Музыка ночи

Глава 11

Блю предложил Элли встретиться в полдень, чтобы пообедать с барменом из «Музыкального автомата» в кафе «У Дорри» в час.

Вчера днем они устроились в большой комнате в его доме и смотрели старые фильмы по кабельному телевидению. Лэни, забавная, остроумная старушка, сидела вместе с ними, держа на коленях Пайкет, и рискованно шутила, комментируя фильмы. Элли она понравилась. Девушка была благодарна пожилой женщине, потому что даже при ней Элли весь день ощущала присутствие другого человека, вытянувшегося на диване или на полу или сидевшего, развалясь в кресле. Она замечала в нем такое, на что никогда не обратила бы внимания в других мужчинах, — лунки его ногтей, например, его локти, нуждающиеся в хорошей дозе крема, мочки его ушей и ступни.

И он точно так же ощущал ее присутствие. Казалось, они оба искали уважительные причины, чтобы прикасаться друг к другу — сидя бок о бок, так, что их колени были единственной точкой соприкосновения, или передавая друг другу закуски, когда их руки задерживались чуть дольше, чем необходимо. Она видела, что происходит, и туман чувственности обволакивал ее — и она ничего не могла с этим поделать. И было к тому же так приятно, что не хотелось от этого отказываться. Прошло уже столько времени, и он — совсем не такой, как другие.

Наконец, измотанная долгой неделей работы и необходимостью сопротивляться ему, Элли попрощалась еще до ужина. Одна в своем домике, под непрекращающийся шум дождя, она читала роман и всеми силами старалась отвлечься от мыслей о Блю.

Сегодня утром эта повышенная эмоциональность улетучилась, и она снова была в своей тарелке. Наступил понедельник. Жара начинала сгущаться над полями, когда Элли направилась по тропинке к первой оранжерее. Она связала волосы в узел, чтобы освободить шею, но они не держались, и некоторые пряди прилипли к мокрой щеке. Яркие пятна этих экзотических, эротичных цветов всплыли у нее в памяти. Его запах, воспоминания о поцелуе, которым они обменялись у него на кухне в субботу ночью, кружили ей голову. Это заполнило все ее сны, лишило покоя, и теперь она не знала, какое у нее должно быть выражение лица и что ей надо говорить.

— Ладно, Коннор, веди себя по-взрослому. — Она прошагала остаток пути и с твердой решимостью распахнула дверь.

Было невозможно оставаться равнодушной к этой красоте. Роскошная прохлада оранжереи была так притягательна, что она почувствовала, как все напряжение стекает по позвоночнику вниз и сквозь ступни уходит в землю.

Лианы и деревья создавали небольшой полумрак. Она ощутила сквознячок на щиколотках, и ей захотелось разуться и пойти босиком. Из глубины этого великолепия вышел Блю в рабочей белой футболке и джинсах, запачканных землей. При виде его словно ток пробежал по ее телу, и волна воспоминаний — его рот, этот поцелуй — охватила ее, окрасившись не в алый цвет желания, а почему-то в зеленый и синий. Она не могла вымолвить ни слова.

— Привет, — тихо сказал он.

Блю снова был босиком. Волшебство развеялось, и Элли рассмеялась:

— Я хочу здесь поселиться! — Она сделала шаг, но замерла, когда что-то пронеслось у нее но ноге, — Это что, змея?

— Просто маленькая ящерица. Я подумывал о том, чтобы завести змей, но с ними слишком много возни. — Он поднырнул под ветку и подал ей руку. Улыбнулся и подмигнул: — И ящерицы не так много едят.

Переплетя ее пальцы со своими, он спросил:

— Как поживаете, мисс Коннор? — Слова звучали хрипло и медленно. — Я скучал, когда ты вчера ушла к себе.

— Я… э-э… — Она не могла сообразить, что сказать, и нахмурилась. — Я читала.

Он отпустил ее руку.

— Пойдем.

Она последовала за ним по вымощенной дорожке через заросли, заметив, что маленькие озерца поблескивали в самых дальних уголках и располагались у подножия деревьев. Казалось, они каким-то образом связаны друг с другом.

