Мы с Мишкой и все тайны СССР (сборник)

Как мы с Мишкой ходили в цирк

Когда начался учебный год, Марья Ивановна пообещала, что в первое же воскресенье мы пойдём всем классом в цирк. Почему-то дело не клеилось: ни в первое воскресенье, ни во второе мы никуда не сходили, а на третье пошли в наш старый районный кинотеатр ‘Нептун’. Мы смотрели новый фильм ‘Ранний бронепоезд’. Там одна героиня была точь в точь вожатая Наташа из пионерского лагеря. В конце она погибала в сражении, очень похожем на наш спектакль ‘Красные звёзды’.

Мы с Мишкой решили, что когда-нибудь сами снимемся в кино, только попросим, чтобы лучшие герои оставались живы. А премьеру, то есть первый просмотр нашей картины мы попросим провести в нашем районе. Но только не в старом тесном ‘Нептуне’ с бархатными занавесками, а в новом стеклянном кинотеатре ‘Юность’, куда так весело заходить в солнечный день, какой бы фильм ни показывали. Нас будут с милицией и цветами встречать у кинотеатра на площади, между магазином ‘Весна’ и кафе ‘Аэлита’. Мы скажем, если из нас вышел толк, благодарить за это надо разных хороших людей - и перечислим их. Мы отдадим цветы им и пойдём до отвала наедаться мороженым в кафе ‘Аэлита’.

Ещё Марья Ивановна грозилась отвести наш класс в какой-нибудь музей, но так и не решила, в какой. Один музей закрыли на переделку, потому что стало известно много нового и решено было его поправить, чтоб не было ошибок. А в другом начались большие очереди из-за каких-то иностранных картин.

И вот однажды в понедельник на первом уроке Марья Ивановна сказала, что в субботу мы точно пойдём всем классом в цирк. Мы обрадовались, потому что многим это понравилось гораздо больше, чем обещание пойти в музей. Да и в жизни, выходит, хоть и нужно учиться, настала, что называется, тучная полоса. Не в смысле хмурой погоды, а наоборот, изобилие. В газетах пишут ‘изобилие’, когда хотят сказать, что всем хватает разных хороших вещей. Настоящее изобилие ещё не настало, но его ждут через несколько лет, и жизнь с каждым годом в самом деле становится всё изобильнее и интереснее. Вот и наша с Мишкой жизнь стала изобильной на разные интересные события вроде поимки шпионов, игры в спектаклях и знакомства с необычными людьми. А теперь получается, что это везение (или, как говорят хулиганы, фарт) мы, как будто, принесли с собою в класс. Ведь мы только что перед уроками обсуждали, как ходили в воскресенье на ‘Ранний бронепоезд’.

Правда, Вася Бычков так по-дурацки глупо пересказывал разные геройские места из этого фильма, что я плюнул и отошёл. Во-первых, Васины кривляния были прямо неуважением к нашим бойцам, а во-вторых, мы и сами всё смотрели. А Нина Щукина и Валя Плотвичко тоже противно, по-девчоночьи обсуждали главную героиню. Я решил, что если буду сниматься в кино, постараюсь, чтобы со мною в фильме играли только взрослые красивые артистки, а никаких девчонок не будет. Я терпеть не могу кино про девчонок и вообще про ребят, которые всегда получаются глупо и противно.

Тем временем настало бабье лето. Если кто не знает, это хорошие дни в конце сентября и в начале октября, когда расходятся тучи и снова становится тепло и солнечно - правда, поддувает холодный ветерок, и слишком уж быстро вечереет. Это, как пишут в книжках, погожее время грубо зовут по старой памяти, потому что до революции крестьянки, которых называли бабами, с весны до осени вкалывали, как каторжные, на помещиков и только в бабье лето могли спокойно погулять по хорошей погоде.

Однажды погода стояла совсем по-майски тёплая, но уже почти стемнело. Я сделал уроки и пошёл на кухню выпить чаю. Гулять я уже не собирался - просто после школы я наигрался с ребятами в футбол и теперь хотел усесться с книжкой, а не потому что двор у нас какой-нибудь хулиганский. Двор у нас хороший, в нём живут всё больше люди, которые работают на папином заводе, даже, как говорится, целые трудовые династии. А завод этот называют ответственным направлением, и на него не берут кого попало - всяких там тёмных субъектов вроде грузчика Филиппова или вожатого Сан Саныча, летом оказавшихся связанными с иностранными разведками.

