Музыка ночи

Глава 3

На улице Блю все еще немного поеживался оттого, что Элли хотя и безмолвно, но явно отвергала его. Почему? Он нахмурился. Ему нравятся женщины, и он им тоже нравится, и что плохого в легком флирте?

Под глазом у него задергался нерв, и Блю заморгал как раз в тот момент, когда из дверей, мимо которых они проходили, раздался голос:

— Блю Рейнард, если ты не зайдешь поздоровайся, то в следующий раз я тебя так обкорнаю!

Вернувшись в привычный мир, он наклонил голову набок и улыбнулся сквозь жалюзи. Конни была бальзамом для его раненого самолюбия, и он решил, что стоит показать Элли: есть женщины, которые смотрят на него не как на сверчка на кухне — приятная музыка и все такое, но слишком уж похож на таракана, чтобы держать его в доме.

— Но, дорогая, — пропел он, просовывая голову в дверь, — я просто задумался на минутку. Ты же знаешь, что я никогда не упущу возможности навестить свою любимую парикмахершу.

Конни Юинг оставила расческу в волосах клиентки и, подбоченившись, сказала:

— Так-то лучше!

Элли остановилась рядом с Блю. Он прикоснулся к ее локтю, приглашая войти, и открыл дверь, пропуская ее вперед. Девушка в кресле Конни взвизгнула и закрыла лицо.

— Мама! Ты постоянно так со мной поступаешь! Мужчин нельзя пускать в женскую парикмахерскую!

— В салон красоты, девочка, — с многострадальным выражением на лице проговорила Конни.

Блю хмыкнул и опустился в пустое кресло рядом с дочкой Конни. Шона, которой еще не исполнилось семнадцати, с мученическим стоном прижала к лицу полиэтиленовую шапочку. Он потянул ее вниз, открыв один зеленый глаз.

— Ух ты!

Она попыталась оттолкнуть его, но он легко увернулся, рассмеявшись. По другую сторону от него стояла Алиша Уильямс.

— Элли, — сказал Блю, — познакомьтесь с женой Маркуса.

Элли не выказала и тени удивления, пожимая руку высокой стройной негритянке с множеством косичек до пояса, которая была намного моложе Маркуса.

— Здравствуйте, — сказала Элли.

— Приятно познакомиться, — ответила Алиша. — Маркус говорил мне, что вы приехали, чтобы написать биографию Мейбл Бове. Это здорово.

Пожилая негритянка, клиентка Алиши, с интересом обернулась.

— Это действительно так? — живо спросила она. Элли улыбнулась:

— Да. Вы ее, случайно, не знали?

— Деточка, да я ходила с ней в одну школу!

— Вот это да! — Элли вопросительно взглянула на Блю, и он кивнул. — Вы не позволите мне взять у вас интервью?

Блю увидел, как негритянка немедленно замкнулась.

— О Господи, это было так давно, и память у меня уже не та, что раньше. Не думаю, что от меня вы услышите что-нибудь новое.

— Я оплачу обед в вашем любимом ресторане, если вы согласитесь часок побеседовать со мной.

— Ой, пусть она сводит вас в ту маленькую английскую чайную в Тайлере, — сказала Алиша. — И угостит печеньицами, которые вы так любите.

Пожилая женщина поджала губы.

— Ну, не знаю. Прошло уже столько лет с тех пор, как Мейбл нас оставила. Не знаю, вспомню ли я что-то, что сможет вам помочь. — И хитро добавила: — А вам нравятся чайные?

Элли улыбнулась, и Блю поймал себя на том, что снова уставился на ее губы. Один такой рот на миллион. Он отвел взгляд, услышав, как она ответила:

— Я их обожаю. Можно вам позвонить? Договорились?

— Я подумаю день или два, детка.

— Хорошо. Я живу в домике Блю, так что можете связаться со мной в любое время.

Конни издала мурлыкающий звук.

