Музыка ночи

Глава 10

Естественно, Блю не смог заснуть. Покрутившись полчаса, он встал и, вместо того чтобы идти на веранду, отправился с телескопом вверх по лестнице.

Это был хороший телескоп, подарок отца, который этим жестом показал, что поощряет стремление сына к знаниям. За прошедшие годы Блю несколько раз подумывал, не приобрести ли ему что-нибудь получше, но он ведь не был специалистом в астрономии, а для его хобби ему вполне хватало и этого.

С крыши он мог смотреть поверх деревьев. Домик стоял на краю леса, и он подумал о спящей Элли, гадая, в чем она спит. И хотя ему хотелось представить ее в каком-нибудь прозрачном неглиже, он признался себе, что скорее всего это большая футболка. Или какая-нибудь простая ночная рубашка без рукавов, с маленькими розочками на бретельках. Он представлял, как она лежит на спине — бретелька спустилась, и черные кудри разметались по подушке — и как он входит в эту темноту, располагается на кровати рядом с ней, целует ее шею сверху вниз, до плеча, как снимает покрывало и кладет руку ей на грудь.

Он вдохнул, медленно выдохнул, повел плечами, стараясь отогнать видение. «Боже! Ну и поцелуй!»

Саша взобралась по ступенькам, чтобы присоединиться к нему, и Блю приказал себе прекратить думать об Элли. Он наклонился к телескопу, разглядывая то, что невооруженному глазу показалось бы расплывчатым пятном. Сквозь линзы видна была группа из семи звезд, ярких, как бриллианты. Выпрямившись, он снова взглянул на далекое темное небо. Вселенная так огромна, что это заставляет думать, будто в жизни нет ничего по-настоящему важного. Он представил себе, как именно в этот момент рождается дитя, которое когда-нибудь полетит на корабле к этим далеким мирам. Интересно, успеют ли до его смерти получить какие-нибудь сведения о том, что они там обнаружат? Наверное, нет. Может, даже его правнуки этого не застанут, хотя для того, чтобы заиметь правнуков, надо сначала обзавестись детьми. Его ужасно разочаровало, что они с Энни так и не смогли зачать ребенка. Он молчал об этом, потому что это причиняло ей невыносимые страдания. Они только начали, сомневаясь, обсуждать идею приемных детей, как она погибла.

И снова в его мысли прокралась Элли в кольце его рук. Когда он целовал ее, то же чувство покоя, что и сейчас, охватывало Блю. Он опять взглянул на домик. Что страшного, если он просто пойдет туда, постучит в дверь и позволит ей раскрыть объятия и впустить его в свою постель? Что такого, если он ляжет рядом с ней в темноте и будет дышать и спать вместе с ней? Но он знал ответ. Это наверняка обидит ее. Нет, как бы он ни хотел ее, он должен оставить все как есть. Вздрогнув, он неожиданно представил себе весь ход своих мыслей: от Элли к звездам, потом к детям и снова к Элли.

Маркус Уильямс вырос на ферме в самом дальнем уголке округа и привык просыпаться до того, как закричит петух, чтобы справиться со своими обязанностями до прихода школьного автобуса, отвозившего его в только что объединенную среднюю школу. Маркус должен был напоить и накормить кур и собрать яйца к завтраку.

В более старшем возрасте из-за этой привычки он стал объектом розыгрышей учащихся из более состоятельных семей, но ему удавалось учиться при этом успешнее большинства из них. Сейчас, приближаясь к своему пятидесятилетию, он продолжал считать эту привычку большим преимуществом.

В это раннее летнее утро он проснулся от пения дроздов за окном, особенно меланхоличного в сером предрассветном воздухе. Где-то у соседей прокукарекал петух, что потревожило сон жены Маркуса. Она немного покрутилась, задев щиколоткой его ногу, тяжело вздохнула и снова устроилась в глубоком гнезде из подушек. Он подвинулся, чтобы провести кончиками пальцев по ее спине. Она может проснуться или хотя бы повернуться к нему во сне, и они займутся любовью, медленно и уютно, как все счастливо женатые пары. А потом Маркус встанет, примет душ и приготовит себе завтрак. Но в это утро она не шелохнулась, даже когда он погладил ее по затылку и провел ладонью вниз по позвоночнику. Последние недели дети доставляли ей много хлопот своими простудами, кашлем и капризами из-за этого. Маркус отвел с ее лица несколько тонких косичек, улыбнулся при виде ее полуоткрытого рта и слегка прикоснулся к виску поцелуем.

