Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы

Глава 10. Без Автономова

Итак, новым командующим армией стал Карл Иванович Калнин (Калниньш). Он был ровесником Сорокина, 1-ю Мировую войну закончил прапорщиком, а перед назначением на эту должность с февраля месяца командовал 1-й колонной войск Юго-Восточной армии. Калнин до недавнего времени практически был подчиненным Сорокина, и болезненное самолюбие последнего было сильно уязвлено. Но в ЦИК прекрасно знали настроения Сорокина и в преддверии боевых действий против немцев и белоказаков не хотели в роли главкома иметь еще одного Автономова.

В составе войск Кубано-Черноморской республики на то время было две дивизии, и еще одна формировалась. Остальные войска составляли колонны, отдельные полки, дивизионы и батареи, были также несколько отрядов и формирований, которые периодически «перетекали» одно в другое, а потом делились на мелкие, самостоятельные. Поэтому одновременно Калнин захотел сделать то же, что отчасти удалось сделать на Тамани — упразднить мелкие партизанские отряды, переформировав их в полки и батальоны по единому образцу. Это был бы серьезный шаг по пути упорядочения структуры вооруженных сил республики.

Несмотря на кажущуюся реальность планов Калнина, им не суждено было сбыться. Всему помешали некоторые просчеты нового главкома, а главным образом неудачно высаженный по его приказу 5–7 июня под Таганрогом Ейский десант. К этому времени, в силу ряда причин Ейский отдел Кубанской области в развитии событий на Кубани стал играть весьма заметную роль. Главным образом этому способствовало наличие там достаточно многочисленной группировки красных войск. Из вернувшихся с фронтов солдат и матросов здесь была сформирована Азовская флотилия, 1-й и 2-й Ейские пехотные и кавалерийский полки. Сюда же прибыли отступившие с Украины и Крыма отряды и пехотные полки И.Федько, Таганрогский, 3-й Советский Латышский, 1-й Северокубанский и Ахтырский. Все эти силы стояли гарнизонами в станицах Ейского отдела общей численностью до 6400 штыков и сабель[192].

Латыша Калнина и руководство республики, особенно эсеров, видно вполне устраивало то, что общее руководство этими войсками осуществляли лица, чья национальная принадлежность считалась в то время гарантией революционности, это были Клово, Прусс, Гернштейн и Мандельштам. Именно на них возлагались надежды на успех десанта, а может быть, и на срыв Брестского мира.

В начале июня командир дивизии Ейского отдела С. Клово и командующий Азовской флотилией Герштейн представили Калнину разработанный ими план высадки десанта из Ейска под Таганрог. Главком и ЧШО утвердили его. Операция имела целью отвлечь внимание немцев от Батайска. В случае удачи с высадкой десанта Сорокин, хотя он был против этой аватюры, должен был 11 июня перейти в наступление и ударом с юга овладеть Ростовом.

План, конечно, был смелый, однако его разработчики, сгорая от ненависти к немецким захватчикам, не стали учитывать того факта, что с ними заключен Брестский мир, и к этому времени по всему периметру границ с Украиной боевые действия наконец-то были прекращены. В этих условиях открытое крупное вооруженное нападение на немецкие войска, расположенные в районе Таганрога, могли стать поводом для срыва мира с Германией.

Были и другие причины, по которым и десант, и последующее за ним наступление войск Сорокина были нецелесообразны. Воевать одновременно против немцев и Деникина, который практически уже был готов начать свой 2-й Кубанский поход, сил у Кубано-Черноморской республики не хватило бы. Кроме того, обстановка в тылу самой республики была сложной, в любое время можно было ожидать более масштабных выступлений белоказаков. Да и соотношение сил не внушало оптимизма. В составе немецкой группировки в это время было 3 пехотных дивизии и кавалерийская бригада. Они располагались на Донбассе, в Таганроге и Ростове и могли быть переброшены на угрожающий участок довольно-таки быстро по железной дороге. Так что даже в том случае, если бы десантная операция удалась, то есть Таганрог был бы взят, то для его удержания в течение длительного времени ни сил, ни средств не хватило бы. К тому же это было третьестепенной важности направление.

Тем не менее, операцию стали проводить. Погрузка на суда началась 5 июня, велась она в течение почти двух дней, и этот «секрет» стал известен всему населению города, окрестных станиц, да, вероятно, и противнику. На десантные суда было погружено до 5000 бойцов всех родов войск с оружием и боеприпасами. На рассвете 8 июня флотилия судов направилась к месту высадки, в устье реки Миус, в 22 км западнее Таганрога. Уже само движение судов, а потом и высадка войск были замечены противником. Первый бой десантников с немцами произошел 11 июня. Немцы оказали ожесточенное сопротивление, и после незначительного продвижения десант вынужден был вернуться на исходные позиции, к месту своей высадки.

Вдобавок ко всему в Азовское море вошел турецкий крейсер «Гамидие» с двумя миноносцами. По приказу Калнина навстречу кораблям противника из состава десанта были направлены тральщик «Адольф» и посыльное судно «Ястреб», вооруженные двумя зенитными и одним 120 мм орудиями. Кроме того, буксир «Геркулес» повел за собой болиндер с одним 6-дюймовым и одним зенитным орудиями.

Но, начав свое движение для сближения с противником, командование этих судов не предупредило десант, и там началась паника. Как это было сплошь и рядом в Гражданскую войну, среди десантников тут же распространился слух о предательстве командования флотилией. Стали раздаваться крики «Моряки предали!», «Корабли уходят!», и красноармейцы стали покидать окопы, отходить за поселок Веселый. Немцы воспользовались этим, и перешли в наступление. Хорошо, что в это время на помощь десанту подошел тральщик «Аюдаг» и открыл огонь по противнику из своих двух 3-х дюймовых орудий. Только смелые действия «Аюдага» помогли восстановить в десантных частях порядок.

Вскоре в пределах видимости на море появился крейсер «Гамидие» в сопровождении миноносца. Третьим вражеским судном был русский тральщик «Афанасий», имевший, как потом выяснилось, на борту австрийского адмирала и группу офицеров из штаба по укреплению побережья Азовского и Черного морей.

