — вопрос темперамента и вкуса. Я вовсе не считаю дурными и исполненными предрассудков индуистский храм или католическую церковь, где установлены изображения, и не готов превозносить мечеть или протестантскую церковь потому лишь, что они избегают изображений. Символ, подобный кресту или книге, с лёгкостью может превратиться в объект идолопоклонства, а значит, и суеверия. И напротив, поклонение младенцу Кришне или Деве Марии может облагородить душу и освободить её от любых предрассудков. всё зависит от того, что происходит в душе у верующего.
— Если бы индуизм стал монотеистической религией, — предположил один священник, — христианство и индуизм смогли бы сотрудничать в деле служения Индии.
— Я был бы очень рад такому сотрудничеству, — сказал Ганди. — У меня есть своё видение этой ситуации, но прежде я хотел бы оспорить мнение, что индуисты верят во множество богов и могут считаться идолопоклонниками. Полагаю, что вправе назвать себя истинным индуистом, однако никогда не был приверженцем многобожия. Даже в детстве я не верил во множество богов, и никто не навязывал мне подобной веры.
Что касается идолопоклонства, то оно не может не существовать в той или иной форме. Почему мусульманин отдаёт свою жизнь, защищая мечеть, которую называет домом Божьим? И почему христианин ходит в церковь, а когда его вызывают свидетельствовать в суде, клянётся на Библии? Я нисколько не возражаю против этого. А жертвовать целые состояния на возведение мечетей и гробниц? Что это, если не вариант идолопоклонства? А католики, преклоняющие колени перед образами Девы Марии и святых — каменными изваяниями, картинами или витражами?
— Однако, — возразил на это католический священник, — я храню и благоговейно целую фотографию матери, но не поклоняюсь ей, как не поклоняюсь святым. Я поклоняюсь одному лишь Богу, признавая Его Своим Создателем, величайшим, чем все Его творения.
— Пусть так, и всё же мы поклоняемся не камням, но Богу в образе камней и металла, сколь бы грубы они ни были.
— Но крестьяне поклоняются камням как Богу.
— Нет, уверяю вас, они не поклоняются ничему, что было бы слабым отражением Божества. Когда вы преклоняете колени перед Девой Марией и молите её о заступничестве, разве вы делаете не то же самое, что индуист, пытающийся приобщиться Богу через Его изображение в камне? Почему сердце мусульманина преисполняется благоговения и восторга, когда он переступает порог мечети? В самом деле — почему, ведь можно сказать, что весь мир — мечеть? Вот, например, великолепный небесный свод у нас над головой, разве он меньше и презреннее мечети? Но я понимаю мусульман и сочувствую им. Такой способ познания Божества они выбрали. Индуисты познают того же Предвечного по-своему. Мы все постигаем Бога по-разному, но это не означает, что мы поклоняемся разным богам.
Почитание образов, придающих идеалу конкретную форму, — естественное свойство человеческой натуры, по-своему ценное, так как укрепляет верующего в его молитвах и религиозных обрядах. Например, мы почитаем образ, благоговейно созерцая священное писание той или иной религии. Мы почитаем образ, вступая в храм или мечеть с чувством благоговения и восторга. Я вполне принимаю это и, более того, полагаю, что человек, наделённый далеко не всеобъемлющим, конечным сознанием, и не может вести себя иначе.
Напротив, нельзя поощрять того, кто даёт обеты или возносит молитвы с корыстными целями, не важно, как и где именно он это делает: в церкви или в мечети, в храме или перед священными деревьями или иными святынями. Однако вознесение корыстных молитв, принятие эгоистичных обетов — само по себе отнюдь не следствие почитания образов. Личная молитва, имеющая корыстные цели, всегда недостойна, вне зависимости от того, произнесена она перед образом или незримым Богом.
Богослужение в храме
Индуист не обязан ходить в храм, чтобы поклоняться образу Рамачандры. Пусть так поступает тот, кто не в силах возносить молитвы Раме, не созерцая при этом его храмового образа. Может быть, этому верующему не повезло, но для него Рама, безусловно, пребывает прежде всего в этом святилище, а не где— либо в ином месте. Я не стал бы разрушать его простодушную веру.
Кришнаит или индуист — совершенное создание. Его не волнуют суровые осуждения критиков. Миллионы приверженцев Кришны и Рамы пережили религиозное просветление, вдохновлённое произнесением священных имён. Не могу судить о природе этого явления. Это таинство. Я никогда не пытался доказать его с помощью логики. Хотя и разумом, и сердцем я давно признал, что высочайшее неотъемлемое свойство Господа и Его имя есть истина; истина для меня носит имя Рамы. Это имя спасало меня в часы величайших несчастий и продолжает спасать до сих пор. Возможно, такое убеждение зародилось у меня в детстве, возможно, всё обаяние этого имени я ощутил благодаря Тулсидасу[25]. Но факт остаётся фактом, и сейчас, когда я пишу эти строки, у меня в памяти встают сцены детства, ежедневное посещение храма Рамаджи мандира, располагавшегося неподалёку от нашего наследственного дома. В ту пору мой Рама обитал там. Он избавил меня от множества страхов и грехов. В моих глазах молитва, возносимая Раме, отнюдь не была суеверием. Возможно, служитель того храма был недостойным человеком, хотя мне не известно о нем ничего дурного. Не слышал я и о том, что в храме творились какие-то злодеяния. Следовательно, они никак не повлияют на мою веру. То, что можно сказать обо мне, справедливо и по отношению к миллионам индуистов. Богослужение в храме удовлетворяет остро ощущаемую духовную жажду человечества. Его позволительно реформировать. Однако оно будет существовать до тех пор, пока живо человечество.
Храмы для индуистов — то же, что церкви — для христиан. Тысячи индуистов, в своей бесхитростной вере посещающие храмы, черпают в богослужении то же духовное благо, что и христиане, в своей бесхитростной вере посещающие церковь. Лишите индуиста его храма, и он утратит самое дорогое в жизни. Не стану спорить, многие индуистские храмы повинны в распространении суеверий и в том, что давали приют злу. Однако это повод лишь для реформы храмового богослужения, а не для отказа от него.
Мне не известна ни одна религия или секта, которая обходилась бы без дома Божьего, будь то храм, мечеть, церковь, синагога или агиари[26]. К тому же нельзя с уверенностью утверждать, что Иисус или другие великие реформаторы разрушали храмы или призывали отказаться от них. Все они пытались изгнать пороки из храмов и из общества. Большинство из них, если не все, по-видимому, проповедовали в храмах. Я уже много лет не посещаю храмов, однако не считаю, что это хоть сколько-то положительно на меня повлияло. Моя мать никогда не пропускала посещение храма, если ей позволяло здоровье. Возможно, её вера была значительно твёрже моей. Веру миллионов людей укрепляет посещение храмов, церквей и мечетей. Они не слепые рабы предрассудков и не фанатики. Предрассудки и фанатизм зарождаются далеко не в первую очередь в храмах; скорее, эти пороки коренятся в нашем сердце и уме.
Отвергнуть храмы означает отвергнуть Бога, религию и земное существование.
Настоящий религиозный реформатор должен задумываться в первую очередь о радикальном изменении не внешней формы, но духа, внутреннего содержания. Если удастся преобразовать дух, форма изменится сама собою. Если же дух не переживёт возрождения, форма, сколь бы её ни видоизменяли, останется гробом повапленным[27]. Мавзолей, сколь бы прекрасен он ни был, — всего лишь гробница, а не мечеть, тогда как голый клочок освящённой земли может стать истинным Храмом Божьим.
Мисс Мейо в своей книге «Мать-Индия»[28] говорит, что вишнуитский знак имеет непристойный смысл. Я родился в семье вишнуитов. Я прекрасно помню посещения вишнуитских храмов. Моя семья придерживалась ортодоксальных воззрений. Ребёнком я сам носил этот знак на лбу, и ни мне, ни моим близким и в голову не приходило, что этот невинный и довольно изящный знак наделён каким-то непристойным значением. Я расспрашивал о нем многих вишнуитов здесь, в Мадрасе, где сейчас пишу эти строки. Они ничего не знали о якобы присущем ему непристойном смысле. Не хочу сказать, что он никогда не имел такого значения. Но в таком случае миллионы людей не догадываются о непристойности многих обычаев, которые мы простодушно практиковали до сих пор, не ведая греха. Впервые я узнал о том, что шива-лингам исполнен бесстыдства, только из книги одного христианского миссионера, и даже сейчас, когда я вижу шиву-лингам, ни его форма, ни контекст, в котором он предстаёт, не вызывают у меня никаких неприличных ассоциаций. Опять-таки в книге, написанной христианским миссионером, я прочитал, что храмы Ориссы обезображены непристойными статуями. Во время своей поездки в Пури я не без труда заставлял себя глядеть на эти фигуры. Однако мне известно, что тысячи паломников, устремлявшихся в эти храмы, даже не подозревают о бесстыдстве окружающих их статуй. Посещающие храмы невинны в своей бесхитростной вере, а статуи не бросаются в глаза.
Образ не вызывает у меня никаких благоговейных чувств. Однако мне кажется, что почитание образов в человеческой природе. Мы тоскуем по символам. Зачем же тогда насаждать чрезмерную сдержанность в церкви? Образы есть часть богослужения. Ни один индуист не видит в образе Бога. Я не считаю почитание образов грехом.
Я одновременно сторонник и противник почитания образов, в истинном смысле этих определений. Я высоко ценю дух, подвигающий на почитание образов. Оно играет значительную роль в нравственном совершенствовании человечества. И я хотел бы, чтобы мне были отпущены силы даже ценой своей жизни защитить тысячи священных храмов, осеняющих своим присутствием нашу землю.
Я противник почитания образов, поскольку отрицаю его наиболее изощрённую форму — фанатизм, отказывающийся признавать богоугодным любой вариант религии, отличный от собственного. Утончённое и обманчивое, подобное идолопоклонство куда более ужасно, чем откровенное и грубое поклонение высеченной из камня или отлитой из золота скульптуре, в которой видят Божество.
Следует устанавливать в храмах образы или нет — вопрос темперамента и вкуса. Я вовсе не считаю дурными и исполненными предрассудков индуистский храм или католическую церковь, где установлены изображения, и не готов превозносить мечеть или протестантскую церковь потому лишь, что они избегают изображений. Символ, подобный кресту или книге, с лёгкостью может превратиться в объект идолопоклонства, а значит, и суеверия. И напротив, поклонение младенцу Кришне или Деве Марии может облагородить душу и освободить её от любых предрассудков. всё зависит от того, что происходит в душе у верующего.
— Если бы индуизм стал монотеистической религией, — предположил один священник, — христианство и индуизм смогли бы сотрудничать в деле служения Индии.
