Мы с Мишкой и все тайны СССР (сборник)

Как мы с Мишкой развесили уши

Эта история случилась в самой середине самой длинной третьей четверти, когда кажется, что ни учёба, ни зима никогда не кончатся. Однажды нам с Мишкой задали совсем немного уроков, и мы решили сначала погулять, а потом уже сделать домашнее задание. Ведь зимою хорошо читаются книжки, но очень трудно засветло прогуляться в своё удовольствие, если не суббота и не воскресенье - разве что в каникулы. Конечно, зимний вечер - совсем не то, что осенний, ведь от чистого снега светлым-светло. Но всё равно охота покататься с гор не при фонарях или просто пройтись под ясным небом и ярким зимним солнцем.

Мы бродили по путаным переулкам, в которых сугробы стояли не ниже иных старинных домиков, и вышли к очень интересному дому на заснеженном отшибе. С одной стороны он был не такой уж и старый - обыкновенный белёный кирпичный дом с большими окнами и даже, кажется, с деревянной застеклённой террасой, как на даче. Но стоило нам зайти с другой - оказалось, это настоящий теремок, а лучше сказать палаты - из времени, с которым, как говорится, решительно покончил царь Пётр Первый, когда перед новою столицей померкла старая Москва.

Мы с Мишкой поднялись на каменное крылечко под тесовым навесом и стали играть в бородатых бояр, отдающих приказы стрельцам в разноцветных кафтанах и с большими топорами. Нам это было удобно в наших шапках, рукавицах и пальто с мохнатыми воротниками - у меня с овчинным, а у Мишки с цигейковым. Я был воеводой полка правой руки, а Мишка - левой. Правая рука главнее, и Мишка в другой раз, конечно, выцыганил бы себе должность получше. Но я кое-что знал про полки и воевод, а он ещё ничего не знал, поэтому на первый раз решил, как говорят девчонки, не воображать.

Нам только не хватало посохов или какого-нибудь старинного командирского оружия, например, булавы. Это не просто рифма из считалки, на "раз-два", а железная колотушка - как у Ильи Муромца на картине. Мишка огляделся и увидал, что у самой двери стоит себе, сиротится маленький глобус. Такой же стоит у меня дома на шкафу, а в школе их и не сосчитать. Мишка ухватил этот глобус за ножку и сказал, что он Илья Тимуровец или Богдан Хмельницкий с ордена.

Я подумал, что держава, то есть разукрашенный рубинами и брильянтами золотой шар, который цари и короли, сидя на троне, держали в руке, - это особый парадный глобус. Только странно, ведь в старину очень долго не хотели верить, что земля - шар. Наверное, такие державы появились, когда путешественники на каравеллах и пираты на бригантинах уже обогнули землю, а короли и вельможи ещё донашивали рыцарские латы, как Пётр Первый на портрете. Ещё я подумал, что сейчас, когда королей почти не осталось, самые главные правители на планете всё равно держат где-то золотые глобусы с самоцветными материками и бриллиантовыми городами. Достают их для особых случаев, например, когда встречают иностранных послов или правительственные делегации. Москва на этих глобусах, конечно, обозначена рубиновой звёздочкой. А хранится в них что-нибудь очень важное, вроде Кощеевой смерти или наоборот, лягушечьей кожи.

Тут на крыльцо выглянула тётенька в пластмассовых очках, похожая на врача, и строго сказала:

- Ребята, отдайте глобус! Не ваше - не трогайте! И не прыгайте на крыльце - обвалите. Это памятник архитектуры, нуждающийся в реставрации.

Из-за тётеньки выглянул дяденька, тоже в очках, и говорит:

- Кто здесь тамбурмажор?

Мы ничего не поняли, а дяденька объяснил, что тамбурмажор - это военный дирижёр или помощник дирижёра, который размахивает вверх-вниз, как паровоз, красивым золочёным жезлом с кистями. Ещё он сказал, что когда-то давно и сам любил глядеть на военных музыкантов с тамбурмажором и воображал, будто бы ими дирижирует, салютуя-козыряя палкой с мочалкой, а то и глобусом, прямо как мы сейчас.

Глобус мы, конечно же, отдали без разговоров, и дяденька показал нам и тётеньке, как он в школе на перемене тамбурмажорил и пел "Как ныне сбирается вещий Олег...", совсем как мы с дядей Серёжей в пионерском лагере. Я извинился и сказал, что глобус стоял на крыльце, как ничей, а то бы мы его не тронули.

- Не тревожьтесь! - воскликнул дяденька. - Это его наши художники забыли. Они готовили коллаж к подборке о ледниковом периоде.

Мишка опять ничего не понял, а я сообразил, о чём речь, потому что обратил внимание на вывеску сбоку от двери. Обычно на таких домиках бывают вывески: "Трест макаронной промышленности" или "Научно-исследовательский институт инженерных изобретений" или там "научных открытий". Когда я забрался следом за Мишкой на крыльцо, я даже мельком увидал на вывеске слово "инженер", но ничуть не заинтересовался, потому что инженеры, конечно, нужные и хорошие люди, только совсем обычные. В нашем доме половина соседей инженеры, и мой папа тоже инженер. Я его очень уважаю, но сам быть инженером пока не хочу. Ведь у папы вся работа проходит на заводе, и делает он то, что уже изобрели другие, а мне хотелось бы плавать на корабле или совершать научные открытия.

Родители говорят, что научная работа - это хорошо и перспективно, а мечты о дальних плаваниях и всякая другая романтика - это возрастное. Мама даже показывала место в одной книжке, где рассуждают о том, что во всяком труде находишь романтику, если его полюбишь и выполняешь на совесть. Например, так отважный врач - эпидемиолог, изучающий опасных микробов, или офицер, награждённый боевыми орденами, день за днём делают всё, чтоб их помощь не понадобилась людям.

Вроде бы настоящие герои должны, как богатыри на заставе, ждать, когда же случится несчастье, чтобы кинуться на выручку тем, кто попал в беду. А вместо этого люди геройских профессий скучно трудятся сами и ещё стоят над душой у других, чтобы страшные болезни - чума, холера, тиф - остались бы навеки в тёмном прошлом, а враги боялись бы к нам сунуться. Ради этого можно каждый день маршировать по плацу, чистить оружие, бороться со сном на боевом дежурстве, уничтожать малярийных комаров или проставлять в амбарной книге крестики и галочки: на каком торговом судне в порту нашлись тараканы, а где китайские долгоносики или мухи цеце. И даже пограничники на настоящей, несказочной заставе, днём и ночью ходят в дозор, чтобы поставить нарушителям прочный заслон, а не кто больше поймает.

Я заспорил с мамой и сказал, что про военного, врача, даже про милиционера или пожарного можно такое написать, но у меня никак не получается представить себе моряка, который целыми днями драил бы палубу и распутывал концы, лишь бы в море не выходить. Мама, видно, не поняла, что я шучу, и даже обиделась, что я такой легкомысленный.

Разговор о романтике случился давно, ещё на новогодних каникулах, а тут мы с Мишкой слово за слово разговорились с дяденькой из палат, который хотел когда-то стать тамбурмажором. Тётенька с глобусом сразу скрылась за дверью, а дяденька, хоть и был в одном пиджаке, решил покурить и, наверное, объяснить нам заодно про коллаж и ледниковый период. Но не про ледники, ни про мамонтов мы в этот раз ничего не узнали, потому что я дочитал до конца вывеску и говорю:

- Значит, в этом доме редакция журнала "Инженер и человек"?

- Натурально, - ответил дяденька.

Я сказал, что нам с Мишкой очень нравится этот журнал, особенно рубрика "Удивительное рядом".

Это я сказал честно, а не чтобы подлизаться. В рубрике "Удивительное рядом" пишут о разных удивительных историях и не до конца понятных учёным явлениях. Её всегда интересно читать, и вообще "Инженер и человек" - довольно хороший журнал, в котором кроме красивых картинок про будущее находится и другая пища для ума.