Невзирая на неравенство сил, советский болиндер открыл огонь из двух орудий по турецкому крейсеру, тот начал было разворачиваться для боя, но затем под прикрытием дымовой завесы вдруг стал уходить. Тихоходный «Афанасий» потянулся за ним, но отстал, был настигнут красным «Ястребом» и сдался. К вечеру «Ястреб» вернулся к десанту, конвоируя захваченное судно.

Однако победа на море не переросла в победу на суше. К месту высадки десанта немцы подтянули свои части из Ростова и Мариуполя — пехотную дивизию и кавалерийскую бригаду. Положение десанта стало критическим. Немцы открыли огонь из тяжелой артиллерии по войскам, занявшим оборонительные позиции у Христофоровка-Новозолотой. Десантники стойко оборонялись, корабли флотилии поддерживали их с моря. Но немцы все же достигли берега и открыли огонь и по судам. «Аюдаг» был подбит, командир и его помощник убиты. Тем не менее, корабль продолжал стрелять, пока были снаряды. Началась поспешная посадка десантников на суда. Но вернуться в Ейск смогли далеко не все. Большая часть красноармейцев погибла, многие попали в плен. Это была одна их самых кровопролитных операций для красных войск за всю Гражданскую войну на Юге России.

Она была поучительна не только своими неоправданными потерями, но и тем, что вскрыла еще раз основной недостаток командования войск Кубано-Черноморской республики: непонимание им военно-политической обстановки в стране и неумение отличить главный фронт от второстепенного. Сказалась и работа эсеров, они по-прежнему были категорически против мира с немцами.

Командование немецких оккупационных войск на Украине заявило советским представителям в Киеве протест по поводу высадки красного десанта под Таганрогом. В связи с этим 10 июня 1918 г. В.И. Ленин и Народный комиссар иностранных дел Г.Я. Чичерин в телеграмме в адрес командования войсками в Ейске указали: «…ставим на вид, установленная демаркационная линия ни в коем случае не должна быть нарушена, виновные будут подлежать строгой ответственности перед революционным трибуналом»[193].

Через два дня, 12 июня 1918 г., главкому Калнину из Царицына было предписано приостановить военные действия против немцев и начать с ними переговоры.

Однако вернемся к Сорокину. Он, конечно, все время, пока Автономов командовал Юго-Восточной армией, был на его стороне, многие свои шаги тот предпринимал по согласованию с ним. Сорокин тоже искренне считал, что партийное влияние на армию должно иметь пределы и не касаться вопросов оперативного характера. Ему нравилось стремление Автономова уйти из-под контроля Чрезвычайного Штаба Обороны и самого ЦИК, но затея не удалась. Сорокин и сам чудом удержался в армии. На уже упоминавшемся 3-м Чрезвычайном съезде было внесено предложение — просить ЦИК Кубано-Черноморской республики отстранить его от занимаемой должности и назначить по его действиям следствие. Но это предложение не было утверждено[194].

Пройдет всего четыре месяца, и Сорокин в еще более жесткой форме попытается продолжить дело Автономова.

Ростовский фронт, куда прибыл Сорокин, был более готов к оборонительным действиям, чем к наступательным. Командиров частей это вполне устраивало, они обосновались здесь основательно, обустраивали свои штабы, за счет поборов местного населения, разграблений вагонов и складов обрастали вооружением, снаряжением, другими материальными запасами. Между теми, кто прибыл с Украины, и частями, которые привел с собой Сорокин, сразу же начались трения. Вскоре к Сорокину прибыл новый политический комиссар — С.В. Петренко.

«В конце июня, — пишет он, — мне пришлось принять должность политического комиссара при Сорокине, когда борьба «сорокинцев» и «радионовцев» достигла как раз наивысшего напряжения. Приходилось работать на два фронта: с одной стороны уничтожать раскол, заботиться о поднятии престижа командования, с другой стороны — не давать этому самому командованию действовать в ущерб принципам Советской власти»[195]

Здесь и далее в книге будут еще не раз использованы воспоминания Сергея Петренко. В революцию он пришел, будучи штабс- капитаном царской армии и с дореволюционным стажем в партии большевиков. Большую часть того времени, когда И.Л. Сорокин командовал Красной Армией Северного Кавказа, С.В. Петренко был его начальником штаба. Пережил вместе со своим главкомом радость побед и горечь поражений, по выражения самого Сорокина «ходил с ним под пулями».

Свои воспоминания он написал буквально по горячим следам, всего через три месяца после завершения Пятигорской трагедии. Тогда еще можно было писать правду о Сорокине. Однако даже в то время широкой огласке его воспоминания не были удостоены. Их «засекретили», определили на специальное хранение, и только сейчас, сто лет спустя, появилась возможность пользоваться этим бесценным историческим материалом. Воспоминания С.В. Петренко имеют исключительную историческую ценность и потому, что автор взял на себя смелость поднять свой голос в защиту Сорокина наперекор развернувшейся кампании по его полной дискредитации. Принципиально оценивая боевые и моральные качества главкома, он постарался показать все плюсы и минусы его характера, объяснить мотивы его не всегда популярных действий, взаимоотношений с руководством ЦИК Северокавказской Республики и Реввоенсоветом армии. Воспоминания С.В. Петренко никогда и нигде не публиковались и сохранились на правах рукописи.

Вот как он описал впечатление от своей первой встречи с И. Л.Сорокиным:

«Небольшого роста черновололосый, смуглый, с маленькой проседью, нависшими бровями и хохлацкими усами, он не производил никакого особенного впечатления на первый взгляд, но уже после двух слов чувствовалось, что имеешь дело с человеком очень решительным, с огромной силой воли, а его манера разговаривать, лишь изредка исподлобья взглядывая на собеседника, заставляла предполагать в нем скрытный характер. Держался он очень спокойно, отдавал распоряжения и приказания не повышая тона, но говорил с несколько напускным подъемом. Я обратил на это внимание, когда пришлось улаживать отношения с одним матросским отрядом, не пожелавшем сдать оружие»[196].

Здесь же уместно привести и те слова о впечатлении, которое произвело на С.В. Петренко окружение И.Л. Сорокина и, прежде всего, его штаб.