— Ой, дорогуша, идите сюда и расскажите мне все. — Она повела плечами, зная, что этот жест позволяет по достоинству оценить ее пышный бюст. Блю одобрительно ухмыльнулся, и она подмигнула ему. — Он не задергивает занавески на окнах, когда переодевается?

Элли рассмеялась и подняла одну бровь, наклоняясь ближе, чтобы тихо сказать:

— Я вам все расскажу.

— Умница!

Блю покачал головой, понимая, что это говорится в шутку. Хотя Конни овдовела три года тому назад, она пока оставалась верна памяти мужа. Не то чтобы одинокие мужчины Пайн-Бенда не интересовались ею. Конни всю жизнь была секс-бомбой.

— Дорогая, — проговорил он, — я постоянно повторяю, что буду счастлив устроить просмотр лично для тебя. Ты только скажи.

Шона Юинг застонала.

— Прекратите, пожалуйста. У меня уже горят уши. — Блю слегка толкнул ее ногой. Год назад она без памяти влюбилась в него, но потом внезапно и сразу охладела. Конни говорила ему, что, похоже, Шона перенесла свои чувства на кого-то, с кем познакомилась в лагере, но девчонка ничего не рассказывала. Алиша предложила:

— Блю, ты должен как-нибудь привезти Элли к нам на ужин.

— Это хорошая идея.

Блю откинулся в кресле, наблюдая за Элли. Он поймал себя на том, что снова любуется линией ее щеки, и нахмурился. Одно дело для мужчины любоваться ртом — это естественно, если представить себе, как много можно связать с этой частью лица. И совсем другое — начать думать, как мила ее щечка. Он подскочил.

— Я должен заняться работой, леди. Вы сможете поболтать с Элли завтра — она придет на ваше собрание книгочеев.

— Правда? — спросила Алиша. — Я тоже иду. Я за вами заеду, если хотите. Мне по пути.

— Отлично! Буду ждать. — Элли открыто улыбнулась всем. — Было очень приятно познакомиться с вами.

Конни вдруг наморщила лоб.

— У вас тут нет никакой родни, Элли? Уж больно мне знакома ваше лицо.

Блю успел заметить легкую тень тревоги на лице девушки. Она отрицательно покачала головой.

— Я никого не знаю, — она подняла руку, — увидимся завтра вечером.

«У Элли есть секрет. Это интересно!»

Возвращаясь обратно в «Лисий ручей», Блю молчал. Элли подняла толстую книжку в мягкой обложке, которая лежала на сиденье между ними, и спросила:

— Рекс Стаут — это писатель-детективщик пятидесятых годов?

— Тридцатых. — Блю остановился и пропустил вперед огромный трейлер. — А вы никогда не читали о Ниро Вулфе?

Она перевернула книгу, чтобы просмотреть рецензии.

— Я о нем слышала. Это сыщик, верно?

Он кивнул, ожидая зеленого света светофора.

— Очень колоритный тип. Любимый герой моего отца. В его кабинете я обнаружил целую кипу книг о Ниро Вулфе, когда мне было одиннадцать или двенадцать. Прочитал их все от корки до корки. — Дорога освободилась, и Блю газанул через узкое двухполосное шоссе. — Я считал, что Ниро Вулф — самый великий человек на свете.

Элли нравился его голос — такой музыкальный, с глубокими нотами и медленным ритмом.

— А почему?

Минуту он молчал, и у Элли сложилось впечатление, будто он обдумывает, что можно сказать, а что нет.

— Он такой добродушный толстяк, который посылает своих людей собирать факты, касающиеся различных дел. У него есть повар-гурман, Вулф — знаток пива. — Блю усмехнулся уголком рта. — Но больше всего мне понравилось, что он коллекционирует орхидеи. В верхней части дома у него есть специальная комната, и он проводит там два часа каждое утро и каждый вечер, занимаясь орхидеями.

Элли вспомнила об оранжереях.

— А в какой области наук вы получили степень, доктор? — спросила она. — В садоводстве?

— Почти. В ботанике.

