Мвене-Ньяга и семеро пророков

Когда отступает саванна…

Браззавиль закрыт от экваториального солнца зеленой шапкой деревьев. Под этой шапкой, украшенной яркими цветами, течет спокойная и размеренная жизнь. Медленно скользят автомобили. По воскресеньям, в полдень и в дождливую погоду город пустеет. И только вечером у кинотеатров появляются люди.

Браззавиль резко отличается от города, раскинувшегося на противоположном берегу Конго, — Киншасы. Как-то эти города назвали близнецами. Неверно! Их разделяет не только река.

Киншасу растил крупный, чванливый бизнес. Браззавиль же, не имея в «сундуках» ни меди, ни урана, а располагая всего лишь небольшими запасами железа, олова, цинка, фосфатов, не мог быстро расти ни вверх, ни вширь. В Браззавиле много голубей. В Киншасе их тоже немало. Но вся разница в том, что голуби в Киншасе не ночуют, а перелетают через реку на правый берег: говорят, что это из-за ДДТ, которым с самолетов регулярно посыпали улицы, дабы горнозаводчиков не беспокоили мухи, тараканы и комары.

Если выехать из Браззавиля, то уже на двадцатом километре даже на очень издерганного заботами человека снизойдет удивительное спокойствие: холмы Африки навевают думы о благодатном крае, лишенном волнений, страстей и переживаний… Убегает вдаль дорога, местами красная, местами желтая — такая здесь земля. Мелькают хижины под соломенной крышей с нарисованными окнами, нарисованными потому, что стекло здесь еще предмет роскоши… Рядом с хижинами на абсолютно голой земле (траву выбивают, чтобы легче было увидеть змею) разгуливают поросята. Женщины с тазами или связкой дров на голове, с ребятишками за спиной останавливаются и приветливо машут руками вслед автомобилю… И снова сочная, зеленая трава в метр высотой забором стоит вдоль дороги… Где-то между двумя городками, Лудима и Кинкала, мы остановились. Мгновенно нас окружили ребятишки. Один из них держал книжку, и я спросил, в каком классе он учится.

— В третьем, — ответил мальчик.

— А ты учишься? — спросил я другого.

— Нет, работаю на железнодорожной станции. И получаю девятнадцать тысяч франков в месяц.

Гордость, с которой говорил пятнадцатилетний рабочий о своей заработной плате, понятна. Тогда в Конго было еще много безработных. В среднем за работу по найму получают восемь-девять тысяч франков.

Когда говорят о трудностях в африканских странах, то часто объясняют их скудностью государственной казны, отсутствием квалифицированных рабочих кадров, нехваткой инженеров, учителей, опытных экономистов и организаторов производства. Все это верно. Также верно и то, что корни бед и трудностей нужно искать в колониальном прошлом. Но было бы ошибкой все трудности объяснять только этим, относить их за счет прошлого.

В Народной Республике Конго, с территорией 345 тысяч квадратных километров и населением в миллион человек, промышленность развита слабо: один сахарный завод, один рыбоконсервный, табачная фабрика, небольшие маслобойные и деревообрабатывающие предприятия. Но даже они, как и в Республике Чад, находились в чужих руках. Конечно, при первом президенте, Юлу, иностранным компаниям жилось значительно вольготнее. Бывший аббат отличался не только любовью к шампанскому, — он делал все, что говорили ему его хозяева — западные монополии.

Когда Юлу согнали с президентского кресла, империалистическая пресса сначала не придала этому большого значения. Но позднее хозяева монополий поняли, что переход политической власти в руки прогрессивных элементов таит для них большую угрозу. Тогда представители иностранных фирм разработали (и это перестало быть секретом) планы на тот случай, если правительство попытается национализировать их собственность.

Готовят обед. Жители этой деревни

пригласили к столу и нас.