И вот я наливаю чаю, сажусь за кухонный стол, открываю сахарницу - и тут совсем рядом раздаётся звон разбитого стекла. Я даже сахарный песок из ложки просыпал, не донёс до чашки. А следом слышен крик соседки тёти Дуси:

— Окно раскокали, бандиты! Нет на вас участкового Дудкина!

Это форточка у нас была распахнута, потому что тепло, и тётю Дусю, которая высунулась из своего окна, было слышно, будто бы она заорала в нашем коридоре. Этого, к счастью, не случается, ведь у нас отдельная квартира, без соседей.

Дальше ещё что-то звякнуло, и заорала соседка Раида Тимофеевна:

— Малолетней тюрьмы на них нет!

Она тоже заорала из окна своей квартиры. Про Раиду Тимофеевну шутят, что квартиру она получила за то, что жить с нею вместе смерти подобно, а как там на самом деле - я не спрашивал.

Я вскочил и хотел подбежать к окну - ведь интересно было, кто кому и чем разбил окно: вдруг даже не в квартире, а в машине! Но тут наше кухонное окно загремело, оба стекла в одной из рам рассыпались, а по полу покатился небольшой резиновый мяч. Такие тяжёлые мячики папа называет ‘арапскими’, потому что они не зелёные или малиновые, а некрашеные, чёрные, как арап Петра Великого Ганнибал. Папа говорит, что ими здорово играть в лапту, но в лапту сейчас, наверное, никто не играет - другое дело футбол, волейбол или настольный теннис пинг-понг, для которых нужны совсем другие мячи.

На кухню прибежала мама. Она ещё в коридоре закричала: ‘Что случилось?’ - и очень обрадовалась, что со мною всё в порядке. Она даже ни на секунду не подумала, что это я мог разбить. Папа тоже прибежал, и мы отыскали арапский мячик под кухонным шкафчиком.

С этим мячиком мы с папой пошли на лестницу выяснять, в чём дело. Оказывается, один такой же мячик раскокал стёкла в комнате нашего соседа дяди Толи, а другой разбил окошко в ванной у соседа Ивана Петровича. Если кто не знает, в некоторых квартирах, особенно просторных, в ванной тоже бывает окно. А у тёти Дуси и Раиды Тимофеевны стёкла были целы: они закричали просто за компанию, потому что им неймётся.

Мы небольшой, но рассерженной толпой пошли во двор. Там на лавочке сидел пенсионер дядя Гриша, бывший вагоновожатый. Взрослые зовут его дядей, но он самый настоящий дедушка и давным-давно защищал Порт-Артур. Дядя Гриша рассказал, что сначала забренчали стёкла, а потом кто-то шмыгнул, пригнувшись, в темноту от большого тополя, который виден из нашей кухни. Из остальных разбитых окон тополь тоже виден - рукой подать. Ясно стало, что хулиган залез на дерево и оттуда кидался мячиками.

Наутро в школе я узнал, что стёкла побили ещё в двух дворах. Самое удивительное, что мячики залетели в окна Мишке и Пете Ершову из нашего класса. Точнее, мячик залетел в окно и Вале Плотвичко, но попал в открытую форточку, а Мишке и Пете Ершову не повезло: пришлось выгребать разбитые стёкла и к утру стучать зубами от холода, и понятно было, что в ближайшее время их домашние станут экономнее.

Мой папа, Мишкина мама и другие пострадавшие граждане показали арапские мячики участковому Дудкину. Он сказал, что таких давно уже не делают - сам искал, и попросил отдать ему мячики на вещественные доказательства. Но наши с Мишкой родители правильно рассудили, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, а с хулиганов - хотя бы дефицитный мячик. (Дефицитными называют вещи, которые трудно или совсем невозможно раздобыть, пока не настало изобилия). А вот мамы Пети Ершова и Вали Плотвичко мячики отдали без разговоров. Наверное, они такие, потому что Валя - девочка и довольно вредная, а Петя - почти отличник, а это ещё хуже, чем быть отличником.