Элли рассмеялась, не удержавшись:

— Правда?

Он неохотно улыбнулся, искоса взглянув на нее.

— Знаю, знаю. Чудачество, верно? Все в округе тоже считают, что это такая шутка. Я просто никогда не любил бездельничать.

— Значит, ваши оранжереи полны орхидей, как у Ниро Вулфа?

Он посмотрел ей прямо в глаза, сверкнув голубизной радужек.

— Думаю, вам проще пойти и выяснить это, не так ли, мисс Коннор?

«Ну и почему это прозвучало так зловеще?» Она положила книгу на место.

— Наверное, я так и сделаю.

Элли скорее предположила бы, что он получил степень в какой-нибудь эзотерической и абсолютно бесполезной области философии или истории. Его послания были яркими и иногда немного таинственными. Она бы сказала, что он превратил безделье в своего рода искусство, судя по тому огромному количеству времени, которое он проводил в чатах. Она поерзала на сиденье, сложила руки. Взвесила все. Значит, он не просто красавчик.

Всю оставшуюся дорогу от города до его владений они промолчали. Элли смотрела в окно, стараясь не думать о том, на что похожа оранжерея, полная орхидей. Блю включил радио. Мелодия свинга заполнила пропасть между ними веселыми звуками трубы, и Элли на минуту закрыла глаза, представив себе отчаянную публику, старавшуюся в неистовом танце забыть о войне, которая увела их любимых на другой конец света.

— Свинг всегда заставляет меня испытывать меланхолию, — сказала она.

— Простите. — Он положил руку на переключатель. — Поищем что-нибудь другое.

— Нет-нет, я не это имела в виду. — Она пожала плечами. — Просто объяснила.

Он кивнул, убрал руку. Элли хотела спросить, почему он выбрал эту волну, предпочтя ее «40 лучшим хитам» или классике, но передумала. Затормозив перед ее домиком, Блю, не выключая мотора, сказал:

— Утром я отвезу вас к Роузмэри, ее дом трудно найти.

— Вам вовсе не обязательно это делать, Блю. Я не собиралась лишать вас всего свободного времени.

— Этого я бы вам и не позволил. Немного помочь по-соседски — совсем другое дело. Буду здесь в половине седьмого.

Элли кивнула, решив, что не стоит спорить:

— Спасибо.

Она вышла и смотрела, как он отъезжает, чувствуя какое-то странное стеснение в груди. Это был одновременно и соблазн, и предупреждение. Блю Рейнард произвел на нее гораздо большее впечатление, чем она ожидала.

Но не в ее характере было сидеть и подробно анализировать подобные вещи. Она выпустила Эйприл, чтобы та немного побегала, потом налила себе стакан чаю и села на ступеньках крыльца, прихватив с собой одну из папок с материалами, что оставил ей Блю. В основном это были газетные вырезки 30-х и 40-х годов, и Элли ощутила теплую волну благодарности за то, что он побеспокоился об этом.

Она отложила ксерокопии статей в сторону, придавив их камнем, чтобы не унесло ветром, и быстро просмотрела остальные материалы. Списки музыкальных клубов, их адреса, возможные контакты, имя редактора местной газеты, адрес церкви. Последнее заставило ее улыбнуться. Насколько было известно, церковь в жизни Мейбл не сыграла большой роли. Но тогда множество детей впервые учились петь именно в местных церковных хорах.

Последней лежала фотография, черно-белая, глянцевая, размером 8x10 — такие часто снимают в клубах путешествующие фотографы. Группа из семи или восьми человек сидела вокруг стола, разодеты все были в пух и прах, волосы напомажены и прилизаны, на темных лицах сияют улыбки. В центре — юная Мейбл Бове, с затуманенными смеющимися глазами экзотической формы. На ней темное платье в горох из вискозы, не скрывающее ее русалочьих форм.