«Окружали Сорокина, — пишет он, — его адъютанты, коменданты и еще какие-то лица, по большей части ничего общего со штабным делом не имевшие, даже полуграмотные, но очевидно очень преданные личности Сорокина и бывшие крайне высокого мнения о своем назначении. Сорокин с ними обращался очень дружески, хотя и гонял их без зазрения совести. При первом выходе Сорокина из вагона, как и при следующих, его всегда встречал и провожал оркестр. Солдаты Тихорецкого батальона возмущались такими «царскими почестями», но штабные объясняли, что это они сами устраивают Сорокину, как знак глубочайшего к нему уважения. Сорокин при таких выходах держал себя с большим достоинством, с войсками всегда здоровался и обращался с короткими приветственными речами»[197].

Впоследствии Петренко нашел объяснение, почему у Сорокина так много адъютантов, комендантов, зачем его почти все время сопровождал оркестр. Проводя большую часть своего времени в войсках, на фронте, как правило, именно там, где складывалась критическая ситуация, он бросал своих адъютантов и конвой в самые опасные места, чтобы остановить бегущих или ошеломить противника внезапным ударом. Сам он при этом неизменно находился впереди атакующих. Если была хоть малейшая возможность, оркестр тоже шел в боевых порядках, воодушевляя своей игрой наступающих. Находясь на передовой, он пресекал попытки создавать ему какие-то особые бытовые условия, но, прибыв в штаб, не возражал, если эти же адъютанты обеспечивали ему нормальный быт. Впрочем, заботиться о Сорокине было кому и без них. На фронте он близко сошелся с сестрой Автономова Екатериной Исидоровной.

Прибыв под Ростов, Петренко окунулся в обстановку междоусобицы и самостийности. Войска не очень верили в то, что немцы нарушат перемирие и занимались, кто чем попало. Как он потом вспоминал:

«В те времена главнокомандование и просто командование заключалось в приятном времяпрепровождении: сидении (обыкновенно в вагоне) и подписывании всяких резолюций, ордеров об арестах, отпусках чего-либо и прочих бумажек. Приказы на Ростовском фронте появились с появлением Сорокина. Бывали и приказы главкома, но я их не видел. Иногда главкомы и командармы выезжали на фронт, особенно когда войскам нужно было наступать. Сорокин охотно и часто ездил по фронту, а фронт в то время был основательный: позиция с блиндажами, траверсами, ходами сообщения и прочими удобствами. Войска же делились на две враждующие группы: украинскую и кубанскую. Украинцы задержали немцев одни, до подхода кубанцев, и поэтому были недовольны, что командование было дано Сорокину, а не тов. Родионову, который первый сумел дать отпор немцам, до некоторой степени объединив разношерстные шайки украинских отрядников».[198]

До С.В. Петренко у Сорокина уже был политический комиссар, но, по мнению руководства ЦИК, он быстро попал под влияние командующего, и потому его отозвали, а вскоре он погиб.

Имелся у Сорокина также политический комиссар фронта, назначенный самим Сорокиным. Его обязанности состояли в производстве всяких обысков и реквизиций, его Петренко вскоре устранил. О себе Петренко пишет, что его, как нового политического комиссара, Сорокин принял более чем холодно:

«[…] и ясно дал понять, что в моем назначении видит «усиление надзора». Его штаб повторил все приемы своего начальника в квадрате, за мной была постоянная слежка. Чувствовалось, что при таких отношениях, никакая совместная работа невозможна. Тогда я вызвал Сорокина на вполне откровенное объяснение, выяснил определенно и откровенно свой взгляд на мою задачу, и в результате добился спокойного отношения к себе со стороны штабных, и некоторой откровенности со стороны Сорокина»[199].

Описывая портрет И.Л. Сорокина, Петренко все время подчеркивал, что в этом человеке житейский ум и хитрость уживались с большим честолюбием. Он не прочь был при случае покрасоваться, выделял людей с хорошими внешними данными, иногда закрывая глаза на их слабые деловые способности и моральные устои. При этом был бескорыстен и требовал этого от подчиненных. Но больше всего он ценил дружбу и преданность себе, так как в тех условиях найти человека, на которого можно было положиться в трудную минуту, было не так-то легко. Петренко заметил также, что, не смотря на свою горячность и вспыльчивость, Сорокин с трудом, но воспринимал критику в свой адрес, если она была обоснована и высказывалась в дружелюбном тоне. Он никогда не искал политической власти, и откровенно говорил, что с ней он просто не справится.

Однако при этом начальник штаба подчеркивал большой военный талант своего начальника:

«[…] он великолепно разбирался в военных вопросах. Тактические задачи, стратегические планы он развивал быстро и наверняка. Он часто спорил с теми или другими командирами и на деле всегда был прав. Администратор он был плохой […] Я ни малейшей поддержки не встречал с его стороны при моих попытках упорядочить устройство, управление и снабжение нашей армии, а если и помогал мне, то такими мерами, которые еще больше запутывали наш и без того сложный аппарат»[200].

Не высокого мнения Петренко был и о том штабе Сорокина, который достался ему в наследство.

«Штаб его на деле являлся артелью денщиков и посыльных. Делопроизводство по оперативной и строевой части заключалось в химическом карандаше, блокноте и печати. Существовали какие-то канцелярии, где кормились какие-то дармоеды, и томились два-три работника, чахнувшие от тоски и безделья. Я всеми мерами пытался бороться с этими «учреждениями». Но Сорокин мне не помогал, да и на верхах у нас на Кубани были в большей или меньшей мере такие же порядки. Поэтому мне, как политкому, пришлось в борьбе со штабами и канцеляриями понести полное поражение»[201].

Конечно, Сорокин, обладая острым аналитическим умом, не мог не видеть, чем грозит Кубано-Черноморской республике усиление Добровольческой армии Деникина. Удерживая свою группировку в состоянии готовности к отпору возможной агрессии со стороны немцев, он, тем не менее, попытался нанести силами войск своего Ростовского боевого участка удар по белым со стороны Батайска и Кущевки. Но эта операция развития не получила, и части Сорокина отошли на свои исходные позиции. Командование Севере Кавказского военного округа тоже пока не озаботилось локализацией района нахождения добровольцев.

