Мы-курги

17 Выстрелы на рассвете

Солнце еще не поднялось, когда Аппанна подходил к своей деревне. В лесу стояла предрассветная мгла, а на траве и листьях деревьев лежала обильная роса. Был охотничий сезон, и Аппанна отправился два дня назад в лес вместе с другими жителями деревни. Но там он отбился от своих, проблуждал почти целые сутки и ничего не смог добыть. Поэтому он возвращался домой налегке и не в самом радостном расположении духа. Он уже миновал опушку, когда какое-то беспричинное беспокойство охватило его. Он попытался отогнать его от себя, но это ему не удавалось. Со стороны реки на поле и окрестности наплывали полосы утреннего тумана. От этого тумана воздух был сырым и промозглым. Бежавший впереди Аппанны пес неожиданно остановился, как будто к чему-то прислушиваясь. Потом поднял голову и завыл. «Что это он?» — подумал Аппанна. И как бы в ответ на его немой вопрос раздались два выстрела со стороны деревни. Аппанна замер, еще до конца не веря в неотвратимость случившегося. В какой-то момент ему показалось, что выстрелы ему просто померещились. Может быть, оттого, что в последнее время он часто думал о них, ждал их и боялся их. Но вот в предрассветной мгле прозвучали еще два выстрела подряд, потом с интервалом еще раз и еще. Теперь у Аппанны не оставалось сомнения в их реальности. «Дед. Это дед», — пронеслась пронзительная мысль. И юноша, не разбирая дороги, ринулся к деревне. Звук выстрелов стоял в его ушах, и каждый из них нес боль и печаль. И эта боль мешала Аппанне бежать и затрудняла его дыхание. Он бежал, но какая-то надежда еще теплилась в его громко стучавшем сердце. Он уже приблизился к дому, когда увидел, что несколько соседей поднимаются по ступенькам. Надежда исчезла, оставив после себя щемящую пустоту отери. «Все. Все кончено, ― пронеслось в голове. ― Не успел.

Дед лежал на циновке в центральном зале, неподвижный и вытянувшийся.

— Дед! Дед! — закричал Аппанна. — Как же это так?

Тяжелая и сильная рука отца легла ему на плечо.

— Успокойся, — сказал отец. — Ты же мужчина и должен быть мужественным перед лицом смерти.

— Но я же не успел, — хрипло выдавил из себя Аппанна.

— Это может случиться с каждым из нас. Мы сделали все, как нужно. Теперь иди, соверши омовение и надень траурную одежду. Соседи уже собираются. Надеюсь, траурные выстрелы слышали все.

Дед был уже приготовлен к тому далекому пути, который ему предстоял. В последний момент перед его смертью над ним разбили кокосовый орех и напоили его кокосовым молоком. Отец вложил в остывающий рот деда золотую монету: деньги на дорогу. Аппанна знал, что золотую монету кладут не каждому. Холостяку ее не положат. Человеку с плохой репутацией ― тоже. Горький плод заменит им монету в дальнем пути.

Мать Аппанны и остальные женщины в доме надели белые траурные сари и распустили волосы. Солнце уже, взошло, когда, появились музыканты. Грустно запели флейты, и печально и тревожно забили барабаны. А соседи и родственники все шли и шли к дому умершего. Они останавливались на дорожке, ведущей к дому, и клали на нее на банановых листьях вареный рис и куски кокосового ореха. Это была пища для духа деда. Каждый, оставивший еду, зажигал около нее фитилек в плошке с маслом и трижды говорил: „О, дедушка, ты умер“. Потом тут же на дорожке женщины начинали плакать, а мужчины по два раза стреляли из ружья. Церемония эта называлась „кулу беппо“, что значит „приношение пищи умершему“. Гости и родственники входили в дом, приближались к деду, касались его груди тыльной стороной руки, а потом прижимали ее к своей груди. И каждый из них выражал деду свое горе по поводу его ухода. Они обращались к нему, как к живому, и говорили слова сожаления и печали.