— Построить это, должно быть, обошлось в целое состояние. Ты получил субсидию?

Он остановился, и его лицо приняло странное выражение.

— Я думал, ты знаешь. — Отрывисто, так, что она поняла: эта тема его смущает, он сказал: — У меня денег куры не клюют. Папочка мой был по-настоящему богат. А мама оказалась даже аристократичнее его.

— А-а… — Элли сунула руки в карманы.

— Почти все знают об этом. — Он взглянул на часы. — Вот черт, нам пора идти. Позволь, я переоденусь быстро и буду готов.

— Я подожду у дома.

— Нет необходимости. Грузовичок у входа. А здесь у меня хранится одежда, на случай если промокну.

И безо всякого предупреждения он стянул с себя тонкую майку. Он не остановился, не ждал, пока она посмотрит, но Элли все равно взглянула, и ее охватила дрожь. Его живот был произведением искусства, такой же блестяще-мускулистый, как на фото в журнале.

Он скомкал рубашку, как любой другой мужчина на свете, и понес ее к двери между двумя стволами деревьев, которую Элли вначале не заметила. Она смотрела на него, не отводя взгляда от ложбинки позвоночника. Уши у нее горели.

— Сейчас вернусь, — сказал он и исчез за дверью.

«Негодяй!» Элли повернулась спиной к двери. Она набрала воздуха, пытаясь успокоиться, но только наполнила легкие наркотическим ароматом цветов и земли, который окружал Блю по двадцать четыре часа в сутки. Она принялась ходить туда-сюда и наткнулась на цветок, который выглядел в точности как женский половой орган. Отвернулась и увидела другой, великолепного коричнево-медного оттенка, с толстой коричневой тычинкой, или пестиком, или как это там называется у орхидей. Она закрыла рукой рот и засмеялась: «Секс, секс, секс!»

— Что такого забавного? — спросил Блю за ее спиной. Элли повернулась — он застегивал рубашку. Легкие озорные искорки плясали в его глазах. Она подняла бровь.

— Это просто какой-то притон разврата, а ты… — она подыскивала подходящее название для содержателя притона, — ты здесь главарь.

Он лениво улыбнулся:

— Ты должна была предупредить меня, что обладаешь викторианской чувствительностью, милая. Я бы тебя уберег от этого. — Он застегнул последнюю пуговицу и принялся закатывать правый рукав. — Знаешь, женщинам викторианской эпохи вообще не позволялось работать с орхидеями. Считалось, что женщины слишком для этого нежны.

— Это правильно.

— Ага. — Завернув рукава, он отошел. — Ты все еще под впечатлением?

Надо было ответить «да». Одного только аромата в воздухе, в его волосах было достаточно, чтобы возбудить ее, но в сочетании с его блестящими синими глазами, предлагающими то, что ей наверняка понравится, и соблазном, излучаемым этим прекрасным телом, ни одна женщина не устоит.

Она внезапно ощутила всеобъемлющий ужас.

— Блю, давай не будем делать этого, ладно? Немного флирта, пара поцелуев — это одно, но я не хочу разрушать нашу дружбу. Ты мне нравишься, но я не хочу иметь с тобой секс.

— Хочешь.

Ее щеки вспыхнули.

— Я не говорю, что мне бы это не понравилось. Уверена, что понравилось бы. Но это все слишком сложно, и я здесь ненадолго, и… — Она запнулась, дернула плечом. — Мне сейчас совсем не нужны трудности.

Он прикоснулся к ее руке, проведя пальцем от плеча к локтю.

— Все, о чем я думал вчера, — это тот поцелуй на кухне. Снова, и снова, и снова.

Она сжала зубы, страх придавал ей силы.

— Знаешь что? Со мной было то же самое. Я думала о том, как целовала тебя, и как мне это понравилось, и как мне нравишься ты. — Какая-то нерешительность прозвучала в ее голосе, и она опять сжала зубы, чтобы овладеть собой, прежде чем продолжила: — Я из тех женщин, которые пытаются спасти тонущего мужчину. А ты из тех мужчин, которые ищут женщину, чтобы держаться за нее. Но, по правде говоря, мне потом потребуется, чтобы ты во мне нуждался. Тебе это не понравится, и мое сердце будет разбито. И тогда мы потеряем то, что имеем.

