Мы еще вернемся в Крым

Глава восьмая

Капитан-лейтенант Дмитрий Слухов, немного поспав, вернулся на катер.

Ночью ходил к берегам Крыма, в Феодосию. Большие корабли, получив повреждения при выгрузке десанта, зализывали раны. Нагрузка легла на транспортники и малый военный флот по доставке боеприпасов и снаряжения десантникам. Дмитрий знал, что Алеха Громов в Феодосии, но свидеться не пришлось.

Зазвонил телефон. Слухов снял трубку:

– Слушаю!

Звонили из штаба флота, из Политуправления. По голосу узнал Ивана Грозного, так прозвали начальника орготдела капитана второго ранга Ивана Васильевича Масорина. Вцепится, словно краб клешней, и ни за что не отцепишься от него, пока не дашь согласия на то, что он задумал или чего добивается. Настырный такой политработник. Командиры многих кораблей его недолюбливали.

– Тут делегация прибыла.

– Иван Васильевич, вы же знаете, что встречать делегации не по моей части, – попытался сразу отмахнуться Слухов. – Я же только из рейса вернулся, к берегам Крыма ходил. Команда устала.

– Повторяю! Тут делегация прибыла из столицы, ясно? Важные персоны.

– Ежели из столицы, то другое дело, – сдался Слухов, понимая, что спорить и возражать Ивану Грозному бесполезно, но все же спросил: – А почему именно ко мне?

– Дельный вопрос, – пробасил Масорин и пояснил, что им нужен командир торпедного катера или морского охотника, имеющий авторитет и боевые заслуги. – В составе делегации три женщины и мужчина; две из них – журналистки центральных газет. Делегацию интересуют вопросы экономии, хотят на этот счет развернуть всесоюзное движение. Нужен застрельщик, чтобы сделал почин. Хотят расписать о нем в газетах, так что у тебя есть шанс прославиться, – пояснил политработник и добавил, что в Политуправлении столовка не ахти какая, да и кормят по талонам, так что будь гостеприимным хозяином. – Накорми делегацию по-флотски, по нашему морскому стандарту, а если попросят, то и покатай на катере. О результатах встречи доложить!

– Есть!

Дмитрий положил трубку, задумался. Последние слова политработника настораживали. Они были со смыслом, особенно «морской стандарт» и «покатай».

Слухов, встретив делегацию, повел ее в кают-компанию:

– У нас, по морскому обычаю, гостей сначала кормят, а потом беседы. Не возражаете?

Возражения не последовало.

Обед прошел, как говорят в таком случае, в теплой дружеской обстановке. Фронтовые сто граммов и «морской стандарт» – флотский борщ, перловка с мясной тушенкой и компот. Не отказались от добавки.

Женщины оказались симпатичными, поджарыми, жилистыми, как скаковые лошади, обе – журналистки. А третья – «приятной наружности», была под стать спортсменкам, специализирующимся на толкании ядра, – крупная, осанистая. Мужчина, как на флоте говорят, типичный пиджак. Он и задал вопрос:

– У вас так всегда кормят?

– Понравилось?

– Даже очень! – дружно ответили женщины.

– Обычный морской стандарт, – сказал Слухов.

Гости как-то загадочно переглянулись, как бы мысленно продолжая меж собой разговор и утверждая правильность своих намерений.

– А вы и ваши матросы довольны нормами питания? – начала первой спортсменка, как ее определил Слухов.

– Краснофлотцы не обижаются, – ответил Дмитрий и добавил: – Идет война, на большее рассчитывать не приходится.

– А на меньшее? – задал вопрос мужчина, и по всему было видно, что он неспроста интересуется вопросами питания.

Его тут же поддержали обе журналистки. Стали говорить о трудностях, которые переживают люди в тылу, где все по карточкам, а на флоте остались еще довоенные, так называемые наркомовские, продовольственные нормативы, в том числе и бортовые пайки – шоколад, сгущенка, печенье.

– У летчиков, понятное дело, перенапряжение и перегрузки, а на море? Не всегда же штормит?

– Нет, не всегда!

Слушал их Дмитрий Слухов и только теперь понимал намеки Масорина, особенно насчет «покатать» гостей на катере. Хотят урезать, оттяпать скромную радость – бортовой паек? Многие моряки его собирают, эти крохотные плитки шоколада, баночки сгущенного молока, пачечки печенья, отсылают в тыл своим семьям… И чтобы он, орденоносный командир, дал на это свое согласие? У летчиков перенапряжение, а у катерников – приятное катание?