— Я был бы очень рад такому сотрудничеству, — сказал Ганди. — У меня есть своё видение этой ситуации, но прежде я хотел бы оспорить мнение, что индуисты верят во множество богов и могут считаться идолопоклонниками. Полагаю, что вправе назвать себя истинным индуистом, однако никогда не был приверженцем многобожия. Даже в детстве я не верил во множество богов, и никто не навязывал мне подобной веры.
Что касается идолопоклонства, то оно не может не существовать в той или иной форме. Почему мусульманин отдаёт свою жизнь, защищая мечеть, которую называет домом Божьим? И почему христианин ходит в церковь, а когда его вызывают свидетельствовать в суде, клянётся на Библии? Я нисколько не возражаю против этого. А жертвовать целые состояния на возведение мечетей и гробниц? Что это, если не вариант идолопоклонства? А католики, преклоняющие колени перед образами Девы Марии и святых — каменными изваяниями, картинами или витражами?
— Однако, — возразил на это католический священник, — я храню и благоговейно целую фотографию матери, но не поклоняюсь ей, как не поклоняюсь святым. Я поклоняюсь одному лишь Богу, признавая Его Своим Создателем, величайшим, чем все Его творения.
— Пусть так, и всё же мы поклоняемся не камням, но Богу в образе камней и металла, сколь бы грубы они ни были.
— Но крестьяне поклоняются камням как Богу.
— Нет, уверяю вас, они не поклоняются ничему, что было бы слабым отражением Божества. Когда вы преклоняете колени перед Девой Марией и молите её о заступничестве, разве вы делаете не то же самое, что индуист, пытающийся приобщиться Богу через Его изображение в камне? Почему сердце мусульманина преисполняется благоговения и восторга, когда он переступает порог мечети? В самом деле — почему, ведь можно сказать, что весь мир — мечеть? Вот, например, великолепный небесный свод у нас над головой, разве он меньше и презреннее мечети? Но я понимаю мусульман и сочувствую им. Такой способ познания Божества они выбрали. Индуисты познают того же Предвечного по-своему. Мы все постигаем Бога по-разному, но это не означает, что мы поклоняемся разным богам.
Почитание образов, придающих идеалу конкретную форму, — естественное свойство человеческой натуры, по-своему ценное, так как укрепляет верующего в его молитвах и религиозных обрядах. Например, мы почитаем образ, благоговейно созерцая священное писание той или иной религии. Мы почитаем образ, вступая в храм или мечеть с чувством благоговения и восторга. Я вполне принимаю это и, более того, полагаю, что человек, наделённый далеко не всеобъемлющим, конечным сознанием, и не может вести себя иначе.
Напротив, нельзя поощрять того, кто даёт обеты или возносит молитвы с корыстными целями, не важно, как и где именно он это делает: в церкви или в мечети, в храме или перед священными деревьями или иными святынями. Однако вознесение корыстных молитв, принятие эгоистичных обетов — само по себе отнюдь не следствие почитания образов. Личная молитва, имеющая корыстные цели, всегда недостойна, вне зависимости от того, произнесена она перед образом или незримым Богом.
Богослужение в храме
Индуист не обязан ходить в храм, чтобы поклоняться образу Рамачандры. Пусть так поступает тот, кто не в силах возносить молитвы Раме, не созерцая при этом его храмового образа. Может быть, этому верующему не повезло, но для него Рама, безусловно, пребывает прежде всего в этом святилище, а не где— либо в ином месте. Я не стал бы разрушать его простодушную веру.
Кришнаит или индуист — совершенное создание. Его не волнуют суровые осуждения критиков. Миллионы приверженцев Кришны и Рамы пережили религиозное просветление, вдохновлённое произнесением священных имён. Не могу судить о природе этого явления. Это таинство. Я никогда не пытался доказать его с помощью логики. Хотя и разумом, и сердцем я давно признал, что высочайшее неотъемлемое свойство Господа и Его имя есть истина; истина для меня носит имя Рамы. Это имя спасало меня в часы величайших несчастий и продолжает спасать до сих пор. Возможно, такое убеждение зародилось у меня в детстве, возможно, всё обаяние этого имени я ощутил благодаря Тулсидасу[25]. Но факт остаётся фактом, и сейчас, когда я пишу эти строки, у меня в памяти встают сцены детства, ежедневное посещение храма Рамаджи мандира, располагавшегося неподалёку от нашего наследственного дома. В ту пору мой Рама обитал там. Он избавил меня от множества страхов и грехов. В моих глазах молитва, возносимая Раме, отнюдь не была суеверием. Возможно, служитель того храма был недостойным человеком, хотя мне не известно о нем ничего дурного. Не слышал я и о том, что в храме творились какие-то злодеяния. Следовательно, они никак не повлияют на мою веру. То, что можно сказать обо мне, справедливо и по отношению к миллионам индуистов. Богослужение в храме удовлетворяет остро ощущаемую духовную жажду человечества. Его позволительно реформировать. Однако оно будет существовать до тех пор, пока живо человечество.
Храмы для индуистов — то же, что церкви — для христиан. Тысячи индуистов, в своей бесхитростной вере посещающие храмы, черпают в богослужении то же духовное благо, что и христиане, в своей бесхитростной вере посещающие церковь. Лишите индуиста его храма, и он утратит самое дорогое в жизни. Не стану спорить, многие индуистские храмы повинны в распространении суеверий и в том, что давали приют злу. Однако это повод лишь для реформы храмового богослужения, а не для отказа от него.
Мне не известна ни одна религия или секта, которая обходилась бы без дома Божьего, будь то храм, мечеть, церковь, синагога или агиари[26]. К тому же нельзя с уверенностью утверждать, что Иисус или другие великие реформаторы разрушали храмы или призывали отказаться от них. Все они пытались изгнать пороки из храмов и из общества. Большинство из них, если не все, по-видимому, проповедовали в храмах. Я уже много лет не посещаю храмов, однако не считаю, что это хоть сколько-то положительно на меня повлияло. Моя мать никогда не пропускала посещение храма, если ей позволяло здоровье. Возможно, её вера была значительно твёрже моей. Веру миллионов людей укрепляет посещение храмов, церквей и мечетей. Они не слепые рабы предрассудков и не фанатики. Предрассудки и фанатизм зарождаются далеко не в первую очередь в храмах; скорее, эти пороки коренятся в нашем сердце и уме.
Отвергнуть храмы означает отвергнуть Бога, религию и земное существование.
Настоящий религиозный реформатор должен задумываться в первую очередь о радикальном изменении не внешней формы, но духа, внутреннего содержания. Если удастся преобразовать дух, форма изменится сама собою. Если же дух не переживёт возрождения, форма, сколь бы её ни видоизменяли, останется гробом повапленным[27]. Мавзолей, сколь бы прекрасен он ни был, — всего лишь гробница, а не мечеть, тогда как голый клочок освящённой земли может стать истинным Храмом Божьим.
Мисс Мейо в своей книге «Мать-Индия»[28] говорит, что вишнуитский знак имеет непристойный смысл. Я родился в семье вишнуитов. Я прекрасно помню посещения вишнуитских храмов. Моя семья придерживалась ортодоксальных воззрений. Ребёнком я сам носил этот знак на лбу, и ни мне, ни моим близким и в голову не приходило, что этот невинный и довольно изящный знак наделён каким-то непристойным значением. Я расспрашивал о нем многих вишнуитов здесь, в Мадрасе, где сейчас пишу эти строки. Они ничего не знали о якобы присущем ему непристойном смысле. Не хочу сказать, что он никогда не имел такого значения. Но в таком случае миллионы людей не догадываются о непристойности многих обычаев, которые мы простодушно практиковали до сих пор, не ведая греха. Впервые я узнал о том, что шива-лингам исполнен бесстыдства, только из книги одного христианского миссионера, и даже сейчас, когда я вижу шиву-лингам, ни его форма, ни контекст, в котором он предстаёт, не вызывают у меня никаких неприличных ассоциаций. Опять-таки в книге, написанной христианским миссионером, я прочитал, что храмы Ориссы обезображены непристойными статуями. Во время своей поездки в Пури я не без труда заставлял себя глядеть на эти фигуры. Однако мне известно, что тысячи паломников, устремлявшихся в эти храмы, даже не подозревают о бесстыдстве окружающих их статуй. Посещающие храмы невинны в своей бесхитростной вере, а статуи не бросаются в глаза.
30. ВОПЛОЩЕНИЕ БОЖЕСТВА
Мой Кришна не имеет никакого отношения к исторической личности, носившей это имя. Я не стал склонять голову перед Кришной, которого оскорблённая гордость заставляет совершить убийство, или Кришной, которого неиндуисты изображают распутным юношей. Кришна, живущий в моем воображении, — это совершенное воплощение Божества, безупречное во всех смыслах слова, вдохновитель «Бхагаватгиты», дающий силы и утешение миллионам людей. Однако, если бы мне доказали, что «Махабхарата» содержит достоверные факты, подобно современным историческим исследованиям, и что Кришна «Махабхараты» действительно совершил некоторые из приписываемых ему деяний, я, даже подвергая себя опасности быть исторгнутым из лона индуизма, не преминул бы отвергнуть такого Кришну как воплощение Бога. Однако для меня «Махабхарата» — глубоко религиозная книга, имеющая в основном аллегорический характер, а отнюдь не изложение исторических событий. Это описание поединка между добром и злом, непрерывно происходящего у нас в душе, и описание столь живое, что читатель на время может поверить, будто речь действительно идёт о конкретных людях, совершающих весьма неблаговидные поступки. К тому же я, в отличие от большинства современных индуистов, не считаю «Махабхарату» безупречной копией оригинала. Напротив, я полагаю, что она претерпела множество редакций.
В индуизме воплощением Божества становится тот, кто отличился в деле служения человечеству. всё живое на самом деле есть воплощение Бога, однако не принято считать каждое живое существо, взятое в отдельности, подобным воплощением. Объявляя определённого человека воплощением Божества, будущие поколения воздают честь тому, кто при жизни прославился благочестивым поведением. Мне кажется, эта процедура вполне законна и справедлива: она ничем не умаляет величия Господа и не ущемляет истину. Существует изречение на урду, гласящее: «Адам — не Бог, но в нем искра Божья». Поэтому в том, чьи мысли и деяния были наиболее благочестивы, живёт наиболее сильная, неугасимая искра Божья. Именно согласно этой концепции Кришна в индуизме имеет статус наиболее совершенного воплощения Бога.
Вера в воплощение Божества — свидетельство высоких духовных притязаний человека. Человек не изведает покоя, пока не уподобится Богу. Попытка достичь этого состояния — высшее, единственно ценное стремление. Для этого мы, в сущности, живём.
