Муса Джалиль: Личность. Творчество. Жизнь.

1. РОЖДЁННЫЕ РЕВОЛЮЦИЕЙ

Осенью 1919 года в редакцию оренбургской газеты «Кызыл йолдыз» («Красная звезда»), орган политуправления Туркестанского фронта, вошли два мальчугана. Газета, как и весь Оренбург, жила по-боевому: город сжимало кольцо дутовских банд, люди напрягали силы, чтобы выдержать жестокую осаду.

Визит мальчиков удивил. Впрочем, об этом эпизоде хорошо рассказал впоследствии один из них, Муса Джалиль.

«Помнится, я со своим одноклассником, засунув за пазуху стихи, направился в редакцию... Вошли в редакцию. И оба, не зная, что сказать, только озирались да растерянно глядели друг на друга. Все работники редакции в военной форме. К нам подошли.

— Ребята, что пришли?

Я смущённо вытащил из-за пазухи бумажный свёрток. Я принёс три стихотворения: „Счастье“, „Ушли“, „Красной Армии“. Все, кто был в редакции, сгрудившись, стали их читать. Стихи, кажется, очень понравились.

— Кто это написал?

Мой приятель Идият торопливо ткнул в меня:

— Вот он написал...

Я покраснел. Я был очень маленького роста. Редактор ошарашенно поглядел и, быстро приподняв меня, поставил на стул. Все смотрели и смеялись:

— Сколько же тебе лет? Где учишься? Чей сын?

А я и не знаю, что сказать» ¹.

На другой день на первой странице газеты появилось стихотворение Мусы Джалиля «Счастье» ¹. Это было первое опубликованное произведение поэта.

Джалиль наивно, но с искренней верой и страстью клянётся в верности революции:

Взволнованность речи, подчёркнутая напряжённость и метафоричность языка — всё это идёт от действительных романтических чувств тринадцатилетнего поэта.

Под стихотворением стояла подпись — «Кечкенэ Жэлил» («Маленький Джалиль»). Поэт действительно был ещё очень юн.

Вот стихотворение того же 1919 года — «Коршун» с подзаголовком «Песенка ребят, стерегущих утят»:

«Коршун» написан в мае 1919 года. «Счастье» и другие революционные стихи — в октябре этого же года, через четыре месяца. Но эти четыре месяца вместили столько больших событий, что «кечкенэ» Джалиль сразу повзрослел.

Оренбург сыграл значительную роль в раннем возмужании и вообще в жизни Джалиля.

Стоит вспомнить, что Оренбург вырос там, где издавна взаимодействовали разные племена и культуры, языки. Оренбургские степи издревле населяли башкиры. Оренбургская крепость, основанная в 1735 году, должна была служить традиционной для края цели — быть посредником между уральскими народами, русским народом и народами Востока. Река Саилмыш, на которой родился М. Джалиль, несёт воды в Урал (прежний Яик), пересекающий черту между Востоком и Западом. Уроженец этих мест прекрасный поэт Дэрдменд (1859–1921) писал о своих краях:

Оренбург издревле стоял на дорогах, соединяющих Хиву, Бухару, Самарканд, далёкие Индию, Китай, Ближний Восток с Булгаром, Казанью, Уфой, Москвой и далёкой Западной Европой. М. Джалилю с юных лет был знаком старинный Караван-Сарай со стройным минаретом — память древних и новых путей взаимознакомства, взаимосвязи.

Оренбург в конце XIX и в начале XX столетий был важным центром татарского просвещения, культуры, книгоиздательства, периодической печати. Выходили общероссийские журналы («Шуро», «Карчыга»), газеты («Вакыт», а в 1907 году — первая татарская большевистская газета «Урал»). Редактором «Урала» был X. Ямашев, которого М. Джалиль вспомнил уже в Моабите. Оренбург видел С. Рамеева, Ш. Бабича, X. Такташа. В Оренбурге протекала жизнь поэта Дэрдменда, оказавшего на М. Джалиля огромное влияние.

Оренбургская область известна своими культурными и прогрессивными, революционными традициями. Здесь бывали Е. Пугачёв, С. Юлаев. По пути Пугачёва проехал А. С. Пушкин. Сюда ссылали вольнодумцев из Петербурга, Москвы. На эти земли были привезены сосланные на поселение поляки — участники восстания против царизма. В 900-е годы в Оренбурге начали возникать социал-демократические кружки. Первая русская революция ознаменовалась забастовкой железнодорожников. Освободительные веяния проникали и в среду башкирской, татарской, казахской интеллигенции города.

В годы революции и гражданской войны в Оренбурге, как и во многих других городах и селениях России, происходили бурные события.

После февральской революции город превратился в центр контрреволюционного казачества, которым верховодил атаман Дутов. Большевики имели опору в самом городе: на их стороне были железнодорожники и воинские части. Октябрьская революция заставила реакцию пойти на новые, решительные действия. Были распущены Советы солдатских и крестьянских депутатов. На этот акт Дутова большевики ответили организацией Военно-революционного комитета. Дутов в ту же ночь арестовал комитет. Но борьба не прекратилась. Пролетариат Оренбурга объявил забастовку. 25 декабря 1917 года арестованные большевики совершили дерзкий побег и приступили к собиранию сил для борьбы с контрреволюцией. Соседние города оказали поддержку. И вскоре, 18 (31 января) 1918 года, под напором красных отрядов Дутов бежал из Оренбурга. Трудящееся население города одержало победу.

Однако выступление контрреволюционного чехословацкого корпуса изменило расстановку сил. 3 июля 1918 года Дутов снова захватил город. Многие оренбургские рабочие и интеллигенты, стоявшие за большевиков, были брошены в тюрьмы. Свирепствовал белый террор. Особенно ожесточились белые казаки в последние дни своего владычества, когда части Красной Армии подходили к городу. Приговорённых «связывали одной верёвкой за шею и нагайками гнали бегом до места казни. Одного из заключённых пытали перочинным ножом... Всего казнено из числа заключённых в тюрьму более семисот заложников» ¹.

22 января 1919 года в 3 часа дня красноармейцы отбили Оренбург. Их вышли встречать жители, хотя стоял тридцатиградусный мороз.

Этот день был радостным и для юного Джалиля. Двоевластие 1918 года, разгром Дутовым Советов и его изгнание, возвращение контрреволюционеров и разгул террора — всё прошло перед глазами подростка, всему он был свидетелем. Старший брат Мусы Ибрагим Залилов, вспоминая эти тревожные дни, рассказывает: «4 апреля 1918 года белоказачьи банды совершили налёт на Оренбург и зарубили саблями несколько красноармейцев, которые спали в казарме. На другой день мы с Мусой были в караван-сарае, видели убитых казаками красноармейцев. Муса возвращался домой взволнованный...» ²

Так происходила закалка молодого поэта. И когда атаман Дутов вновь попытался захватить город после трёхмесячной осады, Муса Джалиль принёс в редакцию газеты «Кызыл йолдыз» свои боевые стихи. Они были полны того энтузиазма, с которым защищали город рабочие.

Революция раскрыла в народе дремавшие таланты. «Таланты эти гибли под гнётом нужды, нищеты, надругательства над человеческой личностью... — писал В. И. Ленин в 1919 году, — ...это — преданнейшие, искреннейшие и способнейшие люди из тех общественных слоёв, которые капитализм искусственно держал внизу, делал „низшими“ слоями, не давал им подняться вверх. А силы, свежести, непосредственности, закалённости, искренности в них больше, чем в других» ³. Эти слова прямо относятся к Джалилю, будто написаны именно о нём.

Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов) родился 2 (15) февраля 1906 года в деревне Мустафино Шарлыкского района, нынешней Оренбургской области, в семье бедного крестьянина ¹. Его отец Мустафа Габдельзалилов в 1913 году, в поисках не дававшегося в руки счастья, приехал в Оренбург; тут он стал старьёвщиком, затем работал в пекарне, был коробейником. Но жизнь не налаживалась, нищета не отпускала. В семье к тому времени было семь детей. Рахима, мать Мусы, брала бельё в стирку, подрабатывала. После революции, весной 1918 года Мустафа, полный надежд, возвращается в родную деревню. Но вскоре, в сентябре 1919 года, умирает. Большая семья остаётся на попечении Рахимы.

Муса рано научился читать, и в шесть-семь лет знал наизусть множество стихов. В 1915 году он пишет своё первое стихотворение. Оно не сохранилось. Рассказывают, что Мустафа, пожалев гостя, у которого сваливалась с ноги галоша, взял в бумагах Мусы исписанные листки и дал их гостю. Затем Мусе вновь не повезло. Его новые произведения были отданы ребёнку — ради забавы. Ребёнок разорвал их. Расстроенного Мусу мать уговаривала:

— Не кручинься, сынок, ты ещё напишешь...

М. Сайфетдинова вспоминает, как Муса по секрету признался в своём желании быть таким, как Тукай ². С произведениями Тукая, основоположника новой татарской литературы, маленький Муса не расставался, они всегда были с ним. Потом он узнал и полюбил и другого татарского поэта — М. Гафури (1880–1934). Скоро в городской библиотеке «Белёк» не осталось книг, которых бы не читал Муса. Одно время он решает создать домашнюю библиотеку. Но денег на книги не было — семья жила в ужасающей бедноте. Поэтому «книги» для библиотеки пишут сам Муса, его сёстры, брат. В медресе Муса выпускает газету, где помещает свои стихи, сказки, статьи о жизни города.

Сестра поэта Зайнаб Залилова рассказывает про один случай, который отразился в его детской поэзии.

«Стояли лютые зимние морозы. Мы с Мусой как-то ходили на базар и наблюдали такую картину: на площади натянут стальной канат, а по канату, краснея от мороза... ходит молодой узбек. Народ аплодировал ему и кое-кто бросал монеты. Так он зарабатывал на хлеб. Муса удивлённо спрашивает меня: „Как же его босые ноги не прилипают к канату? Такой мороз, он же умрёт“. И действительно, через две недели этот узбек умер от воспаления лёгких. Муса написал стихотворение „Против злодеев“, в котором выразил ненависть к бессердечным людям, погубившим жизнь молодого талантливого узбека» ¹.

С переездом в город, в 1913 году, Муса Джалиль поступает в медресе Хусаиния. О жизни Джалиля в медресе интересно рассказывает башкирский писатель С. Агиш, учившийся там же. «Около него, — вспоминает С. Агиш, — всегда толпились ребята. Муса Джалиль не только хорошо учился, но и был хорошим товарищем, умел говорить с ребятами, писал стихи, одноактные пьески из детской жизни. Такие пьесы в медресе любили. Старшие шакирды иногда ставили „взрослые“ пьесы; сдвинутые столы служили сценой, декорации делали из одеял. Естественно, хотелось играть и малышам, а ролей для них не было. А если и бывали, то всего на два-три слова: роль мальчика на побегушках, который молчал или говорил что-то вроде „отец возвращается“. Вот поэтому-то и писал Джалиль пьесы. Одна из таких пьес называлась „Варенье“. Сюжет этой одноактной пьесы был довольно занятным, особенно колоритен был язык... Пьеса ставилась много раз. В медресе девочек не было. На женские роли приглашали девочек из соседнего медресе. Сколько же надо было их упрашивать! А впрочем, юный драматург, учитывая эти трудности, старался обходиться без женских ролей» ².

Пьеса Мусы Джалиля «Злой» была поставлена на городской сцене. «Это было большое произведение тоже о детях... Там говорилось о борьбе добра со злом, о победе добра. Пьеса была романтична, свидетельствовала о возвышенных идеалах автора» ¹.

Размеренная жизнь медресе Хусаиния была нарушена событиями 1917 года и гражданской войной. Любимые занятия Мусы: рисование акварелью, игра на мандолине — отходят на второй план. Весной 1919 года медресе Хусаиния преобразуется в среднюю школу, находящуюся в ведении Наркомпроса. Передовая молодёжь организует комсомольскую ячейку, в ряды комсомолии вступает и Джалиль.

Из ранних вещей Джалиля примечательно стихотворение «Сирота» (1918). Начинающий поэт рассказывает о страданиях сироты, нигде не находящего утешения и приюта. Он приходит на могилу матери и... умирает. Стихотворение наивное, но впечатления мальчика характерны. Он не принимает жестокости жизни.

Произведения Мусы Джалиля («Истина», «Счастье», «На празднике свободы»), опубликованные в 1919 году, показывают, как быстро шло его развитие. В них выступает уже не унылый страдалец, а борец. Не случайно эти стихи были напечатаны в армейской газете.