— В этом все дело? — Его голос звучал низко, опасно. Она прямо встретила его взгляд.

— Да!

Он подошел ближе на один шаг, неслышно, босиком по траве. Провел рукой по ее щеке.

— Ты не в моем вкусе. Мне нравятся пышные блондинки, которые красиво одеваются и не заставляют меня слишком задумываться. Я надеялся, что ты будешь выглядеть подобным образом.

— Ничего не совпадает?

— Да, — согласился он. — Но это не имеет никакого значения. Все, о чем я думаю, — это как лечь с тобой где-нибудь, где долго не придется вставать. Я могу сказать, что буду уважать те границы, в которых ты так нуждаешься, но это будет ложью. Я даже не боюсь, когда ты говоришь, что станешь навязчивой. Я готов рискнуть. — Его взгляд был прямым, безотрывным и почти невыносимым. — Может, я уже готов выйти из своего убежища, Элли?

Она отбросила его ладонь.

— Может. А может, тебе просто скучно, а я здесь, под рукой.

— Элли! Черт побери! — Он нахмурился. — Все совсем не так.

— Да? — Как только он не понимает? — Ну, не важно, потому что я не могу спать с тобой, как бы мне этого ни хотелось. Так что перестань дразнить меня, и мучить, и играть в эти игры. Просто будь собой.

— Я не играю.

— Хорошо, скажу по-другому. Будь честен со мной. — Жесткость, которую она не замечала раньше, мелькнула в его глазах.

— На это я способен.

— Хорошо, — она взглянула на часы, — нам надо идти.

Стоянки напротив кафе были забиты пикапами, мусоровозами и множеством белых автомобилей с обозначениями различных государственных служб.

— Наверное, мы выбрали неудачное время для встречи, — сказал Блю, сворачивая за угол. — Я забыл, что сюда надо приезжать пораньше. Сейчас все обедают только здесь.

Он снова вывернул руль. Высокая негритянка неторопливо шла по полуденному тротуару, и Элли залюбовалась икрами ее ног. Блю посигналил, а потом выставил руку в окно, чтобы помахать ей. Она наклонила голову, пошевелила пальцами, покачала головой. Блю рассмеялся.

— Признайся, что ты влюблена в меня, милая.

— Отстань! — отозвалась она, но Элли заметила, что негритянка пытается скрыть улыбку.

— Это младшая сестра Роузмэри, — пояснил Блю.

— Да? Я с ней еще не встречалась. Он затормозил у книжного магазина.

— Она работает в суде. Пару лет назад нам пришлось здорово побороться за ту дорогу, что ведет от владений Гвен.

— Почему?

— Ну, эта история уходит корнями в далекое и печальное прошлое. После того как ввели равноправие, эта часть земли, где сейчас живет Гвен, была завещана их семье рабовладельцем, которого замучила совесть.

— Это был твой родственник? Он кивнул:

— Да. Мой троюродный прадедушка, Амброз Рейнард. Он был, судя по всему, настоящим негодяем. Не пропускал ни одной женщины, чтобы не соблазнить ее — белой, черной, рабыни, нищенки. Рассеял своих детей по всей стране.

Элли постаралась не делать никаких сравнений. Блю открыл дверцу, придержал ее для Элли и, должно быть, понял, о чем она думает.

— Только ничего не говори, — улыбнулся он. — Во всяком случае, некоторые из детей получили эту землю, но потом часть документов потерялась, а другая часть перепуталась Мой отец привел все в порядок вместе с Гвен до того, как умер.

— Она не родственница Роузмэри?

— Не близкая. Какая-то пятиюродная сестра или что-то в этом роде.

— Значит, она родня и Мейбл тоже? — Он опустил уголки рта.

— Не думаю. Мейбл была сестрой отца Роузмэри, верно? А эта земля досталась им от матери.

Элли захлопала глазами.

— Как сложно.

— Обычное дело в сельской местности, дорогая.