Дмитрий посмотрел на часы.

– Мы с вами начали серьезный разговор, а у меня, извините, плановый выход в море.

– А надолго? – спросила одна журналистка. – Если не надолго, то мы согласны подождать.

– На пару часов, рядовой выход. Погода солнечная, слегка морозная. Волнение – три балла, так, ничего особенного. Но вам, может быть, будет интересно побывать на катере, посмотреть, как несут вахту моряки по охране порта. Приглашаю!

Предложение было принято, как говорится, без обсуждения. Когда еще им, столичным, выпадет такая удача? Человек, если не знает, что его ждет впереди, обычно не ведает страха.

Командир морского охотника, отвалив от пирса, не спеша повел катер к выходу в открытое море.

– Какая красотища! – слышались восторги. – Солнце и море!

В открытом море Слухов врубил среднюю скорость в двенадцать узлов, и началась привычная болтанка. Вверх вниз, с боку на бок, вверх вниз… А потом, в море, Дмитрий прибавил скорость, но не такую, когда катер бешено мчится в атаку, но где-то близкую, узлов за двадцать. Тут-то и началось самое интересное! Ход по встречной волне. Когда, взлетев на гребень волны, катер обвалом, плашмя падает на воду. Шлепается днищем, как тяжелый плоский ящик, с высоты на асфальт. Бух!

Все внутри обрывается. Бух! Комок подкатывает к горлу. Бух! Очень неприятно, да еще когда в первый раз. Бух! Бух! Бух! Бух!..

Качало и бросало так, что через четверть часа члены делегации уже стали выворачивать наизнанку свои желудки. У гражданского «пиджака» хватило сил выбраться на палубу, и он мусолил борт. Потом тоже свалился. А внутри, в кают-компании… Не продохнуть! Густой запах борща и перловки, и всюду еще не переваренные компоненты – морковь, нарезанная соломкой, свекла, капуста, тушенка и серая перловка, прозванная шрапнелью…

– Как они там? – спросил капитан.

– Желудки уже повывернули. Хватит катать! А то кишки начнут опорожнять.

Когда отшвартовались, делегацию вынесли на носилках в санчасть. Слухов распорядился, чтобы каждому на носилки положили пакетик с шоколадкой, печеньем и баночкой сгущенки.

– Честно заработали бортпаек!

– Спасибо, Лара! Спасибо! – повторял Алексей и не отходил от стены.

Он смотрел и смотрел на свои дипломы и грамоты, заработанные в жарких боях на ринге, с терпкой радостью ожившей надежды. Он уже давно распрощался с ними и мыслить не мыслил, что все эти дипломы и грамоты он когда-нибудь снова увидит, поскольку был уверен в их потере. Алексей остановил взгляд на скромном, выцветшем и пожелтевшем от времени, невзрачном на вид, дипломе. Губы у него чуть дрогнули. Первая награда! За третье место на подростковом турнире «Открытый ринг»… Лара спасла, вынесла из разрушенного дома.

– Спасибо, Лара!

За столом, положив на стул автомат, молча орудовал ножом Сагитт. Крупно резал копченую колбасу, ноздреватый немецкий сыр, открывал консервные банки с мясной тушенкой. В вазе – крупные яблоки, на тарелке насыпан шоколад, наломанный кусками, открыта пачка с печеньем..

Командир спецгруппы Серебров запретил Алексею Громову, как он выразился, «шляться в одиночестве по родному городу во избежание всяких неприятностей». Прихватив дневной паек и еще кое-что из продуктов на складе, – Алексей наслышался о том, как бедствовали при оккупантах, – Громов вместе с Сагиттом заявился к Леоноре Шнайдер.

– Я всего на пару минут забежал тебя проведать! – выпалил Алексей, широкой и счастливой улыбкою, как светом, озаряя комнату.

Лара на мгновение застыла, онемев от нежданной радости, а потом вся внутри вспыхнула, кровь пошла толчками. Она чуть не бросилась ему на шею, но сдержала порыв сердца. Постеснялась при постороннем.

– А я вас так сразу не отпущу!

