Мвене-Ньяга и семеро пророков

Старый гид вдруг замолк, извинившись, присел у огромной ноги статуи. Достав из кармана коробочку, он попросил меня открыть ее.

Я открыл. Там было несколько желтых таблеток. ’ Старик взял одну, положил в рот и закрыл глаза.

Было рано. Туристы еще не нахлынули в музей. И только гулко доносились шаги охраны.

Гид сидел у статуи фараона Рамзеса II. Только что он рассказал историю жизни этого правителя. Рамзес II занимал трон шестьдесят семь лет. Тщеславный, эгоистичный фараон при жизни выстроил себе множестве памятников. Когда скульпторы не успевали выполнять приказы своего повелителя, они соскребали с существующих памятников имена царей-предшественников и выписывали: «Рамзес II».

Ахмед знал жизнь Рамзеса II так же хорошо, как свою. Уже тридцать лет он водит туристов по залам Египетского музея. Тридцать лет каждое утро он вступает в конфликт со своими многочисленными коллегами, которые тоже хотят заработать пятьдесят пиастров.

Сейчас Ахмеду тяжелее: все-таки семьдесят пять лет. А в такие годы отбить клиента у молодого конкурента, хорошо говорящего по-английски, дело трудное. У него морщинистое лицо. Потускневшие глаза. Когда Ахмед показывает золотой саркофаг, или ожерелья, украшенные драгоценными камнями, или колесницу древнего правителя, голос его дрожит от волнения. Но глаза остаются равнодушными. Еще бы! Тридцать лег видеть все это! Глаза уже привыкли. Туриста можно взволновать и голосом. Турист не смотрит в глаза Ахмеду. Он видит чашу, в которой уже тысячелетия хранится душистое масло. Он видит головку Нефертити, жены Эхнатона, самой красивой женщины на свете.

Иногда за более подробный рассказ о жизни красавицы Ахмеду прибавляли несколько пиастров.

Я не хотел задерживать старика. Но он отказался взять деньги и уйти отдохнуть:

— Я должен вам все-таки показать музей.

— Тогда покажите мне то, что вам самому здесь больше всего нравится, что-нибудь одно, самое для вас дорогое.

— Айва (ладно, мистер), — ответил старик.

Мы миновали саркофаги, стеклянные витрины, где лежат хорошо сохранившиеся сандалии, глиняные плиты — на них фараоны писали свои приказы, прошли мимо позолоченного трона с двумя кобрами, хранительницами жизни повелителя.

— Вот, — сказал Ахмед. — Это то, о чем вы меня просили.

Фигура человека. Застывший шаг вперед. Лицо скорбное. Но какая-то надежда светится в нем. Сжатый кулак. Я прочитал: «Фараон Хор». Он жил более трех тысяч лет назад.

— Статуя — точная копия Хора. Вы видите над головой две поднятые руки, в них, наверное, заложена большая сила. Древние верили, что эти руки должны были вновь схватить душу царя, чтобы оживить его, когда он захочет. Это вера в бессмертие.

Века пережила статуя. Сегодня мимо нее проходят сотни живых людей. А статуя все еще не сделала второго шага.

— И не сделает…

— Да, — соглашается Ахмед. — Хотя кто знает? Ведь и в нашем мире случаются чудеса.

Мы долго стояли перед статуей. Глаза старика прояснились: видимо, приступ прошел. Но вот сзади раздался топот каблучков. Пятеро девушек с блокнотами и фотоаппаратами окружили статую Хора. Гид, паренек лет двадцати пяти, чем-то походил на древнего царя. И, может быть, поэтому девушки попросили его стать рядом со статуей. Старика они вежливо попросили отойти в сторонку.

Вспышки на секунду осветили зал. Наверное, получится хороший снимок — молодой египтянин будет сверкать веселой улыбкой. А про Хора заметят: он жил три тысячи лет назад. Говорят, что он верил в бессмертие, в то, что вернет себе душу и снова примется воевать, строить гробницы, готовить царство для своих детей…

Старик стоял в стороне и смотрел, как фотографируют его молодого коллегу. Глаза его снова потухли, и, сгорбившись, он пошел к выходу.

