Мы еще вернемся в Крым

Глава пятнадцатая

За перегороженным бонами входом в бухты, за приземистой строгой башней Константиновского равелина широко расстилался простор Черного моря. После необычайно холодной зимы и капризной весны море выглядело ласково-спокойным, особенно к полудню, когда рассеивался утренний туман, когда солнце поднималось в зенит и во всем великолепии открывался необъятный простор моря и оно приветливо сияло солнечными бликами, отливало нежной голубизной и далеко-далеко, у горизонта, сливалось с таким же бездонно-голубым небом.

Однако вряд ли кто в осажденном городе мог просто любоваться красотой морского простора, не думая о том, что именно по этим просторам пролегает единственный путь, соединяющий Севастополь с Большой землей. Шел седьмой месяц обороны, враг не ослаблял натиска, и положение на морских коммуникациях Кавказ – Севастополь стало осложняться. Военные моряки усиливали, как только могли, охрану транспортных судов. Но все принятые ими меры не гарантировали безопасности рейсов. И это почувствовали в осажденном городе все: и бойцы на передовой, и гражданское население по сокращению продовольственного пайка.

Борьба за Крым затянулась. Неприятельское командование после провалов двух штурмов Севастополя сделало логичный вывод, что оборону города на суше не сломить, пока Севастополь не будет блокирован с моря, и усилило свою активность в этом направлении. Десятки бомбардировщиков и торпедоносцев с утра и до вечера барражировали в небе над подходами к морской крепости. А другие торпедоносцы подкарауливали суда, в штилевую погоду сидя на воде и были совершенно неразличимы в утренних или вечерних сумерках, а тем более ночью. Моряки только удивлялись, как уцелел крупный транспорт «Львов», по которому, при подходе к Севастополю, немецкие ассы выпустили десять торпед, а он сумел так сманеврировать, что все они проскочили мимо. Но не всем кораблям это удавалось и, почти у конечной цели, часто на глазах севастопольцев, они тонули, и шли на дно ценные грузы, боеприпасы, продовольствие и целые воинские подразделения…

А с начала апреля немцы снова возобновили минную атаку, стали сбрасывать с самолетов крупные мины. Наблюдатели ОВРа, непрерывно следившие за фарватерами и рейдом, засекали места приводнения акустических мин. Ставили вехи. К этим местам устремлялись торпедные катера и по много раз проверенному и успешно отработанному методу, предложенному еще в прошлом году Федором Слуховым, заставляли мины срабатывать.

Но в этот раз ничего не получалось. Сколько ни ходили быстроходные катера вокруг и рядом, сколько ни бросали глубинных бомб, новые мины не срабатывали, не взрывались, как прежние. А взрывались неожиданно и всегда под идущим кораблем. И он тонул.

В штабе флота сразу оценили возникшую опасность, которую принесли эти сложные и хитрые мины с мощным зарядом. Стало очевидно, что немцы стремятся этими новейшими минами, как пробками, закупорить входы и выходы из бухт Севастополя. Капитаны кораблей забеспокоились не на шутку. Никто не знал, когда и от чего мина взорвется. И это создало напряженную навигационную обстановку в узких проходах между засеченными вражескими минами и собственными минными полями, особенно на инкерманском створе, по которому корабли поворачивали в бухты.

От командующего флотом поступил приказ:

– Разгадать секрет и обезопасить фарватеры!

Но выполнить приказ оказалось почти невозможно. Все попытки разгадать их секрет, а следовательно, предложить способ борьбы с минами, оканчивались неудачно, гибелью и катеров, и отдельных смельчаков. Ничего нового по борьбе с минами не могли предложить и ученые секретной минно-тральной лаборатории. Создалось тупиковое положение.

В штаб флота пришел капитан-лейтенант Григорий Охрименко, помощник флагманского минера Черноморского флота, мастер спорта по плаванию, человек решительный, смелый и смекалистый.

– Разрешите попробовать!

– Ваши соображения? – задал вопрос начальник оперативного отдела штаба флота Жуковский, понимая глубину риска, на который отважился минер.

– Попробую разоружить хотя бы одну мину, – сказал Охрименко.

– Это и ежику понятно! – улыбнулся капитан второго ранга Жуковский. – Вся заковырка в том, как это сделать?

– Есть несколько вариантов.

И Охрименко изложил свое видение данной ситуации. По его мнению, немецкие мины имели какое-то новое, еще неизвестное, очевидно, многоимпульсное устройство и особую защиту от детонации.

– Попытаюсь хоть одну вытащить на берег, а там разберемся!

