Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы

Глава 8. Как все начиналось

Важной отличительной особенностью революционных событий на юге России явилось масштабное участие в них воинских частей, возвращавшихся с фронтов 1-й Мировой войны. После Февральской революции Ставка Верховного главнокомандования стремилась по-прежнему держать казачьи части под своим влиянием. Керенский и его правительство считали, что лозунг «война до победного конца» в сердцах казаков найдет традиционный для них одобрительный отклик. В силу происходящих на юге России событий, большие надежды на свои войска возлагало также и кубанское правительство. Оно планировало использовать казаков-фронтовиков для борьбы с большевиками непосредственно у себя, на Кубани. 8-го ноября 1917 г. кубанский войсковой атаман Филимонов направил телеграмму в «Союз казачьих войск», в которой очень настаивал на том, чтобы в Екатеринодар вернули 5-ю Кавказскую дивизию, которая по их плану должна была, как говорилось в телеграмме, сдержать «большевистские выступления энских частей, расквартированных <в> области… угрозы захватить <в> войске власть, отобрания земель, казачьего имущества…»[114].

Однако Духонин[115] не внял этим просьбам и в ответной телеграмме сообщил, что 5-я Кавказская дивизия действительно нуждается в продолжительном отдыхе, почему ее и приказано вывести из Финляндии и, включив в состав 3-го Казачьего корпуса, расположить в глубоком тылу Северного фронта. Конечно же, это не было проявлением заботы о казаках дивизии, на них по-прежнему рассчитывали как на силу, которую можно противопоставить революционным силам в центре России.

Однако ни планам Кубанского атамана, ни Временного правительства не суждено было сбыться. Война сильно изменила сознание казаков и солдат. В большинстве своем это были уже не те, кто уходили на фронт в 1914 г., слепо готовые отдавать свои жизни «за Веру, Царя и Отечество». Отречение царя от власти сильно подорвало его авторитет, хотя совсем отвернуться от него народ еще не успел. Все свои беды теперь армия стала связывать с «плохим» правительством, которое большевистские агитаторы в то время прямо обвиняли в предательстве. Когда произошла Февральская революция, Керенский и буржуазно-демократические партии стали называть армию «демократической», обещали различные реформы в ней и кое-что, как указывалось в предыдущей главе, действительно делали, но все же лозунги большевиков о прекращении войны, передаче земли крестьянам, а фабрик и заводов рабочим для казаков-бедняков и солдат были ближе. Поэтому даже когда в стране произошел Октябрьский переворот, войска продолжали подвергаться антибольшевистской пропаганде, причем на тот момент она, пожалуй, была наиболее изощренной, а ее организаторы широко использовали, как принято сейчас говорить, «административный ресурс» — возможности штабов и управлений, чтобы направлять казаков и солдат на вооруженное противодействие Советам.

Не последнюю роль в этом играл созданный при Ставке комиссариат казачьих войск. В конце ноября 1917 г. он направил в казачьи части телеграмму, в которой говорилось.

«Тяжелое положение казаков, созданное после революции […] установлением в России власти большевиков, сделалось невыносимым. […] Казаков охваченные большевизмом солдатские массы ненавидят, над казаками издеваются, казаков избивают […] подбиваемые большевистскими агитаторами крестьяне отказываются продавать казакам продукты […] перед казачеством предстал грозный призрак Гражданской войны, против Дона с Юга на судах идут отряды матросов Черноморского флота и с севера собирается карательная экспедиция […] большевистское правительство хочет железом и кровью подчинить себе казаков…»[116].

У фронтовиков же были свои планы. Все желали поскорее закончить войну и вернуться в свои родные станицы. Многие при этом хотели непосредственно у себя дома, а не где-то в другом месте, лично участвовать в переделе земли и собственности, не пропустить момент смены власти. Появилось немало тех, кто прочно встал на позиции большевиков и эсеров.

Свои резоны в Гражданской войне были и у зажиточного казачества. Политические пристрастия в его среде тоже претерпели значительные изменения, теперь откровенных монархистов среди них сильно поубавилось, а сторонников сепаратизма, наоборот, стало значительно больше. Популярность среди казаков приобрели те политики, которые стали усиленно ратовать за создание Юго-Восточного Союза[117].

Их целью было обособление казачьих земель от центральной российской власти и создание своего государства, как автономного федеративного образования в составе России либо вовсе без нее. В это же время новое хождение получила и идея возврата так называемого «казачьего присуда»[118].

На волне сепаратизма новые политические деятели были избраны в представительные органы власти своих областей, и теперь, пользуясь определенной поддержкой казачьих масс, требовали от атаманов создавать казачьи армии, но при этом ни в коем случае не отдавать их в подчинение кому-либо извне. Потом, когда появилась Добровольческая армия, они настаивали на том, чтобы рассматривать ее как временного попутчика в борьбе с большевиками. Когда же вспыхнула Гражданская война, эти деятели требовали оборонять от большевиков только границы своих республик и сулили казакам безбедную жизнь без России.

Серьезной силой в раскладе политических и военных сил на Кубани и Дону выступало офицерство. В этой связи трудно не согласиться с известным кубанским историком И.Я. Куценко, который, говоря о позиции, которую оно заняло в это время, пишет:

«Они (генералитет и офицерство. — И.К.) вынуждены были приспосабливаться к новым обстоятельствам: во-первых, считаться со стремлением казаков поскорее вернуться домой, на родину; во-вторых, будучи не в силах помешать бурлящим демократическим настроениям и выступлениям многих казаков, офицерские и близкие им реакционные элементы казачества заняли позицию терпеливого выжидания, надеясь, что скоро «казаки одумаются». Офицеры остались во всех уходящих с фронта полках, даже в тех, где произошли выборы комиссаров. Теперь ими был взят курс на откровенную апелляцию к интересам казака — сословного собственника. Ведь через несколько дней в своих станицах казаки неминуемо должны были столкнуться с иногородними крестьянами, давно и пока безуспешно выступавшими против сословной монополии на землю»[119].

При этом нужно иметь в виду, что во времена 1-й Мировой войны сословные рамки казачества уже не были такими четкими, как 70–80 лет назад. Привилегиями пользовались прежде всего богатые представители войска. Но значительную часть казачества все же составляла беднота. Нередко казаки, чтобы выступить на царскую службу в полной экипировке, вынуждены были влезать в висевшие на них потом многие годы долги. Земельный пай не помогал им избавиться от полуголодного существования, но, напротив, служил средством закрепления в путах войскового сословия. Сословные обязанности длительной солдатчины, неизбежно связанные с издевательствами офицеров, порядками чинопочитания, довлели над казаком-бедняком и его семьей. Поэтому среди казаков шел процесс расслоения, и вскоре они оказались по разные стороны русско-русского фронта. И все же сосредоточенный на Кубани «горючий материал» Гражданской войны вспыхнул не сразу.