Есть ведь ещё журнал "Удивительное - рядом", только он скучный-прескучный. В нём печатаются научные статьи про удобрения, а фантастические рассказы - про обогрев теплиц и обрыв кабеля. А то наоборот: фантастические рассказы про удобрения и правдивые статьи про обрыв кабеля. Или про обогрев теплиц. Всё это, конечно же, нужно людям. Хотя бы статьи. Они могут пригодиться инженерам или колхозникам, чтоб узнать, как по последнему слову техники искать обрыв кабеля или обогревать удобрённые теплицы. Но написаны статьи так, как будто заправляют журналом иностранные диверсанты, которым только и нужно, чтобы всем было скучно читать про такие полезные вещи.

А ещё скучнее в журнале "Удивительное - рядом" читать фантастические рассказы. Фантастика вроде бы нужна, чтобы люди развивали фантазию и придумывали что-нибудь полезное. Но когда читаешь в "Удивительном - рядом" как через десять лет после нас инженер Семёнов или осеменитель Инжиров добывают из морской воды золото или осеменяют важные для народного хозяйства технические культуры, зеваешь и путаешься больше, чем над самым скучным учебником. После таких неудивительных рассказов хочется быть не изобретателем, а пиратом. Так что от этого журнала было бы меньше вреда, если бы там печатались только правдивые рубрики "Химия - урожаю" и "Техника на грани фантастики" и не было бы рубрики с рассказами. Раньше она называлась "Фантастика в строю", а теперь её переименовали, она теперь "Фантастика - романтикам". Но рассказы в ней всё такие же, про ежедневный неромантический труд через десять лет и про удобрения. И вообще журнал "Удивительное - рядом" правильнее назвать "Химия - урожаю", так было бы по делу. Тогда не стало бы путаницы с хорошим журналом "Инженер и человек" и самой его удивительной рубрикой.

- Приятно, что вам нравится моя работа! - улыбнулся дяденька. - Позвольте представиться: кандидат технических наук Фридрих Андриянович Корсаков, редактор рубрики "Удивительное рядом", не путать с одноимённым журналом! Он через тире! Если хотите, я покажу вам коллажи и разные материалы, которые ещё не вышли. Вы ведь ещё не бывали в редакциях?

Мы тоже представились (Мишка раньше думал, что это стариковское слово, которое значит "умереть" и ничего хорошего). Я ответил дяденьке, что в редакциях мы ещё не бывали, а побывать было бы здорово. Ведь редакция - это такое место, куда обыкновенные люди, те же инженеры, присылают статьи и рассказы, напечатанные на машинке и даже написанные от руки, словно школьные сочинения, а художники приносят обыкновенные рисунки карандашами или тушью, разве что мастеровитые. И в редакции из этих бумажек получается такое, что в интересный и нарядный журнал попасть хочется не меньше, чем в картинку с белым парусником "Седов" или "Крузенштерн".

Корсаков пропустил нас в теремок. Внутри в нём не было ничего сказочного или старинного: никаких доспехов или настенных рисунков с царями, воинами или святыми чудесниками, которым молятся старушки. Это была обыкновенная контора с белёными стенами и высоким потолком, вроде нашего домоуправления. У столба, подпиравшего потолок, стоял мольберт, и на нём висела картина, собранная из разрезанных фотографий и рисунков: посередине торчал из сугроба, как пьяный сторож, наш тамбурмажорский глобус, а вокруг были мамонты, каменные орудия древних людей и сами древние люди. Они брели куда-то по заснеженной равнине. Я подумал, что древние люди, наверное, были очень закалёнными, ведь пускай они ходили в меховых шкурах, шкуры были накручены кое-как и им, должно быть, сильно поддувало.

- Это всё пойдёт в следующий номер, - сказал Корсаков про картину-коллаж и про фанерный щит у стенки, на который были приколоты разные статьи и заметки, будто это обычная стенгазета. Мне понравилось красивое название статьи "Зелёный наряд Отчизны".

- Вот такой у нас новаторский подход к редакционной работе, - сказала тётенька в очках. - Некоторые консерваторы не одобряют, но мы боремся.

Одна статья была про звёздное небо и называлась "Меркнут знаки Зодиака...". Я начал читать и удивился. В ней рассказывалось, что никаких созвездий в природе нет и звёзды не раскиданы по небу кучками, словно острова в архипелагах. Звёзды просто висят в космическом пространстве, одни ближе к нам, а другие много дальше. С Земли нам кажется, будто бы они серебряными гвоздиками торчат из небосвода и складываются в разные плоские фигуры. Но если посмотреть в телескоп, станет понятно, что мы видим только самые яркие звёзды, а всего их вправду не счесть и воображаемые линии между ними можно проводить сколько угодно и во все стороны. С давних пор люди разных народов придумывали, какие фигуры можно угадать на звёздном небе. Например, азиатские кочевники называли ковш Большой Медведицы Кибиткой, а Полярную звезду - Колом. Вокруг этого кола ходит, словно привязанный, небесный скот, потому что в течение года наша Земля вращается вокруг Солнца, а главные созвездия как будто вращаются вокруг Полярной звезды, и то одно из них, то другое оказывается над местом утреннего восхода или вечернего заката.

В статье были рисунки двенадцати знаков Зодиака, то есть главных созвездий, которые видны на небосводе, как цифры на циферблате, и стихи, где все они перечисляются:

Взглянув на пояс Зодиака,

Мы в январе увидим Рака,

А в феврале заметим льва.

Хранительницей его была

В холодном марте злая Дева,

Соседка Льва по небу слева...

- Всё правильно, - печально сказал Корсаков. - Только стихи неважные. Я знал одного человека, написавшего гораздо лучше:

Путешественник по всей Вселенной,

Наш профессор говорил не раз,

Как, похож на уголек нетленный,

Умирал и возрождался Марс.

Города заносит жгучей пылью.

Прах засыпал пашни поселян.

Но не зря тысячелетья жили

Поколенья дальних марсиан.

Может быть, предвидя битву эту,

Разум их - так в детстве думал я, -

Стройкой отвоевывал планету

У великой тьмы небытия.

Нет давно у них ни гроз, ни ливней,

Но, сплетая с ветром голоса,

Ровным строем вдоль каналов линий

Встали марсианские леса.

И уже сочится влагой лето,

Брызжет к Солнцу легкая трава,

Смерти обреченная планета

Ныне силой Разума жива.

И плывет опять под звёздным скопом

В голубой воздушный океан,

И дивятся люди в телескопы

Дерзновенной стройке марсиан.

За широко раскрытыми дверьми был виден старый стол с резными тумбами. Корсаков показал, что нам туда. Он уселся за стол, а мы поглазели по сторонам и устроились рядом на обыкновенных стульях, которые отчего-то называются венскими. На столе, на бамбуковой этажерке, на стенах было много непонятного и просто интересного. Например, вырезки из газет с иностранным шрифтом или картинки с пирамидами, статуями, стриженными под ноль древними египтянами и туземцами в перьях. Несколько заграничных вырезок лежало с краю на столе. На одной была карикатура: в зимнем лесу приземлялись летающие машины вроде дирижаблей или вертолётов, только круглыми тарелками и без винтов, а из них выходили деды морозы в коротких полушубках и с мешками. Серьёзные дяденьки в шляпах с удивлением наблюдали за ними. Один, в очках, что-то говорил другому.

Корсаков увидал, что я разглядываю рисунок, и объяснил:

- Здесь написано: "До сего дня я не верил ни в то, ни в другое".

Из-под этой вырезки была видна другая, с громадным осьминогом или кальмаром, ухватившим старинный парусник. Это меня не удивило, потому что про таких осьминогов написано у Жюль Верна или в книге "Тайна двух океанов". Осьминоги и кальмары бывают очень большими, но, конечно, не могут нападать на корабли. Что это предрассудок, было видно хотя бы потому, что рисунок старинный. А лежали вырезки почему-то на листе газеты "Советская Якутия".