Первая же попытка вытащить мину окончилась плачевно. Она взорвалась, едва ее начали поднимать. Погибли два матроса. Вторая попытка тоже не удалась, хотя Охрименко действовал очень осторожно. Огромную мину, как ребенка, чуть приподняли, запеленали, подложили скользкую «пеленку» и стали пеньковым тросом медленно подтягивать к берегу. Она послушно двигалась, двигалась и вдруг взорвалась без всякой видимой причины.

– Чертяка немецкая! – ругались матросы, которые отделались испугом. – Почти у берега рванула!

Охрименко замерил глубину, где взорвалась мина. Устало улыбнулся. Разгадал первый секрет!

– Хитро придумали немцы! Мина снабжена предохранителем, который срабатывает на спад водяного давления! Именно это и не позволяет поднять ее со дна на поверхность.

Минер задумался. А сколько их еще, этих секретов? Как ни крути, как ни верти, а оставался только один вариант: обследовать и начинать разоружать мину на дне, под водой. А она лежит глубоко, до дна больше двадцати метров, а главное, на рейде.

И минер превратился в водолаза.

На рейде, который находился под обстрелом вражеских батарей, покачивался на волнах баркас, специально приспособленный для такого мероприятия, и Орхименко, нарядившись в водолазный костюм, спускался на дно. Сначала, чтобы осмотреть мину. Она лежала, крупная, осанистая, грозная, глухо поблескивая заводской масляной краской, чутко настороженная.

– Какая же ты красавица! Умница! Давай поближе познакомимся!

И он внимательно осматривал, изучал, нежно ощупывал ее холодный цилиндрообразный корпус, определяя основные узлы.

При следующем спуске на дно Орхименко уже действовал. Он неторопливо, очень осторожно сделал слепки с ее горловины, всех гаек и болтов. А по этим слепкам в мастерской умелые мастера изготовили специальный немагнитный инструмент. Теперь предстояло главное – приступить к вскрытию чуткой мины.

Риск был отчаянный. Капитан-лейтенант знал, что уже несколько его товарищей погибло, разоружая менее сложные мины и в более удобных условиях, на суше. А тут, как на зло, немецкая артиллерия стала методично обстреливать рейд. Два раза Охрименко оглушали разрывы снарядов, падавших близко в воду. Каждую минуту осколки снарядов могли перебить шланг, подававший воздух, или перебить трос, который его держал. На третий день чуть не затонул баркас, иссеченный осколками, и моряки отчаянно держались на воде, спешно задраивая пробоины, выплескивая ведрами морскую воду…

Начальство предлагало временно приостановить подводные работы.

– Воздушная разведка врага наверняка обратила внимание на одинокий баркас, который ежедневно часами болтается на рейде. Немцы не дураки, наверняка догадываются, что идут какие-то работы, и потому стали обстреливать рейд.

Но капитан-лейтенант настоял на своем:

– Буду спускаться под воду в вечерние часы. Я и в полутьме смогу действовать, мину знаю на ощупь!

И Орхименко снова пошел под воду. Упорный и терпеливый капитан-лейтенант, обливаясь потом, сильными руками осторожно, миллиметр за миллиметром, сдвигал, сдвигал, пока не вывернул запальный стакан. Тут же отослал его наверх. Потом сумел обезоружить еще целый ряд хитроумных ловушек.

– Теперь ты не мина, а просто железная тара со взрывчаткой! – устало улыбнулся Орхименко. – Пошли наверх, будем знакомиться на суше!

«Тайна хитрого магнитно-акустического взрывного механизма с усовершенствованным 15‑импульсным прибором кратности была раскрыта, – пишет в своих мемуарах Николай Иванович Крылов, дважды Герой Советского Союза, начальник штаба Приморской армии “Огненный бастион”. – После этого нашли и действенное средство против немецкой новинки – комбинированное воздействие на мину магнитными и акустическими полями.

А о том, что капитан-лейтенант Охрименко “расколдовал” зловредную фашистскую мину, знали тогда у нас даже в штабе армии и флота, естественно, лишь немногие. Такие вещи держались в строгом секрете.

А значение совершенного им подвига было велико. Ведь немцы с помощью новых, “неуязвимых” мин планировали уже в апреле – мае наглухо закупорить севастопольские бухты…»

Из Керчи через Новороссийск, морем на подводной лодке, доставившей боеприпасы, прибыл дивизионный комиссар Чухнов Иван Филиппович. Обычно жизнерадостный, а в сложных ситуациях решительный, спокойный и вдумчивый, Чухнов выглядел как-то непривычно расстроенным, хотя всячески скрывал свое состояние. Он сообщил, что в Керчи находится Мехлис, начальник Главного политического управления, личный представитель Ставки Верховного командования.

