Мы с Мишкой и все тайны СССР (сборник)

Как мы с Мишкой снимались в кино

Седьмого ноября мы с Мишкой и со всеми нашими домашними пошли на демонстрацию трудящихся. Я думаю, довольно странно, что так принято говорить - ведь на демонстрации вместе с трудящимися ходят и учащиеся, и пенсионеры. Но с другой стороны, даже в школьных стихах говорится:

Трактористу слава в поле,

А твоя работа - в школе.

Труд твой тоже на виду.

Слава честному труду!

То есть учащиеся - те же трудящиеся. А пенсионеры были трудящимися раньше, иначе бы не получали трудовую пенсию.

Правда, в нашей стране попадаются ещё тунеядцы, на которых рисуют обидные карикатуры. Тунеядцы, конечно, тоже не прочь пойти на демонстрацию - им нравится шататься или, как ещё говорят, околачиваться там, где многолюдно и весело, хоть они этого веселья не заслужили. Но тунеядцев мало. К тому же их попугайские костюмы, платья и причёски слишком заметны, и трудящиеся, которые худо-бедно терпят слоняющихся тунеядцев на обычных праздниках, погнали бы их с такого весёлого, но серьёзного дела, как демонстрация. Поэтому если на демонстрации появляются тунеядцы, они, должно быть, приходят в обычной одежде, без пёстрых галстуков, аккуратно причёсанные, держатся в сторонке или, наоборот, в самой гуще и поют обычные хорошие песни, без кривляний и завываний, вместе со всеми, как те же хулиганы.

Утро выдалось на удивление погожее. Какой-нибудь писатель вроде Скребицкого - например, Мамин-Сибиряк или Соколов-Микитов - сочинил бы про него упражнение по русскому языку. Солнце светило, почти как на Первое мая. Трудящиеся граждане вышли на улицу в новых чёрных и тёмно-синих пальто нараспашку, сдвинув на затылки зелёные и коричневые шляпы. Трудящиеся гражданки тоже не застёгивали свои синие китайские плащи. Кое-кто был просто в пиджаке, а иные ребята шагали даже в одних клетчатых фланелевых рубашках или школьных гимнастёрках. Правда, понятно было, что они идут без старших, иначе те послали бы их одеться потеплее.

- Сто лет такого дня не бывало! - говорил весёлый инженер дядя Толя, наш сосед. Он скоро должен переехать на новую просторную квартиру, потому что прославился.

Мы с Мишкой шли в группе трудящихся, которая несла портрет товарища Георгия Георгиу-Дежа, и вместе с другими пели песню про родную винтовку и про бронепоезд, который стоит на запасном пути. В песне поётся "на запáсном", как будто с ошибкой, но мой папа нам объяснил, что так говорят железнодорожники - совсем как моряки, которые говорят "компáс" и "штормá". Потом запели песню про Катюшу, но на неё больше налегали трудящиеся гражданки.

Ноябрь тёк рекой нарядной по широкой мостовой, совсем как май. Вместе с трудящимися плыли красные знамёна и белые портреты, розовые цветы из папиросной бумаги на зелёных палках и воздушные шарики, похожие на разноцветные полупрозрачные икринки. На ребятах алели пионерские галстуки. Дошкольники сидели на плечах у взрослых и размахивали красными флажками. Какой-то военный в сером форменном пальто и фуражке с малиновым околышем узнал моего папу и крепко пожал ему руку.

А потом погода быстро испортилась. Подул ноябрьский ветер, набежали серые тучи, посыпалась из них ледяная крупа. У нас с Мишкой озябли руки и уши. Ребята в рубашках и граждане в пиджаках побежали домой. Моя сестра Майка сказала, что так и заболеть недолго, и мама велела мне застегнуться. Взрослые стали расходиться кто куда. Мои родители пошли в гости к тому военному с малиновым околышем. "Поговорить о былом", - сказал папа. Нас с Мишкой и мою сестру Майку повела по домам Мишкина мама.

На улицах оставалось ещё довольно много народу, но настроение у всех портилось на глазах из-за коварной погоды. Какой-то гражданин в новом чёрном двубортном пальто развернул на перекрёстке гармонь. Однако знакомый нам постовой сержант Бакланов подошёл к нему и сказал:

- Дядя, сдует! - и посоветовал идти домой.

Продавщицы мороженого, у которых было с утра весёлое, улыбчивое настроение и бойко расходился товар, нахмурились и жалели, что им по должности не положено сразу собраться и уйти.

Ветром с настоящей позёмкой по мостовой прокатило сорванный со стебля розовый бумажный цветок, словно до последнего державшийся на одном из чёрных деревьев. И стало ясно, что праздник заканчивается, хоть впереди вечерний салют, а золотая осень ушла безвозвратно. Конечно, меньше, чем через год, небо станет голубым по-осеннему, а деревья оденутся в золото и багрец. Но это будет уже другая осень, и мы поначалу даже будем ей не рады и погрустим об ушедшем лете.

Думая об этом, я нечаянно вздохнул, а Мишка хлопнул меня по плечу и пальцем показал на красный шарик в сером небе. Он летел навстречу низким зимним тучам. Понятно было, что он когда-нибудь лопнет или сдуется, как все остальные улетевшие воздушные шарики. Но мне представилось, что этот шарик залетит в холодную-прехолодную тучу, замёрзнет и расколется с ледяным звоном. И с неба посыплются красные осколки, вроде заледеневших лепестков. Я хотел сказать, что цветы печальны, когда падают, а шарики - когда улетают.

Но тут женский голос негромко, но совсем поблизости радостно произнёс:

- Какой кадр, Ника!

А мужской голос ответил:

- Да, берём!