Мишка не знал, о чём спрашивать, поэтому вопрос задал я:

- Фридрих Андриянович, а про что будет "Удивительное рядом" в следующем номере?

- Пойдёт материал о том, кто открыл Америку, - ответил Корсаков.

- О Христофоре Колумбе? - удивился я. - А что же здесь удивительного.

- С Колумбом тоже далеко не всё ясно, - сказал Фридрих Андриянович. - Но материал будет о том, кто мог открыть Америку до Колумба.

Я хотел спросить, кто же открыл Америку до Колумба и почему Колумб об этом не знал и стал искать её заново, но тут Мишка опередил меня. Видно, ему так понравилось в редакции, что он спросил:

- Фридрих Андриянович, а где вы так здорово выучились на редактора?

- Нигде, - ответил Корсаков. - Это жизненный опыт и случайное стечение обстоятельств, пожалуй, даже несчастных.

Корсаков рассказал нам, что окончил два факультета - юридический и физико-математический, то есть выучился в университете сразу на физика и на правоведа-законника. Он мог работать и учителем физики, и сыщиком. Учителем ему быть не хотелось, а устроиться в университете, чтобы ставить опыты и самому учиться на профессора как-то не получилось, потому что не хватило места. Поэтому он устроился судебным следователем. Он работал в разных глухих, малолюдных и ещё неблагоустроенных местах, расследовал разные преступления, даже сам, как мы с Мишкой, ходил по следу и задерживал жуликов и вооружённых разбойников. А ещё ему приходилось расследовать несчастные и просто непонятные случаи.

Например, в одном уезде (тогда районы, только не городские, а сельские, назывались уездами) завёлся страшный волк. Этот матёрый хищник нападал на людей, а домашних животных отчего-то не трогал. Число жертв неуклонно возрастало, то есть каждую неделю волк кого-нибудь загрызал. Сначала думали, что он бешеный и скоро сдохнет сам, ведь бешеные животные долго не живут. Однако страшному волку ничего не делалось. Он выскакивал из лесу и кидался на ребят, пасших стадо, или на девушек, работавших в поле.

Однажды он загрыз агронома. Наверное, волк напал потому, что агроном был маленького роста и в очках. Этот волк вообще был подлым трусом и нападал только на тех, кто не мог постоять за себя, хотя был ростом с подросшего бычка, а таких волков обычно не бывает.

Может быть, дело было в том, что как-то волку не повезло: он налетел на землемера, мерявшего поле большим деревянным циркулем. Землемер оказался очень сильным, ловким и смелым. То есть он, наверное, насмерть перепугался, но духом не пал, а стал отбиваться циркулем. Если бы такой громадный циркуль был с иголкой, вроде школьного, волку пришёл бы смертельный скоропостижный карачун, то есть он издох бы на месте. Но на землемерных циркулях иголок не бывает - это просто угол из двух палок.

Поэтому волк, получив разок-другой палкой прямо в пасть, убежал не солоно хлебавши, и с тех пор нападал только на слабых. Ещё был случай, когда ужасный волк напал на ребят-пастушат, а из тех один схватил ружьё. Грозный хищник во мгновение ока ретировался, то есть драпанул, петляя, к лесу, только его и видели. Это было очень странно. Выходило, он знал, что этой палки надо бояться, даже если она не у взрослых, а у ребят одного с нею роста.

Местное начальство устроило облаву, охотники добыли нескольких волков и даже медведя. Вернее, они вышли на медведя случайно, и медведь чуть не добыл их самих, но охотники успели первыми.

Тем временем волк объявился на другом краю уезда и ещё кого-то загрыз. Колхозники были в панике, а милиция в растерянности. Ребят боялись отпускать с лошадьми в ночное или собирать колоски.

Я подумал, что уездным растяпам нужно было сразу привлечь особенных людей - таких, как известный нам с Мишкой капитан Воронов. Да и мы бы сами пригодились в этом деле. Наверное, сначала на волка охотился такой карьерист, как старший сержант Снегирёв из посёлка Клесты, и многие октябрята, пионеры и пенсионеры пропали не за грош. Но я ничего не сказал, чтоб не перебивать, а Корсаков перешёл к самому интересному. Оказывается, он собрал свидетельские показания и понял, что истина где-то вовне, то есть не так-то всё просто.

Во-первых, волк был не только здоровенным, как телёнок, но и вообще не очень-то похож на волка. Взрослые, кто его разглядел, за это ручались, а на Тамбовщине в то время волков ещё водилось много, и колхозники знали волчью натуру. Этот зверь был не серым, а скорее рыжим, с черными полосами, страшной не волчьей мордой, с челюстями пилой и кисточкой на конце хвоста. Повадки у него тоже были не волчьи. Волки обычно хватают зубами, как собаки, за что придётся, а этот зверь старался повалить свою человеческую жертву передними лапами и укусить повыше, чтобы покончить с нею одним ударом. Одна девочка осталась жива, потому что заигралась с ребятами, надела на голову ведро и побежала по полю, видя только то, что под ногами. Тут из-за пригорка вылетел зверь. Он сшиб девочку с ног и попробовал укусить её за голову, но только клацнул зубами по жести, растерялся и убежал. Девочка отделалась лёгким испугом и царапинами от когтей, а один мальчик стал заикаться.

Во-вторых, некоторые свидетели утверждали, что зверь охотится не один. Подальше крутится зверь поменьше, наверное, детёныш. Кое-кто даже говорил, что совсем далеко за зверьми маячит какой-то человек, но разглядеть его никто не мог. О том, кто это мог быть, поползли разные слухи, и в одном колхозе разгромили сельпо и чуть не убили заведующего.

Корсаков навёл порядок и привлёк к ответственности тех, кто покушался на завмага. Только на первый раз он постарался, чтоб ответственность была условная, то есть чтобы хулиганов припугнули и отпустили. Корсаков понимал, что дело в пережитках прошлого и в страхе несознательного элемента перед таинственным зверем. Он старался действовать по справедливости и запрещал кланяться себе в ноги и называть заступником и благодетелем, будь то условно осуждённые колхозники или завмага Левин.

С Левиным Корсаков даже подружился. Левин хотел быть ближе к народу и просил называть себя Лёвиным. Он дал очень полезные свидетельские показания. Корсаков, как говорится, намотал их на ус.

Через какое-то время кассир одного совхоза должен был возвращаться из города Асеева с большой суммой государственных денег. Однако он по какой-то причине застрял в кармановском доме колхозника. Через два дня об этом знал весь уезд. Громче всех об этом рассказывал и возмущался завмага Лёвин. Директор совхоза уже собрался связаться с городской милицией, чтобы кассира доставили в совхоз под конвоем, а если в портфеле обнаружится недостача - чтоб увезли в кармановскую тюрьму. Тут от кассира пришла телеграмма-молния:

"ПРОШУ ПРОСТИТЬ ЗПТ БУДУ ЗАВТРА ВЕЧЕРУ ТЧК ВЛЮБЛЕН МЕЧТУ ВСЕЙ ЖИЗНИ ЗПТ УТРОМ ЖЕНЮСЬ ТЧК ГУЛЯЕМ НЕВЕСТИНЫ ЗПТ БУДЬТЕ ПОКОЙНЫ ЗПТ ПОРТФЕЛЬ СУММОЙ МНЕ ТЧК"

Это значило, что кассир нашёл себе в Асееве невесту, завтра утром зарегистрирует законный брак, вечером вернётся в совхоз, а портфель с суммой государственных денег при нём, в целости и сохранности.

Директор совхоза, говорят, страшно ругался и говорил, что кассир сам будет покоен, как только вернётся. Но до следующего вечера всё-таки решил подождать.

Удивительно, что о телеграмме кассира в тот же день узнала вся округа. То ли он послал не одну телеграмму, то ли почтальон ни в грош не ставил тайну переписки и всё разболтал разным сплетникам вроде завмага Лёвина.