После беседы с господином Наттером я поставил перед собой задачу встретиться еще с кем нибудь из западных бизнесменов. По возможности из крупных. Мы говорим: кто платит, тот и заказывает музыку. Иногда же те, кто платит, сами и исполняют ее. Мистер Наттер мозгует не только над «леопардами» и ценами, он «дрессирует» способность свою и других четко и своевременно реагировать на малейшие изменения в общественной жизни. Зачастую как раз в кабинетах химических, золотодобывающих, машиностроительных компаний рождаются идеи, которые потом подхватывают пропагандисты-профессионалы.

В Браззавиле у меня были два хороших знакомых. Я всегда останавливался в гостинице «Метрополь», уже староватой, без современных удобств, но чистенькой и с хорошей кухней (для Африки и жары это немаловажно). Ее хозяин мосье Андреа к советским людям был неравнодушен. Во время войны он совсем еще молодым человеком ушел в ряды Сопротивления. Там познакомился с русскими, которые бежали из гитлеровского плена. Сейчас хозяин гостиницы изменил взгляды на многое, но дружбе и памяти товарищей по оружию остался верен.

Примерно метрах в пятидесяти от магазина «единых цен» (за триста франков можно купить пятнадцать-двадцать разных вещиц; тут немного дешевле, чем в мелких лавках) и здания авиакомпаний стоял гараж мадам Парфепоф. Она владела полдюжиной автомашин и сдавала их напрокат. Обычно я брал маленький «фиат-600» и всегда получал чистенькую, с хорошо отрегулированным мотором машину. Мадам Парфеноф — русская, дочь казачьего офицера, бежавшего от революции во Францию. «Проев» бриллианты, офицер пошел в таксисты. Потом обучил шоферскому делу детей, даже младшую любимицу дочь. И когда ее жених попросил будущего тестя отпустить дочь в Браззавиль, тот согласился. Молодые супруги открыли свое дело.

Мадам Парфеноф посетителей встречает весело и приветливо. Но в тот день женщина выглядела огорченной. Какой-то приезжий господин хотел взять напрокат «форд-импалу» с установкой для охлаждения воздуха, автоматическим переключением скоростей, телефонным аппаратом. Конечно, такую машину держать было бы для мадам разорением. Но чтобы не терять марку, она сказала: «Ах, господин, с удовольствием бы, но третьего дня я сдала свою «импалу», ее возвратят только через неделю». Оттого и настроение плохое. Ведь то, что «нарабатывали» ей пять «фиатов-600» за три месяца, «импала» при таком клиенте могла бы принести за три дня. Но делать нечего…

— А кто же этот господин?

— Право, не знаю, — ответила хозяйка и подала мне ключи, предупредив, что задний ход включается не совсем хорошо.

Разыскать любителя «импалы» оказалось делом не трудным. Господин Андреа обзвонил своих приятелей. К одному из них приехал родственник: «Откуда-то с юга, да-да… Всего на пару дней». Когда я услышал «откуда-то с юга», вспомнился материал в «Комсомолке» об «алмазном и золотом» Оппенгеймере, миллионере из ЮАР.

Итак, после нескольких звонков господин Андреа сообщил, что действительно к одному из его приятелей приехал родственник и с ним можно встретиться. Но просил «не очень налегать на политику». Эта просьба меня не смущала, потому что сам господин Джекобсон (так звали южанина) обязательно «наляжет» на политику — иначе какой же он «медный или сахарный король».

Готовясь к встрече, я вновь перебрал в памяти все, что читал о людях, которые правили Африкой или еще держат ключи от некоторых ее кладовых. Я хотел угадать черты моего будущего собеседника, заранее представить характер миллионера XX века. Оппенгеймер уж чересчур богат, у него слишком большие и громкие связи за океаном, и, конечно, в некотором роде суперкороль алмазов был не совсем типичным представителем большого бизнеса. Самой подходящей фигурой мне представился господин Джон Собери Уильямсон.