Тем вечером было тихо, но следующим утром выяснилось, что ночью на улице побили фонари, а дворовую стену одного дома (по соседству от нашего), где с крыши свисала малярная люлька на тросах, размалевали сразу несколькими красками. Жильцы стояли целой толпой и возмущались. Вместе с ними стояли наш участковый Дудкин и другой знакомый милиционер, сержант Бакланов. Они по очереди чесали под фуражками затылки и, как ни противно было, выслушивали тёток вроде нашей тёти Дуси или Раиды Тимофеевны. Тётки, каркая, как вороны, так честили и костерили злоумышленников, что обруганными почувствовали себя не только милиционеры, но даже мы с Мишкой. Ведь ‘Молодёжь пошла!’ и всё такое тётки каркали куда чаще, чем ‘Куда смотрит милиция?!’. Милиции они ещё стеснялись, хоть милиционеры поняли, что виноваты не меньше хулиганов, но про шантрапу безнадзорную и шарлыганов малолетних тетьё голосило без остановки. (Это папа с мамой называют скандальных тёток тетьём, когда они собираются поскандалить кучей).

К тёткам, которых мы немножко знали только в лицо, подоспела наша тётя Дуся и стала ойкать: ‘Это ж не дети, это бандиты!’ А Раида Тимофеевна зашла с другой стороны и принялась ругаться почти неприличными словами, так что Дудкин сделал ей замечание и тут же услышал, что защищает уголовных, то есть преступников. Ещё один гражданин с палкой и ленточками наград на пиджаке стал говорить, что многое в нашей стране сейчас пошло не туда, куда надо, и надо бы стукнуть. Сержант Бакланов даже сделал ему строгое замечание, чтоб он не вёл несознательных разговоров.

А я стоял и думал, что очень странно, как это никто не заметил, что хулиганы катаются в малярной люльке вверх и вниз - ведь её отлично видно за окном, она трещит и скрипит. И ещё разноцветная мазня на стенке напомнила мне одну карикатуру про горе-художников, которые рисуют, как заграничные халтурщики - лишь бы почуднее.

Мы пошли в школу, и я рассказал Мишке о своих наблюдениях.

Мишка говорит:

— Выходит, эти хулиганы хорошо карабкаются. По тросам лазали. Может, они матросы?

Я удивился. Ведь одно дело залезть на дерево и кинуть мячик, а другое - карабкаться по железным тросам с кисточкой и, конечно, ведерком, и то и дело мазюкать на стенах загогулины. Но и вправду ничего лучшего не придумывалось. Только что за матросы такие занимаются хулиганством, будто бы они буйные заграничные моряки или настоящие пираты? К тому же на кораблях сейчас уже не ставятся мачты с парусами и верёвочными снастями. Правда, есть ещё белые парусники ‘Седов’ и ‘Товарищ’, но на них учат будущих капитанов дальнего плавания, которых набирают, конечно же, из настоящих отличников.

Ещё я думал о ругавшемся гражданине с палочкой и ленточками наград. Как такой заслуженный человек мог развести несознательные разговоры о нашей стране? Может быть, он даже герой, которые слов на ветер не бросают - в отличие от тёток, ругавших всех комсомольцев и школьников бандитами. Неужели он не видит строек, наступающего изобилия и разных славных дел?

С фонарями тоже было непонятно. Ведь они висят над улицей на тросах. В них можно кинуть камнем или выстрелить из рогатки, но попасть не в один, а в целых три фонаря ужасно трудно даже лучшему хулигану. Пришлось бы долго пристреливаться, и вся улица была бы в мелких камешках - ведь замучаешься не только целиться в фонарь, но вдобавок зачем-то собирать в потёмках камешки, пока не попадёшься сержанту Бакланову или кому-нибудь из жильцов. А на асфальте, когда мы с Мишкой шли по улице, ещё оставались мелкие дребезги от лампочек и ни одного подходящего камешка, будто бы хулиганы били фонари колотушкой на длинной палке.

Так мы с Мишкой шагали в школу, даже не зная, что обо всём этом сказать, а навстречу нам по мостовой катил голубой автофургон ‘Хлеб’. То есть он раньше был голубым, а сейчас был размалёван разными красками, особенно салатовой и оранжевой.