Это были гражданин в сером плаще "реглан", со спрятанной застёжкой, и гражданка в красном пальто, ярком, как у моей сестры Майки, оба в очках. И шляпы на них были нарядные, прямо как у наших соседа и соседки со второго этажа: у него мягкая, с переливчатой лентой, а у неё - с сеточкой в чёрных кружочках вроде праздничного конфетти. Ещё у гражданина поверх пальто был накручен шарф, такой многоцветный, что гражданин в своих очках смахивал на интуриста или на закоренелого тунеядца, решившего сойти за доктора или учёного из кинофильма.

Гражданка в красном пальто сказала Мишкиной маме:

- Гражданка, ваши два мальчика очень киногеничны!

- То есть они отлично смотрелись бы на киноэкране, - тут же пояснил гражданин в цветастом шарфе, увидав, как Мишкина мама нахмурилась от непонятного слова.

Мишкина мама с подозрением ответила:

- Да вы и сами, граждане, хоть сейчас в артисты!

Она взяла Майку за руку и говорит нам с Мишкой:

- Идём!

Но гражданин в цветастом шарфе заявил напрямую:

- Мы не артисты. Мы киноработники. Сейчас мы ищем двух мальчиков для картины под рабочим названием "Приморская сказка".

- Не "Приморская", а "Седьмая", - поправила его гражданка.

- Ещё двадцать раз переиначат! - ответил ей гражданин, а дальше говорит: - Значительную часть материала мы снимем будущим летом в Ялте. Но сейчас нам предстоят съёмки в павильоне.

- Ваши мальчики идеально подходят на роли маленьких пажей! - перебила его гражданка, словно ей надо было непременно самой сообщить хорошее.

- Не пажей, а форейторов! - поправил её гражданин.

- Не должно быть по смете кареты! - упрямо ответила гражданка. - Вычеркнули. А пажи будут. На них держится сюжет.

Я обрадовался. Выходит, нас с Мишкой приглашают сниматься в кино, да ещё на нас держится сюжет - иначе говоря, без нас не обойдётся история. Это гораздо лучше, чем быть форейторами, которых в "Снежной королеве" сразу убили, так что я даже не понял, чем они занимались.

Правда, Мишкина мама ещё сильнее нахмурилась и строго, как милиционер, говорит:

- Граждане, предъявите ваши документы!

И Майка тоже нахмурилась, как бригадмиловец или просто бдительный гражданин, который выглядывает из-за красного милиционерского погона.

Киноработники ничуть не смутились и достали зелёные книжечки. Мишкина мама в них заглянула и спрашивает:

- А не повредит ли это учёбе? В соседней школе один мальчик солистом хора стал, в концертах пел, на радио. А потом съехал на двойки, совсем от рук отбился и теперь, говорят, с хулиганами связался, если не с кем похуже.

Я даже удивился. Ведь хулиганы терпеть не могут тех, кто поёт в хоре или занимается танцами, и всё время их задирают. А уж тем, кто ходит со скрипичным футляром, прямо житья не дают. Правда, певцы, певицы и, как говорится, творческая молодёжь бывают легкомысленны. Недаром, когда мы жили на даче, наш дачный участковый Клестов разбирался, не натворит ли чего Андрюшка из архитектурного со своими товарищами. В кино порой показывают, как такие зазнаются, ведут себя не лучше тунеядцев и связываются с жуликами и шпионами. Мишкина мама, конечно, тоже знает, что такое случается, поэтому и сказала про "кого похуже".

Мне даже стало немножко страшно, что киноработники пожмут плечами, скажут: "Всякое бывает! Следить нужно лучше за своими детьми!" Тогда Мишкина мама непременно бы ответила, что ей не нужен сын-двоечник и хулиган. Я пару раз слыхал, как она говорила это Мишке, а то и покрикивала. Но по правде Мишка приносил не двойки, а тройки, и хоть попал однажды мячом в окно квартиры, где живёт вредная соседка Раида Тимофеевна, стекла не разбил, ведь окно было настежь открыто.

Но гражданин киноработник ответил:

- Пробы у нас девятого числа. Приходите. Я так вижу, что мы возьмём ваших мальчиков без проб. Невелики птицы, чтобы плёнку на них расходовать. Костюмы нужного размера имеются - остались после закрытого фильма "Принц и нищий".

- Если размер чуть-чуть не тот - ничего страшного, - поддержала его киноработница. - Они с буфиками.

- И с гульфиками! - прибавил киноработник и усмехнулся.

Киноработница глянула на него с укоризной, чтоб не отвлекался от дела, и киноработник, что называется, поехал дальше:

- В тот же день мы можем снять сцену на дворцовой лестнице. Как раз будут все в сборе: и артист Плевакин, и артистка Жевако, и юная надежда нашего кино Надежда Зяблова.

Мишкина мама ответила, что артист Плевакин - это хорошо, артистка Жевако - это ещё лучше, а про Надежду Зяблову она пока не слыхала, но если она такая надежда, то это просто замечательно.

- А потом, - продолжил киноработник, - чтобы ребят не отрывать от школьного процесса, мы в воскресенье снимаем сцену "Шествие пажей". В ней должно участвовать двенадцать школьников в костюмах пажей и двенадцать барабанщиков из музыкального суворовского училища. Этак всё будет: туррр... ру... тра-та-та, та-та-та... И ещё о двух или трёх съёмочных днях вам сообщат дополнительно.

Тогда Мишкина мама спросила:

- А как же Ялта? С кем ребятишки поедут?

Киноработница успокоила её, объяснив, что в Ялту поедут летом только взрослые, а детей отснимут в павильоне, где они будут в целости и сохранности.

- Тогда я согласна, - сказала, вздохнув, Мишкина мама. - Только тут один мальчик мой, а другой - соседкин. Надо бы у его родителей позволения спросить.

- Спросим! - ответил киноработник. - Спрашиваю при вас, гражданка, номер их телефона, если имеется.

Я назвал наш телефонный номер, но сказал, что лучше позвонить нам завтра - ведь родители могли задержаться в гостях у военного с малиновым околышем.