Это не суперкороль. Но и не рядовой середнячок. По образованию — геолог. Родился в Канаде, а зрелые годы провел в Африке. В господине Уильямсоне заиграла кровь предков, перевернувших не один кубометр земли Клондайка, и он начал поиски алмазов южнее озера Виктория. Говорят, что парню пришлось трудно: он голодал, его терзала и чуть не убила малярия. Но алмаз, который лежал где-то рядом, как бы придавал неведомую силу искателю. И вот успех! После трех лет скитаний нашел наконец клад. Он лежал на поверхности голой и унылой земли, над которой нависло свинцовое небо. Выли шакалы, заводили свою жуткую песню гиены. Но алмазы были найдены! Как бамбук, начал расти поселок: магазины, лавки, пивные бары, игорные дома и самое главное — установка для промывки алмазов. Три тысячи рабочих ежедневно добывали по триста пятьдесят каратов. Могли бы и больше, но хозяин не хотел ставить под угрозу высокие цены на международном рынке. Для охраны своего богатства Уильямсон пригласил опытного сыщика Бергесса, служившего инспектором в Скотланд-Ярде. Инспектор с двадцатилетним стажем оказался таким великолепным хранителем сокровищ, что для проверки рабочих не было даже необходимости применять рентгеновы лучи. Охранники, патрулирующие на пони (пони в отличие от лошадей шагают бесшумно) вдоль колючей проволоки, прожекторы, собаки, ловкие руки тех, кто обыскивал, — всего этого было достаточно, чтобы каждый камушек попадал по назначению— в сейфы хозяина. И сами сейфы охранялись очень надежно: дверь из конторы вела в специальное помещение, оттуда шел ход в бронированную подземную комнату. Здесь и стояли три железных ящика с алмазами, четвертый — с банкнотами. Каждая комната, каждый сейф имели сложнейший замок. Можно было иметь ключ и все же не открыть: необходимо знать цифровой шифр. Шифры менялись каждую неделю, а ключи хранились у разных людей.

Центральная улица поселка Уильямсона называлась Даунинг-стрит. В Лондоне на Даунинг-стрит расположена резиденция премьер-министра Великобритании. Смысл ясен. Господин алмазовладелец был тут и царь, и премьер, и парламент. Он наладил великолепные экономические связи с лондонскими банками, а с государственными деятелями — крепкие узы дружбы и взаимовыручки. Господин Уильямсон облагодетельствовал даже королеву. Когда она была еще принцессой, он преподнес ей драгоценный камень в пятьдесят шесть каратов, который даже по тем временам стоил сто тысяч фунтов стерлингов.

В довершение я узнал, что человек, богатства которого никто точно не знал, был застенчив и тих. Он не обзавелся семьей, не любил гостей. Редко покидал свой поселок, хотя владел четырьмя самолетами. Хобби застенчивого миллионера — книги в их первом издании.

…Прочитав об этой примечательной личности (господин Уильямсон умер в 1958 г., и его доля рудников перешла Танзании), припомнив еще кое-какие рассказы о нем, я собирался на встречу с мистером Джекобсоном, рассчитывая увидеть если не двойника Джона Уильямсона, то кого-то похожего на него.

Мы встретились в клубе «Хи-Фи». Это небольшое уютное местечко, уголок парижского квартала. Здесь подают розе, можно заказать сырой, специально приготовленный фарш из свежей конины.

Солнце блестело на бирюзовой крыше собора Святой Анны, ажурное здание парламента покрылось розовой предзакатной темью, тихий ветерок тянул с реки. По ней в сторону Браззавиля из Киншасы двигался пароходик. Обратно он уже не пойдет: наступит ночь.