Тело деда завернули в белую ткань, положили ему на лицо бронзовое блюдо и зажгли рядом с ним масляную лампу.

Аппанна очень устал в этот день от своего горя и горя других, от плача женщин, от выстрелов. Он толком не спал две предыдущие ночи, и ему еще предстояли две таких же. Этот трудный день был длинным и никак не кончался. Но, наконец, наступила ночь. Все жившие в доме Аппанны и те, кто пришел разделить с его семьей ее горе, уселись вокруг деда. В центральном зале было холодно и сумрачно. Сидевших освещала только лампа, висевшая рядом с комнатой духов предков, и светильник около умершего. Огонек священной лампы отражался в большом бронзовом блюде. И временами Аппанне казалось, что блюдо опускается и поднимается и что дед начинает шевелить головой.

От усталости и слез веки Аппанны стали тяжелыми, а в глазах появились жалящие песчинки. Он уже плохо различал и сидящих, и лежавшего на циновке деда. Временами он впадал в какое-то забытье. Тогда он встряхивал головой, стараясь прийти в себя. Уйти он не мог. Он был уже взрослым и поэтому должен был разделить со всеми горечь этой ночи. Ночи, которая называлась „чау оливо“ — „бодрствование“.

Потом наступила такая же вторая ночь. Для деда она была последней в доме предков. Когда-нибудь, думал Аппанна, он снова вернется сюда, но только духом, чтобы занять свое место в канникомбре.

Четверо мужчин до рассвета пели печальные и длинные погребальные песни. Это были даже не песни, а певучие, под глухой стук барабана, рассказы о деде и той жизни, которую он прожил. Эти песни-рассказы были очень подробными, и Аппанна жадно их слушал. Он очень любил деда и гордился его мудростью и спокойной мужественностью.

Эта ночь прошла очень быстро, и Аппанне не хотелось, чтобы наступило утро. Но оно наступило и не было добрым. Деда вынесли во двор и начали готовить к последнему пути. Бабушка в белой вдовьей одежде первой полила его водой. Потом деда обмыли и натерли маслом. Горшки, в которых была вода для омовения, поставили вверх дном. На деда надели белую купью, положили на лоб золотую монету и вставили в его сложенные руки зеркало. Рот покрыли красной тканью. Дед лежал торжественный и красивый, но какой-то отчужденный. Над ним плыл синий дым камфоры, кусочки которой бросали время от времени в жаровню с раскаленными углями. Аппанна знал, что этот резко пахнущий дым отгоняет злых духов, которые могут украсть дух деда или доставить ему много неприятностей. В полдень принесли носилки, покрытые белой тканью, и положили на них умершего. Четверо мужчин подняли носилки. Мужчины были с непокрытыми головами и босиком. Таков обычай.

Глухо и печально забили барабаны, заплакала флейта. Начался погребальный танец, молчаливый и страшный. Носилки плыли на руках мужчин рядом с танцующими. И несшие носилки, и танцоры трижды сделали круг вокруг дома. Того дома, где так долго жил дед, куда привел он свою молодую жену, где звучали голоса его детей, а потом родились его внуки. Появились двое мужчин с факелами. Пламя металось в половинках кокосовых орехов и плыло на уровне носилок. Рисовые зерна и мелкие монеты полетели в небо. Оттуда они падали на людей, огонь и носилки.

Аппанне хотелось, чтобы этот танец длился бесконечно, ибо когда он кончится, деда унесут. Только танец мог задержать его здесь. Но задержки не произошло. Процессия двинулась со двора. Вслед за носилками шли две женщины с распущенными волосами. Одна из них несла еду для духа умершего, другая жаровню с огнем из кухонного очага. От этого огня загорятся манговые дрова кремационного костра. Опять бил барабан, музыканты дули в изогнутые медные трубы. Плакали женщины с распущенными волосами. Молча и печально шли мужчины. И хотя дорога к „тутангала“ — месту кремации была короткой, но Аппанне она показалась бесконечной.