Он держал дверцу, и она поднырнула под его руку, направляясь в гудящее, словно улей, кафе. Весело звучала музыка кантри, добавляя шума к десяткам голосов, в основном мужских. Две официантки сновали среди столиков, но не торопились, если завязывалась беседа с посетителями, обмениваясь шутками и расспрашивая о детях. Элли заметила, как одна официантка усаживала какого-то старика с его приятелями и, взяв со стола солонку, сунула ее в карман. Дед стал возражать, но было видно, что ему приятно, что его воспринимают всерьез.

Мужчина в светлом льняном костюме нес свой счет в кассу.

— Блю Рейнард! — сердечно проговорил он, показывая в улыбке большие белые зубы. Он протянул руку. — Как поживаешь, парень? Я слышал, кто-то приехал из Стэнфорда, чтобы взглянуть на этот твой тропический бизнес.

Пока он говорил, его глаза оценивающе оглядывали Элли с быстротой врожденного политика. Он кивнул ей. Блю пожал ему руку.

— Здравствуй, Тодд. — Он указал на Элли, послав ей многозначительный взгляд. — Элли, это Тодд Бинкл. Тодд, познакомься с Элли Коннор, известным биографом. Здесь она собирает материал для книги о Мейбл Бове.

«Бинкл!» Элли удалось спокойно пожать ему руку с короткими, но сильными пальцами.

— Здравствуйте.

— Приятно познакомиться.

У него были большие глаза и лицо, когда-то сексуальное, а теперь тяжелое и оплывшее с возрастом. В волосах, слегка длинноватых на макушке, появились седые пряди. У него была явно средиземноморская внешность, греческая или, может, итальянская.

— Вы занимаетесь здесь исследованиями? — спросил он.

— Да.

— Это правильно.

Взгляд у него был какой-то подчиняющий, хотя и выражал искренний интерес. На фото в старшем классе он казался наглым. При личной встрече Элли решила, что скорее он очень притягательный.

— Вы обязательно дайте нам знать, когда выйдет книга, и мы позаботимся о том, чтобы здесь она получила самую широкую огласку. Вы сможете приехать сюда и выступить по радио?

— Тодд владеет местной радиостанцией, к тому же он член городского управления, — сказал Блю, — и постоянно думает о развитии нашего города.

— Это так! — Голос Тодда звучал уверенно. — Если мы собираемся внести свой вклад в развитие Пайн-Бенда, то не можем сидеть сложа руки. Мы должны осуществлять то, о чем мечтаем.

Хозяйка кафе поспешила принять у него оплату по счету. Когда он доставал из внутреннего кармана портмоне, Элли заметила у него на пальце тяжелое золотое кольцо с огромным бриллиантом. Оно не было похоже на обручальное, но с мужчинами никогда нельзя знать наверняка. Разведенный или одинокий подошел бы ей больше, чем женатый. Она не могла даже подумать о том, чтобы разрушить чью-то жизнь, заявив: «Эй, знаете что? А я ваша дочь».

Но со странным чувством сделанного открытия она поняла, что он и в самом деле может быть ее отцом. И наверняка это не так плохо. Она улыбнулась ему:

— Вы правы, мистер Бинкл. И я бы хотела приехать после публикации. У вас есть визитка?

— Да, мэм. — Он протянул Элли рельефную карточку, по цвету гармонирующую с его костюмом. — Я помогу вам продать часть книг.

— Спасибо. — Она заметила, что глаза у него зеленые, как у нее. — Почту за честь.

— Рад был повидаться, Блю. Сообщи мне, что выйдет из этих экспериментов, ладно?

— Хорошо, — ответил Блю. Он помахал кому-то в другом конце зала. — А вот и Док.

Бинкл ушел, и хозяйка взяла меню, чтобы усадить Элли и Блю.

— Не стоит, — сказал он ей. — Мы встречаемся с Доком, вон там.

— Хотите чаю или кофе?

— Чаю, пожалуйста, — ответила Элли.

— Мне тоже.

— Сейчас принесу. — Блю спокойно сказал:

— Он один из кандидатов, верно? — Бинкл. Элли подняла брови.

— Да. Как странно.

Он легко прикоснулся к ее руке.

