Музыкальный подвал

ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

«Скорая», слава Богу, приехала быстро.

Наташа не приходила в сознание, и ее понесли к машине в шоковом состоянии.

Андрей шел следом за санитаром, но и сам находился почти в шоковом состоянии.

— Вы сопровождающий? — спросили его.

Он тупо кивнул.

— Паспорт больной не забыли? — напомнил врач.

Разумеется, забыл.

Пришлось возвращаться в дом за паспортом.

Чтобы не терять драгоценных минут, доктор в это время тут же, в машине, начал делать пациентке непрямой массаж сердца. Фельдшер налаживал капельницу и пытался прощупать вену, чтобы ввести иглу.

Андрей уселся на откидное сиденье рядом с неподвижно лежащей Наташей.

Водитель включил сирену и мигалку-маячок, и белый фургон с красным крестом во всю мочь погнал по шумным московским улицам.

«Скорая» подъехала к Боткинской больнице и сразу же свернула к корпусу реанимации.

В приемном покое дежурный врач торопливо выхватил у Андрея Наташин паспорт и почти бегом скрылся за белой дверью. Состояние поступившей больной было критическим, не до разговоров и объяснений с родственниками.

Андрей ринулся следом за ним. Он успел увидеть, как Наташу, переложенную с носилок на лежачую каталку, увозят в глубь бесконечного белого коридора, освещенного жутковатым, мертвенным светом люминесцентных ламп.

И тут же два могучих санитара преградили ему дорогу:

— Куда?!

— Там моя жена! — выкрикнул Андрей и попытался прорваться сквозь заслон.

— Здесь реанимация, не положено. Никаких посещений.

— Но поймите, ей плохо, совсем плохо! — упрашивал Андрей.

Стражи были неумолимы:

— Запрещено. Заразу внесешь.

— Я хотел только узнать!

— Справочная в другом корпусе. Завтра с утра подойдешь — все узнаешь.

— Как — завтра?!

Но санитары, сочтя тему исчерпанной, уже скрылись внутри здания. И щелкнули за собой дверь на замок.

Андрей стремглав бросился по больничным аллеям к тому корпусу, где, как ему сказали, был справочный стол.

Как и предупредили санитары, окошко с надписью «Справка» оказалось уже закрытым плотной фанерной створкой.

— Все ушли, сынок, — сказала ему старенькая нянечка, протиравшая затоптанные полы. — Они теперь с утра будут, к девяти. Отошел бы ты, мешаешь.

Андрей вышел на улицу, побрел вновь к реанимационному корпусу. Заглянул в пустой вестибюль. Присесть там было негде.

Но домой уйти невозможно, никак невозможно. Что он будет там делать один до девяти утра?

Он решил провести ночь на территории больницы, благо погода стояла теплая.

Нашел у дорожки обшарпанную скамеечку. Посидел на ней. Пошел бродить под деревьями. Опять вернулся к скамье.

А ночь тянулась так долго, словно в Заполярье, где солнце не появляется по полгода.

Пытка неизвестностью.

…Что будет с Наташей?..

…Что будет с их маленьким?..

Реанимация. Какое страшное слово. Ре-анима-ция. Значит, оживление. Возвращение «оттуда» — из-за грани…

Даже в мыслях Андрей не решался произнести слово «смерть». Но образ чего-то темного, страшного, непоправимого все время довлел над ним.

Сейчас врачи Наташу возвращают. Обратно, сюда, к нему, Андрею. К жизни.

А если не возвратят?

Нет, обязательно возвратят, непременно. Но… ведь им надо вернуть сразу двоих! Возможно ли это?

Время от времени вспыхивала надежда. А что, если с Таткой ничего страшного не произошло, а просто-напросто начались преждевременные роды? Эх, надо было расспросить у тети Клавы, как начинаются роды. До сих пор он никогда этим не интересовался. Знает, конечно, что сперва происходят какие-то «схватки». А что это, собственно, такое, он и не задумывался. Схватки представлялись ему чем-то вроде судорог, но на этом его познания в акушерстве и заканчивались.

У него перед глазами стояла картина: Наташа падает на пол, схватившись за живот. Может, это и была первая схватка?

Тогда бояться нечего. Наташа на седьмом месяце, а он неоднократно слышал, что дети, родившиеся семимесячными, остаются в живых и развиваются нормально.

В голову заползла, извиваясь, строчка из детской книжки, напечатанная крупным шрифтом: «…и от батюшки-царя родила богатыря». Роди мне богатыря, Наташенька, милая! Но главное — вернись ко мне, я без тебя не могу!

В остальных корпусах в палатах уже потушили свет. Но окна реанимации не гасли. Это и пугало, и вселяло надежду.

Захотелось встать и заорать во весь голос:

— Тат-ка!

Окно распахнется, и она выглянет оттуда, улыбаясь, с запеленутым малышом на руках.

— У нас сын! — сообщит она слабым голосом, но Андрей все равно ее услышит.

Невдалеке от их «дворца» находился родильный дом имени Крупской. И кто это додумался присвоить роддому такое имя! Как будто Крупская была многодетной матерью. Даже кощунственно как-то.