В соседней комнате, за прикрытой дверью, затаился Рудольф. Он тихо выполз из своего подполья. Сжимая в руке пистолет, он нервно грыз ногти, не решаясь действовать. В кого стрелять первым? В смуглого моряка или боксера, ставшему ему ненавистным? Открытая радость Лархен задела и вызвала щемящую ревность. С какой сладостью и упоением он всадил бы пулю в сердце боксера! Но они оба с автоматами. На выстрелы прибегут другие матросы. Это равнозначно самоубийству. А умирать ему не хочется. Ох, как не хочется! Особенно сейчас, когда появилась надежда выскользнуть из Феодосии. Вчера приходил крымский татарин Османов, он предупредил, чтобы сегодня поздним вечером ждал верных людей, они придут за ним…

– Прошу к столу! – Сагитт постучал ножом по стакану. – Кушать подано!

– Минутку! – раздался из кухни голос Лары. – Несу картошку вареную!

Неожиданно в дверь резко и требовательно забарабанили прикладами.

– Открывай, стерва немецкая!

Сагитт и Алексей, схватив автоматы, отпрянули к стене. Дулом автомата Алексей показал Ларе на дверь:

– Открой!

Лара, вытирая дрогнувшие руки о фартук, пошла открывать.

В комнату ввалились, неся холод улицы, вооруженные моряки и пожилая женщина в потертой стеганке и сбитом набок платке, из-под которого выбивались пряди русых волос. Женщина яростно тыкала пальцем в дочь художника.

– Вот она самая! Сучка немецкая! К ней! Сюда к ней приезжал немецкий генерал!

– Отставить! – властно и громко скомандовал Громов. – Что за буза? Кто старший?

Увидев не гитлеровцев, а своих, в морской робе, с поднятыми автоматами, моряки от неожиданности опешили.

– Мы патруль… – начал высокий краснофлотец в шапке по брови и тут же радостно выдохнул: – Братцы, это ж наш! Чемпион! Алексей Громов!

В комнату протиснулся главстаршина Иван Денисов.

– Где он? Алеха? – и пошел обниматься с Громовым. – Привет, братишка!

– Привет!

– Как ты?

– Нормально, – улыбнулся Громов. – А это наш товарищ из разведгруппы, Сагитт Курбатов.

Денисов гневно зыркнул на женщину.

– Ты что ж воду мутишь, на своих натравливаешь?

Женщина ожидала всего что угодно, но не такой развязки.

– Сама ж видела. Не вру я! К ней генерал на легковушке приезжал.

Эта новость озадачила Алексея, но он не подал вида. Повернулся к Ларе:

– Это правда?

– Правда, – сказала она.

– Вот видите, призналась! – нахраписто оживилась женщина. – Приезжал!

– Он у тебя останавливался? – спросил Алексей, ища выход их создавшейся неприятной ситуации.

– Нет. Побыл всего несколько минут и уехал, – ответила Лара.

– Ясно? Побыл несколько минут и уехал! – Громов брал инициативу в свои руки. – Это дом известного художника, сюда многие ходят. Даже за границей знают художника, хотя он давно умер. Приехал, посмотрел и уехал. Что тут плохого и враждебного советской власти?

– Вроде ничего, – пожал плечами главстаршина.

– А это Лара Шнайдер, дочь художника, ясно? – представил он Лару. – И моя школьная подруга. Мы с первого класса за одной партой сидели, ясно? Мы тоже заглянули к ней и продукты принесли.

– Я ж не знала, что тут художник жил, – потупилась женщина.

– Что-то не припомню я, чтобы вы на этой улице жили? – сказал Громов. – Не помню!..

– Я приезжая, недавно поселилась. Из Симферополя я. Бежала от немцев, спаслась. Да не успела эвакуироваться пароходом, задержалась.

– Теперь все понятно! – строго сказал Денисов. – Извиниться придется, гражданочка, за оскорбительные слова!

– Простите меня, пожалуйста, извините, – женщина шмыгнула носом, утирая глаза концом платка, и стала пятится к двери. – Пойду я.

– Мы тоже отчаливаем, братишка! – сказал Денисов и, взглядом окинув стол, деловито произнес: – Сухота одна, даже горло нечем промочить. Петруха!

– Тут я! – отозвался моряк.

– Неси одну штуку!

Тот принес темную бутылку французского коньяка.

– Трофейный, – сказал Денисов, ставя бутылку на стол, – от нас вам! Сам пробовал. Слегка клопами попахивает. Но ничего, пить можно!

