Мы еще вернемся в Крым

Глава девятая

Мороз под утро слегка ослаб, но разыгралась снежная буря. Явление редкое для Крыма. Днем светило солнце, ласково выглядывая из-за туч. С вечера пошел небольшой снежок, и было относительно тихо. А ночью подул влажный и резкий морской ветер. Погода менялась буквально на глазах. Ветер переменился на северный, его сила быстро нарастала, и к рассвету бушевала пурга. В трех шагах, сквозь белую муть, ничего не видать.

Серебров не скрывал своего удовлетворения. Он ехал в первой машине. Рядом с ним Алексей Громов. Оба переодеты в форму немецких офицеров. Погода подыгрывала, благоприятствовала десантникам. Три транспортера, весело урча моторами, увозили их все дальше и дальше в немецкий тыл. Линию фронта преодолели перед рассветом легко, без единого выстрела. Саперами загодя были проделаны проходы в минных полях. Стороной обошли опорные пункты и вражеские укрепленные огневые точки.

Бронетранспортеры двигались в сплошной снежной мгле. Под колесами стелилась проселочная дорога, вся в замерзших воронках, колдобинах и рытвинах, заметенных снегом. Машины на льдистых буграх и впадинах то оседали, то подпрыгивали; вздрагивали и десантники, сжимая оружие, и тряслись внутри железных коробок.

Отмахали без остановки два десятка километров. Вокруг глухое белое однообразие. Машины движутся в сплошной снежной мгле. У Сереброва начало закрадываться сомнение, не сбились ли они с пути? Его мысли выразил вслух Громов:

– Правильно ли мы едем?

– Меня это тоже беспокоит, – ответил Серебров. – Проверить маршрут по компасу не можем, он не надежен, кругом железо. Можно, конечно, остановиться и сориентироваться на местности, но пурга такая, что дальше десяти – пятнадцати метров ни хрена не видно.

– Жми вперед, – сказал Алексей, – чем дальше от передовой, тем лучше.

Водитель, чертыхаясь, то и дело протирал смотровое стекло, но метель снова и снова наметала слой снега. Вдруг в темных облаках и снежной пелене слева от дороги на какой-то миг показалось светлое пятно. Солнце! Серебров и Громов от неожиданности тихо ахнули. Переглянулись. Солнце должно было быть справа от дороги.

– Плутаем? – произнес Громов.

– А может, и нет, – ответил не совсем уверенно Серебров. – Может, то вовсе и не солнце, а его отражение. Так в Крыму бывает.

Колеса бронетранспортера наматывали километры проселочной дороги. Неожиданно подал голос водитель:

– Лес! Впереди лес!

Серебров и Громов, всмотревшись, действительно увидели сквозь метель темневшую полоску. Оба облегченно вздохнули. Они не сбились с намеченного маршрута!

В лесу было тише, не так свирепствовала буря. Дорога пролегала по склону горы, то опускалась, то карабкалась вверх. Десантники в пути уже несколько часов, время перевалило за полдень, бесконечная тряска вымотала и осточертела. За лесным массивом, как показывала карта, должно было открыться просторное плато. Не там ли прячется аэродром?

На развилке пост. Серебров дал команду притормозить. Громов раскрыл дверцу бронетранспортера, выглянул и гаркнул на немецком:

– Кто старший! Ко мне!

Офицерские погоны и властный окрик сделали свое дело. Подбежал, услужливо улыбаясь, бородатый, скуластый здоровяк с русской винтовкой. Поверх немецкой шинели накинут меховой тулуп.

– Герр официрен! Герр официрен! Ефрейтор найн! Деревню пошел.

У Алексея зачесались кулаки. Так бы и врезал в сытую физиономию.

– Какой дорога есть деревня? – Громов изображал немца, знающего русский язык.

– Эта! – он показал рукой вправо. – Которая вниз идет!

– А прямо куда? – Громов сделал паузу. – Есть дорога на аэродром?

– Да! Да! – услужливо закивал бородатый. – Там аэродром! Мертвый аэродром!

– Мертвый? Карашо! Гут! – сказал Громов и задал новый вопрос. – А где есть живой?