29-го ноября 1917 г. совещание представителей казачьих частей при Казачьем отделе ВЦИК постановило:

«Составить отряд из 5-й Кавказской казачьей дивизии, из 1,4 и 14-го Донских полков и армейских частей […] и отправить на Кубань, Дон и Терек изгнать правительство и вручить власть трудовому народу…»[120].

Вскоре на юг России стали уходить донские полки, а спустя несколько дней — кубанские. В это время в районе Таганрога уже начались первые бои красных отрядов Сиверса с донскими белоказачьими подразделениями под командованием А.П. Кутепова, будущего генерала Добровольческой армии.

Следует иметь в виду еще одну важную особенность ухода казачьих частей с фронта. Если стихийная демобилизация русской армии привела к разложению регулярных армейских частей и они покидали фронт одиночками, группами земляков, отрядами, которые формировали большевики, анархисты и т. д., то у казаков все было не так. Они отходили организованно, дивизиями и полками. В них все еще сильной была традиционная привычка к воинскому порядку. Надо учитывать и тот факт, что казак должен был привести домой своего коня. Поэтому, когда, например, 26 ноября 1917 г. поступило распоряжение Ставки приостановить отвод с Юго-Западного фронта 4-го кавалерийского корпуса, и в том числе 1-й Кубанской казачьей дивизии, казаки запротестовали. На станции Боярка, что под Киевом, кубанцы арестовали машиниста паровоза и силой оружия заставили его продолжить движение к себе на родину[121].

Не оправдали надежд Кубанского правительства и казачьи части Кавказского фронта, где до недавнего времени находился и И.Л.Сорокин. Здесь тоже началось и все более усиливалось политическое брожение, которое «стимулировалось» еще и крайне неудовлетворительным снабжением войск. В августовском докладе, поступившем от командования фронта в адрес Временного правительства, говорилось о том, что в его войсках наблюдается «ужасающая смертность от голода и эпидемий». Военный министр Временного правительства поручил начальнику штаба Кавказской армии генералу Мышляевскому проверить эти факты и доложить, не является ли это измышлениями большевиков и эсеров. Однако в своем рапорте от 27 сентября Мышляевский доложил, что высокая смертность и эпидемии в войсках действительно имеют место, и что на этой основе «выросло большое утомление войною… “бессознательный” большевизм и не скрываемая жажда мира. Стремление к миру во что бы то ни стало — наиболее характерная и крайне тревожная черта…»[122].

Выводы, сделанные генералом Мышляевским, вскоре подтвердились конкретными проявлениями недовольства в армии. 18-го сентября казаки 2-й пластунской бригады, располагавшейся в Эрзеруме, избили своего командира бригады войскового старшину Кучапова и освободили из гауптвахты более 30 человек арестованных за революционную пропаганду. Казаки одного из батальонов 4-й пластунской бригады вообще бросили фронт и самовольно ушли в Саракамыш, намереваясь там захватить эшелон и отправиться на Кубань. Вслед за ними также поступили пластуны 1-й бригады, которая прославилась своим героизмом при обороне Саракамыша, когда ею командовал генерал Пржевальский, ставший во время описываемых событий уже командующим Кавказской армией.

Однако было бы неправильным считать, что приведенные факты неповиновения казаков были вызваны только большевистской пропагандрй. Пластуны 1, 2, и 4-й бригад, например, в качестве основной причины своего требования отправить их по домам называли то, что Кубань «наводнена солдатами, создающими угрозу казачьим привилегиям». Именно это послужило основной причиной, по которой генерал Духонин внял просьбам Кубанского правительства вывести с территории Кубани запасные пехотные полки, обратился с таким запросом к Керенскому, и тот дал согласие. Казакам же сообщили потом на фронт об этом решении, чтобы доказать, что их тревоги теперь не имеют оснований, и нужно продолжать службу. 23-го октября генерал Пржевальский уверял казаков в том, что Временное правительство «в высшей степени печется о благосостоянии и спокойствии казачьих областей». Он призывал оставаться на фронте и воевать до победного конца. Но ни какие уговоры теперь не подействовали.

Уже 26 октября 1917 г., то есть на 2-й день после победы вооруженного восстания в Петрограде, конференция военных организаций РСДРП(б) Кавказского края и фронта выступила с воззванием — не поддаваться на провокации, не выпускать из рук оружие, встать на защиту революции. С 10 по 23 декабря в Тифлисе состоялся 2-й краевой съезд Кавказской армии. На нем был избран краевой совет армии во главе с Г.Н. Коргановым. К этому времени недовольство снабжением армии, сознание того, что они воюют непонятно за чьи интересы, привели к новому резкому возрастанию недовольства среди солдат и казаков.

Войска засобирались домой. Наиболее организованно Кавказский фронт покинула 39-я пехотная дивизия, та самая, которая так прославилась при штурме Эрзерума и в других кровопролитных боях с турками и курдами. За дивизией к тому времени уже прочно закрепилось название «большевистская». Это было мощное солдатское соединение, сформированное из иногородних крестьян и рабочих. Возвращение с фронта в глубокий тыл в 1917 г. целой дивизии было редким случаем. Уже 22 октября 1917 г. штаб Кавказского фронта сообщил в Екатеринодар, что, узнав о действиях войскового правительства, которое устранило от участия в управлении Кубанской областью иногородних, дивизия восстала и потребовала отправки на родину. 14 ноября командующий Кавказской армией генерал Пржевальский телеграфировал: дивизия, «разобрав патроны из следовавшего в армию транспорта… идет на Северный Кавказ для Гражданской войны»[123].

29-го ноября 1917 г. начальник мятежной дивизии доносил, что под влиянием агитаторов из Петрограда, Царицына и прибывших матросов и красногвардейцев дивизионный и полковые комитеты дивизии решили подчиниться власти Совета Народных Комиссаров и признать вошедшими в силу все декреты Советской власти. В дивизии прошли выборы командного состава.

Вскоре после этого дивизия по железной дороге полковыми эшелонами двинулась на Кубань. Получив об этом сообщение, войсковое правительство уведомило штаб армии, что им вынесено решение — воспрепятствовать расквартированию дивизии в Кубанской области. Но из этого ничего не вышло. Полки дивизии все-таки прибыли на Кубань. Смешанные части Бакинского, Кубинского и Дербентского ее полков расположились в хуторе Романовском, на станциях Кавказская и Тихорецкая, в Гулькевичах, Белоглинской, Песчанокопской и др. Штаб дивизии дислоцировался на станции Тихорецкой. Характерно то, что ни одна из других, также возвратившихся в это время с фронтов 1-й Мировой войны частей не подчинились Кубанскому правительству.