Патруль, топая ботинками и оставляя влажный след на полу, удалился. В комнате стало тихо, только мерно тикали часы на стене и продолговатая гирька на цепочке тянула время из будущего в прошлое.

– Может, продолжим, товарищи? – предложил Сагитт. – Картошка стынет.

– Дело! – согласился Громов и обратился к хозяйке дома. – А что за генерал?

– Дальний родственник по линии отца, – ответила Лара, – о его существовании в Германии мне, по большому секрету мама рассказала в первый день войны. Генерал этот, а тогда молодой лейтенант, был и в Феодосии, гостил у нас, еще двадцать лет назад, когда немцы оккупировали Украину.

– Понятно, – сказал Алексей, откупоривая бутылку коньяка.

– А как его фамилия, если не секрет? – поинтересовался Сагитт.

– Длинная фамилия, – ответила Лара. – Вильгельм Гюнтер фон Штейнгарт.

– Штейнгарт? – переспросил Алексей.

– Да! – ответили Лара.

Алексей и Сагитт многозначительно переглянулись, улыбнулись.

– Вы что, его знаете? – удивленно спросила Лара.

– Встречались, – ответил Громов.

– Алеша своими руками его держал и телом прикрывал, чтобы генерала случайные пули не поцарапали, – пояснил Сагитт.

– Это правда, Алеша? – спросила Лара.

– Правда. Мы Штейнгарта прихватили на въезде в Феодосию, когда он с охраной драпал из Керчи, и таким манером спасли его. Можно считать, жизнь ему сохранили, – рассказал Громов. – А то на полной скорости запросто угодил бы под залповый огонь. Крейсера, эсминцы и остальные боевые корабли десанта как раз в тот момент дружно ударили из всех батарей, накрывая порт, ближайшие кварталы и эту дорогу.

– А так генерал Штейнгарт, – продолжил Сагитт, – целехоньким и без царапин вместе с его драгоценным портфелем, при нашем дружеском сопровождении был посажен на подводную лодку, она и доставила его в Новороссийск. А вчера московское радио предало заявление правительства СССР, и на весь мир рассекретила те документы Гитлера, которые первым из русских держал в руках и читал Алексей Громов. Вот за это я и предлагаю выпить!

Рудольф облегченно вздохнул, когда патруль покинул дом. Вытер вспотевший лоб. Пронесло! Перекрестился, мысленно поблагодарил Иисуса и Святую Марию. Облизнул пересохшие губы. А когда услышал имя генерала, встрепенулся и насторожился. Слушал, затаив дыхание.

Дядя Вильгельм жив! Жив!

Рудольф нервно улыбнулся. И ему не стоит рисковать собой, лезть черту на рога. Он снова вытер лоб. Надо вытерпеть, переждать, пережить последние часы пребывания в этой, будь она проклята, Феодосии! До спасительного вечера осталось совсем немного времени. Черт с ним, с этим русским боксером! Повезло ему! Пусть живет…

Рудольф осторожно и тихо, стараясь не шуметь, как ящерица, пополз в подземелье, свое спасительное логово.

Рудольф не закрыл крышку, оставил ее открытой, чтобы слышать все, что происходит в доме. Лара после ухода боксера с другом некоторое время сидела в одиночестве. Видимо, переживала встречу со своим чемпионом, а потом ушла на кухню и слышно было, как она там тихо напевала веселую песенку и мыла посуду. Нашла, чему радоваться! А Рудольф лежал, слушал ее радостное пение, грыз ногти и невольно задумывался о превратностях судьбы. Сколько переживаний выпало ему сегодня за один день! Узнал, что дядя Вильгельм жив. И узнал от кого? От врагов, от русских. Скоро за ним придут, чтобы его спасти. И кто придет? Мусульмане, враги христиан. А можно ли им верить? Не слишком ли он легко, опрометчиво доверяется татарину Осману и его сородичам? В голове одна за другой возникали тревожные мысли, страхи и опасения. Не возьмут ли татары его в плен и не станут ли требовать крупного выкупа?