Утром кассир и его невеста Груша зарегистрировали в загсе законный брак, выпили чаю в чайной при доме колхозника, сели в кассирские совхозные дрожки, проверили кассирский портфель и поехали в совхоз. На душе у них было радостно. Под дугою звенел колокольчик. За дрожками развивалась невестина белая фата.

На полпути к совхозу на дрожки из лесу выскочил зверь. Кассир не растерялся и выхватил револьвер с барабаном, но лошадь встала на дыбы, как под Медным всадником, и он свалился на землю. Зверь наступил на кассира, как на неживого, и прыгнул на Грушу, а вылетевший откуда не возьмись некрупный зверёныш ухватил кассирский портфель и бросился в чащу. Но под белой фатой оказался отважный становой, то есть участковый Блинов, и он четырьмя выстрелами из револьвера "Смит и Вессон" уложил большого зверя, прямо решето из него сделал. А терпеливый Корсаков, который всю дорогу провисел под днищем дрожек, высунулся и с первой же пулей застрелил незадачливого четвероногого грабителя. Тот только заскулил.

Однако не всё было кончено. Из лесу раздался выстрел, и белое платье Блинова окрасилось кровью, а сам он свалился с дрожек.

Но злодей просчитался. Он слишком понадеялся на своих зверей и на то, что с кассиром будет одна невеста Груша, и с ними удастся покончить в два счёта. Поэтому он зарядил ружьё дешёвым дымным порохом - у него целый бочонок завалялся, неизвестно с какого времени.

Корсаков увидал, откуда из кустов задымило, и принялся туда стрелять. Патронов он не считал, потому что кроме револьвера "Кольт", с которым ехал наготове, взял в карманы два маленьких абордажных револьвера Альсопа - оружие довольно устарелое, но ловкое в умелых руках. Кассир тоже разобрался, в чём дело, понял, что надо реабилитироваться, то есть возвращать себе доброе имя, и стал палить по кустам из-за убитого зверя.

Раненый Блинов опять оказался не промах. Он так упал, что заметил: с другой стороны к дороги к ним подбирается сообщник преступника с топориком. Сообщник уже собрался швакнуть сзади кассира или Корсакова, только не решил, кого. Но Блинов нашёл в себе силы и последними двумя патронами застрелил негодяя.

Тут ошалевшая от всего этого лошадь понесла, куда глаза глядят. Корсаков понимал, что это случится с секунды на секунду, и поэтому сразу же вывернулся из-под дрожек, несмотря на стрельбу. А кассир, конечно, попал под колесо. Если бы это были не лёгкие дрожки, а хотя бы рессорная бричка, его, конечно же, раздавило бы, как лягушонка, но тут ему повезло в третий раз за одну минуту - недаром говорят, что дуракам везёт. Но всё равно он был уже не боец, а Блинов истекал кровью и остался без патронов.

- Надо было дать ему автомат! - прикрикнул Мишка, которому стало обидно, что отважный Блинов умрёт без толку, а мог бы ещё пострелять.

- Не было тогда автоматов! - удручённо ответил Корсаков.

Но Корсаков и без автомата палил так, что привёл преступника в замешательство, да вдобавок после каждого выстрела вскрикивал: "Ребятушки, окружай! Козлов, слева! Яблонев, справа! Мичурин, с тылу!" Получилось так, что если бы преступник сразу бросился бежать, он бы ушёл, но ему захотелось убрать свидетелей и разобраться, в чём дело, и главное, он понадеялся на сообщника. А тут преступник остался один, растерялся и решил, что его окружают. Он снова бабахнул из кустов, надымил, а Корсаков метко выстрелил и попал злодею в плечо, так что тот уже не мог перезарядить свою охотничью двустволку.

Корсаков закричал: "Коли, ребята! Прикладом его!" - а преступник поверил, что его проткнут штыком или грохнут прикладом. Он сдался и сам выбрался из кустов на дорогу.

Это был бывший помещик Виссарион Гоморров, ещё до революции известный буйным нравом и плохим поведением. У него не было никакого другого задора, кроме охотничьих собак и игры в карты на деньги. Говорили даже, будто бы он отравил свою жену. Азартные игры и толкнули его на преступление. Он задолжал всем соседям, проиграл драгоценности жены, дуэльную пару револьверов и ружьё своего сообщника, псаря Миная Кошкодавова, что, конечно, только к лучшему. Тогда Гоморров придумал вывести собаку-людоеда. Собака должна была навести на всю округу суеверный страх, а Гоморров с её помощью грабил бы кассиров. В одном зверинце, как тогда называли зоопарки, Гоморров давно уже купил пару гиен и ручного волка, и у него на псарне вывелось такое, что и глянуть страшно. Он перезаложил векселя, землю и дом, продал всё, что раньше не проиграл, и даже собак, с которыми охотился на мелкую дичь, раздал долги, сам злой, как собака, но купил волкодавов, догов, бульдогов и пуделей, которые, оказывается, тоже охотничьи собаки. Ему даже однажды сильно повезло в карты, но он решил, что везти ему теперь будет только в злодействе и не стал сворачивать с кривой дорожки. Он продолжил свои опыты, и от маленького, но хитрого и злобного волкогиенопуделя на бульдожьих ногах, скрестив его с договолкодавом, получил щенков невиданно крупной и лютой породы.

Я хотел спросить, как это селекционеры скрещивают между собою разные породы животных (я знал, как прививают на яблоню грушу или персик), но Мишка толкнул меня в бок, чтоб я не перебивал, и пообещал, что сам мне всё объяснит.

Корсаков оказался в затруднительном положении, вроде как в загадке про волка, козу и капусту: перед ним находился перепуганный, но отчаянный и звероподобный Гоморров, кассир по фамилии Шарлетыкин охал, держась за спину, и никак не мог подняться с четверенек, отважный Блинов лежал, бледный как смерть, в белом платье, забрызганном красной кровью, и с веточкой цветка флёрдоранжа на фате, а лошадь ускакала.

- А вы бы Гоморрову велели отвернуться и трахнули бы его пистолетом по голове! - нашёлся Мишка.

- Да, я в тот момент проявил непозволительное прекраснодушие, - согласился Корсаков. - Но я как-то не мог вообразить, что человека, особенно помещика, можно бить по голове сзади.

Тем временем Гоморров понял, что его никто не окружает, и предложил судебному следователю вместе придумать какое-нибудь преступление. Например, застрелить кассира, деньги разделить и сделать вид, что неизвестный преступник, мол, сам убежал, несмотря на всё геройство Корсакова. Гоморров сказал, что ему нужна только тысяча рублей. На неё он с щенками уедет за границу, и постарается продать их в цирк американского дельца Барнума.

"А если нет - с румынскими мазуриками грабить будешь?" - усмехнулся Корсаков, держа злодея на мушке.

"Лучше уж с парижскими, - усмехнулся Гоморров. - В Карамболи пойду".

В общем, стало ясно, что злодей, как бы сказал папа, совсем сдурел, как бы сказала мама, вконец обнахалился, и, как бы сказала Марья Ивановна, разуверился, что человек человеку должен быть не волк, а друг, товарищ и брат.

- Это называется "маньяк", - пояснил Корсаков.

Фридрих Андриянович, не спуская мушки с преступника, помог подняться кассиру Шарлетыкину, подал ему портфель и велел расстегнуть и показать Гоморрову. Но Шарлетыкин, хоть у него страшно болела перееханная дрожками спина, крикнул: "А денег-то нет!" - и стукнул разинувшего рот Гоморрова портфелем по голове. Тот свалился без чувств, а Шарлетыкин, с трудом опять нагнувшись, отобрал у преступника охотничий ножик и стал вязать ему руки припасённой верёвкой, приговаривая, что в пьесе или в романе было бы лучше сначала показать, что в портфеле вместо денег чугунная сковородка из трактира, а в жизни лучше сразу бить. Корсаков тем временем перевязал отважного Блинова фатой, положив ему на рану чистый носовой платок, смоченный из походной фляжки. Тот пришёл в чувства и пообещал, что постарается не умирать - тем более что бывал уже дважды ранен в грудь, один раз на войне, турецкой пулей, а другой раз на дуэли.