Мне нужно было зайти в дирекцию к доктору Абдаль-Кадер Селиму, первому куратору Египетского музея, чтобы получить разрешение сфотографировать голову Нефертити. А пока мы ждали работника фотолаборатории, доктор говорил о традициях. Он считает, что современные египтяне сохранили кое-что из древних традиций и по сей день. Например, и сейчас родственники умершего устраивают поминки через сорок дней. И это не случайно: ведь во времена фараонов мумификация тела заканчивалась как раз через сорок дней. Вместе с телом в могилу древние опускали еду. И сейчас люди (хотя ислам резко отличается от религии древних), когда идут на кладбище, берут с собой пищу. Только отдают ее не покойнику, а человеку, читающему над могилой Коран.

Еще я спросил о болезнях.

— Хирурги исследуют мумии, — говорил господин куратор. — Они определили, кто из фараонов погиб на войне, кто умер от оспы, кто был отравлен. Ученые установили, что многие заболевания, которые есть сейчас, существовали и тогда. Например, сердечно-сосудистые.

Когда я вышел из оффиса, двор музея был залит солнцем. Торговцы предлагали кольца, браслеты, серьги, за пять минут снижая цену в пять раз. Мимо железной ограды катили автомашины. Старого Ахмеда не было видно. И я попросил другого человека пойти со мной. Я повел его к статуе Хора, попросил рассказать о нем. Молодой гид точь-в-точь повторил историю, рассказанную Ахмедом. С одной лишь разницей. Он сказал:

— Только чудес не бывает…

Сейчас, когда я пишу об этом разговоре, у меня на столе лежит книга французских авторов Лякутюр «Египет в переходный период». Вот как они понимают внутренний мир египтянина: «Ни один народ так не созрел для гордости и так не устал от унижения, как тот, который несет бремя прошлой славы… Если что-то и взято из разнообразных видов религии фараонов, то это прежде всего вера: мир представляет собой гармонию, он хорошо устроен, он останется таким же, каким был, а поэтому глупо и преступно пытаться изменить его».

Я привожу эти строки потому, что мне трудно описать душевные переживания Ахмеда, когда он, полузакрыв глаза, смотрел на Хора. Возможно, то, о чем пишут Лякутюры, относится и к Ахмеду, человеку старому, уже не могущему менять ни своих убеждений, ни веры, не способному отказаться от мечты, поддерживавшей его всю жизнь.

В «Горизонте солнца»

Эль-Амарна. Едем туда. Впереди триста километров вверх по Нилу. Дорога узковата. Раннее утро. Роса не успела еще высохнуть. По краям дороги толстые старые деревья. За ними поля. Овцы, караваны верблюдов, повозки с помидорами, индейками заставляют снижать скорость.

Нас везет профессор Хасан Бакри. Человек яркого характера и необычной творческой биографии. Еще студентом занялся социологией. Она привела юношу в мир греческой философии и литературы.

— Потом я увлекся древностью, — не без удовольствия рассказывает профессор. — Решил стать египтологом. Теперь уже до конца дней своих.

Я представляю себе нашего спутника, седого, чуть сгорбившегося старика, в окружении древних папирусов, колесниц, браслетов, плит с письменами, мумий. Как неутомимый путешественник пробирается через заросли, горы и пустыни в поисках рек, так и он идет к своей цели — установить, как повлияла культура древних египтян на греческую социологию, философию и литературу.

— Я хочу знать первоисточник, — полушутя-полусерьезно заканчивает господин Бакри рассказ о своей жизни. Профессор время от времени вынимает блокнот и карандаш. Он коллекционирует надписи, которыми украшают свои доисторические колымаги (преувеличиваю, конечно, но в провинции возраст автомашин исчисляется по крайней мере тридцатью-сорока годами) таксисты. Такими вот примерно: «Дорога, верни меня домой», «В терпении успех», «До свидания, смугленькая», «Благослови, Аллах, очаг мой».

— Я хочу сравнить эти надписи с теми, что делали древние египтяне на своих колесницах и лодках, — объясняет профессор.

…Ночь. А дорога не становится свободнее, и ехать по-прежнему трудно. Не все возницы зажгли под телегами свои стоп-сигналы — керосиновые светильники, так что нужно быть все время начеку.

Но вот Эль-Минья.

— Эмблема города, — поясняет профессор Бакри, — головка Нефертити. Видите, она на дверях такси, грузовиков.

Значит, мы у границы древнего царства, слава которого живет и поныне.