Киноработник достал записную книжку с вечной ручкой и записал телефонный номер, наши адреса и как звать нас с Мишкой и наших родителей; а Мишкиной маме, чтобы видно было, что он не жулик, дал две картонные визитные карточки, на которых было напечатано - не на машинке, а словно в книге: "Никандр Эдмондович Коган-Стороженко, ассистент режиссёра" и как его найти. Звали его совсем как артиста - разве что циркового. А киноработница сказала, сколько денег получит каждый из нас на брата за каждый съёмочный день.

- А девочка вам не нужна? - спросила обиженно Майка.

- Увы, нет, - ответил киноработник.

- По девочкам лимит сметы исчерпан! - сказала киноработница противным голосом, каким обычно продавщицы и медсёстры в поликлиниках объявляют: "Больше не занимать!"

Майка зашмыгала носом, и ясно было, что она вот-вот разревётся. Но киноработник попросил её прислать со мною на киностудию свою фотокарточку и пообещал, что обязательно положит эту карточку в картотеку, где хранятся надписанные фотографии артистов, ожидающих, что их позовут в какой-нибудь фильм. А киноработница прибавила, что сама расскажет режиссёру про Майку, у которой такой киногеничный брат, уже попавший в картину.

Майка успокоилась, но попросила:

- Только вы, пожалуйста, самому главному режиссёру скажите!

На следующий день я рассказал родителям, что с нами приключилось, а Майка поддакивала. Родители сначала хмурились, совсем как Мишкина мама, потому что киноработники, разумеется, тоже оказываются жуликами или кем похуже. Мы с Мишкой и сами знали, что враг может скрываться под личиной не только физрука, но даже учителя физики.

Но я объяснил, как дело было, моя мама зашла к Мишкиной, а та всё подтвердила и отдала ей одну из визитных карточек Никандра Эдмондовича. Папа глянул на карточку, так, будто бы это была упаковка таблеток, и он разбирался: от головы они, от живота или вовсе просроченные. Потом он позвонил киноработнику по указанному номеру, всё разузнал и сказал, что мы с Мишкой можем дебютировать в советском кино.

- И всё равно, больше никогда не заговаривайте на улице с неизвестными! - строго сказала мама.

Я не стал спорить. Вообще мама права. С неизвестными заговаривать не стоит, ведь это могут быть обыкновенные жулики, которые ловко, что называется, заговаривают зубы. Просто у меня судьба такая: если ко мне обращаются неизвестный гражданин или гражданка, они без обмана спрашивают, как пройти - например, в мастерскую "Ремонт обуви". Или рассказывают удивительную историю, как про чекиста Данилова. Поэтому я, как говорится, действую по обстоятельствам, как поступал тот же Данилов.

Погода стояла холодная, но ясная. Мы с Мишкой встретились во дворе и потихоньку порадовались, что родители нам разрешают сниматься в кино. Мы никому об этом не говорили, чтобы раньше времени не задаваться. Таким хвастунам всегда не везёт, и один из Мишкиных соседей был сурово наказан жизнью. Он слишком много болтал о том, что его назначат начальником на место какого-то Парамонова и тогда уж дадут отдельную квартиру. Ничего он так и не получил и долго ходил, как мешком побитый, от огорчения и стыда. Мы с Мишкой, наученные его несладким опытом, виду не подавали и просто поиграли с ребятами в футбол напоследок, ведь уже на носу зима, и в пальто на вате и шапке с ушами за мячом особо не погоняешь.

Девятого числа киноработник Никандр Эдмондович позвонил нам по телефону и сказал, что за мною и Мишкой выслали машину. Я оделся и побежал за Мишкой, у которого в квартире нет телефона. Я боялся, как бы Мишка не простыл из-за футбола, но всё оказалось в порядке.

Мы с Мишкой присели у моего подъезда на скамеечку и стали ждать. Скамейка была холодная, потому что ночью случились первые заморозки. По небу ползли совсем уже зимние серые тучи. Понятно было, что из них пойдёт не дождь, а мокрый ноябрьский снег. И было грустно, что лето прошло, и золотая осень закончилась, и дряхлая старость, наверное, подбирается к людям так же, как промозглый ноябрь. И какой-нибудь красивый круглый юбилей, какой устраивают заслуженным и прославившимся людям - вроде как праздник 7 Ноября в эту печальную погоду. Только жизнь когда-нибудь кончается, а за ноябрём приходит снежный декабрь, а за ним - весёлый Новый Год и январские каникулы. Так что всё не так уж плохо.

Тут во двор въехала серая "Победа". Шофёр, весёлый, в кожаной кепке из клинышков приоткрыл дверцу и кричит:

- Ребята, это вы в "Весёлую сказку"?

- Да, - говорим. - В "Сказку". Только не в "Весёлую", а в "Приморскую". Или в "Седьмую".

Сели в машину и поехали. Мишка, правда, сообразил проверить и спросил, точно ли это на киностудию. Вдруг "Весёлая сказка" - это детский санаторий или какая-нибудь лесная школа, которой грозит нам Софья Власьевна, если в классе непорядок или кто-то сморозит совсем уж смешную ошибку.

- У нас на киностудии та ещё лесная школа! - обернувшись, подмигнул шофёр. - Друг друга едят со шкуркой, тем и сыты.

Признаться, я даже немножко удивился, чтобы не сказать "обиделся". Я-то думал, киноработники пришлют за нами длинную чёрную машину, как у капитана Воронова, только с белой надписью "Киносъёмочная". А это была обыкновенная серая "Победа", вроде такси, только без белых шашечек. Вдобавок неновая, немножко помятая, и мотор у неё, как видно, барахлил. Когда мы останавливались на красный свет, "Победа" не сразу трогалась с места. Сзади нам бибикали. Шофёр щёлкал рычагами, рычал мотором и часто повторял "Ёлки-палки!" (когда машина стопорилась) или "Ёлочки зелёные!" (когда она с фырчанием всё-таки трогалась).