– Войск и техники там много, особенно танков, в том числе и тяжелых КВ. По всему видно, что идет подготовка к большому наступлению трех армий Крымского фронта, – и добавил, что штаб фронта похож «на растревоженный улей».

– А как восприняли наше предостережение, что по суммированным разведывательным данным немцы перебрасывают войска на Керченский полуостров и готовят удар? – спросил Ковтун, начальник оперативного отдела.

– Весьма недоверчиво!

И рассказал, что Мехлис только усмехнулся:

– У Манштейна силенок не хватит! По всем показателям мы их превосходим, – и уверенно добавил: – В начале мая фронт перейдет в решительное наступление, и Крым будет освобожден. В скором времени мы с вами встретимся в Симферополе!

Чухнов привез приказ командующего Крымским фронтом, в котором Приморской армии была поставлена задача: «Стойко оборонять Севастополь, сковывая силы противника, не давая ему уводить их к Керчи, и в то же время быть готовыми перейти в наступление. Если враг начнет отходить, то преследовать его незамедлительно!»

– Мехлис передал устное указание: держать одну дивизию, а лучше и две, в резерве для будущих наступательных действий.

– А где взять их, если каждый батальон у нас на счету? – сказал начальник штаба.

– А как там ведут себя немцы? – спросил Петров.

– На фронте сейчас ничего особенного, кажется, не происходит, – ответил Чухнов, – но на город сильные налеты авиации. Сам чуть не попал под бомбежку. У нас, в Севастополе, вроде потише.

Вечером, за ужином, в узком кругу открыли бутылку крымского вина, и Петров спросил напрямую:

– Выкладывай, что тебя взволновало в Керчи!

И Чухнов рассказал, что в штабе фронта душная и тревожная обстановка. Он находится в постоянном возбуждении, как растревоженный улей. Командиры дивизий, полков избегают посещать штаб, особенно попадаться на глаза Мехлису и генералу Чернову, который прибыл вместе с ним из Москвы. Им все не нравится, все не так, все в чем-то виноваты. Мехлис, имея высокие полномочия, скор на расправу, одних снимает с должностей, других понижает в звании.

– По его приказу расстреляны несколько командиров, полковников, в том числе и один генерал.

– Кто? – спросил Петров.

– Дашевич!

– Иван Федорович? – удивленно переспросил Крылов, начальник штаба армии.

– Да! Генерал-майор Дашевич, командир корпуса.

– Не может такого быть! – Иван Ефимович поставил стакан с вином на стол и отодвинул его. – Храбрый и умный генерал, его полки всегда отличались железной стойкостью и отвагой…

– За что? – спросил Крылов.

– За сдачу Феодосии, хотя его личной вины в том не было. Был приказ из штаба фронта, – бригадный комиссар тоже отодвинул свой стакан. – Расстреляли перед строем бойцов, которых он сам не раз поднимал в атаку…

В комнате повисла тягостная тишина.

Заалел рассвет 7 мая. Над морем и в долинах плавал туман, солнце еще не выглянуло из-за моря. На постах и в передовых линиях, одолевая дремоту, поеживались от утреней прохлады часовые и постовые, наблюдатели и дозорные, а бойцы досматривали сны, как одновременно по всему кольцу обороны от моря до моря, на все сектора обрушился град артиллерийских снарядов. Гигантская подкова, опоясывавшая Севастополь, в считанные секунды превратилась в огненную, потонув в громовом грохоте разрывов, окуталась темным, клокочущим дымом, из которого выплескивались огненные стрелы.

Доклады, поступавшие на КП армии, сообщали об одном и том же – о шквале артиллерийского огня. Интенсивнее всего обстреливались первый и четвертый сектора. Оттуда передавали:

– Такого огня еще не было!

А с КП противовоздушной обороны предупредили:

– К городу приближаются большие группы немецких самолетов, общее число – более сотни!

Бывали дни, когда в небе над Севастополем появлялось до полусотни штурмовиков и бомбардировщиков. А тут сразу вдвое больше!

Одновременно с артиллерийским шквалом в эти утренние часы на город устремились сотни бомбардировщиков, сбрасывая с неба смертоносный груз и засыпая кварталы Севастополя зажигательными бомбами. Неистово бомбили войсковые тылы, аэродромы, батареи ПВО и порт.