Эль-Минья, как и все города долины, вытянулся вдоль Нила. Он так ловко разбросал свои здания из красного, выложенного узорами кирпича, окруженные фигурными железными оградами со львами, современные элегантные «коробки», что прелести древней реки подчеркнуты особенно ярко, а мрачноватые кварталы бедняков скрыты. На вокзале, простоявшем, видно, лет шестьдесят, киоск. Такой же старый. И книги здесь старые. Покупаем путеводитель по городу издания 1812 года. Однако сведения в нем интересные. В Эль-Миньи жил Кнуфу — архитектор и строитель великих пирамид под Каиром. Эль-Минья считается Меккой спортсменов, потому что здесь в древности были организованы и прошли первые соревнования борцов, акробатов, бегунов. Это достоверно установлено из рисунков на стенах гробниц. Сейчас Эль-Минья — довольно обычное губернаторство с миллионным населением, в основном занимающимся земледелием. Здесь выращивают сахарный тростник, лук, разводят скот. С окончанием строительства Асуанского гидроузла в Эль-Миньи начнет бурно развиваться промышленность.

Мы заночевали в новом отеле «Нефертити» и утром продолжили путешествие. Сначала заехали в Малауи. Проехать мимо было невозможно, потому что здесь один из интереснейших музеев греко-римского периода (триста лет до нашей эры).

По пути в Эль-Миньо — колодцы Эль-Файюма

Первый вопрос, который мы задали работникам музея:

— Почему так много мумий ибисов?

— Ибис поедает вредителей посевов, — разъяснили нам. — Птица чрезвычайно полезная и почитаемая. Древние египтяне считали ее одаренной сверхъестественной мудростью и, видимо, поэтому обожествили. В других местах мумифицировали крокодилов, обезьян, львов, овец, змей. Такое расхождение во вкусах иногда должно было приводить к неприятностям. Например, жители городов, поклонявшихся кошке, видимо, терпеть не могли тех, кто сделал своим божеством собаку.

Легенды и поучительные истории, одна удивительнее другой, звучат под прохладными сводами музея.

…Нас ждал катер. Моторист надел старенькую фуражку, вытер белым платком руки, взялся за штурвал. Пересекли Нил. Затем сели в фургон, и трактор, обдавая все вокруг пылью, потащил нас навстречу пустыне.

Вдали виднелась невысокая каменная гряда, вокруг на бескрайние километры — песок, упругий, исполосованный гусеницами вездеходов. Мы приехали в Эль-Амарну.

Местечко это называется так по имени вождя бедуинов Бени-Амарна, два столетия назад раскинувшего здесь шатры своего лагеря. Ему мешали остатки древнего города Ахетатона, а посему он приказал сровнять город с землей! Вряд ли бедуин был знаком с историей. И вряд ли говорило ему что-нибудь имя Эхнатон (его выбрал себе фараон Аменхотеп IV). А между тем дела этого фараона (он жил в XIV веке до нашей эры) оставили, как известно, заметный след на страницах истории. Для того чтобы укрепить свою власть и ослабить влияние древней знати и жрецов, он ввел новый государственный культ — культ Солнца. Новое, особое божество стало над всеми другими. Старая знать и старое жречество оказали сопротивление, но Эхнатон, опираясь на своих приближенных, в основном средних землевладельцев, заставил противников покориться реформе. Эхнатон построил новый город на восточном берегу Нила (и это тоже было новшеством: раньше фараоны селились только на западном) и назвал его Ахетатон (Горизонт солнца).

Профессор Бакри остановился у ямки (для меня совсем неприметной) и спросил:

— Что вы об этом думаете? Здесь был дворец фараона.