Зато шофёр знал много интересного про автомобили. Он рассказал нам, что скоро выпускают, если уже не выпустили, особый автомобиль "Победа". Он приподнят над колёсами, потому что у него высокие рессоры, будто бы он стоит на цыпочках. И все четыре колеса у него ведущие, то есть крутятся от мотора, как у автомобиля "козёл" или у американского "козла" "виллис" (его нам поставляли американские империалисты, когда мы вместе с американскими трудящимися воевали против фашизма). В нашем "козле" холодно и тряско, а "виллис" уже устарел, так что наша "Победа", у которой вращаются все четыре колеса, себя ого как покажет!

Киностудия оказалась целым городком, похожим сразу на клуб "Карбоксилазник" и на завод - с проходной, про которую сочиняют стихи и песни, с просторными цехами, с ругучими рабочими в клетчатых рубашках, толкающими гружёные тележки, и с инженерами в полосатых галстуках и с вечными ручками в нагрудном кармане пиджака. Даже странно, что про киностудию ещё не сочинили песен, хотя кинокартину сняли и показывают перед Первым мая.

Шофёр объяснил дежурному милиционеру, что мы будем сниматься в картине "Морская басня". Мы стали его поправлять, но шофёр и милиционер только посмеялись и перемигнулись.

Шофёр отвёл нас к киноработнице, с которой мы познакомились позавчера.

Сначала мы даже немножко растерялись, потому что шли по длинному коридору вроде школьного, и никаких чудес не было видно. Мы думали, что нам нужно зайти в один из кабинетов, и там будет проверка вроде экзамена. Но киноработница сама попалась нам навстречу в коридоре. Она была в зелёном костюме и рыжая. Если бы она была не такая яркая, её можно было бы принять за завуча.

Киноработница рассмотрела нас без пальто и кепок и сказала, что мы хоть сейчас можем сниматься, если будем слушаться и хорошо себя вести. Мы ответили, что по поведению и прилежанию у меня круглые пятёрки, а у Мишки - твёрдые четвёрки, и предложили почитать наизусть какие-нибудь стихи. Я ведь на всякий случай дома повторил, что знал, а Мишка с мамой, оказывается, два дня разучивал стихотворения Маяковского "Конь-огонь", "Майская песенка" и про винтовки новые. Про винтовки новые я слыхал песню в конце кинофильма "Тимур и его команда" и не знал, что эти стихи тоже сочинил Владимир Владимирович Маяковский.

Но киноработница сказала, что ничего читать не нужно, слов у нас всё равно не будет. Надо только хлопать глазами в одной сцене, как мы хлопали, когда киноработники пригласили нас на съёмки - только смешнее, режиссёр научит. А в другой сцене потребуется просто глядеть в оба, как на красный шарик в сером небе.

Она повела нас по коридорам, и мы уже больше не тревожились, потому что киностудия и в самом деле оказалась похожей не на школу, а на клуб "Карбоксилазник" и даже на кулисы цирка. Навстречу нам попалась уже знакомая девушка-дрессировщица с разноцветными пуделями. Я рассказал обо всём этом киноработнице и ещё о том, как мы однажды ездили с мамой поездом, когда я был дошкольником. До того случая мы ездили поездом раз или два, и я запомнил, как здорово глядеть всю дорогу в окно. А тут мы зашли в вокзал, и он был до того похож на метро, что я испугался, решив, что на этот раз мы поедем под землёй и ничего я не увижу.

Киноработница ответила, что я очень наблюдателен, у меня богатая фантазия и говорю я распространёнными предложениями - наверное, оттого что много читаю. Она прибавила, что всё это очень хорошо и полезно, хотя не так уж и важно для работы в кино. Я немножко порадовался, и не стал ей говорить, что огорчился из-за роли без слов. Я надеялся, что роль будет хоть и без слов, но с каким-нибудь геройским подвигом, вроде нашей с Мишкой отчаянной пулемётной стрельбы в пионерлагерном спектакле "Красные звёзды". Потом оказалось, что Мишка тоже так думал, только огорчился сильнее - ведь ему никто не сказал, что у него развитая речь и богатая фантазия.

Киноработница привела нас в костюмерную, то есть в полутёмную кладовую вроде большого гардероба, где висели костюмы разных времён, будто бы киностудия работала уже не одно столетие и на неё приходили самые разные люди, раздевались и исчезали в пропасти забвенья. Мне даже стало страшно, что мы с Мишкой сейчас тоже пропадём навеки, останется только наша школьная форма. Но я тут же вспомнил, что это, как говорится, морок, и порадовался, что у меня и вправду богатая фантазия и стихов я знаю много.

Киноработница сказала, что нужны два костюма пажей к "Принцу и нищему". Костюмерша принесла нам два одинаковых костюма, как на картинке: красный камзол, красные штаны, красные туфли, красный берет с белым пером. Верхние части рукавов и короткие штанины были как у клоуна-дрессировщика Бегемотова - шарами с белыми разрезами, похожими на раскладные игрушки из папиросной бумаги. К штанам полагались длинные, как у девчонок, белые чулки, а к камзолу пришит был красный с белой подкладкой плащик-пелеринка.

Мишка посмотрел на всё это добро с сомнением и сказал, что надеялся на рыцарские латы. А мне костюм понравился, хотя к нему не хватало шпаги, и хорошо было бы широкополую шляпу вместо берета - ведь береты носят девчонки и часто извиняющиеся дяденьки в очках, которым надоело, что их называют "шляпами". В общем, не знаю, какие в этом закрытом фильме были нищие, но мы с Мишкой сошли бы за принцев. Туфли, правда, оказались нам великоваты, и костюмерша затолкала в них комки газеты.

Мы оделись, и киноработница повела нас в просторный съёмочный павильон, похожий на цирк и театр, вместе расположившиеся в заводском цеху. Местами в нём царил полумрак, а местами горели разные лампы, фонари и прожекторы.

Мишка сказал:

- Жалко, что мы этот павильон снаружи не рассмотрели! Наверное, он красивый, как на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.