Силы красных войск на Северном Кавказе были растянуты по фронту в 350 км, но это не была линия сплошной позиционной обороны. Начертание фронта угадывалось только по перечню больших и малых населенных пунктов, в которых располагались те или иные красные соединения и части.

Безусловно, Деникин и его штаб прекрасно знали о том, что силы войск Калнина главным образом нацелены на борьбу с немцами и еще не перестроились для противодействия добровольцам, а многие части под видом борьбы с внутренней контрреволюцией занимаются наведением «революционного порядка» в казачьих станицах, что вскоре приобрело форму элементарного мародерства. В Таманском отделе, например, оперировал Рогатов. Этот революционный «братишка» (брюки-клеш, тельняшка, бескозырка) со своими «матросиками» жег станицы с четырех концов, расстреливал всех, у кого дома находили черкеску, кубанку или седло. При его приближении к ст. Копанской население, знавшее, что им угрожает, кинулось, куда глаза глядят. Но ростовская конница обошла беженцев: рубили всех, гнали к станице. Сам Рогатов поставил пулеметы и расстреливал людей партиями по 20 человек. Тех, кто ожидал своей смерти, тут же заставлял петь «Интернационал». В ямы свалили до 200 трупов. Когда таманские казаки потом резали иногородних до грудных детей включительно, засекали нагайками старух и стариков, это, конечно, было страшно, но после рогатовских расстрелов — не удивительно. Подобным же образом под Ейском действовала банда подполковника Подгорного[202].

В ответ на эти бесчинства в станицах Украинской и Старолеушковской казачьи сходы вынесли антисоветские решения и объявили мобилизацию. В ночь на 9 мая восстали по сути дела все казаки Таманского отдела. Мятеж там возглавили офицеры Шульга и Цибульский. В станице Таманской они захватили командира красного отряда Беликова и группу военных работников Красной Армии — всех их расстреляли. Это уже был целый фронт.

Зная о смене настроений среди казачества, белое командование спешило начать новый поход на Кубань. Временную паузу оно использовало для того, чтобы укрепить свои силы численно, технически и организационно. К этому времени в Добровольческой армии уже было 5 пехотных, 8 конных полков и 6 батарей артиллерии. Всего 9000 штыков и сабель при 21 орудии. Кроме того, в этом же районе действовал еще отряд донских ополченцев под командованием полковника Быкадорова, насчитывавший 3500 штыков и сабель при 8 орудиях[203].

Несложные подсчеты показывают, что число белых сил все же было в несколько раз меньше чем противостоящих им Кубано- Черноморских и Ставропольских красных войск. Но по своей сколоченности, обученности и дисциплине эта армия была на голову выше красной. К тому же в Добровольческой армии почти половину ее составляла конница, что делало ее гораздо подвижней, маневренней.

Свой первый удар белые нанесли в районе села Лежанка 23-го июня 1918 г. (Средне-Егорлыкская) и станицы Новороговской. В районе Лежанки оборонялась красная бригада Жлобы. В ее состав входили 2-й Северо-Кавказский, 1-й Тихорецкий, 1-й Донской, 2-й Донской и Таганрогский полки, а также отряды Медведицкого боевого участка. В наступление белые пустили свою 2-ю пехотную и 1-ю конную дивизии. Несмотря на большие потери, деникинцы взяли Лежанку. Части бригады Жлобы были расчленены на две группы и отступили: одна — через Незамаевскую, Тихорецкую, другая — к Белой Глине. Затем успех белым сопутствовал и при взятии ими Торговой и Великокняжеской.

Теперь Калнину нужно было уже думать о том, как усилить оборону станции Тихорецкой, она была воротами не только на Кубань, но и на весь Северный Кавказ, там же находился и главный штаб красных войск.

Части Сорокина пока в крупномасштабных боевых действиях не участвовали, и Калнин принимает решение перебросить с Ростовского боевого участка одну дивизию для удержания Тихорецкой. Однако Сорокин к этому времени уже имел собственный план использования своих войск. Проанализировав ситуацию, он пришел к выводу, что может легко нанести поражение белым на направлении Кагальницкая — Мечетинская, где находились только части прикрытия белых. Это был заманчивый план, в случае его осуществления белые вынуждены были бы часть своих войск перебросить на борьбу с ним, ослабив тем самым свой натиск на Тихорецкую. Таким образом, он действовал как бы в русле плана Калнина, но по самостоятельно принятому решению, что для Сорокина было очень важно.

Вначале наступление, предпринятое Сорокиным, развивалось успешно. Передовые части белых на этом направлении были отброшены на линию Мечетинская — Егорлыкская — Лежанка. Деникин действительно вынужден был 1 июля из района Торговой бросить на Егорлыкскую Корниловский полк. Калнин же продолжал укреплять оборону Тихорецкой. Он изъял из Ейского отдела, где боевые действия против казаков поутихли несколько полков: 1-й Ейский пехотный И.Л. Хижняка, Приморско-Ахтырский П.К. Зоненко, Тимашевский М.П. Ковалева и отряд К.М. Рыльского. Из них была образована колонна под командованием бывшего прапорщика И.Ф. Федько.

Он тоже начал наступление и продвигался вдоль железной дороги на Торговую. Но в это же время белые начали наступление с другой стороны Торговой и тоже вдоль железной дороги, но только на Песчанокопское. Его защитники стойко обороняли свои позиции и вскоре 2-я дивизия Боровского, понеся большие потери, оказалась перед окопами частей Федько. Утром Деникин бросил под Песчанокопское еще три пехотных полка и 1-ю конную дивизию. К вечеру части Боровского ворвались в Песчанокопское и красные стали отходить к Белой Глине.