– Дальше! За горой! Там живой! Верст двадцать, – бородатый махнул рукой вперед. – Там за горой поворот на левую руку!

– Гут!

Громов захлопнул дверцу.

Бронетранспортеры, один за другим, рванулись вперед, обдавая бородатого снежной пылью.

– Выходит, здесь не один, а два аэродрома, – произнес Громов и спросил командира. – С какого начнем?

– С ближнего, – ответил Серебров. – Посмотрим, что за мертвый? Может, это и есть тот запасной, который нам нужен?

– Может!

Дальше продвигались с предосторожностями. У аэродрома есть ближние и дальние посты, круговая охрана. Перед очередной горкой высылали вперед разведчика, одетого в белый балахон. Если ничего подозрительного не было, он давал знак руками, и машины двигались вперед.

Пурга постепенно стихала. На очередной горке разведчик скрестил поднятые руки.

– Прибыли!

Серебров выпрыгнул на дорогу, размял ноги. От третьей машины отделился и, вспахивая снег сапогами, к Сереброву поспешил Валентин Чупреев, командир отряда прикрытия. Коренастый, крепкий в плечах, шрам на левой щеке.

– Добрались?

– Идем посмотрим, – сказал Серебров и скомандовал: – Громов, Курбатов, Артавкин, со мной!

У каждого из них своя группа из трех бойцов, своя цель. У Сагитта Курбатова – склад горючего, у Григория Артавкина – склад боеприпасов, у Алексея Громова – самолеты. Серебров блокирует ангар-клуб, а казарму берет на себя группа из отряда прикрытия.

С небольшой высотки открывался вид на просторную долину. Сквозь снежную пелену, как сквозь марлю, она хорошо просматривалась. Аэродром как на ладони. Взлетная полоса, по которой сновал бульдозер, отгребая снег; на стоянках застыли самолеты. В стороне склад горючего, его выдавали несколько железных бочек, черневших на снегу. Склад боеприпасов обозначали штабеля ящиков, в которых транспортировали бомбы. По всему периметру аэродрома проволочное заграждение, окопы, сторожевые вышки и четыре зенитные батареи.

– Расположились, как у себя дома, – зло произнес Чупреев.

– Что-то людей не видать, – сказал Громов.

– Погодка не летная, – объяснил Артавкин, – пилоты расслабляются, шнапс пьют, а солдаты мерзнут на постах, прячутся от стужи.

– Счас они забегают, – усмехнулся Сагитт Курбатов.

Серебров, подняв бинокль, сосредоточенно рассматривал аэродром.

– Начинаем? – спросил Чупреев. – Моим орлам надо выдвигаться, минировать дорогу и подходы.

– Не спеши, – остановил его Серебров.

– А чего ждать?

– Что-то не нравиться мне аэродром, – задумчиво произнес Серебров и протянул лейтенанту бинокль. – У меня морской, посильнее твоего. Глянь на самолеты. У них нет колес.

– Точно! На подпорках! – Чупреев выругался. – Ах, фрицы вшивые! Обманку соорудили!

– Ложный аэродром! – заключил Серебров и поднял руку – знак «внимание всем!». – Тихо отходим! Впереди ложный аэродром! Всем по своим местам!

Десантники, уже приготовившиеся штурмом брать аэродром, стали возвращаться к своим бронетранспортерам. Серебров усмехнулся: бородатый здоровяк не обманул. Перед ними действительно «мертвый аэродром».

– Теперь куда? – спросил Чупреев.

– Поищем живой аэродром!

Море штормило.

Небо закрылось сплошным покрывалом темно-серых туч, которые накрыли море от горизонта до горизонта. Сырой морозный ветер с дикой вольностью, в слепой радости, торжествовал над покорной морской стихией, которая подчинялась ему с недовольством, с глухим ропотом. Крупные волны, серо-зеленые, с темным свинцовым отливом и белой накипью на гребнях, чем-то похожей на яростную пену волчьих оскалов, подгоняемые ветром, накатывались одна за другой.