На следующий день оказалось, что хулиганы разрисовали уже и переднюю стену того же дома. Видно было, что лазали они по водосточным трубам, которые не всякого выдержат. Сержант Бакланов стоял у дома и чесал затылок под фуражкой. Жильцы ругали его ещё больше, чем хулиганов, а вчерашний сердитый гражданин, уже надевший для солидности медали, бил палкой в асфальт, словно лошадь копытом, и говорил, что эмвэдэ теперь пошло больно жидкое - хоть перебрасывай в полном составе на водный транспорт. (Наверное, это значило, что милиционеров нужно выводить на чистую воду). Бакланов с ним даже не спорил: видно было, что ему и самому совестно за честь мундира. А участковый Дудкин стоял у соседнего дома, где магазин ‘Овощи - фрукты’, и тоже чесал в затылке. Витрина магазина была разбита, и в ней валялся молоток.

По дороге школу и потом ещё целый день я снова думал, какие странные творятся дела и какие отчаянные хулиганы объявились. Петя Ершов сказал, что это, наверное, не хулиганы, а особо опасные жулики. Они усыпляют бдительность граждан и милиции бессмысленными выходками, а после ограбят магазины и квартиры по всей округе. Я вспомнил, что когда был маленьким, верил, будто бы фамилия нашего участкового не Дудкин, а Будкин. Я поведал эту старую тайну ребятам, и мы по-доброму посмеялись, но всё равно мне стало жутковато из-за мысли Пети Ершова.

Вечером я думал, не рассказать ли об этом родителям, но постеснялся, а ночью мне приснился страшный сон. Какие-то люди в пиратских повязках и с ножами и молотками в зубах, словно тараканы, лезли по отвесной стене ко мне в комнату. Я тюкал их деревянным молотком киянкой, которым на уроках труда и на папином заводе поправляют инструменты, если что не раскручивается или, наоборот, нужно закрутить потуже. Пираты роняли ножи и молотки и шмякались на асфальт. Я сначала пугался за них, особенно потому, что один из них был очень похож на Ваню Мухина из пионерского лагеря, а другой - на Васю Бычкова из нашего класса. Хоть они почти хулиганы и, выходит, связались с настоящими врагами, но мне совсем не хотелось, чтоб они расшиблись в лепёшку или сломали себе что-нибудь. Но вскоре я понял, что бояться надо за себя, потому что странные люди, как ни в чём не бывало, подымались и снова карабкались один за другим по стенке. Не все старались добраться до моей комнаты - некоторые залезали в квартиры пониже, а я ничем не мог помочь соседям и только слышал, как из нижних окон доносятся лязги сабель и пистолетные выстрелы. Дудкин и Бакланов пытались прорваться к нам на выручку, но пираты прижали их в подворотне частым огнём, и тем оставалось только отстреливаться.

Тут с другой стороны двора показалась длинная чёрная машина. Из неё выскочили Мишка и человек, поймавший летом шпиона Гадюкина. Тогда Гадюкин звал его старшиной Сорокиным, а сам назывался капитаном Вороновым. Но мы-то поняли, кто настоящий капитан Воронов. С Мишкой и Вороновым был ещё один - кажется, уже настоящий старшина Сорокин.

Капитан Воронов швырнул гранату, и пираты временно разлетелись кто куда, но на их место тут же полезли новые. Мишка во мгновение ока (то есть я и глазом не успел моргнуть) очутился в моей комнате, и мы с ним поставили на подоконник пулемёт из пионерского лагеря. Мы стали сыпать по наступающим пиратам, а Воронов с Сорокиным и Дудкин с Баклановым поддерживали нас пальбою с флангов, то есть с боков. Но тут пираты подожгли камыши, и в нашем доме начался пожар…

Кажется, когда я наконец-то проснулся, прогоремыкавшись до утра, настала пятница, и по школе прошуршал слух о том, что ночью неизвестные хулиганы совсем уж распоясались: они подобрались незаметно к нашему отделению милиции, где служат Бакланов и Дудкин, и выкрасили синие милицейские машины и мотоциклы в канареечный жёлтый цвет. Бедные милиционеры, наверное, уже не знали, ругаться им, как боцманам дальнего плавания, или смеяться над такой незадачей.