Армия была колыбелью большого числа советских поэтов. Не будет преувеличением сказать, что татарская советская поэзия зародилась на страницах военных газет. И хотя многие из выступавших тогда не выросли в профессионалов, такие, как М. Джалиль, К. Наджми (1901–1957), Ш. Усманов (1898–1937), Г. Нигмати (1897–1941), образовавшие костяк татарской советской литературы, начинали свой творческий путь во фронтовой печати ².

В Оренбурге Джалиль проходил не только политическую, но и поэтическую школу. В те годы в этом городе жили и творили такие крупные писатели, как Шариф Камал (1884–1942), Хади Такташ (1900–1931), Шейх-заде Бабич (1895–1919), Тухват Ченекай (1892–1960), пробовал своё перо ещё совсем юный С. Агиш (1905–1973).

Стихотворения М. Джалиля, опубликованные в газете «Кызыл йолдыз», знаменуют начало его гражданского созревания. Тяжёлые условия осады, кровавой борьбы с контрреволюцией обнаружили в подростке силу воли, мужество, творческую жилку. Поэзия и борьба слились для него в нерасторжимое целое. Муса Джалиль — поэт и гражданин — был рождён величайшим общественным подъёмом, вызванным революцией.

Юный патриот помогал отчизне не только словом. В декабре 1919 года, после смерти отца, Муса Джалиль выезжает в родную деревню. Здесь подросток создаёт детскую организацию, насчитывающую до сорока ребятишек. «Назвали её сначала „Кызыл йолдыз“ („Красная звезда“), а потом переименовали в „Кызыл чечек“ („Красный цветок“)» ¹. Организация выпускает журнал, готовит спектакли. Клубов тогда в деревнях ещё не было. Дети арендуют дом и делают спектакли платными, чтобы на выручку покупать керосин для освещения, грим, оплачивать помещение, бумагу, чернила, краски и т. п. Работой детей заинтересовались губернские власти. М. Джалиль в 1920 году выступает на совещании учителей, которое состоялось в деревне Мустафино, с докладом об опыте работы своей организации, которая явилась зародышем пионерского движения в Оренбургской губернии.

В 1920 году, 17 февраля, в деревне создаётся комсомольская ячейка. Джалиль становится её членом, входит и в волостной комитет комсомола, принимает участие в борьбе с бандами.

Но активная работа Джалиля в родной деревне вновь была прервана. В 1921 году в Поволжье начался голод. Два самых младших брата Мусы, Закир и Заки, умерли в этом ужасном году. Старший брат Ибрагим, вернувшийся после смерти отца в деревню, работал учителем и кормил всю семью. Но, конечно, заработка его не хватало. И Муса Джалиль, желая освободить семью от лишнего едока, уходит в Оренбург, пешком преодолев сто пятьдесят километров пути от Мустафино до города. «Но и в городе меня не поджидало счастье. Я попал в толпы людей, бежавших от голода, сдружился с мальчишками, промышлявшими хлеб насущный в базарной сутолоке. Два месяца ел что попало, ночевал где придётся, воровал, был беспризорником» ¹, — рассказывал много позже Муса Джалиль. Джалиля случайно встретил его прежний учитель Нургали Надеев и один из сотрудников газеты «Кызыл йолдыз». Муса был ещё очень юн, но, несмотря на это, друзья, уломав работников губкома, устроили его в Оренбургскую военно-партийную школу. Чем только не занимались курсанты этой школы! Они ловили беспризорников, охотились за спекулянтами. По рассказам однокашника Джалиля, З. X. Рахманкулова, они создавали и детские дома: подыскивали для этой цели здания, белили их, наводили чистоту и порядок, собирали по улицам беспризорных детей ². То были годы, требовавшие огромного напряжения, годы, как пишет Джалиль на фотографии, где он снят вместе с З. X. Рахманкуловым, «когда на изрешечённые снарядами наши поля ползла засуха с голодом... Мы тогда... были среди выносливых, смелых, жизнерадостных, жадных к знаниям джигитов» ³. Курсанты выполняли и воинские обязанности, несли в городе караульную службу, сражались с бандами. Джалиль вспоминает: «Обязанности эти оказались мне ещё далеко не по силам. Проучившись в военно-партийной школе шесть месяцев, я тяжело заболел...» ⁴

В это время в Оренбурге открывается Татарский институт народного образования (ТИНО), основанный на месте медресе Хусаиния. По выздоровлении Джалиля берут в институт (так называлась обычная школа).

В институте выпускается рукописный журнал «Шэрык голлэре» («Цветы Востока»). М. Джалиль активно сотрудничает в нём ⁵. Там помещаются его стихи. Джалиль выступает и в роли редактора, литературного правщика. Юный поэт любил самодеятельные издания и работал над ними с огромной любовью, неистощимой энергией. Это и понятно: через эти издания он как бы приобщался к большой литературе, с которой он ещё, по существу, не был знаком практически, как автор.

Вряд ли его сокурсники видели тогда в этих опытах пробу пера в будущем знаменитого поэта. Да и сам поэт, вероятно, не подозревал, что стихи, которые он писал в это время, скоро будут по достоинству оценены в Казани.

Сохранилась тетрадка, начатая Джалилем в январе 1920 года и дополненная во время учёбы в ТИНО. В ней собраны стихи, начиная с 1918 года. На обложке значится: «Собрание революционных песен», нарисованы букеты цветов, лира, восход солнца на море. И тут же грозные серп и молот. Путаница стилей на обложке рукописного сборника соответствует его пёстрому содержанию.

Пестрота будет отличать большой этап в творчестве Джалиля. В двадцатые да и тридцатые годы поэт как бы пробует свои силы, увлекаясь то одним, то другим литературным течением.

Это объясняется и его молодостью, и не знавшей сомнений уверенностью в эстетическом приоритете всего, что было ново. Когда были напечатаны первые стихи Джалиля, ему было тринадцать лет. В этом возрасте часто не доверяют своим собственным вкусам. У Джалиля это усиливалось характерным для его живой, увлекающейся натуры полным погружением в события сегодняшнего дня, полным растворением в них. Это качество сохранится в нём. Он постоянно находился в атмосфере споров, которые велись на страницах газет и журналов, в атмосфере борьбы литературных групп, следовал за иными из них.

Кроме того, знания, полученные им в медресе, по существу ограничивались первоначальным знакомством с татарской древней, средневековой и отчасти современной литературой, а также с восточной классикой. Вряд ли он и тогда, да и много позже осознавал, что эти знания представляют фундамент его поэзии, что всё лучшее, созданное им впоследствии, будет вырастать из этих традиций.

Двадцатые годы стали для Джалиля годами, затраченными на поиски совершенно нового слова, невиданной новой поэзии.

Особенности роста поэта отражали не только своеобразие его творческой личности, но и исторически определённую сложность развития татарской литературы, которая, с одной стороны, богата тысячелетними традициями, а с другой — молода, особенно бурно расцвела лишь после революции 1905 года, к тому же её традиции в послереволюционные годы были в значительной мере смыты волной всеохватывающего обновления.

В двадцатые годы, когда значительный напор традиции сочетается с усилившимся влиянием новых направлений русской литературы, рождается множество школ, претендующих на единственность, на представительство от имени новой действительности. Художественное развитие Джалиля — неразрывная часть этого процесса; сама действительность, литературный поток несут от школы к школе, от увлечения к увлечению. И лишь там он достигает успеха, когда нащупывает традиции.

Татарская литература в это время развивается с поразительной быстротой. Каждый месяц приносит новые писательские имена; каждый год радует вроде бы обильным литературным урожаем. Многочисленные татарские газеты и журналы издаются не только в Казани, но и в Москве, Уфе, Ленинграде, Баку, Оренбурге, на Урале, в Поволжье, в Сибири.

Большой вклад в татарскую советскую литературу внесли писатели старшего поколения, получившие известность ещё в начале века: М. Гафури, Г. Камал (1879–1933), Г. Ибрагимов (1887–1938). В их романах, повестях и драмах наиболее полно, полнее, чем в поэзии этих лет, отразилась новая действительность.

Большинство молодых поэтов выступило почти одновременно в годы гражданской войны. Но развитие их шло неравномерно. Зрелые произведения создали уже во второй половине двадцатых годов Такташ, Туфан. Особенно ярко и быстро развернулся огромный талант X. Такташа. Его поэмы «Мукамай», «Алсу», «Деревня Сыркыды» оказали влияние на всех без исключения татарских поэтов. Начав вместе с этими поэтами свой творческий путь, Джалиль затем как бы отстал. Известное возмужание его таланта приходится на тридцатые годы, когда обрели зрелость писатели — его сверстники, выступившие, однако, позже его: Т. Гиззат (1895–1955), И. Гази (1905–1971), Г. Кутуй (1903–1945), Ш. Усманов (1898–1937), Н. Баян (1905–1945).

Сложность творческой эволюции Джалиля требует чёткого разграничения её этапов. Правильная периодизация не только облегчает восприятие его поэзии, но и помогает подойти к раскрытию внутренних закономерностей её развития.

Исходная точка развития Джалиля-поэта — 1919 год, год опубликования стихотворений в армейской газете «Кызыл йолдыз». Знания, вынесенные из медресе, литературное окружение толкают Джалиля к стилям татарской и восточной классики, к революционно-романтической декларативности. Отход от традиций татарской и восточной классики Джалиля происходит к концу 1923 года.

Этот период (1919–1923) рассматривается как первый этап творчества Джалиля почти всеми его исследователями (Г. Кашшафом ¹, Г. Халитом ² и др.). Сходно характеризуются и его черты. Г. Кашшаф пишет, что это «годы романтического изображения революционной действительности, годы увлечения классической поэзией Востока» ³.

Однако при дальнейшей периодизации довоенного творческого пути Джалиля нет подобного единодушия. Г. Кашшаф считает, что время с 1924 по 1941 год — это один период. «Это были годы расцвета многогранного таланта Мусы Джалиля, когда он, преодолевая эпигонские, формалистические ошибки в своём творчестве, обусловленные „теоретическими“ установками РАППа — ТАППа, создавал идейно и художественно ценные поэмы, стихи, песни, драматические поэмы и либретто» ¹.

Вряд ли возможно говорить о «расцвете многогранного таланта Мусы Джалиля» во второй половине двадцатых да и в тридцатые годы. Муса Джалиль — поэт замечательного таланта. Но далеко не сразу он нашёл себя. Рассматривая 1924–1941 годы как один период, Г. Кашшаф тем самым преувеличивает достоинства произведений Джалиля второй половины двадцатых и тридцатых годов. Прав башкирский поэт Сайфи Кудаш, отмечая в своей в целом положительной рецензии на первую книгу Кашшафа: «В книге заметно излишнее внимание к начальному — детскому — периоду творчества Мусы Джалиля... По-моему, стремление дать завышенную оценку ранним произведениям поэта не повышает ценности книги» ². Равно как и стремление переоценить всё, написанное до войны.

Выделяя в довоенном творчестве всего два периода — с 1919 по 1923 и с 1924 по 1941 год, — Г. Кашшаф прав в том смысле, что они действительно наиболее резко отличаются друг от друга: бесспорный традиционализм сменяется движением от одной школы к другой. Однако, правильно определив основную линию движения Джалиля-художника в период с 1924 по 1941 год, Г. Кашшаф не намечает этапов этого движения, тем самым отказываясь от попыток обнаружить качественные изменения внутри этого периода.

Отчётливо выделяется в творчестве Джалиля 1924 год (конечно, и здесь и в дальнейшем точные даты носят в той или иной степени условный характер, границы между отдельными этапами приблизительны). Он на всю жизнь сохранит, как фундамент, поэтику восточной и татарской классики. Политическая точность и конкретность, завоёванные в 1924 году, также останутся у Джалиля. Период 1925–1929 годов характеризуется удивительным многообразием художественных проб, экспериментов. Джалиль пишет обо всём — и о деревне, и о городе, о крестьянах и рабочих, о прошлом и настоящем, о детях, о религии. Смысл художественного творчества Джалиль в эту пору видит в умении быстро откликаться на все злободневные вопросы действительности. Его интересует прежде всего политически точное выражение мысли, политически чёткое осознание факта. Художественность, поэтичность при этом отступают на второй план.