31-го декабря 1917 г. Военно-революционный комитет (ВРК)[124] этого соединения на станции Тихорецкой создал свой Реввоенсовет, пригласив в его состав представителей местных организаций, стоящих на платформе 2-го Всероссийского съезда Советов. Вскоре Комитет 156-го полка уже докладывал ВРК дивизии о своих практических шагах, «о разоружении офицеров-казаков, проезжающих через станцию Торговая (ныне г. Сальск)… 1-го января, — говорилось в этом сообщении, — … был задержан вагон с ружьями, патронами и саблями, которые… конфисковали. Ружей — 398, штыков — 398, шашек — 9, патронов — 16 800»[125].

Несколько иначе складывалась обстановка для кубанских частей, начавших возвращаться с западного и северо-западного театров военных действий, с Германского фронта. Прежде чем попасть на Кубань, им нужно было проследовать через Донскую область, где революционные события развивались гораздо быстрее и масштабнее, нежели у них на родине. Этому были две причины. Во-первых, территория Донского казачьего войска географически вплотную примыкает к таким рабочим центрам России, как Донбасс, Царицын, Ростов, Воронеж и др.; и донские казаки, а также иногородние, раньше, чем кубанцы подверглись революционному давлению оттуда. Во-вторых, пришедший к власти новый донской атаман А.М. Каледин очень скоро противопоставил себя не только преобразованиям в стране и армии, но и Временному правительству, что не могло не вызвать ответных действий сначала со стороны Керенского, а затем и взявших власть большевиков. Чтобы понять разницу в развитии ситуации на Дону и Кубани есть необходимость хотя бы коротко напомнить, как они развивались в то время.

Как уже говорилось, когда произошла Февральская революция 1917 г., генерал Каледин командовал 8-й армией. Новые порядки в войсках он воспринял крайне негативно. То, что происходило в войсках, противоречило его политическим взглядам, нарушило все его жизненные планы. Юго-Западным фронтом в это время командовал его давний недоброжелатель — Брусилов, который не стал противиться демократизации армии, а впоследствии стал сотрудничать с большевиками. Апеллировать Каледину было не к кому, так как Верховным Главнокомандующим стал генерал Алексеев, сыгравший не последнюю роль в отречении царя от престола. Каледин понял, что в армии ему больше места нет.

9-го апреля 1917 г. он был снят с должности, так как, по мнению Алексеева, «потерял сердце и не понял духа времени». Еще пару недель экс-командарм находился в должности члена Военного Совета, но, насмотревшись на деятельность членов солдатских комитетов, он сказал, что у него «разболелись старые раны» и отпросился на лечение в Кисловодск, на воды. Но по пути заехал в Новочеркасск, да так там и остался. 26-го мая его избрали Донским Войсковым атаманом.

Когда Корнилов, начав отсчет мятежного времени, поднял войска против Временного правительства, то главные свои надежды он возложил на 3-й казачий конный корпус генерала Крымова. Еще 26 августа Корнилов послал телеграмму Каледину, где говорилось:

«Я смещен с должности Главковерха, на мое место назначен Клембовский. Я отказался сложить с себя обязанности Главковерха. Деникин и Валуев идут со мной и послали протест Временному правительству. Если Вы поддержите меня своими казаками, телеграфируйте об этом Временному правительству»[126].

Каледин немедленно сообщил Корнилову о поддержке его планов и направил Временному правительству телеграмму, которую позже стали характеризовать как ультиматум.

«Генерал Каледин предупреждает Временное правительство, — говорилось там, — что если оно откажется от соглашения с генералом Корниловым, то он, Каледин, при помощи находящихся под его командованием казаков, примет меры, чтобы отрезать Москву от юга России»[127].

Неудивительйо, что Временное правительство издало распоряжение об аресте обоих — и Корнилова, и Каледина, а Военный министр А.И. Верховский не преминул тут же сообщить об этом на Дон. Однако никаких возможностей реализовать свое решение у Керенского тогда не было. 10-го сентября 1917 г. войсковой круг выразил доверие Каледину. Опасаясь развития конфликта с казаками и стремясь к компромиссу с ними, Временное правительство отменило распоряжение об аресте Каледина, и он продолжал оставаться войсковым атаманом.

А положение в Донской области в это время чрезвычайно осложнилось. В Ростове 26 октября на заседании Ростово-Нахичеванского Совета был образован Военно-революционный комитет. В самом Ростове, Таганроге и большинстве углепромышленных районов Дона была провозглашена Советская власть. Но из всех казачьих станиц только Урюпинская и Морозовская не признали правительство генерала Каледина. Не признали его власть также и некоторые крестьянские волости Дона.

Военные силы, которыми располагал поначалу Каледин, были незначительными. Расквартированные в области запасные казачьи полки, сформированные в основном из беднейших казаков, подчинялись не столько своим офицерам, сколько полковым комитетам и местным Советам. В промышленных центрах области стали формироваться отряды Красной гвардии, усиливались крестьянские волнения. Однако Каледин стал энергично сплачивать контрреволюционные силы. Уже 2 ноября 1917 г. он объявил военное положение в Углепромышленном районе, а также в Ростовском, Таганрогском и Черкасском округах. Была свергнута ранее установившаяся Советская власть в станицах Урюпинской и Морозовской. Разгрому подверглись и Советы на рудниках. Казаки начали производить аресты, а нередко и расстрелы большевиков и сочувствующих им рабочих.

Распустив 3-й общеказачий съезд, на котором, как уже говорилось, впервые публично проявили себя как последовательные и непримиримые противники старых порядков делегаты А. Автономов, И. Сорокин, Голубов и другие его делегаты, Каледин пошел дальше. Он издал приказ о возвращении на Дон казачьих полков с фронта, рассчитывая использовать их для обороны Донской области. В результате с Румынского, Западного и Северо-Западного фронтов на юг «потекли» казачьи части, в том числе и кубанские.

Прибывшие в Новочеркасск генералы М. Алексеев и Л. Корнилов стали создавать Добровольческую армию, а 22 ноября 1917 г. Каледин объявил на военном положении всю Донскую область. Первые отряды армии Корнилова и некоторые формирования казаков начали наступление на Ростов, захватили его, Таганрог, постепенно начали продвигаться на Донбасс. В ответ на это в районе Ростова, Луганска, Миллерово стали концентрироваться первые красные части для борьбы с Калединым. Для руководства ими из Москвы был направлен нарком по военным и морским делам первого Совета Народных Комиссаров В.А. Антонов-Овсеенко.

Вернув донских казаков домой, Каледин и вожди зарождавшейся Добровольческой армии своих целей не достигли. Лучше всего это подтверждает письмо генерала М. Алексеева главе французской военной миссии в Киеве. 27-го января 1918 г. он писал:

«Я предполагал, что при помощи казачества мы спокойно создадим новые прочные войска, необходимые для восстановления в России порядка и для усиления фронта. Я рассматривал Дон как базу дли действий против большевиков, зная, однако, что казаки сами не желали идти вперед для выполнения широкой государственной задачи водворения порядка в России. Но я верил в то, что собственное свое достояние и свою территорию казаки защищать будут и тем обеспечат безопасность формирования и время для обеспечения новых войсковых частей, но я ошибся.