Бог — это не человек. Утверждать, что Он время от времени нисходит на землю в человеческом облике, верно лишь отчасти и предполагает, что подобный человек был близок Богу. Поскольку Бог вездесущ, Он пребывает в душе каждого человека, и поэтому можно сказать, что все люди — Его воплощения. Однако далее мы зайдём в тупик. Раму, Кришну и так далее именуют воплощениями Бога, потому что приписывают им Божественные свойства. В действительности же они — создания человеческого воображения. Существовали ли они на самом деле — не важно, это нисколько не разрушает их образа в человеческом сознании. Исторические Рама и Кришна зачастую предстают весьма противоречивыми персонажами, а их деяния требуется оправдывать с использованием всевозможных философских и религиозных аргументов.
31. ВАРНА И КАСТА
Закон варны
«Варна» означает предопределение при выборе профессии или ремесла. Закон варны обязывает человека зарабатывать на жизнь тем же трудом, что и его предки. Поэтому варна — это закон наследования. Варна не была навязана индуистам, её закон открыли люди, заботившиеся об их благе. Это не создание человеческого ума, а непреложный закон природы, проявление неослабевающей, неизменной тенденции, подобной ньютоновскому закону всемирного тяготения. Закон всемирного тяготения существовал до того, как был открыт, и это справедливо также по отношению к закону варны. Именно индуистам было назначено обнаружить этот закон. Открыв и поставив себе на пользу некоторые законы природы, народы Запада с лёгкостью приумножили своё материальное благосостояние. Точно так же индуисты, обнаружив этот непреложный закон существования общества, достигли уровня духовного развития, недоступного прочим народам.
Варна не имеет отношения к касте. Долой чудище— касту, пытающееся предстать в облике варны! Именно это искажённое понимание варны нанесло Индии и индуизму непоправимый ущерб. Наша неспособность следовать закону варны в значительной мере явилась причиной экономического и духовного падения. Ложное толкование варны породило бедность и безработицу, особую касту неприкасаемых, слабость и пороки нашей религии.
В ходе неустанных исследований и экспериментов риши установили деление общества на четыре разряда, доверив им соответственно учение, защиту, производство материальных благ и физический труд.
В древности существовали обязательные торговые гильдии, а все представители одной профессии или ремесла, следуя неписаному закону, поддерживали своих коллег. Сто лет тому назад сын плотника не стремился стать юристом. Сегодня он одержим такой мечтой, ибо профессия юриста — простейший путь к присвоению чужих денег.
В прошлом никто не жаждал посягнуть на чужую профессию и разбогатеть. Например, во времена Цицерона профессия юриста была неоплачиваемой почётной деятельностью. И потому любой неглупый плотник имел право стать юристом: не ради денег, а исключительно ради служения ближним. Впоследствии выбор профессии запятнали честолюбие и стремление к наживе. Врачи служили обществу, довольствуясь тем, что получали в награду за труды, но ныне они превратились в торговцев и стали едва ли не угрозой обществу. Профессии врача и юриста справедливо именовались свободными, пока их избирали по сугубо филантропическим мотивам.
Если я унаследую профессию своего отца, мне даже не придётся изучать её в школе, и я смогу направить свою умственную энергию на духовные упражнения, ведь деньги или, скорее, кусок хлеба мне обеспечен. Варна — лучшая гарантия счастливой жизни, она позволяет всецело посвятить себя истинным религиозным поискам. Сосредоточивая энергию на достижении иных целей, я продаю свои способности к самосовершенствованию за бесценок, а душу — за миску чечевичной похлёбки.
У нас сложилось искажённое представление о Варне. Когда индуисты жили согласно требованиям варны, у них оставалось достаточно времени для духовных упражнений. Но даже сейчас, навестив отдалённые деревни, вы увидите, сколь высокой духовной культурой обладают крестьяне по сравнению с горожанами, которым неизвестно самоограничение и аскетизм.
Мы не можем, не должны искать новые пути обогащения. Нам следует довольствоваться теми, что унаследованы от предков, при условии, что они чисты. Если мой отец — торговец, а я обнаруживаю качества воина, то могу, не требуя вознаграждения, служить своей стране как солдат, но должен довольствоваться тем, что зарабатываю на хлеб торговлей.
Варнашрама, как я её понимаю, удовлетворяет все религиозные, социальные и экономические потребности общины. Она удовлетворяет все религиозные нужды, потому что у целой общины, следующей закону, остаётся достаточно времени, которое она может посвятить духовному совершенствованию. Соблюдение закона устраняет социальное зло и позволяет полностью избежать убийственной экономической конкуренции. А если этот закон понимается как закрепляющий не права и привилегии общины, над которой он властвует, а её обязанности, то он обеспечивает наиболее справедливое распределение земных благ, хотя это распределение и может быть неидеальным, то есть не абсолютно равным. Поэтому, если люди пренебрегают законом, принимают обязанности за привилегии и пытаются выбрать себе поприще сами, руководствуясь честолюбивыми и корыстными помыслами, варну начинают толковать превратно, и в обществе в конце концов воцаряется хаос. Этот закон никого не принуждает наследовать профессию отца, если сын или дочь не имеет к ней склонностей; иными словами, никого не подвергают давлению извне и не заставляют совершать тот или иной выбор, каковое состояние безмятежно и непрерывно длилось несколько тысяч лет, когда закон варнашрамы соблюдался неукоснительно. Людей воспитывали так, чтобы они осознавали свой долг и справедливость закона, и они добровольно следовали ему. Сегодня народы пребывают в невежестве, постоянно нарушают этот закон и оттого страдают. Так называемые цивилизованные нации отнюдь не достигли уровня развития, на котором ощутили бы умиротворение и покой.
Варнадхарма, как я её понимаю, не устанавливает никаких пределов для высочайшего духовного роста. Ограничения касаются лишь отказа от наследственной профессии или деятельности ради того, чтобы улучшить своё материальное положение, а значит, ввести систему нездоровой, вредной конкуренции, которая сегодня лишает жизнь всякой радости и красоты.
Варна определяется рождением, однако сохранить её можно, лишь соблюдая налагаемые ею обязательства. Человек, родившийся в семье брахманов, будет именоваться брахманом, однако если, достигнув совершеннолетия, он не обнаружит качеств, приличествующих этой варне, то утратит право так называться. Он будет исторгнут из среды брахманов. С другой стороны, человека, по происхождению не являющегося брахманом, но уподобляющегося брахману в мыслях, речах и поступках, станут считать брахманом, даже если сам он смиренно станет отрицать этот высокий титул.
Варна, истолковываемая подобным образом, предстаёт не созданием человеческого ума, а законом жизни, который управляет всем человечеством. Соблюдение этого закона сделает жизнь куда более сносной, установит мир и спокойствие, положит конец ссорам и конфликтам, искоренит голод и нищету, решит проблему перенаселённости и даже избавит человечество от болезней и страданий.
Но если варна открывает нам закон нашего бытия и таким образом демонстрирует долг, который мы обязаны исполнять, она не даёт нам никаких прав, а сама идея превосходства или низкого состояния совершенно чужда ей. Все варны равны, ибо община в равной мере зависима от всех варн. Сегодня варна означает высший или низший слой общества, то есть превратилась в пародию на своё исконное предназначение. Наши предки открыли закон варны, неуклонно предаваясь аскетизму и следуя самому суровому самоограничению. Они изо всех сил пытались жить так, как заповедует закон. Сегодня мы исказили этот бесценный закон, сделавшись посмешищем в глазах всего мира.
Хотя закон варны был открыт неким индуистским провидцем, он приложим ко всему миру. Любой религии присущи свои специфические характеристики, но если в основе её лежит принцип или закон, он должен распространяться на всё человечество без исключения. Так я вижу закон варны. Сегодня мир может игнорировать его, однако рано или поздно он признает его справедливость. Варна предписывает каждому исполнять закон своего бытия, совершая в духе долга и служения то, для чего он был рождён.
Беседа Ганди с американским священником
Ганди. Почему бы моему сыну не быть мусорщиком, если сам я мусорщик?
Американский священник. Вот как? Вы заходите столь далеко?
Ганди. Да, ведь я полагаю, что ремесло мусорщика ничем не уступает вашему.
Американский священник. Согласен, но неужели Линкольну надлежало оставаться лесорубом, а не баллотироваться на пост президента США?
Ганди. А почему бы лесорубу не стать президентом США? Гладстон же рубил дрова.
Американский священник. Но он же не видел в этом своего поприща.
Ганди. Он ничего не утратил бы, если бы выбрал ремесло лесоруба. Я хочу сказать, что тот, кто родился мусорщиком, должен зарабатывать на жизнь уборкой мусора, а уж в свободное время пусть делает что хочет. Ведь мусорщик зарабатывает на хлеб не менее достойным образом, чем юрист или ваш президент. Такова, с моей точки зрения, природа индуизма. Это самый лучший коммунизм на свете. Варнадхарма даже напоминает закон всемирного тяготения. Я не отменю действия этого закона, пытаясь день за днём прыгать всё выше и выше, стараясь избежать воздействия гравитации. Подобные усилия будут тщетными. Столь же напрасны усилия прыгнуть выше своего ближнего. Закон варны — опровержение убийственного соперничества.
Каста и класс
Человек — общественное животное и потому вынужден разработать какой-то метод социальной организации. В Индии этой цели служат касты, а в Европе — классы. Ни кастам, ни классам не свойственна сплочённость и естественность, отличающая семью, возможно созданную Богом. Если кастовая система породила немало зла, немало грехов и на совести классовой системы.
Если класс помогает сохранить некоторые общественные добродетели, то касте это под силу в неменьшей, а может быть, и большей степени. Преимущество кастовой системы в том, что она не основана на имущественных различиях. Как показала история, деньги — наиболее разрушительная сила в мире. «Богатство способно запятнать даже святость семейных уз», — говорит Шанкарачарья. Каста — лишь крайнее воплощение принципа семьи. И кастой, и семьёй управляет кровное родство и наследственность. Западные учёные изо всех сил пытаются доказать, что наследственность не играет никакой роли и что главное — это среда. Богатый опыт многих стран свидетельствует об обратном; но даже если принять доктрину среды, нетрудно убедиться, что сохранить и облагородить среду легче при кастовой системе, нежели при классовой.
Дух касты не имеет ничего общего с надменным превосходством; каста лишь иначе, чем на Западе, воспринимает человеческое «я» и строится на иной культуре. Каста не знает себе равных в деле установления стабильности и общественного прогресса. Подобно тому как дух семьи объединяет тех, кто любит друг друга и связан кровными и родственными узами, каста пытается объединить семьи, отличающиеся особой чистотой образа жизни (при этом касту не интересует уровень жизни того или иного семейства, то есть его материальное благосостояние). Впрочем, решать, к какому именно типу относится та или иная семья, каста не предоставляет отдельным людям с их пристрастиями и вкусами. Каста предпочитает верить в принцип наследственности, а будучи лишь культурным феноменом, убеждена, что не наносит никакого ущерба индивиду или семье, побуждая его или её оставаться внутри своей группы, хотя он или она стремится изменить свой образ жизни к лучшему. Как мы знаем, социальные изменения в жизни происходят медленно, и можно сказать, что каста уже допустила определённые реформы, отражающие изменения в образе жизни. Однако кастовая структура меняется медленно и неуловимо, словно образы облаков. Трудно представить себе более гармоничное общественное установление.
