Мы на своей земле

Глава V

Ночью меня вызвал Бадаев.

— На рассвете пойдешь в Нерубайское, — обратился он ко мне. — Нужно узнать обстановку на поверхности и связаться с нашим разведчиком в этом селе. Оденься попроще и приди уточнить задание. Да, — немного помедлил он, — принеси свои документы.

Заметив мое удивление, пояснил:

— Так нужно! Они будут храниться в сейфе.

И тут я впервые подумала о том, что могу и не вернуться…

В штабе я увидела 13-летнего мальчика Колю Медерера, сына одного из наших бойцов. Он постукивал ногами по железному сундуку. Бадаев сидел в задумчивой позе, полусклонив голову на ладонь левой руки. Услышав шаги, он испытующе взглянул мне в глаза, потом повернулся к Коле:

— Перестань.

Коля притих и уставился на меня.

— Он поведет тебя в Нерубайское, — пояснил Владимир Александрович, указав на Колю, — по дороге будет идти и футболить камешки, остановится возле нужной хаты. Вот пароль, — сказал он, протягивая мне бумажку, — ты должна выучить его наизусть. Коля, ты хорошо понял, о чем я говорил тебе?

— Понял.

— Смотри, Николай, ты боец. Задание должен выполнять, как взрослый.

— Понимаю! Не маленький!

— Конечно, ты большой… — печально усмехнулся Бадаев и, немного помолчав, распорядился — Пойди позови Ивана Ивановича и Ивана Никитовича, они поведут вас к выходу из катакомб.

Подхватив бензиновую свечу, Коля стрелой умчался выполнять приказание командира.

Проводив мальчика задумчивым взглядом, Бадаев тихо заговорил:

— У меня ведь тоже трое ребятишек… Старшенький — Сашка (ему восьмой год) все, бывало, приставал ко мне: «Папка, все на войне, почему ты дома?» Но как ему объяснишь?..

Разговор был прерван приходом моих спутников.

Бадаев предупредил Ивана Ивановича:

— Ты, Ваня, поднимись наверх, разведай. Но будь осторожен. До свидания, Галина,— повернулся он ко мне, — желаю удачи, — и крепко пожал руку.

Мы вышли на центральную штольню, которая вела в сторону Усатово. Иван Никитович шел впереди, освещая путь фонарем.

У второго поста нас окликнули:

— Кто?

— Свои, — ответил Иван Иванович.

— Пароль.

— Ленинград. Отзыв?

— Одесса. Проходите, — услышали мы из темноты голос Зелинского.

— Своих не пропускаете, — пошутил Иван Иванович.

— Свои-то, свои, а дисциплина…

Коля немного отстал от нас, заглядывая в боковые ответвления катакомб. Иван Никитович прикрикнул на него:

— А ну, вояка, иди-ка впереди, а то еще…

Я мысленно рассмеялась, вспомнив, как попал к нам мальчик.

В ночь на шестнадцатое октября в подземном штабе-забое шло совещание командиров. Речь Бадаева была прервана внезапным вторжением Ивана Никитовича. Он тащил за собой светлоглазого загорелого мальчишку лет двенадцати-тринадцати, в рубахе голубоватого цвета и серых штанах. Все недоуменно уставились на них. Иван Никитович кипятился.

— Ось полюбуйтесь… — развел он натруженными руками с узловатыми пальцами, — Я направился к выходу посмотреть, как там на поверхности, не проник ли кто чужой в катакомбы. Иду по штольне. Вдруг — шорох… Я осмотрелся. Никого. Подумал, что это мыши. Подошел к баррикаде, спустился в траншею, а воно як закрычыть: «Дяденька, возьмите и меня. Я не хочу оставаться с фашистами!» Что было делать? Пришлось забрать. Тьфу! — отплюнулся старик. — Вот напасть на мою голову. Бачите, якый вояка…

Но напрасно огорчался Иван Никитович. Коля — сын нашего партизана коммуниста Медерера Ивана Францевича, оказался мужественным мальчиком. Во время обороны Коля вместе с шоферами-красноармейцами возил на передовые позиции снаряды и мины.

— Вот ты какой?! — ласково улыбнулся Бадаев. — Значит — воевал?! Так, так… Трое ребятишек уже бегают по штольням… Это четвертый, — озабоченно сказал Владимир Александрович.

— Придется детский сад открыть, — засмеялись командиры.

— Ладно! Подумаем о них потом, уведите его и выдайте теплую одежду, а то он совсем окоченел, — и добавил — Наши кухарки Анка и Саша доверились нам, пошли работать в отряд, не бросить же им своих детей…

Так Коля и прижился у нас в лагере, стал проводником на поверхности.

«Ай да бесенок, проследил старого партизана», — подумала я, оглянув шагавшего впереди меня Колю.