После 1933 года Джалиль создаёт крупные поэмы, отмеченные воздействием фольклора, и лирику, запечатлевшую разнообразные и глубокие переживания. Но и в эти годы он остаётся в немалой степени газетным поэтом, откликаясь на все сколько-нибудь значимые и привлёкшие внимание советской прессы вопросы.

Военные годы приносят моабитские стихотворения, вобравшие в себя весь довоенный опыт Джалиля, являющиеся органическим продолжением предшествующих произведений и в то же время совершенно на них непохожие. В них он впервые воссоздал духовный мир современника, в них он впервые дал синтез классики и опыта своих исканий.

«Муса Джалиль был поэтом постоянно ищущим и требовательным. Может быть, именно потому не всё у него шло гладко, не всегда ему было легко» ¹, — писал Г. Баширов. Дело не в том, что он был ищущим, точнее, не только в этом. Он был человеком и литератором, вызванным к жизни тремя революциями, он шёл дорогой революций. А дорога оказалась сложной, трудной. Джалиль хотел быть ей верным до мелочей, а не только в главном. Он стремился во всём идти с той литературой, которая общепризнанно служила стране. Ему было трудно. В его поэзии очень сильны диссонансы. Однако надо сказать, что Джалиль всегда сохранял цельность. Она в единстве нравственных, несокрушимости идейных принципов, в неутомимости эстетических исканий. Цельность поэта легко объяснима. Джалиль рождён революцией; он обожжён её пламенем и на всю жизнь — верный её солдат. Здесь ключ к его биографии, к его творческому пути, к своеобразию его поэзии, которая при этом всегда стремилась к полноте национального художественного опыта.

2. РОМАНТИКА БОРЬБЫ

Для юного Джалиля поэзия — искусство лирического обнажения мысли и чувства, искусство эмоциональной откровенности и романтической приподнятости.

Юношеская лирика Джалиля при всех её недостатках — интересное и значительное явление. Подросток-поэт много думает, глубоко переживает и умеет впечатляюще рассказать о себе, о своём понимании жизни. Странным может показаться для пятнадцатилетнего мальчика стихотворение «Душе моей» (1921), где он с серьёзностью мыслителя вопрошает:

Это стихотворение типично для раннего Джалиля, склонного к философскому глубокомыслию, к раздумьям о вечных вопросах — о любви, о смерти, о жизни и вселенной. Типично оно и сочетанием различных настроений: бодрости, уверенности в себе — и сомнения.

Читая стихотворение М. Джалиля «Душе моей», нельзя не вспомнить строки гениального татарского лирика Тукая:

Лирика Джалиля, несомненно, во многом традиционна. Юноше трудно было отыскать интонации, соответствующие его личным раздумьям о мире, о людях. Но, говоря о традиционности, нельзя зачёркивать раннюю поэзию Джалиля. Очень важно не только то, что поэт овладевает опытом философской лирики, притом овладевает успешно; чрезвычайно существенно, что он смог в ней выразить время. В целом же произведения его этих пяти — семи лет отразили целый этап в мировоззренческой, в стилевой истории татарского поэтического слова.

Джалиль идёт за Тукаем, создавшим настоящий гимн мысли:

А. М. Горький, познакомившись со стихами неизвестного ему поэта, писал: «Очень хорошо сказал один казанский татарин-поэт, умирая от голода и чахотки: „Из железной клетки мира улетает, улетает юная душа моя!“

В повторении — „улетает“ — я слышу радость. Но лично я, разумеется, предпочитаю радость жить...» ¹.

Эти строки из стихотворения Г. Тукая «Разбитая надежда». Широта лирического образа характерна не только для Тукая, но и для всей татарской лирики. Умение увидеть себя в целом мире, связать личные переживания с большими философскими раздумьями пришло к Джалилю отсюда, от национальной татарской поэзии, от Тукая, который был в эти годы его любимым поэтом.

Влияние поэзии Тукая на Джалиля неоспоримо. Конечно, Джалиль любил и других поэтов. Один из них, Дэрдменд, глубоко врос в его поэтику. Его поэтической любовью был и остался Тукай, но Дэрдменд присутствует во всех его существенных исканиях. Влияние этих поэтов сказалось на всём его творчестве, на своеобразии его ритмики, рифмики.

Лирика раннего Джалиля возвышенна, приподнята. Революционная романтика, отразившаяся в стихотворениях «Истина» (1919), «Счастье» (1919), «Отрывок» (1922), «От сердца» (1922), «Идём, друзья» (1923), помогала юному поэту ярче выразить новую действительность.

Его брат Ибрагим рано вступает в коммунистическую партию и оказывает на своего младшего брата большое влияние. Недаром Джалиль обращается к нему с проникновенными словами, когда сам становится членом ВКП(б).

Ибрагим работает корректором в газете «Мохбир». Через Ибрагима юный Муса знакомится со всеми политическими и литературными новостями. Так проникает в его стихи живое ощущение революционных бурь.

Во многих произведениях Джалиль выступает как поэт революционной мысли и чувства. Он славит силу и мощь проснувшихся к творчеству людей, их пламенный энтузиазм. Лирический герой его стихов полной грудью вдыхает грозовой воздух перемен, ощущает в себе силы перестроить, обновить мир. Он находит счастье в борьбе, в сражениях:

Строки довольно отвлечённые, но из последующих строф становится ясно, откуда у лирического героя такие таинственные силы, откуда его беспредельная уверенность в себе.

Романтика Джалиля — романтика преображения, бушующая в стране и во всём мире, освобождающая человека от оков патриархального и капиталистического общества. К стихотворению «Разные мысли» (1921, октябрь) Джалиль даёт эпиграф: «Умрём, но не будем рабами» — и добавляет: «Слова Маркса». Строки юного поэта исполнены высокого порыва:

Эта лирика питалась конкретной революционной борьбой. Примечательно, что поэт стихотворением откликается на гибель двух комсомольцев (один из них — начинающий поэт Ш. Фидаи), убитых бандитами («За свободу», 1920):

Джалиль берёт третью строку в кавычки. Это образ, заимствованный у погибшего поэта. В стихотворениях «Мы», «Красный маяк» Ш. Фидаи сравнивает жизнь с морем, а себя с пловцом.

Поэт выступает пламенным певцом личности, который открыл для созидания мир. Личность эта исполнена титанических сил, она осознаёт себя творцом нового бытия. Настроения печали, гнева, присутствующие в умонастроениях этой личности, представляют словно бы эхо его гигантских усилий по созиданию. В то же время юный поэт понимает, что личность эта не может быть противопоставлена народу. В стихотворении «Слово поэта свободы» (1920, январь) М. Джалиль клянётся в верности людям труда:

Джалиль понимает, что в этом — в единстве с людьми города и села — главное.

Однако при несомненной обусловленности реальными событиями романтических стихотворений М. Джалиля нельзя не ощутить, что как раз конкретных примет времени там мало. В стихотворении «Истина» (1919) встречаются давний символический ряд восточной поэзии (свеча, изумруд, меч) и образный ряд современный (Красное знамя, справедливость, свобода): «На горе выстроилось войско. Сверкает оно величественно. В руках играет меч справедливости. Он окрашен красной кровью!» Образные ряды не соотносятся естественно, они вызывают ощущение встречи двух разных стилевых стихий.

Возвышенный пафос, фантастичность сюжета характерны не только для юного Джалиля. Стихотворения, отличающиеся подобными же чертами, создавали тогда многие татарские поэты.

Нетрудно увидеть близость стихов Джалиля стихотворению Такташа «Среди лунных лучей», опубликованному в 1921 году в оренбургской газете «Юксыллар сузе» («Слово пролетариев»):

Поэт Ш. Бабич, на литературных вечерах которого часто бывал Джалиль, писал в 1917 году в стихотворении «Подарок свободы»:

Интересно, что многие современники Джалиля приветствовали подобные произведения, считая их новым словом в татарской поэзии. Г. Ибрагимов, например, приведя стихотворение «На лодке» поэта Самави: «В руках — драгоценное красное знамя. // Сижу — в паруснике. Перед глазами — великий Красный маяк. // Он окружён звёздами», — пишет, что «...эти и подобные им строки ставят товарища Самави в ряд подающих надежды молодых литературных сил новой эпохи». По мнению Г. Ибрагимова, приведённые строки «для тех, кто хочет понять третью эру татарской литературы, могут послужить хорошим образцом настоящих художественных стихотворений» ¹.

Романтическая патетика была свойственна не только татарской, но и вообще всей советской поэзии тех лет. Достаточно вспомнить хотя бы «150 000 000» Маяковского, стихи Н. Тихонова, многие произведения армянской, азербайджанской, грузинской, узбекской и других литератур. Причины, вызвавшие их появление, в разных литературах были сходными: революционный подъём, требовавший ярких, броских красок, волнующих, приподнятых слов. Однако сущность этой романтики была повсюду принципиально различной — традиционалистской или авангардистской, разными были основы их поэтики.

Джалиль писал: «В эти годы я прилежно читал древнеиранских поэтов Омара Хайяма, Саади, Хафиза... И стихи мои этого времени, под их влиянием, романтичны» ². Чувствуя недостаточность сказанного, Джалиль добавляет: «В 1922–1923 годы я был далёк от реалистического воплощения социалистической действительности. Мои творческие принципы были таковы, что я был не в силах отобразить современную жизнь» ³. Поэт утверждает, что увлечение классикой имело по преимуществу отрицательное влияние. Однако Г. Кашшаф, рассматривая стихотворения указанного периода, справедливо замечает: «Конечно, воздействием древних классиков нельзя объяснить творческие заблуждения двадцатых годов» ⁴. Классики, в том числе и Омар Хайям, Саади, Хафиз, многое дали Джалилю. Он на деле увидел богатые художественные возможности классической татарской и восточной поэзии, и это помогло со временем сделать его стих музыкальным, удивительно лёгким и изящным. Приведённые слова Джалиля написаны тогда, когда влияние восточной классики, а также воздействие тех национальных писателей, которые не укладывались в примитивно понятые рамки реализма, на наши литературы отвергалось или неверно толковалось. В воздействии восточных литератур видели преграду развитию реализма, препоны на пути влияния других литератур, прежде всего русской. Другое дело, что Джалиль подчас некритически переносил в свои произведения мотивы и образы этой поэзии. В результате его лирический герой оказывался оторванным от действительности первых послереволюционных лет.

Джалиль часто рисует героя трагичным — и, очевидно, не без воздействия национальной и восточной поэзии. В стихотворении без названия (написано в Оренбурге в апреле 1922 года; хранится в архиве поэта) мир представляется игралищем фатальных стихий:

Поэт создаёт образ гонимого, несчастного человека и просит быть снисходительным к нему:

Он пишет стихотворение, обращённое к другу, с примечательным названием «Вместо завещания» (1922, апрель):

Эти мотивы грусти, уныния повторяются в стихотворениях «Это я!», «В сиротстве», «Страдалец». Любопытно, что они нередко сплетаются с боевыми настроениями молодого поэта. В его творческом сознании идёт борьба между представлением о поэте, как гонимом миром пророке, чуждом прозе жизни очарованном страннике, с идеалом другого рода: поэт — революционный борец, всесильный воин. Подчас оба эти представления сочетаются в одном произведении. Рождаются своеобразные мозаичные стихи, где нежность стоит рядом с волей, неверие с надеждой. Герой стихотворения «Перед смертью» (1922), идя «по дороге святой борьбы», упал, «раненный злодейской стрелой»:

Кровь, пропитавшая рубашку, делает её страшной для врагов, делает её знаменем борьбы.

Героика переплетена в этом стихотворении с восприятием реальности как внушающей печаль картиной разгула исторических неуправляемых сил. Голос поэта прерывается; возникают обрывки фраз, восклицания сменяются стенаниями, вздохами. Что за тайну скрывает погибший? Почему слёзы и кровь — проклятые? Недосказанность, невыраженность мысли и контурность образов, которые отличают это стихотворение, можно найти и у Такташа, Бабича и других поэтов.

М. Джалиль был хорошо знаком с татарскими писателями-романтиками, прежде всего романтиками, которые развивались в русле восточной классики. Об этом свидетельствуют воспоминания Ченекая, приводящиеся в новой книге Г. Кашшафа. Тухват Ченекай, который в эти годы был заботливым наставником Джалиля, пишет: «Муса читал все газеты и журналы. В Оренбурге в то время можно было выписывать только газеты Казани; поэтому журналы мне присылали. У меня были сборник стихов Абельманиха Каргалый, „Уммикамал“, „Мухаммадия“, „Бакырган“, „Сказание о Йусуфе“, „Тахир и Зухра“, „Буз джигит“. С творчеством Омара Хайяма и Хафиза мы знакомились с Мусой по журналу „Шуро“. Я хорошо знал арабский язык и объяснял Мусе древние книги. Когда вышла книга Гали Рахима „Шэрык шагыйрьлэре“ („Поэты Востока“), мы её прочитали вместе с Мусой. Муса унёс её домой, долго держал у себя, всю истрепал. Я старался показать Мусе стихотворные метры, раскрыть поэтическую технику» ¹.