Казачьи полки, возвращающиеся с фронта, находятся в полном нравственном разложении. Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. Они не желают сражаться даже для защиты собственной территории, ради спасения своего достояния. Они глубоко убеждены, что большевизм направлен только против богатых классов, буржуазии и интеллигенции, а не против области, где сохранился порядок, где есть хлеб, уголь, железо, нефть»[128].

Продвигаясь к себе на родину, кубанские казачьи части неожиданно столкнулись с серьезной проблемой: на территории Донской области местные казаки нередко пытались разоружить их. Тем не менее до середины декабря 1917 г. через узловую станцию Лозовая на юг проследовали эшелоны с казаками 2-го Таманского, Полтавского, Запорожского, 1-го Екатеринодарского, Уманского и бывшего сорокинского 3-го Линейного полков. В эти же дни красный командир Р.Ф. Сиверс докладывал в центр из района Таганрога, что под давлением фронтовиков-кубанцев белогвардейцы вынуждены были очистить часть района, прежде ими занятого. А 19 февраля 1918 г. по радио было передано сообщение:

«Всем, всем, кубанскому трудовому казачеству особо. В рудничном районе, где калединские банды разоряли мирное население, насиловали, грабили, только что был явлен прекрасный пример братской солидарности трудового казачества с остальным трудовым населением России. Возвращавшиеся с фронта кубанцы были остановлены у Иловайской донскими бандитами. При объяснениях по поводу задержки кубанцы в ответ на грубость калединских офицеров стали срывать с них погоны, загнали в вагон весь штаб генерала Орлова и увезли его с собой заложником. Революционные войска воспользовались растерянностью калединцев и вытеснили их из целого ряда шахт.

Слава кубанскому трудовому казачеству!

Да здравствует рабоче-крестьянская власть!

Нарком Антонов»[129].

Вскоре на Кубань с фронтов 1-й Мировой войны прибыли почти все строевые кубанские части, за исключением экспедиционного корпуса генерала Баратова, находящегося в Персии.

И все же на Кубани казаки-фронтовики включились в открытое противоборство со своим войсковым правительством позже, чем на Дону. Ситуация здесь развивалась по своему особому сценарию и, казалось, имела мало общих черт с событиями, происходившими в соседней области. Но это только на первый взгляд. В обоих регионах исподволь шло накопление революционных и контрреволюционных сил, а Временное и сменившее его Советское правительство усиленно пытались взять там ситуацию под свой контроль.

Прибывающие с фронта казаки, как на Кубани, так и на Дону, осторожно присматривались к делам в станицах, сравнивая все, о чем им говорили на фронте, с тем, что здесь происходит на самом деле. Как и на Дону, в станицах и окружных центрах по преимуществу создавались некие «исполкомы», в названии которых отсутствовали слова «советы рабочих и солдатских, крестьянских и казачьих депутатов». Главными членами этих исполкомов в большинстве случаев были окружные чиновники, офицеры-дворяне, учителя и другие представители интеллигенции. Лишь изредка потом некоторые из «бывших» были удалены из исполкомов, но атаманская власть поколеблена покуда не была.

Однако были и существенные отличия. Кубанская Рада все же создавала видимость того, что она производит демократические преобразования, хотя дальше некоторых деклараций политического характера дело пока не двигалось. На Дону же не было даже этого. Атаман А.М. Каледин, как уже говорилось, еще будучи на фронте показал себя несгибаемым приверженцем старых порядков. Именно это обстоятельство послужило причиной того, что на Дон устремились все, кто хотел взять реванш у Советов за развал армии, за потерянные привилегии, за поражения в политической борьбе. Вот почему масштабные драматические события Гражданской войны на Дону начались раньше, чем на Кубани. Они достаточно подробно описаны в исторической литературе, поэтому в данном случае их краткое упоминание вызвано только тем, что Новочеркасск стал первым городом, откуда именно в то время начали свою военно-революционную деятельность на казачьих землях будущие главнокомандующие — Юго-Восточной армией А.И. Автономов и Красной Армии Северного Кавказа — И.Л. Сорокин.

Таким образом, по стечению обстоятельств получилось так, что в начале 1918 г. Кубань оказалась отрезанной от центра белоказачьим Доном, жила обособленной жизнью и происходящие там революционные процессы развивались в сфере чисто местных отношений. Однако, по мере того как влияние большевиков докатилось и до восточных окраин Донской области и на ее территорию отошли остатки разбитых под Таганрогом и Ростовом белогвардейских отрядов, Кубань стала все более вовлекаться в революционные события, которые в дальнейшем сделали ее одним из главных театров военных действий.

Вообще-то соотношение внутренних социальных сил на Кубани было примерно такое же, как и на Дону, и нарастание революционного процесса здесь прошло те же стадии, с той лишь разницей, что сама организация местных приверженцев революции после некоторого отставания, вдруг со временем пошла гораздо большими темпами. Параллельно, хоть и очень вяло, как уже говорилось, шел и другой процесс — накопление контрреволюционных сил. Казачьи соединения и части, покинув фронт, привезли с собой почти все оружие, снаряжение и даже артиллерию, но пускать их в дело не спешили, а потому масштабы консолидации у белых сил поначалу были ниже, чем у красных. Казаки, вдоволь навоевавшись на фронтах 1-й Мировой войны, не спешили ввязываться в новую войну. К тому же надо иметь в виду и тот факт, что многие казаки, особенно из числа бедных, уже успели получить свою порцию большевистской пропаганды на фронте и были под влиянием романтических представлений о революции.

Тридцать пять конно-казачьих полков, артиллерия, пластуны оставались войсковыми частями лишь на бумаге. Измотанные на фронтах казаки и даже многие офицеры по прибытии на Кубань желали одного — отдыха и мира.

Казаки просто расходились по домам, в одну ночь разбрелся по станицам целый полк — 1-й Таманский, направленный в ст. Крымскую навстречу новороссийским красноармейцам. Кучка офицеров во главе с командиром полка едва-едва успела унести ноги, прихватив крест с лентой от полкового штандарта (штандарт где-то выбросили, хотя потом врали, что «надежно спрятали) и денежный ящик. На станции Протока 15-му пластунскому батальону была поставлена задача: разоружить солдатские эшелоны, поскольку «все солдаты большевистски настроены». Пластуны, однако, прибыв на станцию, решительно отказались связываться с солдатами.