В субботу после уроков мы всё-таки всем классом отправились в весёлый старый цирк. Вася Бычков, пока мы добирались, бегал вокруг нас на полусогнутых, ухал и чесался, изображая обезьяну, так что Марья Ивановна устала стращать его, а Нина Щукина дала ему затрещину, и это всем оказалось приятно. А Карасёв с Пескарёвым по-дурацки шутили о жизни зверей в зоопарке, в цирке и в дикой природе. Марья Ивановна так упарилась с одним Бычковым, что когда решила поставить их на место, сама сказала что-то невпопад.

В цирке, как и полагается, были красные бархатные кресла, такие же занавеси и барьер, а ещё много разноцветных прожекторов. По манежу бегали лошади с гимнастками на спине. Клоуны бестолково таскали бревно, совсем как строители, в прошлом году ремонтировавшие крышу нашего дома. Ещё один клоун выходил с собачками, чёрной и белой. Собачки садились за маленькую парту и лаяли ответы на примеры, которые клоун писал на доске. Нам с Мишкой это не особенно понравилось, ведь мы уже где-то читали или слышали, что такие собаки считать не умеют, а лают столько раз, сколько сигналов подаст им дрессировщик, например, незаметно щёлкая пальцами.

Тут ведущий в чёрном галстуке бабочкой объявил выступление дрессировщика Бегемотова с дрессированными обезьянами. Дрессировщик Бегемотов тоже был одет настоящим клоуном: в синий комбинезон с белыми пуговицами-помпонами, как на девчоночьих шапочках, и с белым воротником-колесом. На голове у него торчал высокий колпак, надетый на фальшивую кирпично-красную шевелюру, тоже похожую на огромный помпон, а лицо было белым, с нарисованными бровями и кирпично-красным носом. С ним на арену выбежали черные шимпанзе и рыжие орангутанги. Они принялись карабкаться по канатам и верёвочным лестницам не хуже моряков, ходивших на старинных парусниках. А дрессировщик Бегемотов объявлял:

— Электрики-бракоделы! Лунный тир! Сатирическая картинка ‘Абстрактное искусство’!

Обезьяны, как говорится, показывали, что их недаром кормят. Например, две обезьяны с двух сторон полезли по натянутому над ареной канату, а Бегемотов играл на маленькой гармошке и пел то ‘Фонарики-сударики по улицам горят’, а то и самое окончание всем известной песни: ‘И на нитке-невидимке гаснут бусы-фонари…’. Это он пел к тому, что на нитке-невидимке от обезьяньего ремонта лопались жёлтые воздушные шарики, изображавшие лампы. Потом обезьяны показывали лунный тир, то есть метко швыряли чёрные мячики в белый ящик с круглыми окошечками, светившимися лунно-жёлтым цветом. От попадания стекло проваливалось, и круглая дырка закрывалась чёрным, а промаха обезьяны не знали. Наконец, на спустившейся из-под купола поперечине развернулось большое полотнище, и обезьяны, болтаясь на канатах, принялись расписывать его прямо с двух сторон, изображая художников-абстракционистов, которым всё равно, какой ногой малевать…

И тут-то мне стало всё понятно. Я говорю:

— Мишка, это же Бегемотов обезьян подучивает!

— Бежим за Дудкиным! - говорит, не подумав, Мишка.

Но конечно же, чтоб из цирка добраться до нашего Дудкина или Бакланова, нужно было битых полчаса, а то и час - ведь никто не знает, где они сейчас суетятся по своей непростой службе.

— Лучше в милицию позвоним! - поправил я Мишку. - Или прямо здесь, у цирка милиционера найдём.

— А он поверит? - нахмурился Мишка. - Мы ему всё, как есть, а он нас пошлёт на лёгком катере в лесную школу для дефективных.

Это Мишка хотел сказать, что милиционер удивится, почему мы, такие странные, учимся вместе со всеми и даже на второй год ни разу не оставались.

Тут я пригляделся и глазам своим не поверил: напротив нас, на другой стороне арены сидит человек в сером костюме. Это был тот, кого фальшивый капитан Воронов, он же Гадюкин, звал старшиной Сорокиным. А рядом с ним другой - тот, кого он сам назвал Сорокиным, когда они скрутили Гадюкина. Короче, я понял, что это настоящие капитан Воронов и старшина Сорокин, откуда надо.