Элл и долю смотрела на снимок, ощущая ту же самую боль, которую почувствовала, когда впервые увидела портрет Мейбл. Сколько ей лет на этой фотографии? Восемнадцать, девятнадцать? Элл и перевернула снимок и увидела: «Музыкальное кафе Хопкинса, 2 ноября, 1939 г.».

Даже еще не восемнадцать. Мейбл было шестнадцать, и она уже так по-особенному смотрела Мейбл было шестнадцать.

Элли со вздохом встала и посвистела Эйприл, которая тотчас примчалась по высокой луговой траве. «Пора рассказать настоящую историю Мейбл Бове! Почему она исчезла как раз в тот момент, когда должна была обрести славу и состояние, о чем мечтает каждый музыкант?»

Роузмэри любила обедать в парикмахерской Конни. Обеих женщин связывала иногда даже нежеланная для них дружба, связывали обстоятельства, не зависящие ни от одной из них, начиная с решения правительства штата о смешанном обучении в их маленьком городке. В тот год они вместе пошли в старший класс. Потом их парни — Бобби и Маркус — отправились в учебный лагерь для новобранцев в одном автобусе. В начале семидесятых был такой период времени, когда Конни оставалась единственным человеком в мире, с кем Роузмэри могла поделиться своими страхами, и наоборот. Но после этого они разошлись и каждая жила своей жизнью. Вышли замуж, нарожали детей и переживали все, что было связано с этим. Обе были из хороших семей, и каждая заняла достойное место в обществе. Они разговаривали время от времени, встречаясь на улице, но этим и ограничивалось их общение.

Пять лет назад колесо их жизни снова повернулось в одну сторону: они овдовели с разницей в четыре месяца, первой — Конни.

Она проводила много времени за чтением астрологических прогнозов и утверждала, что их звезды находятся в одном ряду. Роузмэри считала, что обе они — жертвы стечения неблагоприятных обстоятельств.

Сегодня Роузмэри более чем обычно не терпелось приступить к традиционному обмену сплетнями.

— Как здесь тихо, — сказала она, плотно притворяя за собой стеклянную дверь, чтобы сохранить прохладу, которую создавал кондиционер.

Конни делала «химию» миссис Джонкинс, главе школьного совета, и кислый запах состава смешивался с запахом лака для ногтей, который маникюрша аккуратно наносила на очень длинные ногти Алиши.

— Не знаю, как ты делаешь прически с такими ногтями, — качая головой, произнесла Роузмэри, — или что-то сажаешь у себя в саду.

Алиша улыбнулась своей раздражающей кошачьей улыбкой и посмотрела на накрашенную левую руку — ту, на которой красовалось широкое золотое кольцо, когда-то надетое на ее палец Маркусом.

— Такие ногти у меня всю жизнь. Они словно каменные. Говоря по правде, не знаю, как бы я обходилась без них.

— Ну, — через весь зал спросила Конни, — что вы думаете об этой писательнице, что привел Блю?

— Кажется, она приятная.

Обычно кто-нибудь помоложе собирал деньги и бежал за сандвичами или другой едой к лотку у дороги, и сегодня это задание выпало на долю Шоны, дочери Конни. Роузмэри открыла кошелек и отсчитала девушке четыре доллара, пока та записывала заказы на старом конверте.

— Купи мне сегодня буррито. И если увидишь моего сына, передай, что я опоздаю к ужину.

— Хорошо, — ответила Шона, продолжая записывать. Она спрятала деньги Роузмэри и пошла к дверям. — Он говорил мне, что работает до семи. Мы сегодня должны заниматься математикой. — Она помахала. — Я быстро.

Думая об Элли, Роузмэри сказала:

— Ужасно видеть, как такая славная девушка поддается чарам Блю. Это уже заметно по ее глазам. — Она покачала головой. — И она совсем не в его вкусе, верно?

— Совсем не в его, — согласилась Конни, — но я готова поспорить, что он все равно затащит ее в постель уже на этой неделе.

— Надеюсь, что нет, — проговорила Алиша. — Он такой кобель.