Свидетельство Т. Ченекая имеет большое значение. Оно подтверждает тот факт, что Джалиль опирался в своих первых опытах преимущественно на восточную поэзию и на тех татарских поэтов, которые творили под её сильным влиянием (Дэрдменд, Ш. Бабич). Соединение революционной романтики с традиционными мотивами татарской и восточной классики, характерное для ранних стихотворений Джалиля, проявилось и в творчестве других татарских поэтов. Очевидно, дело не только в литературных реминисценциях.

Татарский литературовед Г. Халит, более других занимавшийся двадцатыми годами, обозначил это литературное явление термином «гисианизм» (от арабского слова «гыйсьян» — бунт). Термин этот возник не случайно. «Некоторые молодые писатели, сделавшие своим знаменем идею непримиримой борьбы со старым, называли себя „гыйсьянчи“, „гисианисты“» ². В стихотворении «Гыйсьян» («Бунт») X. Такташ пишет: «Сын униженного простого народа, я, злой гисианист, иду...» ³ К. Наджми в стихотворении «Каменный город» (1923) пишет о «последнем гыйсьяне на всей земле» ¹.

Поначалу Г. Халит определял «гисианизм» как «молодое литературное движение, направленное против буржуазных классов, мещанских элементов и буржуазно-националистических течений в литературе» ². Под «гисианизмом» он разумеет также и неопределённость, отвлечённость образов, склонность к сентиментальности. Вернувшись в 1955 году к проблеме «гисианизма», Г. Халит более точно намечает его идейный смысл и художественное своеобразие. В основе «гисианизма» лежит «идеализация романтико-индивидуалистической личности, неумение видеть конкретные черты нового, неумение утверждать их в литературе. Поэтому в центре многих поэтических произведений находился образ романтического „я“, ниспровергающего всё старое» ³. И критик даёт определение основного содержания этого литературного явления: «гисианизм» — это культ романтической личности.

Найдя черты «гисианизма» в стихотворении «Перед смертью» и некоторых других, Г. Халит причисляет к гисианистам и М. Джалиля. Он пишет: «В творчестве поэта до 1924 года господствовали мотивы „гисианизма“, соединённые с романтизмом» ⁴. С этим утверждением Г. Халита солидаризируется и Г. Кашшаф: «...поэт, всё отрицая, сжигая, разрушая на земле, не в силах вынести бури бунтарского сердца, — уходит в лагерь, определяемый Г. Халитом как гисианистский» ⁵.

Несомненно, что у Джалиля много стихотворений, где можно найти «гисианистские» мотивы. И именно эти «гисианистские» произведения сделали имя Джалиля известным, так как они печатались более всего. Журнал «Безнен юл» публикует стихи «Гори, мир», «Зачем дала ягоды», «В сиротстве», «Раскрыл я сегодня...», «Перед смертью», «В плену».

Однако «гисианизм», конечно, не вбирает всего многогранного творчества Джалиля этих лет. Речь, на наш взгляд, может идти лишь о «гисианистских» мотивах его поэзии. Жизнеутверждающие стихотворения, напоённые свежестью и бодростью, тесно связанные с революционной борьбой, почти не публиковались в ту пору, остались в архивах. Видимо, «гисианистские» стихотворения поэта наиболее соответствовали тогдашней литературной моде, тогдашним вкусам. Очевидно, и сам Джалиль посылал в журналы стихи, подобные тем, которые печатались в них из номера в номер.

Вообще понятие гисианизма недостаточно проработано и в теоретическом и историко-литературном планах. Оно представлено как литературно-эстетическая реакция на ход революции, но нет ответа на существенные вопросы: каково же его отношение ко всему дореволюционному наследию, каково его место в эволюции, внутренней динамике советской поэзии, всей литературы; далее, чем же и как соотносится гисианизм с понятиями реализма и романтизма. Ответов на эти вопросы не было дано, и они даже не были поставлены потому, что ответ тут однозначен: послереволюционная татарская национальная поэзия естественно продолжала — и, конечно же, обновляла — традиции татарской классики, традиции и реалистические, и романтические, и притом самые различные. Явление, именуемое гисианизмом, это продолжение классики. Г. Халит, увлёкшись спецификой послереволюционных проявлений традиций, не обратил внимания на эту сторону поэтического феномена.

Джалилевские строки этой поры поразительно близки тукаевской поэзии. Но не менее отчётливо звучат в его строках отзвуки поэзии Дэрдменда, писавшего в те же годы в недалёком Орске. В его поэзии наглядно это сочетание печали и надежды, отчаяния и веры, а также исповеди и проповеди, которые и характеризуют так называемый гисианизм. Совпадают жанры — лирические излияния, высказывания, заметки по поводу, одинаковы интонации — убеждающие и объясняющие, умоляющие, схожи образная система, опирающаяся на классические восточные мотивы. Дэрдменд пишет в стихотворении под названием «Отрывок», также типичном для поэтической молодёжи тех лет:

Перед нами типичные «джалилевские» строки, «джалилевское» стихотворение. Точнее говоря, М. Джалиль писал как Дэрдменд, в русле Дэрдменда. В истории татарской поэзии — Дэрдменд звезда первой величины, Тукай же — гений животворящий, всеохватывающий. М. Джалиль увлёкся именно ярким выражением одной черты. У Тукая он подхватывал нить за нитью по мере своего роста, а у Дэрдменда поначалу взял всё. Но, всё взяв, он всё озарил идеей революционного обновления. Эта поэзия напоминает бунтарство. Но — поэзия, опирающаяся на прошлое и глядящая вперёд. Это не гисианизм.

Резко отграничивает раннее творчество Джалиля от «гисианизма» и интимно-любовная лирика. «Гисианистские» мотивы в любовной лирике (например, у Такташа) обычно сводятся к варьированию тех же чувств отчаяния, безнадёжного бунта и тоски. У Джалиля же лирика интимно-любовная чаще всего говорит о сильных и радостных чувствах.

Большинство интимно-любовных стихотворений Джалиля также осталось в его рукописных тетрадях. Н. Юзеев отмечает: «В эти годы среди писателей был распространён взгляд, что „век любовной лирики уже прошёл“» ¹. Вполне вероятно, что в тот период, когда с большой остротой осознавалась общественная значимость литературы, интерес к любовной лирике падает. Во всяком случае, любовных стихотворений в эти годы в газетах и журналах почти не отыскать.

Любовная лирика Джалиля также носит следы традиционности, которая прежде всего сказывается на формальных сторонах лирических стихотворений — на ритмике, рифмовке, на стилевой окраске. Она отражается и на самом содержании некоторых стихотворений. Поэт пишет в них о любви возвышенно, но отвлечённо. Любимая и любящий — своеобразные идеальные герои, чувствующие так, как это положено героям классической поэзии Востока. Но, несмотря на некоторую экзальтированность и возвышенность чувств, воспеваемых поэтом, эти стихи полны обаяния, пронизаны глубокой верой в красоту и торжество любви.

Любовь, о которой рассказывает поэт, сжигает, любящий гибнет от неразделённой страсти.

Наряду со стихами, которые не связаны с современностью и действительными переживаниями поэта, в его творчестве появляется и интимная лирика, продиктованная реальными чувствами и мыслями. Среди этих стихотворений много наивных (тут-то ясно видишь, что поэту в ту пору пятнадцать — семнадцать лет!), но написанных своими словами, о своих собственных чувствах. Вот «Воспоминание» (1922):

В стихотворении «В памяти» (1922) Джалиль рассказывает, как они, собравшись с друзьями, ходили за цветами, как играли, веселились, пели песни.

Джалиль говорит о буднях деревенской молодёжи. В стихотворении «Девушка и джигит» (1922) частушками передан разговор парня и девушки. Они идут на поле убирать хлеб, говорят о счастье, о любви.

Эти произведения, наивные и несовершенные, остались Джалилю дороги как воспоминания детских и юношеских лет. В них просвечивала живая жизнь.

В стихотворении «Рассыпаю золотые, жемчужные слова...» (1923) Джалиль противопоставил друг другу сентиментально-традиционную и близкую к жизни лирику.

«Золотые, жемчужные слова» ничего не говорят сердцу девушки. Поэт растерян. В стихотворении — реальные лица, реальные чувства. Вряд ли сам автор тогда сознавал, что произносит приговор отвлечённой романтике, которая в пух и прах разлетается при соприкосновении с действительностью.

Поэтом, освобождающимся от «гисианизма», выглядит Джалиль и в сборнике «Корэш жырлары» — «Песни борьбы» (1923), представляющем существенную веху на его творческом пути. Существенную потому, что этот сборник, вероятно, несколько неожиданно и для самого Джалиля, поставил его в один ряд с наиболее крупными поэтами тех лет.

Подзаголовок «Песен борьбы» гласит: «Сборник произведений современных поэтов». Составитель Ф. Бурнаш пишет: «...я стремился дать здесь стихотворения, пронизанные искрами борьбы... Кроме того, обращалось внимание на то, чтобы показать технику, стиль, особенности каждого поэта» ¹. Ф. Бурнаш заявляет, что сборник должен познакомить «с поэтами эпохи революции».

В сборнике Джалилю предоставлен, как и другим наиболее крупным, по мнению составителя, поэтам, специальный раздел.

Джалиль дал в сборник, помимо «гисианистских» стихов, таких, как «Перед смертью» (здесь названо «В когтях смерти»), произведения, которые показывали, что он уверенно идёт к более тесному сближению с действительностью, к новой поэзии, насыщенной реальностью.

Патетика, отразившаяся в стихотворениях «Красная сила», «Отрывок», начинает оттесняться героикой труда. Характерно в этом смысле стихотворение «Трон из колосьев» (1922):

Строки эти воспринимаются как попытка утвердить в литературе новую поэзию, поэзию труда. Стихотворение говорило о том, что близки серьёзные изменения в творчестве Джалиля. Об этом же свидетельствуют и песни, написанные в народном духе. В этом сборнике есть «Песня шахтёров» — «Из далёких краёв», навеянная, очевидно, народными песнями о тяжёлом труде под землёй, об угнетении, об эксплуатации. Интерес поэта к фольклору, который проявился ещё в 1920 году, в стихотворениях «Разные песни» и «Торговец-спекулянт», подтверждается также эпиграфом к стихотворению «Растёшь...» (1923), взятым из татарской народной песни.

Ещё более ярко этот переход к новой поэзии запечатлён в стихотворении «Ледоход», опубликованном в журнале «Безнен юл» (1923, № 2). Интересно, что в этом же номере журнала было помещено стихотворение Такташа под названием «Такташ умер». Оба эти стихотворения примечательны тем, что представляют рубежи в творческом развитии поэтов. Отказавшись от традиционной символики, от романтизированной патетики, Джалиль пишет простым, понятным языком о весне, о трудовом дне страны.

«Такташ умер» — это декларация поэта. Умер Такташ — бунтарь, «гисианист». Поэт, как всегда, резок; он доходит до крайности, объявляя ранее написанное, бунтарски-романтическое по духу, «гнильём»:

Поэт обращается к строителям, к тем, кто своим трудом разрушал старое и возводил новое общество:

Так оба поэта заявили о своём разрыве с романтически-бунтарской поэзией. Но дальнейший их путь резко несходен. Такташ, обратившись к реальности, смог сохранить высоту художественных критериев, Джалиль отказался и от них.

Путь Джалиля к новому искусству связан и с фактами его биографии, биографии комсомольского работника, журналиста, поэта одной среды — комсомолии, считавшего каждое очередное слово, называвшее себя новым, именно таковым.

3. РЕАЛЬНОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ

Год 1924-й — славная веха в творческом развитии М. Джалиля. Разница между произведениями 1923 года и года 1924-го так велика, что если бы подписи под новыми стихами не удостоверяли, что они принадлежат Джалилю, читатель мог бы с полным на то основанием предполагать, что появился новый поэт. Видимо, огромную творческую энергию, большой запас смелости таил в себе юноша Джалиль, если он мог так резко рвать с прошлым и переходить к новому.