Живая кисть воображения рисовала просторные залы, куда слуги вносят дары земли и добычу успешных походов. Богатырь, взвалив на плечи буйвола, остановился перед поваром владыки. А вот рыбак. То, чем одарил его щедрый Нил, будет подано гостям. Из соседней комнаты доносится песня — это рабыни ублажают Нефертити, жену Эхнатона. «Дама счастья и грации» — эти слова не могли ни измерить, ни передать красоты женщины, имя которой в переводе означает «Прекрасная появилась». Долгое время царица была помощницей и советницей фараона. Но со временем «счастливейшие, прекраснейшие на земле» стали встречаться все реже и реже. Причина разлада, как предполагают египтологи, заключалась в том, что Нефертити не могла родить «Горизонту солнца» сына, который стал бы после Эхнатона его защитником…

Растет новый Асуан

Краски блекнут. Профессор Бакри замолчал. Мы снова среди черных развалин. А за ними, километрах в трех-четырех, гробницы. Они вырублены в скалах. И скорее похожи на удобные квартиры, чем на погребальные склепы: просторные, с изящными колоннами в виде лотоса. Ступеньки, переходы. Даже звук не отдается здесь гулкостью, как в пустых нежилых помещениях. Всё из цельного куска камня. Ни цемента, ни соединительных муфт. Строили, повинуясь какому-то удивительно точному и строгому расчету.

Затарахтел движок переносной электростанции. Вспыхнула лампочка. Мы в гробнице визиря Эйе. Стены и колонны (пятнадцать трехметровых красавиц) покрыты росписью. Буквами для древних служили силуэты людей, птиц, коров. Вот падающая фигура — значит, слово «падать». Женщина с кувшином на голове — глагол «носить». Полусогнутая рука с чашей означает «пить». Цепочка из тонких рисунков — птицы, полукруги, извивающиеся черточки, квадраты. Господин Бакри ведет по ней пальцем и переводит. Фраза звучит примерно так: «Надо опасаться, чтобы змея не вышла из своей норы». Краски еще сохранились, они удивляют легкостью, гармоничностью, лаконизмом.

Каждая гробница — картинная галерея. В Долине царей под Луксором это сравнение приходит особенно часто. Вот крутой спуск гробницы Тутанхамона. Идем медленно. Да разве можно быстрее, когда хочется рассмотреть нарисованную на стене длинную кобру? Она уносит тело фараона в другой мир. Рядом фигуры танцовщиц. Очень часто древний художник рисовал крестообразный «ключ жизни». На этот раз богиня дарит его юному царю. Кстати, сейчас мастера золотых дел Хан эль-Халили сотнями чеканят «ключи жизни»: туристы покупают их особенно охотно…

Вся жизнь древних предстает перед нами как бы на экране с застывшим цветным изображением. Невольно вспоминаются легенды. Здесь, в гробницах, особенно ощущаешь их очарование. Летит сокол. В клюве — сандалия купавшейся девушки! Нес, нес ее сокол… да и выронил. Прямо к ногам фараона. Сандалия была настолько изящна, что властелин отправился на поиски ее владелицы. Нашел и женился. Не отсюда ли и сказка о Золушке?

Гид в Долине царей

…Наконец мы в помещении, где стоит саркофаг Тутанхамона.

Предание гласит, что, когда у Нефертити не осталось надежд дать царю наследника, решили посадить на престол их зятя Тутанхамона, который вскоре после смерти Эхнатона начал восстанавливать старую религию. Он правил всего девять лет и умер рано. Смерть его загадочна.

Тутанхамона похоронили в Долине царей. Его гробница, пожалуй, единственная, которая не подвергалась ограблению, потому что никто не мог найти секретного входа. Лишь в 1922 году счастье улыбнулось английскому исследователю Говарду Картеру. Он случайно напал на след гробницы и очутился перед удивительным сокровищем. В настоящее время золотая маска, золотые саркофаги, редчайшие украшения хранятся в Египетском музее.

Конечно, фараоны знали, что за гробницами охотятся искатели легкой наживы. Стремясь сохранить и доброе имя и богатство, правители устраивали в усыпальницах ловушки, ложные ходы сообщения. И ни у кого нет уверенности, что, скажем, пирамида Хеопса известна ученым как свои пять пальцев. Многочисленные попытки проникнуть в тайны гробницы фараона оказались тщетными. Поэтому было решено обратиться к мудрости физиков и «раскопать» пирамиды под Каиром космическими лучами. Я хочу рассказать об этом эксперименте подробнее. Его должны были осуществить в июне 1967 года, но из-за агрессии Израиля против арабских стран интереснейшее исследование законсервировали.

«Раскопки» космическими лучами

Сорок пять веков пирамиды под Каиром восхищали людей, будили воображение.