* * *

Триумфальное шествие советской власти началось и на Кубани. Здесь вскоре под руководством Советов, пришедших на смену исполкомам, стали создаваться красные вооруженные отряды. Первыми о начале их формирования объявили Екатеринодарский и Новороссийский Советы. 6-го декабря 1917 г. они провели в Новороссийске съезд Советов Черноморья, который декларировал создание отрядов красной гвардии, а 21 декабря там же состоялась конференция большевиков Кубани и Черноморья, принявшая решение о начале вооруженной борьбы с контрреволюцией. 8-го декабря советская власть была установлена в селе Филипповском (ныне с. Великовечное. — Н.К.). К филипповцам присоединилась беднота окрестных сел: Преображенского, Ивановского и Ележовского. Вскоре они создали красный военный отряд названный «Филипповская революционная армия». Возглавили ее М.Ф.Толкачев и К.М. Ищенко. Первым ее успехом стал разгром отряда белочеркесского отряда Келеч Гирея в январе 1918 г. Через неделю после филипповских событий советская власть была установлена в селах Царский Дар и Унароково, в станицах Рязанской и Переправной, куда перебазировался штаб сорокинского З-го Линейного полка. В ночь с 21 на 22 декабря 1917 сформировался Военно-революционный комитет и в станице Крымской.

Кубанское войсковое правительство стало лихорадочно искать пути для перелома ситуации в свою пользу. Для этого было решено задействовать авторитетных на Кубани людей. В Майкопский отдел прибыл герой русско-японской войны генерал Мищенко, который 3-го декабря принял участие в работе бессословного съезда. В своем выступлении он доказывал, что Ленин с германским золотом прибыл в Россию в опломбированном вагоне, чтобы на эти деньги разложить армию, что он оплачивает услуги целой армии немецких шпионов и т. д. Однако все это казаки уже слышали не раз, и миссия генерала Мищенко успеха не принесла. В ночь на 1 января 1918 г. в Майкопе произошло вооруженное выступление под руководством местного Военно-революционного комитета, власть в городе перешла к Советам, атаман отдела генерал Данилов бежал.

Неудачей закончилась и попытка самого председателя Кубанского правительства силовым путем добиться успеха. Он лично возглавил отряд верных казаков и двинулся с ним в направлении Крымская-Темрюк, но в первых же столкновениях с красногвардейцами потерпел поражение.

Трудно шло утверждение советской власти в г. Армавире. Здесь после Октябрьского переворота начальник местного гарнизона генерал Апрелов создал «комитет спасения родины и революции». В соответствии с его планами атаман отдела полковник Ткачев в начале ноября 1917 г. стянул к городу 12 пластунских батальонов. Установленная накануне советская власть в этом городе пала. Большевики ушли в подполье и стали готовить восстание. Оно произошло в ночь с 6 на 7 декабря 1918 г., и большинство пластунских батальонов перешло на сторону восставших. Однако генерал Апрелов и его сподвижник полковник Титов остались в городе и продолжали собирать антибольшевистские силы. Произошло вооруженное столкновение. Бой длился один час. Военный гарнизон города во время этих событий сохранял нейтралитет, а прибывшие на помощь восставшим отряды красноармейцев из 39-й дивизии помогли большевикам одержать верх. Белые покинули город и разошлись по окрестным станицам. В горной полосе Кубани установление советской власти произошло более спокойно. В станице Подгорной Лабинского отдела, например, Совет возглавил сам атаман Зотолокин.

Помимо уже названных центров развертывания красногвардейских отрядов, их формирование шло и на Таманском полуострове. Раньше других в этом регионе Советская власть установилась в самом крупном населенном пункте Таманского отдела - городе Темрюке. Здесь имелась достаточно сильная организация большевиков на табачных плантациях во главе с членом партии с 1898 г. А.Д. Карпузи. Первые красногвардейские отряды в Темрюке появились еще в декабре 1917 г.; 12 января 1918 г. они взяли власть в городе.

В Анапе красногвардейский отряд начал формироваться в феврале 1918 г. Основу его составил взвод пограничной стражи. Пограничники привели в отряд почти всех оседланных лошадей своего подразделения, привезли все свое вооружение и военное имущество. В бывшей городской школе минеров анапские красногвардейцы взяли 11 пулеметов, несколько десятков винтовок и пистолетов, более миллиона патронов. Вскоре анапский красногвардейский отряд составлял уже свыше 350 бойцов[130].

В декабре 1917 г. был образован красногвардейский отряд станицы Верхнебаканской. Это был один из самых мощных отрядов. В нем насчитывалось около 1200 штыков и свыше 300 сабель. Новороссийский ревком передал им 1500 винтовок, 15 пулеметов и значительное количество боеприпасов. Примерно в это же время был создан и красногвардейский батальон в станице Абинской[131].

Конечно, эти разрозненные отряды в то время еще не могли быть мощной военной силой, способной взять под свой контроль ситуацию по всему побережью. Они действовали на свой страх и риск, часто перемещались с места на место без всякой выработанной системы и плана. Во главе их стояли люди хотя и храбрые, но зачастую малосведущие в военном деле. Сами отряды почти поголовно состояли из иногородних и дислоцировались в основном в районе станицы Старо-Величковской. Организатором головного боевого подразделения там стал черноморский моряк Рогачев. Отряд, как это бывало зачастую в то время, был назван его именем. Он состоял из 150 человек пехоты и 25 человек конницы. Вскоре он, объединившись еще с несколькими отрядами, дал бой тоже недавно организованному отряду белых казаков. Это произошло под аулом Тахтамукай, и бой завершился победой рогачевцев.

Как и следовало ожидать, первая победа высоко подняла авторитет отряда и его командира. Слава о боевом успехе красногвардейцев быстро облетела весь Таманский полуостров. К Рогачеву потянулись мелкие отряды из многих окрестных станиц, и вскоре под его командованием оказалось свыше 1 500 человек.

Возникали отряды и в других районах полуострова. Примерно такие же по численности отряды образовались в станице Крымской, где под ружье встали 700 человек, в Приморско-Ахтырской — 400, и в Славянской — 500.

Все эти формирования вооружались и снабжались чисто случайным способом, а радиус их действия был небольшим; без налаженной системы снабжения отрываться от своих родных станиц было опасно. Технические средства связи отсутствовали полностью, а так как бойцов периодически приходилось распускать по домам, то собрать их снова было не просто и не быстро. Сбор осуществлялся при помощи посыльных. Прискакав в станицу, и, как правило, даже не поставив в известность руководство местного Совета, посыльный устремлялся к церкви, взбирался на ее колокольню и бил в набат.

На звон колокола собирался и стар и млад, и всем им сообщалось распоряжение командира отряда. После этого начинался сбор бойцов от этого населенного пункта, а вместе с ними к месту сбора устремлялось и огромное количество заинтересованных жителей, членов семей и родственников отрядников. Они приезжали кто на чем: на повозках, верхом на лошадях и даже по железной дороге. После сбора начинался митинг. На нем командир разъяснял причину, по которой он решил собрать отряд, тут же при всех ставил боевые задачи, давал указания для конкретных станичных отрядов. Присутствовавшие отрядники и их родственники внимательно следили за тем, чтобы их станице не была определена задача, которая по каким-либо причинам им не подходит. Возникали длительные перебранки и споры — иногда на несколько часов.