В 1924 году темы, идейное содержание, даже сама лексика поэзии Джалиля — всё стало иным. И главное — она приобрела политическую целенаправленность. «Красная сила» — это теперь советская власть, партия большевиков. «Молот труда» — рабочие, труженики города и деревни. Троны, злые чёрные силы — это капитализм, буржуазия, эксплуататоры, фашизм. И лирический герой уже не злой «гисианист», не гонимый пророк, не гигант-косарь, поднявшийся на скирд, — это деревенский житель, рабочий завода, комсомольский «заводила». В этой-то примете своего нового героя и видит Джалиль всю необычайность его биографии, биографии революционера, сокрушившего старый мир и возводящего новый.

Герой стихотворения «Молодой человек» (1924, апрель) «кормил лошадей, выезжал с ними в ночное. Ребёнок, который недавно сам играл в лошадок, вот и вырос, стал джигитом». Он «набирает силу на заводе, в клубе, на поле...». Идеалы героя связаны с конкретной борьбой в стране, со строительством социализма. Для него важны «завод, фабрика, шахта, огромный КИМ, Москва, Советский Союз». Он «строит молодую, здоровую жизнь — по-новому».

Чем объяснить такой крутой поворот в творчестве молодого поэта?

Стихотворение «Молодой человек» написано в Казани, куда Джалиль переехал в 1922 году. Причины этого переезда понятны: «Меня вела в Казань, окрыляла вера в поэтическую силу» ¹, — признаётся поэт.

Период учёбы на Татарском рабочем факультете — это один целостный этап в творческом развитии Джалиля.

Особенности творчества Джалиля этих лет определяются участием поэта в общественной и литературной жизни, его активной работой в комсомольской организации, в мопровских ячейках.

Г. Кашшаф отмечает в своей книге ², что в том же 1922 году в столицу Татарии прибыли из разных концов страны X. Такташ, А. Кутуй, Ф. Асгат и другие молодые поэты, прозаики. В это время, после решений XI съезда партии, который обратил внимание на необходимость увеличения числа газет и журналов в тюркоязычных республиках, в Казани начал издаваться журнал «Безнен юл» (ныне «Казан утлары»), ставший центром притяжения молодых литераторов. Оживляется вообще деятельность писателей, создаются кружки, литературные объединения, разгораются дискуссии.

Казань встретила М. Джалиля хорошо. Он писал близкому товарищу по Оренбургу Г. Мухаммадиевой: «Меня ценят высоко» ¹. Джалиль мечтал попасть на рабфак. Но стояла поздняя осень; набор был прекращён. Поэт устраивается переписчиком в газету «Кызыл Татарстан». А с осени 1923 года его принимают на Татрабфак.

Тогда же Джалиль становится участником группы, вернее кружка, «Октябрь», созданного в Казани в первой половине двадцатых годов. Кружок этот, в который входили писатели, музыканты, артисты, именовался «Обществом содействия пролетарской культуре». «Тезисы для приёма членов в объединение „Октябрь“», опубликованные в газете «Кызыл Татарстан» («Красная Татария») 2 июля 1924 года, представляют собой программу, написанную, видимо, его ответственным секретарём Кави Наджми. В них провозглашалась необходимость борьбы с националистами и шовинистами, с мещанством в области идеологии, с религией и попытками её пропаганды. «Октябрь» ставил своей задачей объединять тех, кто «воспитывает трудящиеся массы в классовом духе, кто организует их чувства, мысли, желания для пролетарской борьбы» (пункт первый). Задачи литературной борьбы связывались, таким образом, с задачами партии. «Октябрь» стремился опереться прежде всего на молодых писателей, пробующих свои силы. В «Тезисах» говорится: «Объединив рабочих корреспондентов, впервые взявших перо в руки и стремящихся писать о жизни, чувствах, мыслях, желаниях пролетариата, воспитывать их таланты в духе строительства революционной жизни». «Октябрь» обещал давать марксистскую оценку произведениям молодых, всемерно помогать им в учёбе, расширении образования, способствовать их художественному и эстетическому росту.

В «Тезисах» ни слова не говорится об освоении опыта классической литературы. Явно из пролеткультовских программ позаимствовано требование «неразрывно связать литературу и всё искусство с производством, с производительными силами» (пункт четвёртый). Воздействие Пролеткульта ощущается во всей фразеологии Тезисов, хотя в них и провозглашается, что «Октябрь» далёк от замыкания в рамках какого-либо «изма», способного нарушить идеологическое единство.

Близость к новым течениям русской литературы литературно-художественных объединений Татарии не случайна. Программы «Октября» и «Сулфа» («Сул фронт» — «Левый фронт», созданный А. Кутуем по примеру «Лефа» по выходе его из «Октября») схожи с декларациями русских литературных групп. «Татарские литературные объединения (или группы, кружки) были организованы как бы по примеру групп, появившихся в то время среди русских писателей. Эти объединения выпускали манифесты, декларации, частенько похожие на подобные документы русских писателей» ¹, — писал Г. Халит. Конечно, дело здесь не в подражании. Перед татарскими писателями в те годы возникало много тех же вопросов, которые стояли и перед русскими. Одинаково складывалась литературная обстановка. И вполне понятно, что, решая те или иные эстетические задачи, татарские художники обращались к опыту русских литераторов.

Все эти литературно-художественные организации Татарии сыграли немалую роль. Известный критик тех лет Г. Тулумбайский (1900–1939), заявляя, что «Октябрь» и «Сулф», возникшие «без ясного плана, без знания дороги», «как малярики, действовали беспорядочно, шли то туда, то сюда и быстро исчезли... без шума пропали» ², был вряд ли прав. Татарское литературоведение последних лет единодушно в признании определённых заслуг этих организаций. Но бесспорно и то, что задачи, которые ставились ими перед писателями, никак не увязывались с критериями художественности, они не были порождены родной почвой.

В это время происходил крутой поворот во всей татарской литературе; он сказался не только на поэзии Джалиля, но и на творчестве многих татарских писателей. Внимательно наблюдая за развитием молодой татарской советской литературы, Г. Ибрагимов писал 10 января 1924 года в газете «Татарстан»: «В татарских журналах, выходящих в Москве, Казани, Уфе, в их литературных отделах печатается множество произведений молодых писателей, которые стараются по-молодому чисто, сильно показать жизнь рабочих и крестьян... изобразить борьбу пролетариата против чёрных сил, стараются, расставшись с гнилым идеализмом, увидеть мир по-марксистски ясно...

Если говорить о методе их произведений, то они в большинстве идут путём реализма... Наряду с реализмом действуют символизм, футуризм, имажинизм. Футурист Кутуев делает первые шаги. Но ноги его ещё не окрепли. Кави Наджми попытался двигать вперёд имажинизм, но повернул назад. Это течение у нас или мертворождённое, или потому, что оно искусственно пересажено на татарскую почву, не прижилось, увяло в нашем литературном саду. Что бы ни было, и это течение показало свою слабость. Символизм думает крепнуть и цвести... поэт этого направления, талантливый, сильный Такташ, занимает в нашем литературном мире особое место...» И далее Г. Ибрагимов советует единственному талантливому представителю символизма (в татарском литературоведении до сих пор продолжаются споры о раннем творчестве Такташа, — на мой взгляд, он не был никогда символистом) Хади Такташу: «Такташ, вам одно лишь слово: нужно сжечь все мосты! Для того чтобы очиститься от буржуазного и мелкобуржуазного рванья, надо целиком уйти в пролетарскую идеологию, стать вровень с рабоче-крестьянской массой, нужно там, в этом море жизни, добывать дорогие литературные изумруды».

Призыв, обращённый к Такташу, был услышан и М. Джалилем. В то время как Такташ отходит от гисианизма, К. Наджми — от имажинизма, Г. Кутуй — от футуризма, М. Джалиль расстаётся с традициями татарской и восточной классики. В духе «Октября» написаны некоторые стихотворения сборника «Барабыз» («Идём»), изданного в Казани в 1925 году и явившегося итогом творческой работы Джалиля. Название сборника хорошо выражает пафос творчества Джалиля этих лет, полного подчёркнуто боевого задора. Сборник был издан областным Комитетом МОПРа. На титульном листе стояло: «Материалы для вечеров, организованных в честь борцов революции». Содержание сборника вполне отвечает этой практической цели. Джалиль, как и раньше, воспевает революцию, однако теперь он говорит разговорным языком современника.

Вообще, как по своей тематике, так и по изобразительным тенденциям сборник характерен для литературы.

Джалиль сам так определяет изменения, которые произошли в его творчестве: «Революционная борьба, рабочие, будни фабрик и заводов, темы новой деревни входят в стихи в своём реально-жизненном виде» ¹.

Говоря о «реально-жизненном виде», поэт, очевидно, имеет в виду свой отход от отвлечённости и пышнословной риторики. Это было большим шагом вперёд, однако до реалистической поэзии Джалилю ещё далеко.

Основные произведения сборника посвящены революционному движению у нас в стране и за рубежом. Это и большие поэмы — «Больной комсомолец», «Отрывки», и стихотворения — «В прошлые дни», «Из старой истории Сибири», «В тяжёлые дни», «Из письма к зарубежному борцу», «В чугунном котле машины...», «Старик труда».

В поисках корней революционного взрыва, разметавшего старую Россию, поэт обращается к жизни народа, к жизни рабочих и крестьян. Он видит причину народного восстания в нищете и голоде народа. В стихотворении «В прошлые дни» (1924) Джалиль пишет: «Как родился, нечего было есть. У высохшей от работы матери не было молока. Я плакал, горько рыдал». Безысходность — единственное, что видит поэт.

Та же тема — в поэме «Больной комсомолец». В ней изображены уже не только страдания народа, но и воля его к борьбе. Вообще рабочее движение и революционная борьба получили в поэме довольно убедительное для поэзии тех лет воплощение. Недаром она стала одним из любимых произведений Джалиля. Он часто читал её на вечерах молодёжи и не только в Оренбурге, куда он вскоре перебрался, но и в Москве, причём в музыкальном сопровождении. В позднейшей рукописи (московского периода) около отдельных строф стоят пометки: «страдание», «гармонь», «радость», «похоронный марш», «фронт — борьба», «марш победы», «Интернационал». Они появились в работе над «озвучиванием» произведения.

Поэма была подготовлена стихотворениями начала 1924 года: «Молодой человек», «Ленин родился...», «Ленин умер», «Январская повесть». Эти стихотворения не вошли в сборник. Среди них особенно примечательны стихи, посвящённые Ленину. Джалиль не поднялся до той высоты, которой достиг Хади Такташ в поэме о Ленине («Века и минуты»), написанной в том же 1924 году. Но именно работая над образом Ленина, поэт подошёл к пониманию социального облика эпохи.

Поэма «Больной комсомолец» неоднократно переделывалась. В сборнике «Барабыз» она называлась «Больной комсомолец», впоследствии получила наименование «Прошедшие годы» (в сборнике «Орденоносные миллионы», 1934), а затем — «Пройденные пути» (сборник «Стихи и поэмы», 1934). Изменение заглавия показывает трансформацию поэмы. Джалиль постепенно уходит от сентиментального подчёркивания болезни героя, пытается представить его как воплощение мужества комсомольцев, прошедших трудный путь революции, гражданской войны.

Автор предисловия к сборнику «Орденоносные миллионы» Ф. Исхаков считал неправильным выбор в качестве главного героя поэмы человека больного физически. С этим вряд ли можно согласиться. Ошибка М. Джалиля (в первоначальном варианте произведения) заключалась в том, что внимание акцентировалось на болезни, а не на выдержке, мужестве героя. Полемизируя с Ф. Исхаковым, исследователь поэм Джалиля Н. Юзеев приводит слова В. И. Ленина: «Если подумать о том, что же лежало в конце концов в самой глубокой основе того, что такое историческое чудо произошло, что слабая, обессиленная, отсталая страна победила сильнейшие страны мира, то мы видим, что это — централизация, дисциплина и неслыханное самопожертвование» ¹. Об этом, о неслыханном самопожертвовании, и пишет М. Джалиль. Больной комсомолец всё отдаёт стране, он жертвует здоровьем и готов пожертвовать и жизнью. Это человек исключительной нравственной силы. Джалиль всегда тяготел к таким героям.