Каста не строится на идее превосходства одних над другими. Она лишь признает существование различных мировоззрений и соответствующего образа жизни. Впрочем, нельзя отрицать, что кастовая система предполагает определённую общественную иерархию.
Я неоднократно подчёркивал, что не поддерживаю кастовую систему в её современном облике. Это вопиющее безобразие и преграда общественному прогрессу. Заявлять о своём превосходстве над другими — значит поступать не по-божески и не по-человечески и совершать грех. Поэтому если каста предполагает деление на высших и низших, она есть зло.
В глазах религии все люди равны. Знания, интеллект или богатства никому не дают права превосходства над теми, кто лишён этих преимуществ.
Закон варны
«Варна» означает предопределение при выборе профессии или ремесла. Закон варны обязывает человека зарабатывать на жизнь тем же трудом, что и его предки. Поэтому варна — это закон наследования. Варна не была навязана индуистам, её закон открыли люди, заботившиеся об их благе. Это не создание человеческого ума, а непреложный закон природы, проявление неослабевающей, неизменной тенденции, подобной ньютоновскому закону всемирного тяготения. Закон всемирного тяготения существовал до того, как был открыт, и это справедливо также по отношению к закону варны. Именно индуистам было назначено обнаружить этот закон. Открыв и поставив себе на пользу некоторые законы природы, народы Запада с лёгкостью приумножили своё материальное благосостояние. Точно так же индуисты, обнаружив этот непреложный закон существования общества, достигли уровня духовного развития, недоступного прочим народам.
Варна не имеет отношения к касте. Долой чудище— касту, пытающееся предстать в облике варны! Именно это искажённое понимание варны нанесло Индии и индуизму непоправимый ущерб. Наша неспособность следовать закону варны в значительной мере явилась причиной экономического и духовного падения. Ложное толкование варны породило бедность и безработицу, особую касту неприкасаемых, слабость и пороки нашей религии.
В ходе неустанных исследований и экспериментов риши установили деление общества на четыре разряда, доверив им соответственно учение, защиту, производство материальных благ и физический труд.
В древности существовали обязательные торговые гильдии, а все представители одной профессии или ремесла, следуя неписаному закону, поддерживали своих коллег. Сто лет тому назад сын плотника не стремился стать юристом. Сегодня он одержим такой мечтой, ибо профессия юриста — простейший путь к присвоению чужих денег.
В прошлом никто не жаждал посягнуть на чужую профессию и разбогатеть. Например, во времена Цицерона профессия юриста была неоплачиваемой почётной деятельностью. И потому любой неглупый плотник имел право стать юристом: не ради денег, а исключительно ради служения ближним. Впоследствии выбор профессии запятнали честолюбие и стремление к наживе. Врачи служили обществу, довольствуясь тем, что получали в награду за труды, но ныне они превратились в торговцев и стали едва ли не угрозой обществу. Профессии врача и юриста справедливо именовались свободными, пока их избирали по сугубо филантропическим мотивам.
Если я унаследую профессию своего отца, мне даже не придётся изучать её в школе, и я смогу направить свою умственную энергию на духовные упражнения, ведь деньги или, скорее, кусок хлеба мне обеспечен. Варна — лучшая гарантия счастливой жизни, она позволяет всецело посвятить себя истинным религиозным поискам. Сосредоточивая энергию на достижении иных целей, я продаю свои способности к самосовершенствованию за бесценок, а душу — за миску чечевичной похлёбки.
У нас сложилось искажённое представление о Варне. Когда индуисты жили согласно требованиям варны, у них оставалось достаточно времени для духовных упражнений. Но даже сейчас, навестив отдалённые деревни, вы увидите, сколь высокой духовной культурой обладают крестьяне по сравнению с горожанами, которым неизвестно самоограничение и аскетизм.
Мы не можем, не должны искать новые пути обогащения. Нам следует довольствоваться теми, что унаследованы от предков, при условии, что они чисты. Если мой отец — торговец, а я обнаруживаю качества воина, то могу, не требуя вознаграждения, служить своей стране как солдат, но должен довольствоваться тем, что зарабатываю на хлеб торговлей.
Варнашрама, как я её понимаю, удовлетворяет все религиозные, социальные и экономические потребности общины. Она удовлетворяет все религиозные нужды, потому что у целой общины, следующей закону, остаётся достаточно времени, которое она может посвятить духовному совершенствованию. Соблюдение закона устраняет социальное зло и позволяет полностью избежать убийственной экономической конкуренции. А если этот закон понимается как закрепляющий не права и привилегии общины, над которой он властвует, а её обязанности, то он обеспечивает наиболее справедливое распределение земных благ, хотя это распределение и может быть неидеальным, то есть не абсолютно равным. Поэтому, если люди пренебрегают законом, принимают обязанности за привилегии и пытаются выбрать себе поприще сами, руководствуясь честолюбивыми и корыстными помыслами, варну начинают толковать превратно, и в обществе в конце концов воцаряется хаос. Этот закон никого не принуждает наследовать профессию отца, если сын или дочь не имеет к ней склонностей; иными словами, никого не подвергают давлению извне и не заставляют совершать тот или иной выбор, каковое состояние безмятежно и непрерывно длилось несколько тысяч лет, когда закон варнашрамы соблюдался неукоснительно. Людей воспитывали так, чтобы они осознавали свой долг и справедливость закона, и они добровольно следовали ему. Сегодня народы пребывают в невежестве, постоянно нарушают этот закон и оттого страдают. Так называемые цивилизованные нации отнюдь не достигли уровня развития, на котором ощутили бы умиротворение и покой.
Варнадхарма, как я её понимаю, не устанавливает никаких пределов для высочайшего духовного роста. Ограничения касаются лишь отказа от наследственной профессии или деятельности ради того, чтобы улучшить своё материальное положение, а значит, ввести систему нездоровой, вредной конкуренции, которая сегодня лишает жизнь всякой радости и красоты.
Варна определяется рождением, однако сохранить её можно, лишь соблюдая налагаемые ею обязательства. Человек, родившийся в семье брахманов, будет именоваться брахманом, однако если, достигнув совершеннолетия, он не обнаружит качеств, приличествующих этой варне, то утратит право так называться. Он будет исторгнут из среды брахманов. С другой стороны, человека, по происхождению не являющегося брахманом, но уподобляющегося брахману в мыслях, речах и поступках, станут считать брахманом, даже если сам он смиренно станет отрицать этот высокий титул.
Варна, истолковываемая подобным образом, предстаёт не созданием человеческого ума, а законом жизни, который управляет всем человечеством. Соблюдение этого закона сделает жизнь куда более сносной, установит мир и спокойствие, положит конец ссорам и конфликтам, искоренит голод и нищету, решит проблему перенаселённости и даже избавит человечество от болезней и страданий.
Но если варна открывает нам закон нашего бытия и таким образом демонстрирует долг, который мы обязаны исполнять, она не даёт нам никаких прав, а сама идея превосходства или низкого состояния совершенно чужда ей. Все варны равны, ибо община в равной мере зависима от всех варн. Сегодня варна означает высший или низший слой общества, то есть превратилась в пародию на своё исконное предназначение. Наши предки открыли закон варны, неуклонно предаваясь аскетизму и следуя самому суровому самоограничению. Они изо всех сил пытались жить так, как заповедует закон. Сегодня мы исказили этот бесценный закон, сделавшись посмешищем в глазах всего мира.
Хотя закон варны был открыт неким индуистским провидцем, он приложим ко всему миру. Любой религии присущи свои специфические характеристики, но если в основе её лежит принцип или закон, он должен распространяться на всё человечество без исключения. Так я вижу закон варны. Сегодня мир может игнорировать его, однако рано или поздно он признает его справедливость. Варна предписывает каждому исполнять закон своего бытия, совершая в духе долга и служения то, для чего он был рождён.
Беседа Ганди с американским священником
Ганди. Почему бы моему сыну не быть мусорщиком, если сам я мусорщик?
Американский священник. Вот как? Вы заходите столь далеко?
Ганди. Да, ведь я полагаю, что ремесло мусорщика ничем не уступает вашему.
Американский священник. Согласен, но неужели Линкольну надлежало оставаться лесорубом, а не баллотироваться на пост президента США?
Ганди. А почему бы лесорубу не стать президентом США? Гладстон же рубил дрова.
Американский священник. Но он же не видел в этом своего поприща.
Ганди. Он ничего не утратил бы, если бы выбрал ремесло лесоруба. Я хочу сказать, что тот, кто родился мусорщиком, должен зарабатывать на жизнь уборкой мусора, а уж в свободное время пусть делает что хочет. Ведь мусорщик зарабатывает на хлеб не менее достойным образом, чем юрист или ваш президент. Такова, с моей точки зрения, природа индуизма. Это самый лучший коммунизм на свете. Варнадхарма даже напоминает закон всемирного тяготения. Я не отменю действия этого закона, пытаясь день за днём прыгать всё выше и выше, стараясь избежать воздействия гравитации. Подобные усилия будут тщетными. Столь же напрасны усилия прыгнуть выше своего ближнего. Закон варны — опровержение убийственного соперничества.
Каста и класс
Человек — общественное животное и потому вынужден разработать какой-то метод социальной организации. В Индии этой цели служат касты, а в Европе — классы. Ни кастам, ни классам не свойственна сплочённость и естественность, отличающая семью, возможно созданную Богом. Если кастовая система породила немало зла, немало грехов и на совести классовой системы.
Если класс помогает сохранить некоторые общественные добродетели, то касте это под силу в неменьшей, а может быть, и большей степени. Преимущество кастовой системы в том, что она не основана на имущественных различиях. Как показала история, деньги — наиболее разрушительная сила в мире. «Богатство способно запятнать даже святость семейных уз», — говорит Шанкарачарья. Каста — лишь крайнее воплощение принципа семьи. И кастой, и семьёй управляет кровное родство и наследственность. Западные учёные изо всех сил пытаются доказать, что наследственность не играет никакой роли и что главное — это среда. Богатый опыт многих стран свидетельствует об обратном; но даже если принять доктрину среды, нетрудно убедиться, что сохранить и облагородить среду легче при кастовой системе, нежели при классовой.