Мистер Джекобсон меня разочаровал. Конечно, я старался этого не показывать. Разочаровал своей непохожестью на Уильямсона. Крупные чистые розовые ногти, блестящие и жесткие седые волосы, постоянная сигара в зубах обнаруживали крепкое здоровье. Насчет книжек я не стал спрашивать. И правильно сделал, потому что они ни в первом, ни в каком другом издании не интересовали бизнесмена, хотя необходимый минимум литературных знаний для поддержания разговора у него есть. Он собирает телефонные трубки, особенно старые. Мой рассказ о том, что в Каире, недалеко от золотого базара Хан эль-Халили, есть магазин, где висят сотня переговорных аппаратов со времен Эдисона и до наших дней, вызвал живейший интерес. Адрес немедленно был записан, и я уверен, что к берегам Нила полетел если не сам коллекционер, го уж наверняка кто-нибудь из его подчиненных, и порадовался за владельца каирского утиля (не раз я выслушивал: «Совсем никаких доходов от трубок»): пришла и к нему удача.

— Нет, не посылал королеве алмазов и двигателей тоже, — в тон моему шутливому вопросу ответил Джекобсон. — Я скупой.

Беседа перешла на более серьезные темы. Только что совершился переворот в Гане. Было много разговоров об «эре генералов», роли армии и т. д. Конечно, военный переворот военному перевороту рознь. В некоторых случаях безудержное обогащение верхушки вызывало недовольство, и армия становилась орудием политических операций, в которых заинтересованы массы. Другое дело в Гане. Там, несмотря на недостатки, происходили важные социальные и экономические преобразования, страна бескомпромиссно заняла место в антиимпериалистическом лагере. Для того чтобы «ликвидировать эту брешь» (терминология западных африкановедов), был разработан военный вариант реставрации колониального господства. Немедленно после переворота теневой кабинет заговорщиков включил в дело все службы — от специалистов по банковским операциям до идеологов. Под генеральский погон путчистов подвели теорию. Об этом и начал рассуждать Джекобсон.

— Я считаю, — с апломбом заявил он, — что для африканских стран диктатура военных, а точнее, офицерства, во-первых, неизбежна, а во-вторых, необходима.

Здесь он чему-то улыбнулся. Может быть, вспомнил рассказанную кем-то историю (скорее всего шутку) о том, как некий президент выхватил однажды пистолет и всему парламенту крикнул: «Руки вверх!». Парламентарии струсили, а президент, глядя на свой браунинг, смекал: «Сила-то не на небесах, а именно в таких вот штучках».

— Забавная эта, скорее всего выдуманная, история с пистолетом, слыхали ли вы о ней? — спросил я, желая проверить свое предположение.

— Да, да, забавная, — подтвердил мистер Джекобсон, — но я помню случай поинтереснее. В одном из конголезских племен есть такой вид спорта — двое самых сильных юношей борются с удавом. Недавно я наблюдал это состязание. В конце концов ребята упали, а удав грохнулся прямо на них. Все трое устали…

Я не понимал, в какой связи приведен рассказ о змеях. Он ведь как будто ничего не добавлял к тезису Грэхэма Хови из «Нью-Йорк Таймс», с которого мы начали разговор. Хови оправдывал ганских генералов так: «Армия в Африке является самой прогрессивной силой, потому что офицеры все-таки люди ученые, им ближе двадцатый век: ведь они пользуются не копьями, а пулеметами».

Не дождавшись ни продолжения, ни разъяснения рассказа об удавах, я поинтересовался его мнением об идее Г. Хови. Мой собеседник разделял ее. И даже развил: военных типа ганских путчистов с прозападной ориентацией он рассматривает как силу, которая сплачивает и объединяет племена. А главное, армия играет роль второй партии, т. е. оппозиционной режиму (если, конечно, режим не угоден алмазным королям). Тем самым любой произвол в отношении прогрессивных сил со стороны офицеров западной закваски автоматически оправдывается. Газета «Обсервер» по этому поводу писала-«Если солдаты обнаружат, что в их руках оказалась власть, а в головах пустота, то их положение плачевно». Если плачевно, надо помогать. И вот тут за «пустые головы» берутся джекобсоны. Они набивают их такой «ориентацией», которая им выгодна.