К счастью, в представлении объявили антракт, то есть перерыв. Мы с Мишкой вперёд всех протолкались к выходу и побежали по широкому закруглённому коридору на другую сторону циркового зала. Воронов и Сорокин сами вышли нам на встречу - как говорится, на ловца и зверь бежит. Я чуть было не закричал: ‘Товарищ капитан! Дрессировщик Бегемотов - шпион или сухопутный пират!’ Но я вовремя сообразил, как надо, сбавил шаг, подошёл поближе и тихо говорю:

— Здравствуйте! Помните, как мы с вами летом выслеживали шпионов у Минминпрома? В нашем районе снова творится какая-то чепуха на постном масле. Всю неделю хулиганят.

— Ага! - гаркнул Мишка. - Лампочки побили, дома разрисовали, даже ‘Победу’ бежевую начальника милиции выкрасили в лиловый цвет!

Воронов с Сорокиным переглянулись и нам кивнули.

Я говорю:

— Тише, Мишка! Самое-то главное, что это хулиганство как две капли воды похоже на обезьяний номер дрессировщика Бегемотова. У него и мячики дефицитные, арапские. Такие же найдены на месте преступления - хоть у нашего участкового Дудкина спросите.

— Честное пионерское! - прибавил Мишка, очень уж боявшийся, что нам не поверят.

Воронов (если он, конечно, и вправду Воронов, а не какой-нибудь майор Соколов) тоже тихо с нами поздоровался и сказал:

— Знаем-знаем. Для того мы сюда и прибыли. Бегемотов определённо стоит за преступной организацией, цели которой нам пока не ясны. Будем брать! Пойдёмте, ребята, на служебный вход! Только вперёд не суйтесь, а то может, как и в прошлый раз, без стрельбы не обойдётся!

Воронов и Сорокин показали капельдинерше, то есть дежурной бабушке книжечки в красных обложках и прошли в незаметную дверь не для зрителей. Мы за ними. Так мы оказались за кулисами цирка. Пахло конским и, наверное, слоновьим навозом. Мимо нас по своим делам проходили люди в разноцветных костюмах и какие-то совсем обыкновенные рабочие или зоотехники. Девушка в коротенькой юбочке и маленькой шляпке цилиндром спорила с дядькой в коричневом костюме и ворохом бумаг, похожим на учителя физики в нашей школе. Девушка хотела этот спор закруглять и говорила, что ей на манеж, а дядька её не отпускал. Тогда за девушку вступились её собачки-пудели, всех пуделиных цветов и размеров, и принялись облаивать дядьку и скакать вокруг него. Наверное, они его прогнали, но мы были уже далеко и стучались в дверь с табличкой ‘Гримуборная ? 6’. Точно такие же таблички с надписью ‘Уборная’ висят и в нашей школе, и в поликлинике, и в клубе ‘Карбоксилазник’. Нам с Мишкой было даже удивительно, сколько неудивительного оказалось за кулисами цирка, то есть за красным бархатным занавесом.

Изнутри гримуборной ? 6 ответили:

— Заходите, открыто!

Капитан Воронов и старшина Сорокин вбежали в уборную с пистолетами, и Воронов говорит и говорит:

— Руки вверх, вы окружены, сопротивление бесполезно, чистосердечное признание облегчает участь.

Мы потихоньку выглянули между ними. Оказалось, гримуборная - это заклеенная старыми цирковыми афишами комната с небольшими подзеркальными столиками. На столиках лампы, болванки с париками, пудреницы и грим, то есть краски для рисования на лицах. Между афиш висел плакат с учебным белым парусником ‘Товарищ’, а посреди комнаты стоял дрессировщик Бегемотов в синем клоунском костюме и колпаке.

Разоблачённый Бегемотов поднял руки, но не просто так, а взялся за парик и снял его вместе с колпаком. Оказалось, что он совсем лысый. Капитан Воронов нахмурился, а лысый клоун говорит:

— Отлично сработано, товарищ капитан. Благодарю вас за бдительность. Учения объявляю завершёнными.

— Товарищ полковник… - немножко не своим голосом произнёс капитан, но прокашлялся и твёрдо сказал: - Это не только нас с Сорокиным надо благодарить за бдительность, но и наших юных помощников. Надёжная смена подрастает.