Эта победа досталась белым дорогой ценой. Их войска были так обескровлены, что не могли преследовать красных и на три дня приостановили наступление. Части Калнина потерпели поражение главным образом потому, что оборона была организована лишь вокруг населенных пунктов, да и то небольшими силами. Это позволило белым совершать глубокие обходы и охваты с флангов, выходить обороняющимся в тыл. Под угрозой окружения красные вынуждены были оставить позиции и отступить. Затем была оставлена и Белая Глина, а противник под прикрытием бронепоездов стал прорываться уже непосредственно к Тихорецкой. Ее обороняли Ставропольские отряды численностью до 5000 человек, вместе с ними находился и главком Калнин. Он все еще ожидал от Сорокина дивизию, но тот, встретив упорное сопротивление противника, вынужден был прекратить предпринятое им наступление и отходить на занимаемые ранее позиции.

Трудно сказать, что явилось первопричиной того, что Сорокин не выполнил приказа Калнина и вовремя не выслал дивизию для усиления Тихорецкой. Может быть обида за то, что главкомом назначили не его, а Калнина, но скорее всего он не понял, что обстановка изменилась к худшему и искренне продолжал считать, что нужно как можно больше сил держать в кулаке на случай наступления немцев и не распылять их. Как бы то ни было, но не получив помощи от Сорокина, Тихорецкая группировка оказалась в тяжелом положении.

Мощное наступление добровольцев создало угрозу существования Северо-Кавказских советских республик. В этих условиях 7 июля в Екатеринодаре на Чрезвычайном съезде советов было принято решение об образовании единой Северо-Кавказской Советской Социалистической республики.

Другая важнейшая проблема, которую нужно было решать, — установление тесной связи с центром — Москвой. Было совершенно очевидно, что многих ошибок, допущенных ЦИК и командованием Юго-Восточной армии, можно было бы избежать, если бы такая связь с центром была более тесной. Главной же задачей этот съезд считал создание боеспособной, дисциплинированной армии, соединения и части которой могли бы решать не только те задачи, которые они сами себе определяли, исходя из обстановки, а воевали бы в интересах обороны всего Северного Кавказа.

Почти все решения на съезде большевикам приходилось принимать в острой борьбе с эсерами, которые по-прежнему требовали продолжения войны с Германией. В заключение съезд избрал ЦИК Северо-Кавказской Советской республики в составе 44 большевиков, 29 левых эсеров и представителей от фронтовиков. В Президиум ЦИК вошли: А.И. Рубин, М.И. Крайний, Е.Д. Лехно и др.

* * *

А наступление белых войск на Тихорецкую продолжалось. Деникин усилил группировку наступающих частей Марковским и 1-м Конным полками, состоявшими главным образом из офицеров. Калнину постоянно поступали доклады командиров полков и отрядов об отсутствии боеприпасов; обороняться было все труднее. На очередном совещании командного состава Жлоба предложил отправить в Царицын делегацию, чтобы доложить находящемуся там Военному совету Северо-Кавказского военного округа о ситуации в войсках на Северном Кавказе и получить помощь боеприпасами. Предложение было принято, и Жлобе самому было предложено возглавить эту делегацию.

В ночь на 14 июля соединения и части белой армии перешли в наступление и заняли станции Терновскую и Поршинскую. Советские войска оказались зажатыми с 3-х сторон, и отошли непосредственно к Тихорецкой. Главком Калнин не ожидал такого быстрого и мощного продвижения белых и до последнего момента находился в своем штабном вагоне на станционных путях. В результате, он чуть не попал в руки противника. Вот как описывает это событие генерал Деникин.

«Добровольцы 2-й дивизии продолжали бой в поселке (Тихорецкая. — Н.К.), станционные служащие попрятались. Все пути были загромождены поездными составами, стоял в полной неприкосновенности и штабной поезд главковерха. Сам Калнин, как передавали потом железнодорожники, пешком, без шапки, в одиночестве, пробрался между составами и скрылся в направлении на Екатеринодар. Его начальник штаба, полковник генерального штаба, застигнутый на месте, заперся в своем купе. Когда потом чины инженерной роты взломали дверь купе, глазам вошедших представилась такая картина: на полу в луже крови лежал труп полковника и рядом с едва заметными признаками жизни — его жена, в которую он стрелял перед самоубийством. Его помощник и адъютант были расстреляны»[204].

По некоторым данным белые захватили тогда в плен также начальника штаба Балабина, областного военного комиссара Силичева и военного руководителя полковника старой армии Сосницкого и зарубили их. Ф.Ф. Крутоголов же описывает этот случай иначе. По его словам ЦИК накануне наступления белых на Тихорецкую усилил штаб и оперативный отдел армии несколькими офицерами, на самом деле оказавшихся деникинскими агентами, «которые, — как он пишет, — затаившись, творили свои темные дела […] вызвали на срочное совещание в главный штаб на ст. Тихорецкую комиссара республики А.С.Силичева, военрука Сосницкого и в это время подняли восстание в главном штабе. Силичев и Сосницкий были убиты […] Начальник штаба Балабин сражался до последнего патрона и застрелился»[205].

Как бы то ни было, а 14 июля Тихорецкий узел был взят белыми. Одновременно с этим Добровольческая армия начала наступление на Сосыку и Кущевскую, уже непосредственно в сторону Екатеринодара, Кавказской и Ставрополя. Теперь угрожающая обстановка стала складываться и для войск Сорокина.

Управление советскими войсками в значительной степени оказалось нарушенным. Во многом это объяснялось неспособностью Калнина руководить достаточно многочисленными войсками в столь сложной обстановке. Беспомощность главкома стала очевидной, когда его 15 июля, то есть на второй день после сдачи Тихорецкой, пригласили на срочное заседание ЦИК и потребовали доклада о причинах столь крупного поражения при убедительном численном превосходстве своих войск над войсками противника. Из доклада Калнина следовало что «.. общего фронта у нас нет. Имеются отдельные группы войск, живой связи между собой не имеющие. Ведется партизанская война… Ейский полк разбежался, осталось 700 человек. Староминский, Ахтарский полки тоже бежали, от Тимашевского полка осталось 600 человек»[206].

Больше ничего внятного Калнин доложить не смог. Когда председательствовавший Рубин спросил у главкома, какой же теперь план у него имеется для продолжения борьбы и возврата утерянных территорий, Калнин доложил, что никакого плана у него нет и как спасительное средство предложил немедленно назначить главнокомандующим вместо него И.Л.Сорокина. При этом он заявил, что себя считает утратившим способность командовать всеми вооруженными силами республики[207].