Накатывались и накатывались, тупо и упорно, бесконечно однообразно исполняя свою работу: поднимая катер на ладонях вверх, на гребень волны, и бросая его в пучину. Поднимая и бросая, поднимая и бросая. Могучая водная стихия, казалось, наслаждалась своей силой и беспомощностью катера. Но он сопротивлялся, не сдавался и, окутанный пеной брызг, упрямо двигался навстречу очередной волне.

– Курс? – запросил Дмитрий Слухов у штурмана.

– Выдерживаем, – ответил Хомяков, отмечая на карте движение морского охотника. – Впереди Крым.

Морской охотник «МО-44» выполнял срочное задание штаба флота. Командование было обеспокоено судьбой десанта, высадившегося в Судаке. Пять дней назад, 12 января, с боевых кораблей – крейсера «Красный Крым», эскадренного миноносца «Сообразительный», канонерской лодки «Красный Аджаристан» и четырех сторожевых катеров при крутой волне и морозной погоде удалось высадить 226‑й горнострелковый полк под командованием майора Селихова – 1750 человек с четырьмя полковыми пушками. Задача десанта – расширить плацдарм и соединиться с войсками, наступавшими от Феодосии.

Высадка проходила под огнем артиллерии и танков противника. По донесениям, поступившим по радио, было известно, что полк закрепился и с тяжелыми боями расширил плацдарм и стал продвигаться к Феодосии. Десантникам удалось захватить селения Кучук-Таракташ и Биюк-Таракташ. Передовая группа десанта вошла в горное селение Оттузы, где столкнулась с ожесточенным сопротивлением. Ни один человек из группы десантников не вернулся.

Дальнейшие действия десанта неясны. Последнее сообщение было кратким: «Полк не смог повлиять на обстановку и вынужден перейти к обороне. Полк геройски удерживает в Судаке прибрежный плацдарм». Связь оборвалась…

Что там произошло? Что случилось? В штабе флота надеялись на лучшее.

– Погодка хуже не придумаешь! – чертыхнулся Дмитрий и по переговорной трубе обратился в машинное отделение. – Как у вас?

– Порядок, командир! – ответил главстаршина Данченко. – Моторы работают, как часики!

Ветер крепчал. Волны захлестывали палубу и тут же превращались в ледяную корку. «Морской охотник» упрямо следовал своим курсом. Далеко в небе прошел немецкий самолет. На катере тревогу не играли, были уверены, что в такую погоду на большом расстоянии пилоты могли и не заметить в бушующих волнах малый кораблик.

Ближе к вечеру шторм стал утихать, видимость несколько улучшилась. Это создавало новую опасность, уже с неба. Однако немецкие самолеты над морем больше не появлялись.

Сгущались сумерки.

– Осталось два часа хода, – доложил штурман. – Вот-вот откроется берег.

Вскоре над волнами показались неясные очертания мыса Меганом. Катер прошел мимо, и каменистый выступ остался за кормой. Впереди открывалась Судакская бухта. «Морской охотник» уменьшил скорость.

– Перейти на подводный выхлоп, – отдал команду Слухов в машинное отделение.

Сыграли боевую тревогу.

Вошли в бухту. Надвигалась ночь. Катер на малом ходу прошелся вдоль берега, подавая короткие световые сигналы. Моряки всматривались в темноту. Кругом было тихо. Ни одного огонька с берега. Условных световых сигналов в ответ не последовало.

– Повторить курс! – приказал Слухов.

Катер вторично тихим ходом прошел вдоль темного берега Судака. В ответ ни звукового, ни светового ответного сигнала. Глухо. Немота берега порождала тревогу.

– Что будем делать, командир? – спросил старпом лейтенант Балашов.

Они оба стояли на капитанском мостике, всматривались в темноту и вслушивались. Но с берега доносился лишь монотонный гул набегавших на берег волн. Возвращаться на базу с пустыми руками не в правилах Дмитрия Слухова.

– Надо выяснить обстановку на берегу, – сказал Слухов.

– Каким образом?

– Своими силами. Пошлем разведчиков.

Командир обратился к команде, и тут же нашлись добровольные охотники. Образовалась группа разведчиков во главе с командиром отделения минеров старшиной 2‑й статьи Василием Кузьменко, моряком смелым и сильным. Вооружились автоматами, запаслись гранатами.