Он встал, включил телевизор на кухне и слушал утренние новости об ураганах, забастовках и далеких войнах, пока взбивал яйца для омлета. Серьезная брюнетка доложила о взрыве бомбы в автомобиле в Израиле, а эксперт по погоде радостно предупредил о том, что на Среднем Западе сложились идеальные условия для прохождения торнадо. И за всем этим потоком информации перед ним, как всегда, возник образ Джеймса. Иногда Маркуса тревожило, что Джеймс так глубоко проникал в его сердце, в его мысли, даже спустя тридцать лет. Ясно виделось его лицо, а горе было таким же острым и внезапным, как будто все это случилось вчера. Сегодня Маркус знал: это потому, что накануне вечером они говорили о нем и о тех потерях, что приносит война, в клубе. Устроившись с тарелкой и чашкой горячего, свежего кофе перед телевизором, Маркус переключил все внимание на новости и теперь подумал о Джеймсе так ностальгически-счастливо, как иногда мог думать только рано утром.

После завтрака Маркус шел пешком — это был его обычай — по сельским дорогам в центр города, где строился новый мемориал. Он долго и тяжело «выбивал» его, собирая документы, сравнивая, как служили ветераны из их округа, с тем, как воевали призванные из других частей страны. Маркус рассчитывал на патриотические чувства членов городского совета, прилагая особые усилия, чтобы уговорить летчика времен Второй мировой войны и Бинкла с его чувством вины. Это сработало наконец, и Бинкл отдал решающий голос.

Солнце выглядывало из-за леса на востоке, и его неяркие, туманные лучи падали на все еще сырую землю, где лежали гранитные плиты с гравировкой. Здесь были три панели, которые соединятся вместе, когда их поднимут, и Маркус ощутил боль, прижимая пальцы к треугольным буквам имен, среди которых было имя Джеймса.

Сегодня утром, когда его лицо овевал нежный ветерок, невольно вспоминалось детство и рыбалка на реке Коттон. Джеймса растила бабка, такая же черная и несгибаемая, как нож, выкованный из железа, и мальчик сбегал от нее в более свободный мир Маркуса — где были мама, от которой вкусно пахло, и толстуха бабуля, которая любила петь, и папочка, который брал их на рыбалку ранним утром, и целый выводок ребятишек, спавших как попало на койках, раскладушках и старой двуспальной кровати, иногда вчетвером. Присутствие еще одного ребенка никому не мешало.

У Маркуса было четыре брата и две сестры, и вдобавок он рос в часто меняющемся окружении двоюродных сестер и братьев, детей старшей сестры его матери. Они приезжали, чтобы пожить на ферме, — на месяц, на лето, а то и на несколько лет, задерживаясь по самым разным причинам неудачный брак, или их единственный родитель должен был работать в ночную смену, или из-за какой-то неприятности, в которую угодил ребенок, — город не так добр к негритятам, как деревня.

Но Джеймс был другим, особенным. Задолго до того, как познакомиться с ним, Маркус жалел мальчика, которого встречал на рынке или в церкви, с обиженно поджатым ртом, когда суровая бабка толкала, или тащила его за собой, или пилила за что-то. Маркусу казалось, что она его ненавидит, а он жалел любого мальчишку, которого никто не обнимал время от времени. Он не мог себе представить, как эта сердитая ворона стала бы обнимать Джеймса.

Сейчас он, конечно, знал все. Хэтти Гордон по-своему любила внука и хотела, чтобы он избежал участи своего отца. Маркус не помнил, как оказалось, что его мать стала постоянно присматривать за Джеймсом. Наверное, «Ворона» нашла работу, и о нем некому стало заботиться. В те времена логичнее всего было обратиться к соседке. И с самого начала, когда им обоим было по пять лет, Джеймс и Маркус стали неразлучными друзьями. Они ловили рыбу в реке и ночевали в спальных мешках, отгоняя комаров и глазея на звезды. Они лазали по деревьям или воображали себя пиратами. Становясь старше, они говорили о девчонках на своем особом языке, и даже когда Джеймс, с его харизмой, золотыми глазами и кожей цвета бледной охры, стал пользоваться большей популярностью, Маркуса это не раздражало.

За всю свою жизнь он никогда не испытывал более чистой любви, чем к Джеймсу Гордону. И еще он был абсолютно уверен, как в том, что эта рука — правая, а тот палец — на левой ноге, что Джеймс испытывал к нему точно такие же чувства.

В это прохладное золотистое утро, оставив спящую жену и детей, Маркус прикасался к большой букве Д, выгравированной на черном граните, и ощущал печаль, которую ему никогда не превозмочь. Он поднял голову, оглядывая скаты крыш и спящие окна городка. В своем вечном горе и тоске по другу, который погиб в далеких джунглях, он был не одинок. Были еще Конни Юинг, Роузмэри и Блю.