Я говорю:

- Ничего, нам его потом покажут. И ещё много чего. Главное - остальным кинематографистам понравиться.

Не знаю, кому из кинематографистов мы понравились, а кому нет. Кажется, на нас почти никто не обратил внимания. Главное, что их начальник, режиссёр Карп Савельевич, очень гордый, с усиками, сказал:

- Есть пионеры? Хорошо, снимаем сцену на лестнице!

Нас с Мишкой без особых разговоров поставили на верхнюю ступеньку дворцовой лестницы высотой с двухэтажный дом. Она казалась каменной, но была деревянная, и ступеньки на ней скрипели. За нашими спинами были фанерные двери в две створки с ручками-кольцами из золотого папье-маше. Мишка хотел потянуть за кольцо, но режиссёр Карп Савельевич, сидевший внизу на стуле, закричал на Мишку в жестяную воронку:

- Ёлки-палки, загремишь! Нам что - в тюрьму за тебя садиться с товарищем Гамбургом?

Товарищ Гамбург - это не дирижёр, а директор картины, вроде завхоза. Нам объяснили, что если на съёмках кто-нибудь убьётся или покалечится, ему за всё отвечать вместе с режиссёром. Но товарищ Гамбург всё предусмотрел: двери с другой стороны были заложены шваброй, а под ними были навалены тюфяки, как для принцессы на горошине - ведь за дверями ничего не было, сразу обрыв, хоть поставь эту лестницу на краю бассейна и прыгай.

Карп Савельевич был очень ругучим, вроде нервного словесника Прибабашкина. Этот учитель немножко инвалид и одной ногой на пенсии, он преподаёт литературу только у старшеклассников, но все сквозь двери слышат, как он ругает их не лесной школой, а гораздо хуже, как бранятся только хулиганы и несознательные рабочие. Про Прибабашкина говорят, что ему самому место в этой лесной школе. Режиссёр Карп Савельевич тоже на всех ругался, как несознательный рабочий, но обижаться на крикливого режиссёра было ни к чему. Наоборот, мы с Мишкой, как было сказано в одной книге, крепко поверили в нашу счастливую звезду, то есть нам везло по всем статьям. Карп Савельевич начал работу с нами с важной сцены, от которой зависело, чем дело закончится, и мы сразу, как говорится, попали в кадр со знаменитыми артистами. Артистка Жевако играла добрую повариху, артист Плевакин - злого королевского советника, а восходящая надежда нашего кино Надежда Зяблова - капризную принцессу.

Оказалось, что Плевакин - тот самый долговязый и длинноносый артист, который часто играет фашистов и жуликов. А Жевако - артистка с перманентом, которую мы видели в кинокартинах про любовь и производство. Надежду Зяблову мы тоже узнали, ведь она вышла в костюме принцессы с головой, туго замотанной в белую косынку по самое лицо, а раньше мы видали её в фильме, где она лежала в больнице, точно так же перевязанная обычным бинтом. Только тут поверх белой косынки на ней был атласный колпак.

- Как на колдуне! - шепнул Мишка, но я шикнул, чтоб он не говорил ерунды.

Принцесса подымалась по лестнице в королевские покои, так что её хвост волочился по ступенькам. Злой советник пританцовывал рядом, он советовался с принцессой и врал, а под мышкой у него была папка. Из папки торчал важный документ (режиссёр говорил "тугамент", но мы его не поправляли). Повариха кралась позади и должна была вытащить у советника этот документ, от которого зависела победа добра над злом или наоборот.

Мы с Мишкой стояли на лестнице, вроде как в почётном карауле. Мы всё видели, но не выдавали повариху. По сценарию нас уже предупредили, что надо быть с нею заодно, иначе зло победит. Но предупреждали нас у фонтана, в сцене, которую должны были снимать потом, в другой день. Кинокартины часто снимают задом наперёд, а позже склеивают, как положено. Это называется "монтаж".

Повариха ловко вытащила у советника документ, и режиссёр всех нас похвалил в свою трубу, громко сказав:

- Филигранная работа! Как у меня в Невинномысске на вокзале!

Многие засмеялись, и мы с Мишкой решили, что одну сцену уже сняли, и теперь мы будем сниматься в следующей. Мы спустились с лестницы, как герои, сделавшие важный первый шаг - может быть, самый важный в нашей жизни, связанной теперь с кино.

Но не тут-то было. Оказывается, артисты сцену на лестнице только репетировали, чтобы не портить сразу плёнку.

Режиссёр на нас ругнулся, совсем как вожатая Наташа, с которой мы летом репетировали спектакль в пионерлагере, потом, нахохленный на своём стуле, оглядел площадку, как индюк - птичий двор, и объявил:

- Снимаем! "Сказка шахматных часов. Лестница"!

- Карп Савельевич, почему "Шахматных часов"? - удивилась киноработница.

- Теперь там вся соль в часах, - объяснил режиссёр. - Сергей Владимирович перед выходными прислал новый вариант сценария.

- Часы были, - подтвердила киноработница. - А шахмат не было.

- За выходные появились, - ответил режиссёр, зевая. - Теперь там вся сила в шахматах.

- Но ведь всё уже утверждено! - запричитала киноработница, прямо как бюрократы-чинодралы в фильмах о новаторах. - Где в смете шахматы?

- Будут! - сказал режиссёр. - Раз Сергей Владимирович написал, значит будут!

- Беда с этими лауреатами! - охнула киноработница. - Ставят невыполнимые планы!

- Не так лауреаты, как секретари, - поправил режиссёр. - И шёпотом прибавил: - Особенно первые.

Тут режиссёр, не вставая со стула, вытянул шею и стал похож уже не на индюка, а на главного петуха птичьего двора, многоцветного и голосистого. Он скомандовал:

- По местам! - и на нас с Мишкой прикрикнул особо: - Пионеры! У кого головокружение от успехов?