Конни надела на голову клиентки пластиковую шапочку.

— Ты несправедлива, Алиша. У него просто были удары в жизни. И жена у него умерла не так давно. Мужчина после такого горя вынужден немного развеяться.

— Прошло не меньше пяти лет. — Алиша вытянула перед собой руки и разглядывала ногти, прищурившись. — Потому что я здесь уже столько времени. Пять лет — это слишком много, чтобы по-прежнему сходить с ума от горя.

— Ты знаешь, я к нему очень хорошо отношусь, — вступила в разговор Роузмэри, стараясь высказаться так, чтобы не пришлось соглашаться с Алишей. — И все же… Иногда надо продолжать жить по привычке.

Алиша фыркнула.

— Не хочу видеть, как он разобьет сердце этой славной малышке. — Роузмэри помолчала. — Она совсем не хорошенькая, правда?

— И тощенькая, — добавила Конни. Она поджала губы.

— А я считаю, что она привлекательная, — сказала Алиша. — И смуглая. Никогда не понимала, что мужчины находят в этих бледных, как поганки, девицах.

Роузмэри рассмеялась:

— Не все находят, лапочка. — Алиша тряхнула косами.

— Во всяком случае, мой не находит. — Она улыбнулась. — Ой, давайте оставим бедняжку в покое. Она никак не показалась мне глупенькой, а мы все видим, что Блю заходит издалека. Такой мужчина… — она пожала плечами, — он просто родился, чтобы стать кобелем.

— Кобель — неподходящее слово, — заметила Конни. Она похлопала миссис Дженкинс по плечу, чтобы та пересела в другое кресло.

— Тогда кто? Как по-другому можно назвать мужчину, который перебирает женщин, словно сорта пива?

Конни улыбнулась:

— Он просто дамский угодник, вот и все. Ему нравятся женщины. В этом нет ничего плохого.

Роузмэри откинулась в кресле, скрестив руки. Она вспомнила момент, когда в книжном магазине Блю стоял, опустив руки, и смотрел на Элли с потерянным выражением лица. Так же вел себя Маркус, когда вернулся с войны, и был таким потрясенным, что несколько месяцев не мог спать.

— Может, она просто будет ему хорошим другом, — сказала она. — Человеку нужен друг.

Все замолчали, задумавшись над этим.

— Да, — согласилась Конни. — Нужен.

Элли еще раз сверилась с картой и подъехала к библиотеке округа Стоунволл, которая располагалась в старом кирпичном здании посередине маленького парка. Высокие окна выходили на густую зеленую лужайку с высокими деревьями, создающими приятную тень. «Именно так и должна выглядеть библиотека», — решила Элли, разглядывая каменных львов, охраняющих вход. С одной стороны от него журчал фонтанчик, и она заметила блестящую золотую рыбку в пруду.

Элли открыла высокие, тяжелые двери и с удовольствием обнаружила, что внутри библиотеки сохранился старый дух. И в воздухе, пахнущем старым клеем, пылью и книжными переплетами, и в запахе натертого черно-белого пола, и в солидных дубовых столах и стульях, занимающих центр зала и окруженных полками. Здесь даже имелся балкон с резными перилами, к которому вели железные ступеньки. Надпись над ступенями гласила: «Справки».

В этот весенний день здесь было мало посетителей — молодая мамаша с малышом, старик, дремлющий над газетой, и худой, изможденный мужчина, согнувшийся над журналом. Элли обогнула круглые ступеньки и подошла к подтянутой женщине за столом. Ее очки висели на шее на ядовито-зеленом шнурке, и этот цвет абсолютно не сочетался ни с ее строгим платьем рубашечного покроя, ни с мягкими завитыми светлыми волосами.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — дружелюбно осведомилась она.

— Надеюсь, что да. — Элли достала из сумочки список. — Меня зовут Элли Коннор. Я писала вам о том, что собираюсь здесь проводить исследования о жизни Мейбл Бове.