- В то время ещё встречались люди, заставшие эти вредные предрассудки, - объяснил нам Фридрих Андриянович. Ведь мы с Мишкой думали, что дуэли закончились ещё в прошлом веке, даже на пистолетах.

Тут со стороны совхоза раздался звон, и на кассирских дрожках к месту боя подлетели колхозники, вернее, рабочие совхоза с ружьями и топорами, а впереди верхами, то есть на конях скакали сам директор, отставной подполковник Шиллер, и его управляющий, князь Вышневолошецкий.

- Как же князю можно было доверять управление колхозом? - удивился Мишка. - Он же буржуй и мог навредить!

- Вышневолошецкие всегда слыли бедными и бестолковыми, так что им можно было доверять, - ответил Корсаков. - Этот был агроном и механик.

Дело было в том, что перепуганная кассирская лошадь побежала в совхоз, а там уже были наготове, зная, что Корсаков и Блинов собрались ловить злодеев на живца, то есть на кассира. А со стороны города Асеева подъехала бричка со свадебными гостями, которые как будто уже с утра попили чаю с кассиром и решили к вечеру наведаться к нему в гости, когда тот извинится перед директором и всё утрясёт. На самом деле это были помощники Блинова и надёжные приятели Корсакова. Фридрих Андриянович понимал, что если злодеи сразу не нападут на кассира, они, как увидят, что за дрожками на дороге появились милиционеры с шашками и револьверами, сразу догадаются, что это ловля на живца и пиши пропало.

Приятель Корсакова доктор Иванов (с ударением на второй слог, так тогда порой говорили) осмотрел Блинова и сказал, что он, наверное, будет жить. Доктор Иванов уселся в бричку с раненым Блиновым, и переодетый пьяным извозчиком милиционер помчал их в асеевскую горбольницу. А Вышневолошецкий поскакал вперёд, чтобы в больнице всё приготовили.

Все остальные тем временем рассматривали убитых и ахали. Особенно всех поражала большая гиеновидная собака, но и на маленькую глядеть было страшно - челюсти у них были как у крокодилов. Маленькая была бульдогообразной волкогиенопуделихой, от которой Гоморров получил своих человекодавов, а саму её надеялся использовать для подхвата портфелей с деньгами. Про застреленного псаря Миная Кошкодавова Шиллер сказал, что в Кошкодавьем роду все были каторжники и мошенники, но и то устыдились бы, что выродились в этакого душегуба. А про связанного помещика Гоморрова никто и не знал, то сказать. Совхозные колхозники только шептались и крестились, как старушки.

Корсаков решил отвезти преступника в асеевскую тюрьму. Гоморрова посадили в дрожки, Корсаков сел рядом с ним, а лошадью правил один колхозник с топором, хотя лучше было бы поменять его на милиционера. Директор совхоза Шиллер поехал с ними верхом. А помощник Блинова и приятели Корсакова остались дожидаться подмоги из города и составлять протокол.

В дрожках Гоморров пришёл в себя, поведал Корсакову, как было дело, и сказал, что Сибири не боится. Он вообще был, как говорится, с приветом. Непонятно, как его не съели собственные собаки. Корсаков хотел его пристыдить, но Гоморров прямо связанными руками выхватил из-за сапога маленький однозарядный пистолет "дерринджер", стреляющий очень большими пулями. Одна такая пуля разбивает голову вдребезги. Пуля ударила Корсакова в грудь, и он упал с дрожек. Негодяй стукнул дерринджером колхозника по шапке, спрыгнул на землю и дал дёру в лес. Директор совхоза Шиллер в это время уехал вперёд, что было неправильно, и когда обернулся и вытащил револьвер, Гоморрова и след простыл.

Но Корсаков не был ни убит, ни ранен. Пуля Гоморрова попала в его фамильный серебряный портсигар. Мама правильно говорит, что старинные вещи - это не мещанство, а очень хорошо. Если бы у Корсакова не было фамильного серебряного портсигара, а кармане просто лежала бы пачка папирос, мы бы с ним не разговаривали.

- А где этот портсигар? - спросил Мишка.

Нам с Мишкой не терпелось посмотреть на отметину от пули дерринджера, но Корсаков только плечами пожал.

Главное, что в ту минуту он вскочил на ноги, выхватил револьвер и бросился в погоню, ни на миг не упуская Гоморрова из виду, а уже за ним хрустел кустами колхозник с топором и страшно ругался.

Негодяй бежал, не разбирая дороги...

- И провалился в трясину! - крикнул я, не удержавшись.

Корсаков покачал головой:

- Там не было болота. Но всё равно он далеко не убежал. В лесу колхозники вырыли ямы на волков, и он провалился в одну.

- С кольями? - встрял уже Мишка. - Нам рассказывали про одного жулика и диверсанта, который выпрыгнул из окна в сугроб и налетел на лопату.

- Не было там кольев, - снова покачал головою Корсаков. - Мы даже волка хотели взять живьём. Поэтому я велел делать ловушки несмертельными. Мы же не звери, правда?

- Правда, - согласился Мишка. - Мы хорошие люди, советские. Но я бы с врагами не цацкался.

- А я хотел как-нибудь иначе, - строго сказал Корсаков. - Я считал, что преступник заслуживает суда, а неизвестное животное - научного исследования. Кроме того, была угроза, что в ловушки могут проваливаться мирные обыватели. Так однажды и произошло. Хорошо, что этого человека на следующий день нашли и освободили. Мне кажется, правосудие не должно торопиться, чтоб исключить угрозу ошибки.

Мы с Мишкой согласились, что так гораздо лучше, чем ловушки со смертельными кольями или судебные ошибки, раньше случавшиеся довольно часто.

- Мы услыхали за деревьями хруст и вскрик, - рассказывал дальше Корсаков. - И поняли, что негодяй провалился в волчью яму. Сначала мы помедлили, опасаясь, как бы он не залёг на дне с револьвером. Хоть я, признаться, не меньше опасался, что он, мучимый страхом возмездия, застрелится. Но потом мы всё же заглянули в яму и увидали, что преступник свалился вниз головой и свернул себе шею.

- И поделом! - сказал Мишка. - Сколько советских людей своими крокодилами затравил, фашист, и только ради тренировки!

Я спросил, куда подевались остальные собаки, но Корсаков ответил, что тёмные колхозники, узнав про преступления Гоморрова и Кошкодавова, сожгли гоморровский дом и псарню, а щенков гиеновидной волкособаки утопили в пруду.

- Это они зря! - сказал Мишка. - Может, их можно было воспитать, чтоб они не были людоедами, а приносили пользу.

- Конечно зря, - согласился Корсаков. - Дом был заложен-перезаложен, и кредиторы остались ни с чем.

Я сначала не понял, какие в нашей стране могли быть кредиторы и векселя, но сообразил, что на бричках, дрожках и шарабанах ездили, когда у нас ещё были частные магазины, а последних капиталистов называли нэпманами.

Корсаков сказал, что Блинов поправился и был награждён орденом с бантом, что о деле этом писали в газетах, но тогда писали о многих интересных событиях, и про тамбовского волка довольно быстро забыли. Один известный столичный писатель заявил в газете, что хочет написать уголовный роман о Шайке Волка, но другие писатели стали над ним смеяться и говорить, что не время сочинять уголовные романы, когда надо писать о трудящихся. Он расстроился и бросил эту мысль.

- Вот поэтому у нас так мало детективных книжек! - сердито сказал я. - Если кто может писать интересно, его бранят и заставляют писать о трудящихся те, у кого вообще ни о чём не получается, как в рубрике "Фантастика - романтикам" в журнале "Удивительное - рядом".