«Морской охотник» с погашенными огнями приблизился к берегу, почти до самой отмели. Начали готовить к спуску надувную шлюпку.

Но в последний момент Слухов усомнился: не по душе ему было такое рискованное мероприятие. Его мысли вслух выразил старпом.

– А что, если на берегу немцы заготовили нам ловушку? – сказал лейтенант Балашов. – Не нравится мне эта странная тишина.

– Что предлагаешь? – спросил Слухов.

– Да простую вещь! Давай сделаем вид, что уходим. Отойдем от берега и понаблюдаем. Если побережье в руках немцев, они не выдержат и нам вслед обязательно откроют огонь.

– Дело говоришь!

Слухов придержал высадку разведчиков.

Как только морской охотник стал отходить от берега, в небо взлетела белая ракета. Бухта осветилась ярким светом. С берега загрохотали пушки, ударили минометы.

– Полный вперед! – скомандовал Слухов.

Комендоры катера ответили прицельным огнем. Но и с берега стреляли метко. Вокруг взлетали водяные столпы и фонтаны.

Маневрируя, быстро меняя курс, Слухов на предельной скорости выводил судно из зоны поражения, из опасной бухты. Ночная темнота стала союзницей. Прыгая по волнам, катер уходил все дальше в открытое море.

Далеко позади остался берег Судака.

Слухов сбавил скорость до минимальной. Можно передохнуть, осмотреться. А сердце тревожно колотилось. Чуть было не нарвались.

– Потери есть?

– Трое раненых, – доложил Балашов.

– Убитых?

– Нет!

– Легко отделались, – заключил Дмитрий Слухов и приказал: – Осмотреть корабль, проверить механизмы!

Моряки обследовали корпус, осмотрели механизмы.

– В борту пробоины выше и ниже ватерлинии, – доложил Балашов. – В восьмиместный кубрик проникают пары бензина.

На мостик поднялся механик главстаршина Данченко и сообщил тревожную новость:

– Пробита цистерна с бензином со стороны подводной части. Топливо вытекает в отсек, смешиваясь с заборной водой.

– Застопорить моторы! – приказал командир корабля.

Некоторое время морской охотник по инерции двигался вперед, потом перестал слушаться руля и остановился, потом развернулся по ветру и, неуправляемый, закачался на волнах как брошенный поплавок.

– Задраить пробоины, – приказал командир. – Откачать воду и произвести отстой бензина.

Экипаж начал борьбу за жизнь своего корабля. Слухов вызвал радиста:

– Отправь радиотелеграмму в Новороссийск, в штаб базы, – и продиктовал ему краткое сообщение обо всем случившемся.

В полночь ветер переменился, и «Морской охотник» стал дрейфовать в обратном направлении. Ветер и волны подталкивали катер в сторону крымского побережья. Перед рассветом штурман доложил:

– До берега осталось девять миль. И это расстояние сокращается с каждым часом.

На капитанский мостик поднялся старпом. Постояли, помолчали. Ночь, монотонный шум волн и ветер, пронизывающий насквозь.

– Что надумал, командир? – спросил Балашов.

Дмитрий Слухов молчал, прикусив губу. Не сдаваться же немцам! А положение безвыходное.

– Собрать команду!

Моряки и без слов командира все понимали сами. Решили: у берега катер подорвать торпедами и глубинными бомбами, а самим, с оружием в руках, гранатами и автоматами, пробиваться в горы, в лес, к партизанам.

Радист передал в штаб решение командира и команды. Это была последняя радиотелеграмма. В бензобаке вспомогательного движка, питавшего энергией передатчик корабельной радиостанции, кончилось горючее.

Шторм утихал. На востоке, над морским горизонтом, появилась светлая полоска наступающего дня, ночная темнота медленно таяла и рассеивалась. Время тянулось в томительном напряжении, в ожидании встречи с неизвестностью. Известно, что может быть, но неизвестно, как это произойдет и как окончится для всех и для каждого в отдельности.