Пирамида Хеопса имеет несколько ходов. Фараон хотел упокоить свое тело глубоко под землей, чтобы уберечься от грабителей. Но почти сразу же после смерти охотники за золотом и драгоценностями раскопали «великую могилу» фараона и унесли сокровища, которые украшали тело усопшего.

Историки утверждают: сын Хеопса — Хефрен знал о том, что могилу отца разграбили. Видимо, поэтому наследник не стал ломать голову над ловушками. Свою пирамиду он построил без них. Комнату захоронения сделал в центре пирамиды. Но, может быть, Хефрен не был таким простаком, и эта пустая сейчас комната с открытым саркофагом все-таки ложная? Вполне допустимо, что есть другие, до которых не сумели добраться ни грабители, ни археологи. Ведь известно, что даже в пирамиде Хеопса было несколько комнат, о которых не знали три тысячи пятьсот лет. На них случайно в IX веке натолкнулся рабочий халифа Мамуна. Не больше ли секретов оставил Хефрен?

Чтобы разрешить эту загадку, сделали попытку исследовать пирамиду с помощью космических лучей. За эксперимент взялись ученые ОАР и США. Я встречался с профессором египетского университета Айн-Шамс доктором эль-Бедеви и молодым американским физиком Ж. Андерсоном, работающим в Калифорнийском университете. Из их рассказов, а также из статей в газетах и журналах вырисовывалась интересная картина.

Идея «копать» пирамиды космическими лучами принадлежит доктору Луису Альваресу, профессору физики Калифорнийского университета в Беркли. Он побывал в Египте. Как у каждого из тысяч людей, ежедневно приезжающих к пирамидам, у него возник вопрос: а все ли известно об этих удивительных сооружениях? Профессор вернулся в Штаты, перечитал массу книг о древнем Египте и в 1965 году предложил египтологам свои услуги — «просветить пирамиды». Но не всякий «нож» радиации способен «разрезать» пирамиду. Он может оказаться либо слишком тупым, либо слишком острым. Рентгеновы лучи, к примеру, бессильны перед пирамидой Хеопса (нынешняя ее высота сто тридцать семь метров), сделанной из 2–3 миллионов блоков каждый весом около 2,5 тонн. Приняв все это во внимание, остановились на космических лучах. Они обладают достаточно большой проникающей силой. Их энергию можно обнаружить в глубоких шахтах. Космические лучи состоят из частиц, которые движутся со скоростью света. Попадая в твердую среду, в зависимости от ее плотности, частицы могут либо замедлить свой полет, либо изменить направление (одна из серьезных трудностей для будущего эксперимента). Итак, лучи, падающие на пирамиду равномерным потоком, пронизывают ее в разных направлениях. При этом ученые исходили из того, что на пути этих лучей — абсолютно твердая среда. Если же лучи с какого-нибудь направления пройдут более интенсивно, то можно сделать вывод: на пути этих частиц оказалось пустое пространство. Не та ли это самая комната, которая до сих пор была неизвестна египтологам!?

Эксперимент хотели начать с пирамиды Хефрена. Дело в том, что комната, где находится саркофаг фараона, расположена в центре основания пирамиды. Она достаточно просторна. Не завалена обломками от раскопок. Если бы опыт увенчался успехом, тогда ученые смогли бы «раскопать» таким же образом пирамиду Хеопса и некоторые другие.

Я был в усыпальнице Хефрена, когда оборудование уже устанавливалось. Профессор эль-Бедеви сказал, что эксперимент скоро начнется. Он был рассчитан на срок от одного до трех месяцев.

Я спросил инженера Андерсона, надеется ли он на успех.

— Археологи довольно скептически относятся к нашей работе. Но мы, физики, настроены более оптимистично, — ответил ученый. — Если мы найдем комнату, это, конечно, будет потрясающий успех. Если не найдем, тоже успех. Тогда мы уже уверенно скажем, что Хефрен действительно махнул рукой на попытку обмануть своих врагов, охотников за сокровищами, и не стал прятаться. Правда, для того чтобы доказать правильность эксперимента, придется повторить его на другой пирамиде.

Пока что эксперимент не проведен. Но идея не сдана в архив, и египтологи полны надежд: рано или поздно фараоны должны выставить свои секреты на «космический» свет.

…Из гробниц Долины царей мы шли вечером. Линии остатков дворцов фараона сливались с потемневшим песком. Кто-то сказал, что гробницы строили прочнее, чем дворцы.