Правда, сказал Корсаков, о Шайке Волка прочли в газетах французы и напечатали какую-то французскую книжку, но вышла просто чепуха на постном масле. Дело было отчего-то под Иркутском, кассир Петрович со своей невестой Ивановной убивали волка, пока на дрезине ехали в Читу, а потом они гнались на лёгком катере по Байкалу за разбойником Нигилистовым, который хотел сбежать в Китай с царскими бриллиантами. В конце концов Нигилистов пытался затопить иркутский оперный театр водами Байкала, но сам утонул в подвале.

В общем, по-настоящему прославиться героям не удалось из-за бездарных писателей, зато Блинов, как выздоровел, женился на дочери директора совхоза, а кассиру Шарлетыкину вправили спину, и ему тоже нашлась невеста - дочка Вышневолошецкого, хотя тому очень не нравилось, что она будет писаться Шарлетыкиной.

Корсаков не женился. Ему нашлось другое дело. Ему предложили с повышением поехать на Кавказ, где в то время водилось много разбойников. Там с ним тоже случилась удивительная история, хоть не такая длинная, как история тамбовского волка, но уже совсем непонятная.

Однажды ему сообщили, что мелкий жулик доложил, куда следует, о чужом преступлении. Этому жулику позволяли заниматься мелким жульничеством за то, что он ябедничал на других. Царские полицейские так иногда поступали, потому что им самим было лень искать концы. После революции тоже так делали, потому что опытных милиционеров было мало, а жуликов и нэпманов пруд пруди. Сейчас, конечно, совсем другое дело, и милиция стала бороться даже с мелким хулиганством и невежливостью.

Жулик сообщил, что разговорился в чайной с одним казаком, только не кубанским, а терским, и тот рассказал, что в соседней станице казаки убили немцев и это скрывают.

- Тамошний урядник, разумеется, зная нравы, уверен был, что станичники будут запираться до последнего и к ним на хромой козе не подъедешь...

- А что такое урядник? - перебил Мишка Фридриха Андрияновича, который так и сыпал непонятными устаревшими словами.

- Вроде сельского участкового, только пониже, чем становой. Урядники подчинялись становому, а становой заведовал станом. Это вроде опорного пункта, где сидит участковый и собираются бригадмильцы. Разбираться они сами не стали, с самого начала доложили в уездный город, а уже исправник мне и говорит...

- А кто такой исправник? - удивился я, что при нэпе кроме Наркомпроса и Моссельпрома отчего-то было столько совсем старых, ещё дореволюционных слов.

- Это вроде начальника районной милиции. То есть уездной. Обращается он ко мне: "Любим Адамович, у нас тут народ своевольный, чай не тамбовские. Зато вас ещё в лицо мало кто знает. Придётся идти в разведку, что не проще, чем к туркам..."

- Кто такой Любим Адамович? - спросили мы с Мишкой в один голос.

Корсаков поглядел на нас, потом на двери, по сторонам и, наконец, как будто в себя. Он тяжко вздохнул, будто бы у него кто-то умер и сказать об этом было трудно, что называется, из-за комка в горле.

- Меня тогда звали Любим Адамович Крафт... - горестно произнёс наш новый знакомый.

Мишка нахмурился. Я понял, что он хочет спросить, отчего это Корсаков раньше был Крафтом. А делать этого было не нужно. Ведь если Корсаков, как Мишка подумал, шпион или ещё какой-нибудь затаившийся враг, вроде учителя Лейбедева из истории про чекиста Данилова, Корсаков, как говорится, соврёт и не дорого возьмёт, а мы его спугнём. Я даже поглядел под стул, потому что вспомнил, как Лейбедев пытался сбросить Данилова в люк.

Неожиданно Корсаков заговорил как будто с насмешкой:

- В наше время, когда мы одной ногой стоим на пороге космической эры и подчинили себе атомную энергию, кажется, что ещё немного - и все тайны мироздания откроются нам, и люди станут как олимпийские боги...

Мишка, видно, совсем запутался и не мог понять, что общего между Олимпийскими играми для молодых спортсменов и богами для старушек, ведь старушки терпеть не могут беготню, спортивные трусы и девушек в брюках.

А Корсаков снова вспомнил непонятные стихи:

- Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час видений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес...

- Кто я? - спросил Корсаков словно самого себя, глядя сквозь нас, будто мы были оконным стеклом, за которым расстилался печальный вид. - Я не странник, я даже не беглец. Я потерпевший кораблекрушение. И наука не в силах объяснить, что со мною произошло. И никакая сила не возвратит мне прежнего мира, даже если вернёт меня туда, откуда вырвала... Итак, позвольте мне довести мою повесть до логического завершения...

Мы с Мишкой сидели, как замороженные, хотя, конечно, в головах у нас крутились разные неприятные мысли о том, что Корсаков, наверное, не наш человек и всё ему в нашей стране чуждо и не нравится.

Но мне почти сразу же стало видно, что Корсаков печалится именно из-за того, что его могут не понять, а сам он наш человек, хороший, только с ним случилась какая-то ошибка. Я снова вспомнил, как мы с Мишкой слушали историю про честного чекиста Данилова, и спросил, не спрятался ли бывший Крафт от перегибов.

Он печально покачал головой:

- Вы даже не можете вообразить, насколько я бывший... Но в политику я никогда не лез, Бог миловал! И жил только на жалованье!

Этого он мог бы и не говорить, ведь не на зарплату живут одни расхитители и жулики.

- Это было ещё до революции, - сознался Фридрих Андриянович, то есть Любим Адамович. - А урядник и становой пристав - это вроде как участковые, только сельские и царские.

- Понятно, вроде наших знакомых Клестова и Снегирёва, - сказал Мишка. - Они участковые в посёлке Снегири и посёлке Клесты, знаете такие? Мы с ними расследовали дело о ночных шарах. Они летают, как живые, и светятся.

Корсаков прямо подпрыгнул на стуле и попросил, чтобы мы рассказали про эти шары. Мы рассказали, как вышли с младшим лейтенантом Клестовым на след Андрюшки из архитектурного, Васьки из медицинского и других озорников в остроносых ботинках, и как наш Клестов оказался мировым мильтоном европейского уровня и ничего им не сделал. Корсаков даже огорчился, что всё объяснилось просто, без марсиан.

А я удивился не меньше, только из-за этих шаров забыл спросить. Ведь выходило, что нашему Корсакову очень много лет, если он работал ещё до революции. Правда, люди выглядят по-разному. Порой выясняется, что какой-нибудь лысый дяденька всё ещё где-то учится и готовится к экзаменам. А стройный и сильный человек оказывается, как говорится, ровесником века. Про такого в стихах сказано, что последнюю из школ он отшагал с винтовкой.

Фридрих Андриянович, то есть Любим Адамович рассказал нам дальше, как он переоделся персидским купцом и поехал через подозрительную станицу. Он очень боялся, что там найдутся люди, которые знают персидский язык и персидских купцов лучше него, но всё обошлось. На худой конец Корсаков, то есть Крафт готов был объяснить, что он индийский купец, а в Персии только проездом. Конечно, если бы Крафт не был опытным следователем, он бы ничего не узнал, потому что жители станицы боялись царской полиции. Но Крафт умел, как настоящий разведчик, вытянуть из человека, что называется, всю подноготную и чтоб он сам не понял, как и зачем проговорился.

Станичники понемногу проговорились купцу, что недавно за околицей сел аэростат.

- Аэроплан? - переспросил я.

- Нет, аэропланов тогда ещё не было. Только воздушные шары. Поэтому всё, что летает, называли аэростатами. Просто не знали другого слова. Вернее, даже я не знал. А казаки говорили "машина", потому что машиной называли паровоз.

Мишка внимания не обратил, а я снова очень удивился: ведь я помнил, что аэропланы появились ещё довольно за много лет до революции. Например, Крокодил из старой-престарой сказки, когда его прогнали из Петрограда, вскочил в аэроплан и полетел, как ураган - в Африку. Допустим, при царе и капиталистах всё было отсталым, рожь и пшеницу жали серпами, ходили конки и ездили извозчики, автомобилей и даже простых трамваев не хватало - на них катались только богатые. Но Корсаков - сразу видно, передовой учёный, и главные новости науки и техники должен был узнавать одним из первых.