Мы встали на вершине лестницы, остальные артисты - внизу, и грозный Карп Савельевич снова скомандовал:

- Да будет свет!

И на площадке, и без того светлой от разных ламп, зажглись яркие прожекторы и ослепили нас, как фашистов, хоть мы хорошие люди, советские.

Между Карпом Савельевичем и артистами вышла другая киноработница, помоложе, в белой кофточке, с деревянной хлопушкой вроде шлагбаума и объявила название фильма, сцену "Лестница" и дубль один, то есть первую попытку эту сцену снять. Киноработница щёлкнула хлопушкой, а хлопушка была приделана к чёрной дощечке вроде классной, но совсем маленькой, будто для кукол. На доске было написано "Лестница-1". Когда снимают кино, многое не получается с первого или даже с десятого раза. А ещё несколько дублей снимают на случай, если плёнка окажется бракованной или режиссёр сам не знает, как ему больше понравится. Поэтому, чтобы не запутаться при монтаже, в начале каждого кусочка снимают чёрную доску с названием сцены и номером дубля.

Карп Савельевич скомандовал:

- Внимание! Мотор!

Это значит, заработал мотор в кинокамере, и начала расходоваться ценная для государства цветная киноплёнка.

Тут оказалось, что на съёмочной площадке что-то не клеится. Сначала мы жмурились от света жарких прожекторов, без которых, оказывается, нельзя снимать кино. Режиссёр то и дело покрикивал на нас, кричал в воронку: "Опять скукожились!" - и, совсем как шофёр, часто повторял: "Ёлки-палки!" Понятно, что он злился, ведь каждый раз, когда мы или другие артисты ошибались, приходилось работать заново: киноработница объявляла дубль два или там четыре, а Карп Савельевич давал опять команду запустить мотор, совсем как морской капитан. Мишка даже пошутил, что режиссёру лучше говорить: "Полный вперёд!" и "Стоп машина!"

Мы с Мишкой быстро привыкли к ругани Карпа Савельевича, да и ругался он ведь не на школьников, а на киноработников, которые без этого сами вели бы себя, как несознательные рабочие с карикатур. А мы с Мишкой уже считали себя киноработниками и немножко гордились, что трудимся сознательно, с полной отдачей, и нам от режиссёра достаётся меньше других. Мишка потихоньку мне сказал, что быть режиссёром, оказывается, потруднее, чем бригадиром. А я подумал, что чем интереснее и ответственнее работа у начальника, тем больше ему приходиться ругаться, и даже страшно, каково приходится министрам.

Мы научились не жмуриться, но потели, как будто бежали в пальто на вате, и Мишка не вовремя вытер потное лицо. Режиссёр выругался про какой-то батон и скомандовал, чтобы снимали следующий дубль, то есть всё сначала.

Однажды всё получилось, но у кинооператора в кинокамере порвалась киноплёнка, и Карп Савельевич ругнул какого-то кота - наверное, чёрного, который перешёл всем дорогу, пока мы с Мишкой ещё не появились на площадке.

Потом перегорела прожекторная лампа, и под рукой замены отчего-то не нашлось. Режиссёр сказал про какие-то пассатижи, и электрик побежал за пассатижами и лампой - наверное, в дальний чулан.

Он долго не возвращался, а когда вернулся и вкрутил, оказалось, что пропал артист Плевакин. Режиссёр вспомнил про какую-то дивизию и велел его искать поскорее.

Поскорее не получилось. Когда Плевакин вернулся и о чём-то поговорил с режиссёром, тот сказал: "Ёлки-палки, снимаем сцену у фонтана!"

Плевакин ушёл - видимо, он у режиссёра срочно отпросился. А все остальные пошли к фонтану, на другой конец павильона, и камеру туда покатили, но не тут-то было. Оказалось, что другой режиссёр тоже снимает сцену у фонтана, и у него ещё полгода назад было записано, что снимать её он будет девятого ноября.

Карп Савельевич тяжёло вздохнул и сказал:

- Нет, я не могу так работать!

Тут вдобавок подошёл знакомый нам киноработник Никандр Эдмондович и говорит:

- Карп Савельевич, львов не дают, Чувякинский простудился после творческого вечера, а Рудакера зарезали.

- Трамваем? - тревожно спросил Карп Савельевич.

- Нет, комиссия.

- А я уж испугался, что из-за хламиды с малахаем! - непонятно сказал режиссёр. Он хотел, должно быть, сделать вид, что успокоился, но снова стал похож на индюка, потому что от злости покраснел, как рак с бычьими глазами.

Вдобавок ещё какая-то киноработница закричала:

- Брынзу привезли! Кто заказывал брынзу?

И многие побежали за брынзой.

- Вот так и работаем! - сказал Карп Савельевич нам с Мишкой и артистке Зябловой.

Зяблова очень-очень попросила режиссёра не расстраиваться, это ему понравилось, и он говорит нам с Мишкой уже бодрым голосом:

- Готовьтесь к воскресенью. Будем снимать "Шествие апашей". - (Так он отчего-то называл "Шествие пажей"). - У вас подходящие физиономии для первой шеренги. Постарайтесь не простудиться и не приходите с фонарём под глазом, как иные любимцы публики и заслуженные республики.

Артистка Жевако потупилась. Вряд ли она когда-нибудь приходила с фонарём под глазом, но, видимо, знала, о ком говорит Карп Савельевич.

Мы с Мишкой пообещали не простужаться и не хулиганить. А я спросил, что такое "закрытый фильм". Оказалось, что это фильм, который снимали-снимали, да и бросили, потому что работа не заладилась. Но не как сегодня - такое на киностудии через день.

Мишка говорит:

- А я-то думал, это фильм, который сняли, но решили никому не показывать, потому что плохо вышел.

- Такое тоже случается, но редко, - сказал режиссёр. - На плохие фильмы тоже ходят зрители и порой даже лучше, чем на хорошие. Государство возвращает истраченные деньги, а людям какое-никакое развлечение. Это же наше кино, советское. Даже от плохого фильма особого вреда не будет. Пользы, впрочем, тоже.