Блю. В те дни, когда он задумывался об этом, Маркус находил только одну причину своей дружбы с белым, который был на пятнадцать лет его моложе, — это сходство Блю и Джеймса. Не цвет кожи, не возраст и не воспитание, а какое-то сияние в улыбке, какая-то нотка в смехе. Даже какая-то обреченность в выражении его лица и тот соблазн, который он представлял для женщин.

Встав, Маркус позвенел ключами в руке и позволил себе ощутить тихую, спокойную гордость. Благодаря тому, что он не забыл, как работал над этим, мемориал стал действительностью. «Можно увековечить память и о Мейбл Бове, — подумал он, направляясь на работу. — Привести в порядок пару комнат в одном из ее старых домиков или устроить выставку фотографий в библиотеке». Роузмэри будет более чем рада помочь, в этом он уверен, и с выходящей в следующем году биографией, что пишет Элли, все вместе может привлечь внимание туристов.

Он посмеялся над собой: «Памятники — это мы сами. Мы помним — значит, и памятники не нужны».

Элли спала как убитая и проснулась, когда Эйприл положила морду на кровать и нетерпеливо заскулила прямо ей в лицо. Элли открыла один глаз, почувствовала, как в затылке накапливается головная боль, и накрыла голову подушкой. Эйприл положила лапы на кровать и, просунув нос под уголок подушки, снова тихо заскулила. Элли погладила ее уши, но псина настойчиво полезла еще дальше.

— Ладно, ладно.

Элли со вздохом встала, одернула рубашку, потом прошлепала до двери и выпустила собаку. Снаружи было темно, низко нависали облака, в воздухе пахло надвигающимся дождем, и она посмотрела на часы. Почти полдень. Удивительно, что она проспала так долго.

Блю!

Это имя пронеслось сквозь нее, когда она умывалась и включала кофеварку. Она сонно склонилась над стойкой, босиком, непричесанная, уставшая после длинной недели, заполненной работой.

Блю! Воспоминания кружили в ее не совсем еще проснувшемся мозгу — его волосы, его руки, его ресницы, его смех. И безмолвная, чувственная волна — рот-язык-руки-волосы — прокатилась по ее позвоночнику, голове, отозвалась в бедрах.

Блю! Начался дождь. Вначале упало несколько капель, стукнув о крышу веранды и по сухой земле, потом больше и больше, очень быстро, пока домик не окружила стена шуршащего, успокаивающего плеска. Звонкий лай донесся с крылечка, и Элли фыркнула от смеха, открывая дверь Эйприл. Собака ненавидела мокнуть под дождем.

Но рядом с собакой стоял человек. Элли, все еще заспанная, добрую минуту моргала глазами, пока не поняла, что стоит в ночной рубашке, старой, с рисунком, изображающим кошек. Она закрывала ее до колен, но ткань была такой старой, что девушка внезапно очень остро почувствовала свою кожу, соски и резинку трусиков поперек живота. И она не успела причесаться.

А он никак не пытался помочь ей выйти из этой нелепой ситуации, просто стоял на фоне стены дождя и выглядел как кинозвезда на обложке альбома — может, что-то туманное, нежное, братья Олмэн с песнями соул — в джинсах и простой белой майке, с волосами до плеч и непобритый.

Она не знала, что делать — сложить руки, чтобы закрыть грудь, или убрать и пригладить волосы, а без кофе было трудно быстро соображать, поэтому она не сделала ничего, потом попыталась сделать и то и другое, прикоснувшись к безумно торчащим волосам.

— Я не одета для гостей, — наконец произнесла она. — Приходи, когда я выпью кофе, может, тогда смогу связать пару слов.

Но он не понял намека. И вместо этого вошел в домик.

— Ты выглядишь утром как раз так, как я себе и представлял, — сказал он, и это прозвучало не как игривая любезность, голос его был теплее, глубже, нетерпеливее.

Страсть поразила ее, словно удар током, и она еще сильнее ощутила свою грудь. Но теперь, нисколько не смущаясь, Элли хотела почувствовать прикосновение этих рук с длинными пальцами. Желание и досада на себя нахлынули на нее одновременно, и она отошла, отвернулась, проводя руками по лбу, собирая волосы на затылке. Она держала их там и наконец овладела собой.

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Я хочу, чтобы ты кое-что увидела. Одевайся, а я приготовлю тебе кофе.

— Идет дождь.

Его глаза блеснули.

— Да, идет.