Итак, мы поговорили. Я спросил еще об операциях «лунный свет», «роса на заре» и «ночная бабочка» (кодовые названия некоторых правых мятежей), но господин Джекобсон уверял, что ничего об этом не знает, и предложил лучше прокатиться по окрестностям Браззавиля. Я согласился.

Миновав кварталы справа от монумента Браззе — однотипные домики зажиточных африканцев, выскочили на простор. Тут-то меня и осенило: кажется, я понял ход мыслей собеседника, когда он рассказывал об удаве.

— А какую бы вы дали подпись к снимку: двое парней сражаются с удавом? — подошел я с другой стороны.

— «Они учатся покорять природу». Или: «Схватка с жизнью — ничья», — серьезно ответил американский бизнесмен. Но он явно лукавил. Есть сила в Африке, которая вмешивается во всякую внутреннюю борьбу, разгорающуюся на этом континенте. Это неоколониализм. Натравливая на сторонников прогресса его африканских противников, он стремится истощить обе стороны и стать арбитром, рассчитывает в конце концов вновь завоевать Африку.

Да… мало чем он был схож с Уильямсоном. Слушая его рассуждения о роли армии, о военных, все больше казалось, будто я говорю с полковником из Пентагона, Но он не был полковником. В молодости, правда, служил в морской пехоте. И все. Штатский человек. Но имя его однажды промелькнуло в одной африканской газете. Не знаю, не уверен, действительно ли мой спутник, такой благородно седой, такой добрый дедушка (он остановил машину около деревушки и сфотографировался с девочкой на руках: «Пошлю снимок внучке, она обожает цветных детей»), был связан с нашумевшей историей о контрабанде оружия из США в Африку.

А дело было, если помните, так. Весной 1966 года американская пресса обнаружила, что под тайным руководством ЦРУ владельцы оружейных складов снабжали военной техникой португальские колониальные войска. А в это время, желая завоевать симпатии молодых наций, США довольно громко журили лиссабонцев за их «безответственный курс». Соединенные Штаты, так прямо и заявил летчик Хоуке, один из участников контрабанды, не хотели предавать гласности свои сделки с Португалией. Они опасались, что в ООН их обвинят в помощи тем, кто расправляется с восставшими африканцами.

…Кто знает, может быть, и не зря упоминалась фамилия Джекобсона…

Было уже темно, и мы повернули назад. Кое-где на корточках сидели ночные сторожа и грели руки: после захода солнца и в тропиках бывает прохладно. Из кинотеатра вышла публика.

Когда я пришел в гостиницу, господин Андреа сидел за стойкой. Очки на носу. Аппарат подсчитывает прибыль за день.

— Ну как? — он посмотрел на меня вопросительно. А-а-а… Интересно? Ну, я рад.

Меня удивляло, зачем приехал сюда этот богач господин Джекобсон. С братом-врачом он виделся мало. На особую приветливость властей ему не приходилось рассчитывать: все-таки он житель ЮАР. Да и меди с ураном в Конго (Браззавиль) нет. Непонятно.

…Подсчитав выручку, мосье Андреа снял очки, налил в фужер вина и поинтересовался: «Слышали новость? Опять через Браззавиль контрабандой вывезена партия алмазов. Самолетом. Темная история. Кто-то очень ловко обделывает это дельце. И не впервой…»

Но кто? Не спросить ли у самого господина Джекобсона?

Мы договорились с ним пойти утром в школу Пото-Пото. Я ждал минут сорок. Но напрасно. Рассыльный принес мне записку, в которой Джекобсон просил извинения за то, что не может составить мне компанию.