Корсаков-Крафт поднялся из-за стола, взял с подоконника поднос со стаканами и двумя бутылками боржома, переставил на стол и предложил нам. Я почти не сомневался, что перед нами всё-таки хороший советский человек, но всё равно побаивался: вдруг он всё-таки шпион, а в одной из бутылок яд или кислота? Но Мишка сказал: "Наливайте, большое спасибо!" И мы с ним взяли по стакану боржома, прохладного от окна. Мишка мне потом объяснил, что сомневался в Корсакове гораздо больше моего, но что боржом может быть отравлен - как-то не подумал, потому что бутылки были под жестяными крышками, а насчёт специального шпионского боржома он как-то не сообразил. Корсаков-Крафт проглотил какую-то таблетку и запил боржомом из той же бутылки. Я тоже не сообразил, что таблетка может оказаться шпионским средством от яда, и решил, что пить можно. И немедленно выпил.

Корсаков-Крафт нахмурился, как будто без толку ломал голову над задачей, и рассказал, что небесная машина, по словам станичников, была из серебристого металла и имела форму наконечника стрелы. Из неё вышли смуглые люди в меховых костюмах. Они говорили на непонятном языке и совсем немножко, потому что им было трудно дышать. Их было трое, и все они умерли в тот же вечер. Станичники решили, если сообщить об этом уряднику, становому или исправнику, те скажут, что казаки сами убили немцев, и хлопот не оберёшься. Поэтому немцев они закопали, а машину раздербанили. Из неё вышли железки на ворота и другие полезные в хозяйстве вещи.

- Несколько полос серебристого металла я видел... - сказал бывший царский судебный следователь.

- Это был алюминий? - прищурился Мишка, ведь про роль алюминия в народном хозяйстве нам только сегодня рассказывала в школе.

Крафт покачал головой:

- Это была белая жесть.

Могилу непонятных людей так и не нашли. Дело в том, что закопали их не на кладбище, а подальше от греха. И случилось это года за три до того, как человек из другой станицы проговорился про своих соседей жулику, а тот наябедничал. Тем временем началась война, и многие станичники отправились воевать с турками. Те, кто взялся закопать иностранцев, уже погибли. Крафт остался ни с чем.

Но тут ему последовало новое назначение с повышением.

- Дело было в августе тысяча восемьсот девяносто первого года... - продолжил Корсаков, то есть Крафт, и тут мы с Мишкой догадались, что довести до логического завершения - это значит, рассказать такое, что совсем уж на голову не наденешь.

Крафту к этому времени было уже довольно много лет. Он как раз получил новую звёздочку и стал называться надворным советником. Это звание вроде подполковника, но не для военных. Оказывается, царские офицеры и сыщики тоже носили пятиконечные звездочки. Мы с Мишкой этому сильно удивились, ведь удивляться, что нашему новому знакомому, наверное, больше ста лет, уже никакой удивлялки не хватало.

Любим Адамович получил назначение в другую губернию, но продолжал заниматься тем же самым. Он расследовал всякие преступления и несчастные случаи. Например, когда кто-нибудь тюкал другого топором на ярмарке или сам тонул в реке. Однажды Крафт вместе с царскими полицейскими изловил целую шайку разбойников с большой дороги, но в ней не было ничего удивительного.

Мишка спросил, удобно ли ему было работать с городовыми, если городовые, как известно, только подкручивали усы, отдавали честь помещикам и капиталистам и раздавали подзатыльники всем остальным. Крафт ответил, что в любой работе имеются недостатки, но вообще городовые не затем стояли на улицах. Кроме того, городовые служили в городе, а за городом служили сельские стражники. Я подумал, что младшему лейтенанту Клестову из Снегирей, наверное, понравилось бы называться сельским стражником, потому что он понятливый и в милиции у него висит плакат "На страже социалистической законности". Только от стражнической алебарды он, конечно же, отказался бы, потому что она помешает ездить на мотоцикле.

Однажды Крафту сообщили, что в лесу на излучине реки упал метеорит.

- Это было на Подкаменной Тунгуске? - спросил я, такой же уверенный, как Мишка насчёт алюминия.

- Это было на реке Чусовой, - ответил Крафт.

Любим Адамович сел на лошадь и поехал с урядником, лесным объездчиком и свидетелями на место падения. Все, кроме него, знали только то, что с неба, случается, падают камни, а почему это случается - бог ведает, и учёные люди как-нибудь объяснят. А Крафт удивился, пожалуй, больше всех остальных. Он знал, что метеорит - это камень или слиток железа, который летит в холодном космическом пространстве, а в земной атмосфере раскаляется, наполовину сгорает, но когда стукнется о землю, быстро остывает. Но когда они в лесу подъехали к метеоритному кратеру, оттуда светило красным, будто бы жарко тлели угли большого кострища. В кратере лежала наполовину зарытая в землю ноздреватая глыба аршина два в диаметре. Хоть она упала дня два назад, приблизиться к ней оставалось горячо, точно к раскалённому железу в кузнице или к догорающей дотла избе. Урядник плюнул в неё - плевок испарился, не долетев. А суеверный свидетель, охотник Иванов (с нормальным ударением) испугался, что их за это зашибёт на месте молнией, чтоб не плевались в небесный камень.

Путешественники отошли подальше, на берег реки, встали лагерем и заночевали. Но на следующий день продолжилась та же чепуха на постном масле. Оказалось, что глыба стала много меньше, и жар источала не так далеко, но не остыла. Она словно перегорала. Поверхность у неё всё равно была красной, как расплавленное стекло, хотя потемнела и пошла серыми пятнами. Урядник снова поплевал в метеорит, но плевки так и не долетали, превращаясь в пар.

На третий день метеорит оказался скорее серым с красными прожилками и величиной с большой арбуз. Плевки урядника шкворчали на нём, как на горячей сковородке. В темноте светились одни прожилки.

На четвёртый день от прежней раскалённой глыбы остался только шар удивительного бледно-голубого цвета. Он был размером с глобус, из-за которого мы познакомились с Крафтом, и только тёплым, а не горячим. Любим Адамович смело достал его из кратера, положил в мешок, и поехал в город.

В городе он показал своё открытие учёным из горного училища. Уровень науки тогда был, конечно, много ниже сегодняшнего, потому что у нас был царизм, а в остальном мире - ещё XIX век. Но всё равно Крафт отыскал самых лучших геологов на всём Урале, не хуже столичных. Некоторые из них даже учились в главных русских университетах и за границей, а всё равно работали на Урале, хотя их туда не ссылали царские жандармы и не распределяли, как теперь. Это были учёные, что называется, по зову сердца. Они очень хорошо разбирались в минералах и знали всё, что науке было тогда известно про метеориты.

Как и догадывался Крафт, геологи не могли объяснить удивительное поведение голубого метеорита и не понимали, из чего он состоит. Они попробовали отколупнуть несколько кусочков и провести химический анализ. Результаты анализа менялись каждый час, будто бы это была сначала окись платины, а потом железная окалина, превращавшаяся на глазах во что-то вроде сахара, а кусочки как будто испарялись. Когда попробовали выяснить химический состав этих испарений, оказалось, что кусочки тают совсем в ничто. Может быть, оно и не так, но у тогдашних учёных не имелось другого оборудования. При этом сам метеорит не таял и не думал остывать до конца.

Тогда Любим Адамович принял решение распилить метеорит на новейшем камнерезном станке. Он взялся за это сам, как отважный эпидемиолог, прививающий себе малоизученную болезнь, чтобы найти от неё лекарство. Всех остальных он попросил покинуть лабораторию и держаться подальше.