— О, конечно! — Женщина встала и протянула руку. — Я миссис Нэнс, главный библиотекарь. — Она энергично отодвинула свой стул и жестом пригласила Элли следовать за ней. — Я взяла на себя смелость приготовить для вас кое-какой материал — мы еще не компьютеризованы, поэтому найти некоторые сведения было бы очень долгой работой, и я решила, что вы предпочтете читать, а не рыться на пыльных полках.

Миссис Нэнс остановилась напротив длинного стола, где книги стояли в стопках соответственно размеру. Она положила руку на пачку огромных книг в темных переплетах.

— Это газетные подшивки. Я достала их за несколько лет, и они должны вам пригодиться. Вот это, — она указала на стопку материалов в мягких обложках, и Элли узнала диссертации, — несколько докторских, вам они могут показаться интересными. Одну из них я получила по межбиблиотечному абонементу, но ее несколько недель не надо возвращать, так что если она окажется вам полезной, мы можем подержать ее подольше.

Элли была очень тронута.

— Похоже, у вас есть вторая профессия — учительница. — Женщина хихикнула.

— Нет, этого я не могу сказать. Но я читала одну из ваших работ — ту, которую вы написали о Лауре Реддинг, работа просто чудесная, и я никогда еще не имела возможности помогать писателю. — Она махнула рукой. — Во всяком случае, мне очень приятно, что вы изучаете жизнь бедной Мейбл. Она самая известная личность, когда-либо жившая в Пайн-Бенде, и мы ею гордимся. Это печальная история, и люди должны ее узнать.

Заинтригованная Элли спросила:

— А что печального вы в ней находите, миссис Нэнс? — Живые карие глаза библиотекаря застыли, и она посмотрела в высокое окно.

— Тогда было тяжело даже просто родиться женщиной, еще тяжелее черной женщиной, и особенно красивой и талантливой черной женщиной. — С немного удивленной улыбкой она добавила: — Думаю, печально то, что она родилась не в свое время. У нее не было никаких шансов.

Элли кивнула, чувствуя странную грусть.

— Я согласна с вами.

— Ну, стоит ли меня слушать! Не буду вас больше отвлекать от работы. Если вам что-то понадобится, позовите меня.

— Хорошо.

Элли вдохновенно приступила к делу: достала пачку чистых карточек, свою любимую шариковую ручку — с черной пастой, а не с синей, которая, по ее мнению, выглядела недостаточно серьезно — и открыла первую газетную подшивку. Там посередине лежала голубая закладка, и Элли осторожно переворачивала пожелтевшие страницы, пока не добралась до нее. Внизу листа она увидела заголовок:

Элли отметила дату и записала информацию, потом взяла вторую карточку и сделала пометку для самой себя — проверить возможность для черной девочки заниматься оперой где бы то ни было в конце 30-х. Еще она отметила название начальной школы. Ей нравилось, когда она могла увидеть собственными глазами реалии, связанные с жизнью изучаемой личности, что иногда позволяло ей многое понять.

К четырем часам свет в комнате померк. Солнце клонилось на запад. Плечи у Элли заболели оттого, что она сидела согнувшись над своими заметками. Она уже заполнила две большие пачки карточек — одну фактами и датами, а вторую — заметками и вопросами, на которые требовал ось найти ответы. Ей удалось просмотреть первичный газетный материал только за четыре года. Она потянулась и подумала, что хорошо бы пролистать подшивки за 1968 год — в то время ее мать провела лето в Пайн-Бенде. Элли почувствовала себя виноватой за то, что имела еще один, скрытый мотив своего появления здесь, но ей не хотелось афишировать свою личную жизнь.

Внезапно Элли показалось бесполезным и глупым заниматься выяснениями таким образом. Роузмэри и Конни, а возможно, даже и миссис Нэнс были в таком возрасте, что смогли бы ответить на вопросы Элли. Вполне вероятно, что одна из них припомнила бы ее мать, Диану. Оставалось только расспросить их.