Я понял, в чём дело, и говорю:

— Товарищи, учения - это правильно! Только ваши обезьяны стёкол наколотили, как настоящие хулиганы. Мы никому ни о чём не расскажем, но вы тоже примите меры!

Полковник вытер с лица остатки пудры и ответил:

— Очень правильное замечание! В последнее время мы беспощадно боремся с перегибами и вспоминаем, чему нас учили те, кто стоял у истоков. Нас учили быть внимательными и вежливыми. И не случайно тем, кто об этом забыл, дают по шапке. Чего бы мы стоили, если бы только ломали через колено! Мы ведь не медведи, верно?

— Никак нет! - ответил Мишка по-военному, как в кино.

— С вопросом об издержках мы разберёмся, - сказал полковник. - А вас, ребята, премируем за бдительность. Глядите и дальше в оба!

И протягивает нам с Мишкой денег разом на шесть порций мороженого. Я подумал, что медведи, конечно, хорошие звери, но люди, особенно такие, как товарищ полковник и капитан Воронов, конечно же, лучше самого лучшего медведя.

— Спешите, ребята, а то на слонов опоздаете! - сказал капитан Воронов и прибавил: - проводи, Сорокин!

Мы с Мишкой вернулись в зрительный зал и стали смотреть продолжение со слонами и с девушкой, у которой столько разноцветных пуделей.

Потом, когда мы теплым вечером пошли по домам, я думал о том, чем люди лучше обезьян или медведей. Людьми вообще быть гораздо интереснее, чем зверями. Зверями быть скучно. Самый счастливый зверь только ест, спит и немножко играет, а в остальное время сидит и не знает, чем заняться, потому что ничего не умеет и не понимает.

На нашей улице нам с Мишкой встретился милицейский фургон, выкрашенный в правильный синий цвет с красной полосой, а не в дурацкий канареечный. Жизнь, как говорится, возвращалась в колею.

На следующей неделе моего папу вызвали на работе в бухгалтерию, то есть в кабинет, где считают деньги - кому сколько должны зарплаты или премии. Папе сказали, что он, оказывается, недополучил немного премиальных денег, потому что затерялась бумажка с приказом. Папа удивился. Ведь он очень внимательный, любит во всём порядок и по арифметике и другим предметам, где нужно считать, всегда учился на отлично. Папа быстро подсчитал, что ему ничего не должны, и стал объяснять бухгалтеру и начальнику, что они сами ошиблись. Но какой-то особый заместитель начальника по фамилии Сыроегин убедил его, что решать эту задачу можно, пожалуй, по-разному, а деньги лучше взять, чтобы не создавать заторов. Папа обрадовался, потому что этой премии хватило покрыть расходы на разбитые стёкла и ещё хватило на два одеколона - мужской и женский - и на четыре порции мороженого.

Мишкиной маме пришёл почтовый перевод от какого-то родственника или знакомого, плавающего по Северному морскому пути. Родственник по фамилии Жарьвалуй просто так решил ей сделать приятное и прислал немного денег на хозяйство. А Петя Ершов рассказал нам, что его маме вернули облигацию, которую она забыла на старой квартире. То есть она и не помнила, что забыла эту облигацию, но гражданка, назвавшаяся племянницей новых жильцов, клялась, что эта облигация точно ершовская, а им, Грибачёвым, чужого не надо. Самое удивительное, что облигация оказалась выигравшей, и ершовская мама тоже осталась не в накладе из-за обезьян, о которых мы с Мишкой, конечно же, никому ни слова не сказали.

А мы с Мишкой ещё в воскресенье зашли в кафе ‘Аэлита’ и наелись мороженого на всю премию, полученную за бдительность. Мы представляли себе, что снялись в прогремевшем по всем экранам фильме или сделали ещё что-нибудь замечательное и как раз принимали поздравления. Нам было очень приятно, только наутро оказалось, что я немножко простыл от такого изобилия. Но это не беда. У меня почти не болело горло, зато начался бронхит, которого я совсем не боюсь. Я всю неделю узнавал у Мишки уроки, честно делал их, а потом читал интересные книги, пил ромашковый вкусный отвар и думал о том, что правильно угадать будущее не под силу даже самому смелому воображению.