Солнце, выглянувшее из-за моря, не в силах было пробить лучами серую клубившуюся мглу, окутавшую город…

– Началось! – вслух и мысленно произносили десятки тысяч встревоженных людей, поднятых по тревоге, спешивших занять свои боевые места.

– Значит, началось! – вслух подумал Петров. – Манштейн все-таки решился!

Эта мысль принесла облегчение. Что новый штурм будет, Петрову давно стало ясно. Он был готов к нему и старался использовать каждый день затишья на укрепление обороны. Однако затягивающееся ожидание боя всегда томительно.

Из более подробных донесений Петрову стала вырисовываться картина начала штурма и открывался замысел врага. Немецкая артиллерия наносила огневой налет по передовым позициям, командным и наблюдательным пунктам соединений и частей, по батареям и укрепленным узлам. Определялось, судя по артиллерийскому удару, и главное направление – первый сектор, Балаклава, Ялтинское шоссе. Наши истребители и зенитчики, неся потери, сбили четырнадцать самолетов. Но рассеять, отогнать от города и порта всю воздушную армаду не могли.

За сильнейшим огневым налетом, длившимся тридцать минут, атак не последовало. Лишь на отдельных участках обороны гитлеровцы проявили активность. Это настораживало: немцы что-то хитрят, что-то замышляют. Неужели артиллерийский шквал был лишь подготовкой к основному этапу штурма?

Из Севастополя в штаб Крымского фронта пошла шифрованная радиотелеграмма:

«Немцы начинают новый штурм. Положение сложное».

Из Керчи пришла ответная радиотелеграмма за подписью Мехлиса и Козлова:

«Связывайте, удерживайте под Севастополем как можно больше войск. Выходим вам на помощь!»

В Керчи, в штабе фронта, Мехлис, довольный сложившимся положением дел под Севастополем, ходил по кабинету, потирая руки:

– Выдерживаем еще пару дней, пусть глубже увязнут, и – вперед!

Он, а за ним и Козлов, поставили свои размашистые подписи под приказом о начале наступления.

Утром 8 мая 1942 года связисты перехватили радиосообщения гитлеровцев, посланные из Восточного Крыма, из штаба корпуса в штаб 11‑й армии.

Оба немецких сообщения легли на стол командующего обороной Севастополя. Петров пробежал глазами строчки перехваченных радиотелеграмм. В первой сообщалось об удачном начале наступления. Во второй, что оборона советских войск на левом фланге Ак-Монайских позиций прорвана.

В то, что гитлеровцы начали наступление, Петров поверил, оно было вполне логично, не здесь, так там, но в то, что оборона наших войск легко и быстро ими прорвана, верилось с трудом.

– Я так и знал, что хитрая лиса Манштейн что-то задумал, неспроста же он устроил вчера шумную репетицию штурма. На нас снова наступать не решился, знал, что нарвется на крепкую оборону и встретит сильный отпор, а там, естественно, оборона организована хуже, войска нацелены не на оборону, а на наступление, – Иван Ефимович подошел к стене, стал внимательно рассматривать карту Керченского полуострова. – На левом фланге – 44‑я армия, крепкие дивизии, и немцы наверняка блефуют, преждевременно уверяя в успехе.

Но они не блефовали: немецкий танковый клин действительно прорвал оборону и вышел на оперативный простор, внося панику и страх в растерянные войска.

«Официальной информации об обстановке под Керчью мы не имели и на следующий день, – пишет дважды Герой Советского Союза Н.И. Крылов в мемуарах “Огненный бастион”. – В мою задачу не входит разбор трагических майских событий на Керченском полуострове, но их последствия отразилось на нас, оборонявших Севастополь.

Лишь спустя несколько дней нам стало известно, что в полосе 44‑й армии, которой командовал генерал С.И.Черняк, на узком участке у побережья Феодосийского залива, противник начал натиск танковой атакой на позиции Крымского фронта, и две дивизии первого эшелона своего рубежа не удержали…

Ударная группировка, сосредоточенная противником перед Ак-Монайскими позициями, отнюдь не имела численного превосходства перед армиями Крымского фронта. Состав неприятельских сил был известен довольно точно. Это, казалось бы, давало основания не сомневаться, что победа в решительной схватке, когда она завяжется, будет нашей.

Но руководившие Крымским фронтом Л.З. Мехлис и Д.Т. Козлов проявили пренебрежение к реальным возможностям врага. Долго готовясь наступать, они не позаботились о достаточно прочной обороне, и немцы нашли уязвимое место, сумев вдобавок обеспечить себе преимущество внезапного удара.