Тутангала принадлежала окке Аппанны и была расположена недалеко от дома его предков. К ней примыкала „кекала“ — место, где не сжигали, а хоронили. Хоронили женщин, а мужчин сжигали. В тутангала на расчищенной площадке уже был сложен костер из дров священного манго. Носилки с телом деда трижды обнесли вокруг костра, а потом положили его у костра головой на юг. Бабушка поставила себе на голову горшок с водой. Горшок был дырявый. Вода тонкой струйкой текла по лицу бабушки, и было неясно, где слезы, а где вода. Бабушка прошла свой первый скорбный круг около деда. Вслед за бабушкой двигался отец Аппанны. Он был старшим сыном деда. Отец нес на голове кокосовый орех. За отцом шел муж тетки Аппанны и нес „кинди“ — маленький бронзовый горшочек. У всех троих на пальцах были кольца из священной травы — „куша“. Они трижды обошли тело и остановились. Бабушка стала в головах деда, отец — у ног, а муж тетки — сбоку. Бабушка сняла горшок с головы и ударила им о носилки. Во все стороны полетели черепки. Аппанна не ожидал от бабушки такого сильного удара. То, что сделала бабушка, называлось „кода куккуво“. Горшок символизировал связь умершего с живыми родственникамм. Теперь бабушка своими руками разбила эту связь. Отец разбил кокосовый орех, а муж тетки вылил воду из „кинди“. Тело деда больше не принадлежало живым. Только его дух, который еще томился, заключенный в этой мертвой оболочке, вновь вернется к этим живым.

Бабушка начала снимать черные стеклянные браслеты со своих высохших рук. Эти браслеты надели на нее давно, когда бабушка выходила замуж за деда. Тонкие, хрупкие браслеты падали на землю и разбивались. Осколки их бережно подобрали и вложили в остывшие и холодные руки деда. Туда же положили и остальные бабушкины украшения. Потом украшения заберут, но бабушка их больше не наденет. А осколки черных брачных браслетов положат на костер вместе с телом деда.

Родственники стали бросать на деда зерна риса, и Аппанна понял, что наступают последние минуты… С деда сняли белую купью и завернули его в кусок ткани. В таком одеянии его посадили на костер. Отец поджег от жаровни, где пылал огонь из кухонного очага, ветку мангового дерева и бросил ее в костер. То же самое стали делать остальные родственники и соседи. Огонь быстро охватил сухие дрова и стал подбираться к телу. Вот загорелась ткань, и жирный черный дым поднялся к небу. Огонь охватил тело и, уничтожая его, освобождал дух умершего. Этому духу предусмотрительно оставили еду на банановых листьях. Ведь дух с самого первого момента — Аппанна это знал хорошо — должен ощутить заботу своей семьи. Теперь все покидали место кремации, а дух деда на какое-то время еще должен был оставаться в тутангала. Последний уходящий разбросал по дороге камни и колючки: это для того, чтобы дух умершего не последовал сразу за уходящими родственниками. Ему надо было дождаться, пока все необходимое будет сделано. Тот, кто разбросал камни и колючки, так и объяснил все это духу.

Когда Аппанна вернулся домой, он совершил омовение и переоделся. Ту одежду, в которой, он был на похоронах, выстирали и повесили сушиться на солнце. На следующий день пепел деда опустили в реку. А место, где был костер, разровняли, полили и посеяли на нем рис. Через некоторое время зерна проросли, и это было добрым знаком, — дух остался доволен, и членам семьи не грозили неприятности.

Одиннадцать дней после кремации вся семья Аппанны считалась „нечистой“ и соблюдала траур. Никто не ходил на праздники, на охоту и не участвовал в сборищах. Мужчины в течение этих дней не брились, а женщины не носили украшений. Они не ели меда, мяса, рыбы, яиц и грибов. Они не пили молока и не жевали бетель. Их пища в эти дни была проста и груба. Они не садились на скамьи в доме и спали на полу па циновках.