Но дело не в нелепом названии, Бог с ним! Дело в том, что Андрей последнее время частенько ходил туда специально, чтобы понаблюдать, как стоят под окнами счастливые молодые отцы. Ему не терпелось дождаться дня, когда он сам окажется на их месте.

К лету окна роддома все чаще оставались распахнутыми, и изнутри доносились крики новорожденных. Одни вопили требовательно, упорно, другие — тоненько и жалобно.

Каким будет голос у их сына?..

…Потом Андрей вдруг спохватывался и вновь погружался в холод безнадежности.

Опомнись, тут тебе не роддом, а реанимация. Совершенно противоположные вещи. Там — встречают тех, кто приходит в жизнь. Здесь — пытаются удержать тех, кто уходит.

Не уходи, Наташа!

Ты нужна мне!

Почему ты хочешь уйти?

Ах да, телеграмма…

СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ НИНА СЕРГЕЕВНА ПОГИБЛА ПОЖАРЕ

Что это значит — «погибла пожаре»?

Лишь теперь Андрей по-настоящему задумался об этом. И в полной мере ощутил страшный смысл, скрывавшийся за блеклой телеграфной строчкой без знаков препинания.

Наташина мать, Нина Сергеевна…

Андрей, пожалуй, только сейчас осознал, насколько дорог был ему этот человек.

Сейчас ему вспоминались не ее уроки, не школьные диктанты и не рассказы о русских писателях. А те щемяще-сладкие моменты, когда Нина Сергеевна ласково трепала его, мальчишку, за вихры. Ее руки, выпачканные мелом, были жесткими и горячими, а от накинутой на плечи косыночки всегда пахло яблочным пирогом. В эти минуты Андрей завидовал всем, у кого были мамы. А Наташе Денисовой — в особенности. Ведь ее мамой была сама Нина Сергеевна!

…Мама…

Никогда за его восемнадцатилетнюю жизнь ему не приходилось произносить это слово применительно к себе. Ведь своей матери он помнить не мог. Видел ее только на пожелтевших фотографиях.

И теперь он как бы примерял к себе почти незнакомое сочетание двух простых слогов: ма-ма.

Если бы отец не относился к Денисовым так пренебрежительно, Андрей, пожалуй, с удовольствием называл бы, по старинному обычаю, свою тещу мамой.

Но она погибла. И он чувствовал себя осиротевшим.

А каково было Наташе, когда она прочла эту дикую телеграмму? «Погибла пожаре…»

Андрей строил предположения о том, как это могло случиться.

Скорее всего загорелась школа, и Нина Сергеевна, конечно, сразу же героически бросилась спасать первоклассников… Или вспыхнула бензоколонка. И Нина Сергеевна героически… Почему-то гибель любимой учительницы представлялась ему непременно героической. Может, потому, что из всех литературных персонажей она с наибольшим увлечением рассказывала о тех, кто совершал подвиги. Даже сочинение однажды им задала: «Что такое подвиг».

Нины Сергеевны больше нет.

Есть Наташа.

Наташа есть — и всегда будет.

Утро наступало нехотя, лениво, было сереньким и скучным.

Продрогший, с покрасневшими глазами, Андрей уже с половины девятого топтался у справочного окошечка.

Девять часов. Нет никого.

Пять минут десятого.

Мимо него процокала каблучками заспанная девушка, отперла помещение справочной и растворила фанерную створку окошечка.

— Слушаю вас, — сказала она зевая.

— Я узнать… о состоянии здоровья…

— Фамилия? — чирикнула дежурная.

— Что?.. А… Денисова Наталья Дмитриевна.

Девушка полистала регистрационные журналы.

— Вот Денисова Марья Васильна. Состояние средней тяжести.

— При чем тут Марья Васильна? Денисова Наталья Дмитриевна, моя жена, шестьдесят пятого года рождения.

— Что-то не вижу такой, — девушка вяло рылась в бумагах. Она явно еще не окончательно проснулась. — Какое отделение-то?

— Реанимация.

Девушка ойкнула и проснулась окончательно. Схватила журнал, лежащий отдельно, в сторонке. Стала листать.

Потом подняла на Андрея равнодушный взгляд.

— Нет Денисовой.

— Что?! — У Андрея потемнело в глазах.

Девушка улыбнулась! Они тут еще улыбались!

— Вы меня не так поняли. Нет в журнале! Не зарегистрирована. Не поступала такая.

— Как это — не поступала! Я сам ее вчера привез. Ее забрали, а меня не пустили.

— Вчера привезли?

— Да. Вечером.

— Значит, не успели передать сведения. Да успокойтесь, я сейчас туда позвоню.

Она набрала номер по внутреннему телефону:

— Алло, пятая? Денисова вчера к вам поступала?.. Шестьдесят пятого…

— Беременная! — подсказал Андрей.

— Беременная… Ага… Ага, ага. — Она положила трубку.

— Что — ага? — почти рявкнул Андрей.

— Какая-то беременная поступила. Но сразу выбыла. Ее не зарегистрировали…

— Как это — выбыла? куда выбыла?! — Андрей даже улыбнулся от несуразности услышанного.

— Не знаю куда, — пожала плечами дежурная.

«Я схожу с ума, — подумал он. — Вот как это начинается…»