— Потому что люди верили в бессмертие, — отозвался профессор Бакри. — На дворец они смотрели как на временное пристанище, промежуточную станцию в полете между мирами. А гробницу строили навечно, чувствуя, видимо, что не так-то просто снова вернуться под лучи солнца. Люди тогда не боялись смерти. А мумификация помогала им поддерживать веру, которой они жили.

Фургон двинулся. Но не к переправе. Скоро профессор Бакри показывал нам стелы, каждая из которых благодаря росписи могла бы стать великолепным украшением любого музея. Очерчивая владения Эхнатона, стелы играли роль пограничных столбов. Сейчас это ориентиры трем сторожам, высоким, с огромными ручищами, обветренными лицами и добрыми глазами.

В гробницах мы видели белые, зияющие борозды. Хасан Осман, один из сторожей, объяснил:

— Воруют стены. Есть туристы, которые приезжают чуть ли не с отбойными молотками. Нужно охранять.

Осману тридцать лет. У него уже семеро детей. Крепкий, сильный мужчина. Ему предлагали работу на катере— и легче и заработок больше. Но и дед и отец охраняли гробницы. А теперь вот Осман.

— Я никуда не уеду, — говорит он.

(Кстати, туристы предлагают сторожам деньги. Но они никогда и ни у кого денег не берут.)

…Пока мы умывались и пили чай в маленькой кофейне близ пристани, Осман сходил на соседние плантации и принес связку сахарного тростника. Рядом играла его дочь. Она рисовала на песке солнце. Лучи у него были разные. В зависимости от того, кто где сидел. Самый короткий был у Сохейр, юной жительницы города «Горизонт солнца», границы и сокровища которого охраняет ее отец — Осман.

От Замалека до пирамид

Я жил на Замалеке в Гезире. Так называется остров, омываемый со всех сторон Нилом. Это самое зеленое место в Каире, самое прохладное. И самое тихое. Здесь расположился спортивный клуб «Гезира», где днем мамы и бабушки гуляют с детьми, туристы загорают на январском солнце, а пожилые мужчины, которым холодно даже в тридцатиградусную жару, пьют пиво. Вечером в Гезире проходят футбольные матчи, и тогда далеко раздается торжествующий или удрученный крик болельщиков. По Замалеку раскатывают черные лимузины с сосредоточенными пассажирами — это район посольств, миссий, резиденций послов и оффисов иностранных корреспондентов. Даже названия улиц здесь написаны на двух языках — арабском и английском.

Я выхожу вечером из дома. У подъезда стоит лошадь. Целый день она развозит газовые баллоны: в Каире еще нет газопровода, так же как и центрального отопления, поэтому зимой по ночам довольно прохладно — температура опускается до восьми-девяти градусов тепла. Прямо передо мной небольшая лавочка — таких в Каире тысячи. Здесь можно купить сигареты, жевательную резинку, самописку или путеводитель по городу. Покупать и продавать что-нибудь в таких лавочках одно время было нелегко: продавцы могли не дать сдачи. И не потому, что они хотели нажить на клиенте лишнее, а потому, что в городе не хватало мелкой разменной монеты. Начали расплачиваться почтовыми марками. Но вот газеты сообщили, что министерство финансов выпустило в обращение большое количество монет достоинством в пять и десять мелимов, и проблема мелочи была решена.

Рядом с лавочкой — настоящий птичник. Старик расставил веером клетки, в которых поют, чирикают и даже, кажется, разговаривают множество попугаев самых разных размеров. Не хочешь обзавестить попугаем — можешь купить дюжину цыплят.

Стрелки приближаются к пяти. Развозчик круглых лепешек и булочек прислоняет свой велосипед к стене. Владелец магазина вешает замок. Таксист не соглашается везти даже на аэродром. Трое молодых людей поспешно жмут руку и, не окончив беседы, расходятся. Вот-вот грохнет артиллерийский выстрел, и весь Каир, точнее, весь мусульманский Каир, начнет есть. В дни рамадана верующий не должен принимать пищи от восхода солнца до заката. Даже сглотнуть слюну — грех. Но как это ни трудно, он все же должен работать.

Улица Замалека

Каир ранним утром

Говорят, что рамадан приносит пользу телу: оздоравливаются желудок и дух. Богатые, например, становятся добрее к бедным, потому что остро чувствуют, что такое голод. Я спрашивал знакомых арабов, не наносит ли такой пост ущерб производству. Они утверждали, что нет.

Но вот прошло полчаса с того момента, когда выстрелила пушка. Город оживает. Рядом с кафе люди устраиваются играть в шашки; часто эти шашки сделаны из пробок от бутылок. У одного — пробки от кока-колы. У партнера — от пепси-колы. С удовольствием раскуривают первую за день сигарету или кальян. Молодые собираются у витрин магазинов или автомашин — они подпевают радиоприемникам, пританцовывают, смеются. Начинает работу продавец цветов, а владелец мясной лавки сейчас не чувствует себя виноватым: попробуй весь день простоять у огромных бараньих туш, которые невольно будоражат аппетит прохожих.

Если гулять по Каиру, то улицы помимо вашей воли выведут вас на берег Нила, а потом к центру. Зама-лек связан с центром двумя мостами. Из тысячи ста полицейских Каира гем, кто стоит у моста, работы больше всех. Каждый водитель, сообразуясь со своими собственными правилами, пытается быстрее проскочить через Нил. И беда, если вдруг посредине моста заартачится верблюд или ослик. Тогда пробка! И рассосется она не скоро — ни гудки десятков автомашин, ни сердитые выкрики шоферов тут не помогают. Королями транспорта здесь чувствуют себя только автобусы. Увешанные (особенно в часы «пик») пассажирами, наклоненные непомерным грузом на правый бок, они мчатся на огромной скорости. Их побаиваются даже дерзкие, отчаянно смелые таксисты.

Но вот мост позади. Справа — темная с отсветами огней река, по ней медленно идут баржи и речные пароходы. Слева — набережная, на ней — бывший дворец египетского паши. Но набережная Нила знаменита не только этим. Здесь расположено новое великолепное здание радио и телевидения. В новых стенах и программа изменяется. Ведь до недавнего времени голубой экран чуть ли не целиком оккупировали ковбои и голливудские красавицы, дюжинами отправлявшие на тот свет своих вышедших из милости фаворитов. Недалеко от резиденции коротковолновых передатчиков расположена серая громадина здания Арабского социалистического союза.

Если повернуть налево от здания Арабского социалистического союза и пройти мимо Египетского музея, который отдыхает в полной темноте, то попадешь в центр города. Не верится, что когда-то в Каире был грандиозный пожар — 26 января 1952 года загорелась бензинная станция. Пожар охватил близлежащие улицы. Это был стихийный протест каирцев против короля Фарука, против нищеты, бесправия и засилья чужеземцев. Сейчас нет никаких следов пожара. Только полыхают рекламы — они здесь красивее, чем в любом городе Европы, потому что неон заключен в причудливые формы арабской вязи.

Ореол реклам придает несказанное очарование центральным улицам — 26-е июля и Талаат Харб. Хочется зайти в магазинчики, где продаются платья и костюмы самой последней моды. Хочется выпить чашку кофе в чистеньких и маленьких — всего с тремя столиками — кафе. Соблазнов много ночные клубы, кинотеатры (их в Каире около сотни), рестораны с арабской, индийской, китайской и европейской кухней. Вот прямо на улице на огромном вертеле вращается туша. Она дымится, источает удивительный аромат-тут же наготове с огромным ножом стоит повар, и, будьте уверены, он отрежет самый вкусный кусок.

Витрины магазинов, кафе, авиакомпаний обладают чудовищной силой: они заставляют не замечать, что происходит вокруг. Мальчишка бежит со щетками и предлагает довести до блеска ботинки. А владелец ботинок вперился в позолоченный спальный гарнитур, который наверняка стоял в каком-нибудь дворце. Разносчик газет пытается остановить внимание прохожих, сообщая: «В Гане переворот… США решили прекратить поставки ОАР пшеницы…» А человек, не могущий дня прожить без политики, здесь, в центре, среди мира огней, изучает кофейный сервиз из кованого серебра. Он не замечает и ребятишек, которые собирают окурки или просят бакшиш.

Я прочитал брошюру «Статистическое исследование детского бродяжничества». В ней говорится: «Мы уже установили, что малолетние преступники, обвиненные в бродяжничестве, в большинстве случаев собираются в районах, расположенных в центре Каира. Это, может быть, объясняется тем, что центр Каира является самым богатым, наиболее привлекательным и наиболее людным местом, где расположены магазины, увеселительные места, кафе, бары и т. д.».

Прийти в себя от блеска и красоты можно только в конце улицы Талаат Харб. С древнего минарета раздается успокаивающий, печальный голос муэдзина. Микрофон возносит молитву над площадью. Напротив — здание оперы, где впервые была поставлена «Аида». За театром начинается старая часть города. И там уже не так много света. Правда, старожилы говорят, что несколько лет назад в Каире произошло перераспределение света. Центр вынужден был передать часть своего блеска другим районам города. И от этого он якобы стал менее элегантным. Я бы этого не сказал. А что касается окраин, то это особый разговор.

Окраина строится. И это очень важно. Арабы с гордостью показывали мне районы Гелиополиса, где много больших домов для рабочих, служащих, интеллигенции. Дома окружены просторными газонами, магазинами, детскими площадками. А самое главное — они дешевы. Благоустраиваются старые районы. Как-то я прочитал объявление в газете о том, что продается тюрьма. Вот так штука! Кто же купит ее? Оказывается, городские власти постановили уничтожить тюрьму. Она портила вид, мешала работам по реконструкции района. Тюрьму решили разрушить, а железные решетки, камень, кирпич продать строительным компаниям. Говорят, что торговля шла успешно.

Насколько важны работы по благоустройству города, можно понять, только побывав в старых кварталах. Ширина улиц там не больше двух метров. По ним трудно проехать. Улицы служат продолжением жилья. Здесь торгуют, разжигают костры, когда ночи особенно холодны, едят. Парикмахеры стригут и бреют, прислонив зеркальце к стене. Тут же повозка, с которой с грохотом разгружаются железные трубы. Конечно, такие улицы доживают свой век. Они будут изменены, расширены и благоустроены.

Но мне хочется, чтобы остался Хан эль-Халили. Он тоже узок, неудобен, мрачноват и грязноват. Но Хан эль-Халили — это музей. Это что-то совершенно невероятное. Здесь рядами локтем к локтю сидят золотых и ювелирных дел мастера. Они гранят алмазы, удивительной чеканкой разрисовывают серебряные кувшины, создают такие браслеты и ожерелья, которые зачаровывают женщин. Если исследовать методы работы ремесленников, украшавших могилы фараонов, то нужно идти в Хан эль-Халили. Положи в Египетский музей любое колечко, любую тарелку, сделанную даже пятнадцатилетним мастером из Хан эль-Халили, — и их не отличишь от оригиналов, собранных во время раскопок. В этот район Каира можно ходить сто раз, можно провести там тысячи часов — и никогда не устанешь. Столь удивительная, потрясающая красота создается в этих почерневших, тесных, старых мастерских с наковаленками и молоточками, которые издают серебряный, тонкий звон, выковывая настоящие произведения искусства.

…Наконец, пирамиды. К ним лучше всего ездить ночью. Днем толпы гидов предлагают забраться на верблюда или лошадь, чтобы почувствовать себя покорителем пустынь и сфотографироваться. Продавцы пепси-колы (их нельзя винить за это) уговаривают освежиться. Ночью лучше. Громады пирамид под яркими южными звездами навевают мысли о вечности, величии человека, бесконечности его деяний. А там, вдалеке, сверкает огнями Каир. Город — основанный в 969 году. Город, в котором шестьсот мусульманских памятников, три крупнейших университета, город, где производятся цемент и духи, кирпичи и ткацкие станки, украшения и машины. Город, где живет около пяти миллионов человек. Утром эти пять миллионов берутся за дело. У каждого свое. Таким я увидел Каир в первые месяцы своего пребывания. Это было до израильской агрессии 1967 года.

Конечно, война изменила его облик. Появились у подъездов кирпичные стены против взрывной волны. У мостов стали часовые. На улицах — много военных машин. Суровые плакаты, тревожные крики разносчиков газет напоминают: фронт рядом, всего в двух часах езды. И света на улицах стало гораздо меньше. Каир, правда, остался Каиром. Но посуровели его люди. Стали более озабоченными. Агрессия продолжается. Поэтому тревога не ушла из города. Но он не потерял оптимизма и веры в торжество справедливости.