— Все будет хорошо.

Док встал, когда они подошли.

— Как дела?

— Прекрасно, Док. — Блю легко и изящно пожал ему руку. — Спасибо, что согласились встретиться с нами.

— Не за что. — Когда они устроились в кабинке, Док добавил: — Знаете, всегда приятно поговорить о Мейбл. Не так уж много людей ее сейчас помнит.

— Надеюсь, книга поможет возродить интерес, — проговорила Элли.

Она достала блокнот, в который заносила заметки, и просмотрела вопросы, те, что обдумала вчера. Подошла официантка с высокими стаканами, в которых был чай со льдом, и пообещала через несколько минут принять у них заказ.

— Ой, — сказала Элли, — кажется, мне надо решить, что я буду есть. Какие здесь гамбургеры?

— Прекрасные, — ответил Блю, — но, насколько я тебя знаю, ты больше хочешь жареной картошки.

— Ты меня знаешь?

— Да, дорогая. Док, вы бы подумали, что она ест как птичка, верно? А она лопает как грузчик.

Элли даже задохнулась от такого преувеличения.

— Док, — сказала она, облокотившись о стол, — это ложь.

— Приятно посмотреть, когда женщина ест с аппетитом, — мягко проговорил он.

Его черные глаза одобрительно блеснули, но Элли не поняла, касалось ли это ее аппетита или подтрунивания Блю.

— В этом вы с Мейбл похожи. Она ела, как трое взрослых мужчин, и никогда не полнела. — С ласковой улыбкой он откинулся на спинку стула. — Я, бывало, говорил ей, что к старости она расплывется по-свински.

— Это как раз такой материал, который меня интересует, — сказала Элли и сняла колпачок с ручки, чтобы записать все. — Мне не удалось найти людей, которые бы хорошо ее знали. Роузмэри ее почти не помнит.

Подошла официантка и приняла их заказ. Блю фыркнул, когда Элли попросила принести гамбургер и жареную картошку. Она толкнула его локтем, не глядя.

Док спросил:

— У вас тут нет родственников, мисс Коннор? Я все думаю, что мне ваше лицо очень знакомо.

Вопрос, прозвучавший вскоре после того, как она встретила человека, который вполне может оказаться ее отцом, на несколько секунд остановил ее сердце. Она прижала руку к груди, подумав, что впервые поняла, как себя чувствуют, когда говорят: «У меня замерло сердце».

— Нет, — ответила она, надеясь, что никто не заметил паузы.

— Маркус говорил то же самое, — сказал Блю. Элли пожала плечами:

— Говорят, у нас у всех есть где-то двойник. — Тщательно следя за выражением собственного лица, она заглянула в свои записи и приняла решение. — Ладно, Док, самое важное, что я хочу узнать, — это почему она исчезла.

«Неверный шаг!» Элли видела, как его морщинистое лицо на глазах изменилось и стало напряженным и замкнутым.

— Я не желаю обсуждать это.

Он знал! Она была убеждена в этом, чувствовала настолько, что у нее побежали мурашки по спине, а желудок свело. Но, не споря с ним, она кивнула:

— Это достойно уважения. — Она опустила блокнот и положила на него руки. — Мейбл когда-нибудь влюблялась? Мои исследования показывают, что ее любили много мужчин, но нет никаких свидетельств того, что она отвечала кому-нибудь взаимностью.

— Мы все любили ее, — проговорил он, снова расслабившись. — Она была хорошенькой, это вы можете видеть, глядя на снимки, но дело не только в этом. Просто когда она входила в комнату, вы не могли удержаться от того, чтобы не смотреть на нее. — Он покачал головой, вспоминая. — Все. Старые и молодые, черные и белые. Без разницы. Она только улыбалась им своей необыкновенной улыбкой, и они все падали.

Элли почему-то взглянула на Блю. У него была такая же харизма. Даже когда он просто сидел вот так, вытянув одну ногу, потому что под столом не хватало места.

— Я слышала об этом, — сказала она и мягко повторила вопрос: — Неужели не было никого, кто привлек бы ее внимание?