Дух касты не имеет ничего общего с надменным превосходством; каста лишь иначе, чем на Западе, воспринимает человеческое «я» и строится на иной культуре. Каста не знает себе равных в деле установления стабильности и общественного прогресса. Подобно тому как дух семьи объединяет тех, кто любит друг друга и связан кровными и родственными узами, каста пытается объединить семьи, отличающиеся особой чистотой образа жизни (при этом касту не интересует уровень жизни того или иного семейства, то есть его материальное благосостояние). Впрочем, решать, к какому именно типу относится та или иная семья, каста не предоставляет отдельным людям с их пристрастиями и вкусами. Каста предпочитает верить в принцип наследственности, а будучи лишь культурным феноменом, убеждена, что не наносит никакого ущерба индивиду или семье, побуждая его или её оставаться внутри своей группы, хотя он или она стремится изменить свой образ жизни к лучшему. Как мы знаем, социальные изменения в жизни происходят медленно, и можно сказать, что каста уже допустила определённые реформы, отражающие изменения в образе жизни. Однако кастовая структура меняется медленно и неуловимо, словно образы облаков. Трудно представить себе более гармоничное общественное установление.
Каста не строится на идее превосходства одних над другими. Она лишь признает существование различных мировоззрений и соответствующего образа жизни. Впрочем, нельзя отрицать, что кастовая система предполагает определённую общественную иерархию.
Я неоднократно подчёркивал, что не поддерживаю кастовую систему в её современном облике. Это вопиющее безобразие и преграда общественному прогрессу. Заявлять о своём превосходстве над другими — значит поступать не по-божески и не по-человечески и совершать грех. Поэтому если каста предполагает деление на высших и низших, она есть зло.
В глазах религии все люди равны. Знания, интеллект или богатства никому не дают права превосходства над теми, кто лишён этих преимуществ.
32. НЕПРИКАСАЕМОСТЬ
Я рано осознал проблему неприкасаемости благодаря любви к людям. Моя мать сказала: «Не дотрагивайся до этого мальчика, он неприкасаемый». — «Почему мне нельзя до него дотрагиваться?» — тут же переспросил я, и с того дня начался мой бунт.
Неприкасаемость не предусмотрена нормами религии, её изобрёл Сатана. Дьявол всегда любит цитировать священное писание. Однако священные писания не выше здравого смысла и истины.
Веды учат чистоте, правдивости, невинности, целомудрию, смирению, простоте, всепрощению, праведности и всему, что делает мужчину и женщину благородными и смелыми. Но неужели есть какое-то благородство и смелость в том, чтобы обращаться с достойными, долготерпеливыми мусорщиками хуже, чем с презренными, унижаемыми собаками?
Я так и не смог примириться с существованием неприкасаемости. Я всегда считал её вопиющим безобразием. Не стану спорить, неприкасаемость известна в Индии с глубокой древности, впрочем, как и многие другие отвратительные явления. Мне становится стыдно при мысли, что некогда в индуизме бытовала ритуальная проституция. Однако приходится признать, что она практиковалась во многих районах Индии. Мне кажется, приносить коз в жертву Кали — истинное святотатство, не имеющее никакого отношения к индуизму. Индуизм формировался на протяжении тысячелетий. Само название «индуизм» было дано религии полуострова Индостан чужестранцами. Разумеется, в древности допускалось жертвоприношение животных во имя религии. Однако оно оскорбляет любую религию, тем более индуизм. Мне также думается, что, когда защита коров стала для наших предков частью религиозного культа, те, кто продолжал употреблять в пищу говядину, были исторгнуты из индуистской общины. Вероятно, противоречия между сторонниками и противниками мясоедения приняли крайние формы. Общество не только прекращало любые отношения с упорными мясоедами; считалось, что за их грехи должны отвечать даже их дети. Эти обычаи, возможно введённые с добрыми намерениями, стали соблюдаться неукоснительно, и даже в наших священных книгах появились стихи, закрепившие незаслуженные и тем более неоправданные муки целой касты. Не знаю, справедлива ли моя теория, но неприкасаемость противоречит здравому смыслу и бросает вызов милосердию, состраданию и любви. Религия, в том числе почитающая коров, не должна терпеть или оправдывать жестокое и бесчеловечное обращение с людьми. И я предпочёл бы мученическую смерть, но не стал бы унижать угнетаемые классы. А поскольку индуизм мне дороже жизни, это пятно на его репутации я вынести не в силах.
Мы все мазаны одним миром, все мы дети одного Творца, и потому Божественные силы в нашей душе бесконечны. Оскорбить одного человека — значит оскорбить эти Божественные силы и нанести вред всему миру.
Я абсолютно убеждён, что, если индуистам удастся изгнать позорящую их неприкасаемость, это событие будет иметь неизбежные последствия не только для всех общин Индии, но и для мира в целом. Я с каждым днём укрепляюсь в этой вере. Я не могу отрицать неприкасаемость нескольких миллионов и одновременно считать, что такой участи достойны другие несколько миллионов. Если мы, индуисты, искренне отвергнем деление на высших и низших, то исцелимся от взаимной зависти и недоверия к другим сообществам и одновременно исцелим их. Именно ради этой цели я готов пожертвовать жизнью. Ведя непримиримую войну с неприкасаемостью, я борюсь за единение не только «высших» и «низших» каст Индии, но и за единение индуистов, мусульман, христиан и представителей всех прочих религий.
Следует искоренить неприкасаемость не только в среде индуистов, но и в отношениях между индуистами, христианами, мусульманами, парсами и приверженцами других религий. Я убеждён, что если бы нам удалось осуществить эту кардинальную мировоззренческую перемену, люди в Индии стали бы больше доверять друг другу и избавились бы от взаимных подозрений. Именно неприкасаемость в самых своих изощрённых формах возводит меж нами преграды и делает саму жизнь тяжкой и убогой.
Уничтожение неприкасаемости равносильно любви ко всему миру, служению всему миру и, таким образом, есть часть ахимсы. Уничтожение неприкасаемости означает разрушение преград не только между людьми, но и между различными классами живых существ; подобные преграды нетрудно обнаружить по всему миру.
33. ЗАЩИТА КОРОВ
Защита коров дорога сердцу истинного индуиста. Тот, кто равнодушен ко благу коров, не может считаться индуистом. Это благородное убеждение. Поклонение коровам означает для меня почитание невинности. Корова в моих глазах — воплощение невинности. Защищать коров означает защищать слабых и беспомощных. Как верно заметил профессор Васвани, защищая коров, человек заявляет, что животные — его братья. Это достойная позиция, и её должно всячески укреплять терпеливыми, кропотливыми усилиями и тапасьей.
Защита коров для меня — одно из наиболее удивительных явлений в человеческой эволюции. Она открывает человеку глаза на другие биологические виды. Корова для меня воплощает весь животный мир. Благодаря корове человек обязан осознать своё единство со всеми живыми существами. Мне вполне понятно, почему именно корова была избрана высшим воплощением этой тенденции. Корова была верной спутницей индийцев, подательницей изобилия. Она не только давала индийцам молоко, но и в принципе сделала возможным земледелие. Корова — это гимн состраданию. Во взоре этого незлобивого создания читается жалость. Корова — мать миллионов индийцев. Защита коров — это защита всех бессловесных тварей Божьих. Древний провидец, кто бы он ни был, прежде всего призывал к защите коров. Беречь тварей земных тем более важно, что они бессловесны и не могут постоять за себя сами. Защита коров — дар, который индуизм приносит миру. А индуизм будет существовать до тех пор, пока индуисты будут беречь коров.
Наши риши сделали удивительное открытие, в справедливости которого я всё более убеждаюсь с каждым днём: священные тексты и боговдохновенные книги откроют верующему истину лишь настолько, насколько он продвинулся стезёй ахимсы и праведности. Чем искреннее и полнее он воплощает идеал ахимсы и праведности, тем большего просветления достигнет. Те же самые риши объявили высшим долгом индуиста защиту коров, а его соблюдение — залогом мокши, то есть спасения. Не скрою, я не уверен, что можно обрести мокшу, всего лишь защищая коров. Ибо для достижения мокши необходимо всецело отринуть такие низменные чувства, как привязанность, ненависть, гнев, ревность и т. п. Следовательно, в терминах мокши защита коров должна трактоваться куда шире и глубже, чем это обыкновенно делают. Защита коров, способная даровать мокшу, по самой своей природе должна распространяться на всё живое. Поэтому, с моей точки зрения, любое, даже незначительное нарушение принципа ахимсы, будь то намеренная грубость и оскорбление словом мужчины, женщины или ребёнка, причинение боли даже ничтожнейшему земному созданию, одновременно будет и нарушением принципа защиты коров, будет равносильно греху вкушения говядины, и если и будет отличаться от него, то лишь степенью, но не по сути.
Индуист, защищающий коров, должен спасать и беречь всех земных созданий. Однако, учитывая обстоятельства, даже если он не в силах оградить от несчастий всех земных существ, не стоит насмехаться над тем, что Он защищает коров. Поэтому единственный вопрос, который имеет смысл задать, — надо ли защищать коров. А если милосердие к животным следует считать долгом каждого, кто верит в ахимсу, то человек, защищая коров, безусловно, поступает правильно. Это справедливо по отношению к индуисту и любому верующему, какую бы религию он ни исповедовал. Поэтому обязанность проявлять милосердие к животным следует считать бесспорной частью религиозного мировоззрения. Индуизм первым счёл своим долгом защиту коров, и это говорит в его пользу. А тот, кто ограничивается лишь защитой коров и не подаёт руку помощи другим животным, — плохой индуист. Корова — всего лишь символ человеческого милосердия, а защита коров — наименьшее, что ждут от верующего.
В основе защиты коров лежат не только эгоистические мотивы, хотя присутствуют и они тоже. Если бы защита коров строилась исключительно на своекорыстии, их убивали бы, когда они перестанут давать молоко и станут ненужными, как это происходит в других странах. Индуист никогда не убьёт корову, даже если её содержание сделается тяжким бременем. Бесчисленные гошалы, устроенные милосердными индуистами для содержания старых, отслуживших своё коров, — весьма красноречивое доказательство усилий, предпринимающихся в этом направлении. Хотя сегодня гошалы очень бедны и потому не могут приютить всех ненужных коров, это не умаляет благородного поступка их основателей.
Поэтому мне кажется, что защита коров вдохновлена весьма возвышенной философией. Она ставит бессловесную тварь Божью на одну ступень с человеком и объявляет её жизнь не менее значимой, чем человеческая.