Между комсомольцем из «Пройденных путей» и Павкой Корчагиным Н. Островского много общего. И дело здесь не в подражании. Роман Н. Островского вышел через год после публикации поэмы М. Джалиля. Сходство возникло, видимо, из-за некоторых общих черт биографии их авторов и близости избранных ими тем и героев. Об этом пишут многие исследователи творчества Джалиля. Джалиль «с особой любовью, с восхищением описывает родственника Корчагина, его фронтового друга», — замечает Г. Кашшаф ². Действительно, Павел Корчагин и безымянный герой Джалиля — родные братья. Стиснув зубы, преодолевают они страдания, продолжают борьбу. Конечно, речь может идти лишь о сходстве судеб этих двух героев, но не о равноценности художественного воплощения этих образов.

Поэма представляет собой как бы развёрнутый монолог. Она открывается и заканчивается революционной песней:

песней, которая звучит от имени лирического героя. Её поют и идущие по улице — герой рассказывает о своей жизни, стоя у окна, — колонны комсомольцев, продолжающих его дело, борьбу участников революции и гражданской войны. Песня звучит и на русском и на татарском языках.

В поэме нет единой сюжетной линии. Она состоит из отдельных эпизодов — воспоминаний комсомольца, — представляющих собой этапы жизненного пути героя. Дорабатывая поэму, Джалиль увеличил число эпизодов, стараясь раскрыть новые страницы биографии комсомольца. Рассказ о борьбе рабочих против эксплуатации, о событиях на Лене в 1912 году дополняется описанием гражданской войны, боёв против Юденича, Махно, комсомольского съезда в Москве.

В то время, когда писалась поэма, в татарской литературе было мало произведений о рабочих, о гражданской войне. «Пройденные пути» («Больной комсомолец») прокладывали дорогу новой теме, новым героям.

Поэмы татарских писателей А. Сагиди «Герои», «Расставанье», Карима Амири «На берегах Волги», «Два друга», опубликованные в 1919 году в газете «Кызыл Армия» («Красная Армия»), хотя и созданы в гуще событий, в огне боёв, тем не менее схематичны, лишены конкретных примет того времени. То же можно сказать о поэмах Ф. Бурнаша «Беглые караванщики», «Гульчачак», «Белая берёза», «Памятник из цветов».

Джалиль внимателен к конкретной истории страны; жизнь героя, эпизоды его биографии — эпизоды жизни страны, биографии народа. Герой поэмы проходит большой путь, он постигает законы классовых битв, он вырастает в борца, сознательного воина.

Множество эпизодических персонажей проходит в различных главах. Особенно широко разработаны они в главе, посвящённой борьбе с Махно. Видимо, недаром ею заинтересовался в тридцатые годы поэт А. Миних и перевёл её под названием «Против Махно» ¹. Образ комбата, призывающего комсомольцев на войну: «Кто первый идёт добровольцем в строй железных отрядов рабочей страны?» — обрисован в героическом плане. Раненный, он не покидает поля боя. Его храбрость заражает молодых бойцов.

Рисуя образ комбата, показывая массовые сцены, вводя краткие, точные диалоги, Джалиль расширяет тематические горизонты поэмы.

Однако произведение Джалиля имеет, конечно, скорее историко-литературный интерес, чем художественный. Образ героя, несмотря на конкретность его биографии, схематичен, недостаточно индивидуализирован. Это носитель одной резко выраженной черты — мужества. В эпизодах обычно слишком много общих рассуждений, которые лишают поэму художественной цельности и завершённости. Язык её сухой, невыразительный.

Борьба героя «Пройденных путей» для Джалиля — лишь часть всемирной битвы, как борьба российских рабочих — составная часть борьбы мирового пролетариата. Острота восприятия мировых масштабов революции выделяет Джалиля среди тогдашних поэтов Татарии. Интерес, который питал Джалиль к зарубежному революционному движению ещё в годы увлечения романтической поэзией, сохраняется и впоследствии. Мировая революция казалась поэту делом сегодняшнего дня.

В поэме «Отрывки» Джалиль, так близко принимавший к сердцу успехи и поражения зарубежного рабочего класса, пытался создать образ коммуниста, рассказать о его борьбе с капиталистами. Название поэмы объясняет подзаголовок — «Из переписки с немецким коммунистом. Память о Руре». Поэма писалась, как и «Пройденные пути», в 1924 году и была опубликована в сборнике «Барабыз». Она посвящена борьбе рабочего класса с зарождавшимся в те годы фашизмом. Бохумские, эссенские бои, забастовки, разгром рабочих — вот содержание произведения. Избрав форму переписки, поэт не смог, однако, сделать письма живыми и интересными. В целом «Отрывки» уступают «Пройденным путям».

В стихотворении «Из письма к зарубежному борцу» (1925) поэт вновь продолжает развивать тот же мотив: революции на Западе и на Востоке разгромлены, однако борцам не следует складывать оружия. Впереди вооружённые стычки.

В стихотворении «Плакать ли, смеяться ли?» (1927) поэт говорит о единстве рабочих всего мира, о единстве их задач.

Поэт ставит рядом различные явления: предательство Чан Кайши и рождение в доме китайца-рабочего будущего мстителя. Для него это единый ряд побед и поражений, удач и трудностей. Равно трогают Джалиля дела его отчизны и судьба Китая. Он нарочито заостряет свою мысль композицией произведения, ставя рядом разнородные картины. Плакать ли над поражениями китайского народа или радоваться успехам наших рабочих, рождению новых китайских борцов? Стихотворение заканчивается призывом крепить боевой дух:

Композиционный приём, использованный М. Джалилем, — контрастное сопоставление разнородных картин, — был не нов. Классические образцы этой композиции дал в татарской поэзии X. Такташ (в поэмах «Века и минуты», «На заре годов», «Деревня Сыркыды» и др.).

Стремление рассказать о мировом рабочем движении, о борьбе пролетариата разных стран, проявившееся в эти годы, сохранится и в более поздних стихах Джалиля.

В 1933 году Джалиль переводит стихотворения коммунара и поэта Эжена Потье «Бедняк Жан» и «Коммуна всё равно жила», печатает статью о его творчестве ¹. Джалиль предлагает выпустить сборник произведений Э. Потье, считая его актуальным. В этом же году поэт публикует статью о работе над переводом «Интернационала» на татарский язык ². Джалиль выступает с большой рецензией на опубликованные Институтом Маркса — Энгельса — Ленина письма коммунаров. Он пишет: «Когда мы знакомимся с уроками Коммуны, эти письма помогают нам как бы ощутить сердце пролетариата Парижа» ³.

Интерес к истокам пролетарской поэзии, к борьбе пролетариата не случаен для Джалиля, искреннего и преданного интернационалиста, видевшего мировой размах социалистического движения.

В увлечении революционной тематикой в двадцатые годы сказалось влияние на Джалиля программы «Октября». Но особенно сильно это влияние чувствуется в произведениях, посвящённых жизни рабочих. Один из руководителей «Октября» К. Наджми говорит в стихотворении «Песнь заводов» о «песнях, выработанных на станках» ⁴. Такую поэзию и стремится создать Джалиль в стихотворениях «Отрывок», «Старик труда» и др.

Тема труда начала входить в татарскую поэзию уже в начале двадцатых годов. Много писал о заводском пролетариате А. Кутуй. Однако его «язык железный», влюблённость в гигантские огненные машины (поэма «Наш курай») породили большей частью литературные курьёзы. Формальные увлечения, «шаманское отношение» к слову, проявившееся у А. Кутуя («Старая пила»), уводили в сторону от показа живых черт характера. Этим же путём пошёл и Джалиль. Ещё в стихотворении «Дитя труда» (написанном в 1922 году и опубликованном в журнале «Молодой рабочий», 1923, № 10–12), поэт пытается создать образ воспитанника завода. Его герой — сирота, он вырос на заводе.

Этот мальчуган — «батыр, дитя труда». Поэту нравятся и заплаты, и блестящая от машинного масла рубаха. Ему кажется, что груды железного лома — лучшая колыбель, заводской двор — лучшие ясли. В этом он видит поэзию завода.

В стихотворении, вошедшем в сборник «Барабыз» и названном «Старик труда» (1925), завод изображён ужасным скопищем металла, огня, а рабочий характеризуется такими определениями, как «кровавых откашливаний собиратель», у которого «грудь... окаменела». Изображение завода и рабочего пугает, а не привлекает... Думая воспеть завод, Джалиль показал его отталкивающим, уродливым. Влияние пролеткультовских принципов сказывается и в других произведениях этой поры («Динамо», 1925, и др.).

Подражая пролеткультовским произведениям, Джалиль стремится преобразовать ритмику, сделать её более разговорной. Но приходит к аритмии.

Такое влияние уводило Джалиля от традиций демократической татарской поэзии, тормозило дальнейшее развитие поэта.

«Вместо того, — говорилось в письме ЦК РКП „О Пролеткультах“, — чтобы помогать пролетарской молодёжи серьёзно учиться, углублять её коммунистический подход по всем вопросам жизни и искусства, далёкие по существу от коммунизма и враждебные ему художники и философы, провозгласив себя истинно пролетарскими, мешали рабочим... выйти на широкую дорогу свободного и действительно пролетарского творчества» ¹.

4. ВМЕСТЕ С КОМСОМОЛИЕЙ

В 1925 году Джалиль расстаётся с шумной Казанью, с рабфаком. Он едет на родину, в родное село Мустафино. В письме к Г. Мухаммадиевой 24 апреля 1925 года, за несколько месяцев до окончания рабфака, он пишет, что не спешит воспользоваться после рабфака своим правом поступления в институт и собирается на год-два приехать в родное село. Это не значит, что он считает законченным курс наук и намерен навсегда поселиться у себя в ауле. Но он хочет пожить пока в деревне. «Как бы то ни было, короче говоря: это возвращение — надолго, и в то же время это последнее свидание с Мустафино и Оренбургом, последнее с ними прощание... Но в любом случае я не уеду далеко от Мустафино, не покину КССР; поэтому на рабфаке я взял сельскохозяйственный уклон» ¹.

Получив 3 июня 1925 года свидетельство об окончании технического отделения рабфака, М. Джалиль направляется в родное Мустафино. Вскоре Оренбургский губком комсомола посылает его инструктором в уездный комитет комсомола Орска. Через год его переводят на ту же должность в Оренбург. Джалиль бывает на заводах и фабриках Орска и Оренбурга, разъезжает по районам, решает десятки важных задач. Инструктор комсомола — это боевой организатор молодёжи в битве с врагами, бандитами, в борьбе за новую мораль, за новый быт. Он в гуще жизни, он в центре десятков и сотен дел, он связан с молодёжью, с буднями множества деревень и предприятий.

В Орске Джалиль пишет заявление о приёме в коммунистическую партию. Комсомольский комитет города Орска 31 мая 1926 года даёт ему рекомендацию. Его рекомендуют также коммунисты, члены партии с 1918 года. Джалиля принимают кандидатом в члены партии (кандидатский стаж в то время равнялся двум годам). Об этом большом событии в своей жизни Джалиль пишет стихотворение-письмо «Брату, сестре» (1926). Он счастлив, горд, что его брат и он сам — члены одной ленинской семьи. Он клянётся, что всегда будет верным ленинцем, честным, мужественным, прямым.

Стремительный, жизнерадостный Джалиль пользуется среди товарищей большим авторитетом. Но возможности писать почти нет. «Давно уже почти ничего приличного не пишу... Разъезжаю по уезду. Бегу то на губернские, то на уездные совещания, конференции, съезды» ¹, — сообщает он татарскому писателю Кави Наджми.

Ещё меньше времени на творческую работу остаётся в Москве, куда он приезжает весной 1927 года в качестве делегата Всесоюзной комсомольской конференции, да так там и остаётся: его избирают членом татаро-башкирской секции ЦК ВЛКСМ. Джалиль вскоре, 17 июня, подаёт заявление о приёме в Московский университет и становится студентом литературного факультета. 19 июня 1931 года он получает диплом об окончании редакторско-публицистического отделения факультета литературы и искусства по циклу критики.

Критик А. К. Тарасенков вспоминает те годы, когда он вместе с Джалилем учился в 1-м Московском государственном университете, на литературном факультете. «Время сгладило за четверть с лишним века подробности его жизни в тот период, — пишет А. К. Тарасенков, — но отчётливо проступает через мглу дальнего времени его молодое смуглое лицо, его небольшая, но полная движения фигура, его страстные речи на комсомольских собраниях, его горячий пыл в учёбе. Это был весёлый, напористый, прямой парень, один из тех, кто из низов угнетённой при царизме национальности со всей страстью молодости рванулись к свету новой культуры, овладевая её высотами, как твердынями фронта. Он был хорошим товарищем. Но ничто тогда ещё не предвещало в нём удивительной биографии героя» ².