Все может быть. Такие случаи бывают. Сам читал. У дяди Вильгельма великолепная библиотека. Рудольф невольно вспомнил книгу барона де Тотта, побывавшего в Крымском ханстве и посетившего именно Феодосию, тогда носившую название Кафа, в 1769 году, где барон описывал возвращение крымских татар после набега на Подолию, очевидцем которого он был:

«Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 овец, около 20 коров или волов, – обычная добыча одного татарина. Головки светловолосых детей выглядывают из грубого кожаного мешка, привязанного к луке седла; молодая русоволосая женщина или девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать ее сидит сзади на крупе лошади, за спиной – отец или муж на одной из запасных лошадей, сын на другой запасной, а овцы и коровы впереди.

В Кафе, в центре города, ближе к порту, расположен невольничий рынок Кан, что в переводе с тюрского обозначает “Кровь”. Татарские набеги заканчивались доставкой плененных на невольничий рынок. Рынок в Кафе – самый крупный работорговый рынок в Европе. Обширная территория обнесена высоким забором, крепкие дубовые ворота выходят к морю, где на пристани пришвартованы корабли. На самом рынке имеются объемные подвалы, полуподвалы для невольников. По тогдашним деньгам, здорового мужчину продавали за 120 таньга или русских рублей, самого тщедушного, тощего за 50. А когда бывал в Москве, у русских можно было корову купить за 60 копеек…»

А как сложится его, Рудольфа, судьба? Сколько марок потребуют за его выкуп? В благородство и бескорыстность татарина трудно было поверить.

В штабе 44‑й армии, как обычно, людно и шумно. Он похож на растревоженный муравейник. Серо-зеленые армейские командирские шинели, черные шинели и бушлаты моряков, серые ватники пехотинцев. Двери постоянно хлопали. Одни военные входили, другие выходили, в коридоре о чем-то спорили, что-то обсуждали. Командиры с лейтенантскими и капитанскими кубарями на петлицах, с папками или бумагами в руках, деловито и спешно двигались, появлялись и скрывались за дверьми комнат. Слышался монотонный стрекот пишущих машинок.

Вадим Серебров еле успевал вскидывать ладонь, отдавая честь старшим по званию. Рядом прошли два генерала, о чем-то оживленно разговаривая. Серебров узнал их. Командир корпуса генерал-лейтенант Дашевич, высокий, пожилой, и командир стрелковой дивизии Мороз, осанистый, в годах, профессор из военной академии. Его дивизия прикрывает Феодосию с западной, самой опасной, стороны. Приветливо улыбаясь, здороваясь почти со всеми, прошел Комиссаров, член Военного Совета.

Штаб армии жил своей напряженной жизнью, однако Серебров как-то невольно уловил изменения, которые произошли за эти последние дни. Если раньше, неделю назад, в воздухе витал дух победного настроя, на лицах, даже усталых, почерневших от недосыпания или пороховой гари, светились улыбки, звучали бодрые голоса, теперь голоса звучали приглушенно, а вместо улыбок на лица легла серьезная озабоченность, хмурость. И по этим приметам Вадим Серебров догадывался, что дела на передовой складываются не лучшим образом. Наступление не получает развития.

– Товарищ капитан-лейтенант, вас ждут!

Полковник Рождественский, начальник штаба армии, оторвался от бумаг, кивнул на приветствие и указал рукой на стул рядом со столом.

– Садись!

Серафим Евгеньевич устало откинулся на спинку стула, снял очки, протер стекла носовым платком.

– Как спецгруппа особого назначения?

– Полный порядок. Ни больных, ни раненых, – ответил Серебров. – готовы к выполнению вашего задания!

– За этим дело не станет, – Рождественский водрузил на нос очки и через стекла приветливо смотрел на капитан-лейтенанта. – Сначала сообщу приятное. За взятие генерала с очень секретными документами тебя представили на героя, твоим орлам – ордена. Штаб фронта поддержал наши предложения и бумаги пошли вверх.

– Спасибо!

– Тебе и твоим орлам спасибо! А теперь к делу, – Рождественский развернул на столе карту, которая была свернута трубочкой. – Готовимся к наступлению, надо расширять плацдарм, думаю, не надо объяснять.

– Не надо, – кивнул Серебров.

– А немецкая авиация безнаказанно хозяйничает в небе. Что она творит в порту и в городе, тебе известно. И на передовой не легче. Особенно в районе Карагоз, Розальевки и всюду на открытой местности. Прижала к земле целые полки! В воздухе постоянно находятся тридцать – сорок самолетов. Самолеты на бреющим полете гоняются не только за каждой машиной, чуть ли не за каждым бойцом, – сказал Рождественский. – Нет сомнения, что за прифронтовой полосой у них небольшой аэродром. Аэродром подскока. Он позволяет им совершать челночные полеты. Быстро заправляться горючим, брать боеприпасы и снова возвращаться на передовую и бомбить.