В первых числах марта значительная часть таманских революционных отрядов по требованию Тихорецкого и Новороссийского ревкомов перебазировалась в район станции Крымской. Так образовалась Крымская группа красных войск, в нее влилось большое количество новороссийских рабочих. В это же время стала формироваться и 2-я Полтавская революционная рота во главе со штабс- капитаном Е.И. Ковтюхом[132], только что вернувшимся с Кавказского фронта. К нему в отряд вступили и два его родных брата — старший Григорйй — рабочий кирпичного завода, и младший Георгий, вернувшийся с Юго-Западного фронта.

Здесь же заканчивалось и формирование отряда под командованием И.И. Матвеева — будущего командующего Таманской армией. Курчанский отряд сформировал Г.Н. Батурин[133] — будущий начальник штаба Таманской армии. Во главе всех войск на Тамани стоял А.А.Романенко.

Со временем образовалась некая схема сфер влияния отрядов, и их командиры ревниво следили за тем, чтобы в зону их ответственности не заходили «посторонние» вооруженные формирования. Если же такое случалось, то «нарушителю» недвусмысленно предлагалось покинуть «чужую» территорию. Именно этой ситуацией можно объяснить тот факт, что при наличии большого количества красногвардейских отрядов, в эпицентре их действий более или менее благополучно существовал белый кубанский центр — столица Кубани Екатеринодар, причем в городе и его окрестностях практически не было сколько-нибудь значительных белых сил.

Правильнее будет сказать, что в это время в Екатеринодаре установилось двоевластие — Кубанская рада и Совет рабочих и солдатских депутатов. Екатеринодарский горком партии большевиков возглавляла П.И. Вишнякова[134].

У большевиков была связь с Ростовом и Царицыным. Кубанское правительство понимало, что без поддержки войск дни его будут сочтены, и очень рассчитывало на поддержку прибывающих с фронта войсковых частей. Но вскоре оно было вынуждено сильно разочароваться в них, особенно, когда на Кубань прибыли полки 39-й пехотной дивизии. Она, собственно, и двигалась на Кубань, чтобы свергнуть ее правительство и Раду. И хотя потом с Кавказского фронта в помощь Раде были присланы пластунский батальон и Черноморский казачий полк, они тоже отказались поддерживать правительство, проявив солидарность с частями 39-й дивизии. В этой ситуации у Рады возникла идея создать собственные добровольческие силы из скопившихся в городе и области офицеров, привлечь также интеллигенцию.

Видную роль в этом деле сыграл капитан Покровский. Не будучи кубанцем по происхождению, он, по прихоти судьбы, сыграл значительную, а по некоторым его поступкам, зловещую роль в истории Кубани того времени. Во время Мировой войны он служил в качестве летчика-наблюдателя, а после революции прибился на Кубань. Здесь проявил инициативу и расторопность при формировании белых партизанских отрядов, чем приглянулся Кубанскому атаману А.П.Филимонову, и тот вскоре произвел его в полковники, поручил командовать Правительственным отрядом. Через два месяца он уже генерал-майор. Вступив в Добровольческую армию, Покровский сначала командовал дивизией, а потом Кубанским корпусом. Покровский, как отмечали его современники, был очень храбрым и настолько же жестоким человеком. По словам генерала А.Г. Шкуро, «там где стоял штаб Покровского, всегда было много расстрелянных и повешенных без всякого суда, по одному подозрению в симпатиях к большевикам»[135].

Обзаведясь кое-какими силами, Кубанская рада решила упредить большевиков и ликвидировать двоевластие. 7-го января 1918 г. в городе был разгромлен горком партии большевиков, а видные руководители Совета народных депутатов И.И.Янковский, М.М. Карякин, А.А. Лиманский и другие были арестованы. Однако избежавшие арестов большевики принимали решение вернуть власть, и как можно скорее. Для этого нужно было только опереться на существующие красногвардейские отряды, в том числе и находящиеся вблизи Екатеринодара.

Как уже говорилось, в находящейся в 75 километрах от Екатериндара станице Крымской в ночь с 21 на 22 декабря 1917 г. сформировался Военно-революционный комитет. В начале января туда через Новороссийск прибыли бежавшие из Екатеринодара видные большевистские руководители Я.В. Полуян, и Ф.Я. Волик. Отсюда они решили начать действовать против Рады.

В этой станице советская власть оказалась наиболее прочной и на какое-то время она стала центром сосредоточения всей военно-политической работы большевиков на Кубани. Военно-революционный комитет станицы в составе Воловика, Меденюка, Жарова, Зубкова и Квитко с присоединившимися к ним руководителями большевиков из Екатеринодара 17 января созвал Областной съезд революционных комитетов, на котором избрали Областной Ревком. В него вошли: Родно, Тимофеев, Иванченко и Я.В.Полуян. Главная задача, которую поставил Областной ревком, заключалась в том, чтобы готовить реальную силу для вооруженной борьбы против Кубанской рады. Хорошо помогли им в этом оставшиеся в городском Екатеринодарском подполье активисты-большевики. Воспользовавшись неразберихой, творившейся в то время на железной дороге, они отправили в Крымскую вагон с оружием и боеприпасами.

С этого времени создание красногвардейских отрядов пошло еще активнее; стала налаживаться связь со всеми пробольшевистскими частями, расположенными на железнодорожных станциях, и в результате Владикавказская железная дорога, связывавшая Северный Кавказ с центром России, оказалась в руках Советов и большевиков.

Вскоре и в крупных центрах Кубани — Новороссийске, Туапсе, Тихорецкой, Армавире, Кавказской, где власть тоже перешла к Советам, были созданы довольно-таки сильные красногвардейские отряды. В частности, в Ейске и Азове сформировались целые революционные полки. Плацдарм, где распространялась власть Екатеринодарской Рады, все более сокращался. Но противники Рады были сильно разобщены, нуждались в централизованном руководстве. Партийное руководство ими со стороны областных органов только начинало складываться, единый военный центр отсутствовал вовсе, а до Москвы и Петрограда было далеко. Да и там тоже не успевали за событиями.

Тем не менее начавшийся 1918 год характеризовался помимо других очень важных событий также и тем, что в центре России развернулась работа в поисках новых организационных форм военной деятельности. По времени она совпала с возникновением первых очагов Гражданской войны. Конечно, в этих условиях окраины очень испытывали свой отрыв от центра, не получая от него по сути дела никакой информации, инструкций и указаний по вопросам организации и особенно снабжения красногвардейских отрядов; они, как говорится, «варились в собственном соку». Хотя кое-что в этом направлении все же начало делаться.

В организационную работу центра стали вводиться поправки за счет опыта, приобретенного во время так называемого «триумфального шествия Советской власти». Главным критерием этой работы, мог быть только один — какие силы Республика могла собрать, организовать, снабдить всем необходимым и направить в районы боевых действий.