Обсуждение кандидатуры Сорокина затянулось, а обстановка требовала, чтобы Калнин продолжал руководить войсками, иначе всякое управление ими будет потеряно вообще. Присутствовавший на заседании ЦИК один из областных военных комиссаров - М.Н. Алехин, не зная, что происходит на Тамани, предложил снять войска оттуда и с других второстепенных участков и, создав из них отдельную армию, двинуть ее на Тихорецкую. Затем она должна была бы с боями пробивать путь к основным силам Красной Армии на Царицын и вывести Северный Кавказ из изоляции. Восстановив таким образом связь с центром, можно было бы получить от него продовольствие, обмундирование, а главное оружие и боеприпасы.

Это предложение до конца тоже рассмотреть не успели, так как поступило сообщение о новом наступлении Деникина, и нужно было заниматься другими еще более срочными вопросами. Белые наступали вдоль железной дороги в направлении войск Сорокина, на Сосыку — Кисляковскую. Их натиск с трудом сдерживали кавалерийские части под командованием Г.А.Кочергина и несколько отрядов пехоты. 18-го июля 1-я пехотная дивизия белых все-таки заняла железнодорожный узел Сосыка, а на следующий день продолжила наступление на север. Части Кочергина оказывали упорное сопротивление, но вынуждены были отступать. Кочергин обратился к Сорокину за помощью, но тот прислал телеграмму. В ней он требовал от Кочергина усиления организованности среди его подчиненных, повышении стойкости бойцов и бить белых «революционным порядком».

Войска Сорокина вместе с частями Кочергина оказались между белыми и немцами. Начни немцы в это время наступление, они вместе с добровольцами поставили бы его в безвыходное положение. Нужно было ликвидировать Ростовский фронт и уходить на помощь Екатеринодару, вынудив тем самым теперь уже белых стать фронтом против немцев. На всякий случай Сорокин провел переговоры с их командованием, получил гарантии того, что они будут строго соблюдать условия перемирия. Он объяснил немецкому командованию, что уводит свои войска, так как они нужны на Кубани для сельскохозяйственных работ — уборки хлеба. К этому времени у Сорокина под ружьем находилась 30-тысячная группировка, в которую входили и украинские части. Сорокин и им поставил задачу отходить на новую позицию у Кущевки, чтобы затем наступать на Тихорецкую-Торговую.

Однако левые эсеры, находившиеся в числе командного состава войск, категорически отказались от плана ликвидации Ростовского фронта и подбили на неповиновение украинские части. Тем действительно не хотелось бросать обжитые позиции, спокойный фронт и лезть в пекло Гражданской войны. Было проведено еще одно обсуждение плана Сорокина, но украинские командиры вновь заявили, что отходить не желают. Как вспоминал потом С.В.Петренко, «выведенный из себя Сорокин заявил, что "…отнюдь не считает настроение собрания командного состава для себя руководящим, и будет действовать, как ему подсказывает долг и рассудок"»[208].

Когда войска бывшего Ростовского фронта все же сосредоточились в районе Кущевской, Сорокин в своем вагоне созвал совещание командного состава, для разработки плана дальнейших действий. Обсуждалось два варианта отхода: один — по железнодорожной линии через Тимашевскую на Екатиринодар; второй — через Тихорецкую — Торговую на Царицын. По личному предложению Сорокина решено было отходить через Тимашевскую. План Кочергина прорываться на Царицын значил вообще оставить Северный Кавказ, и потому не был поддержан. Сорокин отдал приказ об отходе, но он не был выполнен. Командующий видел в этом происки командования украинских частей и отчасти был прав, так как Мокроусов, Мельников и Чернявский, посоветовавшись, решили, что если сразу повести войска дальше, то они просто не пойдут, а потому нужно как минимум два дня, чтобы заняться разъяснительной работой в них. Это и было сделано. После бурных прений бойцов удалось тогда уговорить только благодаря авторитету фронтового исполкома, возглавляемого Зверевым. Но время все-таки было упущено, и Сорокин лишний раз убедился в неблагонадежности украинских полков. У него было несколько нелицеприятных разговоров с их командирами, поэтому, когда одного из них, — Чернявского, солдаты убили самосудно, кто-то пустил слух, что это было сделано не без «просьбы» Сорокина.

Отойдя к Кущевке, части бывшего Ростовского фронта закрепиться там не смогли. Они не выдержали страшного натиска противника со стороны Сосыки, в это же время пали станицы Крыловская и Кисляковская. Перебрасываемые на этот участок подкрепления разбивались противником по мере их прибытия, они даже не успевали разгрузиться из эшелонов. Деморализация войск росла. Как вспоминает С.В. Петренко:

«Малейшего нажима со стороны Каяла оказалось достаточно, чтобы войска в панике бросались бежать. Паника началась почти без причины»[209].

Сорокин принимал отчаянные усилия, чтобы стабилизировать ситуацию. Его штаб по заранее обдуманному плану переходит в Старо-Минскую. Этот узел железных дорог позволял сравнительно быстро произвести маневр силами, но войска побежали и дальше, бросая противнику богатую добычу, эшелоны, битком набитые имуществом и снаряжением разных отрядов. Остановить бегущих и привести их немного в порядок удалось только в Тимашовке. Отсюда Сорокин спланировал контрнаступление, и оно по началу дало блестящие результаты. Красные войска, двигаясь двумя колоннами на Выселки и Кореновскую, отрезали и наголову разбили группировку противника, пытавшуюся взять Екатеринодар, приблизились к Тихорецкой на 50 верст, и, главное, взяли инициативу в свои руки.