35. ЧТО Я ЦЕНЮ В ИНДУИЗМЕ
Если Запад сделал множество удивительных открытий, касающихся законов существования видимого мира, то индуизм совершил не меньше открытий в сфере религии, духа и души. Однако мы склонны не замечать эти великие и прекрасные открытия. Мы ослеплены материальным прогрессом, которого добилась западная наука. Я не сторонник подобного прогресса. Напротив, мне представляется, что Господь в Своей мудрости удержал Индию от подобного пути, дабы она выполнила своё особое предназначение и воспротивилась натиску материализма. В конце концов, индуизм каким-то образом дожил до наших дней. Он стал свидетелем падения вавилонской, сирийской, персидской и египетской цивилизаций. Оглянитесь вокруг. Что сталось с Римом и Грецией? Вы видите где-нибудь Италию Гиббона, а точнее, Рим, ибо Рим и был тогда Италией? Поезжайте в Грецию. Где знаменитая аттическая цивилизация? А потом отправляйтесь в Индию, прочитайте наши древнейшие предания и легенды, посмотрите вокруг, и вы совершенно точно скажете себе: «Да, Индия прошлого по-прежнему жива». Разумеется, и у нас можно увидеть кучи мусора, однако под ними таятся сокровища. А выжила Индия потому, что ставила себе целью не материальный прогресс, а духовное развитие.
Среди множества идей, которыми Индия обогатила мировую культуру, особенно выделяется представление о равенстве человека и бессловесной твари. Поклонение корове — великое новшество, и его следует распространить на защиту всех Божьих созданий. Весьма ценным мне представляется также нежелание индуизма агрессивно вовлекать новых адептов в свои ряды. Ему не нужна проповедь. Он просто говорит: «Живи этой жизнью». Моё дело — жить этой жизнью, твоё дело — жить этой жизнью, и тогда через нас индуизм оставит след в веках. А вспомните, какой вклад в формирование индуизма внесли Рамануджа[29], Чайтанья[30], Рамакришна[31], не говоря уж о более современных мистиках и вероучителях. Индуизм отнюдь не исчерпал свои возможности и не превратился в мёртвую религию.
Не следует забывать и о четырёх ашрамах, уникальном явлении в индуизме. Подобного не знает мир. У католиков существуют монашеские ордены, члены которых дают обет целомудрия, напоминающий клятвы брахмачари, но это установление не распространяется на всё общество. Напротив, в Индии каждый юноша должен пройти первую ашраму, первую ступень духовного развития. Это великий обычай! Сегодня наши очи запятнаны, наши помыслы — тем более, а наши тела и вовсе исполнены мерзости, и всё потому, что мы отвергли индуизм.
Есть и ещё кое-что, о чем я пока не упоминал. Сорок лет тому назад Макс Мюллер сказал: «Наконец-то Европа стала осознавать, что переселение душ — это не вымысел, а факт». И открытием переселения душ мировая культура обязана исключительно индуизму.
Сегодня варнашрама-дхарма и индуизм в целом неверно толкуются и даже отрицаются своими адептами. Однако их должно не отвергнуть, а реформировать. Проникнемся же духом истинного индуизма и спросим себя, оживит ли он наши души.
Главная ценность индуизма для меня заключается в убеждении, что всё живое (не только люди, но и все способные чувствовать создания) есть одно целое, то есть происходит из одного вселенского источника.
Понимание единства всего живого — отличительная черта индуизма, обещающего спасение не одним лишь людям, но утверждающего, что спасение возможно не для всех Божьих созданий. Возможно, спастись действительно смогут не все, разве что благодаря человеку, но это не делает человека венцом творения, лишь превращает его в слугу созданий Божьих. Ныне, говоря о всеобщем братстве, мы понимаем под ним единение людей и исключаем всех тварей, думая, что человек вправе эксплуатировать их и распоряжаться их жизнью как угодно. Но индуизм против всякой эксплуатации. Нет пределов той жертве, которую верующий может совершить, чтобы ощутить своё единство со всем живым, но, разумеется, величие идеала ставит пределы его потребностям. Поэтому индуизм проповедует позицию, противоположную мнению современной цивилизации, которое гласит: «Увеличивайте количество потребностей». Те, кто придерживается подобных взглядов, полагают, что рост потребностей означает рост знаний, а значит, более глубокое постижение Бесконечности. Напротив, индуизм отвергает потворство собственным страстям и увеличение потребностей, поскольку они препятствуют духовному совершенствованию и не дают слиться с Вселенским «Я».
Индуизм в своём чистейшем варианте проповедует равенство брахмана, муравья, слона и собакоеда-швапача. А поскольку наша философия столь возвышенна и мы не сумели жить согласно её нормам, ныне она вызывает у нас неприятие. Индуизм настаивает, что человек должен ощущать себя братом не только всех людей, но и любых живых существ. Таким образом, индуизм задаёт высочайшие нравственные стандарты, но мы обязаны их воплотить. В тот миг, когда мы возродим всечеловеческое равенство, мы сумеем установить и равенство человека и всех бессловесных тварей. Вот тогда-то и воцарится на земле мир и в человецех благоволение[32].
Санатана-дхарма
Я называю себя санатани, потому что верю в учение Вед, Упанишад, Пуран и всего, что принято понимать под индуистскими священными текстами, а потому верю в аватары и перерождение. Я также:
1) верю в варнашрама-дхарму в строго ведическом смысле, а не в нынешнем, опошленном и грубом её варианте;
2) верю в защиту коров в куда более широком смысле, чем это принято;
3) не отвергаю почитания образов.
Читатель заметит, что я воздержался от употребления слов «Божественное происхождение», говоря о Ведах и подобных им священных писаниях, ибо я не верю в исключительную божественность Вед. Полагаю, что Библия, Коран и Зенд-Авеста — столь же боговдохновенные священные писания, сколь и Веды. Моя вера в священные писания индуизма не заставляет меня воспринимать любое слово, любой их стих как боговдохновенный. Кроме того, не буду скрывать, не со всеми священными книгами индуизма я знаком непосредственно. Я могу притязать лишь на знание истин, составляющих самую суть священных писаний, и на глубокое их почитание. Я отвергаю любую интерпретацию священных текстов, сколь бы учёной она ни была, если она противоречит разуму и нравственному чувству.
Я безоговорочно верю в индуистский афоризм, утверждающий, что шастры не знает ни один из тех, кто не достиг совершенства в невинности (ахимсе), правдивости (сатье) и самоограничении (брахмачарии), а также не отверг всякое приобретение и не раздал свои богатства. Институт гуру очень полезен, однако в наш век миллионы вынуждены обходиться без наставника, так как очень трудно найти гуру, который сочетал бы в себе совершенную праведность с совершенным знанием. Впрочем, не стоит отчаиваться и думать, будто нельзя познать истину своей религии без наставника, потому что основы индуизма, как и любой великой веры, неизменны и легко постижимы. Каждый индуист верит в Бога и Его единственность, в перерождение и спасение.
Чувство, которое я испытываю к индуизму, сродни моей любви к жене, и его столь же трудно облечь в слова. Моя жена трогает моё сердце, как никакая иная женщина. При этом я вполне сознаю её недостатки. Возможно, их у неё даже больше, чем мне видится. Однако меня связывает с ней ощущение нерасторжимых уз. Точно такое же чувство я испытываю к индуизму со всеми его ошибками, грехами и недостатками. Ничто не переполняет мою душу таким восторгом, как музыка «Бхагаватгиты» или «Рамаяны» Тулсидаса, единственных священных книг индуизма, которые я в какой-то степени знаю. Когда мне казалось, что я умираю, «Бхагаватгита» утешала меня. Мне известно, что ныне все великие индуистские святыни сделались прибежищем порока, но, несмотря на их все слабости, я продолжаю любить их. Они влекут меня, как ничто иное. Я убеждённый реформатор, однако моё религиозное усердие никогда не заставит меня отвергнуть ни одну сущностную черту индуизма.
Индуизм как религия не тяготеет к закрытости и придирчивому выбору адептов. В нем есть место почитанию всех мировых пророков. Это и не миссионерская религия в обычном смысле слова. Без сомнения, она приняла под своё крыло множество племён, однако само их обращение в индуизм носило эволюционный характер и происходило исподволь, незаметно. Индуизм учит каждого поклоняться Господу, как требует его собственная вера, или дхарма, и потому живёт в мире со всеми религиями.
Индуизм растёт и ширится
Подобно Гангу, индуизм чист и не замутнён в своих истоках, однако в своём течении постепенно утрачивает чистоту. Подобно Гангу, он оказывает благотворное воздействие на мир. В разных местностях и у разных народов он принимает различную форму, но сущность его остаётся неизменной. Обычай — это не религия. Обычаи могут меняться, но религия пребудет вечной.
Чистота индуизма зависит от аскетизма и самоконтроля его адептов. Каждый раз, когда их религия подвергалась опасности, индуисты приносили самое суровое покаяние, исследовали причины угрозы и предпринимали все усилия, чтобы побороть их. Шастры постоянно росли. Веды, Упанишады, Смрити, Пураны, Итихасы появились в разное время. Все эти книги были порождены необходимостью того или иного конкретного временного периода, и потому, на первый взгляд, противоречат друг другу. Эти книги не провозглашают заново вечные истины, а показывают, как эти истины понимали и как следовали им в те времена, когда создавались те или иные священные писания. Обычаи, вполне приемлемые в ту или иную далёкую эпоху, если слепо подражать им сейчас, увлекут нас в «трясину отчаяния»[33]. Неужели потому, что некогда дозволялось приносить в жертву животных, мы должны возродить эту традицию? Неужели если прежде мы вкушали говядину, нам следует и сейчас употреблять её в пищу? Неужели если в древности ворам отрубали кисти рук и ступни, нам должно вернуться к этому варварству? А не возродить ли нам многомужество? Не заключать ли браки между детьми? Если в незапамятные времена мы отвергли какую-то часть человечества, неужели её потомки до сих пор должны носить позорное клеймо париев?
Индуизм не терпит косности. Знания безграничны, как и истина, которой мы должны следовать. Каждый день растёт и приумножается наше знание о власти Атмана и будет расти и приумножаться вечно. Новый опыт научит нас новым обязанностям, но истина останется неизменной. Кому под силу всецело познать её?
В свете благоговейного изучения других религий и, более того, в свете собственного опыта жизни согласно заветам индуизма, как они изложены в «Бхагаватгите», я попытался дать расширительное, но отнюдь не искусственное толкование индуизма. При этом я старался не только опираться на его многочисленные священные тексты, но и увидеть в нем живую веру матери, успокаивающей страждущее дитя. Мои усилия вполне соответствуют историческому развитию индуизма. Я следовал стезёй наших предков. Некогда они приносили в жертву животных, чтобы умилостивить разгневанных богов. Их потомки, наши не столь отдалённые предки, иначе истолковали требование «совершить жертву» и стали учить, что в жертву надобно принести свои низменные страсти, и не во имя разгневанных богов, а во имя Бога, живущего у нас в душе.