Теперь между ними был тот поцелуй. Она не могла не думать о нем, когда смотрела на Блю, и знала, что в его мыслях должно быть то же самое, и гадала, почему они просто не смирятся с этим, ведь теперь было абсолютно ясно, что они оба хотят близости. Сейчас или позже.

Его сверкающие глаза скользнули по ее груди, по ногам. Он сунул руки в задние карманы и кивнул в сторону ванной:

— Давай. Одевайся.

Она так и сделала и вернулась в джинсах и майке, первой попавшейся под руку — огромной, напоминавшей о прошлогодней поездке в Мексику. И в бюстгальтере. Доспехи.

Он размешивал сахар в чашке, когда она вышла, стягивая волосы в хвост. Когда он протягивал ей чашку, она подумала, что, не принимая во внимание бифштексы и бутылки вина, которыми ее потчевали перед соблазнением, ни один мужчина никогда не готовил для нее еду. И конечно, никто не варил ей кофе.

— Сегодня ты медленно соображаешь?

Элли уже хотела было отрицать это, но потом печально улыбнулась:

— Похоже, что так. А как тебе удается не засыпать на ходу?

Он подмигнул.

— Большая практика. Кроме того, вчера ночью я уступил тебе свою выпивку. А сам принял всего только три порции.

— М-м… — Элли пила кофе. — Я и не считала.

— Ты готова?

— Для чего? Неужели нам придется выходить в такой дождь?

— Поверь мне, тебе понравится. Здесь где-то есть зонтик. — Он открыл чуланчик и достал зонт. — Пошли.

И действительно, воздух был чудесен. Прохладный и очень душистый. Блю держал зонтик над их головами и говорил о погоде. Он шел к оранжерее. Даже сквозь пелену дождя Элли видела яркие пятна, прильнувшие к стеклам, и вспомнила, как он говорил об орхидеях. Неужели ей сейчас, в таком неуравновешенном состоянии, стоит идти туда с мужчиной? Она остановилась.

— Что ты хочешь мне показать? — Он понимающе усмехнулся:

— Ты боишься, маленькая девочка?

— Может быть.

Дождь намочил его плечи, его руки стали глянцевыми, что заставило ее думать о том, как можно лизнуть его, и она сделала большой глоток кофе из кружки, которую взяла с собой. Обожгла себе горло. «Вот так-то лучше!»

— Скорее опасаюсь.

Похоже, он хотел поцеловать ее, но передумал. Только улыбнулся очень нежно. Блю подвел ее к двери, которую распахнул, отступив назад, так, чтобы Элли оставалась под защитой зонта. Она втянула голову в плечи и заскочила внутрь.

Вначале ее поразил запах — неземной, прекрасный аромат, экзотический и опьяняюще-сексуальный. Повсюду были цветы самых разнообразных оттенков — белые и желтые, красные и ярко-розовые, синие, пурпурные и даже зеленые, полосатые, рябые и махровые. Они занимали все стены и цвели на ветвях деревьев, льнули к огромным, как в джунглях, стволам, покрытым какой-то корой.

Цветы, но не такие простые и обычные, как роза, сирень или даже лаванда; это было экзотично, как редкие духи. Она глубоко вдохнула, почти ощущая благоухание на вкус, и обнаружила, что в главную ноту цветов вплетается запах влажной земли и успокаивающий шум воды. Так пахнут волосы Блю!

— О Боже мой! — прошептала она, держа кружку с кофе, но забыв о нем и все выше и выше поднимая глаза. — Это все орхидеи? — спросила она осевшим от ужаса голосом.

— Не все. Но многие, — с гордостью ответил он. — Круто, правда? — Он взял ее за руку. — Но я не это хотел тебе показать. Пойдем.

Он повел ее по дорожке из гравия, и она увидела, что еще у порога он сбросил туфли и теперь шествует босиком по стране чудес, которую сам создал. Вокруг был густой зеленый лес с тайными сокровищами — Элли замечала маленькие озерца и водопады, тоже маленькие и побольше. Что-то мелькнуло, потом зашуршало, и Элли отскочила, вскрикнув, когда какая-то птица выпорхнула из своего тайника и села на дорожку.

— Птицы?

— Да. В основном спасенные. Тропические птицы, которых поймали и продали туристам, а те потом не знали, что с ними делать. Вот этот парень, кстати, сверкающий скворец.

Напуганная шумом, вперевалку вышла еще одна птица — белый голубь с ярко-алым пятном на грудке, как будто его пронзила стрела. Несмотря на экзотический вид, он вышагивал той же агрессивной походкой, что и обычный городской голубь, и громко ворковал.

— Наверное, Пайкет сюда вход запрещен? — со смехом сказала Элли.

