Муссон Дервиш

Берег Занджи.

«Занджи», слово из старинного персидского, означающее — чёрные люди, так что Занзибар, Занджи-бар, означает «берег чёрных людей». Так называют всё восточно- африканское побережъе находящееся под арабским влиянием, от Мозамбика до Сомали.

Торговцы из Йемена и Омана посещают эти места уже по крайней мере две тысячи лет. «Прибрежное плавание в Эритрейском море» - руководство по плаванию в западной части Индийского океана, было написано греческим купцом из Александрии в 110 году нашей эры.

В нём упоминается множество торговых городов на восточном побережье Африки. Самым южным из них была Софала, современная Бейра в Мозамбике. Многие считают, что Софала, это библейский Офир, откуда царь Саломон привозил золото и слоновую кость. Золото, слоновая кость и рабы приносили арабам такое богатство, что в 1840 году султан Омана перенёс свой двор в Занзибар. Его потомки правили оттуда до самой кровавой революции в 1964 году. Помимо ислама объединяющим фактором для занджи был общий язык — суахили.

Для меня суахили язык особенный, это первый иностранный, который я начал учить, задолго до того как принялся за английский, французский либо что-то другое, более полезное. Я не могу сказать, почему это был именно суахили. С детства я знал чешский и русский, так что это был совсем нелогичный шаг. В шестнадцать лет, из своих скромных сбережений я внёс плату в крупнейшей языковой школе в городе и записался на вечерние курсы суахили. Каждый год мы начинали учиться примерно вшестером, но уже через несколько недель нас оставалось только двое — я и Кирилл, ученик краснодеревщика, на год младше меня. И никто из нас не мог объяснить, почему мы выбрали суахили. Конечно, мы оба мечтали путешествовать, но Восточная Африка, это всего лишь одно из многих мест и мы знали, что английский или немецкий были бы намного полезнее.

Люди говорят, что если знаешь два, три языка, то выучить ещё один совсем просто. Я в этом не уверен. Подобное слышишь лишь от тех, кому и один иностранный выучить лень. Не имеет значения, по какому методу вы учите язык, все они включают одно правило: языком необходимо заниматься час в день, каждый день без исключений. Если же вы оказываетесь в стране где на этом языке говорят, то будет проще, он будет вбиваться вам в голову весь день.

Самый лучший способ изучения языка, который я знаю, был усовершенствован сэром Ричардом Бартоном, который свободно говорил на многих восточных языках. Он жил с местной женщиной, не говорящей по английски. Я тоже могу рекомендовать этот метод, прогресс в изучении быстрый и приятный, к тому же вы поймёте ещё одну вещь. Живя с женщиной, с которой вы не можете свободно говорить, вы обнаружите, что большая часть человеческого общения является простой болтовнёй. Возможно около восьмидесяти процентов того, что мы произносим, просто бессмысленные пассажи, необязательное напряжение голосовых связок. Если ваша спутница вдруг углубится в лингвистические дебри, достаточно изредка поглядывать на неё и периодически вставлять слова, вы вряд ли упустите что-то важное, если не очень хорошо понимаете её язык, осмысленная беседа достаточно редкий феномен.

Я был ещё школьником, когда начал учить суахили, но местом занятий была университетская библиотека. Моя будущая Альма Матер, Карлов университет был основан в 1348 году. Его библиотека — огромный зал в стиле барокко в центре Старой Праги.

Сводчатые потолки расписаны фресками, высокие, узкие окна пропускают мало света и в аудитории постоянно угрюмый сумрак. Эмалевые печи, высотой в два этажа, никогда не топились и зимой было морозно. Рядами стоят квадратные дубовые столы, маленькие настольные лампы отбрасывают круг света размерами чуть больше книги. В тусклом свете едва можно разглядеть дальний конец огромного помещения, заполненного приглушённым бормотанием студентов, готовящихся к экзаменам. Мне нравилась атмосфера места: затхлый запах книг, закрывающих все стены, шушуканье студентов, равнодушный библиотекарь за письменным столом на приподнятой платформе. Это была первая, из длинной череды библиотек, служивших мне суррогатным домом, когда я был в Пути.

