Мы на своей земле

Глава VIII

Основная масса партизан самоотверженно выполняла задания: минировали шоссейные дороги, разбрасывали шипы, уничтожали связь, ходили в разведку. Но были среди нас отдельные лица, нарушавшие партизанскую дисциплину. Это беспокоило совет командиров и партийную организацию. Было решено созвать собрание. Парторг подозвал к себе коммунистку Межигурскую:

— У нас некоторые партизаны не совсем сознательно относятся к своему долгу. Необходимо завтра же провести собрание. Напиши, пожалуйста, объявление, а то у меня, видишь… — указал он на забинтованную руку, — все еще колодой висит.

— Я с радостью, Константин Николаевич! Диктуйте! — пошарив в кармане куртки, Тамара достала блокнот с карандашом.

— Ты ж, Тамарочка, потом перепиши это большими буквами, — попросил Зелинский и добавил: — объявление повесь в столовой, чтобы все видели.

Собрание состоялось утром, когда люди вернулись с задания. Этой ночью второй группой подрывников был взорван эшелон с боеприпасами. Первым выступил Константин Николаевич Зелинский. Он сообщил собранию, что есть сигналы о нарушении дисциплины. В своем выступлении парторг указал, что в борьбе советских партизан главное — слаженность в работе, точность в выполнении приказов командира, что расхлябанность может привести к тяжелым последствиям. Зелинский осудил недостойное поведение радиста Евгения, опоздавшего на связь с Москвой, сделал замечания и другим товарищам. Он призывал молодежь брать пример с коммунистов отряда, учиться у них опыту борьбы с врагами.

После выступления парторга слово попросил Петренко:

— Коллектив знает, что я дисциплинированный человек, а вот тоже споткнулся… — медленно, будто отчеканивая каждое слово, начал он. — Недавно я получил задание идти на железную дорогу, но не пошел… А почему? Да потому, что наелся соленых огурцов и заболел. У меня ведь язва желудка. Пришлось вместо меня идти Ивану Ивановичу. Я измучился, пока он вернулся… Все думал: а вдруг что-то случится… Обещаю, подобное не повторится.

Слегка покачивающейся походкой моряка к столу подошел Иван Иванович. Бросив острый взгляд черных глаз в сторону провинившегося радиста, он горячо заговорил:

— Очень жаль, что появились отдельные товарищи, халатно выполняющие свои обязанности. В наших условиях это крайне опасно. Я вот не пойму старшего радиста, или он не умеет, или не хочет правильно организовать свой труд. Зарядку аккумуляторов он производит в день передачи. Это напоминает мне плохого охотника, который кормит собак, когда идет на охоту. Конечно, при таком отношении к делу могут быть срывы и опоздания. Ему следует, пока не поздно, подучиться у радиста Ивана Неизвестного, который всегда заранее заряжает аккумуляторы и проверяет исправность аппаратуры. Мы не должны быть снисходительны к тем, кто не признает партизанской дисциплины.

В таком же духе выступали и остальные партизаны. Говорили о значении стенгазеты, боевого листка, воспитательной работы среди молодежи.

Большое впечатление на всех произвело выступление Бадаева. Требуя абсолютного порядка от партизан, он указывал на то, что советские партизаны являются помощниками Красной Армии, поэтому в наших рядах не должно быть даже мелких нарушений.

— Вот послушайте, товарищи, что писал Владимир Ильич Ленин к рабочим и крестьянам еще в суровый 1919 год по поводу дисциплины. — Бадаев развернул книгу, лежавшую перед ним:

— «…Кто не помогает всецело и беззаветно Красной Армии, не поддерживает изо всех сил порядка и дисциплины в ней, тот предатель и изменник, тот сторонник колчаковщины, того надо истреблять беспощадно».

Поднявшись с места, Зелинский зачитал резолюцию, которая обязывала коммунистов усилить воспитательную работу среди партизан.