В первый день после кремации деда арува дома мистер Бопайя привел в дом астролога, сухого, сгорбленного старика с длинной седой бородой. Старик разложил на веранде свои таблицы, ракушки и камешки. Он долго перекладывал их и шептал над ними какие-то заклинания. Наконец он добился благоприятного их расположения. Таким же благоприятным было и расположение звезд. Астролог сказал, что в доме надо провести пуджу против вредного действия Гулики-демона и ее звезды. Той звезды, которую еще никому не удалось увидеть. После пуджи из дому изгнали всех злых духов, если таковые просочились туда, когда все были у погребального костра. Для того чтобы паче чаяния не появились новые, вход в дом оплели колючим вьюном „мундрата“. Всем известно, что злые духи колючек не любят.

На третий день вся семья отправилась на берег реки, и Аппанна вместе с остальными бросал в воду рис. Он бросал зерна старательно и следил за тем, как они медленно опускаются в темную глубину, туда, где водилась рыба. Зерна были предназначены рыбам. Аппанна слышал, что духи, даже если они представляют таких мудрых и уважаемых людей, как его дед могут вести себя своенравно. Некоторые, например, поселяются в рыбах. И поэтому рыб на всякий случай надо накормить. Эта церемония называлась „нирбели“.

На четвертый-день наступила церемония „каребели“. В этот раз оставили еду на банановых листьях для лесных зверей. Листья положили на опушке леса. Ибо дух может нечаянно поселиться и в звере. На седьмой день около дома соорудили деревянную платформу на трех столбах. Бабушка положила вареный рис па платформу, хлопнула в ладони и крикнула: „Ка, ка, ка!“ И сейчас же две крупные вороны прилетели на платформу и стали жадно клевать рис (ведь духи могут поселиться и в воронах). Вороны таинственные и странные птицы, непостижимым образом связанные с духами умерших. Дед говорил об этом Аппанне, когда Аппанна был еще мальчиком. Накормить ворону все равно что накормить дух. И наконец настал одиннадцатый день. Очень торжественный день. День „очищения“ и поминовения. С утра Аппанна, как и все остальные, совершил „очистительное“ омовение и надел белую чистую одежду. И от этого его печаль стала светлой и легкой. Он вошел в центральный зал и увидел, что пол застлан циновкой, а на циновке лежат банановые листья. Все уселись вокруг циновки, и отец Аппанны, который был главным в этой церемонии, разложил на листьях рис и карри. Но никто не прикоснулся к еде. Тогда отец обрызгал все вокруг водой, которую принес дядя из священной реки Кавери. Но опять никто не стал есть. Отец обвел всех взглядом, как будто проверял, все ли готовы к тому важному и значительному, что должно произойти. И сделал знак рукой. Все поднялись и забрали с собой еду на банановых листьях. Они вышли во двор и положили принесенное с собой на платформу. Каждый член семьи сделал индивидуальное подношение духу деда. Этим самым они приглашали его пожаловать в дом. Но дух еще об этом не знал, и его надо было известить. Для этой миссии арува, мистер Бопайя должен был выбрать двух человек. Аппанна даже не надеялся, что могут выбрать его. Он видел, как мистер Бопайя подошел к его дяде и дядя кивнул головой. Все следили за арувой: кто будет следующим, к кому он подойдет? Следующим оказался Аппанна.

— Ты пойдешь, — сказал ему мистер Бопайя.

И Аппанна, так же как и дядя, молчаливо кивнул головой. Они отправились в тутангала втроем, прихватив священную воду, еду, четыре банановых листа и бутылку коньяку. Деду при жизни очень нравился этот напиток. И конечно, коньяк сразу напомнит деду о его родном доме, даже если за одиннадцать дней дед успел о нем забыть. Они обрызгали священной водой место, где лежало тело деда перед кремацией и оставили там лист с едой. Затем они сделали то же с местом, где был костер, но положили там три листа с едой и налили коньяк в три чаши, сделанные из тех же листьев. Рядом положили кусочки терпкого ореха арековой пальмы. Дед мог приступать к пиршеству.