Этих слов было вполне достаточно, чтобы Серебров представил себе предстоящую работу его спецгруппе.

– Где аэродром подскока?

– Где-то вот здесь, как установила воздушная разведка, – полковник указал пальцем на карте район севернее Старого Крыма. – Твоя задача – сковырнуть аэродром подскока! И как можно скорее!

– Задачу понял, товарищ полковник!

– Все детали операции обсудишь с начальником разведотдела майором Мандрикой. Он тебя ждет! – Рождественский пожал Сереброву руку. – Удачи тебе!

В отделе разведки армии Серебров задержался.

Майор Мандрика расстелил карту со своими знаками и пометками синим и красным карандашом.

Начальник разведки был чуть выше ростом, худ, подтянут, одет по форме с белым подворотничком на воротнике шерстяной гимнастерки. На вид ему было лет тридцать пять, усталые глаза и лицо выражали спокойствие и долготерпение. Месяцы войны уже успели утомить, а бесконечные тревоги и ответственность отложили застывшие следы постоянной озабоченности на лице. Но в голосе его была слышна молодая сила и твердость характера.

– Воздушная разведка дала приблизительные данные, летчик визуально зафиксировал район расположения немецкого аэродрома. Близко подлететь не смог, мешал сильный заградительный огонь, летчик был ранен и еле дотянул изрешеченную машину до Тамани, – рассказал майор Александр Григорьевич. – А наземная вообще не дала никакого результата.

– Не дошла? – спросил Серебров.

– Ее сожгли.

Мандрика рассказал о гибели взвода разведчиков. Двадцать восемь человек направили в район Ислям-Терек и Кулеча-Мечеть. Разведка успешно продвигалась, выявили дисклокацию немецких частей и другие важные объекты. На обратном пути остановились на ночлег в Кулеча-Мечети. Ночью в татарское село нагрянули немцы и вооруженные местные пособники, которые их привели. Сняли часовых, захватили спящих разведчиков. Их растерзали, полуживых вытащили из случайного убежища и сожгли в овраге. Жители соседней деревни Сеит-Эли собрали и похоронили обгорелые останки и пепел. Когда село освободили, принесли нам мешок с обгорелыми вещами и документами.

– Неизвестна судьба и специальной диверсионной группы из двенадцати парашютистов. Десант выбросили в тот же район, и он пропал. Пятые сутки о нем ни слуху ни духу. Колючий какой-то район! Из Бахчи-Эли подпольщики передали, что туда прибыл отряд, сформированный из местных. Чем гитлеровцы их соблазнили? Наши партийные деятели за головы хватаются, не могут понять и разгадать эту шараду– загадку, отчего и почему так происходит, – сказал Мандрика. – Не пугаю, а ставлю в известность, чтобы знал обстановку и заранее был готов к любым неожиданностям.

Серебров совместно с начальником разведки обсудили план операции, который уже был разработан в штабе, внесли коррективы, уточнения и добавления, а, главное, наметили два варианта маршрута движения по тылам противника: основной и запасной. А само передвижение решили совершить на трех трофейных немецких бронетранспортерах. В боях за станцию Владиславовка наши части захватили железнодорожный эшелон с немецкой боевой техникой, которую гитлеровцы пытались вывезти из Керчи.

– Совместно с твоей диверсионной группой в тыл идет и отряд прикрытия, – сказал Мандрика. – Вы должны действовать напористо и свободно, не заботясь о своем тыле ни при начале операции, ни в ее заключительной части при выходе их боя. Мы уже имели печальные случаи, когда, успешно выполнив задание, группа погибала при отходе.

Серебров согласился с майором и, уточняя план, все же предложил усилить его спецгруппу за счет отряда прикрытия.

– Наш козырь – внезапность! Операция должна быть совершена быстрым темпом. Мы должны заняться одновременно и сразу всеми объектами, а это и стоянки самолетов, и взлетная полоса, и склад горючего, и склад авиабомб, еще казарма, штабное помещение, ангар, – пояснил Серебров. – А для этого необходимо больше людей. Желательно минеров, подрывников.

– Убедил, – сказал начальник разведки, принимая доводы Сереброва.