После этого собрания дисциплина нашего коллектива значительно окрепла. Для меня же это собрание, проходившее в холодных и темных катакомбах, стало школой мужества, дало зарядку в борьбе с оккупантами не только тогда, когда я была в отряде, но и впоследствии, в фашистских застенках.

Выходить на поверхность становилось все труднее. В Одессе и ее окрестностях сплошной военный лагерь фашистов — всюду патрули. Приходилось колесить десятки километров по подземным дорогам.

С заданий все возвращались усталые. Хотелось упасть на камни и уснуть, но люди шли к колодцу, по примеру Владимира Александровича мылись в забое ледяной водой, растирали тело докрасна и, немного отдохнув, принимались за работу: строили пекарню, новую, более обширную, столовую, мельницу, где впоследствии вручную мололи зерно. Неугомонный Иван Никитович придумал даже сушилку. Сложив из камня небольшое помещение, он поставил в него обыкновенную железную духовку, внутри которой помещался горящий примус. Вверху на веревках развешивали выстиранное белье. Пар выходил в щель неплотно прикрытой дверцы. Досыхало белье на наших плечах. В свободное время людей обучали стрельбе, метанию гранат в условиях катакомб.

Меня радовали мои успехи. Еще до войны я занималась стрелковым спортом и стреляла довольно сносно. Однажды, когда я одержала победу в стрельбе, Межигурская подошла ко мне и отозвав в сторону, сказала:

— Помнишь, я как-то обидела тебя, не сердись. Когда ты уходишь на поверхность, я не нахожу себе места, боюсь, что не вернешься, а я из-за своей гордости не помирилась с тобой. Давай будем друзьями. Хочешь?

С этого дня я ближе узнала Тамару Межигурскую, поняла, что она хороший товарищ, самоотверженный стойкий человек. Тамара рано овдовела. Большой радостью для нее был шестилетний сынишка Славик, которого она горячо любила. Когда партия призвала народ к защите Родины, коммунистка Межигурская решила влиться в ряды мстителей. Она отправила из осажденной Одессы своего ребенка в советский тыл. Часто потом, стоя на посту со мной, Тамара украдкой вытирала слезы и тоскливо шептала:

— Славик, Славик! Мой сыночек, где ты?.. — но тут же одергивала себя — Не время плакать!

Межигурская Тамара Ульяновна — связная партизанского отряда.

Вскоре меня снова послали в город.

В Усатово, проскочив между патрулями, я выбралась на дорогу. Ночью прошел дождь. Идти по размокшему чернозему было очень трудно, ноги тонули в грязи. Наконец, добралась до окраины города, тщательно вымыла в луже ботинки, чтобы скрыть, что пришла издалека.

Обстановка в городе произвела на меня удручающее впечатление. Открылись кабаки под вывеской «Бодега». В раскрытые двери «бодег» виднелись на полках винные и водочные бутылки. У прилавка выпивали и закусывали солдаты. Слышался нерусский говор, пьяные выкрики. На улицах мальчишки торговали папиросами. На углу Подбельской и площади Красной Армии беловолосый мальчуган лет двенадцати, с изможденным лицом, выбивая дробь щетками по ящику, предложил:

— Тетенька, почистим ботинки, всего полмарки.

В киоске торговали газетами. Купив «Одесскую газету», издаваемую оккупантами, я направилась в Археологический музей, где работала наша разведчица.

Идя улицами, я оглядывала прохожих — одни казались друзьями, другие — врагами.

В музее — разгром. На полу — изуродованные экспонаты, разбитые и растоптанные черепки, бумажный мусор, солома.

В вестибюле стояли большие ящики, в которые под надзором жандармов упаковывали музейные ценности для вывоза в Германию.

Наш разведчик Мария Николаевна дала мне дислокацию немецких воинских учреждений и частей в Воднотранспортном районе. Она сообщила также, что город разбит на полицейские участки, что высшие учебные заведения и школы превращены в казармы. В лучших домах поместились гестаповцы.