Штурман каждые полчаса докладывал о месте нахождения катера, о расстоянии до берега. Корабельный кок приготовил прощальный завтрак, похожий на обед или званый ужин. Но еда не шла в горло. И в этот момент раздался возглас вахтенного:

– Ветер меняет направление! – и минуту спустя радостно прокричал: – Катер несет в море!

Штурман подтвердил приятную и радостную весть: катер начал дрейфовать в открытое море. Моряки оживились. Появилась надежда на спасение. Может, вынесет к своим?

– Надо парус смастерить! – предложил механик.

– Действуйте! – одобрил Слухов.

Моряки начали вытаскивать старые брезенты, чехлы, одеяла. Закипела работа. Сшивали, связывали узлами. Самодельный парус укрепили на мачте. Катер пошел быстрее, а главное, стал управляемым, слушался руля. С каждым часом уходил все дальше и дальше в открытое море. С рассветом на горизонте появился немецкий самолет, но пролетел стороной.

Ветер не утихал весь день, и катер, подталкиваемый волнами, с надутым самодельным парусом, дрейфовал на восток, в сторону кавказского берега. А экипаж, не щадя сил, продолжал задраивать пробоины, устранять повреждения, откачивать воду, бороться за живучесть катера.

Прошел день, наступила ночь. Когда ветер менял направление, парус снимали. А как только начинал дуть в попутном направлении, снова ставили.

Погода была нелетная, то шел снег, то сыпала снежная крупа. Самолеты противника летали редко и стороной. Шторм то утихал, то возобновлялся с новой силой. Катер, как скорлупку, болтало на волнах во все стороны.

На третий день дрейфа катер заметили с наших боевых кораблей, которые возвращались из Севастополя.

Генерал Первушин последние дни спал урывками. Его 44‑я армия, как и соседняя, вышедшая из-под Керчи 51‑я, готовилась к наступлению. Керченский полуостров освободили. Перед ними – Крым. Задача простая – прорвать оборону и выйти на оперативный простор, рвануть на север, к Джанкою, отрезать и запереть в мешке армию Манштейна под Севастополем. Так мечталось, так хотелось, так планировалось! Но план нужно выполнить, а для этого необходимо накопить и сосредоточить силы.

У Манштейна за спиной земля, железные дороги, по которым, ему в поддержку, уже идут из Херсона, Николаева и других районов Украины эшелоны с войсками. А у Первушина за спиной – море и один порт, который постоянно бомбят. Разгрузочные средства разрушены, пришли в полную негодность. Транспортные корабли, не успев выгрузиться ночью, с рассветом вынуждены спасаться, уходить в море. А на них – артиллерия, автомобили, тракторы, лошади, боеприпасы, горючее, продовольствие. Чем их защитить во время разгрузки? У них почти нет средств защиты от воздушного нападения. А горстка зенитчиков порта днем и ночью пытается отгонять стаи черных железных коршунов, но обеспечить безопасность разгрузки не в силах.

В горящем порту уже погибли, вместе с грузом, крупные транспортные корабли «Красногвардейск», «Жан Жорес», «Ташкент», из воды торчат мачты затонувших кораблей, получили тяжелые повреждения «Курск», «Димитров» и другие малоподвижные суда… А поредевшие в непрерывных боях полки и дивизии требуют пополнения, боеприпасов, техники. Из штаба фронта, который далеко отсюда, в безопасном Краснодаре, шлют приказы с требованием немедля начать активные боевые действия, – начать наступление, не дожидаясь сосредоточения сил и средств, которые еще не прибыли в Феодосию и которые должны участвовать в наступлении. А как и с чем начинать? Но как бы то ни было, действовать надо. Промедление опасно. Собрали все, что могли, поднакопили, сосредоточили, и Первушин подписал приказ о наступлении на рассвете 16 января.

Александр Николаевич устало потер лоб. День только начался. По старому стилю, второй день нового года. Карта боевых действий изрисована, испещрена цветными карандашами. Значки, стрелы, цифры. То, что запланировано, и то, что имеется в действительности. Оперативные донесения из дивизий одно тревожнее другого: противник не только яростно обороняется, а быстро накапливает и сосредотачивает силы. Особенно в районе западнее Феодосии. Это подтверждают и данные разведки.

– Разрешите!