Те части противника, которые наступали от Тихорецкой, продолжали теснить красных на этом направлении, они разбивали по пути только начавшие формироваться новые красные отряды, и их остатки устремились в Екатеринодар, окончательно запрудив и город, и железнодорожную станцию. Здесь командовал фронтом Кобозев, но его руководство особо ни в чем не ощущалось. Офицеры старой армии, которых в городе скопилось достаточно много, ожидали приближения белых частей, чтобы тут же начать свое выступление. Части быстро разлагались, требуя перевыборов командования, занимались грабежами местного населения. Деморализованные красногвардейцы в разных частях города митинговали, а на митингах опять кричали: «Продали нас и пропили!»[210]

В ситуацию вмешался находившийся в это время в войсках председатель армейского Комитета Северокавказской республики большевик И.И. Подвойский. Он потребовал от Чрезвычайного Штаба Обороны назначить нового командующего всеми войсками в районе кубанской столицы и дать тому самые широкие полномочия. Был проведен съезд представителей воинских частей, и на нем 20 июля по предложению таманцев большинством голосов был избран Е.И.Ковтюх, помощником командующего этим фронтом избрали Демуса. Штаба же фронта не существовало вообще. Вдвоем с Демусом, используя активную помощь Подвойского, а также имеющийся опыт руководства полуразложившимися частями, Ковтюх сутками работал в них, пытаясь заставить действовать организованно. Противник уже находился в 18 км от Екатеринодара, и Чрезвычайный Штаб Обороны готовился покинуть город.

Сразу же после своего избрания на пост командующего фронтом Ковтюх издал приказ: всем частям и отрядам, находящимся в городе, срочно покинуть его, выйти на фронт, войти в соприкосновение с противником и опрокинуть его. На недавнем съезде присутствовавшие представители более чем 50 частей единогласно заявили: «Ляжем костьми, но белым города не сдадим!». Поэтому Ковтюх был вправе рассчитывать на то, что так оно и будет. Но его приказ выполнили только два полка — 1-й Северо-Кубанский Рогачева и 1-й Екатеринодарский конный бывшего урядника Воронова, остальные остались в городе.

Несмотря на малочисленность сил, брошенных против белых в пригороде Екатеринодара, именно они задержали противника у станицы Динской, а 23 июля белые были выбиты из нее и отброшены на линию станицы Пластуновской. Но это было все, что можно было сделать в тех условиях. К белым прибывали подкрепления и нужны были новые силы. Ковтюх направил в Екатеринодар Демуса с задачей отправить на фронт все имеющиеся там части, а тех, которые приказа не выполнят, — разоружить. Только эти решительные действия дали кое-какой результат. Утром 25-го июля на фронт прибыли полки «Таврида» (400 штыков), «Свобода» (600 штыков), «Борец за свободу» (1000 штыков и 6 пулеметов), а также несколько отдельных рот и команд. Вместе с прибывшим бронепоездом, которым командовал Чикасов, эта группировка насчитывала свыше 6000 человек.

Ковтюх не был уверен в надежности прибывших частей, поэтому не стал давать им самостоятельных участков, а разместил между уже обстрелянных, доказавших свою боеспособность полков — Рогачева и Воронова. В ночь на 26 июля 1918 г. было предпринято наступление. Однако белые дали такой отпор, что некоторые недавно прибывшие из Екатеринодара части снова побежали обратно. Ковтюх предвидел это и держал наготове резервный дивизион. В критической ситуации он остановил бегущих и заставил их вернуться в свои боевые порядки.

К этому времени войска группы Сорокина сосредоточились уже в районе Тимашевской, а части группы Кочергина — в районе Брюховецкой. Здесь их застал приказ Калнина — собрать все силы в один кулак и нанести удар по Тихорецкой, восстановить положение и связь с Царицыным. На совещании был принят план дальнейших действий. Предварительно все войска были разделены на 4 колонны. Первой командовал А.С.Троцевский. Он наступал из Тимашевской на Выселки и дальше вдоль железной дороги на Тихорецкую. Вторая колонна под командованием П.К.Зоненко тоже должна была наступать на Тихорецкую, но левее железной дороги, через Березанскую. Третьей колонне под командованием Г.А. Кочергина было приказано наступать на левом фланге из Брюховецкой в направлении Тихорецкой. Четвертая колонна А.В. Мокроусова численностью до 9000 штыков и 800 сабель, со 100 пулеметами наносила удар из Тимашевской на Кореновскую. Общее руководство операцией теперь уже было поручено Сорокину.

25-27 июля, когда части Ковтюха начали наступление со стороны Екатеринодара, белые успели захватить Кореновскую, Пластуновскую и Динскую. Тем не менее, красные полки, возвращенные Ковтюхом на фронт, постепенно втянулись в длительный бой, в результате которого противник был отброшен в восточном направлении. В это время Ковтюх получил донесение, что со стороны Ростова тоже с боями двигаются основные силы красных войск под командованием Сорокина. Они насчитывали 30–35 тыс. штыков и сабель и нанесли контрудар из района Тимашевской и Брюховецкой с целью оттянуть на себя часть сил белых, наступавших против Ковтюха, и вернуть Тихорецкую.

Сорокин зашел в тыл деникинским частям и занял станцию Выселки. В результате 1-я и 3-я дивизии белых оказалась в окружении, и потеряли связь со ставкой. Путь отступления на Тихорецкую им был закрыт. Почти одновременно Сорокин и Ковтюх перешли в наступление на Платнировскую, разгромили противника и соединились. Здесь наглядно была выявлена способность Сорокина как опытного шахматиста рассчитывать действия своих войск при любом стечении обстоятельств, его умение предусматривать возможные направления ударов противника. Сорокин быстро рос как военный специалист, умеющий управлять большими массами войск.

Противник понес тогда большие потери, лишился 30 % личного состава своих войск. Сам А.И. Деникин писал об этом так:

«Напрасны были многократные атаки наших дивизий, выезды на картечь» батарей, личный пример начальников — Дроздовского, под непрерывным огнем ободрявшего свои войска, Казановича, водившего лично в атаку батальон Марковцев для спасении положения.

Дивизии наши понесли тяжелые потери, были смяты и к вечеру отошли, преследуемые противником за ручей Кирпели к станице Платнировской.

Отход пехоты, имевшей на своем пути болотистую речку, — говорится в описании действии Дроздовской дивизии, — носил очень тяжелый характер. […] Были случаи самоубийства добровольцев, от изнеможения не имевших возможности уйти от противника и боявшихся попасть в его руки… Дивизия остановилась на ночлег на позиции за ручьем. Части стали подсчитывать свои поредевшие ряды и почти израсходованные боеприпасы, приводились в порядок. На совещании, состоявшемся в эгу ночь в штабе 3-й дивизии, обстановка рисовалась в крайне мрачном свете»[211].