В Москве поэт живёт прежней кипучей жизнью комсомольского вожака. В августе 1927 года его утверждают редактором детского журнала «Кечкэнэ иптэшлэр» («Маленькие товарищи»), который издавался в Москве на татарском языке. Он — член редколлегии журнала «Яшь эшче» («Молодой рабочий»), представитель татаро-башкирской секции ЦК ВЛКСМ при отделе Совнацмен Наркомпроса, редактор журнала «Октябрь баласы» («Октябрёнок») (с 1929 вплоть до 1932 года, когда журнал переводится в Казань). Джалиль успевает читать лекции на заводах, заседать в татарской секции МАППа, выполнять десятки поручений ЦК ВЛКСМ. 9 марта 1929 года партийная организация МГУ принимает его в члены партии. 20 апреля Хамовнический райком ВКП(б) Москвы выдаёт ему партийный билет.

У него выходят новые книги. Вслед за сборником «Барабыз» выходит сборник «Иптэшкэ» («Товарищу». Москва, Центральное издательство народов СССР, 1929), а затем последовали и другие сборники ¹.

Основной чертой поэзии Джалиля этих лет является её многотемность. Если в 1924–1925 годах он по преимуществу рисует революционную борьбу, революционные сражения, то теперь поэт стремится написать обо всём, что кажется ему важным в буднях стройки, рассказать о многообразной жизни страны, жизни рабочих и крестьян, колхозов и заводов.

Большая часть его произведений непосредственно связана с общественно-политической и редакторской работой. Это стихотворения и статьи, посвящённые борьбе с религией, стихи для детей.

Пожалуй, не найти татарского поэта, прозаика, который не писал бы об исламе, о священнослужителях — муллах. Это было демократической традицией татарской литературы со времён Тукая, уже в годы революции 1905 года начавшего отчаянную борьбу с клерикальными традициями, противостоявшими становлению личности. М. Гафури печатает в середине двадцатых годов повесть «Черноликие» — гневный протест против человеконенавистничества, клерикализма, против обычаев и законов, отвергавших любовь. X. Такташ создаёт богоборческую «Трагедию детей земли» (1923), которая шла на сценах Казани под улюлюканье мещан и аплодисменты молодёжи. Поэт Н. Исанбет пишет книгу «Происхождение ислама» (1922).

Ещё в 1923 году в татарском сатирическом журнале «Чаян» была опубликована первая поэма Джалиля «Новая история пророков» ¹ (поэт сам именовал её балладой), основанная, как и известная поэма Г. Тукая «Новый Кисекбаш», на использовании религиозных легенд, прежде всего книги Рабгузи «Кыйссаи аль анбия» («История пророков»), относящейся к XIV веку. Люди восстают против святых, бросают в огонь пророка Ибрагима. Бог, аллах, начинает войну против вольнолюбивых идей, желая вновь сделать их рабами. Но люди непокорны: «У сынов Адама есть воля, гордость; они не склоняются перед аллахом, перед небом». Поэт воспевает гордость освободившегося человека, противопоставляя её рабской психологии.

Джалиль пишет стихи «Нота» (1924), «Слезай с мечети» (1924), «Победим» (1925), издаёт сборник «Маленькие безбожники» ², где помещает свою статью о материалах к кампаниям против уразы (пост) и праздника курбан, небольшие агитационные сценки «Исмай и Муртый», «Священный плод», «Колхозу — зерно, мулле — кулак». Поэт пишет и статьи о методике антирелигиозной борьбы ³.

Работа Джалиля была положительно оценена ⁴, хотя художественная сила многих его атеистических произведений невелика. Поэт связывает антирелигиозную борьбу с обучением в школе, с трудом рабочих и крестьян, делая её частью общего пролетарского наступления на классового врага. Любопытно, что такого рода произведения Джалиль пишет и для детей. Так, в небольшой сценке «Колхозу — зерно, мулле — кулак» (1931) М. Джалиль в доступной форме показывает детям вред религиозных праздников.

Произведения для детей всегда занимали большое место в творчестве М. Джалиля.

В одной из рукописных «книг» маленького поэта дошёл до нас его сказочный рассказ «Страшная картина леса» (датируется ноябрём 1918 года). Подзаголовок указывает, что он написан «в подражание М. Гафури» (очевидно, сказке «Заятулек и Сусылу»). Собравшиеся у вечернего костра дети слушают рассказ деда Салима об отважной девушке, которая не пожелала стать подругой дива и утопилась. Этот рассказ не единственный. В те годы Джалиль написал их множество: «Ежата», «Детская охота», «Актырнак».

В журнале «Маленькие товарищи» публикуются его рассказы «Дневник Гали», «Октябрь» (в № 2–3 за 1924 год). Произведения эти наивны, но полны юного задора.

Думается, не случайно стал М. Джалиль впоследствии редактором детских журналов. В 1929 году поэт выпускает книгу «Пионерская работа в деревне» ¹, написанную по поручению Центрального пионерского бюро и татаро-башкирской секции при ЦК комсомола. Книга содержит огромный фактический материал и представляет плод самостоятельного его изучения, осмысления. Джалиль говорит о постановке пионерской работы в Татарии.

Детская татарская советская литература в те годы, когда Джалиль начал писать свои первые произведения для детей, только рождалась; заново осмыслялся опыт классики, произведений Г. Тукая, М. Гафури. Деятельность Джалиля на этом поприще высоко ценилась в то время.

Так, в журнале «Атака» помещена развёрнутая рецензия на журнал «Октябрёнок» ². Рецензент отмечает, что «по сравнению с русской детской литературой татарская очень неразвита, однако прилагается весьма мало усилий для того, чтобы изменить это положение». Зиз подробно рассматривает номера журнала, который, по его мнению, «работает с полным пониманием ответственности такого важного фронта». «Октябрёнок», заявляет рецензент, «завоевал право на роль воспитателя детей в духе коммунизма».

Татарский поэт Ф. Карим, также отмечая отставание детской литературы, пишет, что росту, подъёму её во многом способствовал в последнее время журнал «Октябрёнок» ¹.

М. Максуд, говоря о Джалиле — редакторе детских и молодёжных журналов, авторе произведений для детей и юношества, — пишет, что он — «один из наиболее результативных, наиболее активных писателей из числа тех, кто создавал литературу для детей, литературу для молодёжи» ².

Тематически произведения Джалиля для детей очень разнообразны. Поэт пишет о сиротах, которых было много после гражданской войны («Сироты», 1926), агитационные рассказы о гигиене («Нос», 1927), о новом латинском алфавите («Оказывается, вы за новый алфавит...», 1927), о Всемирном молодёжном дне («Праздник дядей», 1927), о борьбе с сусликами («Война с сусликами», 1927), о буднях школы («Октябрьская явь — день роста и побед»), шуточные стихотворения («Шакир и Гали»), о детях-садоводах («В саду на работе», 1920), об отдыхе детей («В лагере», 1929), одноактные пьески о школьной жизни («Буксир», 1929).

Много написано поэтом песен для детей. Среди них и игровые, и шуточные, и марши, и лирические песни. Они созданы в содружестве с композитором Латифом Хамиди. Влияние народного творчества отчётливо выявляется в них. Интерес к музыкальным произведениям, родившийся у Джалиля в эти годы, в будущем приведёт к появлению либретто. Ясность и лаконизм, простота и доходчивость, которых требовали детские стихотворения и особенно песни, сказались на всей поэзии Джалиля.

Вся «черновая» работа агитатора, журналиста делается им вдохновенно. Он действительно весь в буднях страны, вместе с ней на стройках.

Стихи его публикуются в московских и казанских газетах и журналах. О том, как быстро растёт в эти годы поэт, свидетельствует характерный факт. В 1924 году на обложке № 23 журнала «Кечкенэ иптэшлэр» («Маленькие товарищи») помещено сообщение о составе авторов ежемесячника. Актив журнала делился на «молодых» (среди которых назван и Джалиль) и «старых» писателей (среди последних — Кутуй, Наджми, Такташ, Максуд). Ровно через три года «молодой» Джалиль стал редактором этого журнала, признанным писателем. Недаром Г. Ибрагимов в статье «Привет издалека», посвящённой десятилетию Татарской республики (1930), среди заслуженных писателей, которыми может гордиться литература, называет и имя «москвича Мусы Джалиля» ¹.

Джалиль писал впоследствии: «Комсомольская работа обогатила мой жизненный опыт, закалила меня, воспитала во мне новый взгляд на жизнь... Закалка в комсомольской работе, накопленный немалый практический опыт, приезд в Москву были для меня большим толчком, усилили творческую активность» ².

Во «взрослой» поэзии Джалиля этих лет главное место занимает современник, живущий в ногу со временем.

Герой Джалиля полон энергии и веры в себя, в свои силы. Он любит своё время, своих товарищей, ему дорога комсомолия двадцатых годов:

Позднее в посвящении к сборнику «Орденоносные миллионы», куда вошло много работ этих лет, Джалиль писал: «Эти произведения посвящаю 15-летию Ленинского комсомола, проявившего под руководством партии большевиков невиданный героизм на кровавых и бескровных фронтах...» ¹

В стихотворении «О смерти» (1927) поэт показывает, как в каждой семье из поколения в поколение передаётся эстафета борьбы за общее дело. Моряк ушёл воевать, дома остался его сын. И он готов идти по стопам отца. «А у меня есть мать», — пишет Джалиль. Она горда своим сыном, достойным великих боевых лет. Джалиль говорит:

Поэт вспомнил потом эти строки в моабитских тетрадях в стихотворении «Прости, родина!».

Путь страны труден. Короткие лирические строки из незаконченного стихотворения «Не говори о нашем детстве» (1928) звучат как запись из дневника строителя:

Радость в представлении Джалиля заключается в самой борьбе, в преодолении препятствий. «Ночной мороз леденил тело, пушок на лице застывал ледяной коркой. Но скажите, разве тогда сердце покрылось снегом?» («Солнечному дню», 1928). Он ополчается против тех, кому не дороги радости борьбы и схватки, кто не верит в будущее страны: «Нам не спутники те, кто не видит радостей в завтра, кто побеждён трудностями и отступает со слезами...»

Джалиль, инструктор комсомола, непосредственный участник общего строительства, воссоздаёт атмосферу больших социальных изменений, ломки всего жизненного уклада.

Но он — и в этом его сила — остаётся открытым и другим переживаниям, не связанным с социальными потрясениями.

Одно из лучших его ранних стихотворений о первом дне пахоты:

Это полнокровное стихотворение стоит особняком среди его произведений этих лет и вообще в татарской поэзии того времени. Оно выделяется свежестью, ясностью и чистотой выраженного в нём чувства. Видимо, поэт, коснувшись родной темы, как бы забыл об ухищрениях пролеткультовской поэтики. Недаром это стихотворение не вошло в сборник «Идём» и было напечатано впервые лишь в 1929 году в сборнике «Товарищу».

В «деревенских» стихах поэта возникают колоритные зарисовки. Вот один из героев Джалиля — из числа тех, с кем ему приходилось работать и бороться. Делегат съезда спешит домой. Пусть шумит весна, пусть дороги стали непроезжими, он торопится:

Его ждут односельчане. Он должен рассказать о Калинине, которого видел в Москве, о его речи, о новой жизни крестьянина. Чувствуется, что Джалиль хорошо знает своего героя; отсюда лаконизм и психологическая убедительность. Стихи поэта — плоды его наблюдений над быстро изменяющейся жизнью деревни.

В стихотворении «На заводе Орлее» (1926) поэт рассказывает о своих впечатлениях от Оренбургского лесопильного завода, ему удаётся найти нужные слова, нужные интонации. Гремит рабочий шум, радостный шум. Завод — не чудовище, он весел и могуч.

Поражённый ладным, ловким процессом работы, его своеобразной шумовой оркестровкой, Джалиль пытается в звуках изобразить ошеломивший его творческий гул. Это хорошо передано переводчиком А. Минихом.

В шуме «Орлеса» Джалиль слышит интонации боя: грохот похож на треск пулемёта. Его мысли как бы подтверждает рабочий завода, участник боёв 1905 и 1917 годов.