Они не стали ему мешать. Они только сообщили ему, что дом вновь стал „чистым“ и духи предков с нетерпением ожидают его около священной лампы в канникомбре. Когда они вернулись, с руки отца Аппанны сняли траурную серебряную цепь. Траур кончился, платформу разобрали, и все запреты, которые соблюдали в доме Аппанны, теперь потеряли силу.

Вечером был пир с обильным угощением и возлиянием. Пришли приглашенные из других деревень и соседи. И наконец появились музыканты. Но теперь музыка звучала не так печально, как в ту горестную ночь. Певцы затянули песню, но она была не похожа на песни той ночи. Это была песня-воспоминание, песня-размышление о случившемся. Она уговаривала людей принять это случившееся и несла им утешение. Четыре родственника Аппанны пели:

Но барабаны еще долго звучали на этом пиру. Усталость и напряжение постепенно покидали тело Аппанны. От выпитого коньяка слегка кружилась голова. Он снова ощущал себя сильным и освобожденым от горя. „Рождение и смерть — они предназначены всем“, — всплывали в голове слова песни. „Всем, — думал Аппанна. — Всем. И ничего в этом страшного нет“. Он ощущал локти сидящих рядом, ловил слова их разговора, он чувствовал всех этих людей как нечто единое, неотъемлемой частью которого был он сам. И от этого волна тепла и уверенности захлестывала Аппанну и делала его добрым и великодушным. Он поднялся, прошел в свою комнату и вытянулся на кровати. Постель показалась ему очень мягкой. Глаза Аппанны начали слипаться. В какой-то момент ему показалось, что он слышит покашливание и покряхтывание деда. Так дед делал, когда укладывался спать. „Устраивается, — догадался Аппанна. — Устраивается в канникомбре“. Сон уже путал его мысли и менял все, что окружало Аппанну. Канникомбре разрослась до размеров центрального зала, и он увидел сидящих вокруг циновки пирующих мужчин в черных купья. Он не знал их лиц, и только один был ему знаком — дед. Он понял, что это духи предков. Они сидели локоть к локтю, как его большая семья. Они и были его семьей. Семьей, с которой Аппанну неразрывно теперь связал дух его деда. Ударил барабан, и один из них, опоясанный мечом, поднялся и сказал:

― Теперь мы будем танцевать.

Но канникомбре вдруг стала сужаться, а предки превратились в плоские тени, И среди этих теней он уже не мог найти деда…

— Аппанна! Аппанна!

Он поднял голову. Яркий солнечный свет заливал комнату.

— Аппанна! — снова позвали его.

Он выглянул в окно и увидел своего приятеля из соседнего дома.

— Крепко же ты спишь! — засмеялся приятель. — Мы идем на охоту. Пойдешь?

— Подождите меня, — стряхивая сон, заторопился Аппанна. — Я сейчас соберусь.

Он вышел на веранду. На ступеньках стоял дядя.

— Надо ехать в Меркару сегодня, — сказал дядя. ― За одиннадцать дней у меня в конторе накопилось, ох, сколько дел.

Два двоюродных брата Аппанны, оба офицеры, старательно приводили в порядок свою форму. Им завтра надлежало быть в полку, и они не хотели опаздывать. Муж тетки, школьный учитель, разложил тетрадки, которые он должен был проверить до своего отъезда. Аппанна свистнул псу и тот, помахивая хвостом-обрубком, радостно устремился к хозяину.

Аппанна шел по лесу, и лучи солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, ложились веселыми зайчиками на тропинку. Пес, бежавший впереди, вдруг остановился, как вкопанный, и замер.

― Так, — прошептал. Аппанна. — Что-то сейчас будет.

В стороне глухо прозвучал выстрел. Охотничий выстрел, возвещающий о добыче.