Сначала из-под камнерезного круга сыпались тёплые голубые опилки, потом лиловые, погорячее. Любим Адамович ожидал, что в самой середине метеорита может оказаться даже что-то вроде вулканической лавы или вырвется пламя. Но вместо этого из распила показалось удивительное сияние, непохожее на знакомый нам солнечный свет или на обычные цвета радуги. Любим Адамович пожалел, что наука и техника ещё не доросли до движущейся цветной фотографии и даже обычную ему сейчас не сделать. А голубой метеорит вдруг превратился в сияющий шар и с треском взорвался...

Когда Любим Адамович Крафт очнулся, оказалось, что он неизвестным науке образом попал из прошлого в наше время. Причём попал он не целиком, а просто-напросто всё то, что было у Крафта в голове, теперь оказалось в голове у гражданина Корсакова, который попал под автомобиль "ЗиМ" и этой головой ударился.

Мишка сказал:

- Это называется "сознание", поэтому людей, которые сначала думают, а потом делают, называют сознательными.

Тут я на Мишку шикнул, и даже добрый Любим Адамович сказал, что несознательно перебивать на самом важном месте.

Любим Адамович так и не узнал, что стало с его старым телом и куда подевалось сознание Корсакова. Никаких бумаг, проливающих свет на то, умер ли старый Крафт от опыта или позже, новому Корсакову так и не попалось, как ни искал. И даже никаких известий о находке метеорита и опытах над ним не осталось. Крафт очень надеялся, что сознание прежнего Корсакова не умерло и очутилось в дореволюционном Крафте, и так они и остались жить вместе.

Теперь нужно было осваиваться в будущем, то есть в наше настоящем. Оказалось, у Корсакова не сложилось семьи, зато у него была хорошая, просторная комната и боевые награды. В больнице и дома, поправляясь, бывший Крафт понемногу разбирался в нашем времени. Всё ему приходилось непривычно. Вдобавок непонятно было, чем теперь заниматься.

Корсаков до аварии был инженером и работал в институте ГИПРОПЛАСТ. Даже взрослые и довольно учёные люди, если впервые слышат это название, сначала думают, что в этом институте проектируют каналы или какую-нибудь ирригацию. Приходится им объяснять, что ГИПРО - это не "гидро", как они подумали, а "Государственный институт проектирования". "Гидро" по-гречески значит "вода", но вода тут ни при чём. А ПЛАСТ означает "пластические массы", то есть пластмассы. В ГИПРОПЛАСТЕ придумывают и испытывают новые пластмассы или разные пластмассовые изделия. Например, проектируют пластмассовые, но настоящие автомобили, в которых железной только и будет, что ходовая часть от самого передового автомобиля "Волга". Они похожи на суда с подводными крыльями и на машины будущего, как их рисуют в журналах. Довольно скоро эти пластмассовые автомобили появятся на улицах, а иностранцы будут оглядываться на них и завидовать.

Всё бы хорошо, но Крафт не очень хорошо разбирался в нашей химии, а чем занимался в институте прежний Корсаков, он понимал и вовсе с трудом. Полукрафт-Полукорсаков поговорил в институте с разными людьми, которые его, понятное дело, узнавали, а он их нет, и понял, что нужно, как говорится, найти свою нишу, и такой нишей может стать научная фантастика. К счастью, один знакомый знакомого знал кого-то из редакции журнала "Инженер и человек", а журналу как раз потребовался хороший инженер, который был бы интересным человеком и любил фантастику. Корсаков уволился из института, в заявлении написав, что после травмы забыл специальность. Заявление он написал с дореволюционными буквами.

В журнале тоже сначала было не очень просто, ведь Корсакову-Крафту было не всегда понятно, что нужно людям в наше время. Но товарищи нашли у него много полезных талантов. Например, он сам переводил с немецкого, французского и английского языка и даже с русского на немецкий. А ещё он вспомнил, какие шаржи и карикатуры рисовал, когда был Крафтом, и какие весёлые истории в картинках делал, вырезая рисунки из журналов и наклеивая в тетрадки с собственным хулиганским текстом. Всему этому он научил художников редакции. А главное, Корсаков убедил редакцию, что нашим читателям нужны здоровые сенсации, то есть потрясающие новости и невероятные истории с полезным зерном, если их, конечно, отделять от плёвых, нездоровых сенсаций - всякого вранья и страшных историй вроде глупых выдумок из пионерского лагеря. Так он стал редактором рубрики "Удивительное рядом". Иногда ему и всей редакции устраивали нагоняй, потому что разные начальники по-разному думали о том, какие сенсации здоровые, а какие нет. Но журнал из-за этой рубрики читали всё больше.

Была у Корсакова одна печаль. То есть, конечно, ему и так было печально, хоть он попал из своего невесёлого времени в наше, гораздо лучшее. Но по работе его очень огорчало, что наши писатели сочиняют маловато интересной фантастики. Тогда он сам сочинил повесть о человеке, проводившем опыт и очутившемся в теле человека будущего, много-много лет вперёд. Он пытался эту повесть издать, но ему объяснили, что это нездоровая сенсация и такую книжку в нашей стране издадут, когда читатели будут готовы, лет через десять, и то, если автором будет прогрессивный заграничный писатель. Корсаков понял, что дал с этой повестью маху, но духом не пал и принялся сочинять другую, в которой прогрессивные иностранцы переносились уже не во времени, а в пространстве - целым городком на дикую планету, где им придётся сражаться с летучими спрутами и с улетевшими вместе с ними фашистами...

Тут в кабинет постучались, и к Корсакову зашёл советоваться художник. Такими художников часто изображают на картинках или в кино. Если прежние художники были с бородками, с палитрами, в бархатных блузах, с бантом на шее и лопухастых беретах, то теперешние - это молодые люди в ковбойках и со свёрнутыми ватманскими листами. Чем и когда они рисуют - непонятно. Кажется, что они только ходят с этими ватманскими листами по кабинетам и спорят с разными начальниками и друг с другом. И выходят у них обычно не картины с кувшинами и грушами, а какие-нибудь афиши для кинотеатров. Этот художник, правда, был в узеньком костюме с узеньким галстуком, и принёс он, должно быть, журнальные картинки. Корсаков сказал:

- Простите, дети, мне пора исполнять свою должность. Служба такая! Стихи про марсиан выйдут в ближайшем номере. Честь имею кланяться!

Мы попрощались, оделись и вышли из теремка. На улице уже сгущались февральские сумерки. Мне стало грустно за потерявшегося Крафта, а Мишка обиженно говорит:

- Выходит, он нам заливал битый час?

- Не заливал! - не согласился я.

- Значит, свистел! - упёрся Мишка. - А мы, как лопоухие, слушали.

Он очень рассердился, сказал, что Корсаков или свино, или с приветом, что мы, как дураки, развесили уши, и про Крафта, то есть Корсакова больше и знать ничего не хотел.

Мы шли, Мишка рассказывал, как здорово на будущую зиму было бы устроить в нашем дворе хоккейную коробку, как, например, сделано в Староалтынном переулке. Ведь почти у всех ребят есть коньки, а денег на клюшки можно выпросить у родителей или накопить. Играть в хоккей - куда интереснее и взрослее, чем перекидываться снежками, если, конечно, не устраивать настоящую "Зарницу" со снежной крепостью. Да и ждать с осени до весны футбольной погоды скучно, и теряешь форму, то есть разучиваешься.

Я слушал, соглашался, но думал, что если Корсаков это всё придумал, он очень интересный писатель. Хорошо было бы его, как говорится, перевести с повышением. Его надо было бы сделать самым главным редактором скучного журнала "Удивительное - рядом". И весь этот журнал бы стал не хуже, чем рубрика "Удивительное рядом" в журнале "Инженер и человек". А если он и вправду Крафт и ничего не выдумал, то его надо бы пожалеть, и всё равно назначить в "Удивительное - рядом", ведь он знает столько интересного и всё равно хороший редактор. Хотя, наверное, и жалеть его особо не стоит - ведь он попал из тёмного прошлого не в другое прошлое, а в наше время, где столько хорошего.