После четырёх лет занятий суахили я начал учить классический арабский, но, прежде чем успел достичь хоть какого-то заметного прогресса, мне представилась возможность сбежать из коммунистической Европы. Я проскользнул под Железным Занавесом и направился совсем в другом направлении, так что мои знания остались невостребованными на следующие двадцать лет. Суахили пришёл с Занзибара, у него сложная, чужеродная грамматика, её упрощают, когда суахили служит в качестве общего языка общения на побережье. Но на Занзибаре говорят без упрощений. Чистота разговорного языка, поэзия для слуха. Уличные лоточники торгуются о цене, родители покрикивают на детей, водители отпускаю замечания по поводу прохожих женщин, всё это на чистейшем, удивительно богатом языке. Спустя двадцать лет, с полученными в аудитории знаниями, мне нужно было многому научиться. Я собирался остановиться где-нибудь, чтобы заняться этим. Будучи в Ламу, я обнаружил, что суахили, на котором там говорят, ужасен, если на нём вообще говорят.

Побережье Суахили плоское, однообразное и скучное. Низкие мангровые заросли отороченные коралловыми рифами, омываемые сильным Сомалийским течением. Оно стало свидетелем моего самого крупного навигационного просчёта на сегодняшний день. Это был хороший урок, я не точно сопоставил ориентиры с картой. То, что видишь здесь на горизонте затянутом дымкой, может соответствовать практически любому месту на карте.

Во время ночного перехода в Мтвапа Крик, в пригорода Момбасы, я попал впросак.

Утреннее определение с секстантом предупредило, что мы прошли вдоль берега гораздо дальше, чем я думал. Я не поверил, это означало бы, что средняя скорость в течении ночи была девять узлов. Теоретическая скорость «Кехаара» шесть узлов. Я сравнил туманную береговую линию с картой, всё прекрасно совпадало. Нет, похоже на этот раз секстант ошибся. Я отметил результат определения в журнале как «неубедительный» и направился в реку через сложный проход между рифами руководствуясь подробной картой Мтвапа Крик.

Яхт клуб оказался там, где и должен был находиться, я встал на якорь напротив него.

Представьте моё удивление, когда менеджер тактично поправил меня: мы были не в Мтвапа а в Килифи, в двадцати милях дальше по побережью. Только теперь, внимательно присмотревшись, я убедился, что карта не точно соответствовала местности. Здесь был автомобильный мост, река была шире, рифы расположены по другому, не было маяка. Всё это я проигнорировал. Мы должны были быть в Мтвапа и я подогнал местность под карту.

Секстант опять оказался прав. Вы можете с ехидцей спросить, мол не пора ли приобрести GPS? Я, так же ехидно вам отвечу: - Не упоминайте Килифи и GPS в одном предложении.

Годом раньше моего памятного ляпсуса шкипер из Германии потерял лодку лишь потому, что предпочитал смотреть на GPS а не на горизонт. Он вышел из Килифи с новой командой туристов рюкзачников. Из за сильного течения, отлива и дующего в сторону берега пассата условия в море были очень некомфортными. Вся команда укачалась и шкипер повернул обратно. Тем временем стемнело и он попытался войти ночью. Это самоубийственное решение, никто из местных яхтсменов на это не решился бы. Каким то образом он нашёл путь между рифами, и когда уже заходил в реку, передал румпель одному из членов команды, страдающему от морской болезни, а сам спустился вниз, проверить GPS. Зачем? Уже ясно были видны береговые огни в ста ярдах. Лодка врезалась в каменный утёс, выдающийся с северного мыса. Команда выбралась на берег, но пассат раздробил ферро-цементную лодку в порошок.

Со времён колониальной эры в Африке осталось много яхт-клубов. В Танзании они эксклюзивные, помпезные и дорогие. В Кении наоборот, дружелюбные и дешёвые. Там безопасно оставить лодку и отправиться путешествовать по стране. Но на Занзибаре нет действующего яхт-клуба, был один, но всё что от него осталось, это лицензия на продажу алкоголя. Там приходится стоять на рейде, ближе к городу среди паромов с материка, либо на две мили к северу от города, возле пляжа. Ни одно из этих мест не обеспечивает ни комфорт ни безопасность.

Занзибар это остров, длиной 60 миль. В главном городе, который тоже называется Занзибар, проживает сто тысяч человек. Трудно сказать, что делает его привлекательным.

Привлекает не какая то отдельная особенность, а множество мелких деталей вкупе. Занзибар всегда был торговым и деловым центром восточной Африки. Стоун Таун хорошо сохранился, многие здания отреставрированы или реставрируются. Знаменитые резные двери, новые и старые, извилистые узкие улицы, безуспешно пытающиеся справиться с современным потоком машин, базары, лавки специй, продавцы кофе, туристы, моряки с доу. Повсюду древность и недавнее прошлое смешиваются с современностью, самые различные влияния встречаются здесь. Не могу себе представить более депрессивного сочетания, чем ислам и коммунизм вместе: унылое, немыслимое отрицание жизни. Но африканское жизнелюбие пережило и это. Много бледнокожих попало под очарование Африки, многие остались здесь, но спроси их почему, и они не смогут дать вразумительного ответа. Как можно объяснить, что умный и способный человек едва сводит концы с концами в стране, где ему не рады, где нет даже минимального комфорта и безопасности, где общая бедность и болезни влияют и на его собственное положение? Это невозможно объяснить никакими рациональными доводами, не испытав на себе.