Джалиль мечтает о том, что тишина сельских полей будет взорвана рабочим шумом машин, что деревня станет иначе жить, так, как живут рабочие.

Поэт находится в дороге вместе со всей страной. К стихотворению «В пути» (1926) Джалиль добавил несколько строф, которые хорошо выражают то главное, что вошло в его поэзию:

В рукописи рукой Джалиля написано: «Добавлено в августе 1927 года в Москве». Новые строфы как бы подтверждают, что Джалиль не свернёт с избранного пути... Стихи были для него военным паролем, пропуском на строительные площадки страны.

5. ПЕРЕЛОМНЫЕ ГОДЫ

К 1929 году Джалиль прошёл уже десятилетний творческий путь, вписав своё имя в историю татарской литературы двадцатых годов. Итогом работы писателя в двадцатые годы были сборники «Орденоносные миллионы» (1934), вышедший на татарском языке, и «Стихи» (1935), напечатанный на русском языке в Москве. Отношение литературной общественности к обеим книгам поэта было самое положительное.

Однако именно в эти годы (1929–1933) намечается новый поворот в творчестве Джалиля.

Вся поэзия Джалиля двадцатых годов и начала тридцатых, несмотря на её значимость для татарской литературы, была, в сущности, лишь юношеской пробой сил. Джалиль не столь уж серьёзно размышлял над задачами литературы, поэзия была не единственно важным для него делом.

В № 1 журнала «Ударниклар» («Ударники») за 1931 год в разделе, где читатель знакомится с творческими планами писателей, сообщается, что «М. Джалиль работает в области критики и теории литературы». В критических выступлениях Джалиля особенности этого переломного этапа его творчества отразились, пожалуй, даже более наглядно, чем в поэзии.

Джалиль всегда подчёркивал, что борьба — главное в жизни страны, в художественной работе писателя, поэт — это солдат, боец.

писал он в стихотворении «Когда беснуется снежный буран...» (1927).

Стремление к дальнейшему совершенствованию художественного мастерства вынуждает поэта по-новому осмыслить вопросы её специфики, её поэтические задачи.

Понимание Джалилем художественности долгое время оставалось весьма узким. Характерны советы, которые он даёт молодым поэтам. Джалиль поучает: «...стихотворение не получится от зарифмовывания простых слов», он требует от начинающего «красивых слов, новых, интересных, красивых сравнений» ¹, приводя как пример для подражания четверостишие:

Поэт явно не понимает, чем достигается подлинная образность. Такое непонимание было свойственно многим поэтам, которые, в поисках слов небывалых, соответствующих небывалой действительности, уходили от традиций, теряли вкус к истинно художественному слову.

Он сам придумывает «красивые» образы. В поэме «Пройденные пути», например, встречаются такие строки:

Джалиля привлекают нарочитые, надуманные образы. В одном из стихотворений он пишет: «Меня ждёт смерть, там, в глазу недалёких дорог» («Смерти», 1927). В другом: «Медленно бьётся сердце, а в душе, осмелев, бессмертные желания грозят пальцем смертельной тишине» («В больнице», 1928) ³.

Схематизм в понимании художественной образности сказывается и в оценке творчества отдельных писателей.

Так, Джалиль истинной поэзии, поэзии Такташа противопоставляет «лозунговую» поэзию и выступает в защиту последней ¹. Он не видит, что Такташ тоже агитирует, убеждает, но не лозунгами, не тезисами, а высокой художественной образностью своих произведений.

В этом, несомненно, отразилось влияние на Джалиля рапповской критики.

Однако это влияние всё уменьшалось, чему во многом способствовал всё же происходивший качественный подъём татарской литературы, который был заметен и в критике.

В это время всё больше признаётся необходимость освоения лучших традиций классической литературы. Г. Ибрагимов, например, считая, что высокий идейный уровень литературой уже завоёван, утверждает как самую главную задачу — необходимость достигнуть высокого совершенства формы: «Здесь нужна упорная борьба, здесь перед нами ещё ступени, на которые нужно подняться» ². Г. Ибрагимов указывает прежде всего на недостатки в языке, стиле многих произведений. Также остро ставится им вопрос о постижении характера советского человека, о том, какими средствами можно раскрыть этот характер.

Джалиль постепенно преодолевает ограниченность в понимании художественности; говорит о необходимости многограннее отображать действительность, видеть сложность своего героя.

В критических выступлениях Джалиль утверждает, что «людей нужно изображать со всеми противоречиями в сознании и мыслях, на основе сложной общественной жизни, классовой борьбы, в непрестанном движении и внутреннем изменении — ярко и живо» ¹.

В статье «На высокий уровень молодёжную литературу» Джалиль с одобрением отзывается о поэме Ф. Карима «Седьмая ночь», в которой автору удалось создать реалистические образы рабочих, и говорит о недопустимости голой патетики, «лозунговости» в изображении героя времени.

Реализм, сторонником которого объявляет себя поэт, требует «отражать действительность точно и широко» ². Социалистический реализм, считает поэт, идёт в этом направлении ещё дальше. «Социалистический реализм поможет нашей литературе показать эпоху социализма во всей сложности, со всей правдивостью» ³. Понятие правдивости в искусстве также сложно. «Нельзя забывать о двух моментах в правдивом отражении действительности. С одной стороны, в наших произведениях должна быть отчётливо выражена партийность, классовая направленность... С другой стороны, наши произведения должны быть высокохудожественными. Они не должны пользоваться методом сухой агитации. В них действительность должна отражаться в живых образах, в живых картинах, своими художественными средствами. У нас многие произведения с этой-то стороны и хромают. У нас вместо живых коммунистов, ударников, колхозников часто даются схемы, непохожие на людей. Их движения напоминают механизм, сооружённый автором, а слова — заранее написанные речи. Вот это уже не отражение правды действительности...» — пишет М. Джалиль в той же статье «Советская драматургия в новый период».

Оценивая повесть М. Амира «Человек из нашего села», М. Джалиль видит удачу «не только в правильности идеи, верности композиции. Удача произведения в жизненности героев, в том, что писатель сумел создать социальные типы, глубоко вскрыть их взаимоотношения» ⁴. Он хвалит М. Амира и за «простой, лёгкий язык». Он призывает молодых писателей стремиться «к простоте и ясности языка, обоснованности сравнений, их реалистичности» ¹ и высмеивает ряд громоздких, надуманных образов, подобных тем, которые он сам же когда-то восхвалял. Поэт-критик стремится доказать, что в художественном произведении всё решает образ героя. «Работа над живыми характерами — важная задача новой эпохи» ².

Рецензируя стихи поэта-рабочего Лотфи Валита, ударника завода «Шарикоподшипник», Джалиль главное внимание обращает на то, как молодой поэт показывает человека. Существенным недостатком его стихов Джалиль считает то, что «у него роль главного героя в произведении играют машины, он совершенно забывает о живых людях. Прочитаешь его стихи, и возникает ощущение, что всё это железо, все эти материалы движутся сами, живут самостоятельно» ³.

Утверждая в критике важность создания образа современника, Джалиль и в своём творчестве стремится к осуществлению этой задачи. Намечаются те черты поэтического облика Джалиля, которые яснее проступят в поэзии второй половины тридцатых годов. Но сказать, что перелом в творчестве поэта произошёл мгновенно, было бы неверно.

Прямолинейность в характеристике героя мы ещё находим в стихотворениях 1929–1933 годов.

Вот поэт знакомится с девушкой из села. Очень трудно предположить, что речь пойдёт о любви героев, когда читаешь такие строки:

Пренебрежение основой лирической поэзии — верностью природе чувства, следованию его естественному развитию — разрушает ткань произведения.

Даже такие стихи, как «Пожар», «О полюсе», цикл произведений о Каспии, написанные гораздо лучше, чем названные выше, оставляют нас равнодушными. В них много взывающих к сопереживанию слов, но мало истинного волнения.

Создаются в эти годы и поэмы: «Хулиган» (1928–1929), «Сарвар» (1929), «Зайнаб» (1932), «Письмо с Волги» (1933); наиболее интересные среди них — «Хулиган» и «Сарвар». В этой последней поэме Джалиль с глубоким искренним сочувствием рассказывает о комсомолке Сарвар. Она полюбила и вышла замуж за любимого. Но счастье её отравлено тем, что муж сторонится её прежних друзей — комсомольцев, не пускает её из дому. В произведение пришёл живой человек, а вместе с ним простой, гибкий и звучный язык, прозрачная композиция, обилие бытовых подробностей.

Поэма написана под сильнейшим влиянием Такташа. Разговорность, большое количество рефренов, проходящих через всё произведение, внимание к оттенкам эмоций героини, страстная заинтересованность рассказчика — всё это напоминает «Деревню Сыркыды», «Века и минуты», «Алсу», «Мукамая» Такташа. Лёгкость, подвижность ритма, ранее бывшего угловатым, тяжёлым, также идёт от Такташа, преобразователя татарской ритмики.

В рукописях Джалиля была найдена поэма «Хулиган», датируемая 1928–1929 годами (опубликована в трёхтомнике). Она интересна как попытка глубоко проникнуть в сложность будней, решительно вмешаться в них. Жаль, что поэт не смог опубликовать её ещё в те годы.

Бибинур тяжело переживает, что её любимый Шайхи стал пьяницей: «Это ты пьяный бродил по улицам?.. С криком остановился у фабкома? Камнем кинул в нас, разбил окно, ругался...» О Шайхи написали в стенгазете. «Читай!» — говорит Бибинур, но Шайхи не умеет читать. И вот заседание фабкома, членом которого является и Бибинур. Фабком единодушно осуждает Шайхи. Бибинур не согласна, её отпугивает формальное отношение фабкомовцев к происходящему: «Председатель курит, секретарь пишет. Помощник возится... На столе печать, четыре штемпеля, пяток толстых „дел“...» Она не выдерживает: «Это ли борьба, это ли, товарищ председатель, твоё соловьиное пение насчёт заботы о тружениках? Где культсекция? Где культфонд? Где эти деньги? Десятками делаете печати и штемпеля, открываете пивные для рабочих...» Бибинур заставила расшевелиться фабкомовцев. Но председатель твердил упрямо: «У нас есть циркуляр — объявить войну хулиганам»... Джалиль воюет с компанейщиной, бюрократизмом, бездушием.

Он по-прежнему полон боевого задора, но стремится увидеть сложность и трудность борьбы.

Изменения, происходившие в творчестве Джалиля в 1929–1933 годах, можно с наибольшей наглядностью проследить на произведениях интимно-лирических: Джалиль всё больше обращается к внутреннему миру человека своей эпохи, здесь ищет решение сложных конфликтов, здесь пытается найти ключ к преобразованию своей поэзии. Человек вновь начинает перемещаться в центр его поэзии, через человека пытается поэт показать социальное, классовое, политическое.

Стихотворение 1932 года «Наша любовь» рассказывает о чувстве двух «членов волостного комитета». Любовь не мешала борьбе и в годы гражданской войны, утверждает поэт, она и тогда была красива, высока.

Свободно и легко входят в стихотворение детали жизни, которые ранее так не удавались поэту, события, картины тех грозовых лет:

Рассказ о борьбе, о тяжёлых испытаниях как-то особенно достоверен, когда в нём — и любовь, и ласковая улыбка.

Вагон, в котором ехали друзья, поэт именует красным. Маленькая деталь, но сколько в ней смысла! Красный вагон, как известно, товарный. И то, что поэт называет вагон «красным», не подчёркивая, что это — товарный, сразу переносит нас в эпоху гражданской войны, когда всё суровое было привычным, естественным.

В этом стихотворении нет и следа надуманных образов.

Так жизнь с её горестями и радостями, великим и малым, прекрасным и низменным начинает входить в поэзию Джалиля, властно изменяя весь её характер.

Это отметила и современная Джалилю критика.

«Огромный идейно-художественный рост, широкая тематика, отражающая многообразие социалистической действительности, глубокая идейная насыщенность и значительный рост художественной культуры — вот характернейшие черты современной татарской литературы, в частности поэзии.

Яркой иллюстрацией к сказанному может служить маленькая книжка стихов татарского поэта Мусы Джалиля в авторизованном переводе Александра Миниха» ¹, — писал о сборнике «Стихи» С. Гамалов.

Он выражал уверенность, что «маленькая книжка стихов Мусы Джалиля доставит большую радость советскому читателю подлинной поэтичностью, сочетающей в себе железную волю с мягкой лиричностью, великий гнев с нежной любовью» ².