Так благодаря таманцам, грамотным и своевременным действиям Сорокина, наступательному порыву его войск, Екатеринодар был защищен, противник отброшен на 100 с лишним километров. В городе восстановился порядок.

Однако общее положение на Кубани вскоре опять ухудшилось. В Таманском отделе снова начались мятежи, казаки воспользовались тем, что красные части двинулись на помощь Екатеринодару, подняли мятежи почти во всех станицах. Восстание перекинулось в Ейский и другие отделы. Ковтюх обратился к Сорокину с просьбой отправить его с полком назад на Тамань. 9-го августа его полк по железной дороге срочно был переправлен в станицу Ново-Титаревскую и вечером того же дня уже входил в свою Старо-Величковскую. Там, опять же на собрании командного состава таманских частей, Ковтюха избрали командующим левой колонной объединенных войск.

Вскоре к худшему изменилась ситуация и непосредственно в войсках Сорокина. Части колонны Мокроусова вдруг без приказа начали отступать в направлении Тимашевской, и Кореновская снова оказалась у белых. Это стало возможным из-за недостатков в управлении войсками, чем грешили все без исключения молодые красные командиры. Сорокин решил вывести в резерв колонну Троцевского, и тот двинул ее в сторону Екатеринодара, не предупредив об этом своего соседа — Мокроусова, левый фланг которого должен был обеспечивать. Движение колонны Троцевского в направлении Екатеринодара крайне негативно сказалось на моральном духе остальных войск. Когда огромные обозы этой колонны начали движение, то по войскам пошел слух, что белые зашли в тыл, и войска Мокроусова, бросив фронт, тоже устремились вслед за 1-й колонной. Так Кореновская, взятая накануне в кровопролитнейшем бою, легко перешла снова в руки белых.

Кстати сказать, именно в это время красные части, отбив у белых ту или другую станицу стали показывать примеры небывалой жестокости по отношению к тем, кто еще не присоединился к Красной Армии. Читаем воспоминания С.В. Петренко. Он пишет:

«Наше блестящее в военном отношении наступление было сплошным позором для наших войск, и явились одним из тех толчков, которые бросили казачество из революционного лагеря в руки Деникина и Алексеева. Станицы, лежащие по пути следования наших войск, подлежали полному разгрому. Самочинные обыски были детской игрою по сравнению с теми приемами, которые практиковались тогда: дома казаков редко оставались целыми. Они сначала разграблялись, не считаясь с тем, богатые или бедные, а после грабежа поджигались. Редко какая станица осталась нетронутой. Особенно отличались украинцы в этих подвигах»[212].

Это вынужденное признание политкома армии Сорокина подтвердил другой, только уже белый военный руководитель, А.И. Деникин. Вот его рассказ о том, как вели себя красноармейцы, войдя в станицу Чамлыкскую:

«12 июня 1918 г. партию казаков отвели к кладбищенской ограде […] перекололи всех штыками, штыками же, как вилами, перебрасывали тела в могилу чере ограду. Были между брошенными и живые казаки, зарыли их в могилу заживо, зарывали казненных казаки же, которых выгоняли на работу оружием. Когда зарывали изрубленного шашками казака Сиденко, он застонал и стал просить напиться. Большевики предложили ему попить крови из свежих ран зарубленных с ним станичников. […] Всего казнено в Чамлыкской 185 казаков. Трупы их несколько дней оставались незарытыми; свиньи и собаки растаскивали по полям казачье тело»[213].

Небезынтересно узнать, какой эффект дало это злодеяние. Почти все казаки ушли к белым, а те, кто остался, были подвержены новым издевательствам и грабежам. Однако это было преподнесено как добровольное содействие жителей станицы удовлетворению нужд Красной Армии. Получалось так, что жены, матери и сестры заколотых штыками и изрубленных шашками казаков в этой станице вдруг в одночасье забыли о смертельной обиде и, как сказано в одном донесении, к 19 октября 1918 г. «собрали для Красной Армии 114 шуб, 82 пиджака, 41 пару брюк, более 150 пар белья, 164 полотенца, 77 папах, 251 пару носков, 78 пар перчаток, 25 пар сапог, валенок и ботинок, 12 черкесок и много других предметов одежды»[214].

В это смутное время Сорокин, хотя и был непревзойденным авторитетом в своих войсках, но даже он опасался самосуда над собой. Петренко предложил ему образовать при себе нечто реввоенсовета, но Сорокин отказался. Неудачи только сильнее ожесточали его. Он бесперервно находился в войсках, в самых опасных местах, нередко наступал в первой цепи. По причине низкой дисциплины в войсках Сорокину тогда не удалось овладеть Тихорецкой, где, между прочим, в это время находилась ставка Деникина. Первая колонна его войск оголила другой фланг группировки, которой командовал Кочергин, а тот замешкался и не успел его прикрыть. Поэтому, когда белые атаковали со стороны Тихорецкой, он вынужден был отступить. Снова начались бои за Кореновскую, она была все же взята, и, оставив ее, белые отошли на 30 км в район станицы Бейсугской.

Несмотря на некоторые промахи и недостатки в руководстве, группа войск Сорокина вместе с частями Ковтюха все же нанесла очень серьезное поражение белым войскам. Об этом Сорокин доложил ЦИК Северокавказской республики, правда, несколько преувеличив успех. Из его доклада следовало, что белая армия вообще разгромлена. На этом же заседании ЦИК рассматривалась и кандидатура на пост главнокомандующего Красной Армии Северного Кавказа, их было предложено три: Сорокин, Федько и Жлоба. При обсуждении сошлись на том, что Федько на этот пост не годится, так как его популярность ограничивается только частями, пришедшими из Украины. Жлоба, как уже говорилось, был послан в Царицын для организации Северокавказским войскам помощи оружием, боеприпасами и обмундированием; и его ожидать было нецелесообразно. В результате ВЦИК, учитывая настойчивое предложение Калнина и представителей армии, назначил главнокомандующим всеми вооруженными силами Северо-Кавказской республики И.Л.Сорокина.