Но, по правде говоря, Элли была не вполне уверена в своем желании обрести отца. Она не имела никакого представления о том, какой была ее мать, когда жила в Пайн-Бенде, и с кем она здесь путалась. А что, если она была чокнутой наркоманкой, имевшей дело с бандой рокеров, или кем-то в этом роде? Такое, конечно, вполне возможно.

Диана Коннор была красавицей, неуправляемой и доставлявшей сплошное беспокойство с самого рождения. Ее родители, которым было за тридцать, когда она родилась, вынужденно мирились с ее бунтарскими замашками. Ничто не действовало на Диану — она смеялась над угрозами, игнорировала запреты и даже редкие взбучки, которыми отец по старинке, по-деревенски пытался ее урезонить, переносила стойко, не изменяя себе. В шестнадцать лет, когда ей окончательно наскучили школа и родной городишко на западе Луизианы, она «проголосовала» на шоссе и покинула родительский дом.

Единственное, что осталось Элли после нее, — это коллекция открыток, которые Диана честно посылала домой раз в неделю. Новостей в них было немного, это были просто почтовые отправления из разных мест — Санта-Фе и Сан-Франциско, Атланта и Вашингтон — и полный список маленьких городов по всей стране плюс краткое сообщение, что-то вроде: «Привет. Как поживаете? Я в порядке. Сейчас путешествую с Люком, у него мотоцикл. Целую, Диана».

На Рождество 1968 года Диана неожиданно вернулась домой, беременная и совершенно разбитая. Родители приняли ее, и она оставалась с ними достаточно долго: родила девочку, которой дала дикое имя — Бархатный Закат. Когда ребенку (бабушка перекрестила ее в Элли в честь своей любимой сестры) исполнилось шесть месяцев, непостоянство Дианы снова взяло свое, и она сбежала. Лицо Джеральдины всегда принимало слегка ошарашенное выражение, когда она рассказывала об этом своей внучке: «Она уже, казалось, становилась нормальной молодой женщиной, любящей свою малютку дочь. А потом вдруг, — бабушка щелкала пальцами, — раз, и ее нет».

Во время второго отсутствия Диана не утруждала себя отправкой открыток. О ней ничего не знали до тех пор, пока из Лас-Вегаса не позвонил офицер полиции и не сообщил, что Диана была найдена мертвой в ближайшем лагере хиппи — погибла от передозировки наркотиков.

«Было трудно представить себе, — думала теперь Элли, — что могло удерживать беглянку с развевающимися волосами и в тонкой одежонке в таком городишке, как Пайн-Бенд. Что, спрашивается, привело ее сюда? И что заставило задержаться более чем на три месяца? Очевидно, мужчина».

Элли оглянулась на миссис Нэнс, которая разговаривала по телефону, встала и громко прошептала:

— Миссис Нэнс!

Когда женщина посмотрела на нее, Элли указала на полки, и та энергично закивала.

Старые подшивки обнаружились легко, и, пролистывая страницы, Элли сочинила легенду, которой воспользовалась бы, если бы пришлось объяснять собственные действия: она бы сказала, что родилась в 1968 году и у нее такое хобби — интересоваться всеми событиями этого года.

Газеты были подшиты за каждый год в отдельности. Она вытащила нужную пачку, потом выбрала еще одну из 40-х и вернулась к столу. Миссис Нэнс продолжала «висеть» на телефоне. На долю секунды Элли испытала такое ощущение, как будто кто-то очень сильно предостерегал ее от последующих действий. Может быть, о некоторых вещах лучше не знать?.. А если ее мать стыдилась мужчины, который оставил ее беременной, и сбудутся самые худшие предположения Элли — что Диана была подружкой банды байкеров? Возможно, она никогда не называла имени мужчины, потому что их было слишком много.

Нет! Сердце подсказывало Элли, что это был один-единственный мужчина, удерживавший дикую девчонку на одном месте целое лето. И если она не попытается выяснить, кем был этот мужчина, то до конца жизни будет жалеть об этом. Глубоко вздохнув, она начала читать, зная, что в историческом расследовании никогда нельзя предугадать, где может оказаться настоящий самородок информации.