Не стоит называть меня аскетом. Идеалы, которым я подчинил свою жизнь, в принципе близки всему человечеству. Я принял их в процессе постепенной духовной эволюции. Каждый свой шаг на этом пути я тщательно обдумывал, взвешивал и предпринимал с величайшей осторожностью. И моя воздержанность, и моё ненасилие стали следствием моего личного опыта, а потом и частью моей сознательной гражданской позиции. В Южной Африке я вёл весьма замкнутую жизнь отца семейства, юриста, поборника социальных реформ и политика, и исполнение этих обязанностей требовало строжайшего упорядочения сексуальной жизни, неуклонного соблюдения правил ненасилия и следования истине в отношениях как с соотечественниками, так и с европейцами. Я заявляю, что я средний человек, наделённый средними способностями. Если я и усовершенствовался хоть сколько-то на пути ненасилия и воздержанности, то лишь благодаря неуклонным усилиям. У меня нет ни тени сомнения, что любой мужчина, любая женщина могут достичь того же, предприняв такие же усилия и воодушевляясь такой же верой и надеждой.
Весь мой опыт убеждает меня в том, что нет иного Бога, кроме истины. И если каждое слово, написанное мною на этих страницах, не уверяет читателя в том, что единственное средство обретения истины — это ахимса, значит мои усилия были напрасны. А если мои попытки вразумить читателя оказались тщетными, то виновен в этом не великий принцип, а лишь я, негодное средство его воплощения. В конце концов, сколь бы искренне я ни старался достичь ахимсы, мои усилия были несовершенны и недостаточны. Чуть заметные проблески истины, время от времени на миг являвшиеся моему взору, едва ли могут дать представление о её истинном сиянии, в миллион раз более ярком, нежели свет солнца, который мы видим ежедневно. На самом деле мы в состоянии уловить лишь слабое мерцание этого лучезарного блеска. Однако могу сказать с уверенностью по собственному опыту, что узреть совершенную истину можно, лишь всецело предавшись ахимсе.
Чтобы проникнуться вселенским, всепроникающим духом истины, необходимо полюбить ничтожнейшее из земных созданий не менее самого себя. А человек, взыскующий истины, не может ограничиться определёнными сферами жизни. Вот почему моя преданность истине побудила меня заняться политикой; могу сказать без колебаний, что тот, кто отделяет религию от политики, не представляет себе, что на самом деле есть религия.
Невозможно отождествлять себя со всеми живыми тварями, не прибегнув к самоочищению. Без самоочищения соблюдение закона ахимсы окажется пустой мечтой. Бога не постичь тому, кто не чист сердцем. Поэтому самоочищение должно распространяться на весь образ жизни. А поскольку оно легко передаётся от одного человека к другому, то стоит одному ступить на поприще самоочищения, как и окружающие перенимают этот идеал.
Однако путь самоочищения труден, а идти придётся в гору. Чтобы достичь совершенной чистоты, придётся избавиться от страстей в мыслях, речах и деяниях, а также возвыситься над противоположными чувствами любви и ненависти, привязанности и отвращения. Я знаю, что ещё не достиг совершенной чистоты в мыслях, речах и деяниях, хотя и неустанно пытался. Вот почему похвала не трогает меня, а нередко даже печалит до глубины души. Мне кажется, победить утончённые, коварные страсти куда труднее, чем целый мир — силой оружия. С тех пор как вернулся в Индию, я ощущаю, как в душе моей тщатся пробудиться спящие страсти. Осознавая их коварство, я чувствую себя униженным, но непобеждённым. Мой духовный опыт, мои эксперименты неизменно поддерживали меня и приносили мне радость. Впрочем, я знаю, что мне ещё предстоит долгий и трудный путь. Я должен умалиться, сделавшись меньше песчинки. До тех пор, пока человек добровольно не сочтёт себя ничтожнее всех своих ближних, ему не обрести спасения. Ахимсы не достичь без абсолютного смирения.
Если Запад сделал множество удивительных открытий, касающихся законов существования видимого мира, то индуизм совершил не меньше открытий в сфере религии, духа и души. Однако мы склонны не замечать эти великие и прекрасные открытия. Мы ослеплены материальным прогрессом, которого добилась западная наука. Я не сторонник подобного прогресса. Напротив, мне представляется, что Господь в Своей мудрости удержал Индию от подобного пути, дабы она выполнила своё особое предназначение и воспротивилась натиску материализма. В конце концов, индуизм каким-то образом дожил до наших дней. Он стал свидетелем падения вавилонской, сирийской, персидской и египетской цивилизаций. Оглянитесь вокруг. Что сталось с Римом и Грецией? Вы видите где-нибудь Италию Гиббона, а точнее, Рим, ибо Рим и был тогда Италией? Поезжайте в Грецию. Где знаменитая аттическая цивилизация? А потом отправляйтесь в Индию, прочитайте наши древнейшие предания и легенды, посмотрите вокруг, и вы совершенно точно скажете себе: «Да, Индия прошлого по-прежнему жива». Разумеется, и у нас можно увидеть кучи мусора, однако под ними таятся сокровища. А выжила Индия потому, что ставила себе целью не материальный прогресс, а духовное развитие.
Среди множества идей, которыми Индия обогатила мировую культуру, особенно выделяется представление о равенстве человека и бессловесной твари. Поклонение корове — великое новшество, и его следует распространить на защиту всех Божьих созданий. Весьма ценным мне представляется также нежелание индуизма агрессивно вовлекать новых адептов в свои ряды. Ему не нужна проповедь. Он просто говорит: «Живи этой жизнью». Моё дело — жить этой жизнью, твоё дело — жить этой жизнью, и тогда через нас индуизм оставит след в веках. А вспомните, какой вклад в формирование индуизма внесли Рамануджа[29], Чайтанья[30], Рамакришна[31], не говоря уж о более современных мистиках и вероучителях. Индуизм отнюдь не исчерпал свои возможности и не превратился в мёртвую религию.
Не следует забывать и о четырёх ашрамах, уникальном явлении в индуизме. Подобного не знает мир. У католиков существуют монашеские ордены, члены которых дают обет целомудрия, напоминающий клятвы брахмачари, но это установление не распространяется на всё общество. Напротив, в Индии каждый юноша должен пройти первую ашраму, первую ступень духовного развития. Это великий обычай! Сегодня наши очи запятнаны, наши помыслы — тем более, а наши тела и вовсе исполнены мерзости, и всё потому, что мы отвергли индуизм.
Есть и ещё кое-что, о чем я пока не упоминал. Сорок лет тому назад Макс Мюллер сказал: «Наконец-то Европа стала осознавать, что переселение душ — это не вымысел, а факт». И открытием переселения душ мировая культура обязана исключительно индуизму.
Сегодня варнашрама-дхарма и индуизм в целом неверно толкуются и даже отрицаются своими адептами. Однако их должно не отвергнуть, а реформировать. Проникнемся же духом истинного индуизма и спросим себя, оживит ли он наши души.
Главная ценность индуизма для меня заключается в убеждении, что всё живое (не только люди, но и все способные чувствовать создания) есть одно целое, то есть происходит из одного вселенского источника.
Понимание единства всего живого — отличительная черта индуизма, обещающего спасение не одним лишь людям, но утверждающего, что спасение возможно не для всех Божьих созданий. Возможно, спастись действительно смогут не все, разве что благодаря человеку, но это не делает человека венцом творения, лишь превращает его в слугу созданий Божьих. Ныне, говоря о всеобщем братстве, мы понимаем под ним единение людей и исключаем всех тварей, думая, что человек вправе эксплуатировать их и распоряжаться их жизнью как угодно. Но индуизм против всякой эксплуатации. Нет пределов той жертве, которую верующий может совершить, чтобы ощутить своё единство со всем живым, но, разумеется, величие идеала ставит пределы его потребностям. Поэтому индуизм проповедует позицию, противоположную мнению современной цивилизации, которое гласит: «Увеличивайте количество потребностей». Те, кто придерживается подобных взглядов, полагают, что рост потребностей означает рост знаний, а значит, более глубокое постижение Бесконечности. Напротив, индуизм отвергает потворство собственным страстям и увеличение потребностей, поскольку они препятствуют духовному совершенствованию и не дают слиться с Вселенским «Я».
Индуизм в своём чистейшем варианте проповедует равенство брахмана, муравья, слона и собакоеда-швапача. А поскольку наша философия столь возвышенна и мы не сумели жить согласно её нормам, ныне она вызывает у нас неприятие. Индуизм настаивает, что человек должен ощущать себя братом не только всех людей, но и любых живых существ. Таким образом, индуизм задаёт высочайшие нравственные стандарты, но мы обязаны их воплотить. В тот миг, когда мы возродим всечеловеческое равенство, мы сумеем установить и равенство человека и всех бессловесных тварей. Вот тогда-то и воцарится на земле мир и в человецех благоволение[32].
Санатана-дхарма
Я называю себя санатани, потому что верю в учение Вед, Упанишад, Пуран и всего, что принято понимать под индуистскими священными текстами, а потому верю в аватары и перерождение. Я также:
1) верю в варнашрама-дхарму в строго ведическом смысле, а не в нынешнем, опошленном и грубом её варианте;
2) верю в защиту коров в куда более широком смысле, чем это принято;
3) не отвергаю почитания образов.
Читатель заметит, что я воздержался от употребления слов «Божественное происхождение», говоря о Ведах и подобных им священных писаниях, ибо я не верю в исключительную божественность Вед. Полагаю, что Библия, Коран и Зенд-Авеста — столь же боговдохновенные священные писания, сколь и Веды. Моя вера в священные писания индуизма не заставляет меня воспринимать любое слово, любой их стих как боговдохновенный. Кроме того, не буду скрывать, не со всеми священными книгами индуизма я знаком непосредственно. Я могу притязать лишь на знание истин, составляющих самую суть священных писаний, и на глубокое их почитание. Я отвергаю любую интерпретацию священных текстов, сколь бы учёной она ни была, если она противоречит разуму и нравственному чувству.
Я безоговорочно верю в индуистский афоризм, утверждающий, что шастры не знает ни один из тех, кто не достиг совершенства в невинности (ахимсе), правдивости (сатье) и самоограничении (брахмачарии), а также не отверг всякое приобретение и не раздал свои богатства. Институт гуру очень полезен, однако в наш век миллионы вынуждены обходиться без наставника, так как очень трудно найти гуру, который сочетал бы в себе совершенную праведность с совершенным знанием. Впрочем, не стоит отчаиваться и думать, будто нельзя познать истину своей религии без наставника, потому что основы индуизма, как и любой великой веры, неизменны и легко постижимы. Каждый индуист верит в Бога и Его единственность, в перерождение и спасение.