Мы спросили, от каких фильмов бывает вред - от заграничных?

- От тех заграничных фильмов, что показывают на наших экранах, тоже особого вреда не бывает, - ответил режиссёр. - В них, правда, показывают красивую жизнь и всякие глупости и жестокости. Не слишком, но всё-таки. Но ведь на морально неустойчивых, разложившихся тунеядцев повлиять отрицательно может вообще всё, что угодно. Им хоть Бальзака дай - они в нём найдут всё то же самое, что в Мопассане. Такие даже из Пушкина вынесут лишь три карты, вдову Клико и тёмно-вишнёвую шаль. А по-настоящему вредных заграничных фильмов, где сплошные пороки и ужасы, у нас не показывают - заботятся о трудящихся. Ведь мы знаем, что забота состоит не только в том, что дать, но и в том, что не давать.

Артистка Надежда Зяблова сказала с восхищением:

- Карп Савельевич, вы сами как положительный киногерой!

- Я читаю курс киноэтики, - непонятно ответил Карп Савельевич. - Но реальность должна быть гибче теории.

И они с Надеждой Зябловой пошли, обсуждая какого-то Михаила Ильича, который был, да весь вышел. А с нами даже не попрощались.

Мы с Мишкой поняли, что наши киноработники должны бы отвести нас переодеться, а потом отправить с шофёром домой. Но, как на грех, все ушли за брынзой.

Мишка насупился и сказал обиженно:

- Мама про таких говорит: "Это не гостеприимный дом, а странноприимный". Так и пойдём, несолоно хлебавши и солнцем палимы, как ходоки.

Я поправил:

- Не ходоки, а бурлаки. Ходоков наверняка накормили. Ленин бы их иначе не отпустил. - И спрашиваю: - А что такое странноприимный дом?

Мишка плечами пожал, но ответил:

- Мама говорит: это там, где ложатся да помирают.

Но ложиться и помирать нам точно было рановато - пускай мир кино оказался совсем не таким приветливым, как мы сначала на радостях решили. В павильоне кипела жизнь, и мы с Мишкой пошли посмотреть на неё из мрака. Мишка заодно спросил, что такое рампа. Я ответил: "Не знаю", - и Мишка предположил, что это, наверное, там, где горят лампы. Я сказал, что рампа не в кино, а в театре, а Мишка ответили, что и здесь и там одна и та же ерунда, только в кино ещё и плёнка рвётся.

Рядом снимали картину про нашу сегодняшнюю трудовую жизнь. Декорация к нему была как совершенно обычная квартира, только попросторней. Какие-то молодые люди в обыкновенных рубашках и пиджаках и девушки в обыкновенных платьях спорили об экзаменах и выборе трудового пути. Один из них был модник, как с карикатуры, в остроносых ботинках и пёстром галстуке с тупым концом. Сразу было ясно, что он тунеядец или, как ещё говорят, искатель лёгкой жизни. Он попал на кривую дорожку и теперь его надо остерегаться, как заразного больного. Но в наших фильмах настоящие товарищи приходят на помощь и заразным больным, так что для модника ещё не всё было потеряно, если он, конечно, не свернёт с кривой дорожки на настоящий преступный путь.

Чуть подальше снимали фильм о борьбе с жульём. Красивый актёр в кителе комиссара милиции бродил по кабинету и объяснял красноносому лохматому жулику, в чём тот виноват и как нескладно отвирается. Жулик сипло отвечал:

- В самую точку, гражданин начальник! - и под конец согласился написать всё, как было, но попросил, чтобы его признание считали чистосердечным.

У дверей стоял сердитый милиционер, с погонами капитана и курносый. Он фыркнул и сказал разоблачённому жулику, что раньше надо было раскаиваться, но комиссар ответил, что раскаяться никогда не поздно, хотя чем раньше, тем лучше.

Мы с Мишкой надеялись, что киноработники из этих картин обратят на нас внимание. Но никто из них к нам не подошёл - наверное, из-за костюмов, ведь они снимали фильмы про нашу советскую жизнь, где нет ни принцев, ни нищих, ни пажей, ни форейторов. Зато за окнами декораций в этих фильмах маячат нарисованные дома-дворцы, которыми вот-вот будут застроены все города нашей страны, для чего даже велели строить чуть попроще, лишь бы скорее.

Тогда мы решили пойти назад. Но не так, как обычно разворачиваются и уходят домой. Во-первых, мы не могли сообразить, в какой стороне костюмерная. Во-вторых, мы и спрашивать не хотели, ведь, когда решаешь уйти и начинаешь искать дорогу назад, может найтись что-то совсем другое и очень интересное. Все рыболовы знают, что клевать начинает, когда уже готовишься сматывать удочки - правда, не всегда.

И вот мы с Мишкой побрели, куда глаза глядят. Между собой мы говорили, что нам нужно только сдать красные костюмы пажей и забрать наши ботинки, школьную форму и пальто с фуражками, а сами надеялись, что выйдем, как говорится, на какого-нибудь ловца. И так через какой-то коридор, по которому на тележке везли обыкновенный комод, мы вышли в павильон, где из разных нехитрых материалов были устроены серые скалы, а между ними росли древние хвощи, как в книжке про доисторических ящеров и первоптиц. Между хвощами спиной к спине стояли два человека в костюмах вроде водолазных, но я догадался, что это космонавты - путешественники, летающие в космическое пространство. На космонавтов наступали какие-то рогатые болваны - железные или, скорее, алюминиевые. Двигались они, как заводные, но довольно ловко размахивали секирами. Космонавты отбивались ещё ловчее - они где-то раздобыли мечи с удивительными клинками: один с ярко-красным, другой с ярко-зелёным, словно со светящейся рекламы "Летайте самолётами "Аэрофлота"!" или "Лучшие спутники чая".