— Было несколько человек, с кем она встречалась, — мрачно проговорил Док. — Немного со мной. С парнем из Нового Орлеана, который пел, Она долго поддерживала с ним отношения, то ссорилась, то мирилась.

Он скрутил острым кулечком пустой пакетик из-под сахара. Элли ждала. Наконец Док поджал губы и выдохнул:

— Но был один, которого она по-настоящему любила. Назывался он Персиком. — Прежняя горечь заставила его поджать губы. — Настоящее его имя Отис. Он был из тех мерзавцев, которые всегда плохо кончают, но Господи, стоило только Мейбл увидеть его, и уже ничто не могло остановить ее.

Прошло почти сорок лет, но Элли ясно видела, что имя соперника как будто обжигает рот Дока. Он взял стакан и сделал большой глоток чаю.

— Почему именно он, как вы думаете? — спросила она.

— Я сам себя спрашивал тысячу раз. Он нравился очень многим женщинам. Обаятельный, как сам змей-искуситель, и всегда шикарно одет.

— Так он ее тоже любил?

— Насчет любви — не знаю. Но они встречались. Персик налево и направо хвастал, что Мейбл Бове к нему неровно дышит, хотя и знал, что не следует говорить такого при мне. Да, некоторое время они были как пара голубков. Элли строчила так быстро, как могла. «Отис Маккол, Персик», — записала она своим тонким, как паутина, почерком, а вслух заметила:

— Мужчина, называющий себя «Персиком», должен быть очень уверенным в себе.

— Это прозвище придумала ему какая-то подружка, и оно так к нему и прилипло. Сам он не возражал. Бывало, хвастал, что на вкус он слаще персика из Джорджии.

Блю громко рассмеялся:

— Нахальный сукин сын! Док нахмурился:

— Наверное, я не должен был говорить этого при даме. Прошу прощения.

— О нет! — Элли все еще записывала, но смогла энергично помахать рукой. — Это классный материал.

— Не подумайте только, что она была неразборчива в связях, потому что это не так. Пока она не встретила этого вкрадчивого пройдоху, не думаю, что она спала с кем-то.

Элли кивнула. Лично она считала такое маловероятным, но Док явно хотел думать о Мейбл по-своему.

— Моя цель — не публичное разоблачение, — сказала она. — Я просто пытаюсь понять, что она была за человек, живой человек, который написал всю эту великолепную музыку.

Официантка принесла их заказ, от которого еще поднимался пар. У Элли заурчало в животе при виде кудрявых ломтиков картошки на тяжелом керамическом блюде, поставленном перед ней. Блю наклонился ближе.

— Как ты собираешься и говорить, и есть, и делать записи в одно и то же время?

Она подняла руки и пошевелила пальцами:

— А я одинаково хорошо владею обеими руками.

Она намазала котлету кетчупом и горчицей, разрезала ее пополам, посолила картошку и положила блокнот на стол под правую руку. Взяв гамбургер левой, она спросила:

— И когда же она с ним: познакомилась?

Док засмеялся, обнажив зубы, слегка пожелтевшие от времени и табака.

— А ты нечто особенное, девочка, ты это знаешь?

— Спасибо.

Он отрезал кусочек бифштекса.

— Они встретились в пятьдесят первом и могли бы долго быть вместе, но однажды ночью Персика подстрелили возле Хопкинса.

Элли замерла.

— Подстрелили? Когда?

Он нахмурился, пожевал губами.

— Должно быть, в пятьдесят втором. Летом, это я помню, потому что стояла жара.

— Кто это сделал?

— Так никогда и не выяснили. Многие в этом клубе в ту ночь имели достаточно причин, чтобы убить его. Кто-то прятался среди деревьев как раз у входа и выстрелил ему прямо в сердце. Он умер до того, как упал на землю, и никакие женские вопли не могли уже вернуть его. Мы все решили, что это сделал Джек Горейс. Он угрожал Персику уже больше года, а тот все никак не оставлял его жену в покое.

— Мейбл быта с ним?

Док покачал головой. Элли позволила себе попробовать собственную еду, и когда первый ломтик картошки, горячий и соленый, идеально прожаренный, коснулся ее языка, она одобрительно причмокнула.