Чувство, которое я испытываю к индуизму, сродни моей любви к жене, и его столь же трудно облечь в слова. Моя жена трогает моё сердце, как никакая иная женщина. При этом я вполне сознаю её недостатки. Возможно, их у неё даже больше, чем мне видится. Однако меня связывает с ней ощущение нерасторжимых уз. Точно такое же чувство я испытываю к индуизму со всеми его ошибками, грехами и недостатками. Ничто не переполняет мою душу таким восторгом, как музыка «Бхагаватгиты» или «Рамаяны» Тулсидаса, единственных священных книг индуизма, которые я в какой-то степени знаю. Когда мне казалось, что я умираю, «Бхагаватгита» утешала меня. Мне известно, что ныне все великие индуистские святыни сделались прибежищем порока, но, несмотря на их все слабости, я продолжаю любить их. Они влекут меня, как ничто иное. Я убеждённый реформатор, однако моё религиозное усердие никогда не заставит меня отвергнуть ни одну сущностную черту индуизма.
Индуизм как религия не тяготеет к закрытости и придирчивому выбору адептов. В нем есть место почитанию всех мировых пророков. Это и не миссионерская религия в обычном смысле слова. Без сомнения, она приняла под своё крыло множество племён, однако само их обращение в индуизм носило эволюционный характер и происходило исподволь, незаметно. Индуизм учит каждого поклоняться Господу, как требует его собственная вера, или дхарма, и потому живёт в мире со всеми религиями.
Индуизм растёт и ширится
Подобно Гангу, индуизм чист и не замутнён в своих истоках, однако в своём течении постепенно утрачивает чистоту. Подобно Гангу, он оказывает благотворное воздействие на мир. В разных местностях и у разных народов он принимает различную форму, но сущность его остаётся неизменной. Обычай — это не религия. Обычаи могут меняться, но религия пребудет вечной.
Чистота индуизма зависит от аскетизма и самоконтроля его адептов. Каждый раз, когда их религия подвергалась опасности, индуисты приносили самое суровое покаяние, исследовали причины угрозы и предпринимали все усилия, чтобы побороть их. Шастры постоянно росли. Веды, Упанишады, Смрити, Пураны, Итихасы появились в разное время. Все эти книги были порождены необходимостью того или иного конкретного временного периода, и потому, на первый взгляд, противоречат друг другу. Эти книги не провозглашают заново вечные истины, а показывают, как эти истины понимали и как следовали им в те времена, когда создавались те или иные священные писания. Обычаи, вполне приемлемые в ту или иную далёкую эпоху, если слепо подражать им сейчас, увлекут нас в «трясину отчаяния»[33]. Неужели потому, что некогда дозволялось приносить в жертву животных, мы должны возродить эту традицию? Неужели если прежде мы вкушали говядину, нам следует и сейчас употреблять её в пищу? Неужели если в древности ворам отрубали кисти рук и ступни, нам должно вернуться к этому варварству? А не возродить ли нам многомужество? Не заключать ли браки между детьми? Если в незапамятные времена мы отвергли какую-то часть человечества, неужели её потомки до сих пор должны носить позорное клеймо париев?
Индуизм не терпит косности. Знания безграничны, как и истина, которой мы должны следовать. Каждый день растёт и приумножается наше знание о власти Атмана и будет расти и приумножаться вечно. Новый опыт научит нас новым обязанностям, но истина останется неизменной. Кому под силу всецело познать её?
В свете благоговейного изучения других религий и, более того, в свете собственного опыта жизни согласно заветам индуизма, как они изложены в «Бхагаватгите», я попытался дать расширительное, но отнюдь не искусственное толкование индуизма. При этом я старался не только опираться на его многочисленные священные тексты, но и увидеть в нем живую веру матери, успокаивающей страждущее дитя. Мои усилия вполне соответствуют историческому развитию индуизма. Я следовал стезёй наших предков. Некогда они приносили в жертву животных, чтобы умилостивить разгневанных богов. Их потомки, наши не столь отдалённые предки, иначе истолковали требование «совершить жертву» и стали учить, что в жертву надобно принести свои низменные страсти, и не во имя разгневанных богов, а во имя Бога, живущего у нас в душе.
Не стоит называть меня аскетом. Идеалы, которым я подчинил свою жизнь, в принципе близки всему человечеству. Я принял их в процессе постепенной духовной эволюции. Каждый свой шаг на этом пути я тщательно обдумывал, взвешивал и предпринимал с величайшей осторожностью. И моя воздержанность, и моё ненасилие стали следствием моего личного опыта, а потом и частью моей сознательной гражданской позиции. В Южной Африке я вёл весьма замкнутую жизнь отца семейства, юриста, поборника социальных реформ и политика, и исполнение этих обязанностей требовало строжайшего упорядочения сексуальной жизни, неуклонного соблюдения правил ненасилия и следования истине в отношениях как с соотечественниками, так и с европейцами. Я заявляю, что я средний человек, наделённый средними способностями. Если я и усовершенствовался хоть сколько-то на пути ненасилия и воздержанности, то лишь благодаря неуклонным усилиям. У меня нет ни тени сомнения, что любой мужчина, любая женщина могут достичь того же, предприняв такие же усилия и воодушевляясь такой же верой и надеждой.
Весь мой опыт убеждает меня в том, что нет иного Бога, кроме истины. И если каждое слово, написанное мною на этих страницах, не уверяет читателя в том, что единственное средство обретения истины — это ахимса, значит мои усилия были напрасны. А если мои попытки вразумить читателя оказались тщетными, то виновен в этом не великий принцип, а лишь я, негодное средство его воплощения. В конце концов, сколь бы искренне я ни старался достичь ахимсы, мои усилия были несовершенны и недостаточны. Чуть заметные проблески истины, время от времени на миг являвшиеся моему взору, едва ли могут дать представление о её истинном сиянии, в миллион раз более ярком, нежели свет солнца, который мы видим ежедневно. На самом деле мы в состоянии уловить лишь слабое мерцание этого лучезарного блеска. Однако могу сказать с уверенностью по собственному опыту, что узреть совершенную истину можно, лишь всецело предавшись ахимсе.
Чтобы проникнуться вселенским, всепроникающим духом истины, необходимо полюбить ничтожнейшее из земных созданий не менее самого себя. А человек, взыскующий истины, не может ограничиться определёнными сферами жизни. Вот почему моя преданность истине побудила меня заняться политикой; могу сказать без колебаний, что тот, кто отделяет религию от политики, не представляет себе, что на самом деле есть религия.
Невозможно отождествлять себя со всеми живыми тварями, не прибегнув к самоочищению. Без самоочищения соблюдение закона ахимсы окажется пустой мечтой. Бога не постичь тому, кто не чист сердцем. Поэтому самоочищение должно распространяться на весь образ жизни. А поскольку оно легко передаётся от одного человека к другому, то стоит одному ступить на поприще самоочищения, как и окружающие перенимают этот идеал.
Однако путь самоочищения труден, а идти придётся в гору. Чтобы достичь совершенной чистоты, придётся избавиться от страстей в мыслях, речах и деяниях, а также возвыситься над противоположными чувствами любви и ненависти, привязанности и отвращения. Я знаю, что ещё не достиг совершенной чистоты в мыслях, речах и деяниях, хотя и неустанно пытался. Вот почему похвала не трогает меня, а нередко даже печалит до глубины души. Мне кажется, победить утончённые, коварные страсти куда труднее, чем целый мир — силой оружия. С тех пор как вернулся в Индию, я ощущаю, как в душе моей тщатся пробудиться спящие страсти. Осознавая их коварство, я чувствую себя униженным, но непобеждённым. Мой духовный опыт, мои эксперименты неизменно поддерживали меня и приносили мне радость. Впрочем, я знаю, что мне ещё предстоит долгий и трудный путь. Я должен умалиться, сделавшись меньше песчинки. До тех пор, пока человек добровольно не сочтёт себя ничтожнее всех своих ближних, ему не обрести спасения. Ахимсы не достичь без абсолютного смирения.
35. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сложившиеся у меня взгляды и выводы, к которым я пришёл, отнюдь нельзя рассматривать как окончательные. Я могу изменить их завтра; я не могу научить мир ничему новому. Истина и ненасилие — такие же древние, как эти холмы. Я лишь широко, как только мог, экспериментировал с применением обоих этих принципов. При этом я совершал ошибки и извлекал из них полезный опыт. Тем самым экспериментами в области ненасилия и обретения истины стали для меня сама жизнь и её трудности.
Моя вера в истину и ненасилие растёт с каждым днём, и я, неизменно стараясь в своей жизни следовать их закону, совершенствуюсь каждое мгновение. Я нахожу в них всё новые и новые смыслы. Каждый день они предстают мне в каком-то новом свете, с какими-то новыми, прежде не замеченными особенностями.
Когда я пишу ту или иную замётку или статью, я не вспоминаю о том, что говорил прежде. Я стараюсь не быть до конца последовательным в конкретном вопросе, но лишь писать, полностью согласуясь с истиной, как она представляется мне в данный момент. В результате я морально совершенствовался, переходя от одной истины к другой, я избавил память от лишнего напряжения, и, самое главное, сравнивая свои высказывания полувековой давности с недавними, я не вижу никакой непоследовательности. Если мои друзья заметят какую-то непоследовательность и несообразность в моих печатных работах, я посоветовал бы им ориентироваться на более поздние, разумеется, если они принципиально не предпочитают давние. Но, делая выбор, они должны убедиться, что мои прежние и нынешние писания не составляют единого целого, в основе которого — одна и та же нерушимая истина.
Позвольте мне сказать, без всякой гордыни и со всей возможной скромностью, что и мои идеи, и мои методы, в сущности, создавались на благо всего мира.
В силу мысли я верю больше, чем в силу слова, не важно, письменного или устного. И если движение, которое я пытаюсь представлять, жизнеспособно и удостоилось Божественного благословения, то распространится по всему миру, даже там, где я никогда не бывал и не побываю.
Я не притязаю ни на какую особую божественность. Я не вправе считать себя пророком. Я всего лишь смиренно ищу истину и намерен обрести её во что бы то ни стало. Ни одна жертва не представляется мне непомерно великой ради того, чтобы воочию узреть Господа.
Весьма настойчивый корреспондент из Шимлы спрашивал меня, не собираюсь ли я основать секту или заявить о своей божественности. Я ответил ему в частном письме. Однако он потребовал, чтобы я сделал публичное заявление на благо потомков. Я полагал, что уже неоднократно недвусмысленно отвергал всякие притязания на божественность. Я вправе считать себя лишь смиренным слугой Индии и всего мира и хотел бы умереть, исполняя эти обязанности. Я не намерен основать секту. На самом деле я слишком честолюбив, чтобы ограничиться адептами-сектантами, ведь я не несу никаких новых истин. Я лишь пытаюсь следовать истине, как я её знаю, и жить в соответствии с нею. Возможно, мне удалось представить некоторые древние истины в новом свете. Надеюсь, что это заявление удовлетворит моего корреспондента и ему подобных.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги