Мы еще вернемся в Крым

Глава четырнадцатая

Эрих фон Манштейн готовил свою армию к третьему штурму Севастополя. Накапливал силы. Из Германии поступило пополнение, боевая техника, мощная артиллерия и новейшие донные мины. Ими Манштейн намеревался закупорить входы и выходы из бухт Севастополя, лишить город поддержки с моря.

Манштейн не спешил. Тщательно взвешивал все «за» и «против». Учел промахи прошлых неудач. На этот раз его положение осложнялось еще и тем, что у него за спиной, на Керченском полуострове, находились три русских армии. Долго топтаться на Ак-Монайских позициях они не будут. Как показала воздушная разведка и подтвердила наземная, через Керченский пролив перебрасываются новые воинские части, артиллерия и танки, в том числе и тяжелые танки КВ.

Командующий 11‑й армией, поколдовав над оперативными картами, взвесив все «за» и «против», все яснее понимал, что на два фронта его дивизиям долго не продержатся. Вывод один – надо рисковать! Атаковать самому. Но в какую сторону? В каком направлении? Если снова на Севастополь, то дивизии, если сразу не сомнут оборону, могут надолго увязнуть в тяжелых боях, а русские, прорвав оборону на Керченском полуострове, выйдут в тылы, ударят в спину…

Выход напрашивался само собой – атаковать первому, атаковать там, где его не ждут, на Ак-Монае! Соотношение сил в Восточном Крыму не в его пользу, особенно по танкам, и русские в своих штабах не сразу поверят в серьезность его намерений, скорее всего, сочтут его наступление лишь отвлекающим маневром перед штурмом Севастополя. Манштейн мысленно улыбнулся: «Я бы тоже так подумал!» И все больше и больше убеждался в правильности выбранного направления. Сконцентрировав силы в один кулак, можно внезапно, сильно и резко ударить! Наступать с выходом на Керчь и сбросить русские армии с Керченского полуострова, как он это сделал осенью прошлого года. А потом, развязав себе руки, не теряя времени, уже взяться за Севастополь.

Но для этого, размышлял Манштейн, необходимо отвлечь внимание русских генералов, сделать так, чтобы они поверили – главный удар направлен на Севастополь, а не на Керчь. Как это сделать, чтобы было убедительно? Лишних, свободных полков, не только дивизий, у него под рукой нет. В резерве почти ничего. Надо обходиться своими силами. Поддержка будет лишь с одной стороны, это авиация. Барон фон Рихтгофен, командир 8‑го авиационного корпуса, уже доказал это на деле. Его ассы сыграли решающую роль в ликвидации феодосийского десанта и взятии древнего города. Но на этот раз для серьезной отвлекающей операции одной авиации явно недостаточно. Нужны более веские аргументы. Не отводя взгляда от карты Керченского полуострова, вслух произнес:

– Нужны веские аргументы!

В кабинет, закрыв за собой дверь, тихо вошел его адъютант Шпехт.

– Господин генерал, к вам полковник Веллер!

– Приглашай!

Начальник штаба пришел с предложением. В районе Бахчисарая сосредоточена сверхтяжелая артиллерия, в том числе совершенно новая, секретная, прибывшая недавно из Германии. Подготовительные работы по оборудованию боевых позиций закончены, и можно начинать испытания.

– Начальник артиллерии армии ждет на месте, – сказал Веллер. – Цели в Севастополе, по которым ударят первые сверхтяжелые снаряды, определены!

Манштейн задумчиво посмотрел на полковника и улыбнулся. Судьба благоволит ему. Артиллерия! Вот он, убедительный, веский аргумент, в который русские поверят! И коротко произнес:

– Едем!

Наряду со старым, но грозным артиллерийским оружием, из Германии под Севастополь были доставлены и две сверхсекретные новинки. Манштейн сразу обратил на них свое внимание.

Полковник Фогель, начальник артиллерии армии, средних лет, высокий и прямой, как шомпол, затянутый в мундир, на груди поблескивали ордена, давал пояснения.

– Самоходные мортиры фирмы «Рейнметалл», названные «Карлом» в честь генерала Карла Беккера. Каждая мортира имеет еще и свое персональное имя. Перед вами установка «Один», а дальше стоит «Тор».

Самоходная мортира на гусеничном ходу впечатляла своей массивностью. Манштейн дважды обошел ее. Он хорошо разбирался в танках и самоходных орудиях. Но мортира была особенной. Таких он еще не видел. На огромном танке установлено короткоствольное орудие, в жерло которого может влезть человек.

– Диаметр ствола – 60 сантиметров, – пояснял полковник Фогель, – угол возвышения ствола составляет 70 градусов, что позволяет вести огонь с закрытых позиций, недосягаемых для артиллерийского огня противника. Вес самоходки более ста тонн, она имеет легкое бронирование, максимальную скорость передвижения 10 километров в час.

– Снаряды? – спросил начальник штаба.

– В боекомплект входят тяжелый и легкий бетонобойные снаряды весом 2170 и 1700 килограммов каждый.

– Скорострельность? – спросил Манштейн.

– Для такого класса скорострельность высокая. Один выстрел за пять-шесть минут, – пояснил Фогель и добавил, что артиллеристы готовы начать испытание мортир в боевой обстановке, вести огонь по Севастополю, и ждут только приказа командующего армией.

– Приказ будет! – заверил Манштейн, усаживаясь в машину.

Следующая остановка на полустанке Шакул, в семи километрах к северу от станции Бахчисарай.

Железнодорожные пути, с которых артиллерийские установки поведут огонь по Севастополю, располагались в односторонней выемке холма с западным крутым откосом, высотой почти в десять метров. С восточной стороны пути были закрыты вертикальными и горизонтальными маскировочными сетями и масками, что надежно укрывало крупные артиллерийские установки от наземной и воздушной разведки.

– Из рейха прибыли три железнодорожных установки типа «Бруно», точнее, «Короткий Бруно», «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно», – давал пояснения полковник Фогель, – каждая установка на самостоятельной железнодорожной платформе.

Установки «Бруно» внешне имели вид бронепоездов. Весь состав одет в бронированные листы. Впереди и позади состава находились платформы с зенитными автоматами, рельсами специальными и разборными кругами. В середине состава – тепловоз, артиллерийская установка и снарядный вагон-погреб.

– «Короткий Бруно» стреляет фугасными снарядами, каждый весом в 240 килограммов, – пояснял начальник артиллерии армии. – А «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно» более тяжелыми снарядами, весом по 284 килограмма каждый, фугасными и осколочно-фугасными. Все три установки предназначены для поражения крупных оборонительных сооружений.

– Дальность? – спросил Манштейн.

– «Короткий Бруно» поражает цель на дальность в 30 километров, а «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно» на дальность в 37 километров.

– Калибр?

– Двести восемьдесят миллиметров.

– А что за круги? – задал вопрос начальник штаба Веллер.

– С железнодорожного пути артиллерийская установка имеет угол горизонтального обстрела всего в один градус, но с помощью специального круга она может поворачиваться вокруг себя на все 360 градусов, – пояснил Фогель и доложил: – Все три установки готовы начать обстрел Севастополя. Цели для каждой определены.

– Прекрасно, полковник! – похвалил Манштейн и спросил: – А как «Дора»?

– Полным ходом идет подготовка! – отчеканил Фогель. – Опережаем установленный срок!

– Проверим!

Со станции Шакул командующий и его сопровождение на машинах направились на другой секретный артиллерийский объект, который расположен в двух километрах к югу от железнодорожной станции Бахчисарай.

В начале февраля начальник Генерального штаба Сухопутных войск генерал Гальдер сообщил Манштейну, что им отдан приказ отправить самую большую в мире пушку «Дора» в Крым и передать ее в распоряжение командующего 11‑й армии.

Еще в 1936 году, при посещении завода Круппа, Гитлер потребовал у руководства фирмы создать сверхмощную артиллерийскую систему для борьбы с долговременными сооружениями французской линии Мажино и бельгийскими фортами. Орудие должно обладать углом вертикального наведения в 65 градусов, максимальной дальнобойностью 40–45 километров, а проникающая способность снаряда должна пробивать броню толщиной в один метр, железобетон – в семь метров, твердый грунт – в тридцать метров.

Конструкторская группа фирмы Круппа, выполняя указание Гитлера, разработала проект и воплотила его в жизнь. Была создана самая мощная в истории человечества пушка, которую назвали «Дора» в честь жены главного конструктора. Затвор гигантского орудия клиновый, заряжение раздельно – гильзовое. Длина ствола 32 метра, диаметр – 80 сантиметров. Вес снаряда – семь тонн! В боевом положении длина артиллерийской установки 43 метра, ширина – 7 метров, высота – 11,6 метра. Полный вес – 1350 тонн.

Гигантское орудие было установлено на железнодорожной платформе, но стрелять могло только со специального сдвоенного железнодорожного пути. Для этого монтировался огромный транспортер на 40 осях и 80 колесах, по 40 колес на колее сдвоенного пути. Для оборудования огневой позиции требовался участок земли длиной в четыре с половиной километра. Обслуживал орудие специальный артиллерийский дивизион в составе 250 человек.

«Дору» в разобранном виде и специальный артдивизион обслуги на пяти эшелонах с побережья Балтийского моря доставили в Крым. Позиция была выбрана в 25‑ти километрах от боевых рубежей Севастопольской обороны, у совершенно голого холма между речкой Чурук-Су и железной дорогой Бахчисарай – Севастополь. Ни скальных укрытий, ни хотя бы малого леска.

На работу по сооружению боевой позиции были привлечены шестьсот военных строителей немецких железнодорожных войск, тысяча рабочих «Трудфронта» организации «Тодт», полторы тысячи местных жителей и три тысячи военнопленных. Для сохранения секретности, местные жители и военнопленные по окончании сооружения боевых позиций были увезены в Германию, в концлагеря особого режима.

– Работы велись круглосуточно, – пояснял полковник Фогель. – Уже вскрыты, как видите, продольные выемки глубиной в десять метров и шириной в двести метров. Восточнее холма до станции Бахчисарай проложена железнодорожная ветка, западнее холма уложены специальные «усы», которые обеспечат угол горизонтального обстрела в 45 градусов.

– Что осталось сделать? – спросил Манштейн.

– Немного. Сейчас на участке подвоза артиллерийской системы сюда, к боевой позиции, и непосредственно к ней, заканчивают укладку двух– и трехколейных рельсовых путей. Они предназначены для перемещения монтажных кранов, а во время самой стрельбы для параллельного размещения двух транспортно-заряжающих вагонов со снарядами и зарядами. Цели определены. Вычислительные группы в составе батареи производят все необходимые расчеты для стрельбы, а взвод артиллерийских наблюдателей будет использовать, наряду с традиционными средствами, еще и новейшую инфракрасную технику.

– Какие снаряды доставлены?

– Двух типов. Бронебойные снаряды весом в семь тонн, а фугасные – в пять тонн. Как показали испытания, проведенные на полигоне в Рюгенвальде, дальность стрельбы составила сорок восемь километров! В мире нет орудий, которые стреляли бы так далеко! А сила снарядов! Бронебойные снаряды пробивают броню толщиной в один метр, железобетонные укрепления до восьми метров, твердый грунт до тридцати двух метров, – и Фогель хвастливо, с нескрываемой гордостью заключил: – В Севастополе нет долговременных огневых точек, которые смогут устоять и выдержать удар наших снарядов!

– Безопасность позиции?

– Безопасность боевой позиции обеспечивает двухъярусная маскировка и постоянное, днем и ночью, в любую погоду патрулирование звена истребителей. Рядом с позицией построили специальную батарею для 88‑миллиметровых зенитных орудий и установили батарею 20‑миллиметровых зенитных автоматов. Кроме того, «Дору» обслуживает дивизион дымной маскировки, две румынские пехотные роты охраны, взвод служебных собак и специальная моторизованная команда полевой жандармерии.

Боевую деятельность мощнейшей в мире артиллерийской установки, как сообщил Фогель, обеспечивали более четырех тысяч военнослужащих.

– Ни одна мышь сюда носа не сунет! – заверил полковник. – Наши оккупационные власти и гестапо взяли весь район под непосредственный контроль; на десятки километров вокруг вся территория объявлена строго запретной зоной со всеми вытекающими из этого приказа последствиями.

Манштейн остался доволен результатами инспекторской поездки.

«Артиллерия сыграет главную роль в предстоящем военном спектакле! Так всегда начинались наши предыдущие штурмы, русские поверят в наши намерения!» – думал он. Однако сверхмощную пушку «Дора» он прибережет и использует ее как козырную карту только тогда, когда начнется настоящий штурм Севастополя!..

– Лара, я помыла посуду!

– Не Лара, а Лархен! – поправила Лара. – Мы же договорились, как будем называть друг друга?

– Лархен, я помыла посуду, вытерла и поставила на полку в шкаф.

– Молодец, Хильда! – похвалила Лара и добавила: – По-немецки я не Лара, а Лархен, а ты не Халида, а Хильда!

– Мне сразу трудно привыкнуть.

– Ничего страшного, Хильда, постепенно привыкнешь. Я же привыкла!

– Ты большая!

– И ты не маленькая, все понимаешь, – и с улыбкой спросила: – Тебе у меня нравится?

– Ага, Лархен!

– Выходит, немкой быть лучше, чем крымчаком?

– Ага, Лархен, только… только…, – Халида зашмыгала носом, – папу и маму жалко…

– Успокойся, деточка, успокойся! И мне мою маму жалко, и папу жалко. Ты же знаешь, что моя мама попала под бомбы. И папы у меня нет. Ни папы, ни мамы, как и у тебя. Выходит, мы с тобой одинаковые. Ты – моя двоюродная сестра!

– Ага, Лархен, двоюродная сестра… Только ты настоящая немка, а я нет.

– Ты тоже будешь настоящая! – ласково заверила ее Лара. – Только надо тебе быть умницей и немного подрасти!

Леонара Шнайдер теперь жила не одна, кончилось ее тоскливое одиночество. У нее появилась двоюродная сестра, восьмилетняя Халида, которую она недавно приютила в своем доме.

В ту ночь, когда татарин Султан Османов увел Рудольфа, она до рассвета не смогла сомкнуть глаз. Переживала. Появился новый страх. Раньше боялась, что разоблачат Рудольфа, кто-нибудь узнает и выдаст властям, что у нее в доме скрывается немецкий офицер, тогда достанется ему и ей несдобровать. А теперь она волновалась за судьбу самого Рудольфа. Какой-никакой, а все же родственник. Лара за эти короткие две недели привыкла к нему.

Через неделю после той ночи, под вечер появился почтительный бородач Османов.

– Не волнуйся, дочка. Слава Аллаху, твой брат у своих, – сказал он и, передавая ей небольшой пакет, почтительно добавил: – Он теперь там большой начальник стал!

После ухода Османова, Лара вскрыла пакет, в нем обнаружила записку от Рудольфа и деньги: русские рубли, красные тридцатки, зеленные немецкие марки. В записке, написанной на немецком языке, Рудольф сообщал, что его приветливо принял сам командующий, что у него все хорошо, что он никогда не забудет свою кузину, которая совершила подвиг, спасла ему жизнь, что он у нее в долгу и вечно будет ей благодарен.

Деньги были кстати. У нее их почти не было, она носила на рынок мамины и папины вещи, продавала их и тем жила. В Феодосии, как и во всем Крыму, ходили советские и немецкие деньги. Курс валют зависел напрямую от положения на фронтах. Наступала Красная армия, и сразу повышалась ценность рублей, наступали немцы – выше котировались марки.

Алексей Громов зашел к ней еще раз. Вместе с Сагитом принесли много продуктов: банки мясной тушенки, пакеты с макаронами, рисом, пшеном, гречкой, несколько пачек чая, сахар, печенье, конфеты и бутыль подсолнечного масла. Но побыли недолго, куда-то спешили.

– Жди в гости через пару дней! – пообещал Алексей.

Но больше он не появлялся.

К ночным выстрелам и бомбежкам она привыкла. А утром, выглянув в окно, с удивлением обнаружила, что по улице уверенно идут немецкие солдаты. Десантные войска, с шумом и громом заняв Феодосию, оставили ее тихо и почти без боев. И Лара поняла, что Алеша к ней уже не придет. И она не знает, где он и что с ним… Остались только одни воспоминания о коротких встречах. Ей стало грустно и тоскливо, и она остро почувствовала свое полное одиночество в этом беспокойном и переменчивом мире.

Потянулись однообразно-скучные дни и недели. Лара почти не выходила из дому. В Феодосии снова разместились немецкие и румынские войска, батальон крымских татар. В городе опять начались аресты и расправы, на этот раз над теми, кто помогал и содействовал десантникам. Во многих домах были расквартированы немецкие и румынские солдаты. Но в дом художника Шнайдера, по указанию из штаба Манштейна, никого не поселяли. Леонара догадывалась, что это постарался Рудольф, пользуясь своим положением при штабе, и была ему признательна.

В Феодосии, как по всему Восточному Крыму, наступила весна. Засияло улыбчивое солнце, зацвели фруктовые деревья.

– Тетя Лара! Тетя Лара!

Леонара возвращалась домой с базара, где купила полкило баранины, немного овощей, пучок петрушки и пару свежих, теплых, недавно испеченных лепешек.

– Тетя Лара!..

Она оглянулась. Перед ней стояла исхудавшая девочка лет восьми, закутанная в какое-то тряпье, заменявшее ей одежду. На истощенном личике выделялись крупные, как маслины, черные глаза, в которых застыл страх и мольба.

– Тетя Лара! – повторила девочка и голос ее дрогнул. – Пожалуста…. Дайте кусочек хлеба…. Хоть малюсенький! Я два дня ничего не ела…

Девочка беззвучно заплакала. На ее глаза навернулись крупные слезинки, они побежали по впалым грязным щекам, оставляя неровный влажный след.

Леонара отломила кусок лепешки. Девочка, всхлипывая и шмыгая носом, жадно вцепилась в него зубами.

– Откуда ты меня знаешь? – спросила Леонара.

– Вы учились с моей сестрой… Эльвирой!.. Приходили к нам домой…

Леонара хорошо знала Эльвиру, скромную и застенчивую девочку, которая доставляла ей немало хлопот. В девятом классе Леонара, выполняя комсомольское поручение, была пионерской вожатой в пятом «В» классе, в котором и училась Эльвира Хасидова. Та часто пропускала занятия по субботам. В то время вся Советская страна жила по-новому, не признавала «старые буржуазно-религиозные недели», а дни исчислялись коммунистическими шестидневками – пять дней рабочих, шестой – выходной. Суббота могла выпасть на любой день шестидневки. Естественно, пионервожатая ходила домой к своей пионерке, выясняя причину пропуска занятий. И там Леонара впервые узнала о том, что Хасидовы – не татары, а крымчаки, крымские евреи, и они соблюдают «по обычаю своих предков правило субботы» и в субботу не трудятся до самого вечера.

– А где сейчас Эльвира?

– Ее нету. Немцы застрелили…

– Когда? – удивленно спросила Леонара.

– Недавно. Когда снова пришли в Феодосию.. – шмыгая носом, равнодушным голосом, как о чем-то обыденном, поведала девочка, продолжая торопливо жевать. – И папу, и маму, тетю Раву и дедушку тоже… Всех крымчаков, родственников наших. Я спряталась! Я осталась одна. А в нашем доме теперь живут румынские солдаты. Один смешной такой, рыжий, на скрипке играет. На папиной скрипке, которая висела на стене и мне не разрешали ее трогать.

– Как тебя звать?

– Халида, – ответила девочка, доедая кусок лепешки.

Леонара отломила новый край лепешки, протянула ей.

– Тебя румыны не обижают?

– А я в доме не живу, меня не пускают. Я в маленьком домике с Бульдой.

– Какая Бульда? Родственница твоя?

– Не, не родственница! Бульда – это собака наша. Я в ее домике жила, она меня грела, – рассказывала Халида, уплетая лепешку. – Бульда добрая! Она у нас давно, когда она была маленькой, я с ней хлебом и колбасой делилась. А потом учила ее. Брошу кусочек колбасы вверх, и Бульда ловила на лету! Бульда умная была и меня любила. Когда румыны бросали ей куски хлеба или кости, она давала мне погрызть мягкие косточки. А позавчера пришли два немца к румынам в гости. Бульда на них зарычала, залаяла, они и застрелили ее… Теперь у меня никого нету….

Леонара слушала Халиду, и решение пришло само собой.

– Пойдем ко мне, Халида!

– Хорошо, тетя Лара, – согласилась Халида и доверчиво улыбнулась, размазывая кулаком слезы.

На заборе ветер трепал остатки серой бумаги, на которой еще сохранились слова приказа: «Всем евреям и крымчакам явиться на Сенную площадь…»

Ночь выдалась темная и теплая. Ничего не было видно даже на расстоянии протянутой руки. Лишь на небе, усеянном звездами, казалось, было несколько светлее, чем на земле. Просторная степь с редкими перелесками и пологими горбатыми холмами, крутыми оврагами жила своей извечной ночной жизнью, дышала ароматом степных трав и спокойной уверенностью бесконечности существования, словно никакой войны и не было. Но она была и заявляла о своем присутствии посторонними, чуждыми степи, запахами и звуками: где-то далеко в степи, за краем невидимого горизонта, изредка вспыхивали и вырисовывались на небе светлыми линиями взлетавшие ракеты, доносился гул, похожий на далекие раскаты грома, – там, на передовой, вела редкий огонь артиллерия.

Группа Сереброва, растянувшись цепочкой, бесшумно двигалась в темноте.

– Внимание! – подал знак Алексей Громов, шедший первым.

Разведчики остановились.

Впереди из-за большого крутого холма, который встал на их пути, приглушенно доносились звуки. Слышались удары железа о железо. Обостренный слух улавливал человеческие голоса и звуки губной гармоники.

– Вперед! – Серебров подал Алексею сигнал, который означал: разведать обстановку впереди.

Громов исчез в темноте.

Взобравшись на холм, он примостился у большого камня и сверху увидел в просторной ложбине у перелеска многочисленные костры. Оттуда явственно доносились голоса, приглушенный рокот моторов и удары молотков по железу. Отблески пламени костров отсвечивались на металлических корпусах. Было ясно, что у костров танкисты.

Алексей, соблюдая предосторожности, спустился в ложбину. Прячась за валунами и редкими кустами, он бесшумно приблизился к немецким танкистам, расположившимся на ночлег. Прислушался к их разговору и из отдельных слов и фраз понял, что танковую часть перебрасывают на этот участок Керченского фронта из-под Мелитополя. Пополз дальше. Стал считать танки и автомашины. Насчитал два десятка боевых машин, два тягача и пять грузовиков.

– В ложбине за холмом расположились на ночлег танкисты, – тихим голосом доложил Громов командиру. – Их перебрасывают из-под Мелитополя на Керченский фронт. Один танк находится чуть в стороне от других, видать, головной.

– Твое предложение? – спросил шепотом Серебров.

– Из танка доносились голоса, – уточнил Громов. – Попробуем взять «языка».

– Дело, – одобрил Серебров.

Бесшумно преодолев холм, разведчики спустились в ложбину, стали подбираться к одинокому танку. Его темный силуэт вырисовывался на фоне неба.

– Средний, Т-3, – определил Юрченко.

Пару недель назад Семен Юрченко вернулся из Новороссийска, досрочно выписавшись из военного госпиталя.

– Тс! – предостерег Сагитт Курбанов.

Разведчики затаились. От ближнего костра к танку шел немец. Не дойдя до боевой машины, он остановился у ближнего куста, справил малую нужду и повернул обратно.