Однажды, на якорной стоянке на Занзибаре, я проснулся в сумерках от боя барабанов, разносящегося над водой. Это «нгома». Африканцы возвращались с рыбалки на рифе, били в барабаны и пели. И я подумал, что вот она — жизнь, какой она была до коммунизма, до ислама, до аристотелевой логики — первобытная песня живого человека. И сразу захотелось стать её частью, жить по принципу: -Да чёрт с ним, с завтра! - по сравнению с которым наша обывательская осторожность кажется стерильной и безжизненной. Глядя как они весело набиваются в и без того переполненное такси, громко торгуются за каждый манго или жадно запихивают в рот рисовую кашу с растресканного блюда, понимаешь, что им тоже ничто не чуждо. Они живут сейчас, сегодня, нищие, грязные, без надежд на будущее, свободные от неврозов и агонизирующей нерешительности. И незаметно, постепенно тебя затягивает в это, независимо от того, насколько не в своей тарелке ты чувствовал себя вначале. И если ты не достаточно сильный и циничный, то рискуешь легко потерять свою хрупкую идентичность, не приобретя новой. В таком месте владение собственной лодкой избавляет от любых неудобств, к которым это может привести. Где бы ты не находился, у тебя есть своё убежище, где можно укрыться. Не отель, не другое обезличенное жильё, у тебя с собой твой дом. После суматошного дня ты возвращаешься в свой угол, своё жилище. Так легче сохранить свою идентичность в сложных и ошеломляющих условиях. Я считаю, что нигде это не является таким важным, как в Африке, ибо мало что может быть более жалким, чем белый человек потерявший своё племя.

Лодка также даёт свободу выбора. Это последний образ жизни, когда можно послать всех вокруг. На своей лодке можешь жить так, как считаешь нужным, сам распоряжаться своим временем, принимать собственные решения. Можешь уйти куда угодно и когда угодно, и к чёрту всё вокруг. В Африке, в сочетании с местными нравами, это превращается в сильнейшее чувство личной независимости. По многим причинам обычные яхтсмены не ходят в этой части Индийского океана. Они пересекают его и идут дальше. Но оставшись здесь на некоторое время, попадаешь под действие чар и уйти из Африки оказывается очень трудно.

Я бросил писать и высунул голову в люк, чтобы почувствовать бриз, освежить мозги, вернуть свои мысли обратно на землю, к реальности. Похоже моё сочинительство завело меня куда то далеко. Огляделся вокруг. Стая грифов кружила над головой, голосистый муэдзин из громкоговорителя зазывал правоверных на вечернюю молитву. Мимо «Кехаара» прошли парусные доу, пробиваясь против свежего бриза. Время полного прилива, мутная коричневая вода пролива Ламу шелестит песчинками по бортам. Реальность? Какая реальность? Африканская реальность? В Африке ничего не делается просто. Вероятность совершения простых действий здесь описывается кривой, извивающейся, прежде чем выстрелить по касательной в сомнительное. Банальное и очевидное каждый день переплетается со странным и невероятным. Хотите реальности? Почитайте сегодняшние газеты: - В Сомали три само провозглашённых президента и огромные территории, которые игнорируют их всех. - Бывший президент Замбии, управлявший страной двадцать семь лет, депортирован, как нелегальный эмигрант. Кто-то раскопал, что он вовсе не Замбиец, а родился в Малави. - Заир прекратил хождение своей обесцененной инфляцией валюты и ввёл в обращение «Новый Заир». Правительство заявило, что отныне все сделки с алмазами, а там это большой бизнес, будут проводиться не в американских долларах а в «Новых Заирах».

Все согласились. Проблема лишь в том, что Центральная провинция, в которой производятся все эти алмазы, не признаёт «Новый Заир» как легальную валюту и использует старую, которая стала нелегальной два года назад. - Кения: матч местной футбольной лиги был прерван, когда болельщики заметили в одних из ворот бутылку воды. Заподозрив, что это «жу-жу», амулет для защиты от гола, они наводнили поле, требуя убрать её. В завязавшейся потасовке множество зрителей и тренер получили травмы. Игра была продолжена, когда пострадавших увезли в больницу. Это примеры только из одной дневной газеты. Хотите ещё «приземлённой» реальности?