Главные новости тем летом, казалось, сосредоточились на трех вещах: скандал, связанный с растратой, исчезновение молодой женщины и война во Вьетнаме. Каждую неделю целая страница посвящалась солдатам, служившим в армии — на Окинаве, в Германии или других местах, названия которых она почти забыла. В основном новости поступали из самого Вьетнама: «У Питера Стру опять проблемы с ногами, Джек Маки прислал матери прекрасный шарф из Сайгона».

Сидя в тихом библиотечном зале и ощущая запах пыли, Элли почувствовала, как ее восприятие времени и места странным образом переменилось. Вьетнам был давним событием, печальной, ужасной ошибкой. В отрывочных воспоминаниях он ассоциировался у нее с транспарантами и девушками, которые вставляли в оружейные дула цветы. Но здесь были имена и фотографии парней, моложе ее на десять лет, посылавших письма домой из далеких джунглей своим матерям и подружкам, и газета печатала новости с такой помпезностью, которая скорее подошла бы Второй мировой войне.

Испытывая некоторую неловкость, Элли поставила подшивку на полку вместе с остальными, которые сегодня просматривала. Миссис Нэнс, как будто ожидая ее, взяла со стола тяжелую связку ключей.

— Закончили на сегодня?

— Да, спасибо. Ничего, если я оставлю все это здесь на ночь? Я должна встретиться кое с кем утром, но могу прийти после обеда. Они не помешают?

— Господи, нет, конечно. Можете оставить все хоть на неделю. Никто сюда особо не приходит.

Элли улыбнулась и подняла руку, прощаясь. Спускаясь по железным ступеням, она не могла отделаться от мысли, что же ее хиппующая мамочка делала в городе, который так явно выступал в поддержку войны. Что притягательного она могла здесь найти? Еще одна загадка.

Но этой загадке придется подождать. Вдруг как-то сразу Элли почувствовала, что безумно устала и хочет заняться чем-то другим, не связанным с прошлым, полным тайн. Интересно, есть ли в городке магазин видео, где она могла бы взять напрокат видеомагнитофон и несколько кассет с современными комедиями?

Идея показалась ей гораздо более заманчивой, чем следовало бы, принимая во внимание объем работы, который предстояло проделать. Она заключила договор сама с собой — если она будет работать всю эту неделю по вечерам, то к выходным выяснит насчет видика и устроит себе настоящее воскресенье. Притворится, будто она находится где угодно, только не в сотне миль от дома, в поисках ответов на вопросы, и при этом вовсе не уверена, что хочет их найти.

Когда она впервые увидела его, он смеялся. Что-то в этом звуке задело ее, это был смех, полный неудержимого веселья, чистого удовольствия, такой щедрый, что она немедленно обернулась, чтобы посмотреть, кто может смеяться так самозабвенно.

И когда она увидела его, человека, который так смеялся, сидя в полумраке со своими друзьями, он показался ей таким же золотым, как звук его смеха. Его волосы поймали последний луч заходящего солнца, и красноватые искорки в темноте сверкнули как огонь Волоски на его руках были такого же оттенка, что заставило ее подумать об Адонисе.

Она понимала, что нельзя так глазеть, но почему-то не могла заставить себя отвернуться. Он, должно быть, почувствовал ее взгляд, потому что повернул голову и посмотрел прямо на нее, улыбка все играла на его губах, а потом погасла.

Он быстро отвел взгляд, снова посмотрел на нее, и теперь наступила ее очередь наклонить голову, отвести взгляд, устыдившись, что она посмела даже на одну минуту лишить мир этого совершенного смеха.

Но не в силах отказаться от одного, последнего, взгляда, она подняла глаза и обнаружила, что он с улыбкой приближается к ней. Как будто он знал ее, как будто ждал, когда она появится.