Поехал один. Пото-Пото — один из районов Браззавиля. Там есть знаменитая школа конголезских художников. Читатели наверняка знают о ней и о ее организаторе французе Пьере Лодсе, о том, как популярны картины, рождающиеся здесь, под соломенной крышей и бликами африканского солнца. Чурбаны из гигантских деревьев служат и стулом и столом…Картина за картиной, как кадры цветного фильма, уводят нас в конголезскую саванну, приглашают полюбоваться домиками деревень и лицами их жителей. Вдруг — стоп! Что это? Вот не ожидал! Знакомое лицо. Я видел его на фотографиях.

— Да-да! — серьезно замечает художник, — это «человек со шрамом». Отто Скорцени.

Портрет выполнен плакатно, сочными тонами. Но если на картине, висящей рядом, эти же краски вызывают нежность к молодой африканке, то здесь они зловещи.

История портрета такова. В Анголе были открыты крупнейшие залежи урана. Тотчас сработала сигнальная система монополий. Первой оказалась западногерманская. Используя свои связи с фашистскими режимами Франко и Салазара, ФРГ решила прибрать к рукам концессию на разработку будущих урановых, рудников. В Киншасе знакомые западные журналисты высказывали мысль, что в Анголу, возможно, поедет сам Отто Скорцени. В 1955 году этот военный преступник, гитлеровский террорист, один из главарей эсэсовцев, «человек со шрамом», стал главным представителем западногерманских монополий в Испании. Там, в фешенебельном мадридском ресторане «Хорьхер», и была заключена сделка с Яльмаром Шахтом — бывшим президентом гитлеровского «Рейхсбанка», которого в свое время осудили на Нюрнбергском процессе, но потом благодаря заботам друзей отпустили на все четыре стороны. Одной из первых он выбрал Испанию.

Итак, Отто Скорцени — «Отто-призрак» — выполняет новые поручения. Судя по всему, ему вменили в обязанность следить также за Африкой. Во время борьбы алжирцев за независимость, как известно, действовала банда оасовцев. Она терроризировала население, устраивала провокации, взрывы, убийства. Многими операциями руководил бывший нацист, приближенный Отто Скорцени — Виммер-Ламквет. Он еще до войны много времени провел в Африке, считался ее знатоком, и «человек со шрамом» направил в Алжир своего подчиненного. Неужели в Анголу решил ехать сам?! Можно понять, почему именно он: реваншисты ФРГ рвутся к атомному оружию, все дела, связанные с достижением этой цели, они доверяют надежным людям.

Видимо, партизанам Анголы стало известно об этом, и они попросили художников школы Пото-Пото нарисовать портрет нациста. Его было решено размножить в листовках и распространить в городах и селах, чтобы люди знали, кто может пожаловать к ним в страну и зачем. Чтобы знали, кто принес и еще способен принести людям много горя.

Вот он, убийца, разъезжает с портфелем бизнесмена. Может быть, он уже встречался с господином Джекоб-соном, и я уверен: встреча эта прошла бы приятно для обеих сторон. Американец уже выкачивает из Африки уран. То же собирается делать и западногерманский капитал, и пробить ему дорогу должны люди, подобные Отто Скорцени.

Но времена настали иные. И здесь, в Конго, африканец уже поднимается над своими узконациональными интересами и живет судьбой человечества. А главное, он понимает связь таких явлений, как фашизм и неоколониализм. Скорцени и Джекобсон (даже если они лично незнакомы) действуют рука об руку. И поэтому все, кто живет ради свободы, удваивают бдительность.

Уже после встреч в Браззавиле я снова поехал в Киншасу. Там проходила Ассамблея Организации африканского единства. Прежде всего мне хочется рассказать о тех участниках встречи, которые пришли сюда партизанскими тропами. Я попросил своего старого друга Жоакима познакомить меня с ними. Партизанский командир, он знал здесь многих.

Красивые, сильные ребята. У одного из них рука на перевязи: совсем недавно вышел из госпиталя. Говорят, что это великолепный разведчик и по смелости ему нет равных в джунглях Анголы. Но Жоаким подвел пас к стройному молодому человеку и сказал:

— Знакомьтесь. Это художник из Эфиопии. Наш товарищ — Афеворк Текле.