— Ты был прав, — сказала она, предлагая такой же ломтик Блю.

Он взял его и ухмыльнулся:

— Обычно я не ошибаюсь. Док снова заговорил:

— Мейбл не было в городе, когда это произошло, но утром она вернулась.

— Вы знаете точную дату? — спросила Элли, держа ручку наготове.

Он прищурился.

— Должно быть, где-то в июле пятьдесят второго.

Элли посмотрела на записи в блокноте. Через три месяца Мейбл сошла со сцены в Далласе, и ее больше не видели. Элли прикусила щеку, пытаясь решить, стоит напоминать об этом факте или умолчать? Блю решил за нее.

— Черт, Док, прошло всего три месяца после этого, и она исчезла. Похоже, что горе убило ее музыку.

Док аккуратно положил вилку.

— Это может выглядеть так, сынок. Но Господь свидетель, причина в другом.

— Вы знаете, но не говорите, — сказал Блю.

— Правильно. И более того, никогда не скажу.

— Можете вы по крайней мере объяснить мне, почему не хотите? — спросила Элли. — Это самая трагическая тайна, с которой я сталкивалась за все время своей работы.

Даже через сорок лет его глаза подозрительно затуманились.

— Да, так оно и есть.

— Вы любили ее?

— Любил, мисс Коннор. С того времени, когда она была еще совсем крошкой, до сегодняшнего дня. Она заслужила того, чтобы хоть кто-то хранил ее секреты. Этот кто-то — я.

Ночной воздух был плотным, как ткань, и горячим, как вода для купания, а лес стоял темный и таинственный. Это немного пугало ее, но она знала, куда идти.

Чья-то рука стащила ее с тропинки, и она вскрикнула от удивления, пока его рот, голодный и щедрый одновременно, не накрыл ее губы, заставив позабыть о страхе. Они упали под раскинувшую сучья сосну, где было уже постелено одеяло.

— Ты подумал обо всем, — прошептала она.

— Я скучал по тебе, — сказал он, целуя ее рот, потом лицо и глаза. Его бедра прижимались к ее бедрам.

— Я тоже. — Она обхватила его голову, притягивая и целуя. Потом оттолкнула его и села верхом, прижимаясь к его напряженной плоти. — Давай я покажу тебе как, — сказала она и медленно, чувственно расстегнула блузку, обнажив не стесненную ничем грудь.

Он застонал и потянулся к ней, а она стряхнула блузку с плеч, выгибаясь, чтобы прижаться своим жаром к нему снизу, а грудью — к его ладоням. Она вскрикнула, когда он сел и притянул ее ближе, задрожала, чувствуя, как его руки скользнули по ее голой спине, сдвигая ткань юбки и трусиков. Почти рыдая от желания, ощущала, как он освободил себя и нетерпеливо рванулся вперед, соединяя их. Путаница ее одежды, царапанье его джинсов о ее колени только добавляли чувственности, но ничто, ничто не могло сравниться со вкусом его рта, его языка, пляшущего на ее губах, когда он был там, глубоко внутри ее. Он поднял руку, застонав.

— Я люблю тебя! — Он двигался, выдыхая слова, прижимаясь губами к ее груди. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.

А когда произошло их разъединение и они лежали, задыхаясь, мокрые от пота, прижавшись грудью друг к другу, он обнял ее.

— Я не вынесу этого!

Она уткнулась лицом ему в шею и сдержала плач. Чтобы смолчать и не умолять его остаться, сказала единственное, о чем могла думать:

— Я люблю тебя.

Это не выражало всего. Это были легковесные слова, которые люди употребляют для колы и туфель. Они не смогли передать то ощущение света, которое наполняло ее грудь при одной только мысли о нем, передать всю его болезненную и радостную глубину.

Он поднял голову и взял ее лицо в ладони, целуя ее мягко, нежно, медленно.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказал он.

И она позволила ему верить в это, так же как тысячи поколений женщин до нее.

— Да, — ответила она.

Потому что любила его. Потому что он хотел услышать это. Потому что правда разбила бы ему сердце и заставила отказаться от своего выбора.

Она любила его и поэтому пожалела.