15-го января 1918 г. Совнарком своим декретом положил начало образования Красной Армии, причем в основу ее комплектования был положен принцип добровольности. Кстати сказать, в белой Добровольческой армии этот принцип утверждался уже самим ее названием. Декретом Совнаркома предусматривалось создание особой Всероссийской коллегии по формированию Рабоче-Крестьянской Красной Армии, в качестве вспомогательного органа при Наркомвоене.

Некоторое время параллельно с центральными органами военного ведомства в этом направлении функционировала еще и Ставка Верховного главнокомандующего. Пожалуй, главным достижением на завершающем этапе ее существования, была изданная ею инструкция о формировании Красной Армии. Сущность ее как раз и сводились к тому, что практически все полномочия по формированию армии передавались военным отделам местных советов. В ней подтверждался принцип добровольчества при комплектовании войск, в качестве их учетной единицы называлась рота численностью в 150 человек. Эта же инструкция наделяла советы, в сфере их ответственности, полным и безусловным правом определять необходимый для него контингент вооруженной силы и распоряжаться ее применением. Что касается общей дислокации отрядов, то это было прерогативой губернских и краевых советов, но они должны были при этом по требованию центральной Советской власти предоставлять свои отряды в ее распоряжение. Таким образом, эта инструкция переносила центр тяжести организационной работы на места и не предусматривала ни однотипности в их работе, ни объединения управления всеми вооруженными силами республики.

Несмотря на кажущуюся в связи с этим ущербность такой инструкции, в то время она была востребована именно в таком виде. Советская власть боролась за расширение плацдарма своего влияния, и такая децентрализация, как временная мера, являлась исторически необходимой. Плодами творческой самодеятельности мест в то время явились те разнотипные войсковые формирования, которые, перемешавшись с еще не до конца расформированными соединениями и частями старой армии, образовали так называемые «завесы»[136] и «колонны», и уже затем они способствовали рождению регулярных частей Красной Армии.

Без знания этих особенностей состояния работы по формированию первых красных формирований было бы трудно понять те проблемы, которые вскоре возникли у партийных и советских органов на Кубани, и главную из них — ту, которая вошла в историю Гражданской войны как «партизанщина». В той или иной степени ею вскоре оказались заражены почти все революционные отряды и их командиры. Создавая стихийно или по распоряжению местных советов свои отряды, многие командиры считали, что они, и только они обладают всей полнотой власти на данной территории и вели себя соответственно. Под разными предлогами они пытались выйти из-под контроля партийных и советских органов.

На северных границах Кубани и в Донской области Гражданская война уже была в самом разгаре. Красногвардейские отряды Антонова-Овсеенко нанесли поражение сравнительно небольшим калединским заслонам под Ростовом, сам донской атаман покончил жизнь самоубийством, а пришедший ему на смену Назаров тоже оказался в безвыходном положении. Нужно было оставлять Новочеркасск, но уходить ни с добровольцами Алексеева и Корнилова, ни с казаками отряда походного атамана генерала Попова Назаров не захотел. Первыми в Новочеркасск вошли казаки Голубова, того самого, который сравнительно недавно вместе с Автономовым и Сорокиным пытались удержать казаков Дона от контрреволюционного выступления, а потом вынуждены были спасаться бегством. Город Голубов взял сравнительно легко, так как обещал амнистию всем казакам, поддержавшим Каледина, да и сам Назаров тоже остался в городе.

Голубов был лихим казаком, в его характере было много черт, схожих с теми, которыми обладал и Сорокин, поэтому об этом человеке следует сказать особо. Он окончил престижное Михайловское артиллерийское училище и молодым офицером очень увлекался конным спортом, на соревнованиях часто получал призы за лихую джигитовку, на своем знаменитом жеребце Сант-Яго неизменно приходил к финишу первым. Как и Сорокин, он участвовал в Русско-японской войне, хотя его полк и не подлежал отправке на фронт. Голубов специально перевелся в 19-й Донской казачий полк, чтобы с ним уйти на войну. На фронте Голубов заслужил репутацию одного из лучших офицеров-разведчиков, но вскоре стал не менее знаменит и по скандалам, которые он устраивал в Харбинских притонах. После этой войны ему пришлось уйти в запас за дерзкую выходку во время церемонии вручения ему боевого ордена. Получив награду, он отрапортовал: «Орден в память поражения русских армий японцами получил!».

Первые уроки революционных идей Голубов получил раньше Сорокина, да и был он на 3 года старше его. Это случилось во время учебы в Томском университете, куда он поступил, уйдя в запас. Здесь Голубов стал посещать студенческие революционные кружки, но его буйная натура вскоре проявилась в другом, в избиении им редактора одной из местных газет, который непочтительно отозвался о поведении донских студенток.

Во время Балканской войны 1912 г. Голубов добровольцем вступил в Болгарскую армию, командовал артиллерийской батареей и за храбрость был награжден болгарским крестом. Однако в 1914 г., как только Болгария выступила на стороне врагов России, он демонстративно отослал эту награду болгарскому царю.

В 1-ю Мировую войну Голубов снова зачислился в русскую армию, но уже не в артиллерию, а в конницу. Говорили, что этот сотник никогда не ложился под обстрелом противника, был ранен 16 пулями и осколками снарядов, по братски вел себя с рядовыми казаками и независимо с начальством. После октябрьского переворота он по поводу очередного ранения находился на излечении в Новочеркасске и уже тогда проявил себя как непримиримый оппозиционер по отношению к донским властям. За свою подрывную деятельность и пропаганду революционных идей он по приказанию заместителя донского атамана М.П. Богаевского, практически одновременно с Автономовым и Сорокиным, был арестован. Однако Голубов дал слово походному атаману Назарову уйти от политики, и вскоре был выпущен с гауптвахты.

Получив свободу, Голубов немедленно скрылся из Новочеркасска, прибыл в станицу Каменскую, где вскоре, после образования там Военно-революционного комитета, был поставлен во главе его отрядов. Голубов сразу же развернул кипучую деятельность по увеличению численности своих сил, привлек на свою сторону остатки нескольких полков старой армии, стал готовиться к походу на Новочеркасск. При этом Голубов говорил, что он это делает для того, чтобы опередить большевиков и взять под свою защиту казаков от расправы над ними. Это упрочило его позиции, и Голубов все-таки опередил красные отряды и раньше их овладел Новочеркасском. Когда красные матросы и красноармейцы подошли к городу, он уже был в руках голубовцев. Взяв город, Голубов попытался запретить всякие репрессии, но войскового атамана Назарова и шестерых генералов и штаб-офицеров он все-таки посадил на гауптвахту. Вскоре они были расстреляны.