– Вперед! – подал сигнал Серебров.

Разведчики проползли еще несколько метров.

– Кажись, двое, болтают о чем-то, – шепотом произнес Артавкин.

Серебров жестом указал на Громова и Курбанова.

– Оба к танку, берете живьем, – Серебров распределил роли, – я следом за вами, а Юрченко и Артавкин прикрывают. В случае чего, отходим к холму.

Люк танка был открыт, внутри горел свет.

Алексей проворно взобрался на броню, Сагитт следом за ним. Алексей, с гранатой в одной руке и автоматом другой, приподнялся над люком и властно выдохнул громким шепотом:

– Хенде хох!

К его удивлению, на его команду никто не среагировал. Разговор внутри танка продолжался в том же спокойном тоне. «Нализались, гады, вонючего шнапса и ничего не слышат», – зло подумал Громов и снова, уже громче повторил команду:

– Хенде хох!

Никакого результата.

Прислушавшись к разговору, Громов усмехнулся. Надо же так промахнуться! В танке работала… невыключенная рация!

Алексей Громов заглянул в люк. На сиденьи лежала кожаная сумка. Алексей попытался ее достать, но не смог дотянуться рукой. Тогда он решился полезть внутрь танка.

– Подстрахуй, – подал сигнал Сагитту.

Тот молча, с автоматом наготове, занял позицию у люка.

Громов полез внутрь. Танк оказался пустым. Танкисты, видимо, уставшие после длительного марша, отдыхали и расположились на ночлег у костра под открытым небом. Громов облазил весь танк. Кроме кожаной сумки обнаружил китель с витыми офицерскими погонами, «парабеллум» в кобуре и еще одну сумку. В обеих сумках какие-то бумаги и документы. В одной – плотный пакет, запечатанный сургучом по углам. Алексей примерил китель, он был ему почти впору, даже слегка свободен. «Крупный фашист», – подумал Алексей, проверяя карманы. В них – личные документы, бумажник с марками, письма, фотографии.

Алексей обе сумки и пистолет передал Сагитту, сам вылез из танка.

Разведчики, соблюдая предосторожность, отошли от танка.

– Важные документы, – оценил Серебров.

– А с танком как быть? – шепотом спросил Артавкин. – Может, подорвать?

Со стороны лагеря немцев ничего подозрительно не было слышно. Все также доносился стук молотков по металлу, приглушенный рокот прогреваемых моторов, а после ужина и принятого спиртного голоса танкистов стали громкими. Кто-то напевал песню, слаженно играли две губные гармоники.

У Вадима Сереброва возник дерзкий план.

– Хватит топать пешим ходом, – шепотом сказал он. – Берем танк! Семен, ты давно не управлял немецкой машиной?

– Справлюсь! – ответил Юрченко. – Лишь бы горючее было!

Разведчики бесшумно приблизились к танку. Юрченко и Артавкин забрались в него. Проверили управление.

– Порядок, командир!

Юрченко запустил двигатель. Мотор зарокотал ровно, уверенно, и броневая махина привычно мелко задрожала.

– Атанда! – подал сигнал Сагитт.

Со стороны лагеря к танку торопливо бежали два немца, их темные силуэты высвечивались на фоне костра.

Алексей и Сагитт одновременно пальнули из автоматов по танкистам короткими очередями, сразив их наповал.

– Вперед! – скомандовал Серебров, захлопывая люк.

Танк тронулся с места и, набирая скорость, устремился на костры, подминая под себя оторопелых танкистов, изрыгая огонь из пушки и пулеметов. В лагере танкистов началась паника. Разведчики палили из автоматов, стреляли прямой наводкой по неподвижным танкам, выводя их из строя, по грузовым автомашинам. В одной оказались снаряды, и они начали взрываться, поражая все вокруг веерами осколков. В кузове другой – железные бочки с горючим. Автомашина вспыхнула ярким пламенем, бочки стали взрываться одна за другой, разбрасывая вокруг огненную жидкость…

Танк дважды прошелся по лагерю, сея смерть и ужас, и умчался в глухую темноту Керченской степи.