Бой снимали разом две кинокамеры: одна стояла на полу павильона, а другая - на стреле подвижной вышки вроде небольшого подъёмного крана.

Один из рогачей повалился и покатился по валунам, сделанным из картонок и мешков.

- Всё фехтуются, фехтуются... - проворчала уборщица, проходя мимо нас со шваброй и ведром. - На Ялтинской киностудии так одного насмерть зафехтовали!

Но рогатые всё равно окружили космонавтов, и силы были не равны.

- Эх! - сказал Мишка. - Наверняка наших враги окружили - по рогам видно. Помочь бы!

Тут подходит к нам какой-то киноработник, довольно молодой, симпатичный, в коричневой куртке и безо всяких усиков. И говорит:

- А почему бы и нет? Откуда вы, ребята?

Мы рассказали.

- А что, если мы введём вас в пару-тройку сцен? - говорит киноработник, оказавшийся режиссёром Павлом Владимировичем. - У принцессы могут быть пажи.

Он подозвал ещё нескольких киноработников.

- Сейчас допишу! - сказал один. - Я за машинкой!

- Принцесса в голубом и оранжевом, а фрейлины у неё в зелёном с жёлтым, - сказала киноработница, видимо, занимавшаяся в этом фильме костюмами.

- Вот и пускай пажи будут в красном с белым! - сказал режиссёр Павел Владимирович. - Выдайте ребятам шапочки, которые малы придворным. И воротники сделайте серебристые, как у всех.

Киноработница по костюмам отвела нас с Мишкой в сторонку и выдала нам вместо беретов похожие на короны шапочки из серебряной бумаги. Из такой мастерят ёлочные игрушки, хотя обычно обходятся бумагой из чайных пачек. А из двух нетронутых листов киноработница в два счёта выкроила нам с Мишкой серебряные воротники-нагрудники, углом вперёд, и булавками приколола их поверх наших воротничков. А ещё из одного листа она свернула нам серебряные манжеты, так что мы стали сами себе казаться наполовину железными и громыхающими на ходу.

Мы пригромыхали к режиссёру Павлу Владимировичу. Он снимал новый кадр того же боя. Оказывается, кадром в кино называется не только квадратик плёнки, но ещё и кусок фильма, снятый без остановки, не склеенный из кусочков. Самая маленькая сцена может состоять из разных кадров, когда на экране показывают одного киногероя, а потом изображение мигает, и появляется другой человек, прицелившийся из пистолета, или первый, снятый со спины, или со свистом летящая злодейская пуля.

К нашим космонавтам пришёл на выручку электромеханический человек, иначе говоря - робот. Он крушил врагов прямо голыми руками, делая, как говорится в былинах, то улицу, то переулочек. Рогатые враги, оказалось, тоже были электромеханическими роботами, но не такими крепкими, как наш, и космонавты стали их теснить.

Режиссёр Павел Владимирович объяснил, что это снимается научно-фантастический фильм о том, как через несколько лет наши космонавты вместе с американскими полетят на Венеру. Планета Венера, как известно, всегда затянута густыми облаками. Ни в один телескоп не видно, что под ними происходит. Когда космический корабль "Вега" совершил посадку, выяснилось, что на Венере близкое солнце радужно просвечивает сквозь тучи, у деревьев синие листья и обитают люди. Они как мы. Но правят ими жадные капиталисты и властолюбивые фашисты. Капиталисты в погоне за прибылью понастроили фабрик и заводов, совсем не заботясь о том, что ядовитые дымы и грязная вода из их труб отравят венерианские воздух и реки (Мишка сказал "венерские", но Павел Владимирович его поправил). Капиталисты своим хищничеством испортили почву, свели венерианские леса и под корень извели диких зверей. Людей осталось мало, и они болеют, через одного инвалиды и то и дело ложатся и помирают. Даже американские космонавты, пытавшиеся спорить с нашими о социализме, огляделись и поняли, что капитализм погубит и Землю, если не дать помещикам и капиталистам укорот.

Раньше на Венере было много разных государств. Но теперь осталось только три на одном полушарии и одно на другом. Наши космонавты попадают ко двору одного короля. Сначала их встречают по-царски. А потом они узнают, что ни король, ни даже капиталисты, которые прежде всем управляли, теперь ничего не решают, а зависит всё от фашистского диктатора Дродзова. Он один диктует, как жить дальше, а кому жить незачем. Фантазия у него убогая и кровожадная, хуже, чем у королей, капиталистов и тунеядцев.

Наши космонавты решают помочь трудящимся Венеры, всё рационализировать, то есть сделать по уму, прекратить отравление воздуха и воды вредными отходами и насадить защитные лесополосы от разрушительных суховеев. Но Дродзов не хочет, чтобы кто-нибудь брался вылечить Венеру - ведь он нужен, когда всё плохо и все боятся, и сам боится, что жизнь изменится. Он призывает своего помощника, подлого верховного инженера Неггоду и жестокого начальника "сиреневых" Калоя (его подчинённые ходят в сиреневых очках и разузнают, кто что сказал против Дродзова).

Дродзов со своими приспешниками придумывает подлый план. Наши космонавты должны погибнуть, кроме одного. Американские космонавты получают от правительства Венеры ящик огромных бриллиантов, летят на Землю, там рассказывают буржуазной прессе, что на Венере всё замечательно, и потихоньку сообщают своему буржуазному правительству, что Дродзов предлагает подписать с Соединёнными Штатами Америки секретное или любое другое соглашение против мире социализма, лишь бы его самого не трогали. Чтобы американцы не обманули и всё сделали, как им велено, ящик заперт, а если открыть его неправильно, в нём сразу поднимется чудовищная температура и бриллианты сгорят, как угольки или даже случится атомный взрыв. Поэтому секретный код американским космонавтам передадут по радио, когда дело будет сделано. Того нашего космонавта, что оставят в живых, решено держать в плену. Его заставят рассказывать по радио или телевизионной связи, что ему на Венере нравится больше, чем в Советском Союзе.