Простившись с Марией Николаевной, я пошла по Дерибасовской. Она была подметена, расчищена от завалов. Пестрели вывески на русском и иностранном языках. Полки и прилавки «магазинов» ломились от награбленного: обуви, ковров, отрезов, ювелирных изделий. Дельцы в военных и гражданских костюмах рассматривали шерстяные вещи, шелковые ткани, приценивались, торговались.

На тротуарах с видом победителей сновали чисто выбритые офицеры и штатские, с ними гуляли элегантно одетые женщины. На плечах боа из перьев, меховые палантины.

Между ними с деловым видом снуют «джентльмены». Их разжиревшие рожи подпирают белые целлулоидные воротнички, в руках стеки. Жеманные манеры, стиль речи изобличали в этих «дамах» и «джентльменах» «бывших людей». Я вспомнила слова Бадаева:

«Вместе с оккупантами с Балкан сюда приплетутся и недобитые белогвардейцы, жадные и вероломные, как шакалы».

И действительно, часть из этих «господ», по-видимому, прикатила из-за границы. Были среди них и местные. И вот теперь они, как грибы-поганки, повылезали из темных щелей и разгуливают по нашим улицам. А население лишено хлеба и соли.

На Садовой улице рыжий солдат наклеил на театральную тумбу приказ № 1 командующего оккупационными войсками г. Одессы о введении СМЕРТНОЙ КАЗНИ за ущерб, причиненный оккупантам, и за сокрытие продовольственных и других запасов.

Идя по улице Красной Гвардии, возле Нового рынка, я увидела двух стариков, запряженных в оглобли большой двухколесной тачки. На тачке сидели гитлеровские солдаты. Заливисто смеясь, они хлестали свои жертвы резиновыми дубинками. Несчастные старики тяжело и отрывисто дышали.

У меня на душе было горько, невольно вспомнилось далекое прошлое: гражданская война. Украина, ограбленная немецкими оккупантами. Голод. Разруха. И вот снова… «Будет расплата и этим», — думала я, ускоряя шаги.

Кривую балку проходила уже во время комендантского часа. Гулко билось сердце. Почти бежала. До Усатова оставалось километра три — могла нарваться на конный патруль. Но, к счастью, дорога не охранялась. Уже в полной темноте шмыгнула в катакомбы.

По дороге в лагерь я перебирала в памяти события последних дней. После нескольких взрывов на железной дороге гитлеровцы начали ставить в голову поезда балластные площадки. Мина, которой пользовались наши подрывники, не всегда давала нужный результат. Это волновало Бадаева и партизан. Владимир Александрович говорил:

— Надо сделать такую мину, чтобы она сработала безотказно и в нужный момент.

Мужа я нашла в штабе. Он и Бадаев, склонившись над ящиком, рассматривали мину изобретенной ими конструкции. Оба радовались. Наконец, задача решена.

Утром я снова должна была пойти в город, но заболела. Вместо меня ушла Тамара Межигурская. До выхода в Усатовскую балку ее провожали мой муж и Иван Никитович. Из города она вернулась радостная и возбужденная. Ей удалось наладить связь с городской группой разведчиков.

Из сводок Советского Информбюро мы знали об упорных сражениях под Москвой, что с 30 октября 1941 года Севастополь героически обороняется от врагов.

Гитлеровцы в своих газетах называли защитников Севастополя фанатиками и самоубийцами, борющимися против превосходящих сил гитлеровской Германии. А мы восхищались беспримерным мужеством и храбростью наших товарищей, понимали их, желали им успеха в их борьбе против захватчиков. Беседуя с нами, Бадаев говорил:

— Наша задача — совершенствовать тактику партизанской борьбы, усилить операции по разгрому вражеских коммуникаций. Это будет хоть маленькой, но помощью нашим друзьям — севастопольцам.