В комнату скорым шагом вошел Комиссаров, член Военного Совета армии. На нем не было лица. Вчера они с ним почти до вечера находились в войсках, особенно на тревожных участках фронта. Антон Григорьевич в 157‑й дивизии, у полковника Томилова, а Первушин у генерала Мороза в 236‑й. Уточняли на месте обстановку, районы сосредоточения ударных групп, определяли места прорыва.

– Ну, выкладывай!

– Манштейн опередил.

Час назад, в 8 часов утра, германские войска начали наступление. Манштейн опередил на сутки. Шквал артиллерийского огня, атакуют пехота и танки. Бомбовые удары нанесены по порту, по всему фронту обороны армии, а также по войскам второго эшелона, где накапливался резерв, где штабы дивизий. Повсюду большие потери. Особенно в 236-й и 63-й дивизиях, которые приняли на себя главный удар. Связь со штабами дивизий и полков постоянно рвется, выходит из строя. Из-за бомбежек, и еще ее часто прерывают и вражеские лазутчики.

Первушин горестно опустил кулаки на оперативную карту. Опередил! Обидно было и горько. Где-то произошла утечка секретной информации. То ли здесь, в армии, то ли в штабе фронта. Но война есть война. Готовились к наступлению, но враг опередил, теперь обороняйся, принимай меры, затыкай бреши, старайся сорвать его планы, остановить продвижение.

– Товарищ командующий, донесение из 236‑й!

В комнату вошел офицер связи.

– Слушаю.

– Из Старого Крыма, с горы Агармаш, бьет тяжелая немецкая артиллерия, – доложил он. – В прифронтовом селе Розальевке прямым попаданием снаряда накрыт дом, в котором находился штаб 818‑го полка и штабы соседних частей. Дом разрушен, весь штаб погиб.

Первушин и Комиссаров обменялись тревожными взглядами. Они понимали друг друга и без слов. Надо немедленно кого-то из штаба армии посылать в дивизию Мороза, Василию Константиновичу сейчас тяжелее всех.

Но и в самой Феодосии было нелегко.

Гитлеровская авиация господствовала в небе. Эскадрилья за эскадрильей стаями кружили над городом, сбрасывая смертоносный груз на жилые кварталы, особенно на порт, на корабли, стоящие под разгрузкой. Летчикам кто-то подавал сигналы, указывал на важные объекты.

Наших самолетов не было видно. Зенитчики – всего один дивизион – прилагали все усилия, но полностью прикрыть причалы порта были не в состоянии. Прибрежные кварталы и сама территория порта утонули в огне и дыме, в грохоте разрывов, трескотне пулеметов, торопливой стрельбе зенитных орудий.

В оперативный отдел штаба армии пришло срочное донесение с поста наблюдения: к Сарыголю движется эскадрилья двухмоторных «юнкерсов». В штабе на этот сигнал не среагировали, к ежедневным бомбежкам уже привыкли.

Часовой у здания штаба дважды прогонял женщину в восточном длинном пальто и ярко-красном платке:

– Посторонним воспрещается тут быть! Проходи! Сейчас бомбить будут!

Молодой боец по неопытности просто не догадывался, что с высоты полета на белом снегу красный платок хорошо виден.

На здание штаба один за другим, с нарастающим визгливым воем пикировали самолеты. Квартал потонул в грохоте и гуле разрывов крупных бомб. Одна из них попала в угловую часть дома, где находился кабинет командующего. Вместе с Первушиным там находился Комиссаров. Комната развалилась, их обоих, получивших тяжелые ранения, еще и завалило. Работавший в соседней комнате начальник штаба Рождественский был контужен.

Командующего и члена Военного Совета быстро откопали, отправили в госпиталь. Комиссаров, не приходя в сознание, скончался. У Первушина еще теплилась жизнь.

Тело бригадного комиссара Комиссарова и полуживого генерала Первушина с наступлением ночи на торпедном катере отправили в Новороссийск…

В первый же день немецкого контрнаступления одним воздушным ударом была обезглавлена 44‑я армия, – она лишилась своего штаба, дивизии – управления. С этого дня и началась героическая и трагическая драма ее отступления из Феодосии…