Пройдя еще несколько километров, я ощутила приток свежего воздуха, вдали блеснул рассеянный свет.

— Вот и отдых! — сказал муж и присел на корточки возле светившегося квадратного окна воздушного колодца. Иван Никитович и Коля присели на каменную скамью.

Потирая поясницу, Иван Никитович ругал низкие потолки штреков и штолен.

— Если засыпать воздушники в нашем секторе, закрыть водяные колодцы и замуровать входы в шахты, то доступ воздуха прекратится и люди могут через некоторое время задохнуться, — говорил старик.

— А верховодка скоро будет? — спросил Коля, уплетая завтрак, завернутый ему кухарками в газету.

— Скоро, — ответил Иван Никитович, поднимаясь с места. Увидев, что мальчик небрежно бросил бумажку на катакомбную дорогу, строгим тоном приказал — Подними ее сейчас же. Ты поручишься за то, что в катакомбах нет никого кроме нас? А если кто-нибудь пройдет этой же дорогой, поднимет бумажку и по ней догадается, что здесь были люди, а по виду и содержанию установит, давно ли проходили? Эх, хлопче! Так мы можем протянуть след прямо в лагерь. Закопай ее в песок под камни.

«Теперь пропало… будет ворчать всю дорогу», — подумала я, хорошо зная характер Ивана Никитовича. Но к моему удивлению, он шел молча, о чем-то сосредоточенно думал.

Вдруг в тишину лабиринтов неожиданно, словно сон, ворвалась мелодия, казалось, кто-то играет на ксилофоне. «Уж не сплю ли? — подумала я и ущипнула себя за руку. — Нет, больно!» Мои спутники спокойно шли навстречу музыке.

За поворотом, влево от дороги, я увидела большую подземную комнату. В глубине ее у стены — возвышение, напоминающее древний жертвенник. На нем — большая жемчужно-молочного цвета чаша с причудливыми зазубринами по краям. Падающие с потолка крупные алмазные капли воды, звонко разбиваясь о блистающие края чаши, наполненной водой, создавали иллюзию игры на ксилофоне.

Направив свет фонаря на чашу, я молча любовалась ею. «Так вот кто зодчий и музыкант — природа!» — подумала я.

Широко раскрытыми глазами глядел на чашу н Коля.

— Это верховодка? Почему чаша такая белая и сверкает красивыми огоньками?

Колино любопытство удовлетворил Иван Иванович:

— Давным-давно шахтеры заметили, что с потолка капает вода. Они взяли большой камень-ракушечник, вытесали его в форме чаши и поставили под эту капель. А в воде есть минеральные соли. Постепенно осаждаясь на камне, они одели его в нарядное платье.

Вновь завихляли шахтные ходы, освещаемые тусклым светом фонаря. На светло-желтых стенах штолен и штреков стали попадаться надписи, перекрещенные круги, непонятные значки в виде стрел и зигзагообразных линий. В одном месте черная стрела и пояснение: «НА ВЫХОД». А над ней озорник, как видно шахтер, почти в человеческий рост нарисовал длиннохвостого черта, с высокими ветвистыми рогами и оскаленной пастью. За одним из поворотов на ровной, словно отшлифованной стене я прочитала: «Довольно! Ухожу на фронт! Научусь бить врага. 30 августа 1941 года. Надежда».

Я мысленно увидела высокую белокурую девушку, именно белокурую, в пилотке, с винтовкой в руках и подумала: «Милая, Надежда, где ты сейчас? Научилась ли ты бить врага? Бей же его, бей!»

Вскоре мы подошли к стволу пятой шахты. Сорокапятиметровая глубина вертикального колодца шахты была разделена деревянной перегородкой, укрепленной на мощных столбах. В мирное время с одной стороны ходила клеть, выдавая на-гора камень-ракушечник, добытый шахтерами в недрах, с другой стороны — лестница, идущая вверх маршами, соединенными маленькими площадками.

Перегнувшись через барьер входа в колодец, Иван Иванович вместе с Иваном Никитовичем чутко прислушивались.

— Тихо… Никого. Шахта заброшена. Но все же, Иваныч, иди разведай, — шепотом сказал Иван Никитович.

Муж бесшумно скользнул в отверстие колодца и быстро начал подниматься наверх. Вернулся скоро.

— В поле ни души… Лезь, Галка! А ты, Коля, за ней! — На последнем марше он сделал знак остановиться и снова вынырнул на поверхность — Выходи!

Мы мгновенно очутились наверху.

Я осмотрелась. Вокруг шахтного ствола лежали штабели камня-ракушечника. Рядом разрушенная сторожка. Вокруг поле, заросшее бурьяном. Вдали в лощине раскинулось село.

— Давай простимся! — дрогнувшим голосом сказал Иван Иванович и притянул меня к себе. — Я жду тебя!