Прорыв на левом фланге создал угрозу центральному участку фронта, его тылам. И хуже всего было то, что Козлов и его штаб, попав неожиданно для себя в очень тяжелое положение, начали терять управление своими силами, к слову сказать, немалыми. Об этом свидетельствовали даже те отрывочные донесения и запросы, все чаще передававшиеся открытым текстом, которые записывали наши севастопольские радисты и, конечно, немецкие.

Командование Крымского фронта не сумело выполнить требования Ставки – организованно отвести войска на линию Турецкого вала, с тем, чтобы задержать противника на этом запасном рубеже. Оно оказалось и не в состоянии нанести эффективные контрудары. 10 мая в штабе Севасторольской обороны и флота стало известно, что моряки Керченской базы занимают оборону на окраинах города. Вслед за тем по приказу маршала Буденного началась эвакуация войск из Керчи. Выправить там положение было, по-видимому, уже невозможно.

Через несколько дней Крымского фронта фактически не существовало. 19 мая он был расформирован официально.

Севастополь снова остался в Крыму один, как и в ноябре прошлого года. Только наш пятачок стал теперь меньше, теснее и соотношение сил еще менее благоприятно… И уже не было никаких сомнений в том, что впереди новый, решающий штурм Севастополя.

Не буду говорить, как переживалась нами, севастопольцами, быстротечная керченская катастрофа. Это понятно и так. Просто не укладывалось в сознании, что пошли прахом усилия, затраченные, чтобы создать на востоке Крыма фронт, с которым связывалось столько надежд. Туда направлялось многое, в чем мы так нуждались – и людские подкрепления, и новая техника, вплоть до мощных танков КВ, а иногда, как доходило до нас, и переадресовывалось то, что было предназначено Севастополю. И все это воспринималось как должное: оттуда готовился удар, призванный снять с Севастополя осаду…

Все прекрасно понимали, что означают лаконичные фразы в сообщениях Совинформбюро о тяжелых боях западнее Керчи, а затем в районе Керчи… И каждый сознавал, что теперь враг навалится на нас…

Упиваясь своей керченской победой – первой за много месяцев и не только на юге, немцы крутили у себя в окопах пластинки с бравурными маршами. Над нашими позициями разбрасывались с самолетов наглые, хвастливые листовки…

Соединения Севастопольского оборонительного района были переведены на повышенную боевую готовность… Командарм отдал приказ: всемерно беречь, жестко экономить боеприпасы, снаряды…»

Ставка Верховного главнокомандования жестко отреагировала на потерю Керченского полуострова.

Вот что пишет о тех днях в своих мемуарах «Дело всей жизни» дважды Герой Советского Союза, начальник Генерального штаба маршал Александр Михайлович Василевский:

«Ставка детально изучила ход Керченской операции.

Поражение в Керчи было досадным и несло за собой тяжелые последствия для Севастополя. Поэтому Ставка отнеслась к этому чрезвычайно строго. В своей директиве от 4 июня 1942 года она указывала: “Основная причина провала Керченской операции заключается в том, что командование фронтом – Козлов (командующий), Шаманин (член Военного Совета), Вечный (начальник штаба) и представитель Ставки Мехлис, командующие армиями, и особенно 44‑й армией генерал-лейтенант Черняк, 47‑й армией генерал-майор Колганов обнаружили полное непонимание природы современной войны…”

Далее конкретно указывалось, в чем это выразилось, и шло перечисление допущенных промахов.

Отмечалось, что командование фронтом в первые же часы наступления противника выпустило из рук управление войсками, ибо первым же налетом авиация врага разбомбила хорошо известные ей и длительное время не сменявшиеся командные пункты фронта и армий, нарушила проволочную связь, расстроила узлы связи… По преступной халатности штаб фронта не организовал взаимодействия армий и совершенно не обеспечил взаимодействия наземных сил с авиацией. Отвод войск происходил неорганизованно и беспорядочно… Командование фронта не обеспечило выделение достаточных арьергардов, не установило этапов отхода, не наметило промежуточных рубежей отвода и не перекрыло подхода войск к Турецкому валу заблаговременной выброской на этот рубеж передовых частей… Опоздание на два дня с отводом войск за Турецкий вал явилось губительным для исхода всей операции…

Ставка резко оценила метод руководства войсками со стороны командования фронтом и Л.З. Мехлисом, назвав его бюрократическим и бумажным…

Ставка строго взыскала с виновных, сняла их с занимаемых постов, снизила в воинских званиях.

Ставка потребовала от командующих и военных советов всех фронтов и армий, чтобы они извлекли уроки из этих ошибок…»