Вдоль побережья Кении протянулся пояс из пунктов наблюдения, оборудованных по последнему слову техники и технологии, установленных специалистами американского флота. Он тянется от Кисивани, на юге, до Ламу. Высокие башни радаров с маленькими аккуратными домиками у основания окружены заборами с колючей проволокой и охраняются вооружёнными часовыми 24 часа в сутки. Радары крутятся, снаружи на домиках горит свет, охрана настороже, но никто не смотрит на экраны радаров. Комнаты управления всегда пусты. Всё это не имеет никакого отношения к внешней безопасности Кении или контролю контрабанды. Это было частью иностранной помощи. Какой то высокопоставленный чиновник из правительства положил в карман десять процентов стоимости проекта и одобрил его.

Ещё реальности? В Занзибаре я искал следы Синдбада Морехода. И там я видел морского монстра прямо из «Тысячи и одной ночи». Рыбаки выловили его в Нангви. Как? Я так и не понял. Я намерил в нём двадцать футов, то есть он был длиннее чем их доу. Потребовалась половина населения деревни, чтобы вытащить его на пляж, за первую линию пальм. Это была рыба-пила, туша в три четверти тонны, с акульими плавниками, налитыми кровью глазами на верху маленькой головы, из которой торчала пила длиной четыре фута, и скрытой снизу щелью рта шириной в фут. Плоской передней частью она напоминала болид формулы один, мощный и угрожающий, настоящий монстр морских глубин. Аукционер из рыболовного кооператива, жилистый старик в толстых очках, уверенно руководил разделкой.

Для него разделка морских монстров была обычной работой. Сначала он велел привязать прочным тросом потенциально опасную пилу меж двух кокосовых пальм. Затем деревенский раздельщик рыбы отрубил её топором. Для этого потребовалась смелость, так как монстр начал биться и крушить всё кругом. Следом отсекли большие плавники. Ко времени когда начали потрошить, посмотреть на жестокое зрелище собралась большая толпа.

Удар топором между глаз не убил его полностью. Примитивная нервная система продолжала работать долгое время после смерти. Сердце, размером с мой кулак, вырезали и бросили в песок, где оно продолжало биться ещё пол часа. Огромная печень была разрезана и продана по частям. Кипячением из неё извлекают тёмное масло - «сифа», его используют для защиты деревянных лодок, смазывая корпус изнутри. Оставшаяся туша была разрублена на две части. Две конкурирующие команды рыботорговцев торговались за них. Во время аукциона что-то пошло не так, началась ругань и крики. Плавники принесли столько же выручки, сколько всё остальное вместе взятое. Лишь пила осталась стоять у пальмового дерева, ею никто не заинтересовался. Если бы мне кто-то рассказал подобную историю, я, наверное, вряд ли поверил. - Да ладно! Что вы мне лапшу тут вешаете. Такие чудища только моряцких байках встречаются. И сердце бьющееся само собой на песке..? А я видел всё это собственными глазами, и подумал, что критиковать морские легенды нужно осторожнее.

Несколькими месяцами позже на Мозамбике со мной случилось курьёзное происшествие.

В наступивших сумерках я спускался вниз вдоль побережья, обошёл мыс Дельгада, благодарный ему за то, что работал маяк. Заходя в большой защищённый залив я промеривал дно своим лотом в поисках места для якорной стоянки. Карта говорила, что дно будет медленно подниматься на протяжении ещё нескольких миль, и действительно, шнур в двадцать саженей всё ещё не доставал дна. Дул лёгкий бриз, гладкая вода, светила яркая луна — приятное плавание. Внезапно я увидел в лунном свете небольшой светлый песчаный островок, прямо по курсу. Я сверился с картой, там ничего нет. Померил глубину, дна нет. Я подошёл так близко, что уже слышал шлёпанье мелких волн о берег. Прошёл на нос, готовясь отдать якорь, последний раз померил глубину, по прежнему нет дна и песчаный остров в пятидесяти ярдах впереди. Я был в полном недоумении, видел очень мелкое песчаное дно и совсем рядом было больше двадцати саженей глубины... Потом оно выдохнуло! Спящий кит!

Я бросился к румпелю и резко развернулся назад. Мы собирались встать на якорь на ките.

Сказочная история, никто не поверит.

В последующие несколько суматошных дней в Пальме я практически забыл о происшествии, лишь позже, во время перехода через пролив на Мадагаскар, снова вспомнил о нём. Поразмышляв некоторое время, я достал потрёпанную книжку «Тысяча и одна ночь» и принялся перечитывать глядя на всё уже совсем другими глазами.