— О нет! — Блю рассмеялся вместе с ней и повел ее дальше.

Он поднырнул под сплетенные стебли растений и выпрямился, потянув Элли за собой.

— Вот! — И взмахнул рукой.

— Ой! — воскликнула она.

Глядя в разветвление «дерева», Элли увидела самый большой и самый красочный цветок из всех, которые когда-либо встречала. Он был красным, по меньшей мере четырнадцати дюймов в диаметре, с эффектной «губой» более бледного оттенка. Он роскошно покачивался на конце длинного, толстого стебля и просто ошеломлял своей красотой.

— Это великолепно, Блю!

— Я же тебе говорил. — Он гордо улыбнулся, восхищаясь цветком. — Я знал еще несколько дней назад, что она собирается расцвести, и вот сегодня — бум! Это произошло.

— Невероятно!

Элли медленно поворачивалась, внимательно разглядывая все вокруг — озера и водопады, деревья и лианы, цветы, листья, птиц, вылетающих из зарослей и снова с криками скрывающихся в них. Внезапно слезы подступили к ее глазам, нелепо и неудержимо.

— Это так прекрасно, — пробормотала она. — Но как?..

— Когда погибла Энни, — тихо сказал он, глядя вверх, — я не мог ни спать, ни есть, не мог ни с кем говорить. Я построил оранжерею до этою, и мы с Маркусом начали некоторые эксперименты по разведению, но после ее смерти я пришел сюда окончательно. — С печальной улыбкой он добавил: — Это помогло мне выжить.

— Тадж-Махал, — проговорила Элли, и у нее ком встал в горле.

Блю пожал плечами:

— Может быть.

Элли поморгала и отошла, чтобы рассмотреть гирлянду из красных с белыми точками цветов, образующих изящную арку, и чтобы отвлечься чем-нибудь неэмоциональным.

— Ты экспортируешь их или продаешь? Зачем так много?

— В основном для экспериментов по разведению. Орхидеи — одни из самых ценных цветов в мире, и многие из самых редких экземпляров растут в естественных условиях в тропических лесах, которые принадлежат к одним из самых экономически не защищенных районов мира. — Он раскинул руки. — Не такая уж неожиданная идея использовать орхидеи и для того, чтобы сохранить тропические леса, и для того, чтобы улучшить экономическое положение бедных стран. Ты следишь за мыслью?

— Конечно.

— Вся проблема в том, что орхидеи невероятно трудно разводить. У них миллионы семян, но все должно быть абсолютно идеально, чтобы они проросли. Они должны питаться на особой почве, и даже когда получаешь растение, ему потребуется семь лет, чтобы стать взрослым.

— Значит, ты наверняка очень талантлив, раз у тебя есть все эти цветы.

— Нет. Они выносливые и сильные, и только и делают что цветут. Это им нравится. Дело в том, что самый лучший метод для их разведения, как мы обнаружили, — это вегетативное размножение, что требует стерильной лаборатории, массы оборудования и специальных знаний. — Он небрежно сорвал сухой лист с ближайшего растения и пригляделся к нему нахмурившись. Очевидно, то, что он увидел, успокоило его. — Итак, то, чем я здесь занимаюсь, — это как можно более точное воспроизведение условий тропического леса, чтобы выявить при этом органический способ разведения орхидей для массового рынка.

— И были успехи?

— Да, мэм. Знаешь, сколько заплатили бы за такие цветы гостиницы и шикарные рестораны?

Его гордость и радость были почти физически ощутимы.

— Блю, это здорово! Я рада за тебя!

— Настолько, что можешь вознаградить меня еще одним поцелуем?

Это удивило ее, поскольку прозвучало как-то внезапно. Но нет, не внезапно. Сама его поза этим утром говорила о том, что он хочет ее. И, о Господи, как же она его хотела тоже. Особенно теперь, когда увидела, что в его сердце цветут цветы.

Тем больше оснований сохранять голову на плечах. Блю Рейнард со своей музыкой и цветами был способен на то, что прежние случаи «разбитого сердца» покажутся чепухой до сравнению с этим.

— О нет, — проговорила Элли с точно рассчитанной ноткой издевки в голосе. — Боюсь, что целовать мужчину в таком окружении окажется слишком опасным даже для меня.

Он ухмыльнулся:

— Попытка не пытка.

— Точно.

Его тело расслабилось.

— Хочешь обзорную экскурсию?

— Очень.

— Хорошо. — Он взял ее за руку. — А потом, может, посмотрим у меня видео? Лэни дома, так что мы будем под присмотром.

— Договорились, доктор Рейнард.