Эти анархистские по сути дела действия Голубова сильно обеспокоили большевистские власти в Ростове, и у него начались серьезные трения с большевиками. Человек, не выносивший никакого подчинения и повиновения, Голубов продолжал делать то, что считал нужным в той обстановке. Произошел беспрецедентный случай — он даже разрешил выступление арестованного генерала М.П. Богаевского перед личным составом Новочеркасского красного гарнизона. Тот говорил более 3-х часов, при этом призывал казаков одуматься, вернуться на путь защиты истинных казачьих интересов, бороться с пришельцами (красноармейцами и матросами. — Н.К.). На этом выступлении присутствовал комиссар Голубова Ларин, который сообщил в Ростов обо всем этом. От Голубова тут же потребовали выдать Богаевского, а самому срочно прибыть для объяснений своих действий. Но Голубов не подчинился. Тогда 27 марта в Новочеркасск были введены дополнительные красные части, и Голубов вынужден был бежать из города.

Прибыв с небольшим отрядом в станицу Заплавскую, он выступил на митинге, где призвал казаков поднять восстание, но теперь уже против большевиков. Когда собравшиеся начали было склоняться к предложению Голубова, были готовы простить ему расстрел атамана Назарова, один из присутствовавших на митинге, студент Пухляков, тремя выстрелами из револьвера смертельно ранил его. Ровно семь месяцев спустя та же участь постигла и Сорокина. Ему тоже отомстили. Только стрелял в него один из красных командиров, мстил за расстрел командующего Таманской армией Матвеева.

Как уже подчеркивалось, на Кубани к этому времени самый мощный Военно-революционный комитет был создан на крупном железнодорожном узле Северного Кавказа — станции Тихорецкая. Под его руководством были довольно-таки быстро объединены несколько разных по количеству и политической направленности красногвардейских отрядов. Большевики спешили поскорее расправиться с Кубанской радой.

По сигналу из Тихорецкой первыми выступили красногвардейские рабочие отряды Новороссийска под командованием любимца новороссийских рабочих отважного юнкера Александра Яковлева и не менее популярного в их среде штабс-капитана С.Перова. Чтобы ускорить продвижение к городу они были отправлены к Екатеринодару по железной дороге. Туда же своим ходом направлялись и отряды из окрестных станиц. 18 января под Энемом произошел кровопролитный бой. Наспех сколоченные и слабо организованные красные отряды потерпели поражение. Был убит сам командовавший этими отрядами Яковлев, тяжело ранен и штабс-капитан Перов. Незадолго до этого он во главе группы из шести красногвардейцев совершил успешный налет на станцию Афипскую для захвата там военной радиостанции.

Белоказаки отстояли тогда Екатеринодар. В награду за храбрость и умелое руководство боем Войсковой атаман Кубансного казачьего войска генерал Филимонов щедро наградил командовавшего белоказаками капитана Покровского. Из капитанов он сразу был произведен в полковники. Красногвардейские же отряды показали свою слабую обученность, плохую организованность и управляемость. Сильно подвели полки 39-й пехотной дивизии и отряды из станицы Тихорецкой, эти вообще уклонились от боя.

Однако большевики на этом не успокоились. Через неделю, 24 января 1918 г. они предприняли вторую попытку захватить Екатеринодар. Теперь этим наступлением руководил И.А.Серадзе. Но и на этот раз неудача постигла красные отряды. Не помогло и то, что руководитель екатеринодарских большевиков П.И. Вишнякова сама в качестве комиссара шла в боевых порядках наступавших. Серадзе был ранен в обе ноги, захвачен белыми и на следующий день умер в одной из больниц Екатеринодара. Много красногвардейцев попало в плен. Сама Вишнякова и сестра Я. Полуяна — Е. Верецкая-Полуян, выполнявшая обязанности медсестры, спаслись только тем, что успели переодеться и выдали себя за местных жительниц, пришедших помогать раненым. Не последнюю роль в этой неудаче сыграли действия командира красной батареи бывшего поручика Баранова. В самый ответственный момент напряженного боя он перешел к белым, захватив все орудия.

Только после этих двух поражений руководители большевиков приняли решение усилить подготовку отрядов, привлечь в них как можно больше возвращавшихся с фронта солдат. Однако делать это было неимоверно трудно, казаки и иногородние вдоволь навоевались, и возвратясь домой, снова становиться под ружье они не спешили. Ревкомовцы эту категорию потенциальных красногвардейцев окрестили «партия домой». Как вспоминал сам Я. Полуян:

«Из многих тысяч воинских частей, проходивших через Новороссийск из Трапезунда, нашлась только одна неразложившаяся славная часть, то был Варнавинский полк, и один артиллерийский дивизион, которые целиком встали в наши ряды и активно боролись вплоть до взятия Екатеринодара»[137].

Так постепенно на Кубани стал обозначаться русско-русский фронт. В известном смысле этот фронт прошел практически через каждую станицу и село, нередко разделяя и семьи. Сорокин, избежав расправы с ним в Новочеркасске, поздней осенью 1917 г. в товарном вагоне добрался до станции Курганинской, что в десятке километров от его родной станицы и к великой радости жены, сына и родителей вернулся домой. После Нового года на несколько дней к родителям приехал и его младший брат Григорий. Он до недавнего времени служил жандармским офицером в Армавире, но после того, как там была установлена советская власть, остался не у дел и вернулся домой.

Естественно, документальных свидетельств того, как встретились братья, как они доказывали друг другу и родителям свою приверженность противоположным политическим взглядам, нет. Но из воспоминаний их одностаничников — участников Гражданской войны, собранных М.А.Сакке, следует, что Иван и Григорий сильно не конфликтовали. Оба брата Сорокины считали, что борются за лучшую жизнь для своих родных и близких, только Иван считал, что ее могут обеспечить опирающиеся на революционную армию большевики и эсеры, и доказывал необходимость передела земли и собственности в пользу беднейшего казачества и иногородних. Григорий тоже считал, что нужны новые порядки, но, по его мнению, их не должны были устанавливать большевики. В этих спорах мать больше склонялась к мнению Григория, а отец старался придерживаться нейтралитета. Иван не раз упрекал брата за его жандармские замашки, которые тот не оставлял даже бывая в родной станице. Две дюжины одностаничников арестовал и отправил он на скамью подсудимых. Иван говорил, что жандармскими делами брат должен заниматься у себя в Армавире, а здесь есть староста, атаман и своя станичная полиция.

Григорий оправдывался тем, что кого попало он не арестовывал, а достается от него тем, кто пьянствует и устраивает на этой почве семейные драки.

Как бы то ни было, каждый из братьев остался при своем мнении, но они дали друг другу слово, что если придется встретиться в бою, то стрелять брат в брата они не будут[138].

Это была не последняя их встреча. Они виделись, по меньшей мере, еще два раза, когда Иван уже был помощником Автономова, а затем главнокомандующим Красной Армией Северного Кавказа. Григорий же сначала служил у генерала Покровского, а затем в Добровольческой армии в ее контрразведывательном отделе. По некоторым неподтвержденным данным он одно время даже командовал добровольческим полком. Эти встречи проходили тоже в родительском доме. Григорий был убит во время боевых действий во Владикавказе.