Абиссинец Афеворк Текле никогда не был в Анголе. Он не шагал в отрядах партизан Мозамбика, «португальской» Гвинеи. И все же ребята, которые пришли с поля боя, считают его своим, товарищем по оружию. Почему?..

Шли последние часы работы Ассамблеи. В зале делегаты обличали колониализм, требовали осудить страны, которые вскармливают орды наемников-головорезов, слушали речь У Тана.

Мы, журналисты, ожидая окончания закрытого заседания, сидели в уютной комнате, из окна которой хорошо было видно реку Конго. С нами был Текле.

Его родители хотели, чтобы сын стал инженером-нефтяником. Послали учиться в Англию. Но талант художника, пробудившийся в восьмилетием возрасте, не дал забыть об искусстве, и юноша взялся за кисть. В его произведениях вылились вся боль Африки, ее надежды, страдания, любовь к людям, восхищение неисчерпаемой силой народа. Картины абиссинца увидел мир, слава тридцатичетырехлетнего художника разнеслась по свету.

… Я думал, что Текле начнет с рассказа о своем творчестве. Но он говорил о другом — о встрече африканских лидеров. Текле считает очень важным тот факт, что впервые на Ассамблее обсуждаются вопросы культуры, пути развития африканского искусства, возрождения тех духовных ценностей, которые были, казалось, навечно похоронены колонизаторами. Он, например, много времени провел с катангскими чеканщиками по меди. Их искусство не может не изумить, и художник уверен, что кладезь народного таланта неисчерпаем. Но нужно воспитывать этот талант, дать народу школы, глубже изучать достижения искусства других стран (журнал «Эфиопия миррор» писал как-то, что Текле создает свои произведения под музыку Чайковского, Листа, Брамса). Текле рассказывал еще о поездке в СССР, о том, что его выставку посетили 115 тысяч человек.

— Я многое почерпнул, — вспоминает, он, — для своего творчества из опыта советских художников, из сокровищницы русского искусства. Это была незабываемая поездка.

Текле рассматривает творчество африканского художника, музыканта, поэта как миссию, которая вместе с вооруженной борьбой и экономическим строительством должна сыграть для Африки важную роль.

Перед нами лежала газета, в которой сообщалось, что триста наемников готовятся вылететь из Бельгии на помощь расистам Южной Африки, на помощь тем отрядам, которые засели тогда в Конго.

— Расизм — это варварство, насилие над достоинством личности, снижение сознания до уровня пещерного человека, — говорит Текле. — Человека отличает то, что он чувствует ответственность за судьбы других. Расисту, так же как и фашисту, этого не дано.

Триста головорезов собирались в Африку. На Ассамблее люди думали над тем, как отрезать им путь, не допустить разбоя. Им и тем, кто, как германские промышленники, вскармливает фашизм, реваншизм, неоколониализм. В эту борьбу внес свой вклад и молодой художник из Абиссинии, внесли свой вклад и мастера из школы Пото-Пото.

…Когда председатель Ассамблеи ОАЕ оповестил о том, что заседание закончилось, мы спустились в холл парламента. Нас увидел Жоаким. Он обнял Текле и сказал:

— Я уезжаю сегодня. Туда. Доберусь, наверное, дней через десять. Приезжай к нам в отряд.

Они расцеловались.

Конго (Браззавиль) расположено рядом с Анголой. Когда выйдешь за пределы городской черты, снисходит благодать. Зеленые холмы Африки навевают думы о крае, лишенном волнений и переживаний. Но вот встреча с иностранным бизнесменом, художниками… Кто-то произносит имя «человека со шрамом»… И благодати как не бывало. Потому что ее нет. Потому что даже эта маленькая страна втянута в водоворот мировых событий, где противоборствуют силы прогресса и силы реакции.